Через некоторое время, когда вокруг лагеря уже сгущались сумерки, Катона втолкнули ко входному проему одной из самых больших хижин, а поскольку руки его оставались связанными, он потерял равновесие и упал на усыпанный тростником пол. Перекатившись на бок, Катон увидел, что посредине хижины потрескивает небольшой костер, а у огня на табурете сидит крупный мужчина с зачесанными назад и перехваченными шнуром волосами песочного цвета. На нем были простая туника и обтягивающие штаны, которые подчеркивали могучую мускулатуру. Лицо украшали борода и длинные висячие усы, подбородком он опирался на могучие руки. Блики костра играли на его лице, высвечивая поджатые губы, густые брови и высокий лоб. По виду ему было лет около сорока. На шее сверкал крученый золотой обруч, при виде которого Катону, уже видевшему подобное украшение, стало не по себе.

— Где ты взял это ожерелье? — спросил Катон по-кельтски.

Варвар удивленно поднял брови и склонил голову набок с таким видом, словно его это позабавило.

— Римлянин, я не для того велел доставить тебя ко мне, чтобы обсуждать твои вкусы по части ювелирных украшений.

Катону удалось привстать на колени. Он заставил себя успокоиться.

— Я и сам так думаю.

Со связанными запястьями менять позу было неудобно, однако Катон сумел сесть на полу и скрестить ноги. Теперь он мог получше присмотреться к бритту. Несомненно, это был не простой воин, а, судя по всему, прирожденный вождь. Витой обруч на его шее был точно такой же, как у Макрона.

Макрон снял свой трофей с шеи Тогодумна, принца из могущественного племени катавеллаунов, брата Каратака.

Катон слегка склонил голову:

— Как я понимаю, ты — Каратак, царь катавеллаунов?

— К твоим услугам. — Вождь с насмешливым смирением поклонился в ответ. — Да, я имел честь так называться, пока ваш император Клавдий не решил, что этот остров будет неплохим дополнением к его обширной коллекции земель. Я был когда-то царем, верно. Впрочем, нет — я остаюсь им, хотя мое царство и ужалось до размера островка на болоте, а моя армия — до горстки воинов, уцелевших после последнего столкновения с вашими легионами. А кто ты?

— Квинт Лициний Катон.

Царь кивнул:

— Я знаю, твои соплеменники предпочитают, чтобы их называли последним именем.

— Это принято среди друзей.

— Понимаю. — На лице Каратака промелькнула легкая улыбка. — Ну что ж, поскольку последнее имя легче всего использовать, можешь пока рассматривать меня как друга.

Катон почувствовал, что в этих словах есть какая-то ловушка, а потому промолчал, стараясь, чтобы лицо осталось бесстрастным.

— Ладно, — решил царь, — буду звать тебя Катоном.

— Почему ты послал за мной?

— Потому что мне так было угодно, — властно ответил Каратак, выпрямившись и посмотрев на Катона сверху вниз. — Впрочем, он тут же расслабился и улыбнулся. — А что, у вас, римлян, в обычае задавать дерзкие вопросы?

— Нет.

— Вот и я так думаю. Насколько мне известно, ваши императоры вообще не склонны позволять простому люду обращаться к ним напрямую.

— Это так.

— Но мы сейчас не в Риме, Катон. Так что можешь говорить свободно. Я бы сказал, более свободно, чем мог бы среди своих.

Катон склонил голову:

— Я постараюсь.

— Хорошо. Мне было бы интересно узнать, что ты и твои люди делали на болоте. Будь вы вооруженным отрядом легионеров, я бы без раздумий приказал вас перебить. Но у вас был такой жалкий вид и такое скудное вооружение, что, по-моему, вы скоро перемерли бы и сами. Итак, сознавайся, римлянин, кто вы такие. Дезертиры?

Он посмотрел на Катона с надеждой.

Катон покачал головой:

— Нет, мы осужденные. Несправедливо приговоренные.

— За что вас осудили?

— За то, что мы позволили тебе и твоим людям с боем прорваться за реку.

Брови Каратака слегка приподнялись.

— Ты был среди тех бойцов, на другом берегу?

Едва мистер Пайк убедился в правильности своего заключения, как рассыпался в самых неумеренных похвалах божественному оригиналу и в пылу восторга тысячу раз поцеловал портрет, в то время как мистер Плак прижимал к сердцу руку миссис Никльби и поздравлял ее со счастьем иметь такую дочь, проявляя столько жара и чувства, что слезы выступили, или как будто выступили, у него на глазах. Бедная миссис Никльби, которая сначала слушала с завидным самодовольством, была, наконец, совершенно ошеломлена этими знаками внимания и привязанности к ней и ее семейству, и даже служанка, заглянувшая в дверь, осталась пригвожденной к месту от изумления при виде экстаза этих двух столь дружески расположенных посетителей.

— Да.

— Тогда ты из тех, кто погубил мою армию. Ваши бойцы, защищавшие остров, сражались как демоны. Их и была-то всего горстка, но как они дрались! Положили сотни моих воинов. Ты был с ними, римлянин?

Мало-помалу восторги улеглись, и миссис Никльби принялась занимать гостей оплакиваньем утраченного богатства и весьма ярким изображением старого своего деревенского дома, подробно описывая различные комнаты (причем не была забыта маленькая кладовая) и вспоминая, сколько ступенек вело в сад, и куда вам следовало повернуть, выйдя из гостиной, и какие замечательные удобства были в кухне. Эти размышления, естественно, привели ее в прачечную, где она наткнулась на всевозможные аппараты для варки пива, среди которых могла бы проблуждать не меньше часа, если бы одно упоминание об этой утвари не напомнило мгновенно, по ассоциации идей, мистеру Пайку, что ему «ужасно хочется пить».

— Нет, на острове меня не было. Тем подразделением командовал мой друг. Я же находился на дальнем берегу, с главными силами.

— Вот что я вам скажу, — заявил мистер Пайк, — если вы пошлете за угол в трактир за кувшином портера пополам с элем, я решительно и определенно выпью его.

Каратак, казалось, смотрел сквозь Катона, припоминая ход битвы.

— И ведь вы с нами едва не разделались. Продержись вы, не отступая, чуть подольше, мы были бы зажаты в клещи и уничтожены.

И решительно и определенно мистер Пайк его выпил, а мистер Плак помогал ему, в то время как миссис Никльби взирала на них, равно восхищаясь снисходительностью обоих и ловкостью, с какой они управлялись с оловянным кувшином. Для объяснения этого якобы чудесного явления можно здесь отметить, что такие джентльмены, как мистеры Пайк и Плак, живущие своим умом (или, пожалуй, не столько своим умом, сколько отсутствием оного у других), иной раз попадают в весьма затруднительное положение и в такие периоды довольствуются самым простым и неприхотливым угощением.

— Да, таков был план.

— Итак, без двадцати минут семь карета будет здесь, — сказал мистер Пайк, вставая. — Еще раз взглянуть, еще разок взглянуть на это прелестное лицо! А, вот оно! Все такое же, не изменилось. (Кстати сказать, это было весьма примечательное обстоятельство, поскольку лица на миниатюрах склонны, как известно, к многочисленным переменам.) О Плак, Плак!

— Но как вы такими небольшими силами могли отстоять брод против целой армии? Вы и так задержали нас настолько, насколько могли. Неужели командующий Плавт приговорил вас за то, что вы не смогли совершить невозможное?

Вместо ответа мистер Плак с большим чувством и жаром поцеловал руку миссис Никльби. Когда мистер Пайк проделал то же самое, оба джентльмена поспешно удалились.

Катон пожал плечами:

— В легионах не прощают неудач. Кого-то следовало призвать к ответу.

Миссис Никльби имела обыкновение приписывать себе солидную дозу проницательности и тонкости, но никогда еще не была она так довольна своею прозорливостью, как в тот день. Еще накануне вечером она угадала все. Она никогда не видела сэра Мальбери и Кэт вместе — даже имени сэра Мальбери никогда прежде не слыхала, — и, несмотря на это, разве не сказала она себе с самого начала, что видит, как обстоит дело? И какой это был триумф, ибо теперь ни малейших сомнений не оставалось! Если бы это лестное внимание по отношению к ней не являлось достаточным доказательством, то закадычный друг сэр Мальбери, проговорившись, выдал секрет.

— И призвали тебя с этими солдатами? Не повезло. И какое вас ждало наказание?

— Нас должны были забить до смерти.

— Я совсем влюбилась в этого милого мистера Плака, право же, совсем влюбилась… — сказала миссис Никльби.

— Забить до смерти? Сурово… Хотя, наверное, не более сурово, чем то, что ожидает вас как моих пленников.

Катон сглотнул:

Несмотря на такую удачу, оставалась одна серьезная причина для недовольства, именно — не было поблизости никого, с кем бы она могла поделиться. Раза два она почти решила отправиться прямо к мисс Ла-Криви и рассказать ей все. «Нет, не знаю, — подумала миссис Никльби, — она весьма достойная особа, но, боюсь, по положению своему настолько ниже сэра Мальбери, что мы не можем отныне считать ее своей приятельницей. Бедняжка!» Опираясь на это веское соображение, она отказалась от мысли сделать маленькую портретистку своей наперсницей и удовольствовалась тем, что неясно и таинственно намекнула служанке на повышение жалованья, а служанка выслушала эти туманные намеки о грядущем величии благоговейно и почтительно.

— А что нас ожидает?

— Я пока не решил. Моим друидам потребуется совершить жертвоприношение перед тем, как мы возобновим боевые действия. Наверное, несколько твоих соотечественников станут славным подношением для наших богов войны. Но окончательное решение я пока не принял. Сейчас мне интереснее присмотреться к вам, узнать, что вы, легионеры, собой представляете. Врага надо узнать получше.

Ровно в назначенный час прибыл обещанный экипаж, который оказался не наемной, а собственной двухместной каретой; на запятках стоял лакей, чьи ноги хотя и были несколько велики для его туловища, но сами по себе могли служить моделью в Королевской академии. Радостно было слышать грохот и треск, с какими он захлопнул дверцу, когда миссис Никльби уселась. А так как эта славная леди пребывала в полном неведении, что он приложил к кончику носа позолоченный набалдашник своей палки и весьма непочтительно передавал таким образом над самой ее головой телеграфические знаки кучеру, то она и восседала с большою чопорностью и достоинством, немало гордясь своим положением.

— Скажу сразу, — твердо заявил Катон, — я тебе ничего не выдам.

У входа в театр было еще больше грохота и треска, и были здесь также мистеры Пайк и Плак, поджидавшие ее, чтобы проводить в ложу; и были они так учтивы, что мистер Пайк с проклятьями пригрозил «мордобитием» случайно загородившему ей дорогу дряхлому старику с фонарем, к великому ужасу миссис Никльби, которая, заключив, скорее благодаря возбуждению мистера Пайка, чем благодаря предварительному знакомству с этимологией этого слова, что мордобитие и кровопролитие должны означать одно и то же, чрезвычайно обеспокоилась, как бы чего не случилось. Но, к счастью, мистер Пайк ограничился словесным мордобитием, и они добрались до своей ложи без всяких серьезных помех, если не считать желания, выраженного тем же драчливым джентльменом, «прихлопнуть» капельдинера, указавшего по ошибке не тот номер.

— Успокойся, римлянин. Я не собираюсь тебя пытать и выведывать военные тайны. Просто я хочу получше понять вас, прежде всего простых солдат. Знаешь, мне доводилось иметь дело с вашими благородными командирами — с несколькими трибунами, попавшими к нам в плен. Правда, двое из них покончили с собой, прежде чем их успели расспросить. Третий же был высокомерен, исполнен холодного презрения и заявил, что я варвар и свинья и что он скорее умрет, чем унизится до того, чтобы со мной разговаривать. — Каратак улыбнулся. — Ну что ж, он сам сделал свой выбор. Мы сожгли его заживо. Признаю, он держался почти до самого конца, хотя потом все же орал и выл, как ребенок. Но так или иначе, мы не добились от него ничего, кроме глубокого презрения. Так что, Катон, я сомневаюсь, что от представителей вашей знати можно почерпнуть что-либо интересное. В любом случае я хочу знать побольше про тех, кто стоит в строю, потому что именно о них атаки моих воинов разбиваются, словно волны о скалы.

Едва миссис Никльби успела усесться в кресло за драпировкой ложи, как вошли сэр Мальбери и лорд Фредерик Верисофт, одетые в высшей степени элегантно и пышно от макушки до кончиков перчаток и от кончиков перчаток до носков ботинок. Сэр Мальбери говорил более хриплым голосом, чем накануне, а у лорда Фредерика вид был слегка сонный и странный; на основании этих признаков, а также того обстоятельства, что оба не совсем твердо держались на ногах, миссис Никльби справедливо заключила, что они пообедали.

Помолчав, он взглянул Катону в глаза:

— Мы пили… пили… за здоровье вашей очаровательной дочери, миссис Никльби, — шепнул сэр Мальбери, садясь за ее спиной.

— И о тебе мне тоже хочется узнать побольше. Каков твой ранг, Катон?

— Я центурион.

«О! О! — подумала догадливая леди. — Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

— Центурион? — Каратак хмыкнул. — А не слишком ли ты молод для такого чина?

Катон почувствовал, что опять краснеет.

— Вы очень любезны, сэр Мальбери.

— Я прослужил достаточно долго и был свидетелем не одного твоего поражения.

— Все еще изменится.

— О нет, клянусь честью! — отозвался сэр Мальбери Хоук. — Эго вы любезны, клянусь честью. Так любезно с вашей стороны, что вы сегодня приехали.

— Изменится ли?

— Конечно. Мне только нужно собрать побольше людей. Мои силы возрастают с каждым днем. Время на моей стороне, и мы еще посчитаемся с Римом. Наши поражения не могут быть вечны, центурион, это даже ты должен понять.

— Так любезно было с вашей стороны пригласить меня, хотите вы сказать, сэр Мальбери, — возразила миссис Никльби, мотнув головой и принимая необыкновенно лукавый вид.

— Неужели вы еще не устали сражаться с нами? — тихо промолвил Катон.

— Я так стремлюсь узнать вас, так стремлюсь заслужить ваше доброе мнение, так хочу, чтобы между нами было очаровательное, гармоническое родственное согласие, — сказал сэр Мальбери, — что вы не должны думать, будто я не заинтересован в том, что делаю. Я чертовски эгоистичен, да, клянусь честью, это так.

Каратак уставился на него, и на миг Катон испугался, что эта дерзость дорого ему обойдется. Но вождь лишь кивнул:

— Конечно. Я сам устал. Но я дал клятву защищать мой народ от любых захватчиков и буду исполнять свой долг до последнего вздоха.

— Я уверена, что вы не можете быть эгоистичны, сэр Мальбери, — заявила миссис Ннкльби. — Для этого у вас слишком открытое и благородное лицо.

— Ты не сможешь победить, — мягко сказал Катон. — Ты должен это понять.

— Как вы изумительно наблюдательны! — сказал сэр Мальбери.

— Не смогу победить? — Каратак улыбнулся. — Этот год был трудным для всех нас, римлянин. Вы, легионеры, должно быть, тоже устали от походов и сражений.

Катон пожал плечами:

— О нет, право, я не отличаюсь особой проницательностью, сэр Мальбери, — отозвалась миссис Никльби тоном, который давал понять баронету, что она и в самом деле очень проницательна.

— Это наш образ жизни. Мы ничего другого не знаем. Даже если войны нет, мы постоянно готовимся к ней, тренируясь каждый день. И каждое бескровное учебное сражение, которое проводят мои товарищи, усиливает их желание вступить в настоящую схватку. Что же до твоих людей, то в храбрости им, конечно, не откажешь, но они же по большей части земледельцы, а не воины.

— Не воины? Может быть, — согласился вождь. — И все же мы были всего на волосок от того, чтобы вас победить, даже гордые римляне должны это признать. И мы еще не разгромлены. Мои разведчики доносят, что твой Второй легион встал лагерем к северу от болот. Твой легат отправил на юг одну когорту. Только представь себе — одну когорту! Или он вправду настолько самонадеян, что вообразил, будто одна когорта способна меня сдержать? — Каратак улыбнулся. — Думаю, твоему легату надо преподать урок. Может быть, совсем скоро мы покажем ему, да и другим римлянам, что эта война еще не закончена.

— Я просто боюсь вас, — сказал баронет. — Честное слово, — повторил сэр Мальбери, оглянувшись на своих спутников, — я боюсь миссис Никльби. У нее гигантский ум.

Катон пожал плечами:

— Я признаю, что бывали моменты, когда успех нашей кампании вызывал сильные сомнения. Но сейчас… — Он покачал головой. — Сейчас для тебя возможно только поражение.

Мистеры Пайк и План таинственно покачали головой и заявили в один голос, что они давно уже это обнаружили, после чего миссис Никльби захихикала, а сэр Мальбери засмеялся, а Пайк и Плак захохотали.

Каратак ответил не сразу. Он нахмурился, словно услышав оскорбление:

— Катон, по возрасту я гожусь тебе в отцы, а ты разговариваешь со мной как с мальчишкой. Берегись, римлянин. Такое высокомерие трудно сносить долго.

— Но где же мой деверь, сэр Мальбери? — осведомилась миссис Никльби. — Я бы не хотела быть здесь без него. Надеюсь, он придет.

Катон опустил глаза:

— Прости. Я не хотел тебя обидеть. Но пойми, я действительно уверен, что ты не можешь победить, и считаю, что жертвы, которые приносят жители этих земель, совершенно бессмысленны. Этому нужно положить конец. Они сами просили бы тебя об этом.

— Пайк, — сказал сэр Мальбери, доставая зубочистку и разваливаясь в кресле, словно ему лень было выдумывать ответ на этот вопрос, — где Ральф Никльби?

Каратак поднял руку и погрозил центуриону пальцем.

— Плак, — сказал Пайк, подражая баронету и перепоручая ложь своему другу, — где Ральф Никльби?

— Не воображай, будто можешь говорить от имени моих сородичей, римлянин.

Катон нервно сглотнул:

Мистер Плак собирался дать какой-нибудь уклончивый ответ, когда шум, вызванный компанией, вошедшей в соседнюю ложу, казалось привлек внимание всех четырех джентльменов, которые многозначительно переглянулись. Когда же вновь прибывшие заговорили, сэр Мальбери внезапно сделал вид, будто очень внимательно прислушивается, и попросил своих друзей затаить дыханье… затаить дыханье.

— А от чьего имени говоришь ты? За тобой лишь горстка племен, которые еще сохраняют верность твоему делу. Остальные смирились со своей участью и пришли к соглашению с Римом. Они наши союзники, а не твои.

— Союзники! — Вождь презрительно сплюнул в огонь. — Рабы, вот они кто. Они хуже псов, что подбирают объедки с моего стола. Стать союзником Рима означает для любого царства умереть заживо. Взгляни хоть на этого дурака Когидубна. Я слышал, твой император обещал построить ему дворец, достойный союзника царя. Этот человек обрек своих подданных на рабство, после его смерти они станут рабами Рима лишь ради того, чтобы он мог прожить остаток дней в золотой клетке, презираемый как твоим императором, так и собственными соплеменниками. Царь не должен так жить.

— Почему? — спросила миссис Никльби. — Что случилось?

Каратак умолк, печально глядя в огонь, потом повторил:

— Тише! — отозвался сэр Мальбери, положив свою руку на ее. — Лорд Фредерик, узнаете ли вы этот голос?

— Царь не должен так жить. Как он вообще может жить в таком позоре?

Катон молчал. Он знал: все, что говорил Каратак насчет царей, союзников императора, — чистая правда. История империи полна рассказов о вождях, добровольно подчинившихся Риму: польстившись на предложенные им яркие побрякушки, они закрывали глаза на судьбу собственных подданных. «Но с другой стороны, — думал Катон, — был ли у них иной выход? Если не согласиться на роль царя под властью Рима, то что тогда? Тщетные попытки сопротивления, а потом покой холодной могилы и для царя, и для его подданных, которые ценили свободу от Рима выше самой жизни». Катон решил, что обязан донести до вождя свои мысли, обязан уговорить его прекратить бессмысленную резню, и так уже чуть не затопившую эти земли кровью.

— Пусть черт меня поберет, если это не голос мисс Никльби.

— Сколько твоих армий уже было разбито Римом? Сколько твоих людей уже погибло? Сколько крепостей и селений превратилось в пепелища? Именно ради твоих людей ты должен добиваться мира. Ради них.

— Ах, боже мой, милорд! — воскликнула мамаша мисс Никльби, высовывая голову из-за драпировки. — Да, в самом деле… Кэт, дорогая моя Кэт!

Каратак покачал головой, продолжая смотреть в огонь. Долгое время оба молчали, и Катон понял, что они зашли в тупик. Каратаком владел дух сопротивления. Груз традиций и воинский кодекс, впитанные им с молоком матери, неуклонно увлекали его все дальше по пути самоуничтожения. Однако, избрав этот путь для себя, вождь не сознавал, какими страданиями оборачивается этот выбор для других. Катон чувствовал, что, упомянув о бессмысленных жертвах, он достиг цели, ибо, судя по всему, Каратак был наделен неплохим воображением и мог поставить себя на место другого человека. Признай он, что поражение неизбежно, выход из тупика мог быть найден.

— Вы здесь, мама? Может ли быть!

Наконец Каратак поднял глаза и потер лицо.

— Центурион, я устал. Мне трудно думать. Мы поговорим в другой раз.

— Да, дорогая моя, может! Да.

Он кликнул стражу, и в хижину, нырнув в низкий проем, явился тот самый воин, который привел центуриона из коровника. Отрывистым кивком вождь дал ему понять, что разговор с римлянином окончен, после чего воин грубым рывком поставил Катона на ноги и выпихнул в темноту. Катон оглянулся и, прежде чем вход закрыл кожаный полог, успел бросить последний взгляд на вождя. Тот сидел, уронив голову на руки, всем своим видом выражая одиночество и отчаяние.

— Но кто… боже мой, кто это с вами, мама? — спросила Кэт при виде человека, который улыбался ей и посылал воздушные поцелуи.

— Как ты думаешь, кто, дорогая моя? — отозвалась миссис Никльби, наклоняясь в сторону миссис Уититерли и слегка повышая голос в назиданье этой леди. — Здесь мистер Пайк, мистер Плак, сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик Верисофт.

Глава 31

«Боже милостивый! — быстро мелькнуло в голове Кэт. — Как она попала в такую компанию».

— Он нас всех погубит, — промолвил центурион Туллий, кивнув в сторону командира когорты.

Максимий проводил инструктаж для оптионов, ответственных за дневные патрули. Каждый командир возглавлял группу из двенадцати человек, к ним в качестве проводника приставляли местного жителя. С местными в лагере обращались как с пленниками, каждого держали в железном ошейнике и на цепи, крепящейся к поясу легионера. Вроде бы нужды в такой суровости не было. Римляне взяли в заложники детей, и вряд ли взрослые попытались бы при таких условиях сопротивляться, бежать или даже отказываться от повиновения своим хозяевам. Но Максимий не хотел допускать даже малейшего риска, считая, что в его распоряжении слишком мало людей.

Центурион Туллий стукнул своим командирским жезлом по наголеннику, и тот задребезжал. Макрон раздраженно смотрел себе под ноги.

Мысль эта промелькнула так быстро, а удивление было так велико и с такой силой воскресило воспоминание о том, что произошло за восхитительным обедом у Ральсра, что Кэт страшно побледнела и казалась чрезвычайно взволнованной, каковые симптомы, будучи замечены миссис Никльби, были немедленно определены этой прозорливой леди как следствие пламенной любви. Но хотя ее немало порадовало это открытие, которое делало честь ее собственной сообразительности, однако оно не уменьшило материнской тревоги за Кэт, а посему в большом волнении она покинула свою ложу, чтобы поспешить в ложу миссис Уититерли. Миссис Уититерли, живо ощущая, какая эта будет честь иметь среди своих знакомых лорда и баронета, не теряя времени, дала знак мистеру Уититерли открыть дверь, и таким образом не прошло и полминуты, как компания миссис Никльби вторглась в ложу миссис Уититерли, заполнив ее до самой двери, так что для мистеров Пайка и Плака только и осталось места, чтобы просунуть головы и жилеты.

— Что? О, прошу прощения.

Туллий сунул жезл под мышку и поднял глаза на командира когорты, но продолжил тихонько говорить с Макроном.

— Дорогая моя Кэт, — сказала миссис Никльби, нежно целуя дочь, — какой у тебя был больной вид минуту тому назад! Уверяю тебя, ты меня испугала.

— Вообще-то, я думал, что нас послали сюда ловить Катона и прочих беглецов. Понятия не имел, что мы, черт побери, оказывается, собираемся заодно и подбить дикарей на восстание. Он как будто нарочно этого добивается… ублюдок.

— Возможно, он это делает специально, потому что получил такой приказ, — отозвался Макрон, размышляя вслух.

— Вам просто показалось, мама… Это… это, может быть, от освещения, — ответила Кэт, нервно оглядываясь и видя, что не представляется случая шепотом предостеречь ее или как-то объясниться.

— Что ты имеешь в виду?

Макрон пожал плечами:

— Разве ты не видишь сэра Мальбери Хоука, дорогая моя?

— Ну я сам пока не уверен. Просто мне кажется, это странный способ побудить местных помогать нам.

— Странный? — Старый центурион покачал головой. — Тебя здесь не было, когда мы гнали этих дикарей вдоль реки. Он просто ума лишился. — Туллий понизил голос. — Он похож на одержимого — необузданный, опасный, жестокий. Ему нельзя было поручать командование. С тех пор как он получил в свое распоряжение Третью когорту, у нас сплошные неприятности. Он уже довел нас до самого жалкого положения. Понимаешь, Макрон, моя служба подходит к концу. Два года осталось до отставки. И до последнего времени у меня был незапятнанный послужной список. Даже если Максимий не доведет нас до погибели, эта история с децимацией погубила многие карьеры. Тебе и другим центурионам еще служить и служить, но на какое продвижение можно рассчитывать с такими записями в послужном списке? Точно тебе говорю, пока этот ублюдок будет командовать, все мы останемся в глубоком дерьме. — Он отвел взгляд от Макрона и, глядя на стоявшего в отдалении командира когорты, пробормотал: — Если, конечно, с ним чего-нибудь не случится.

Кэт слегка поклонилась и, закусив губу, повернула голову к сцене.

Макрон нервно сглотнул и выпрямился.

— На твоем месте я был бы поосторожнее с разговорами. Да, конечно, он опасен. Но такие разглагольствования — тоже.

Но сэра Мальбери Хоука не так-то легко было обескуражить; он приблизился с протянутой рукой, и так как миссис Никльби угодливо сообщила об этом KэT, та принуждена была в свою очередь протянуть руку. Сэр Мальбери задержал ее в своей, пока рассыпался в комплиментах, которые Кэт, помня, что между ними произошло, справедливо сочла новым оскорблением. Затем последовали приветствия лорда Фредерика Верисофта, а затем поклоны мистера Пайка, а затем поклоны мистера Плака, и наконец, что довершило унижение молодой леди, она должна была, по просьбе миссис Уититерли, проделать церемонию представления этих гнусных людей, которые вызывали у нее чувство величайшего негодования и отвращения.

Туллий пристально посмотрел на собеседника:

— Ты правда считаешь, что он опасен?

— Очень может быть. Но кто меня пугает сейчас, так это ты. Что ты предлагаешь, Туллий? Темной ночью засадить ему острый кинжал в спину?

— Миссис Уититерли восхищена, — сказал мистер Уититерли, потирая руки,уверяю вас, восхищена, милорд, этой возможностью заключить знакомство, которое, надеюсь, милорд, мы будем поддерживать. Джулия, дорогая моя, ты не должна приходить в чрезмерное возбуждение, не должна. Право же, не должна. У миссис Уититерли натура чрезвычайно легко возбудимая, сэр Мальбери. Пламя свечи, огонь лампы, пушок на персике, пыль на крыльях бабочки — одно дуновение, и она исчезнет, милорд, и она исчезнет.

Туллий издал короткий неуверенный смешок:

— А что, такое случалось.

Казалось, сэр Мальбери подумал, что было бы неплохо, если бы эта леди исчезла от одного дуновения. Однако он сказал, что восхищение взаимно, и лорд Фредерик присовокупил, что оно взаимно, после чего слышно было, как мистеры Пайк и Плак пробормотали издали, что, разумеется, оно взаимно.

— Ну да, знаю, — фыркнул Макрон. — А еще знаю, что случалось с людьми из тех подразделений, на которых возлагалась за это ответственность. Мне, знаешь ли, неохота закончить свои дни на каком-нибудь императорском руднике. И потом, ну прикончат его, и что? Командование перейдет к тебе. — Макрон сурово взглянул собеседнику в глаза. — Ты уж не обессудь, но мне кажется, что ты для этого не годишься.

Туллий опустил глаза прежде, чем Макрон успел заметить в них боль.

— Я интересуюсь, милорд, — слабо улыбаясь, сказала миссис Уититерли, — я так интересуюсь театром.

— Наверное, ты прав… Может быть, я годился в свое время, да только оно прошло. А шанса мне так и не представилось.

— Да-а, это очень интересно, — ответил лорд Фредерик.

«То-то и оно», — подумал Макрон и усмехнулся.

— Я всегда бываю больна после Шекспира, — сказала миссис Уититерли. — На следующий день я чуть живая. Реакция так велика после трагедии, милорд, а Шекспир такое восхитительное создание…

Туллий поднял взгляд:

— О да-а! — ответил лорд Фредерик. — Он был способный человек.

— А вот ты, Макрон, мог бы принять командование.

— Нет.

— Знаете ли, милорд, — сказала миссис Уититерли после долгого молчания, — я замечаю, что начала особенно интересоваться его пьесами после того, как побывала в этом милом жалком домике, где он родился. Вы бывали там когда-нибудь, милорд?

— Почему? Я уверен, люди пошли бы за тобой. Да я бы и сам пошел.

— Я сказал, нет!

— Нет, никогда, — ответил милорд.

— Нам только и нужно, чтобы смерть Максимия не выглядела подозрительной.

Внезапно Макрон схватил старшего сослуживца за плечо и встряхнул, чтобы придать вес своим словам.

— В таком случае, вы непременно должны туда поехать, — заявила миссис Уититерли, томно растягпння слова. — Не знаю, почему это так, но, когда вы увидите это место и запишете свою фамилию в небольшой книге, вы почувствуете себя каким-то образом вдохновленным. Это как бы возжигает в вас пламя!

— Я сказал, нет! Ты меня понял? Еще одно слово, и я сам, лично сдам тебя Максимию. И даже добровольно вызовусь поработать палачом. — Он убрал руку и добавил: — И больше со мной на эту тему даже не заговаривай.

— Ну-у! — ответил лорд Фредерик. — Я непременно там побываю.

— Но почему?

— Потому что он наш командир. И наше дело не обсуждать его приказы, а выполнять их.

— Джулия, жизнь моя, — вмешался мистер Уититсрли, — ты вводишь в заблуждение его лордство… неумышленно, милорд, она вводит вас в заблуждение, это твой поэтический темперамент, дорогая моя… твоя эфирная душа… твое пылкое воображение возжигают в тебе огонь гениальности и чувствительности. Ничего особенного там нет в тех местах, дорогая моя… ничего, ровно ничего.

— А если он отдает приказы, которые могут стоить нам жизни? Что тогда?

— Тогда… — Макрон пожал плечами. — Тогда мы умрем.

Туллий испуганно уставился на него:

— Похоже, ты такой же сумасшедший, как и он.

— Я думаю, что-то там должно быть, — сказала миссис Никльби, которая слушала молча, — потому что вскоре после моего замужества я с моим бедным дорогим мистером Никльби поехала в Стрэтфорд в бирмингемской почтовой карете… а впрочем, почтовая ли это была карета? — призадумавшись, сказала миссис Никльби. — Да, должно быть, это была почтовая карета, потому что, помню, я тогда заметила, что у кучера на левый глаз надвинут зеленый козырек… так вот, в почтовой карете из Бирмингема, и после того как мы осмотрели могилу и место рождения Шекспира, мы вернулись в гостиницу, где переночевали, и, помню, всю ночь напролет мне снился черный джентльмен из гипса, выпрямившийся во весь рост, в отложном воротнике, завязанном шнурком с двумя кисточками, он прислонился к столбу и о чем-то размышлял. А утром, когда я проснулась и описала его мистеру Никльби, он сказал, что это был Шекспир, точь-в-точь такой, как при жизни, и это, конечно, замечательно! Стрэтфорд. …Стрэтфорд, — задумчиво продолжала миссис Никльби. — Да, в этом я не сомневаюсь, потому что, помню, я была тогда беременна моим сыном Николасом и в то самое утро меня очень испугал итальянский мальчик, продававший статуэтки. Знаете ли это счастье, сударыня, — шепотом добавила миссис Никльби, обращаясь к миссис Уититерли, — что из моего сына не вышло Шекспира. Как бы это было ужасно!

— Может быть. Но мы солдаты, а не сенаторы. Мы здесь для того, чтобы исполнять приказы и сражаться, — это не обсуждается. Мы с тобой оба принесли присягу, подписали обязательство, когда поступили на службу. И на этом все, разговор окончен.

Когда миссис Никльби довела до конца этот занимательный рассказ, Пайк и Плак, всегда ревностно служившие интересам своего патрона, предложили, чтобы часть общества перешла в соседнюю ложу, и предварительные меры были приняты с такою ловкостью, что Кэт, сколько бы она ни возражала, ничего не оставалось, как позволить сэру Мальбери Хоуку увести ее. Их сопровождали ее мать и мистер Плак, но достойная леди, кичась своим благоразумием, весь вечер старалась даже не смотреть на дочь и делать вид, будто она всецело поглощена остротами и речами мистера Плака, который, будучи назначен специально для этой цели часовым при миссис Никльби, со своей стороны не упускал ни единого случая завладеть ее вниманием.

Смерив Макрона удивленным взглядом, Туллий ткнул его пальцем в грудь и сказал:

Лорд Фредерик Верисофт остался в соседней ложе слушать разговор миссис Уититерли, и мистер Пайк присутствовал там с целью вставлять два-три слова в случае необходимости. Что до мистера Уититерли, то он был в достаточной мере занят, уведомляя тех своих друзей и знакомых, которые находились в театре, что два джентльмена в ложе наверху, коих они видели беседующими с миссис Уититерли, были известный лорд Фредерик Верисофт и его закадычный друг весельчак сэр Мальбери Хоук, — сообщение, которое преисполнило нескольких матерей семейства величайшей завистью и бешенством и довело шестнадцать незамужних дочерей до грани отчаяния.

— Ты точно сумасшедший.

— Командиры!

Кончился, наконец, этот вечер, но Кэт еще предстояло сойти вниз в сопровождении ненавистного сэра Мальбери; и столь искусно были проведены маневры мистеров Пайка и Плака, что она и баронет шли последними и даже — как будто без всяких стараний и умысла — немного отстали от остального общества.

Оба центуриона встревоженно обернулись на голос Максимия. Тот закончил инструктировать оптионов и подошел к ним так, что они даже не заметили его приближения. Заметив удивление и испуг на лицах центурионов, Максимий сначала нахмурился, а потом широко улыбнулся.

— Вид у вас такой, будто вы готовы вцепиться друг другу в глотку.

— Не спешите, не спешите, — сказал сэр Мальбери, когда Кэт ускорила шаг и попыталась высвободить руку.

Туллий издал легкий смешок, Макрон изобразил улыбку.

Она ничего не ответила и рванулась вперед.

— Это так, ерунда, мелкие разногласия, — ответил старший по возрасту центурион. — Ничего серьезного.

— Ладно. И о чем у вас вышел спор?

— Ну нет… — хладнокровно заметил сэр Мальбери, заставив ее остановиться.

— Да ерунда, командир. Не стоит упоминания.

— Это уж мне судить, — с улыбкой произнес Максимий. — Итак, выкладывай.

— Лучше не пытайтесь задерживать меня, сэр, — гневно сказала Кэт.

Туллий бросил взгляд на Макрона и махнул рукой.

— Разница во мнениях, командир, мы разошлись во взглядах на стратегию войны. Я говорил, что мы бы покончили с врагом гораздо быстрее, если бы вместе с нами в кампании участвовали подразделения преторианцев.

— А почему? — возразил сэр Мальбери. — Милое мое дитя, почему вы все еще притворяетесь недовольной?

— Понятно.

— Притворяюсь?! — с негодованием повторила Кэт. — Как вы смеете заговаривать со мной, сэр, обращаться ко мне, показываться мне на глаза?

Максимий некоторое время внимательно изучал выражение лица подчиненного, после чего повернулся к Макрону.

— Вы хорошеете, когда сердитесь, мисс Никльби, — сказал сэр Мальбери Хоук, наклоняясь, чтобы лучше видеть ее лицо.

— А что думает центурион Макрон?

— Он считает, что гвардия — это толпа бездельников, — встрял Туллий, прежде чем Макрон успел ответить.

Максимий поднял руку:

— Я к вам питаю величайшее отвращение и презрение, сэр! — сказала Кэт. — Если вы находите что-то привлекательное во взглядах, выражающих омерзение, вы… Немедленно отпустите меня к моим друзьям, сэр! Какие бы соображения ни удерживали меня до сих пор, я пренебрегу ими и приму меры, которые будут чувствительны даже для вас, если вы сейчас же не отпустите меня.

— Тихо. Пусть Макрон сам за себя скажет. Итак, что ты думаешь?

Макрон, раздраженный тем, что приходится выкручиваться, наградил Туллия испепеляющим взглядом и сказал:

Сэр Мальберн улыбнулся и, по-прежнему засматривая ей в лицо и удерживая ее руку, направился к двери.

— Они хорошие бойцы, командир. Да, хорошие, но… Мне кажется, долгое пребывание в Риме размягчает воина… командир.

— Если уважение к моему полу и беспомощному положению не заставит вас прекратить это грубое и подлое преследование, — продолжала Кэт, едва сознавая в порыве гнева, что она говорит, — то у меня есть брат, который когда-нибудь жестоко посчитается с вами.

— То есть ты считаешь, что в легионах служат солдаты покруче?

Макрон беспомощно пожал плечами:

— Клянусь, она стала еще прекрасней! — воскликнул сэр Мальбери, как будто мирно разговаривая сам с собой, и при этом обвил рукой ее талию.Такой она мне еще больше нравится, чем тогда, когда глаза ее потуплены и она спокойна.

— Ну, в общем, да, командир. Я так считаю… да.

— Чушь! — взревел Максимий. — Тут никакого сравнения и быть не может. Гвардейцы — лучшие солдаты в империи, самые лучшие. Мне ли не знать, я так долго прослужил с ними. Туллий прав. Если бы Клавдий, возвращаясь в прошлом году в Рим, оставил часть из них здесь, кампания была бы уже завершена. Гвардия разделалась бы с Каратаком вдвое быстрее. — Он в упор смотрел на Макрона, ноздри его раздувались от возбуждения. — Мне казалось, что командир с твоим опытом должен это знать. Да как вообще можно сравнивать преторианцев с какими-то там легионерами.

Кэт не знала, как дошла она до вестибюля, где ее ждали друзья, но через вестибюль она пробежала, даже не взглянув на них, освободилась от своего спутника, вскочила в карету и, забившись в самый темный угол, залилась слезами.

— Да, командир, — буркнул, покраснев, Макрон.

Его так и подбивало завести спор и отстоять точку зрения, которую приписал ему Туллий, ведь он действительно был с ней согласен. Хотелось напомнить Максимию про неразбериху в прошлогодней битве под Камулодунумом, которая едва не стоила преторианским хвастунам жизней. Но Макрон не был уверен в том, что сможет удержаться в рамках допустимого, если продолжит спор: он по опыту знал, что, разгорячившись, может наговорить и наделать глупостей. Лучше уж стерпеть обидные слова командира когорты: пусть окатят его, да и схлынут, как накатывали на берег, а потом отступали морские волны на побережье Остии в его детстве. Макрон вытянулся и, глядя Максимию в глаза, заявил:

— Так точно, командир. Никакого сравнения и быть не может.

Зная свои роли, мистеры Пайк и Плак тотчас привели в смятение всю компанию, громкими криками вызывая кареты и затевая бурные ссоры со всевозможными безобидными людьми, стоявшими тут же; в разгар этой суматохи они усадили испуганную миссис Никльби в карету и, благополучно спровадив ее, занялись миссис Уититерли, которую они привели в состояние крайнего изумления и оцепенения, чем совершенно отвлекли ее внимание от молодой леди. Наконец экипаж, в котором она прибыла, также отъехал со своим грузом, и четыре достойных джентльмена, оставшись одни под портиком, от души расхохотались все вместе.

Максимий, конечно, уловил в его тоне иронию, но не стал заострять на этом внимания и взмахом руки отпустил Туллия, а когда тот оказался вне пределов слышимости, снова обернулся к Макрону.

— О чем именно ты поспорил с Туллием?

— Он же сказал. Разногласия во взглядах.

— Ну вот! — сказал сэр Мальбери, повернувшись к своему аристократическому другу. — Не говорил ли я вам вчера вечером, что, если только нам удастся узнать через слугу, подкупленного моим лакеем, куда они едут, а затем устроиться по соседству вместе с мамашей, дом этих людей будет все равно что наш дом? Так и случилось. Дело обделано за одни сутки.

— Понятно. — Максимий смерил Макрона тяжелым взглядом и закусил нижнюю губу. — И совсем ничего насчет предателя, которого мы ищем, так?

Макрон, чувствуя, как забилось его сердце, взмолился о том, чтобы на лице не отразилось чувство вины.

— Да-а, — отозвалась жертва обмана. — Но я весь вечер был пришпилен к этой старухе.

— Никак нет, командир.

— Вы только послушайте его! — воскликнул сэр Мальбери, обращаясь к своим двум приятелям. — Послушайте недовольного ворчуна! Разве этого не достаточно, чтобы человек поклялся никогда больше не помогать ему в его интригах и затеях? Разве это не возмутительно?

— Не больно-то мы с тобой продвинулись в этих поисках, а, Макрон?

Пайк спросил Плака, а План спросил Пайка, не возмутительно ли это, но ни тот, ни другой не ответил.

— Мы, командир?

— Разумеется. — Максимий подозрительно огляделся по сторонам и понизил голос почти до шепота. — Кому еще я могу довериться в этом деле, Макрон? Туллий — старая баба. Феликс с Антонием еще слишком молоды, чтобы им можно было доверять секреты. Ты единственный из моих командиров, на кого можно положиться. Я хочу, чтобы предателя нашли и доставили ко мне в цепях. Для такого дела ты подходишь лучше всех, Макрон.

— Но разве это не правда? — возразил Фредерик Верисофт. — Разве не так было дело?

— Да, командир, — кивнул Макрон. — Но что именно я должен делать?

— Просто осторожно разговаривать с людьми, не пытаясь давить на них ради информации. Говори немного, ровно столько, сколько необходимо, но внимательно слушай. И докладывай мне.

— Разве не так было дело! — повторил сэр Мальберн. — А как бы вы хотели, чтобы оно было? Как могли бы мы получить сразу приглашение — приходите когда хотите, уходите когда хотите, оставайтесь сколько хотите, делайте что хотите, — если бы вы, лорд, не поухаживали за глупой хозяйкой дома? Что мне эта девица, не будь я вашим другом? Ради вас не нашептывал ли я ей похвалы вам и не терпел ли весь вечер ее прелестное раздражение и надутый вид? Из какого вещества я, по-вашему, сделан? Для каждого стал бы я так трудиться? И за это я даже благодарности не заслуживаю!

— Есть, командир.

— Вы чертовски славный малый! — сказал бедный молодой лорд, беря под руку друга. — Клянусь честью, вы чертовски славный малый, Хоук.

— И вот еще что… — Максимий повернулся и кивнул в сторону последнего патруля, вольно стоявшего возле ворот. — Я хочу, чтобы сегодня ты прошелся с ними. Проводник говорит, что к востоку отсюда есть несколько небольших хуторов. Возможно, стоит их проверить. В конце концов, шайке Катона нужна еда. Если заметишь хоть малейшие признаки того, что дикари укрывают беглецов, ты сам знаешь, что делать. Пусть их судьба послужит примером другим.

— И я поступил правильно, не так ли? — настаивал сэр Мальбери.

— Есть, командир.

— Совершенно пра-авильно.

— Там с ними оптион, Кордом кличут, он из центурии Феликса. Парень хороший, можешь на него положиться. Приказ ясен?

— Как и подобает такому бедному, добродушному, глупому другу, как я, да?

— Так точно, командир.

— Да-а, да-а, как подобает другу, — ответил тот.

Командир когорты помедлил, пристально глядя на Макрона.

— В таком случае, — заявил сэр Мальбери, — я удовлетворен. А теперь пойдем и отомстим немецкому барону и французу, которые так здорово обставили вас вчера.

— Когда вернешься, доложишь обо всем, обо всем!

— Я все понял, командир, — ответил Макрон и отдал честь.

С этими словами верный друг взял под руку своего спутника и увел его, оглянувшись при этом вполоборота и с презрительной улыбкой подмигнув мистерам Пайку и Плаку, которые, засунув носовой платок в рот в знак молчаливого восхищения происходящим, последовали на небольшом расстоянии за своим патроном и его жертвой.

— Тогда желаю удачи.



Глава XXVIII,

В полдень Макрон приказал патрулю остановиться на привал. На охрану выставили часовых, а остальные бойцы устало опустились на землю и потянулись за флягами. Небо сияло голубизной, лишь кое-где по нему медленно плыли на юг пушистые облака. Макрон истосковался по тени и теперь уныло провожал их взглядом. Солнце палило нещадно, над болотом стояла влажная духота, и все бойцы патруля исходили потом. Подшлемник Макрона промок насквозь, и он чувствовал, как крупные капли пота катятся по его лбу, стекая на щеки. Жара была изнуряющей, и солдаты ворчали по этому поводу все утро, пока Макрон не потерял терпение и не приказал им заткнуться. После этого шли молча, но, по мере того как проводник все дальше вел их по узким тропкам, пролегавшим сквозь заросли и через отмели, покрытые стоячей, дурно пахнущей водой, и они не видели никаких признаков человеческого жилья, вид у солдат становился все более угрюмым.

Мисс Никльби, доведенная до отчаяния преследованиями сэра Мальбери Хоука и затруднениями и огорчениями, ее осаждающими, прибегает к последнему средству, взывая о помощи к своему дяде

— Корд! — Макрон помахал рукой, подзывая оптиона. — Спроси у него, долго нам еще тащиться?



Оптион кивнул и направился к проводнику, лохматому коротышке в грубой шерстяной тунике и штанах в обтяжку. Ни обуви, ни шапки на нем не было. Его вели на кожаном поводке, и ошейник до красноты натер ему толстую шею. Проводник был кузнецом и благодаря своему ремеслу отличался силой рук, а отнюдь не ног. Казалось, что за время похода через болото он настрадался даже больше, чем облаченные в доспехи легионеры. Хоть он и утверждал, что ему известно, где находятся хутора, Макрон подозревал, что малый сбился с пути. Его семья была в заложниках, их содержали в тесной клетке в римском лагере — это, конечно, достаточная причина, чтобы побудить варвара как можно скорее найти правильную дорогу. Но сейчас он выглядел вконец обессиленным: сидел на корточках, тяжело дыша, и с тоской посматривал на флягу в руках караулившего его легионера. Когда Корд пнул проводника носком сапога, тот испуганно вскрикнул и с затравленным видом оглянулся на оптиона. Корд, дернув за поводок, поднял его на ноги.



Утро следующего дня, как бывает всегда, принесло с собой размышления, но весьма различны были мысли, пробужденные им у различных особ, которые столь неожиданно оказались вместе накануне вечером благодаря деятельному участию мистеров Пайка и Плака.

Оптион заговорил с ним на ломаном кельтском, который усвоил в Камулодунуме, где прошлой зимой был расквартирован Второй легион. Из-за сильного акцента Корда и разницы между тамошним и здешним диалектами проводнику потребовалось время, чтобы понять вопрос. Потом он указал на дорогу и затараторил что-то на своем наречии, пока Корд не прервал поток слов, раздраженно дернув пленника за поводок. Затем, позволив бритту вновь усесться на землю, он вернул поводок дежурному легионеру и направился обратно к Макрону.

— Ну?

— По его прикидкам, мы будем там через час.

Мысли сэра Мальбери Хоука — если можно применить это слово к планам закоренелого н расчетливого распутника, чьи радости, сожаления, усилия и удовольствия сосредоточены были только на нем самом и который, кажется, из всех интеллектуальных способностей сохранил лишь дар марать себя и, оставаясь человеком лишь по облику, унижать человеческую природу, — мысли сэра Мальбери Хоука были устремлены к Кэт, и сущность их Заключалась в том, что она несомненно красива, что ее застенчивость может быть легко побеждена таким ловким и опытным человеком, как он, и что такая победа не преминет доставить ему славу и будет весьма полезной для его репутации в свете. Чтобы это последнее соображение, отнюдь не пустое или второстепенное для сэра Мальбери, не показалось кому-нибудь странным, напомним, что большинство людей живет в своем собственном мире, и только в этом ограниченном кругу жаждет оно отличий и похвал. Мир сэра Мальбери был населен распутниками, и он поступал соответственно.

— Проклятье…

Повседневно мы сталкиваемся с несправедливостью, угнетением, тиранией и беспредельным ханжеством. Принято трубить о недоумении и изумлении, вызываемом виновниками таких дел, столь дерзко пренебрегающими мнением целого света. Но это грубейшая ошибка: такие дела совершаются именно потому, что виновники их считаются с мнением своего маленького мирка, тогда как великий мир цепенеет от изумления.