Михаил Веллер
Рассказы
БЕРМУДСКИЕ ОСТРОВА
1969, 20 ИЮНЯ
– У каждого случается впервые – весна, и прозрение сердца; есть у каждого свои Бермудские острова; душа жаждет обретения. Прекрасны и далеки Бермудские острова. Там изумрудное небо проломлено малиновым булыжником солнца и прогнуто над зеркалами лагун, где хрустальные волны дробятся в коралловых рифах и под океанским прибоем звенят пальмы, а белый песок поет о верности под узкими ступнями яснолицых девушек, встречающих издали судьбу: отважных авантюристов с жесткими усмешками.
Человек взрослеет, и ускользающее движение лет все стремительней под растущим грузом насущных дел, и все недоступней и сказочнее за туманным горизонтом обетованный мираж, его Бермудские острова.
И есть – смиряются; так положено от веку. Они строят города и пишут книги, их любят семьи и уважают друзья. И сны их спокойны в ночи и чиста совесть. Они – хлеб жизни. И никогда их твердым шагам не прозвучать на таинственном побережье, путь куда, обманен и зыбок, не сманил их, чужд.
И есть – романтики и изгои – их верность не смиряется ничем. Отковывая желание на преградах и оттачивая на неудачах, стремятся и рвутся они к старинной цели. И хрупкие и нежные ростки их душ обламываются о вечные грани мира. Пройдя шторма и преодолев пустыни, достигают они своих Бермудских островов; но отмерившие рубеж глаза в иссеченном ветрами прищуре не умеют уже видеть так, как видят глаза юности, и сильные сердца разучиваются трепетать, – даже внимая великой красоте познанной сказки.
И тогда понимают они, что счастье – в коротком мгновении, когда жар-птица, настигнутая через далекие годы у края света, бьется в твоих руках, ты овладел ею отныне, и не пришло еще сознание, что состоит она из тех же перьев и мяса, как и обыкновенная курица.
И горечь этого понимания велика.
И поэтому я хочу выпить за то, чтобы каждый из вас достиг своих Бермудских островов, сохранив всю детскую чистоту души в далекой и трудной дороге.
…Сегодня – особенный и памятный день, который случается лишь однажды. Вы окончили школу. Вы вступаете в большую жизнь. Идти по ней не в белых платьях и черных костюмах – вы снимете их завтра. К одному призываю вас – будьте верны себе.
Вы дороги мне тем больше, что вы – мой первый выпуск. Все лучшее, что я умела, я старалась вложить в вас. Семь лет назад был мой выпускной вечер. Сегодня – снова – и мой праздник; и я счастлива вашими надеждами, вашей юностью… у нас одно счастье!..
(Анна Акимовна Амелина, 25 лет, преподаватель русского языка и литературы, диплом с отличием Ленинградского университета, классный руководитель 10-го «Б», умна, мила, патетична, одинока, садится с мокрыми глазами.)
Выпускной вечер.
Аркаша Абрин любит Алю Астахову.
Алеша Аверцев тоже любит Алю Астахову.
Аля Астахова любит того, кто любит другую.
Связи класса трогательны в конечном напряжении и истаивают на глазах.
институт начальство – Нормально
конкурс план – Звони
сессия аванс – Поздравляю
стипендия получка – Я люблю тебя
стройотряд водка – Одолжи до двенадцатого
диплом премия – К чертовой матери
распределение – Видел его недавно
квартира отпуск аборт
обмен юг свадьба
площадь пляж ребенок
кооператив замужем развод
деньги магнолия
родители рюкзак
очередь
джинсы
замша
болеть дубленка
похороны плащ
работа магнитофон
долги
(За семь лет клетки человеческого организма полностью обновляются?)
1976, 19 ИЮНЯ
Алина Астахова, метрдотель лайнера «Александр Пушкин».
На верхней палубе загорают в шезлонгах, плещутся в бассейнах, фотографируются у шлюпок и спасательных кругов.
Шестые сутки «Пушкин» идет через Атлантику. Сменяются вахты в рубках и у машин, парятся повара, улыбаются бармены.
Скользят ночами огни встречных судов, уходя и теряясь среди звезд.
Она тихо листает «Таймс», лежа в своей каюте. Крутит транзистор: тихо поют «Песняры».
Еще пять минут можно кейфовать; и пора разбираться с обедом. Меню, официанты, наштукатуренные капризные старухи, «…сегодня мы предлагаем вам…» – грехи наши тяжкие.
Сидела б я дома, детей нянчила, варила обед, ждала мужа с работы. Доля бабья, все не так, лоск этот… Детей-то хочется от любимого мужика, закавыка вот.
Ветер гонит косые капли вдоль черных бортов.
Четыре тысячи миль от Ленинграда.
Двое возятся с лебедкой на баке.
Чайка, поводя головой, пропускает под собой белые надстройки палубы, ускользая хвостом к корме, падает, выхватывает что-то из пены кильватера.
Аркадий Абрин, переводчик советского торгпредства в Бразилии.
Сумерки коротки на улицах Рио; верхние этажи еще пылают под солнцем, севшим за малиновую кромку Корковадо.
За полтора года в Бразилии я не видел двух одинаковых закатов.
Он тянет пиво на балконе жилого особняка.
В углу сада рядом с кактусом магнолия приотпускает цветок.
У дверей магазина (с пластинки поет Доривал Каими), радостно скалясь, худенькие девчушки отплясывают самбу, коричневые исцарапанные ноги мелькают.
Мозаичные мостовые Ипанемы и Леблона, фиолетовая вода и знаменитый белый песок Копакабаны.
Ветерок с океана не доносит вонь бедняцких кварталов близ роскошного аэропорта.
Люблю эту страну? И странно даже…
Ребята почти не пишут, дьяволы.
А дома белые ночи.
Завтра трудный день.
…Под вспыхнувшими прожекторами на горе тридцатиметровый белого камня Христос простирает руки над городом.
Алексей Аверцев, лейтенант, командир огневого взвода артдивизиона … – го мотострелкового полка.
Дождливый июнь бесконечен.
След тягача на глинистой дороге.
Полк стоит в лесу у озера; туман встает вечерами с низкого берега.
Он курит и кашляет, сидя на деревянной терраске ДОСа; кутается в наброшенный плащ.
С двадцать второго учения; скверно, если не прекратятся дожди. Полк кадрированный, людей в расчетах не хватает.
Отпуск будет в августе; далеко Ленинград…
Доски покряхтывают под табуретом.
Ельничек сбегает по сочной траве, тот берег размыт за далью.
Солдатский долг: пожизненная профилактика собственной профессии.
Неделю назад его приняли в партию.
Серое серебро струек, перебор капель.
Окурок шлепается в лужу, расходятся круги.
Он разворачивает отсыревшую газету:
«Заслуженную популярность на океанских линиях мира снискал советский лайнер «Александр Пушкин». Комфортабельность, высокая культура экипажа привлекают любителей морских путешествий из многих стран. Экипаж коммунистического труда возглавляет один из опытнейших капитанов Балтийского морского пароходства Герой Социалистического Труда В.Г. Оганов. Вчера «Александр Пушкин», совершающий круиз по Атлантике, ошвартовался в порту Гамильтон (Бермудские острова)».
(«Комсомольская правда», 19 июня 1976 г.)
НАС ГОРЮ НЕ СОСТАРИТЬ
(слова к попутчику)
Солнце, сгусток космического огня в бесконечности, так жутко живописен закат за черным полем и бегущим лесом в окнах вагона, что матери показывали его детям.
– Я жизнь – люблю! Жить люблю. Это же, елки зеленые, счастье какое; это понять надо.
И когда услышу если: жить, мол, не хочется, жизнь плохая, – не могу прямо… в глотку готов вцепиться! Что ты, думаю, тля, понимал бы! Куда торопишься!..
…Я не очень о таком задумывался до времени.
В армии монтажником был, высотником. И после дембеля тоже – в монтажники. Специальность нравится мне, еще ребята хорошие подобрались в бригаде, заработки – хорошие заработки.
Поначалу же как? – трясешься. Я в первый раз на высоту влез – влип, как муха, и не двинуться. Ну, потом перекурил, – шаг, другой, – пошел… Месяца через четыре – бегал – только так!
Заметить надо – салаги не срываются; перестрахуется всегда салага. Случается что – с асами уже. Однако – не старики, опыта настоящего нет, – но вроде постигли, умеют – им все по колено.
И вот – работаю я на сорока метрах. Три метра на два площадка – танцплощадка для меня! Я и не закреплялся, куда я денусь? И – сделал назад шажок лишний…
Внизу тяга была, трос натянут над землей. Я спиной летел. Попал на тягу, она самортизировала, и от нее уже я упал на землю. Удар помню.
Ну, ключица там, ребра, нога поломанная. Главное – позвоночник повредил. Шок там, тошнит, черт, дьявол, лежу поленом в гипсе, как в гробу, а жить хочется – ну спасу нет как, за окном снежинки, воробьи на подоконнике крошки клюют, и так жить хочу… аж дышать затрудняюсь от усилия.
Месяцы идут…
…Короче, когда выписывался, доктора меня здорово поздравляли.
По комиссиям я оттопал… будьте-нате. Добился – обратно в монтажники.
Теперь я на риск фиг зря пойду. Такое счастье чемпионам по везению через раз выпадает.
А сейчас вот к брату на свадьбу еду. Ребята мне, понимаешь, триста рэ на дорогу скинулись с получки. У нас так, если там праздник у кого или еще что – мы скидываемся всегда. И правильно, верно же?
«Возлюби ближнего…» Душа жаждет счастья в братстве. И несовершенство окружающих ранит.
Вражда безответна не чаще, чем любовь – взаимна.
«Все мы – экипаж одного корабля»; да. Но как порой успевает переругаться команда к концу рейса!..
– Любил он ее, понял? Со школы еще. А она хвостом крутила.
Ну, он – вопрос ребром. И свалил на Камчатку.
Из резерва его на наш СРТ определили.
В район пока шли, болтало нормально. Он, салага, зеленым листом прилипнет к койке или наверху травит, глотает брызги. Но треску стали брать – оклемался, ничего; держится.
Пахарь оказался, свой парень. К концу рейса ребята уважали его.
Пришли мы с планом тогда; загудели. Как-то он и выложил жизнь-то свою. Мы, значит: да пошли ты ее, шкуру, отрежь и забудь, ты же мореман, понял? Конечно, сочувствуем сами тоже.
Я сразу снова в рейс, деньжат подкопить, у стариков в Брянске пять лет не был. Он со мной: чего на берегу; и верно…
Неудачно сходили, тайфун нас захватил. Течь открылась, аврал, шлюпку одну сорвало. А его смыло, когда крепил. Море, бывает, что ж…
…Родственников официально извещают, как положено. А я швабре этой написать решил: адрес в записной книжке нашел. И написал, не так чтоб нецензурно, но, однако, все, что есть.
С полмесяца после лежу раз по утрянке в общаге, башка муторная, скука. Стук в дверь – входит девушка. Красивая!.. по сердцу бьет… Вы, говорит, такой-то? И слезы сразу. На пол опустилась и рыдает так, не остановить девчонку. Дела…
До меня – доходит. Такая я сякая, говорит, из-за меня он сюда поехал, один он меня любил, и прочее… И теперь я всю жизнь с ним буду, замуж не выйду никогда, сюда институт кончу – работать приеду, где он погиб, и… Эх, переживания бабские, обеты!.. Молодая, – пройдет.
Так – вот тебе… Она третий год у нас в Петропавловске, в областной больнице работает. И не замужем. Мужики льнут – на дистанции держит. Что? Точно; я знаю…
Люблю я ее, понял?
Отказываясь от прихотей настроения, мы лишь следуем желанию, которое продленнее настроения.
Коммуникативная функция курения.
– Акцент?.. да. Нет, я не из Прибалтики. Я немец. За тридцать лет выучишь язык хорошо. С войны, да плен. Я пришел сам.
Я воевал. Все воевали. Я был солдат. Я сражался за родину. Я так считал. Нам так говорили. Мы считали так. Война.
У меня была семья. Жена, сын и дочка. И старые родители. И брат.
Брат погиб в сорок первом. И я воевал со злом. Я хотел мстить. Я хотел скорее кончить войну, и чтобы моя семья жила хорошо, и я вернулся к ней. Я думал правильно – нам так говорили.
В сорок втором они погибли все. Бомбежка. Город Киль.
Я не хотел умирать. Умерли все, кого я любил. Их не было больше. За кого мне воевать?
Мы наступали; какая победа? Родина – фотография в кармане. Нет смысла.
Идеи? Я не был национал-социалист. Фюрер? Он высоко, бог; человеку надо тепло людей. Только мальчики и фанатики могут думать иначе. Бога нет, когда нет тех, кого любишь.
Был долг солдата, присяга; им легче следовать, чем нарушить… легко умирать, когда терять некого… я не боялся, но зачем; я не хотел. Они умерли и не будут счастливы! Мне говорят: теперь умри ты! – нет!
Даже – я хотел смерть, но воевать – нет! Я дезертир – не трус, нет. Долг, присяга, – я был солдат, я пошел против – я был храбр! Да! Я был готов умереть, в плен, в Сибирь, – я не хотел воевать.
Оказалось – не страшно. Потом… Я остался в России. Это долго говорить… Мне лучше здесь. Да.
Он был блестящий преподаватель – школьный учитель математики. Он ревностно следил, как его ученики поступали в центральные вузы и защищали диссертации. У него не было ноги, он ходил в железном корсете. Последний раз он водил свою роту в рукопашный в июне сорок четвертого года под Осиповичами.
Мое окно выходит на восток; на старости лет я встречаю рассветы. О память, упрямая спекулянтка, все более скаредная.
Для большинства горожан соловей – метафора.
– Мы почему за водкой разговариваем? – душа отмякает. Теряешь с возрастом нежность, так сказать, чувств. Предлагаешь: «Выпьем!» – а на деле это: «Давай поговорим…»
Заброшенный город мне снился. Стены сиреневым отсвечивают, полуобвалившиеся лестницы деревьями затемнены. И щемяще – наяву не передать. Просыпаешься – в памяти все как будто слезами омыто, блестит. Утро пойдет – словно роса высыхает, ощущение только остается, выветривается со временем.
В жизни – привычка; во сне случится – самым нутром позабытым чему-то касаешься.
Девчонка снилась. С семнадцати не видел. Влюблен был – юность. Уж и не помнил начисто сколько лет. А тут – сидит печальная, ждет, старая дева – а все одно девчонка. Мать честная, взяла меня за руку – ввек я такого не испытывал… не пережил того, что в лицо ее забытое глядя. Уж и внук у меня есть, с женой хорошо жил всегда.
Раньше не было, последние годы привязалось лишь, дьявол дери.
В школе я архитектором мечтал стать. Дома строить, города. Война свое сказала. Взрывник я; вот какой поворот. Взрывать оно тоже – одно дело со строителями, конечно…
Странно узнавать о смерти знакомого много спустя.
– Причесочка-то. «Нет…» Ладно, не темни. Я понимаю.
Завязал я давно. Ты молодой совсем, советую: кончай с этим делом. Верно.
Я после войны, понимаешь, без отца рос. Озоровал, и понятно… С ерунды – дальше больше… Полагал – кранты; четыре судимости. Молодость за проволокой осталась. Специальность: тяни-толкай. Мать умерла, я им на похоронах не был… сидел опять. Выходишь – кореша встретят вроде, поддержат; отметить, погулять хорошо – ан и деньги занадобились!.. Круг известный.
…Последний раз, в Саратове, следователь мне попался, майор Никифоров… Так он мне, понимаешь, по-человечески… Я: знакомо, добротой берет; выкуси!.. Он – свое. И ни разу – голос ни разу не повысил! Веру в тебя, растолковывает, имею, не конченый ты человек, стоящий. Перед судом о скидке все хлопотал… Такое отношение, понимаешь.
Все годы мне в лагерь писал. Помочь с работой обещал, с пропиской, вообще насчет жизни. Задумаешься, конечно.
Освободился я, – ну вот только из ворот шагнул! – он, меня встречает.
Прописался я, на завод оформился, все путем. Он зайдет иногда, по-дружески: как живешь. Посидим, бывает, выпьем. Приглашает, у него бывали.
Сейчас я в Кирове живу, жена сама оттуда. В отпуске на теплоходе познакомились.
Переписываемся с ним.
Вот на день рождения еду к нему. Звал очень. Он на пенсию тот год вышел.
Слушай меня, паренек. Завязывай.
Июнь, бульвар, людно, два юноши пересчитывают на ходу купленные билеты (экзамены? защита дипломов?). Один вручают встречной старушке.
Они читали в детстве Андерсена?
Если завтра исчезнут все шедевры – послезавтра мы откроем другие.
Искусство – и для того, чтобы каждый осознал, что он всемогущ. Дело в том, чтобы открыть тот аспект жизни, где ты непобедим.
– Хрен его знает, как вышло. Главное – он ноги, видать, из стремян не вынул. Да и – Катунь, иди выплыви…
К берегу подошли, значит, с гуртом, пасти стали. Он пас, на коне, остальные лагерь делают, кто что.
А она с того берега на байдарке переправлялась. За хлебом хотела в деревню, туристы их потом говорили.
И опрокинуло ее. Тонет – на середине. Вода кружит, затягивает.
Он с конем – в реку. Телогрейку не скинул даже. Хотел доплыть на коне.
Ее совсем скрывает. Он доплыл почти!.. Пороги… вода, видать, коню в уши попала, или что… Закрутило тоже. И все.
Через год друзья ее, туристы, вернулись, памятник поставили; красивый, стоит над Катунью. Молодая была.
Он тоже молодой был.
Я поднимался на Мариинский перевал. Конь шел шагом. Колеса таратайки вращались мягко. На склоне, метрах в восьмистах, алтаец пас овечий гурт. Качаясь в седле, он высвистывал «Белла, чао». Серый сырой воздух был отточенно чист – звучен, как бокал. В тишине я продолжил мотив. Он помахал рукой. У поворота я сделал прощальный жест.
РАЗБИВАТЕЛЬ СЕРДЕЦ
– 1 —
– А я говорю – полюбит она тебя как милая, никуда не денется.
– Не верю я в это… Нет во мне чего-то того, что нравится женщинам.
– Характера в тебе нет.
– А, знаешь… Посмотришь на себя в зеркало, плюнешь, – кому такой нужен…
– Ладно. Буду тобой руководить. От тебя ничего не потребуется – только беспрекословно и точно выполнять мои указания. И ни шагу в сторону – хоть сдохни! Понял?
Летний пейзаж летел за окном вагона. Два холостяка ехали в отпуск на юг.
– 2 —
Пожелтевшая страница из общей тетради в клеточку – юношеского дневника. Неустоявшийся, старательно-твердый почерк:
«Как добиться любимой женщины
1. Всегда держать себя в руках, иначе крышка. Думать, что делаешь.
2. Быть не таким, как все. Выделяться, поражать воображение, иметь какое-то особое качество.
3. Изучить все ее сильные и слабые стороны – чтоб уметь на них играть.
4. Научиться видеть себя и ее – ее глазами.
5. Уметь льстить, уметь вызывать жалость.
6. Пока она не стала полностью твоей, ни в коем случае не давать ей почувствовать всей силы своей любви: она должна быть постоянно не уверена, что ты не уйдешь в любой момент.
7. Поставить себя существом высшего порядка.
8. Берегись чувства принуждения, зависимости, обязанности по отношению к себе: человеку свойственно стремиться к свободе – в данном случае это свобода выбора, свобода распоряжаться собой. А потому она может стремиться избавиться от тебя – даже если ты «лучший из всех» и очень нравишься ей.
9. Умей создать ситуацию и обстановку.
10. Умей ждать случай – и пользоваться им.
11. Никогда ничего не проси: должна захотеть сама.
12. Делай меньше подарков: не обязывать ее ничем.
13. Никогда не отказывайся ни от чего, что она хочет сделать для тебя. Любят тех, для кого что-то делают, а не наоборот. Она должна реализовать в себе свои собственные хорошие стороны – и привязаться к тебе поэтому.
14. Помни: основной рычаг – самолюбие, основное средство – боль, основной прием – контрасты в обращении.
15. Умей сказать «нет» и уйти. Этим никогда ничего сразу не кончается. Откажись от малого сейчас, чтоб получить все позднее.
16. Старайся не придумывать и не лгать – но никогда не открывай лжи: это может иметь самые скорбные последствия.
17. Добейся всего – но не смей травмировать ее душу. Не избегай любых средств. Не принимай во внимание сопротивление.
18. Обрети культуру секса – как хочешь. Иначе окажется мерзость вместо обещанного блаженства.
19. Давай поводы для ревности – но чтоб они не подтвердились.
20. Умей показать ей свое презрение.
21. Не торопи события.
22. Разумеется, выжми все из внешности, одежды, речи.
23. Перечитывай постоянно: Стендаль, «Красное и черное», «О любви». Лермонтов, «Герой нашего времени». Пруст, «Любовь Свана». Гамсун, «Пан»…
– А где ты взял в те времена Пруста?
– Рыковские переводы тридцать четвертого года.
– Однако… Смешно, но не лишено… Это все откуда? Или ты сам придумал?
– Обижаешь, шеф. Что ж я, тупой, по-твоему?
– И давно? Сколько тебе лет тогда было?
– Двадцать, милый друг. Двадцать…
– Однако… А где же юношеский романтизм, чистый идеализм, возвышенное благородство?..
– Волной смыло.
– Какой волной?
– Волной слез в отчаянных трагедиях юности. Бери кошелек, пошли обедать.
– 3 —
Стучат колеса, проходит официантка, звякают фужеры на столике.
– Почему все-таки любовь так редко бывает взаимна?..
– Огласите, пожалуйста, весь список. Я вам отвечу на все вопросы сразу, мой любознательный друг.
– И самое дикое: почему так часто любят полнейших ничтожеств, предпочитая их людям замечательным, красивым, достойным и любящим вдобавок? Почему жена красавца-графа сбегает с директором собачьего цирка?..
– И очень просто… Давай возьмем еще по бифштексу? Да-да, и бутылочку во-он того нам, пожалуйста! Так о чем ты? Ага.
Потому что глупые люди вроде тебя вечно допускают в своих умственных поисках роковую ошибку: обладание чем-то путают с наслаждением от этого обладания. А любовь, милый, – это чуйство, как-никак, – оно живет внутри человека, оно субъективно.
Есть у меня один приятель: красивый, здоровый, зарабатывающий, непьющий, над женой трясется, по дому все делает сам – а она выкобенивается, чертите когда является домой и вечно еще закатывает ему сцены. А сама! – ни рожи, ни души: отощалый гренадер после самовольной отлучки. И все знакомые ломают голову: ну чего он с ней живет и мучится, с крокодилом, на него масса красивых баб заглядывается?
Отвечаю: значит, он имеет с ней такие условия жизни, которые требуются его душе. Он-то думает, что в неге и покое был бы счастлив. Глупости! Он бы с массой других обрел куда больше неги и покоя. Значит, на самом-то деле он этого не хочет в глубине души, в самой-самой глубине, куда даже сам не заглянешь. Человек страстей жаждет, а не благополучия, другая ему все дома сделает и приласкает – а эта его до того доводит, что он тарелку в телевизор швыряет! За то и любит: страсть она ему внушает.
– Ха-ха-ха! Кхх… пкхе… Ох, подавишься с тобой.
– Не переживай, от этого все давятся. Так вот: когда один из двоих сильно любит, другому уже неинтересно: ему нечего хотеть, что пожелай – тут же и получит. А где же страсти, препятствия, метания души? Зато у первого страстей – сколько влезет: как не переживай, все равно не получаешь того, что хочешь, и от этого хочешь еще сильнее, потому что цель в принципе-то достижима и кажется возможной. И вдобавок любит он тут не реального человека с массой неприятных черт, а выдуманного – такого, какого ему в душе и надо.
– Короче, пожени спокойно Ромео и Джульетту – и никаких страстей не будет?
– Примитивно, но в общем верно.
– Ты что, хочешь сказать – «Нет в жизни счастья»?
– Есть… Довольно редко, как известно. А чтоб надолго – и того реже. Человек от добра добра ищет, и ему то и дело худо кажется добром. Уметь удерживать счастье – хитрое дело.
Здесь есть вот какие «крючья» для удержания.
Психологи ставили опыт на щенках. С первой группой обращались ласково, со второй – грубо, с третьей – то ласково, то грубо. Спрашивается: какая группа сильнее всего привязалась к исследователям? Ответ: третья. Чувства которой швыряло из воды да в полымя. Одно по контрасту с другим куда как сильно воспринималось.
Вывод: если ты не сумеешь заставить женщину плакать – будешь плакать сам. Не бойся делать больно – так надо. Почему женщина в общем любят сильнее, чем мужчина? Потому что любовь для нее начинается болью, когда она становится женщиной, и кончается болью, когда она рожает ребенка. На два эти пика и натянут канат ее счастья, которое граничит с болью. Это – природа, а против природы не попрешь. Официант, это чай или кофе? Вы в нем что, половую тряпку полоскали?
– 4 —
О, юг!.. О, Черное море!.. Достаточно сказать это, чтоб остальное возникло перед взором само – полный курортный набор: солнце, тепло, лазурный прибой, пальмы, загорелые тела, отчаянно смелые купальники, и звездные вечера в стрекоте цикад, и гуляние по набережным, и музыка танцплощадок… все это так известно, что говорить решительно излишне, сплошные штампы и общие места – но все равно приятно отдохнуть на море.
И прохаживаются пары, и отношения их как правило несложны и весьма сходны, и не льются слезы при расставании навсегда, хотя всяко бывает, всяко бывает, верно?..
Пролетел месяц, пролетел. Пожалуйте возвращаться в обычную колею, к дому и работе. Да и надоел уже этот юг, скучно тут.
А подробности – подробности у каждого свои. Не в них дело.
– 5 —
И вот первый из двух наших приятелей. Бедный заморыш стал буквально выше ростом, загар благообразит его, и вообще появилась в нем не то чтобы уверенность, но некое раздражающее нахальство и самомнение. И провожает его на вокзале роскошная женщина, и смотрит на него влажными собачьими глазами, и удивляются тихо окружающие дисгармоничности этих отношений: неказист повелитель, в чем тут дело?
А дело просто… Он полагал, что ему с ней все равно не светит, такая красавица, и чувствам воли не давал – не надеялся. И показывал пренебрежение. И был спокоен – не терял головы. И молол языком умно и даже интересно. И красивой женщине, конечно, захотелось капельку пококетничать и мимолетно проверить свою власть над сильным полом. И никакой власти не оказалось. И в ее самолюбии появилась щербинка, и за эту щербинку зацепилась нить чувств и стала разматываться.
Да-да, пушкинское «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».
Он привлек ее внимание: он вел себя необычно. Он внушил некоторое уважение: ему было плевать на ее чары. Он уязвил: явно не стоил ее – и однако пренебрегал ею. Красивую женщину заело.
Он заранее замкнул свою душу, боясь поражения и не желая боли. И эта душа, к которой ей было не прикоснуться, сделалась для нее загадочной. Стала манить. И она сама придумала, какая это душа. И придумала, понятно, так, как ей хотелось бы!
Он расчетливо дразнил ее, как бы тая в жаре ее чувства – и тут же обдавая холодом. Она начала страдать. Красивые и сильные мужчины, веселые развлечения – перестали интересовать ее. Она ощутила боль – еще не понимая, что это боль вошедшего в нее крючка, о который она сама рвется.
Она гордо переносила эту боль – но он тут же делался ласков и покорен, она торжествовала было победу, покой, удовлетворение и была краткое время благодарна ему за избавление от этой боли, – но он тут же дергал крючок вновь, осаживал ее, уязвлял, унижал пренебрежением, – и все повторялось сначала, только все сильнее и сильнее с каждым разом.
Ее губило то, что она недооценила противника в этой любовной борьбе. Его спасало то, что он с самого начала был готов к проигрышу в любой момент, и чувства его оставались в покое. Она пыталась бороться, привязываясь к нему все более; и не могла подозревать, что ночь, утро и те редкие дни, когда он намеренно не виделся с нею, он посвящал разбору событий и выработке планов на ближайшее будущее – с холодной головой, упиваясь только своим успехом, – и под руководством «опытного тренера» – своего приятеля, потертого жизнью ловеласа, которого, казалось, вся эта история страшно забавляет.