Даниэль Кельман

Пост

Во всем виновато честолюбие. Только оно – и это Бертольд отлично знал, – дурное, нездоровое честолюбие, всякий раз побуждавшее его браться за невыполнимое и вступать в никому не нужную борьбу, вызывая себя на жаркие, придуманные на ходу поединки, в которых, кроме него, никто не участвовал. Так вышло и на этот раз, когда он стоял голый по пояс, глубоко дышал и чувствовал холодное покалывание стетоскопа на спине; то здесь, то там враждебный металл прикасался к его беззащитному телу.

– Одевайтесь, дорогой мой! – сказал доктор Мор, прошаркал к столу, пристально в него всматриваясь, словно там лежало что-то диковинное.

Бертольд не любил, когда к нему так обращались, но вот уже тридцать лет, с самого детства, Мор иначе его и не называл, и с этим ничего нельзя было поделать. Бертольд молча взял рубашку (у той был мятый и какой-то жалкий вид), быстро накинул ее и застегнул пуговицы, с манжетами, правда, пришлось повозиться. Настала очередь джемпера. Продевая его через голову, Бертольд слышал, как в волосах и в ушах с треском вспыхивают маленькие искорки; а ведь на этикетке значилось «чистый хлопок», но, как и многое другое, это было чистое вранье.

– Что ж, – протянул Мор. – Все очень просто. Дело в избыточном весе.

– Неужели?

– Пятнадцать килограммов лишних. Нужно худеть.

Бертольд опустил глаза и увидел уже не совсем чистые носки ботинок и толстые складки джемпера; попробовал его вытянуть, но складки собирались снова и снова, не желая исчезать.

– Да, – сказал Мор, – в вашем случае поможет только диета. Перетерпите годик, зато потом, и только потом, наступит улучшение. Честно признаться, это не легко.

– Чушь собачья! – воскликнул Бертольд. – Да я похудею гораздо быстрее.

Его захлестнула волна раздражения и необъяснимой злобы на эту комнату, белые стены, медицинский запах и на старика, заявившего, что он толстый.

– Не исключено, – проговорил доктор Мор, – хотя тогда уж точно придется сильно постараться.

– Пятнадцать килограммов?

– Около того. Но только без глупостей, слышите? Умеренное питание…

– Понятно, понятно, – перебил Бертольд, – я все знаю.

В трамвае пустовало одно-единственное место – напротив бесформенной женщины, уплетавшей сандвич; когда ее щеки надувались, изо рта вылезал блестящий кусок колбасы; Бертольд резко отвел глаза. На небе повисли полинявшие облака. На секунду выглянуло солнце, сверкнуло и снова исчезло. Собака что-то вынюхивала в грязной луже. Перед мясной лавкой стоял небритый мужчина в покрытом красными пятнами фартуке, с белыми волосатыми руками. Трамвай сделал резкий поворот, и сандвич выскользнул у женщины из рук; булочка распалась на половинки, и жирная колбаса мягко приземлилась на ботинок Бертольда.

– О, простите, – извинилась толстуха.

Дома Бертольд открыл холодильник. Поток ледяного воздуха хлынул ему навстречу и потянулся вниз, поглаживая по ногам. Молоко, две котлеты, ветчина, колбаса трех сортов, масло, йогурт, в морозильнике – клубничное мороженое.

– Ну? – спросил себя Бертольд. – Значит, мне слабо? Думаете, слабо, да?

Он взял мороженое и отправил его в мусорное ведро. За ним последовали колбаса, котлеты и ветчина. Молоко он решил пока приберечь. В окно что-то стукнуло; Бертольд вздрогнул, но это просто начался дождь. На автоответчике ждали два сообщения: от Доры, которая, к сожалению, в эти выходные опять не могла выкроить время, и от брата, который собирался навестить его через месяц, чему уже сейчас был несказанно рад; Бертольд же не испытывал особого восторга. Он включил телевизор и принялся медленно намазывать масло на хлебцы. Потом откусил кусочек, и хлебец раскрошился. Собрав с пола остатки, он в сердцах швырнул их в мусорку. Шел скверный фильм. Около десяти Бертольд отправился на боковую.

Он проснулся в шесть утра, разбуженный голодом. Какая-то дырка образовалась во внутренностях, какая-то пустота, причинявшая боль. Дождь лил по-прежнему. Наступила суббота, а завтра, по всей вероятности, ее сменит воскресенье, не намечалось никаких дел, и Бертольд подумал: а слабо ли не завтракать?

Вопреки опасениям, это далось без особого труда. Он выпил немного молока и пошел прогуляться, по зонту барабанили капли, автобус рассек лужу, но Бертольд на удивление быстро успел отскочить. Голод не отпускал, но и сильнее не становился. Дома Бертольд встал на весы: целый килограмм! После обеда позвонил Доре, но та не поднимала трубку. На ужин налил стакан молока, но, поразмыслив немного, вылил в раковину и вместо этого выпил воды. Включил телевизор и открыл окно. Стояла холодная ночь, безупречно чистая после дождя. В половине одиннадцатого он пошел спать; под ложечкой сосало, голод стучался и сверлил кишки. Бертольд принял сильное снотворное, и через некоторое время погрузился в глубокий сон.

Потом что-то вспыхнуло, и он проснулся. Открыл глаза и увидел длинные тонкие лучи, уже глубоко проникшие в комнату. Один из них коснулся его лица. Бертольд встал, но пол вдруг накренился, комната закружилась, и он всем телом повалился на кровать, матрац заохал в ответ. Несколько минут он лежал совершенно неподвижно и ждал, пока все стихнет. А когда собрался с силами и поднялся, время близилось к обеду, сквозь полупрозрачные облака проглядывало солнце. Бертольд сварил кофе, черный, без сахара, пил медленно, делая маленькие глотки. Дора не подходила к телефону. Он захотел включить телевизор, но почему-то передумал. Он просидел на одном месте час или два, тупо глядя в стену: по обоям бегали круглые и овальные пятна света, то соединяясь, то снова распадаясь, в ушах звенела тишина. В конце концов Бертольд побрел в кровать. Некоторое время он не сводил глаз с черного потолка, а потом вдруг расплакался. Рыдания подступали волнами, и Бертольд чувствовал, как после каждой волны его тело сотрясалось, как все больше пропитывалась влагой подушка, но он не мог остановиться, напротив, слезы текли все сильнее и сильнее, кровать скрипела, а потолок то и дело озарялся фарами проезжающих по улице автомобилей. Видимо, слезы заглушили голод, так как неожиданно наступил день. Значит, он все-таки спал? Подушка сухая. Значит, он спал. Было около семи, и будильник должен вот-вот зазвонить. Бертольд осторожно встал с кровати, на этот раз голова не кружилась. Умылся (холодная как никогда вода подействовала благотворно), оделся, выпил пару стаканов воды и вышел на улицу.

Он чувствовал слабость, но, несмотря на это, двигался необычайно легко. Было облачно и удивительно светло: воздух словно стеклянный. Трамваи ехали быстрее обычного; вон опять завиделась мясная лавка, в витрине висели бесформенные розовые куски; Бертольд подумал, что его, наверное, затошнит, но ничего подобного: глазам открылась просто непривычная и потому поразительная картина, не поддающаяся пониманию. На остановке он вышел. Из живота доносилось приглушенное урчание, но ощущение голода было теперь слабее и казалось уже чем-то само собой разумеющимся.

– Что-то вы сегодня бледный, – заметил Вельнер, сидевший за столом напротив. – Все в порядке?

– Лучше некуда, – ответил Бертольд и удивленно уставился на бумаги. Когда это он успел их просмотреть? Ведь он только пришел.

– И похудели как будто. Бледный и похудевший.

Бертольд взял карандаш и ловко описал им сложный пируэт вокруг указательного пальца. Монитор мерцал зеленоватым светом. Бертольд посмотрел на сослуживца и усмехнулся:

– Ах, вы находите?

Он не пошел на обед. Запах столовой, распространявшийся по кабинету, действовал на нервы. Бертольд открыл окно и выпил кофе; головокружение вернулось, но на этот раз легкое и почти приятное. Ему следовало произвести некоторые расчеты: Бертольд вытащил калькулятор, хотя уже знал результат наперед, еще до того, как набрал все цифры. Около двух он закончил, дело сделано, заняться было решительно нечем. Еще никогда работа так не спорилась. Бертольд достал чистый лист бумаги и принялся его разглядывать. Поворачивая бумагу на свету, он заметил, что та принимала различные оттенки серого. И вдруг почувствовал на себе недоверчивый взгляд Вельнера. Взял карандаш и стал рисовать маленькие крестики, получался узор из переплетенных между собой, не сразу различимых линий. Ровно в пять (даже не требовалось смотреть на часы, он все знал) он встал и пошел.

Дул слабый ветерок, больше чем когда-либо начиняя воздух различными запахами. Бертольд решил не дожидаться трамвая, а отправился пешком; он чувствовал приятное прикосновение твердого асфальта, мимо проплывали люди, каждый по-своему замечателен и интересен и раскрывался в мельчайших деталях, выверенных со щедрой тщательностью. Ходьба утомляла, и несколько раз Бертольд делал передышку, слушая, как учащенно бьется сердце. Только через некоторое время пульс восстанавливался. Пот бежал по его лицу.

Дома он встал на весы: уже три с половиной килограмма. Он удовлетворенно кивнул. Выпил три стакана воды – на какое-то мгновение жидкость заполнила пустоту в желудке, создав ощущение сытости – и позвонил Доре, но та опять не подходила к телефону. Вдруг он вспомнил, что приглашен сегодня в гости: завязал галстук, натянул черный пиджак и заказал такси.

– Как? – воскликнула хозяйка, фрау Шмольдер. – Вы ничего не едите? Я же специально готовила!

– Она специально готовила! – вторил супруге господин Шмольдер.

– Право, мне очень жаль, – попытался оправдываться Бертольд. – Я бы с удовольствием… Но врач!

Он беспомощно хмыкнул; фрау Шмольдер, обидевшись, пожала плечами.

Бертольд сидел за столом и смотрел на них, кроме хозяев присутствовали еще пятеро: две невзрачные супружеские пары – старая и чуть помоложе – и необыкновенно бородатый и широкий в плечах мужчина. Гости открывали рты и отправляли туда куски мяса или картофельное пюре с соусом, их щеки то раздувались, то снова безжизненно повисали, а когда они говорили, на секунду показывались их языки и измельченное кашеобразное вещество.

– Вы серьезно? Правда ничего не едите?…

– Нет, – подтвердил Бертольд, – извините. Действительно ничего.

– Нулевая диета, – сострил господин Шмольдер. – Впрочем, ладно. Почему бы и нет. Очень эффективный метод. Но лучше с этим поосторожнее!

Бертольд внимательно посмотрел на хозяина. На его тонкую шею, морщины под глазами и сеточку линий на лбу, образовывавшую необычный рисунок. Тот определенно был болен. Или скоро должен заболеть. «Но откуда, – подумал Бертольд, – мне это известно?…»

– Я осторожен, – сказал он. – И вы тоже смотрите.

Шмольдер вздрогнул, взглянул на Бертольда, снова уткнулся в тарелку и больше не произнес ни слова. «Мне не стоило приходить», – рассудил Бертольд. Разноцветные спирали на ковре переплетались друг с другом. Сделанная под хрусталь люстра покрывала обои пятнами света. Фрау Шмольдер подала десерт – блестящую от жира коричневую массу – и воткнула туда серебряную ложку… Бертольд зажмурился и, чтобы справиться с удушьем, сделал вдох, очень глубокий вдох.

Уже в такси он почувствовал себя скверно. Улица как-то накренилась, сначала в одну, потом в другую сторону, светящиеся рекламные щиты громоздились друг на друга, сливаясь в сплошную пелену из букв, фонарные столбы скрючивались, фасады домов неожиданно взмывали ввысь и снова уходили под землю; над тротуаром разливались волны испарений; черное небо нависло, казалось, слишком низко. Бертольд вошел в квартиру, ощупью добрался до кровати (та все норовила ускользнуть, но он таки ее настиг) и без сил упал.

Потом зазвенел будильник, Бертольд испугался и открыл глаза. «Я действительно спал в одежде, – мелькнуло у него в голове, – даже ботинки не снял. Даже ботинки!» Он встал, разделся, принял душ. От напряжения сердце бешено колотилось, но он чувствовал себя как никогда легко. В окне торчал солнечный диск, пропитывая светом все предметы: стол и стулья, душевую кабину и раковину, пустой холодильник и даже безвкусную голубую вазу на подоконнике. Он взял телефонную трубку и набрал номер Доры. На этот раз сработал автоответчик; несколько секунд после гудка Бертольд молчал.

– Лучше всего, – проговорил он, – если мы перестанем встречаться. Я имею в виду – навсегда… – на секунду он задумался, прислушиваясь к шипению автомата, – и хорошо бы, хорошо бы, ты мне больше не звонила. Это… – он подумал и откашлялся, – это окончательно.

Бертольд положил трубку.

Некоторое время он стоял не двигаясь и пытался нагнать на себя тоску. Но ничего не получалось. Яркий свет заливал комнату. Голубь приземлился на подоконник, с тупым видом заглянул в окно, расправил крылья и скрылся, предоставив себя свободному падению. Вдруг Бертольд почувствовал, что с прошлой пятницы впервые не хочет есть. Направился в ванную и встал на весы: уже пять килограммов.

Он легко сбежал вниз по ступенькам, стремительно летевшим навстречу, вся лестница превратилась в постепенно завинчивавшуюся воронку. Пассажиры в трамвае расступились перед ним, тут же нашлось свободное место, Бертольд сел и закрыл глаза, он чувствовал, как они тормозили и снова набирали скорость, останавливались и трогались, двери открывались и закрывались, открывались и закрывались…

– У вас вчера праздник какой был? – спросил Вельнер.

– С чего вы взяли?

– Я только предположил. Да вы в зеркало на себя посмотрите!

Бертольд сел и включил компьютер: на мониторе показалась заставка из прямоугольников и букв, она постепенно вытягивалась, словно хотела выползти за экран. Бертольд зажмурился, картинка стушевалась и приняла обычные размеры. Пальцы легли на клавиатуру и застучали по ней. Ряды цифр пришли в движение, буквы возникали и исчезали. «Чем я, собственно, занимаюсь?» – спросил себя Бертольд.

– Чем вы там занимаетесь? – поинтересовался Вельнер.

Бертольд ничего не слышал. За окном над крышей самого высокого здания, очень далеко и вместе с тем совсем близко, нависла темная всепоглощающая синева неба. Бертольд потер глаза; они немного болели. Казалось, синий цвет вот-вот просочится в комнату, медленно и незаметно заполнит каждый угол и растечется по полу…

– Простите? – спросил Вельнер.

– Что?

– Нет, – запнулся Вельнер, – я имел в виду, что… вы… Вы что-то сказали?

Бертольд задумался.

– Ничего.

Вельнер надолго впился в него глазами. Через четверть часа он встал, что-то буркнул себе под нос и поплелся в столовую. Бертольд смотрел ему вслед, потом перевел взгляд на монитор: числа, ряды чисел, это (напрягшись, он вспомнил) были расчеты на следующий квартал. Но что-то в них не сходилось, целое, которое, собственно, являлось соотношением чего-то с чем-то, не уравнивалось и пришло в заметный беспорядок. Бертольд выглянул в окно: по улице сновали люди; отсюда, сверху, как на ладони просматривались все течения, попутные и встречные людские потоки, а в одном месте образовался даже настоящий водоворот. «Может, мне все же следует что-нибудь съесть!.. Нет, даже думать противно; не хочу; выдержу».

Теперь на мониторе появилось что-то угрожающее. В числах содержалась не просто ошибка, они как будто рассказывали о нем, Бертольде. Четырехугольник монитора наблюдал за ним. Голубой цвет снаружи едва заметно сгущался в воздухе. Тикали часы. Вдруг зазвонил телефон.

Бертольд распахнул дверь и вышел. Хотелось бежать, но, чувствуя слабость в ногах и сознавая, что спотыкаться в такой момент не имеет права, он сразу оставил эту затею. Преследуемый телефонными звонками, он пустился по неожиданно безлюдному, точно вымершему коридору к дверям лифта. Когда они открылись, Бертольд вошел в кабину, и зеркала размножили его фигуру до бесконечности, двери закрылись, затем открылись снова, он стоял на улице.

Внешние шумы вырабатывали, как ему показалось, какую-то тонкую дымку; проезжавшие мимо автомобили оставляли после себя расплывающиеся цветные следы. Бертольд стал медленно поворачиваться; почувствовав, что направление выбрано верно, тронулся с места. Сделал несколько шагов, вытащил ключи, схватился за ручку, открыл дверь и вошел в квартиру. Как, спрашивается, он здесь очутился? Дорога домой исчезла, стерлась из памяти, да и была ли она на самом деле? Дверь захлопнулась на замок. Бертольд уселся в кресло перед телевизором (он видел, как мигала лампочка автоответчика, но это его больше не интересовало) и задумался: а если все же, ну так, только из осторожности, совсем чуть-чуть… Нет, не начинать же потом все сначала. Одна только мысль об этом вызывала отвращение. Его знобило. В окне сверкнул вертолет, ему наперерез летел голубь, падая штопором вниз. Вдруг Бертольд вспомнил, что в последние дни совсем не ходил в туалет и что грязная и несмотря на свою обыденность все же мучительная процедура ни разу… Он невольно рассмеялся. Комната слегка покачнулась, но он привык к головокружению, уже ставшему непременной частью большого мира, а не просто тем, что относилось только к нему, к Бертольду. «Теперь, – подумал он, – можно здесь и остаться. Вот так сидеть. Просто сидеть. И больше ничего».

Мягкая обивка кресла вызывала приятные ощущения; Бертольд, чье осязание обострилось, чувствовал через одежду каждую неровность. Он прислушивался к своему дыханию, к равномерным вдохам и выдохам; когда затрезвонил телефон, он даже не повернул головы, и через некоторое время аппарат затих сам собой. Небо попеременно окрашивалось то в красный, то в серый, а потом в черный цвета, потолок ловил их и отражал, подмешивая свой собственный грязно-желтый. Когда темнело, Бертольд не зажигал свет; мягкие сумерки благотворно действовали на глаза. Звонил телефон, потом замолкал и после некоторой передышки звонил снова.

Кромешная тьма держалась недолго. То и дело круглые разноцветные огоньки, вспыхнув, проплывали по комнате в танце и гасли. Откуда-то доносились голоса, некоторые крайне напряженные и взволнованные, но, к сожалению, понять их было невозможно; Бертольд знал этот язык, но по необъяснимым причинам не мог перевести. Пока не мог. Все стихло, едва показалось солнце. Поднялось, описало полукруг, не совсем ровный, не совсем совершенный, спустилось, озарив крыши и антенны красным, разогрело до накала несколько точек на горизонте и скрылось. Телефон трезвонил так часто, что в конце концов пришлось вытащить штекер из розетки. Несколько раз Бертольд отправлялся на кухню, где наливал себе воды, несколько раз ходил в туалет.

Ночью он крепко закрывал глаза, чтобы ни фонари, ни фары не разрушали заветную темноту. Но комната все равно наполнялась дневным светом, и каждый предмет обретал четкие и узнаваемые очертания, и предотвратить это казалось невозможно. «Очевидно, – решил Бертольд, – просто не надо забивать себе этим голову. Тогда все разрешится само собой». Голоса становились глуше, но настойчивее. Наконец наступил день.

В щель для «писем и газет» упала почта. В письме, написанном неровным почерком, говорилось, что третьего дня скропостижно скончался Шмольдер. Около обеда в дверь застучали, только через некоторое время стук прекратился. Внимание Бертольда привлекло кое-что другое: большая стрелка настенных часов двигалась теперь быстрее. Он мог без особого труда следить за ее ходом, и это непрерывное вращение как будто тянуло за собой и катившееся по небу солнце. К вечеру скучились облака, и всю ночь напролет, а потом весь день барабанили по стеклу капли. Луна превратилась в солнце, солнце обернулось луной, на фоне звезд самолет вывел название одной лимонадной фирмы, а потом снова зарядил дождь, и на следующий день воздух был серый, стальной и какой-то враждебный. Стрелка часов крутилась еще быстрее, но Бертольд догадался, как ее перехитрить: просто не обращать внимания, тогда время иногда исчезало вовсе. Голоса больше не возвращались, и вспышки света становились все реже и реже. Однажды, из чистого любопытства, он посмотрел на маленькую голубую вазу, стоявшую на подоконнике, и повелел ей двинуться с места. Ваза сделала рывок, потом еще один, отскочила, полетела вниз на ковер и с приглушенным звоном разбилась. Бертольд сосредоточил внимание на осколках, но те лишь слегка подрагивали и никак не желали собираться в целое. Вид их был неприятен, почти отвратителен, и вскоре он оставил их в покое. Утро и вечер сменяли друг друга едва заметно, ночи стояли короткие и почти совсем черные. Бертольд уже очень редко поднимался со своего места, сила тяжести возрастала. Зато теперь все обещало проясниться. «Вот только еще секунда, – он знал наверняка, – и все станет как дважды два четыре. Всего лишь через секунду…»

Дверь распахнулась, и в комнату вошел человек. Это оказалась не входная дверь, а другая, которую Бертольд ни разу не видел, но когда она открылась, он знал: она была здесь всегда. Мужчина в сером костюме и в шляпе держал в руке зонтик.

«Собирайтесь, – сказал он, – мы уходим».

«Кто вы?» – спросил Бертольд.

«Собирайтесь, мы уходим», – повторил пришелец.

«Я никуда не пойду, – запротестовал Бертольд, – пока вы не объясните, что вам от меня нужно и по какому такому праву вы сюда явились, и, пожалуйста, поосторожнее со своим зонтиком, вы все намочили, и хотелось бы знать…»

«Пойдемте!» – снова сказал незнакомец.

Бертольд кивнул и поднялся. Колени болели, он с трудом удерживал равновесие; на секунду его ослепил яркий солнечный свет; Бертольд зажмурился. Человек со скучающим лицом наблюдал за ним, с его одежды и с зонтика капала вода. Бертольд шагнул к нему, в сторону открытой двери; попытался заглянуть туда, но там было темно, а здесь – светло, так что он уже больше ничего не видел. Еще шаг.

«Ну, давайте же», – торопил мужчина.

Бертольд продвинулся еще на шаг, но вдруг чья-то рука легла на его плечо, и перед ним выросло лицо в форменной фуражке. Ноги Бертольда подкосились, и он упал, стукнувшись лбом о ковер. Он еще видел снизу, как мужчина в сером костюме закрыл зонтик, пожал плечами и отвернулся, а потом почувствовал, что снова стал падать. Падать. Падать, все глубже и глубже, но на этот раз уже не было пола, который остановил бы падение…

Когда Бертольд открыл глаза, то увидел перед собой белую стену… нет, белый потолок. Неоновая трубка светилась голубоватым светом. Пахло лекарствами и дезинфицирующими средствами. Он лежал в кровати. В руке торчала иголка, от которой тянулась тонкая трубочка к штативу с мешочком. В мешочке содержалась прозрачная жидкость с маленькими пузырьками, медленно и равномерно поднимавшимися вверх. Возле кровати стоял стул, на стуле сидел доктор Мор.

– Вы, дорогой мой, полный идиот, – приветствовал он Бертольда.

Тот посмотрел на доктора и слабо улыбнулся. На стене за спиной Мора висело зеркало: Бертольд увидел свое лицо, бледное, неузнаваемое, заштрихованные щетиной обвисшие щеки и впалые глаза.

– Вы же концы могли отдать. Довели себя до критического состояния, вам известно это?

– Да, я знаю. Кто приходил ко мне?

– Полиция. Кто-то заявил о вашем исчезновении. Некто Вельнер, ваш коллега. И очень своевременно. Офицер застал вас шатающимся по комнате, а потом вы рухнули на пол. Но вы бы ничего не добились, даже если б и умерли! Вы сбросили всего одиннадцать килограммов, всего лишь одиннадцать.

– Жаль, – сказал Бертольд.

– И скорее всего потеряли работу. Стоило ли?

– Не знаю. Возможно.

– Дважды приходила какая-то женщина. Просила передать, что она полностью согласна со всем, что вы ей наговорили на автоответчик. И она благодарит вас за то, что все так легко и просто разрешилось.

Бертольд наморщил лоб и посмотрел в окно. Занавески были задернуты, но через них, словно нарисованные тушью, проглядывали очертания дерева.

– Какой такой автоответчик?

– Ну, тут я уже не в курсе, – доктор Мор наклонился вперед и нажал какую-то кнопку, – а теперь пора немного подкрепиться! Впрочем, последние двое суток вы только это и делаете, – он показал на мешочек с воздушными пузырьками, – питательный раствор. Однако настало время для нормальной пищи.

Дверь открылась, и вошла сестра с подносом. Бертольд улыбнулся, и она ответила ему тем же. Хорошенькая фигура и длинные черные волосы. Девушка поставила поднос на тумбочку, Бертольд сел в кровати. Тарелка с яичницей, поджаристый тост. Сестра кивнула и удалилась.

– Знаете что? – сказал Бертольд. – Кажется, да.

– Простите?

Теперь контуры дерева в окне стали отчетливее, было хорошо видно каждую, даже самую малюсенькую веточку. Бертольд потянулся за тостом.

– Мне кажется, оно того стоило.

Мор пробурчал что-то нечленораздельное. Бертольд поднес тост ко рту, попробовал губами, языком. Почувствовал, какой он жесткий – жесткий и сухой. Осторожно откусил и начал жевать. Ощутил необычный, почти горький вкус. Собрался с силами и проглотил. Потом откусил еще. Это далось уже легче. Он жевал, не сводя глаз с доктора Мора, и вдруг расхохотался:

– Да, оно того стоило!