Кнутъ Гамсунъ

Дама изъ Тиволи

Это было лѣтомъ въ Христіаніи, во время концерта \"Парижскаго хора пѣвцовъ\" въ Тиволи.

Я прошелъ порядочный-таки конецъ по парку, повернулъ обратно и направилъ шаги мои въ Тиволи.

Огромная толпа собралась внѣ ограды и, стоя, прислушивалась къ пѣнію. Я также присоединился къ ней.

Тутъ я встрѣтилъ едного товарища и принялся болтать съ нимъ вполголоса, а въ это время тамъ, за оградой, началось пѣніе; и порывами вѣтра до насъ доносило слабые звуки. Вдругъ я ощутилъ какое-то безпокойство, меня охватило нервное, непріятное волненіе, и я невольно, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ въ сторону, сталъ отвѣчать товарищу совсѣмъ невпопадъ, — первое, что мнѣ приходило въ голову.

Затѣмъ я провелъ нѣсколько совершенно спокойныхъ минутъ, а потомъ повторилось то же странное непріятное чувство, и именно въ эту минуту раздался голосъ моего товарища:

— Кто эта дама, которая на тебя такъ смотритъ?

Я быстро обернулся. Какая-то дама стояла позади меня, мой взоръ встрѣтился съ парой глазъ, тѣхъ удивительно странныхъ, какъ бы затуманенныхъ голубыхъ глазъ, которые смотрятъ пристально, не мигая.

— Совсѣмъ не знаю, кто она, — отвѣтилъ я и отвернулся. Я былъ страшно взволнованъ. Эти глаза продолжали смотрѣть на меня. Я чувствовалъ, какъ они обжигали своимъ взглядомъ мой затылокъ. Они производили какое-то металлическое впечатлѣніе, и, казалось, меня сзади пронизывали двѣ холодныя иглы.

При моей страшной нервности я не могъ выдержать подобнаго взгляда. Я еще разъ обернулся и, вполнѣ убѣдясь, что не знаю этой дамы, покинулъ свое мѣсто передъ оградой и пошелъ своей дорогой.

* * *

Нѣсколько дней спустя сидѣлъ я на скамьѣ, какъ разъ противъ университетскихъ часовъ, съ однимъ знакомымъ молодымъ лейтенантомъ. Мы сидѣли и разглядывали толпу, сновавшую взадъ и впередъ передъ нами. И вдругъ среди этого роя людей я вижу два глаза — два холодныхъ, затуманенныхъ глаза. Они опять неподвижно уставлены на меня, и я тотчасъ же узнаю молодую даму изъ Тиволи. Она, проходя, не спускала съ меня глазъ, и лейтенантъ спросилъ съ любопытствомъ, знаю ли я, кто она.

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія, — отвѣтинъ я.

— Да, но одного изъ насъ должна же она знать, — сказалъ онъ и всталъ. — Можетъ быть, именно меня?

Въ это время дама сѣла на ближайшую къ намъ скамейку. Мы направились къ ней, но я схватилъ лейтенанта за рукавъ и старался оттащить его подальше.

— Не дури, пожалуйста, — сказалъ онъ, — вѣдь это же весьма понятно, что мы должены ей поклониться.

— Ну, если такъ… — отвѣтилъ я и пошелъ съ нимъ обратно.

Онъ поклонился и назвалъ себя.

— Не можетъ ли онъ сѣсть рядомъ съ ней?

И онъ безъ церемоніи, преспокойно усѣлся съ ней рядомъ. Онъ говорилъ, а она отвѣчала дружески, но разсѣянно. Нѣсколько минутъ спустя онъ уже держалъ ея зонтикь и игралъ имъ. Я все время стоялъ и смотрѣлъ на нихъ. Я былъ нѣсколько смущенъ и, въ сущности, не зналъ, что мнѣ дѣлать съ собой.

Мимо насъ прошелъ мальчуганъ съ корзиной цвѣтовъ. Лейтенантъ, всегда въ подобныхъ случаяхъ стоявшій на высотѣ положенія, сейчасъ же подозвалъ его и купилъ нѣсколько розъ.

— Не будетъ ли ему дозволено прикрѣпить ихъ къ ея кофточкѣ?

Послѣдовалъ полуотказъ, но затѣмъ она согласилась. Лейтенантъ былъ красивый молодой человѣкъ, и мнѣ нисколько не показалось страннымъ, что она допускаетъ подобную фамильярность съ его стороны.

— Но вѣдь эта роза никуда не годится! Она какая-то испорченная, — воскликнула дама, быстро выдернувъ изъ петлицы одну изъ розъ.

Она съ минуту пристально смотрѣла на розу, а затѣмъ кинула ее далеко на дорогу и произнесла почти шопотомъ:

— Она напоминаетъ мнѣ дѣтскій трупъ…

Я не обратилъ особеннаго вниманія на эти слова, но меня поразило при этомъ ея страшное возбужденіе.

Лейтенантъ предложилъ сдѣлать небольшую прогулку по дворцовому парку.

По дорогѣ дама, безъ всякаго, рѣшительно, повода, стала разсказывать о какомъ-то маленькомъ ребенкѣ, котораго она видѣла, но который теперь уже похороненъ. Минуту спустя она принялась разсказывать о больницѣ для душевно-больныхъ въ Гауштадѣ и говорила о томъ, какъ должно быть ужасно сидѣть тамъ взаперти человѣку не сумасшедшему.

— Да вѣдь это уже больше не случается въ наши дни, — замѣтилъ лейтенантъ.

— Однакожъ это случилось съ матерью ребенка! — возразила дама.

Лейтенантъ расхохотался.

— Вотъ такъ дьявольская исторія! — сказалъ онъ.

Ея голосъ звучалъ симпатично и выражалась она, какъ образованная женщина. Я подумалъ, что она просто слегка экзальтированная особа, быть можетъ, даже немного истеричка, на что указывалъ и лихорадочный блескъ ея глазъ. Но я все же полагалъ, что она совершенно здорова. Мнѣ было трудно слѣдить за ея быстрыми переходами въ разговорѣ отъ одного предмета къ другому, это меня какъ-то совершенно сбивало съ толку. Она начала мнѣ надоѣдать, поэтому я остановился и сталъ прощаться. Я снялъ шляпу и почтительно ей поклонился. Не знаю почему, но я почтительно ей поклонился. Когда я уходилъ, я замѣтилъ, какъ они оба направились въ глубь парка, но не видѣлъ, куда они затѣмъ пошли, такъ какъ больше я не оборачивался.

* * *

Прошла недѣля. Какъ-то, гуляя по улицѣ Карла-Іоганна, я встрѣтилъ даму изъ Тиволи. Прежде чѣмъ подойти другъ къ другу, мы оба невольно замедлили шаги и, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что я дѣлаю, я уже шелъ рядомъ съ ней.

Мы болтали о всевозможныхъ предметахъ и шли медленно по тротуару вдоль улицы. Она назвала мнѣ свою фамилію — очень извѣстную мнѣ фамилію — и спросила, кто я. Но не успѣлъ я еще назвать себя, какъ она дотронулась до моей руки и сказала:

— Нѣтъ, не надо, не говорите, я знаю, кто вы.

— Вотъ какъ? — возразилъ я. — Ахъ, да вѣдь мой другъ лейтенантъ всегда готовъ въ такихъ случаяхъ оказать услугу. Могу ли я спросить, какъ онъ назвалъ меня?

Но мысли ея были уже направлены на другой предметъ. Она указала рукой на Тиволи, говоря:

— Посмотрите-ка!

Какой-то гимнастъ ѣхалъ тамъ на велосипедѣ по высоко натянутой проволокѣ, среди цѣлаго моря горящихъ факеловъ.

— Вы хотите туда пойти? — сказалъ я.

— Поищемъ тамъ скамейку! — отвѣтила дама. Она повела меня. Мы перешли черезъ Драмсвейгскую дорогу и вошли въ паркъ, гдѣ она выбрала самый темный уголокъ, какой только можно было найти. Тамъ мы и усѣлись.

Я тотчасъ же попробовалъ завязать съ ней разговоръ, но это мнѣ не удалось. Она прервала меня умоляющимъ жестомъ.

— Не буду ли я такъ любезенъ посидѣть съ минуту совершенно тихо и безмолвно?

— Очень охотно! — сказалъ я и замолчалъ.

Я молчалъ добрыхъ полчаса. Дама сидѣла, не шевелясь; несмотря на темноту, я могъ видѣть бѣлки ея глазъ и замѣтилъ, что она все время сбоку посматривала на меня. Наконецъ мнѣ стало просто страшно отъ ея пронизывающаго, болѣзненнаго взгляда, я хотѣлъ встать, но овладѣлъ собой и только вынулъ часы.

— Уже десять! — сказалъ я.

Отвѣта не послѣдовало. Ея глаза продолжали пристально смотрѣть на меня. Вдругъ она сказала, все такъ же не шевелясь.

— Хватило ли бы у васъ мужества выкопать дѣтскій трупъ?

Отъ ея вопроса мнѣ сдѣлалось совершенно не по себѣ. Мнѣ становилось все очевиднѣе, что я имѣю дѣло съ сумасшедшей, но въ то же время меня охватило любопытство, и я не хотѣлъ покинуть ея. Поэтому я отвѣтилъ, зорко слѣдя за нею:

— Дѣтскій трупъ? Отчего же, я прекрасно могу помочь вамъ въ этомъ.

— Видите ли, ребенка похоронили живымъ! — сказала она, — и я должна его видѣть.

— Ну, конечно, — возразилъ я, — мы должны выкопать вашего ребенка.

Я продолжалъ зорко слѣдить за ней, но она тотчасъ же насторожилась.

— Зачѣмъ вы говорите, что это мой ребенокъ? — спросила она. — Я вѣдь этого не сказала. Я только сказала, что знаю мать ребенка. Ну, а теперь я вамъ разскажу все по порядку.

И эта женщина, которая не могла нѣсколько минутъ подъ рядъ вести послѣдовательный и разумный разговоръ, начала разсказывать длиннѣйшую исторію объ этомъ ребенкѣ, страшную исторію, произведшую на меня глубокое впечатлѣніе. Она разсказывала совершено естественно, чистосердечно и очень убѣдительно. Въ ея разсказѣ о всемъ происшедшемъ не было ни одного пробѣла, и въ ея рѣчи — никакихъ ошибокъ; во всякомъ случаѣ, мнѣ не казалось больше, что ея разсудокъ помраченъ.

Одна молодая дама — она положительно не хотѣла сознаться, что именно она была этой моло. дой дамой — познакомилась съ такимъ-то господиномъ, въ котораго очень быстро влюбилась и съ которымъ, въ концѣ концовъ, обручилась. Они проводили много времени вмѣстѣ и встрѣчались не только открыто на улицахъ, но и тайно, въ укромныхъ уголкахъ. Они бывали другъ у друга: онъ приходилъ къ ней въ комнату, она — къ нему и, наконецъ, часто сидѣли въ темнотѣ на этой самой скамейкѣ, на которой сидѣли теперь мы. Не трудно догадаться, къ чему это все привело: въ одинъ прекрасный день въ семьѣ молодой дѣвушки замѣтили, въ какомъ она находится положеніи. Тогда пригласили домашняго врача, — дама назвала фамилію одного изъ нашихъ извѣстнѣйшихъ докторовъ, — и по его совѣту молодую дѣвушку отправили къ акушеркѣ въ провинціальный городъ.

Прошло положенное время, родился ребенокъ. По странной случайности, къ этому же времени пріѣхалъ изъ Христіаніи въ провинціальный городъ и ихъ домашній врачъ. Молодая мать была еще очень больна, когда ей сообщили, что ребенокъ умеръ. Мертворожденный? — Нѣтъ, онъ жилъ нѣсколько дней.

Но дѣло въ томъ, что ребенокъ совсѣмъ не умеръ.

Матери не хотѣли показать ребенка; наконецъ, въ день похоронъ показали его уже въ гробу.

— И онъ не былъ мертвъ, говорю я вамъ; онъ жилъ, у него были румяныя щеки, и онъ нѣсколько разъ пошевелилъ пальчиками лѣвой руки.

Несмотря на все горе матери, ребенка взяли и похоронили. Это все устроили домашній врачъ и акушерка.

Спустя нѣкоторое время мать оправилась и уѣхала, хотя все еще слабая и больная, къ себѣ домой. Здѣсь она откровенно разсказала нѣсколькимъ пріятельницамъ, что съ ней было тамъ, въ провинціальномъ городѣ, и такъ какъ она только и думала, что о своемъ ребенкѣ, то не скрыла отъ нихъ и своихъ опасеній, что его похоронили живымъ. И дѣвушка продолжала грустить и страдать, домашніе относились къ ней свысока, даже женихъ ея исчезъ, — его нигдѣ не было видно.

Однажды передъ домомъ ея родителей остановился экипажъ. Она должна была поѣхать на прогулку. Она сѣла, экипажъ покатился, и кучеръ привезъ ее — въ Гауштадтъ. И тамъ опять появился домашній врачъ. Ее помѣстили въ сумасшедшій домъ. Была ли она дѣйствительно сумасшедшей, или же родные боялись, что она будетъ слишкомъ громко говорить о ребенкѣ?

Опять прошло нѣкоторое время. Въ Гауштадтѣ ее заставляли играть для сумасшедшихъ на рояли. Тамъ у нея не нашли ничего ненормальнаго, только въ высшей степени слабую волю и истощеніе силъ. Ха-ха-ха! — Ее просили попытаться сдѣлать усиліе надъ собою, употребить всю силу воли, чтобы стать тверже и крѣпче. Не правда ли, вѣдь это же было комично, что ее такимъ образомъ какъ бы принуждали открыть преступленіе, совершенное надъ ея ребенком

Наконецъ ее выпустили. И она продолжала тосковать и страдать, такъ какъ до сихъ поръ не встрѣтила ни одного человѣка, котораго она могла бы уговорить помочь ей въ этотъ дѣлѣ,- если только я не соглашусь этого сдѣлать…

Разсказъ дамы показался мнѣ сильно романичнымъ, но все же я былъ вполнѣ убѣжденъ, что она сама вѣритъ въ то, что говоритъ. Всо происшествіе было слишкомъ хорошо и слишкомъ тепло разсказано, — такъ не лгутъ. И я сталъ думать, что во всей этой исторіи была доля правды, напримѣръ, то, что у ней дѣйствительно былъ ребенокъ. Она, быть можетъ, во время болѣзни была слишкомъ слаба, чтобы отдать себѣ ясный отчетъ въ томъ, что ребенокъ дѣйствительно умеръ, и среди лихорадочнаго бреда у нея возникло фантастическое предположеніе, что его убили. Поэтому я спросилъ:

— Здѣсь ли похороненъ ребенокъ?

— Нѣтъ, его похоронили тамъ, гдѣ я лежала больной.

— А, значитъ, это все же былъ вашъ ребенокъ?

На это она ничего не возразила, а только искоса поглядѣла на меня, и въ ея взглядѣ выразился испугъ и недовѣріе.

— Само собой понятно, что я вамъ помогу, по мѣрѣ силъ, — сказалъ я совершенно спокойно. — Когда вы хотите ѣхать?

— Завтра! — отвѣтила она съ большой живостью, — охотнѣе всего завтра.

— Хорошо, ѣдемъ завтра!

И мы уговорились встрѣтиться на другой день на вокзалѣ въ семь часовъ вечера, — около этого времени отходилъ поѣздъ, съ которымъ намъ слѣдовало ѣхать.

* * *

Я ждалъ у вокзала въ назначенный часъ, твердо рѣшивъ сдержать свое обѣщаніе. Пробило семь, — ея не было. Поѣздъ отошелъ, а я все стоялъ и ждалъ. Я ждалъ до восьми часовъ, но ея нигдѣ не было видно. Наконецъ, когда я собирался уходить, я замѣтилъ ее. Она не шла, а бѣжала, прямо направляясь ко мнѣ. И хотя насъ могли слышать всѣ окружающіе, она, не здороваясь, громко и отчетливо произнесла:

— Вы, вѣдь, догадались, что я вамъ вчера сказала неправду? Вы поняли, что это была только шутка?

— Ну, понятно! — возразилъ я, втайнѣ стыдясь за нее, — я такъ это и принялъ.

— Да, не правда ли? — сказала она, — но вы могли принять за правду и тогда… да смилуется надо мной Господь Богъ.

— Почему же Богъ долженъ смиловаться надъ вами?

— Нѣтъ, нѣтъ, уйдемъ отсюда, — попросила она и потянула меня за руку. — И не будемъ больше ни слова говорить обо всемъ этомъ! Пожалуйста, будьте такъ добры! — добавила она умоляющимъ тономъ.

— Какъ вамъ угодно, я на все согласенъ! — отвѣтилъ я.

Мы отправились вверхъ по Розенкранлгатенъ, по направленію къ Тиволи, перешли Драменевегскую дорогу и вошли въ паркъ. Она вела меня. Мы вновь усѣлись на вчерашнюю скамейку и принядась говорить о самыхъ незначительныхъ вещахъ. Она, но своему обыкновенію, перескакивала въ разговорѣ съ предмета на предметъ, но была очень оживлена и весела. Она по временамъ даже смѣялась и напѣвала про себя какую-то пѣсенку.

Въ десять часовъ она поднялась со скамьи и попросила проводить ее. Я предложилъ, шутя, итти подъ-руку. Она взглянула на меня.

— Я не должна этого дѣлать! — сказала она рѣшительно.

Мы опять подошли къ Тиволи и стали издали прислушиваться къ музыкѣ. Тотъ же велосипедистъ катался по проволокѣ на своемъ велосипедѣ. Моя дама сперва какъ будто боялась и все схватывала меня за рукавъ, точно ей самой грозила опасность слетѣть внизъ. Но затѣмъ къ ней вернулась ея веселость.

— А что если онъ слетитъ и свалится прямо въ пивную кружку тамъ на столѣ? — И она смѣялась до слезъ надъ этимъ предположеніемъ. Все въ томъ же веселомъ настроеніи пошли мы обратно домой. Она напѣвала какую-то мелодію. Въ темной уличкѣ, передъ небольшимъ домикомъ съ наружной желѣзной лѣсенкой, она вдругъ остановилась и съ ужасомъ уставилась на какой-то предметъ. Я также остановился, удивленный. Она указала на нижнюю ступеньку лѣстницы и пробормотала хриплымъ голосомъ:

— Такой точно величины былъ маленькій гробъ!

Но тутъ я уже дѣйствительно разсердился. Я пожалъ плечами и сказалъ:

— Такъ сказка, значитъ, опять начинается снова?

Она взглянула на меня. И медленно, совсѣмъ медленно ея глаза стали наполняться слезами. При свѣтѣ, падавшемъ на улицу изъ освѣщеннаго окна нижняго этажа, я видѣлъ, какъ дрожали ея губы. Она робко сложила руки и, сдѣлавъ шагъ ко мнѣ, прошецтала:

— Милый, дорогой, будьте же вы снисходительны ко мнѣ!

— Ну, конечно, — отвѣтилъ я, и мы пошли дальше.

Когда мы дошли до ея дома, она пожелала мнѣ покойной ночи и еще разъ пожала мнѣ руку.

* * *

Прошло нѣсколько недѣль, въ теченіе которыхъ я ничего не слыхалъ объ этой странной особѣ. Я злился на себя за свое легковѣріе и все больше и больше приходилъ къ убѣжденію, что она, дѣйствительно, только подшутила надо мной. Хорошо, — думалъ я про себя, — ну такъ пусть ее чортъ поберетъ!

Затѣмъ, сижу я какъ-то вечеромъ и смотрю пьесу Ибсена: \"Союзъ молодежи\". Во второмъ актѣ мной внезапно овладѣло какое-то безпокойство, что-то извнѣ дѣйствовало на мои нервы. Я ощутилъ то же непріятное чувство, какъ тогда въ Тиволи, во время концерта \"Парижскаго хора пѣвцовъ\". Я быстро обернулся. Такъ и есть: въ партерѣ сидѣла та же дама и не спускала съ меня своего загадочнаго взора.

Я вертѣлся, нагибался, просто извивался на своемъ стулѣ, напрягалъ все мое вниманіе на то, что происходило на сценѣ, и все же въ теченіе всего вечера испытывалъ непріятное ощущеніе, какъ будто меня пронизывали эти никогда не мигающіе глаза.

Въ концѣ концовъ, я не вытерпѣлъ, всталъ и ушелъ, не досидѣвъ до конца пьесы.

* * *

Я уѣхалъ изъ этого города на нѣсколько мѣсяцевъ. Когда я вернулся, дама изъ Тиволи совершенно испарилась изъ моей памяти. Я ни разу за все время не вспомнилъ о ней. Она такъ же быстро исчезла изъ моей головы, какъ внезапно появилась тогда передо мной. Въ одинъ изъ послѣднихъ зимнихъ туманныхъ вечеровъ я прогуливался взадъ и вдередъ по Торфгатенъ. Я наблюдалъ, какъ въ туманѣ люди обгоняли другъ друга. Такъ прошло, быть можетъ, съ четверть часа, а затѣмъ я рѣшилъ про себя, что пройдусь еще разъ вверхъ по улицѣ и потомъ отправлюсь домой.

Было около одиннадцати часовъ.

Итакъ, я еще разъ пошелъ вверхъ по улицѣ. При свѣтѣ ближайшаго фонаря я вдругъ замѣтилъ идущую мнѣ навстрѣчу фигуру. Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ сторону, но фигура прямо направлялась на меня. Тогда я быстро повернулъ влѣво, чтобы избѣжать столкновенія, — и увидалъ пару глазъ, пристально устремленныхъ на меня.

— Дама изъ Тиволи! — прошепталъ я.

Она продолжала итти прямо на меня, все съ тѣмъ же неподвижнымъ взглядомъ, ея лицо какъ-то странно подергивалось, и одна рука была засунута въ муфту. Она остановилась и поглядѣла съ минуту на меня.

— Это былъ мой ребенокъ! — проговорила она съ особеннымъ удареніемъ, повернулась и скрылась въ туманѣ.



1905