Кэтрин Сатклифф

Игра теней

Пролог

1875 год, где-то на Амазонке

Сплавной лес бился и корчился в разбухшем потоке прилива, словно животное, попавшее в западню, из которой оно не могло вырваться.

Морган Кейн в отчаянии ухватился за мокрый скользкий ствол, а вода тем временем заполняла его нос, глаза, рот, вытесняла воздух из легких и пожаром подбиралась к его мозгу. Его не волновал сам факт того, что жизнь его вот-вот может оборваться: умрет ли он здесь и сейчас, или позднее будет убит меткой пулей Родольфо Кинга или пронзит его стрела свирепых индейцев, которые охотились за ним последние несколько часов, – не все ли равно.

Приливная волна достигла гигантских размеров и швырнула человека и дерево назад по реке. Затем она понеслась вниз, засасывая все на своем пути в отлив и погружая Кейна в стремительный и ревущий мир темноты и грохота. Перед его глазами мелькнула какая-то тень, затем другая, третья, – пока Кейну не стало казаться, что вокруг него роятся тысячи сверкающих узких тел.

Пираньи!

Он рванулся и чуть не выпрыгнул из воды, буквально вцепившись в водяную стену. Как только голова его появилась над водой, его легкие упились божественным воздухом, но тут же тяжелый корявый ствол заставил Моргана нырнуть. Он нащупал корявую ветку, вонзившуюся ему в щеку – ведь даже капля крови вызовет у этих тварей лихорадку голода. Кейн всем телом навалился на вращающийся над ним ствол и из последних сил выкарабкался на поверхность. Мимо проплывали подхваченные потоком животные, многие из них пытались ухватиться хоть за что-нибудь, лишь бы оно было в пределах досягаемости. Другие беспомощно барахтались в волнах, как всего минуту назад это делал Морган Кейн, и постепенно бесследно исчезали в пучине воды и грязи.

Морган не слышал выстрела, он лишь почувствовал пулю, которая слегка царапнула ему бровь и ушла в глубину. Он непроизвольно схватился за голову, мгновенно соскользнул и вновь упал в воду. Река поглотила его, засосала в глубину, пока мир не стал тихим, спокойным местом неопределенности и пустоты. Перед Морганом проплыли образы его прошлого, детские воспоминания, которые он давно похоронил: о страданиях и головной боли, о детских разочарованиях и потрясенной невинности – о, Боже! сколько страданий! И затем ничего…

В ушах у него, словно колокола, прозвенел смех какой-то женщины, и Моргану показалось, что она обняла его руками и потащила к хохочущей в небе точке. Кожа ее была гладкой и радужной, но затем образ этот исчез, и утопающему даже стало любопытно – кто бы это мог быть?

Никто не хватился, когда он ушел… никто…

От сильного толчка в грудь вода горьким потоком хлынула из его горла. Он постонал, глотнул воздуха и поперхнулся. Вероятно он умер и попал в ад. Эта агония – наказание за всю ту ложь, которую он говорил годами, за весь гнев, который он принес в этот мир…

– Спокойно, – послышался совсем близко тихий голос. – Сказал бы я, старина, но, думаю, еще чуть-чуть и ты был бы покойник. Глаза открыть можешь?

Моргана стошнило.

– Вот и чудесно! Еще одно очищение только на пользу. Дрожащими руками Морган медленно ощупал грудную клетку, потом поднес ладонь к голове.

– Осторожно, – донесся голос, – у тебя паршивая рана на лбу.

– Пуля, – слово обожгло его содранную глотку, и он застонал.

– Извини?

– С-су… кин… с-сын… с-стре… лял в меня…

– Кто в вас стрелял, сэр?

– Кинг…

Морган слышал плеск воды и болтовню обезьян. Он из всех сил старался расслабиться, но тело слишком болело. Попытался открыть глаза, но так и не справился с этой нелегкой задачей. Дезориентированный тишиной, Морган покрутил головой.

– Кто здесь?

– Друг, – доброжелательно проговорил незнакомец.

– У меня нет друзей. Особенно из англичан, тем более ни единого в здешних местах.

Морган решил, что снова может блевануть, и перевернулся на бок.

Чья-то рука коснулась его плеча.

– Вам следует отдохнуть. Вы столько пережили. Щекой Морган чувствовал прохладную землю и мягкий мох и был рад, что солнце не пробивало полог деревьев. Только тишина и темнота могли облегчить эту дикую боль в голове.

– Как ты нашел меня? – поинтересовался он. Незнакомец мягко засмеялся.

– Если я расскажу, вы не поверите.

– Попытайтесь.

– Я стоял прямо здесь. Корда этот ужасный прилив ринулся вверх по реке, я собрался вернуться в свой лагерь. Тогда я случайно заметил какое-то странное движение в воде. Как раз в эту минуту на поверхность всплыл розовый дельфин. Когда я шагнул ближе, он исчез. Но в то же мгновение я увидел твое лицо, всплывающее из глубины Реки.

– Ты говоришь, что меня спас розовый дельфин? Незнакомец снова засмеялся:

– Можно сказать и так. Индейцы часто о нем рассказывают. Обычно дельфины спасают детей, но есть рассказы и о спасенных взрослых. Будь я склонен верить мифам, я бы поклялся, что сначала действительно видел большого дельфина, который наверняка приносит огромную удачу или любовь своим поклонникам. Таких дельфинов называют еще «бото», и они по слухам умеют превращаться в людей.

Моргану с трудом удалось открыть один глаз. Мир казался зеленым и неясным.

– А ты, случайно, не бото? – вновь рассмеялся незнакомец.

– Разве я похож на какую-то проклятую рыбу. Морган попытался встать на четвереньки. Кровь стекала по его лицу, образуя красные слезы на его ресницах. И все-таки Морган еще не настолько отупел от боли, чтобы не понимать, что все еще остается в опасности. Преследователи не оставят его в покое и не вернутся на плантацию Кинга на Жапуре, пока не смогут представить ему труп Кейна как доказательство, что с парнем покончено навсегда.

Сильные руки поддержали его. Морган вновь заставил себя открыть глаза и посмотреть на окружающие его перепутанные заросли. Над головой по ветви дерева полз ленивец. На другой какая-то птица потянулась на насесте, расправляя похожий на зонтик хохолок на голове и издавая призывную трель. Ее крики стучали Моргану по вискам, словно убийственные пули. Он рухнул на колени, и наступила темнота.

Даже с закрытыми глазами он знал, что скоро рассвет. Воздух был свеж и чист. Шум ночных тварей сменился на симфонический концерт утренних птиц, хриплые крики обезьян, а также на резкие хлопки курупиры, дикого духа леса, который производит все те шумы, которые не в состоянии объяснить человек.

Где же, черт возьми, он оказался?

Запах кофе дразнил ноздри, мало-помалу к Моргану возвращалась память. Он убежал от Родольфо Кинга и два последних дня скрывался от нанятых каучуковым бароном убийц. Затем где-то близ Рио-дас-Мортес он вышел прямо на свирепых индейцев. И как раз, когда казалось, что Морган Кейн закончит жизнь от отравленной стрелы, прилив унес его вверх по реке. Он был спасен розовым дельфином и выхожен неким англичанином.

– Ну, вот вы наконец и проснулись, – донесся до больного голос незнакомца.

Морган успокоено открыл глаза. Он ощупал полосы ткани, которыми была перевязана его голова, и понял, что повязка – это все, что осталось от его рубашки.

– Одежда все равно изодралась в клочья, а ваша голова нуждалась в особой заботе. Надеюсь, вы не против.

Морган сделал все возможное, чтобы сосредоточиться, но не смог. Нет ничего чернее дождливого леса накануне того момента, когда солнечный свет пробьется сквозь густую листву высоченных деревьев. Где-то невдалеке плясало желтое пламя костра, и Морган вновь расслабился.

– Можете сколько угодно утверждать, что это не мое дело, старина, но я не мог не заметить рваных ран у вас на спине. Вы получили их часом не от Кинга?

Морган закрыл глаза. В голове у него запульсировало.

– Что вы делали в Жапуре? – спросил англичанин. – Как вас угораздило связаться с этим дьяволом?

Настойчивость незнакомца разозлила Моргана.

– Я нанялся к Кингу год назад в Белене. Он сказал мне, что я буду иметь долю в прибыли, что через один сезон я заработаю столько, что смогу жить в Белене словно лорд.

– Я не знаю ни одного человека, кто бы ушел от Кинга и остался в живых. Расскажите-ка мне, как вам удалось удрать от него? Единственный путь туда ли, обратно ли лежит по реке, и она сильно охраняется.

Морган минуту подумал:

– Я удрал пешком.

Молчание.

Морган открыл один глаз, затем второй. Он ждал хоть какой-нибудь реакции незнакомца, но ее не последовало. Только отсветы костра причудливо танцевали на скрюченных ветвях деревьев. Наконец откуда-то из-за спины англичанина заговорил его компаньон.

– Это делает вас истинным героем, сэр. Ни один белый никогда не отваживался отправиться в сердце Жапуры пешком и выйти оттуда живым. Вы уверены, что не улизнули в продовольственном ялике?

Морган нахмурился, смущенный, что первый встречный так легко догадался о правде.

– Скажите, почему Кинг так стремится убить вас? – продолжал англичанин.

– Он не хочет, чтобы мир узнал, каким подонком он является на самом деле.

– Но мир уже знает об этом. Кроме того, Кинг не единственный изверг в Бразилии. Битье и убийство рабов вряд ли редкость в Амазонии. Нет, здесь должны были быть другие причины.

– А почему это так вас интересует? – в свою очередь спросил Морган.

– Потому, что у меня свои счеты с Кингом и я не хочу связываться с очередным подсадным убийцей.

– А кто, черт возьми, говорит о сотрудничестве? Однако, что же связывает вас с Родольфо Кингом?

– По возвращении в Бразилию из Англии я узнал, что несколько лет назад он захватил и убил мою семью. Я собираюсь идти в Жапуру и раз и навсегда положить конец тирании Кинга.

Морган попытался сесть, но мир заколебался вокруг него, и он тут же закрыл глаза. Вероятно, Морган галлюцинировал и неправильно расслышал слова этого человека.

– И как же вы собираетесь проникнуть в Жапуру, да еще тайком от Кинга?

– Вы мне поможете. Морган чуть на задохнулся.

– Я спас вам жизнь, – проговорил англичанин.

– Я конечно же напишу вам должную благодарность, когда возвращусь в Белен. Что же до возвращения в Жапуру…

– Ах, так вы все-таки собираетесь вернуться туда, мистер Кейн из Нового Орлеана.

Морган застонал и еще крепче зажмурил глаза.

– Клянусь Юпитером, вам не стоит притворяться таким беспомощным. Не бойтесь, старина, я не читаю мысли. Я просто слышал лихорадочный бред больного человека.

Наступила пауза, но Морган уже догадывался, что последует дальше, и со страхом ожидал продолжения разговора.

– Вы что-то упоминали о золоте, которое Кинг нашел на своей плантации. Он не доложил об этом бразильским властям. Впрочем, это понятно. У правительства подлая привычка захватывать прииски и оставлять владельцу лишь жалкие крохи от их стоимости. Естественно, если власти пронюхают об этой находке, империя Кинга прекратит существование. Вы, конечно, знаете про золото, и поэтому он решил заставить вас замолчать.

Морган прижал глаза ладонями, рассчитывая хотя бы таким образом унять боль. Он пытался сосредоточиться на окружающем, чтобы найти выход из явной западни.

Хилые лучи солнца пробивались сквозь туман и густую листву. Когда Морган открыл глаза, первое, что он увидел, – это костер. Сердце его похолодело. Над костром склонился какой-то туземец с темными, свирепыми глазами. Его черные волосы были почти полностью выбриты от левого уха к правому. Через весь его торс спускалась вытатуированная анаконда, голова ее скрывалась в набедренной повязке из шкуры ягуара. В носу у туземца торчало украшение из кости, а в руках он держал поблескивающее мачете.

Морган в мгновение ока вскочил на ноги. Взглядом он судорожно искал спасшего его англичанина. Затем пришло на ум, что туземец убил своего компаньона и собирается сделать то же самое и с ним, причем наверняка отрежет ему голову, а затем высушит ее до размера кулака. Но это невозможно! Он только что говорил англичанину…

Туземец шагнул в его сторону, и Морган понял, что он вовсе не склонялся над костром. Просто он был мал ростом, очень мал… Чертов пигмей!

Протянув в приветствии руку, пигмей с улыбкой проговорил:

– Здравствуйте, мистер Кейн. Меня зовут Генри, дорогой мой. Генри Себастьян Лонгфелло… Эсквайр, разумеется. Очень рад с вами познакомиться.

Глава первая

1576 год. Джорджтаун, Британская Гвиана

Скорбящие шли мимо гроба. В гробу же в роскошном великолепии лежал покойный губернатор Британской Гвианы. Катафалк был покрыт тонкой черной материей и освещен восемью свечами в позолоченных подсвечниках. Одетые в черные ливреи слуги – индейцы карибских племен – стояли в карауле по обеим сторонам гроба.

Проходя мимо катафалка, скорбящие невольно обращали внимание на тонкую фигурку единственной дочери Честера Сент-Джеймса. Какой маленькой она казалась, какой одинокой, убитой горем и отчаянно пытающейся контролировать свои эмоции.

И вдруг девушка разрыдалась:

– Не умирай! Пожалуйста, не умирай и не покидай меня, папа.

Присутствующие завздыхали. Девушка подбежала к катафалку и бросилась на колени. Вуаль, спускающаяся с края шапочки до пят, скрывала ее лицо, и все же здесь не было никого, кто не узнал бы в ней губернаторскую дочь Сару. Когда четыре года назад девушка уезжала в Англию, чтобы посещать школу, она была захватывающей дух красавицей. И хотя лишь немногие видели Сару, когда два дня назад встречали ее трагической вестью о кончине отца, молва о необычайной привлекательности девушки быстро распространилась по Гвиане.

В тот день среди присутствующих на отпевании было множество таких, кто глаза проглядел, чтобы уловить блеск заманчивых сине-зеленых глаз. Говорили, что великолепные золотые волосы Сары привлекли внимание какой-то весьма важной персоны при королевском дворе, не говоря уже об арабском принце, обещавшем девушке все богатства своего королевства. Некоторые утверждали, что принц даже поклялся развестись со своими восемью женами, если Сара пойдет в его гарем, но девушка гордо отвергла его притязания, чтобы принять предложение одного из самых верных друзей отца Нормана Шефилда, наследника одного из крупнейших сталеплавильных предприятий на севере Англии.

Скорбно зазвонили колокола епископской церкви. Гроб вынесли из часовни, и похоронная процессия медленно двинулась через центр Джорджтауна. Толпившиеся на узеньких улочках люди: англичане, датчане, индейцы, негры – откровенно рыдали и бросали на дорогу орхидеи. Катафалк везли черные горделиво выступающие арабские скакуны.

Все старательно уступали дорогу Саре. Девушка была так близка к королевской семье, как им могло только сниться. При этом многие жители Джорджтауна считали ее ребенком и знали как «принцессу». Молодые женщины Британской Гвианы независимо от расы, смотрели на Сару Сент-Джеймс, как на пример для подражания, и хотя многие завидовали ей, никто никогда не сказал о ней недоброго слова.

Несмотря на угрозу дождя, весь Джорджтаун высыпал на кладбище. К тому времени, когда последний скорбящий покинул его, дневной свет превратился в сумерки. И только тогда Сара вошла в склеп отца и припала щекой к краешку его гроба.

Слуга Канимапу осторожно приблизился к ней. Некогда он был вождем племени карибских индейцев, а со временем стал доверенным слугой Честера Сент-Джеймса и его верным другом.

Когда Канимапу положил руку на плечо Сары, девушка уткнулась лицом ему в грудь и по-настоящему дала волю слезам.

– О, Кан, что я буду делать без тебя? Индеец обнял ее:

– Тише, миси Сара, все обойдется.

– Нет, ничего уже теперь не будет, как надо.

– Кан поможет тебе.

– А что ты можешь сделать. Здесь никто ничего не может сделать.

– Кан поможет тебе, – твердо повторил индеец. Сара покачала головой.

– Ты не понимаешь…

– Понимаю! – прервал Канимапу. – Есть некто, кто может помочь тебе, миси Сара.

– Никто не может мне помочь: отец мой умер, и я никогда больше его не увижу!

– Есть человек, который живет у реки. Он великий маг и храбрец. Он хранит тебя от Канимы, духа зла. – Кан нагнулся к самому уху Сары, и голос его стал настойчивым: – Он – бото!

Девушка глотнула воздух и отшатнулась.

– Как ты можешь сейчас говорить о мифах, Кан? Басни о дельфинах, почитаемых за колдунов…

– Твой отец говорил с ним перед смертью. Губернатор обещал ему много денег, чтобы поехать в Жапуру…

– Молчи!

Сара огляделась. Поодаль стоял викарий, его стихарь и ряса развевались от ветра. Он беседовал с кладбищенским служкой.

– Никогда об этом не говори громко, Кан. Если кто-нибудь узнает, что мой отец замешан в это дело, погибнет и его имя, и все, ради чего он работал. – Сара посмотрела за кладбищенские ворота, на океан. – Я не хочу больше это обсуждать. Обещай мне молчать, Кан.

Индеец молча проводил девушку к ожидавшему ее экипажу. В последний момент он сунул ей в руку бумажку, а потом сразу вскочил на козлы и взял в руки вожжи. Пока Кан вел коляску обратно в город, Сара развернула бумажку и прочитала вслух:

Десятый табачный ряд. Американец.

Сара задумчиво смотрела на океан. Руки ее лежали на коленях, и в одной из них девушка держала отцовскую записку. Она была напугана, изнурена, рассержена и невероятно одинока – впервые за свои девятнадцать лет.

Девушка закрыла глаза и подставила лицо прохладному ветерку. Удушающая жара уже становилась весьма ощутимой. Вскоре вокруг террасы опустят шторы, но сейчас она была доступна сладкому запаху гибискуса и бромелий. Сара с детства любила сидеть здесь и наблюдать, как просыпается Джорджтаун. Отец частенько мягко выговаривал Саре за то, что она поднимается в такую рань. Затем он сажал девочку себе на колени, отводил волосы от ее лица и целовал в лоб.

Отец…

Сара вернулась в Джорджтаун всего три дня назад, будучи твердо уверенной, что на пристани ее встретит радостный отец. Ведь недавно состоялась ее помолвка с лордом Норманом Шефилдом из «Шефилдской стальной компании». Сара надеялась, что отец будет сопровождать ее в Англию, чтобы присутствовать на свадьбе дочери. Вместо этого ее встретили угрюмые лица чиновников, сообщивших о его смерти.

Сначала Сара отказалась этому верить. Ее отец умер? Видимо, это какая-то ошибка. Затем, когда мрачные незнакомцы проводили ее домой и ненадолго открыли гроб, чтобы дать взглянуть на мертвеца, девушка отказалась это сделать. И только когда она осталась одна в своей комнате, реальность дошла до ее сознания. Сара вернулась к гробу и потребовала снова открыть его. Затем потрогала отцовскую руку и поцеловала его пальцы.

И только когда она стала постепенно выходить из шока, ей пришлось столкнуться с более страшными реальностями. Коллеги отца сообщили, что он случайно застрелился из собственного ружья. Но когда встала проблема погребения по христианским обрядам, они неохотно допустили, что роковой выстрел мог быть произведен преднамеренно, с целью самоубийства.

Боже правый, Сара не могла в это поверить. Она стояла перед викарием и отвергала его подозрения о самоубийстве как абсурд! Ее отец слишком любил жизнь и никогда бы добровольно не причинил дочери такую боль! Это, должно быть, было случайностью, ожесточенно спорила Сара, и священник, который был явно не в своей тарелке, в конце концов согласился с ней и позволил похоронить Честера Сент-Джеймса в освященной земле.

Вопреки уверенности в том, что ее отец не совершал самоубийства, девушка время от времени возвращалась к письму, которое вызвало ее поспешное и внезапное возвращение в Гвиану. Она искала какого-нибудь намека, объясняющего такой страшный поступок. Отец помногу и часто вкладывал деньги в сулящие быстрое обогащение прожекты, благо, что земля Бразилии была полна великими богатствами. В частности, он связался с сэром Клементом Маркхэмом, известным историком Южной Америки и его личным другом. Предполагалось придумать способ раздобыть семена Неrеа Brasiliensis – гевеи, особого вида каучукового дерева – и вывезти их в Англию. Бразилия владела мировой монополией на резину высокого качества, вынуждая все остальные страны платить за нее ужасающие цены. Сэр Джозеф Хукер из «Кью Гарденз» в Лондоне должен был вырастить сеянцы, перевезти их в Малайю или Цейлон и со временем разрушить монополию Бразилии. Многочисленные английские инвесторы, включая жениха Сары; потратили на это мероприятие массу денег, что было весьма рискованно в силу неписаного закона против вывоза семян из Бразилии. Но ее отец гарантировал их капиталовложения своими собственными деньгами, которых фактически не было.

Он связался с каучуковым бароном в жапурском участке Амазонии, глубоко в центре Бразилии, и предложил плантатору Родольфо Кингу значительное состояние за примерно семьдесят тысяч семян. Прославленный своими весьма сомнительными делишками, Кинг согласился на сделку, но когда курьеры передали ему деньги, они получили не семена, а пули в спину. Через несколько дней их тела были найдены плывущими вниз по реке Жапуре.

Отец вознамерился было обратиться к властям, но тогда ему пришлось бы раскрыть свою роль в этом деле, что неизбежно означало бы конец его губернаторству и личный крах.

Сара вздохнула и встала. Она судорожно мяла письмо в руке. Ее подмывало швырнуть его о стену, но она не смела. Это было все, что ей осталось от отца. Скоро даже дом, где выросла Сара и где умерла ее любимая мама, передадут какому-нибудь неизвестному дипломату, который приедет с семьей из Англии и обоснуется здесь так, словно Честер Сент-Джеймс и его дочь никогда не жили и никогда не смеялись и не играли на этой самой террасе, никогда не смотрели отсюда в ночное небо, любуясь сказочным звездопадом.

На глаза навернулись слезы. Сара боролась с ними, понимая, как близка к истерике.

Остаток дня девушка бродила по дому, вспоминая счастливые годы, когда она наслаждалась успехами отца. Мало кто в Гвиане сделал так много для улучшения положения индейцев и свободных негров. Честер Сент-Джеймс считал всех людей, независимо от цвета кожи, равными перед Богом, законом и человечеством. Он много сделал для образования и религии. Недавно стали поговаривать о возведении его в рыцари. Теперь его репутация бесповоротно испорчена.

И Сара останется… ни с чем.

Эта мысль остановила ее. Девушка была слишком оглушена горем в последние дни, чтобы понять последствия отцовских долгов. Сумма, упомянутая в письме, потрясала. В дополнение к его собственным обязательствам, одной задолженности вкладчикам в предприятие с гевеей было достаточно, чтобы поглотить не только их собственность в Джорджтауне, но и дом в Англии, и небольшое корабельное дело. Саре останется только надетое на ней платье, и не более того!

Как отец мог поступить так и с собой, и с ней?

Обед был подан на террасу, но у Сары не было аппетита. Уже давно она нормально не ела и не спала, одежда болталась на ней, но сама мысль о еде вызывала у Сары тошноту. Вместо этого девушка снова стала расспрашивать слуг.

Она узнала, что в ночь смерти отца он вернулся с позднего заседания, заказал обед и запер за собой дверь. В десять часов он отпустил слуг. Как раз после полуночи Кан услышал одиночный выстрел и нашел губернатора мертвым на полу. Сент-Джеймс сжимал одной рукой ружье, а другой – пресс-папье с королевским гербом.

Вдруг Сара встала из-за стола и прошла к комнате, где разыгралась трагедия. Дверь была заперта. Девушка до сих пор не решалась войти туда. Эта комната с переплетенными кожей книгами на полках и турецким ковром на полу несла столько воспоминаний о Честере Сент-Джеймсе, что Сара боялась упасть там в обморок. Однако теперь ей было необходимо это сделать, так как только там можно было найти хоть что-нибудь, что могло бы примирить ее с ужасной гибелью отца.

Комната выглядела скромно, но элегантно. Стены ее были обиты местной древесиной. Они окутали девушку теплом, и на мгновение ей показалось, что это отец улыбается ей из-за своей конторки. Ковра не было, и вдруг Сара ясно поняла, почему он отсутствует. Это было ударом для нее! Внутри у девушки все сжалось, она была на грани истерики.

Пересилив себя, Сара постаралась сосредоточиться на чем-нибудь другом. Но не смогла: годы, которые она провела за чтением в кресле у французского окна, в то время как отец был занят работой, оказались зачеркнуты какой-то пулей! Смерть смотрела на Сару из каждого угла, черная и удушающая, как земля, в которой был погребен Честер Сент-Джеймс.

Девушка обошла то место, где слуги нашли мертвое тело, и прошла за конторку. Она изо всех сил пыталась представить себе такие похожие на ее собственные сине-зеленые глаза, веселый смех отца, то, как он называл ее «Солнышком» и клялся, что всякий раз, когда входила Сара, комната озарялась солнечным светом. Как мог человек, всегда учивший ее, что ничто не может быть столь скверным, чтобы нельзя было преодолеть его трудом и истинной верой, как мог такой человек дойти до последней черты и решиться на самоубийство.

Сара опустилась в кресло. Внутренняя пустота быстро заполнялась гневом и неприятием того, как отец поступил со своей жизнью. Что бы там ни говорили власти и слуги! Девушка была уверена, что это случайность. Но зачем в конце концов отец вообще брал в руки ружье?

Когда нашли тело, в руках у него были ружье и пресс-папье…

Сара осмотрела конторку. Там были груды корреспонденции, гроссбухи, исписанные его почти нечитаемыми каракулями бумажки и ручка, брошенная на недописанную памятку самому себе. И наконец…

Девушка подняла пресс-папье и взвесила его в своей руки. Тяжелая полусфера, с линзой, увеличивающей королевский герб. Сара положила его на место и достала из кармана отцовское письмо. Она перечитала его, затем решила отдохнуть, положив голову на конторку.

Перед ее мгновенным взором возникли мрачные лица, встретившие ее на причале. Ей виделись гроб и скорбящие люди, слышалась похвальная речь викария: «…великий человек, чьи идеи обогатили столь многих…»

Она вспомнила подошедшего к ней Канимапу, который прошептал:

– Есть некто, миси Сара, кто может тебе помочь. «Некто ничего не может, – думала Сара. – Единственный шанс спасти себя и репутацию отца, это поехать в Жапуру и забрать семена, за которые отец заплатил такие большие деньги лишь для того, чтобы быть обманутым этим хладнокровным убийцей… Кингом».

Но Сара всего лишь женщина. Как может она надеяться проникнуть в сердце Амазонии и потягаться с таким страшным человеком, как Родольфо Кинг?

«Есть человек, живущий у реки. Великий маг и храбрец… Он был в зеленом аде и вернулся оттуда… Отец говорил с ним перед смертью. Губернатор предложил ему большие деньги за поездку в Жапуру…»

Внезапно Сара смогла увидеть отца, лежавшего мертвым на полу с ружьем в одной руке и с пресс-папье в другой.

На пресс-папье был королевский герб!

Кинг! Родольфо Кинг. Это он – знаменитый убийца. Быть может, это он каким-то образом убил ее отца? Не поэтому ли отец сжимал в руке королевский герб?

Сара слышала, как к двери подошел Кан. Слуга ждал в сочувственном молчании.

– Кан? – позвала Сара, не поднимая глаз.

– Да, миси Сара.

– Вероятно, нам следует поговорить об этом американце.

– Да, миси Сара.

И Канимапу ушел.

Глава вторая

Все это казалось абсурдным, этот миф о человеке, который отважился проникнуть в Жапуру и вернулся, который в одиночку боролся с каннибалами и сам пожирал ягуаров и змей, будучи вооруженным одним лишь мачете. Называть его героем и одновременно считать бото, значит зайти в предрассудках слишком далеко. Представить себе розовых дельфинов, которые на закате покидают реку и принимают вид красивых мужчин, облаченных в белые одежды и разгуливающих в темноте по причалам, соблазняя девственниц. Да уж, поистине…

И все же отец решился просить этого американца о помощи, и если ее собственный отец считал этого незнакомца способным на подвиг, то вполне возможно, что это и так. Если верить Кану, когда отец узнал, что этот человек действительно работал у Родольфо Кинга, он предложил ему уйму денег, чтобы тот вернулся в Жапуру и украл семена гевеи. И все же американец отказался.

– Меня это не интересует, губернатор. Я слишком дорожу своей проклятой шеей.

Это все, что удалось подслушать Кану из ответа незнакомца.

Что-то от легенды, что-то от героя.

Типичный американец.

Если бы он согласился помочь, возможно, отец и не умер бы. Ну, герой он, этот американец, или нет, а ему есть что сказать.

Узкие улочки вились через весь город, вдоль них тянулись ветхие домики с балконами и крутыми черепичными крышами, поблескивавшими под лунным светом, Сара выбирала самую темную дорогу и избегала случайных газовых фонарей. Время от времени мимо спешил очередной случайный прохожий, и она отворачивалась или ныряла в боковую улочку, делая все возможное, чтобы не быть узнанной.

В прошлом ее экскурсии за Уотер-стрит были очень редки.

Порой она, конечно, забредала за пределы богатого квартала с его рядами магазинов модной одежды, стекла и ювелирных изделий. Нижний причал был чуждым миром, от которого отец тщательно оберегал Сару. Вместе с запахами чеснока, едкого табака, острых специй: перцев, куркумы и имбиря, – и раздражающего дыма жженой конопли каналы несли тошнотворный болезненный дух затхлой воды и гнилой древесины. На пристанях зловоние разлагающихся фруктов и овощей привлекало полчища мух и комаров, которые облаком кружили над водой.

Решение встретиться с американцем и лично изложить ему свою просьбу возникло импульсивно, когда Сара мерила шагами спальню и боролась со сном. Она обдумывала факты, которые накануне изложил ей Кан. Затейливо украшенная железная кровать с противомоскитной сеткой не особенно манила к себе. Жара и лунный свет наполняли Сару необъяснимым разочарованием и ощущением абсолютной беспомощности, которую она, к сожалению, слишком хорошо понимала.

Быстро приняв решение, девушка поспешила одеться. Она оставила без внимания корсеты и бюстгальтеры, а вместо этого вынула из гардероба и накинула на плечи кружевную мантилью, а на голову надела шляпку с вуалью, чтобы скрыть лицо. Губернаторская карета привлекла бы нежелательное внимание, поэтому Сара на цыпочках вышла в ночь и постаралась не разбудить слуг.

Добравшись до Табакко-Роуд, Сара остановилась. Ветер доносил до нее далекую музыку каримбо. Потом залаяли собаки. Хижины с заросшими сорняками садиками перед ними лепились к каналу на всем пути к реке. Все огни здесь были погашены, и только в одной из хижин усталая мать пела своему ребенку колыбельную. Очарованная этой убаюкивающей мелодией Сара почувствовала то, что не чувствовала с тех пор, как четыре года назад отплыла в Лондон. Она вдруг поняла, почему ее отец бесповоротно влюбился в Южную Америку.

Было нечто магическое в жарких тропиках: в пропитанном ароматом цветов воздухе, в приятных лицах людей, разговаривающих, улыбающихся, машущих рукой, когда они встречаются на улице с незнакомцем. Сара была слишком молода, чтобы вполне оценить климат и пышную красоту сельской местности. Но, припоминая последние годы холодных дождей и промозглых зим, а также убогую забитость нищих детей, бродящих по лондонским улицам, девушка была потрясена очарованием окружающего ее сейчас мира… Очень скоро она навсегда покинет Джорджтаун ради степенного существования в Англии, прогулок по саду и случайных увеселительных поездок за город, чтобы посмотреть сетки мужа с бабочками. Ее жених объездил весь мир, чтобы поймать самых редких бабочек, которые прикалывались затем к картонкам булавками и помещались под стекло. Как раз перед ее отъездом из Лондона он потратил на малиновокрылого Cymothoe coccinata из Камеруна сумму, на которую семья из пяти карибцев в Гвиане могла бы прожить целый год.

Сара заставила себя отбросить мысли об отъезде из Джорджтауна. Ведь она не просто вернется в Лондон, но поедет к Норману Шефилду, к спокойной и безопасной жизни. Затем Сара припомнила, что она не в состоянии расплатиться с долгами отца и поэтому ни о каком браке с Норманом Шефилдом или с каким-либо иным представителем высших слоев общества теперь вообще не могло быть речи.

Отчаяние овладело ею, и Сара еще один, последний раз проверила написанный Каном на бумажке адрес: 10, Табакко-Роуд. Затем она вышла из темноты на лунный свет, и каблучки ее застучали в тишине, а юбки траурного наряда шелестели, как ветер в сухой листве.

Американец жил на самом конце Табакко-Роуд. Его садик, если только так можно было назвать клочок заросшей сорняками земли, спускался к самому берегу реки. На пристани было пришвартовано какое-то рыбацкое судно. Сара слышала плеск воды о нос корабля и едва различила в темноте его контуры. Она была и удивлена, и смущена тем, что человек с такой репутацией живет в подобном районе Джорджтауна и в такой очевидной нищете. Вероятно, он просто хотел быть рядом с людьми, которые обожали и почитали его. Сара направилась к лагуне, потом остановилась. Звук приближающихся шагов заставил ее укрыться в тени каменной стены, окружающей соседский садик. Кто-то остановился всего в двух ярдах от нее, так близко, что Сара могла слышать позвякивание ключей или монет в кармане. Девушка затаила дыхание и стала наблюдать за двумя незнакомцами, внимательно разглядывавшими дом американца. На одном была широкополая шляпа и длинный свободно свисающий плащ. На другом – белая рубашка, заправленная в широкие белые бриджи, и хуарачи на ногах. Последний явно нервничал и поглядывал вниз по улице.

Наконец они снова заговорили вполголоса, так, что Сара не все улавливала. Беседа шла попеременно то на английском, то на португальском.

– Ты уверен, что это то самое место? – спросил тот, что был выше ростом. – Ты видел, как американец приходил сюда?

– Только сегодня вечером. Я был на пристани, когда заметил его. По чистой случайности, дружище. Так уж повезло. Сказать по правде, повезло, так повезло, ничего не скажешь.

– Будь осторожен. Нам нельзя вызывать никаких подозрений. В Гвиане его очень уважают.

– Да, я слышал. Эти полоумные туземцы верят, что он бото.

Незнакомцы рассмеялись, затем тот, что повыше, чиркнул спичкой и прикурил. Пламя на мгновение осветило его смуглое лицо с густыми черными усами. Через щеку у него шел извилистый морщинистый шрам.

Он задул спичку и бросил ее на землю.

– О, я буду очень рад снова повидать нашего друга. А как ты, Диего?

– Конечно, и я уверен, американец тоже будет рад встретить нас. Когда ты предполагаешь навестить его?

– Всему свое время, а пока мы дадим ему насладиться успехом, которым он сейчас пользуется.

Человек со шрамом вынул сигару изо рта и погладил шрам кончиком пальца. Затем оба мужчины пошли вверх по улице и вскоре слились с темнотой…

Сара оставалась в кустах, пока не удостоверилась, что они ушли. Только тогда она отважилась войти в садик американца, решив выбросить из головы странную беседу, которую ей только что/ довелось услышать. В конце концов к ней она не имеет никакого отношения.

Из незакрытого окна хибары виднелся желтый огонек. Намек на сигарный дым плыл по саду и дразнил ноздри. Громкий женский смех заставил Сару вздрогнуть, и она застыла на месте.

Дверь открылась. Сара отпрянула в убежище за фиговым деревом. Там она замерла и даже затаила дыхание. Каскад душистых криперов слегка коснулся ее лица и плеч, но она едва ли это заметила. Глаза ее были прикованы к появившейся в дверном проеме паре.

Темнокожая женщина была вероятнее всего кабокло – то есть португало-индейского происхождения – или же мулаткой. Но кем бы она ни была, она была потрясающе красива. Иссиня-черные волосы густыми волнами спадали до самых бедер, смуглая кожа сияла, губы были полными, а глаза большими, с коричневыми зрачками, как бразильские орехи.

Но внимание Сары было приковано к мужчине. Он был на полголовы выше своей компаньонки и мощно сложен. Его рубашка была раскрыта до груди и свободно висела от плеч до узких бедер. Тело его было влажным от пота. Густые, черные как вороново крыло, волосы на голове и груди, поблескивали в свете лампы.

У Сары захватило дыхание, когда она поняла: это и есть американец. Это – Морган Кейн!

Он поймал голову женщины рукой и чуть откинул ее назад за подбородок. Свободная рука крепко сжала ей ягодицы через поношенную ткань хлопкового платья. Целуя женщину, Кейн интимно прижимался к ее бедрам. Рот его жадно слился с ее губами, а язык проскользнул в глубь ее рта. Женщина ногтями вцепилась ему в спину и прошлась рукой по ширинке его бриджей. Мужчина чуть отстранился, захватил ее руку и втянул любовницу назад в дом.

Застывшая на месте с колотящимся сердцем Сара слышала их смех, сопровождаемый неразборчивым бормотанием, заставлявшим ее лицо пылать от знания того, что происходит за этими тонкими стенами. Конечно, девушка не была настолько ограждена от действительности, чтобы не знать, откуда берутся дети. Что шокировало ее больше всего, так это факт, что простое лицезрение этого любовного зрелища пробуждало в ней нечто, что будоражило и разогревало ее, но одновременно и пугало. Саре казалось, что она может лишиться сознания. Ей припомнились обрывки беседы индейцев о бото, мифологическом обольстителе, но она отбросила их, отказываясь признавать такие глупые предрассудки.

Что теперь? Если она убежит домой, то никогда уже не отважится вернуться.

Снова открылась дверь, и женщина вышла наружу. Она опустила юбку на длинные и гибкие, цвета кофе с молоком бедра. Американец заполнил дверной проем. Пальцы его застегивали ширинку.

– Доброй ночи, – проговорила женщина хрипловатым голосом.

Американец не ответил. Он лениво прислонился к дверному косяку. Женщина с грацией призрака растаяла в темноте.

Сара дрожала.

Она вцепилась в изломанный ствол фигового дерева и смотрела на Кейна. Американец был совсем не таким, как она ожидала. Очевидно, Сара привыкла сравнивать каждого со своим отцом или Норманом. Этот американец был темным, языческим и пугающим. Кожа у него была как золоченая бронза, лишь чуть светлее, чем у живущих в Джорджтауне индейцев. Лицо худое, с варварской красотой. Густые черные брови изгибались над глубоко посаженными глазами. А эти глаза!

Даже с этого расстояния Сара могла разглядеть их цвет, серебристый и холодный как мачете, которым, как утверждали, он так хорошо воспользовался, выбираясь из Жапуры. Эти быстрые, как ртуть, глаза смотрели так, словно могли резать сталь, а тело было твердым и гибким, как у животного. Да… Теперь Сара могла поверить любым слухам о его происхождении. Этот человек был таким же диким, как создания дождливого леса… и столь же опасным. Девушка могла представить, как легко он отказался от предложения ее отца. Боже правый, отныне Сара верила, что женщины подобные той, что только что оставила его объятия, вполне могут попадать в сети мифических любовников. Если бы Сара была попроворнее, она забыла бы про свое глупое намерение и удрала бы домой. Но сейчас как будто камень повесили ей на шею.

Она подождала, пока Кейн ушел в дом. Только тогда Сара подошла и постучала.

– Открыто, – ответил низкий суровый голос.

У девушки участился пульс и засосало под ложечкой. Теперь она желала только одного – побыстрее сбежать отсюда.

Через мгновение дверь распахнулась, и ошеломленная Сара отпрыгнула в сторону.

Морган Кейн с удивлением смотрел на завернутое в черное создание. Он ожидал Генри.

Мгновение он ничего не говорил. Очевидно, его резкий ответ испугал женщину. Какую-то минуту Морган раздумывал, кто бы это, черт возьми, мог быть, чтобы стучаться к нему в столь поздний час ночи. Затем он заметил траурный наряд, и его осенило: дочка губернатора.

Днем раньше Морган стоял в церкви и смотрел, как она рыдала над гробом отца. По правде говоря, именно из-за нее он и пришел на похороны Честера Сент-Джеймса. Морган слышал молву об этой леди с тех пор, как заявился в Джорджтаун год тому назад. Он знал о том, что Сару нежно любили как британская аристократия, так и крестьяне. Женщина-ребенок, склонная к крайностям, Сара Сент-Джеймс очаровала и завоевала всех, резвясь по утрам босиком с туземцами, а вечером царственно появляясь в обществе в сопровождении отца.

Когда неделю назад Кейн был приглашен в резиденцию губернатора, Честер Сент-Джеймс показал ему портрет дочери на стене. Там была изображена чрезвычайно миловидная девочка в бледно-зеленом кринолине и желтом кушаке, с глазами, полными озорства, и сияющими золотистыми локонами, падающими на хрупкие белые плечики. В маленькой ручке она держала нежные нарциссы. Портрет назывался «Солнышко».

Кейн был совершенно загипнотизирован преследующим его образом детской невинности, запечатленной в голубовато-зеленых глазах дочери губернатора. Именно портрет заставил Кейна простоять всю церемонию в церкви и не отрывать глаз от рыдающей жены. Он следовал за Сарой весь путь до кладбища в надежде, что ветер приподнимет вуаль. Но этого не случилось.

А теперь в его дверях стояла и дрожала сама Сара. Она смотрела на Кейна через черное кружево траурного барьера. На мгновение он опешил. Затем смутился, а потом вдруг понял причину ее визита. Эта мысль стукнула его молотком по голове, и он весь напрягся.

Сара проскользнула мимо прежде, чем Кейн пригласил ее войти. Даже в траурном наряде она казалась совершенно неуместной в этой комнате. Подчеркнутое великолепие ее одежды, царственная осанка только усиливали впечатление убогости окружающей обстановки. Это сильно задело Кейна.

– Войдите, – медленно проговорил он и захлопнул дверь. Сара не сразу взглянула на него, она стояла, сцепив руки в черных перчатках, и напоминала ему котенка на грани бегства.

– Меня зовут… – начала она.

– Я знаю, кто вы.

– Тогда я полагаю, вы знаете, почему я пришла сюда, – услышал он ее робкий голос.

Кейн шагнул было к ней, но девушка отступила и продолжала:

– Я знаю, что вы встречались с моим отцом незадолго до его смерти…

– Ну? – резко оборвал ее Кейн. – И что из этого?

– Он просил вас помочь ему в… кое-каких делах.

– И я ясно сказал ему, что меня это не интересует. Сара опустила сжатые в кулаки руки, что вместе с напряженными плечами говорило о возрастающем в ней гневе.

Кейн сел у окна на стул, взял с подоконника сигару и зажег ее прежде, чем снова взглянуть на девушку.

– Не интересует! – повторил он.

– Конечно же за определенную цену…

– Ни за какую цену. Я слишком люблю жизнь, мисс Сент-Джеймс.

– Но вы же были в Жапуре и вернулись невредимым.

– Но это как сказать, chere.[1]

– Однако ваша храбрость стала легендарной. Вы же герой, сэр.

Кейн рассмеялся с сигарой в зубах и прищурился. В свете яркой лампы вуаль не скрывала чудный блеск локонов его визитерши, и он снова увидел мысленным взором потрясший его портрет.

Вынув сигару изо рта и выпустив струйку дыма через нос, он проговорил:

– Вот, что я скажу, принцесса. Сними-ка эту шляпу, чтобы я мог увидеть, с кем я разговариваю, и может быть, я передумаю.

– Не болтайте глупости, я в трауре.

– Ну, а я не в трауре и не желаю разговаривать с чертовой тенью.

Сара чуть не задохнулась. Между ними разгорелась молчаливая битва: девушка упрямо отказывалась снять шляпку, а Кейн упорно продолжал глазеть на нее. Неожиданно взмахнув тафтовыми юбками, Сара бросилась к двери и остановилась. Резко повернувшись к нему, девушка сорвала шляпку и бросила ее на пол.

В то же мгновение она одарила Моргана едкой, как щелочь, улыбкой.

Итак, в громоздком траурном наряде Сара Сент-Джеймс воплощала собой горе и отчаяние. Это была не женщина, а ребенок. У нее было маленькое личико цвета теплой слоновой кости; огромные глаза были красноваты от пролитых слез, их великолепные цвет и форма подчеркивались светло-каштановыми бровями. Львиная грива золотых волос рассыпалась по плечам и спине. Лицо не отвечало принятым канонам викторианской красоты: скулы слишком сильно выражены, отчего лицо казалось тощим и угловатым. И рот был, вероятно, чуточку полным и красным, чтобы соответствовать представлениям большинства мужчин о женском совершенстве. Но для такого парня, как Кейн, этот рот говорил о страсти и вызывал мысли об убыстряющих пульс желаниях. И Морган мгновенно поверил в побежденного арабского шейха, пожелавшего отказаться от целого гарема, только чтобы завладеть ею. Он отбросил стул на пол и швырнул сигарету в окно.

– Ваш отец просил меня нарушить законы Бразилии. Но что еще важнее, он хотел, чтобы я пошел против самого Родольфо Кинга. Если кто-то может одолеть Кинга… По крайней мере, ненадолго.

– Но вы же работали на него…

– Всем известно, что подписать контракт с Кингом, все равно что продать себя дьяволу, мисс Сент-Джеймс, Никто не работает на Кинга просто так. Когда вы ему надоедаете или он разозлится, вы умрете весьма неприятной смертью. – Кейн прислонился к подоконнику, позволяя ночному воздуху охладить ему лоб и освободить голову от воспоминаний. – Я скрылся от него на какое-то время, удрав из Бразилии. – Кейн внимательно посмотрел на Сару. – Ваш отец знал, с каким человеком он будет иметь дело, и все же он рискнул всем, что имел, и большей частью того, что имели его друзья, ради игры, которая была обречена с самого начала. Я повторю вам, что сказал его превосходительству губернатору прямо в лицо: он оказался абсолютным дураком.

Сара молнией пролетела через комнату и залепила Кейну пощечину. Он схватил ее за запястье и завернул руку за спину так, что Сара буквально упала на него и ее груди прижались к потной глыбе его груди.

– Черт возьми, кем ты себя вообразила? – вспылил Кейн. – Давай-ка выясним, красавица. Ты можешь повелевать мужчинами на пяти континентах взмахами своих длинных, прекрасных ресниц, но со мной это так просто не получается.

– Варвар! – прошипела она сквозь зубы. – Убери от меня свои руки.

Морган оттолкнул ее.

Щеки Сары пылали, глаза горели зеленым огнем. Она подняла шляпку и пола и вновь водрузила ее себе на голову. А затем бурей метнулась к двери. В голосе ее звучала холодная решительность, которая не имела ничего общего с хрупкой испуганной девочкой, всего несколько минут назад начавшей этот шумный диалог с Кейном.

– Так или иначе, но я собираюсь добраться до Родольфо Кинга, с вашей ли помощью или без нее. И когда я это сделаю, он горько пожалеет о том, что родился. Прощайте, мистер Кинг, и благодарю вас за великодушное проявление сочувствия по случаю смерти моего отца.

И Сара ушла, оставив за собой волну ветра, благоухающего жасмином и ночью.

Морган долго смотрел на дверь и потирал щеку, когда наконец пришел Генри. Пигмей был одет в серый фланелевый костюм, и в складках его галстука поблескивала булавка с бриллиантом. Он покачал головой и нахмурился.

– Послушай, Морган, мне действительно следовало бы поучить тебя тонкому искусству обхождения с прелестными дамами.

Морган фыркнул, схватил со стола бутылку виски и откупорил ее.

– Да, да, мисс Сент-Джеймс покинула тебя в расстроенных чувствах и наверняка с раскрасневшимся лицом. Она ведь очень хорошенькая, как ты думаешь? Конечно же ты согласен. Признаться, я слышал истории о ее буйном характере еще когда жил в Лондоне, но ты-то ведь знаешь, что такое слухи. Однажды некий шейх привез из Африки верблюда, потому что она сказала, что хотела бы покататься на нем. Сара проехалась на дромадере по Гайд-парку на пари в бриджах конюха, если мне не изменяет память. Но, кажется, прогулка не произвела на нее большого впечатления. Она слезла с верблюда, вручила шейху поводья и сказала:

– Извините, ваше высочество, но я не могу выйти за вас замуж.

А когда он спросил – почему, ответила:

– Ваши уста неудобны… И к тому же дурно пахнут.

– Ах! Ну да, ведь это же несомненно избалованная сучка, какой бы красивой она ни была. Моя дорогая матушка говаривала: «Прекрасна та девушка, которая красиво поступает «, – он издал горловой смешок и добавил: – Она действительно пыталась внушить мне, что я так же привлекателен, как лесной дикарь.

Морган выпил виски и отер рукой рот, пытаясь не замечать полыхающую на лице пощечину и крысу, грызущую на полу кусок черствого хлеба. Он сделал еще несколько больших глотков и вновь заговорил:

– Кто-нибудь должен сбить с нее спесь.

– Это уже сделал, Кинг.

Морган мрачно взглянул на компаньона.

– Это ее проблему, друг мой. Понимаешь? Я скажу тебе то же, что сказал и Сент-Джеймсу и его дочери. Я не собираюсь возвращаться в эту адскую дыру ни за какую плату, даже в обмен на жизнь Кинга. Это значит шутить со смертью, Генри, а за последние месяцы я решил, что отношусь к тем парням, которым нравится жить.

– Ну, ну, будь разумен, Морган. Пораскинь-ка мозгами! Тебе нужен Кинг не меньше, чем мне. Ты хочешь мести и хочешь его золота. Возможность добиться того и другого только что была положена к твоим ногам.

– Ты что, серьезно или как? Ты представляешь, что он со мной сделает, если снова поймает в Бразилии?

– Тю, тю, тю, Морган! Желтая полоска на твоей спине говорит о многом.

Морган подтянул стул к окну и оседлал его. Генри подошел и встал рядом. Он ждал, когда заговорит его компаньон, и давал ему время стереть из памяти влажный алый рот Сары Сент-Джеймс и ее пахнущую теплом ночи кожу.

– Ты когда-нибудь интересовался, как живет другая половина человечества, Морган?

– Нет.

Кейн покачал головой и потянулся за бутылкой виски. Он почти засмеялся своей лжи. Всю свою жизнь Морган Кейн фантазировал, что значит быть богатым.

– Тогда подумай об этом, – продолжал Генри. – Представь столовую шестидесяти футов длиной и с потолком, парящим в двадцати футах над головой. Подумай о карарском мраморе и хрустальных канделябрах» о парчовых занавесях и обитых бархатом стенах.

– Похоже на будуар шлюхи. Генри сердито поднял бровь:

– Хорошо, подумай о женщинах. Прекрасных богатых женщинах… Таких, как Сара Сент-Джеймс. Их дюжины. Сотни! Все чистые и пахнут лавандой. С блестящими волосами, приятным дыханием и безупречными манерами.

Морган закрыл глаза, пытаясь не видеть заманчивую картину.

– Все они несомненно шлюхи.

Генри по-доброму улыбнулся.

– Морган, ты не можешь сравнивать всех женщин со шлюхами, с которыми ты сталкиваешься на задворках Джорджтауна.

– Или Нового Орлеана.

– Или Нового Орлеана. Ты можешь работать всю оставшуюся жизнь на кишащей москитами пристани и никогда не скопить денег, чтобы выбраться из нищеты.