Веллер Михаил

Тест

Михаил Веллер

Тест

Первого августа, за месяц до начала занятий в школе, мама повела Генку на профнаклонность. Генка не боялся и не переживал, как другие. Ему нечего было переживать. Он знал, что будет моряком. Его комната была заставлена моделями парусников и лайнеров. Он знал даже немного старинный флажной семафор и морзянку. И умел ориентироваться по компасу.

Вот Гарька - Гарька, да, волновался. Он семенил рядом со своей мамой, вспотевший и бледный. Вчера он упросил Генку, что будет проверяться после него. Он во всем с Генки обезьянничал. И модели с него слизывал, и тельняшку себе выклянчил, когда Генка впервые вышел во двор в тельнике. Ему тоже хотелось стать моряком. Генке было не жалко. Пожалуйста. Море большое - на всех хватит. Даже так: когда он станет капитаном, то возьмет Гарьку на свой корабль помощником.

С солнечной улицы они вошли в прохладный вестибюль поликлиники. Генке мама взяла номерок на десять сорок. Гарькин номерок был на десять пятьдесят.

В очереди ждало и томилось еще человек пять. Трое девчонок сидели чинно, достойно; девчонки... что с них взять, сначала им куклы, потом дети - весь интерес. Пацаны тихо спорили, с азартом и неуверенностью. Профнаклонность - это тебе не шутка, все понимали.

Настала Генкина очередь. Они шагнули с мамой за белую дверь.

- Останься в трусиках, - сказала медсестра. - А вы, - к маме, подождите здесь с одеждой.

Генка независимо вошел в кабинет. Доктор оказался совсем не такой; не старый и в очках, а молодой и без очков. Из-под халата у доктора торчали узкие джинсы.

- Садись, орел! - Он подвел Генку к высокому креслу. - Сиди тихонько, пощелкал переключателями огромной, во всю стену, машины с огоньками и экранами. Снял со стеллажей запечатанную пачку карточек и вложил в блок. Не волнуйся, - приговаривал он весело, успокаивающе, а то, можно подумать, Генка волновался... хм. Доктор надел Генке на голову как бы корону, от каждого зубца тянулся тоненький проводок за кресло. Подобные же штуковины доктор быстро пристроил ему на левую руку и правую ногу. И прилепил что-то вроде соски к груди. - Так. Вдохни. Выдохни. Расслабься. Сиди спокойно и постарайся ни о чем не думать. Будто бы ты уже спишь... - Он повернул зеленый рычажок. Машина тихонько загудела. - Вот и все) - объявил доктор и снял с Генки свои приспособления.

- Доктор, я моряк? - для полного спокойствия спросил Генка уверенно.

- Одну минуточку... - Доктор открыл блок, вынул карточки, нажал какую-то кнопку, и машина выбросила пробитую карточку в лоток. - А ты, брат, хочешь стать моряком?..

- Ну естественно, - снисходительно сказал Генка.

- Ого!.. Сто девяносто два! - Доктор одарил Генку долгим внимательным взглядом. - Сто девяносто два! Поздравляю, юноша.

- Я буду адмиралом?! - подпрыгнул Генка.

После паузы доктор ответил мягко:

- Почему же обязательно адмиралом?..

И то ли от интонации его голоса, или еще от чего-то странного Генку вдруг замутило.

- Что... там?.. - выговорил он, борясь с приступом дурноты.

Доктор был уверен, весел, доброжелателен:

- Чудесная и редкая профессия. Резчик по камню! Нравится?

- Какой резчик, - шепотом закричал Генка, вставая на ноги среди рушащихся обломков своего мира, и замотал головой, - какой резчик!

Появившаяся медсестра положила добрую властную ладонь ему на лоб и что-то поднесла к лицу, от едкого запаха резануло внутри и выступили слезы, но сразу отошло, стало почти нормально.

- Нервный какой ты у нас мальчик, - ласково сказала медсестра и погладила его по голове.

- Редкая и замечательная профессия, - убедительно и веско повторил доктор. - И у тебя к ней огромнейшая способность. Утречко, а? - обратился он к медсестре. - В девять был этот мальчишечка... Шарапанюк... резчик по камню, сто восемьдесят. Теперь, пожалуйста, этот - сто девяносто два, а?

- И тоже резчик? - сестра взглянула на Генку по-особенному и вздохнула. - Талант...

- Посмотри на его убитое выражение. - Доктор даже крякнул. - А поймет, что к чему, еще ведь зазнается, возгордится. Ты еще прославишься, мальчик.

- Я не хочу прославиться, - горько сказал Генка. - Я все равно моряк...

Мама поняла все сразу, когда Генка вышел обратно в приемную. Она взяла профнаправление - и лицо ее посветлело. Она взволнованно поцеловала Генку куда-то между носом и глазом и принялась сама надевать на него рубашку, как будто бы он маленький.

- Чудесно, сынок, - сказала она. - Замечательно! Пойдем с тобой сейчас в художественную школу.

- Я пойду в мореходку, - ответил Генка непримиримо.

Мама покусала губы.

- Хорошо, - сказала она. - Пойдем сейчас домой. Пусть папа придет, там решим вместе.

Генка хмуро сидел во дворе под старым кустом акации, когда его отыскал там Гарька. Гарька самодовольно сиял.

- Меня уже оформили в мореходку, - похвастался он. - Что же ты меня не подождал, как договаривались? А мама сказала, что ты теперь пойдешь в художественную школу... Я не поверил, конечно, - доверительно сообщил он. - Какой у тебя уровень? У меня девяносто один! Почти сто! А у тебя? Сто один?

- Тыща, - сказал Генка, поднялся и ушел, пряча глаза.

Семейный совет был тягостен. Папа настаивал:

- У тебя все данные к редкой и замечательной профессии. Тысячи ребят были бы счастливы на твоем месте. Послушай нас с мамой, сынок. Ты ведь, хотя и взрослый, не все еще понимаешь... А в свободное время ты сможешь купить катер и плавать где душе угодно.

- А доктор не мог ошибиться? - безнадежно спросил Генка.

- Как?..

- Ну... может, машина его испортилась...

Папа молча взъерошил ему волосы.

- Я пойду в мореходку, - сказал Генка и заплакал.

Месяц прошел ужасно. Предатель Гарька дразнил его во дворе и похвалялся синей формой. Генка не отвечал ни на чьи расспросы (все, казалось ему, только и думают об его несчастье и позоре) и отказывался выходить гулять вообще. Мама с папой переглядывались.

Тридцатого августа мама сказала:

- Гена. Ты уже большой. Послезавтра тебе идти в школу. Ты - резчик по камню. Понимаешь? Кем бы ни стал, но все равно ты - резчик по камню. Идти тебе в мореходку - ну... как если бы птице учиться быть рыбой.

- Чайки плавают... - сказал Генка.

- И кроме того, в первую очередь все будет предоставляться ребятам с профнаправлением, ты понимаешь?

- Понимаю, - упрямо сказал он.

Назавтра они с мамой отнесли его документы в мореходку.

Завуч, взяв его профкарточку, с некоторым недоумением воззрился на Генку, потом на маму, потом снова на карточку, потом покачал головой.

- На вашем месте, - порекомендовал он, - я бы без всяких сомнений и вариантов отдал его в художественную.

Мама неловко помялась и развела руками:

- Он хочет... Мечтал... Ему жить.

- Вырастет - поймет. Благодарен будет.

- Не буду, - угрюмо пообещал Генка. Он ждал, обмирая в отчаянии.

- Что ж, - сказал завуч и кашлянул. - Мы возьмем тебя, конечно. Характер есть - уже хорошо. Но тебе придется трудно, учти, друг мой. Очень трудно.

- Пускай, - сказал Генка неожиданно ослабшим голосом и впервые за этот месяц счастливо перевел дух. - Морякам всегда трудно!

Через неделю Генка понял, что такое профнаправленность. Гарька давно гулял во дворе, а он еще готовил домашнее задание. Класс успевал решить три задачи, а он корпел над первой. Все уже усваивали новый материал, а он разбирался в старом и задавал вопросы. Полугодие он закончил последним в классе.

- Ты бы не хотел перейти в художественную школу, сынок? - печально спросила мама. - Тебя всегда примут. Подумай!

- Нет! - бросал Генка и зло сдвигал брови. - Нет!

Он шел последним до третьего класса. В третьем он передвинулся в таблице успеваемости на две строки вверх.

- Так держать, - сказал завуч, встретившись в коридоре. - Уважаю!

В шестом классе Генка стал достопримечательностью. Он был включен в состав команды, посланной на олимпиаду мореходных школ. Команда заняла третье место. Генка был единственным участником олимпиады, не имевшим профнаклонности. Гарьку в команду не включили.

Сознание необходимости делать больше, чем требуют от Других, больше, чем делают другие, укоренилось в нем и стало нормой. Он привык, как к естественному, весь вечер разбираться в пособиях, чтобы на следующем уроке знать то, на что по программе, составленной с учетом профнаклонности, хватало и учебника.

Генка окончил мореходку десятым по успеваемости. Это очень нужно было. В числе первого десятка он получал право поступления а Высшее мореходное училище без экзаменов.

На медкомиссии он проходил исследование на профнаклонность. \"Резчик по камню. Сто восемьдесят один\", - последовало не подлежащее апелляции заключение. Комиссия уставилась на Генку непонимающе и вопросительно.

- Да, - сказал Генка. - Ну и что? Я моряк.

Комиссия полистала его характеристики.

- Будете сдавать экзамены на общих основаниях. Таковы правила.

Он проходил комиссию каждый год. \"Резчик по камню\".

На преддипломной практике он впервые не травил при сильной волне четырнадцать лет тренировки вестибулярного аппарата.

Гарька получил уже под команду сухогруз, когда его еще мариновали в третьих помощниках. Потом он четыре года ходил вторым. Потом старшим. Потом ему дали старый танкер-шестнадцатитысячник, двадцать восемь человек экипажа.

В пароходстве привыкли к необычному капитану и перестали обращать на него особенное внимание, пока внимание это не возникло вновь, уже в благосклонном плане, когда третья подряд комиссия по аварийности признала его самым надежным капитаном пароходства. В тридцать девять лет, являясь исключением из инструкций, он стал капитаном трансатлантического лайнера. Капитан лайнера без профнаклонности\".

Он приезжал в отпуск, проходил двором мимо куста акации домой и каждый раз говорил стареющим родителям: \"Ну как?\" - и раскрывал чемодан с заморскими подарками.

- Как надо, - отвечал отец.

- Никогда не сомневалась, что из моего сына в любом случае выйдет толк, - говорила мама и на несколько секунд отворачивалась с платочком.

В сорок семь, капитан-наставник флотилии, он сошел в августе во Владивостоке. Пять широких старого золота галунов тускло отливали на его белой тропической форме. Широкая фуражка лондонского пошива затеняла загорелое лицо. Солнце эффектно серебрило седые виски. Навидавшиеся моряков владивостокские мальчишки смотрели ему вслед.

Дворец был вписан в набережную, как драгоценность в оправу. Линии его были естественны и чисты, как прозрение. Воздушная белизна плоскостей плыла и дробилась в сине-зеленых волнах и искрящейся пене прибоя.

Стройный эскорт окружья отграненных колонн расступался при приближении. Причудливый свет ложился на резьбу фронтонов и фриза, предвосхищая ощущение замершего вдоха.

Экскурсовод произносил привычный текст, и негромкие слова, не теряя отчетливости, разносились в пространстве: \"...уникальный орнамент... международная премия... потомки...\"

Капитан вспомнил фамилию, названную гидом. Она держалась в его памяти с того дня, того, главного дня, когда он смог... смог вопреки судьбе, вопреки всему... Это была фамилия того мальчишки, резчика, у которого было сто восемьдесят в то утро, а у него сто девяносто два. Шарапанюк была его фамилия.

Корабль уходил в море ночью. Спелые звезды августа качались в волнах. Полоска портовых огней притухала за горизонтом. Капитан стоял на открытом крыле мостика. Он снял фуражку, и ветер шевелил поредевшие волосы.

- Я лучший капитан пароходства, - сказал капитан и закурил.

И только холодок печали звенел, как затерянный в ночи бубенчик.