КНУТЪ ГАМСУНЪ

ПОДЪ ОСЕННЕЙ ЗВѢЗДОЙ

I

Море было вчера тихо, какъ зеркало, и сегодня оно также неподвижно. Наступило бабье лѣто, и на островѣ тепло, — такъ необыкновенно тихо и тепло! Но солнца нѣтъ.

Прошло много лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я испытывалъ такой покой, — можетъ быть двадцать или тридцать лѣтъ, а можетъ быть это было въ предыдущей жизни. Но когда-то раньше, думаю я, мнѣ навѣрное пришлось вкусить этого покоя, такъ какъ я брожу здѣсь и напѣваю и въ восторгѣ отъ каждаго камня, отъ каждой травинки, а эти послѣднія, повидимому, тоже обращаютъ на меня вниманіе. Мы — старые знакомые.

Когда я иду по заросшей тропинкѣ черезъ лѣсъ, то сердце мое переполняется неземной радостью. Я вспоминаю пустынное мѣсто на берегу Каспійскаго моря, гдѣ я однажды стоялъ. Тамъ было то же, что и здѣсь, и тяжелое свинцовое море было неподвижно, какъ и теперь. Я пошелъ лѣсомъ и вдругъ растрогался до слезъ, и въ восторгѣ я твердилъ все время: «о Боже, если бы мнѣ когда-нибудь снова пришлось возвратиться сюда!»

Словно я уже когда-нибудь раньше тамъ бывалъ.

Но, можетъ быть, я былъ перенесенъ давнымъ-давно изъ другой страны, гдѣ лѣсъ и звѣзды были такіе же; быть можетъ, я былъ цвѣткомъ въ лѣсу или жукомъ, который жилъ на акаціи.

А теперь я здѣсь. Я могъ быть птицей, которая пролетѣла весь длинный путь. Или же я могъ быть зернышкомъ въ какомъ-нибудь плодѣ, который былъ присланъ персидскимъ купцомъ.

И вотъ я вдали отъ городского шума, отъ сутолоки, отъ газета, отъ людей — я бѣжалъ отъ всего этого, потому что меня снова потянуло въ деревню, въ одиночество, — вѣдь я самъ изъ деревни. «Вотъ увидишь, какъ тебѣ будетъ хорошо!» — думаю я и преисполненъ самыми радужными надеждами. Ахъ, я уже бѣжалъ когда-то такимъ образомъ и снова возвратился въ городъ. И снова бѣжалъ.

Но теперь я принялъ самое твердое рѣшеніе добиться полнаго успокоенія, чего бы мнѣ это ни стоило. Я поселился пока въ одной избѣ, и старая Гунхильдъ — моя хозяйка.

Рябиновыя деревья со спѣлыми коралловыми ягодами разсѣяны но всему хвойному лѣсу. Ягоды падаютъ съ нихъ цѣлыми кистями и тяжело шлепаются о землю. Онѣ сѣютъ себя сами, и ихъ такое невѣроятное изобиліе: на одномъ только деревѣ я насчитываю болѣе трехсотъ кистей. А кругомъ на пригоркахъ стоятъ еще голые цвѣты, которые ни за что не хотятъ умирать, хотя время ихъ уже давно прошло. Но время старой Гунхильдъ также давно уже прошло, а развѣ похоже на то, что она собирается умирать? Она суетится и хлопочетъ, словно смерть не имѣетъ къ ней никакого отношенія. Когда рыбаки стоятъ въ заливѣ и смолятъ свои мережи или красятъ лодки, старая Гунхильдъ идетъ къ нимъ покупать рыбу; правда, глаза ея потухли, но зато у нея сохранились пріемы заправскаго купца.

— Что стоитъ сегодня макрель? — спрашиваетъ она.

— То же, что и вчера, — отвѣчаютъ ей рыбаки.

— Ну и оставайтесь съ вашей макрелью!

И Гунхильдъ направляется домой.

Но рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильдъ вовсе не принадлежитъ къ числу тѣхъ, кто только притворяется, что идетъ домой. Она уже раньше не разъ уходила въ свою избу, не оглянувшись даже. А потому они кричатъ ей:

— Эй, послушайте! пусть сегодня будетъ семь макрелей въ полдюжинѣ, такъ какъ вы старая покупательница.

Тогда Гунхильдъ покупаетъ рыбу.

На веревкахъ развѣшаны красныя юбки и синія рубахи и бѣлье невѣроятной толщины; все это спрядено и соткано на островѣ старыми женщинами, которыя живутъ еще до сихъ поръ. Но вонъ тамъ висятъ также нижнія сорочки безъ рукавовъ; въ нихъ такъ легко посинѣть отъ холода. А вонъ тамъ маленькая шерстяная кофточка, которую можно вытянуть въ веревочку. Откуда взялись эти странныя вещи? Онѣ принадлежатъ дочерямъ, молодымъ модницамъ, которыя выслужили себѣ эти вещи въ городѣ. При осторожной и рѣдкой стиркѣ онѣ выдерживаютъ цѣлый мѣсяцъ. А когда онѣ покрываются дырами, то въ нихъ испытываешь пріятное ощущеніе наготы.

Зато не приходится шутить съ башмаками старой Гунхильдъ. Она обращается черезъ извѣстные промежутки времени къ одному рыбаку, своему ровеснику и единомышленнику, и онъ ставитъ ей новыя подметки и новые вещи и смазываетъ башмаки такъ щедро особенною мазью, что никакая вода не можетъ справиться съ ними. Я видѣлъ, какъ варится эта мазь: она состоитъ изъ сала, дегтя и смолы.

Вчера, когда я бродилъ по берегу залива и смотрѣлъ на плавающія дрова, на раковины и на камни, я нашелъ вдругъ маленькій осколокъ зеркала. Какъ онъ попалъ сюда, я не понимаю; но онъ производитъ впечатлѣніе какого-то недоразумѣнія и лжи. Не могъ же какой-нибудь рыбакъ привезти его въ лодкѣ сюда, выбросить на берегъ и опять уѣхать! Я оставилъ его лежать тамъ, гдѣ онъ лежалъ. Видно было, что это осколокъ отъ простого зеркала, можетъ быть, отъ коночнаго. Было когда-то время, когда стекло было грубое и зеленое и считалось рѣдкостью. Будь благословенно доброе старое время, когда хоть что-нибудь могло быть рѣдкостью.

Но вотъ на южной оконечности острова, надъ рыбацкими избушками началъ подниматься дымъ. Наступилъ вечеръ, варится каша. А по окончаніи ужина благоразумные люди пойдутъ спать, чтобы на слѣдующій день вставать съ ранней зарей. Это только легкомысленная молодежь перебѣгаетъ еще изъ избы въ избу и теряетъ драгоцѣнное время, не понимая своей собственной пользы.

II

Сегодня къ берегу причалилъ человѣкъ; онъ будетъ красить домъ. Но старая Гунхильдъ такая дряхлая и такъ страдаетъ отъ ревматизма, что она попросила его сперва наколоть ея дровъ на нѣсколько дней. Я самъ часто предлагалъ ей наколоть дровъ, но она находитъ, что я слишкомъ хорошо одѣтъ, и она ни за что не хотѣла выдать мнѣ топоръ.

Новоприбывшій маляръ — маленькій, плотный человѣкъ съ рыжими волосами и безъ бороды. Въ то время какъ онъ колетъ дрова, я стою у окна и наблюдаю за нимъ. Когда я открываю, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я выхожу изъ дому и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ ударяетъ мимо, то онъ остается къ этому равнодушнымъ, но если онъ ударяетъ себя по колѣнамъ, то онъ сердится и говоритъ: «Чертъ! Дьявольщина!» послѣ чего онъ оглядывается и вдругъ начинаетъ напѣвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.

Однако я знаю этого маляра. Но какой же онъ къ чорту маляръ? Это Гриндхюсенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по проведенію дороги въ Скрейѣ.

Я подхожу къ нему, онъ узнаетъ меня, и мы вступаемъ съ нимъ въ разговоръ.

Это было много, много лѣтъ тому назадъ, когда мы работали вмѣстѣ, Гриндхюсенъ и я, надъ проведеніемъ пороги; это было въ нашу раннюю молодость. Мы отплясывали по дорогѣ въ самыхъ плачевныхъ башмакахъ, ѣли что попало, и только тогда, когда у насъ бывали деньги. Но если у насъ еще сверхъ этого оставались деньги, то мы устраивали балъ, который продолжался всю ночь съ субботы на воскресенье, и къ намъ присоединялись наши товарищи по работѣ, а хозяйка дома такъ хорошо торговала кофе, что богатѣла. А затѣмъ мы работали бодро и весело всю недѣлю и ждали субботы. Надо сказать, что Гриндхюсенъ былъ большой охотникъ до дѣвушекъ и гонялся за ними, какъ рыжій волкъ.

Помнитъ ли онъ еще время, проведенное нами въ Скрейѣ?

Онъ смотритъ на меня и нѣкоторое время наблюдаетъ за мной. Мнѣ не сразу удается вовлечь его въ свои воспоминанія.

Да, онъ помнить Скрейю.

— А помнишь ты Андрея, Фила и Спираль? А помнишь ли ты Петру?

— Кого?

— Петру, которая была твоей возлюбленной?

— Ее-то я помню. Въ концѣ-концовъ она при мнѣ и осталась.

Гриндхюсенъ снова начинаетъ колоть дрова.

— Такъ она при тебѣ осталась?

— Ну, конечно. Ничего другого не оставалось… Но что я хотѣлъ сказать? Да, ты, я вижу, сталъ важнымъ бариномъ?

— Это почему ты думаешь? Платье? Но развѣ у тебя самого нѣтъ воскреснаго платья?

— Сколько ты заплатилъ за это платье?

— Я не помню, но не очень много, хотя я и не могу сказать навѣрное, сколько именно.

Гриндхюсенъ смотритъ на меня съ изумленіемъ и начинаетъ смѣяться.

— Такъ ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за свое платье?

Но вдругъ онъ дѣлается серьезнымъ и прибавляетъ, качая головой:

— Нѣтъ, этого не можетъ быть. Вотъ что значить быть богатымъ!

Старая Гунхильдъ выходитъ изъ избы, и когда она замѣчаетъ, что мы теряемъ время за болтовней, она отдаетъ Гриндхюсену приказаніе приступить къ окраскѣ дома,

— Вотъ какъ, — ты, значитъ, превратился теперь въ маляра? — говорю я.

Гриндхюсенъ ничего не отвѣчаетъ на это, и я понимаю, что сказалъ нѣчто лишнее въ присутствіи постороннихъ.

III

Онъ шпаклюетъ и краситъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, и вскорѣ маленькая избушка на сѣверномъ берегу острова принимаетъ нарядный видъ и издалека сіяетъ свѣжей красной краской. Во время послѣобѣденнаго отдыха я отправляюсь къ Гриндхюсену съ выпивкой. Мы ложимся на землю, болтаемъ и куримъ.

— Маляръ? Я вовсе не маляръ, — говоритъ онъ. — Но когда меня спрашиваютъ, сумѣю ли я выкрасить стѣну избы, то я, конечно, отвѣчаю, что сумѣю. А если меня кто-нибудь спроситъ, сумѣю ли я то и сё, то я такъ же отвѣчу, что умѣю. А у тебя отличная водка, скажу я тебѣ.

Его меня и двѣ дочери жили на разстояніи мили отъ острога; онъ ходилъ къ нимъ каждую субботу. Его дочери были уже взрослыя, а одна изъ нихъ была замужемъ, и Гриндхюсенъ былъ дѣдушкой. Онъ долженъ былъ два раза покрыть краской избу Гунхильдъ; а потомъ онъ намѣревался итти въ усадьбу священника, гдѣ онъ подрядился рыть колодецъ. Работы было всегда достаточно по деревнямъ — то тутъ, то тамъ. А когда наступала зима, онъ шелъ въ лѣсъ рубить деревья или же отдыхалъ нѣкоторое время, ожидая, не подвернется ли какая-нибудь работа. Семья его была не велика, и онъ всегда надѣялся какъ-нибудь пробиться.

— Если бы я только имѣлъ возможность, то я купилъ бы себѣ инструменты, необходимые для каменщика, — сказалъ однажды Гриндхюсенъ.

— А ты развѣ и каменщикъ также?

— Вовсе я не каменщикъ. Но когда колодецъ будетъ вырытъ, то придется выстилать его камнемъ.

Я брожу по острову и, по своему обыкновенію, думаю о томъ и о другомъ. Покой, покой! Мнѣ кажется, что каждое дерево въ лѣсу изливаетъ на меня небесный покой. Я замѣчаю, что маленькихъ птичекъ остaлось очень мало; только вороны молча перелетаютъ съ мѣста на мѣсто и тяжело опускаются на землю. Отъ времени до времени кисти рябины падаютъ съ деревьевъ и тонутъ въ густомъ мхѣ.

Быть можетъ, Гриндхюсенъ и правъ, что человѣкъ всегда можетъ какъ-нибудь пробиться и приспособиться. Я не читалъ газетъ двѣ недѣли, а я живу тѣмъ не менѣе, мнѣ даже хорошо, я совершенствуюсь въ смыслѣ пріобрѣтенія внутренняго мира, я пою, я стою съ непокрытой головой и любуюсь по вечерамъ на звѣздное небо.

Въ послѣднія восемь лѣтъ я сидѣлъ въ кафе и возвращалъ лакеямъ вилку, когда она не была достаточно чиста, но здѣсь у Гунхильдъ я вилки не возвращаю! «Замѣтилъ ли ты, — говорю я самъ себѣ, - что когда Гриндхюсенъ зажигалъ трубку, то онъ держалъ въ пальцахъ спичку, пока она не сгорѣла почти вся, и при этомъ онъ не обжегъ себѣ пальцевъ?» Я обратилъ вниманіе также и на то, что по его рукѣ ползла муха, но онъ ее не согналъ, а можетъ быть, онъ даже и не почувствовалъ ея. Вотъ какъ настоящій мужчина долженъ относиться къ мухамъ.

Вечеромъ Гриндхюсенъ садится въ лодку и отчаливаетъ отъ острова. Я брожу по берегу залива, напѣваю, бросаю въ воду камни и вытаскиваю на берегъ плавающія полѣнья. Небо усѣяно звѣздами, и луна ярко сіяетъ. Часа черезъ два Гриндхюсенъ возвращается, и въ лодкѣ у него цѣлая коллекція инструментовъ. «Онъ навѣрное гдѣ-нибудь стащилъ ихъ», — думаю я. Мы дѣлимъ между собою ношу, взваливаемъ ее себѣ на плечи и прячемъ инструменты въ лѣсу.

Между тѣмъ, наступила ночь, и мы расходимся по домамъ.

На слѣдующій день домъ окончательно выкрашенъ, но чтобы выработать полный день, Гриндхюсенъ идетъ рубить дрова до шести часовъ. Я беру лодку Гунхильдъ и отправляюсь на рыбную ловлю, чтобы не присутствовать при его уходѣ. Рыба не ловится, мнѣ холодно, и я часто смотрю на часы. «Ну, теперь его уже тамъ больше нѣтъ», — думаю я и около семи часовъ отправляюсь домой. Оказывается, Гриндхюсенъ уже переправился на материкъ; онъ окликаетъ меня съ берега и прощается со мной.

Мое сердце радостно забилось, словно раздался голосъ изъ далекой поры молодости, изъ Скрейи, звучавшій цѣлый вѣкъ тому назадъ.

Я переправляюсь къ нему на лодкѣ и говорю:

— Справишься ли ты одинъ съ рытьемъ колодца?

— Нѣтъ, мнѣ придется взять еще кого-нибудь съ собой.

— Такъ возьми меня! — сказалъ я. — Подожди здѣсь, я только пойду разсчитаюсь.

Но едва я отчалилъ отъ берега, какъ Гриндхюсенъ крикнулъ мнѣ:

— Нѣтъ, уже надвигается ночь. А кромѣ того, ты вѣрно болтаешь зря?

— Подожди нѣсколько минутъ. Мнѣ необходимо только съѣздить на островъ.

И Гриндхюсенъ усѣлся на берегу залива. Онъ вѣрно, вспомнилъ, что у меня оставалось еще немного отличной водки въ бутылкѣ.

IV

Была суббота, когда мы пришли въ усадьбу священника. Послѣ долгихъ колебаній Гриндхюсенъ согласился взять меня въ помощники. Я закупилъ провизіи, купилъ себѣ рабочій костюмъ и стоялъ теперь въ блузѣ и высокихъ сапогахъ. Я былъ свободенъ, никто меня не зналъ. Я выучился ходитъ большими тяжелыми шагами, а что касается до пролетарской внѣшноcти, то какъ мое лицо, такъ и руки уже раньше этимъ отличались. Намъ разрѣшили жить въ усадьбѣ, а харчи мы могли себѣ готовить въ пивоварнѣ.

И вотъ мы начали рыть.

Я хорошо дѣлалъ свое дѣло, и Гриндхюсенъ былъ мною доволенъ.

— Вотъ увидишь, изъ тебя еще выйдетъ работникъ хоть куда, — сказалъ онъ.

Черезъ нѣсколько времени къ намъ вышелъ священникъ, и мы ему поклонились. Это былъ пожилой человѣкъ, говорившій медленно, какъ бы обдумывая свои слова. Его глаза были окружены цѣлой сѣтью морщинъ, которыя какъ будто образовались вслѣдствіе непрерывнаго добродушнаго смѣха. Онъ извинился передъ нами и сказалъ, что съ курами нѣтъ никакого сладу и что онѣ постоянно забираются въ садъ, а погому онъ попросилъ бы насъ сперва поправить немного заборъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ.

Гриндхюсенъ отвѣтилъ, что, конечно, этой бѣдѣ можно помочь.

Мы отправились въ садъ и начали чинить заборъ. Въ то время, какъ мы работали, къ намъ подошла молоденькая дѣвушка и стала смотрѣть на нашу работу. Мы поклонились ей, и она показалась мнѣ прекрасной. Потомъ къ намъ подошелъ также мальчикъ-подростокъ; онъ смотрѣлъ на насъ и задавалъ намъ множество вопросовъ. Это были навѣрное братъ и сестра, Работалось такъ легко, пока эти молодыя существа стояли и смотрѣли на насъ,

Но вотъ наступилъ вечеръ. Гриндхюсенъ ушелъ къ себѣ домой, а я остался въ усадьбѣ. Я ночевалъ на чердакѣ.

На другой день было воскресенье. Я не посмѣлъ надѣть свое городское платье, такъ какъ боялся показаться слишкомъ наряднымъ, но я вычистилъ свой рабочій костюмъ и пробродилъ по усадьбѣ все это тихое воскресное утро. Я болталъ съ работниками и, по ихъ примѣру, шутилъ съ работницами. Когда въ церкви зазвонили, я послалъ къ господамъ за молитвенникомъ, и сынъ священика вынесъ мнѣ его. Самый большой изъ работниковъ далъ мнѣ надѣть свою куртку, но она все-таки оказалась мала для меня. Однако, когда я снялъ блузу и жилетъ, она кое-какъ влѣзла на меня, и я отправился въ церковь.

Мой внутренній покой, который я вырабатывалъ на островѣ, не стоилъ многаго, какъ это оказалось. Когда загудѣлъ органъ, мое спокойствіе вдругъ исчезло, и я чуть не разрыдался. «Чего нюни распустилъ, вѣдь это только неврастенія!» — крикнулъ я на себя внутренно. Я усѣлся въ сторонкѣ и старался по возможности скрыть свое волненіе. Но я былъ радъ, когда наконецъ служба окончилась.

Послѣ того, какъ я сварилъ себѣ мясо и пообѣдалъ, я получилъ приглашеніе итти въ кухню пить кофе. Въ го время, какъ я сидѣлъ тамъ, пришла молодая барышня, которая наканунѣ смотрѣла на нашу работу въ саду. Я всталъ и поклонился ей, и она отвѣтила. Она была такая хорошенькая, потому что была очень молода, и у нея были прелестныя руки. Когда я уходилъ, я забылся и сказалъ:

— Благодарю васъ тысячу разъ за вашу любезность, прелестное созданіе!

Она въ изумленіи посмотрѣла на меня, сдвинула брови, и понемногу все ея лицо зардѣлось. Потомъ, пожавъ плечами, она вышла изъ кухни. Она была такая молоденькая.

Нечего сказать, хорошую я шутку выкинулъ!

Очень недовольный собой, я пробрался въ лѣсъ и скрылся тамъ отъ людскихъ глазъ. «Ахъ, ты, идіотъ, и помолчать, не умѣешь! Ихъ, ты дуралей этакій!» — ругалъ я себя.

Домъ священника стоялъ на пригоркѣ, а на самой вершинѣ горы находилось плоское мѣсто, поросшее расчищеннымъ лѣсомъ. Мнѣ вдругъ пришла въ голову мысль, что колодецъ слѣдовало бы вырыть на горѣ, а оттуда пронести воду въ домъ. Я осматриваю возвышенность и прихожу къ заключенію, что уклонъ достаточно великъ. На обратномъ пути я считаю шаги и насчитываю двѣсти пятьдесятъ футовъ.

А впрочемъ, что мнѣ за дѣло до колодца? Да и не стоитъ снова впадать въ ошибку и подвергаться униженіямъ!

V

Въ понедѣльникъ утромъ Гриндхюсенъ возвратился въ усадьбу, и мы начали рыть. Старый священникъ опять вышелъ къ намъ и спросилъ, не можемъ ли мы сперва поставить столбъ на дорогѣ, которая вела въ церковь. Ему такъ не хватало этого столба; онъ раньше уже тамъ стоялъ, но его повалило вѣтромъ. Этотъ столбъ былъ ему необходимъ для того, чтобы вывѣшивать на немъ разныя объявленія и оповѣщенія.

Мы поставили новый столбъ и употребили всѣ старанія, чтобы онъ стоялъ прямо, какъ свѣчка. Вмѣсто крыши мы на него надѣли шапочку изъ цинка.

Въ то время, какъ я возился съ этой шапочкой, Гриндхюсенъ вдругъ предложилъ выкрасить столбъ въ красную краску; у него оставалось еще немного этой краски отъ дома Гунхильдъ. Однако, священникъ хотѣлъ выкрасить столбъ въ бѣлую краску. Такъ какъ Гриндхюсенъ безтолково спорилъ и настаивалъ на своемъ, то я вмѣшался и сказалъ, что объявленія лучше будутъ видны на красномъ фонѣ. Тогда священникъ улыбнулся, при чемъ вокругъ его глазъ образовалась новая сѣть морщинъ, и сказалъ: «Да, ты правъ».

Этого было достаточно: эта улыбка и это поощреніе польстили моему самолюбію, и я былъ гордъ и счастливъ.

Позже къ намъ подошла и молодая барышня. Она сказала нѣсколько словъ Гриндхюсену и спросила, что это за красный кардиналъ, котораго онъ поставилъ на дорогѣ? Мнѣ она не сказала ни слова и даже не взглянула на меня, когда я ей поклонился…

Обѣдъ былъ для меня тяжкимъ испытаніемъ. Не потому, что кушанье было плохое, нѣтъ! Но Гриндхюсенъ такъ отвратительно ѣлъ супъ, и губы его лоснились отъ свиного сала! «Хотѣлъ бы я видѣть, какъ онъ ѣстъ кашу?» — думалъ я истерично.

Когда Гриндхюсенъ растянулся на скамейкѣ, собираясь предаться послѣобѣденному отдыху въ томъ же жирномъ состояніи, я не вытерпѣлъ и закричалъ на него:

— Да вытри же себѣ ротъ, чтобъ тебя!

Онъ посмотрѣлъ на меня, вытерся и потомъ посмотрѣлъ на свою руку.

— Ротъ? — спросилъ онъ.

Я долженъ былъ обратить все въ шутку:- Хо-хо, ловко я тебя надулъ, Гриндхюсенъ! — Но я былъ недоволенъ самимъ собой и сейчасъ же вышелъ изъ пивоварни.

«Какъ бы тамъ ни было, — думалъ я, — а я заставлю-таки молодую барышню отвѣчать мнѣ на мои поклоны. Скоро она узнаетъ, что я человѣкъ недюжинный». Я вспомнилъ про колодецъ съ водопроводомъ. Что, если бы я составилъ цѣлый планъ? Однако, у меня не было нивелира, при помощи котораго я могъ бы опредѣлить уклонъ. И вотъ я началъ самъ изготовлять этотъ инструментъ. Мнѣ удалось устроить и нивеллиръ и ватерпасъ при помощи деревянной трубы и ламповаго стекла, которое я замазалъ съ двухъ сторонъ, наполнивъ предварительно водой.

Между тѣмъ въ усадьбѣ священника набиралось все больше работы: то надо было переложить плиту передъ крыльцомъ, то поправить стѣну, то принести въ порядокъ гумно. Священникъ любилъ, чтобы все было въ полномъ порядкѣ, а намъ было все равно, такъ какъ мы работали поденно. Однако, по мѣрѣ того, какъ дни шли, я чувствовалъ себя все хуже и хуже въ обществѣ моего товарища. То обстоятельство, что онъ прижималъ хлѣбъ къ груди и отрѣзывалъ отъ него ломоть складнымъ замасленнымъ ножемъ, который онъ предварительно тщательно вылизывалъ, могло причинить мнѣ настоящее страданіе. При этомъ надо еще имѣть въ виду, что онъ никогда не мылся всю недѣлю, отъ воскресенья до воскресенья. А утромъ, до восхода солнца, и вечеромъ, послѣ захода солнца, на кончикѣ его носа всегда висѣла прозрачная капля. А ногти его! Объ ушахъ лучше и не говорить!

Увы, я былъ выскочкой, который выучился хорошимъ манерамъ въ ресторанахъ. Такъ какъ я не могъ удерживаться отъ того, чтобы не выговаривать моему товарищу за его неопрятность, то между нами создались недружелюбныя отношенія, и я сталъ опасаться, что намъ придется вскорѣ разстаться. Мы обмѣнивались другъ съ другомъ только самыми необходимыми словами.

Колодецъ оставался такъ и невырытымъ. Настало воскресенье, и Гриндхюсенъ ушелъ домой.

Между тѣмъ, мой нивелиръ былъ готовъ, и я влѣзъ послѣ обѣда на крышу главнаго зданія и сталъ измѣрять уклонъ. Уровень крыши пришелся на нѣсколько метровъ ниже вершины горы. Отлично. Если изъ этого вычесть еще цѣлый метръ до уровня воды въ колодцѣ, то и тогда давленіе будетъ достаточно.

Въ то время, какъ я лежалъ на крышѣ и дѣлалъ измѣренія, я былъ открытъ сыномъ священника, Его звали Харольдъ Мельцеръ. Что я дѣлаю тамъ на крышѣ? Измѣряю гору? Зачѣмъ? Зачѣмъ мнѣ нужно знать вышину горы? Дай и мнѣ измѣрить!

Позже я досталъ веревку въ десять метровъ и могъ измѣрить гору сверху до-низу. Харольдъ помогалъ мнѣ. Когда мы спустились на дворъ, я пошелъ къ священнику и изложилъ ему свой планъ.

VI

Священникъ выслушалъ меня и не забраковалъ тотчасъ же моего плана.

— Такъ вотъ что ты придумалъ? — сказалъ онъ и улыбнулся. — Что же, можетъ быть, это было бы и хорошо. Но вѣдь эта затѣя обойдется очень дорого. Да и къ чему намъ это?

— До того колодца, который мы начали рыть, семьдесятъ шаговъ. Зимой и лѣтомъ во всякую погоду служанки должны проходить эти семьдесятъ шаговъ.

— Правда. Но вѣдь это будетъ стоить страшныхъ денегъ.

— Если не считать колодца, который вы, во всякомъ случаѣ, хотите вырыть, то собственно водопроводъ съ трубами и работой обойдется приблизительно въ двѣсти кронъ.

Священникъ привскочилъ.

— Не болѣе?

— Нѣтъ.

Я давалъ отвѣты съ нѣкоторымъ раздумьемъ и неувѣренно, какъ если бы я отъ природы былъ нерѣшительнымъ. А между тѣмъ у меня уже давно все было обдумано и разсчитано.

— Конечно, это было бы большимъ облегченіемъ, — сказалъ священникъ задумчиво. — Да и водяной ушатъ въ кухнѣ не очень-то опрятенъ.

— А вся та вода, которую приходится таскать въ спальни!

— Ну, въ этомъ отношеніи облегченія не будетъ. Спальни во второмъ этажѣ.

— Но мы проведемъ воду и во второй этажъ.

— Да? Во второй этажъ? И для этого будетъ достаточно давленія?

Тутъ я еще дольше не отвѣчалъ и притворился, будто очень туго соображаю.

— Я думаю, что могу поручиться, что водяная струя хватитъ черезъ крышу дома, — сказалъ я наконецъ.

— Да что ты! — воскликнулъ священникъ. — Пойдемъ-ка, посмотримъ, гдѣ ты хочешь копать колодецъ.

Мы пошли на гору: священникъ, Харольдъ и я. Я далъ священнику нивелиръ и убѣдилъ его въ томъ, что давленія будетъ болѣе, чѣмъ достаточно.

— Я поговорю объ этомъ съ твоимъ товарищемъ, — сказалъ онъ.

На это я отвѣтилъ, умаляя достоинства Гриндхюсена:

— Онъ этого не понимаетъ.

Священникъ посмотрѣлъ на меня.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сказалъ онъ.

Мы начали спускаться съ горы. Священникъ разсуждалъ какъ бы самъ съ собою:

— Ты правъ, зимой вѣчная возня съ ноской воды. Да и лѣтомъ не лучше. Я поговорю объ этомъ со своей семьей.

И онъ вошелъ въ домъ.

Прошло минутъ десять, послѣ чего меня позвали къ главному крыльцу, гдѣ была собрана вся семья.

— Это ты хочешь устроить у насъ водопроводъ? — спросила барыня ласково.

Я снялъ фуражку неуклюжимъ движеніемъ, а священникъ отвѣтилъ за меня:- Да, молъ, — это онъ и есть.

Барышня бросила на меня любопытный взглядъ и сейчасъ же начала весело болтать съ Харольдомъ. Барыня продолжала меня выспрашивать:- И это дѣйствительно будетъ такой же водопроводъ, какіе бываютъ въ городѣ? Стоитъ только повернуть кранъ, и вода польется? И во второмъ этажѣ то же самое? Около двухъ сотъ кронъ? Знаешь, я думаю, стоило бы это устроить! — сказала она, обращаясь къ мужу.

— Ты совѣтуешь? Но пойдемъ на гору, тогда мы всѣ еще разъ посмотримъ!

Мы пошли опять на гору, я направилъ нивелиръ, и всѣ смотрѣли.

— Какъ это интересно! — сказала барыня. Барышня не проронила ни слова. Священникъ спросилъ:

— Но есть ли здѣсь вода?

Я отвѣтилъ очень разумно, что рискованно было бы утверждать это, но что здѣсь были хорошіе признаки.

— Какіе признаки? — спросила жена.

— Во-первыхъ, почва. А кромѣ того, здѣсь растетъ ива и буковое дерево. А ива любитъ воду.

Священникъ кивнулъ головой и сказалъ:

— Этотъ парень не дуракъ, Мари.

На обратномъ пути барыня вспомнила еще одно вѣское обстоятельство, говорившее въ пользу водопровода: она вспомнила, что могла бы отпустить одну лишнюю служанку. Чтобы поддержать ее, я замѣтилъ:

— Особенно лѣтомъ. Поливку сада можно производить посредствомъ кишки, которую можно просовывать въ подвальное окно.

— Да вѣдь это великолѣпно! — воскликнула она. Но я удержался и промолчалъ про скотный дворъ.

Между тѣмъ, я уже разсчиталъ, что если бы вырыть колодецъ вдвое больше и пронести отдѣльныя трубы на скотный дворъ, то скотница получила бы такое же облегченіе, какъ и кухарка. Но это потребовало бы двойныхъ расходовъ. Было бы неблагоразумно предлагать такой большой проектъ.

Какъ бы то ни было, но мнѣ пришлось ждать возвращенія Гриндхюсена. Священникъ сказалъ, что онъ пойдетъ отдохнуть.

VII

Я рѣшилъ подготовить своего товарища къ тому, что колодецъ придется рыть на горѣ. Чтобы не возбудить въ немъ подозрѣнія, я свалилъ все на священника и сказалъ, что онъ первый придумалъ это, а я его только поддержалъ. Гриндхюсенъ на все согласился. Онъ сейчасъ же сообразилъ, что у насъ прибавится работы, такъ какъ намъ придется рыть канавы для проведенія трубъ.

Къ моей радости — на слѣдующее утро, въ понедѣльникъ, священникъ обратился къ Гриндхюсену съ полувопросомъ:

— Твой товарищъ и я рѣшили рыть колодецъ на горѣ и пронести отгуда воду въ домъ; что думаешь ты объ этомъ безуміи?

Гриндхюсенъ отвѣтилъ, что это великолѣпная мысль.

Но когда мы начали подробнѣе обсуждать это дѣло, и всѣ трое пошли осматривать мѣсто, гдѣ предполагалось рыть колодецъ, то у Гриндхюсена явилось подозрѣніе, что я игралъ во всей этой затѣѣ гораздо болѣе видную роль, нежели я это хотѣлъ показать. Онъ сказалъ, что канавы для трубъ должны быть очень глубоки въ виду промерзанія почвы.

— Метръ и три четверти глубины, — перебилъ я его.

— И это обойдется очень дорого, — продолжалъ Гриндхюсенъ.

— Твой товарищъ говоритъ, что не болѣе двухсотъ кронъ, — замѣтилъ священникъ.

Гриидхюсенъ не умѣлъ дѣлать никакихъ вычисленій, а потому онъ могъ только сказать на это:

— Да, да, двѣсти кронъ, но и это деньги.

Я сказалъ:

— За то священнику придется уплатить меньше, когда онъ покинетъ усадьбу.

Священникъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на меня.

— Но я не собираюсь покидать усадьбы, — сказалъ онъ.

— Ну, тогда надо надѣяться, что вы будете имѣть удовольствіе отъ водопровода во всю вашу долгую жизнь, — сказалъ я.

Священникъ опять посмотрѣлъ на меня и спросилъ:

— Какъ тебя зовутъ?

— Кнутъ Педерсенъ.

— Откуда ты?

— Изъ Нордланда.

Я отлично понялъ, почему подвергся этому допросу, я рѣшилъ никогда больше не говорить этимъ языкомъ, заимствованнымъ изъ романовъ.

Между тѣмъ, вопросъ о колодцѣ и водопроводѣ былъ рѣшенъ, и мы принялись за работу…

Наступили дни, полные интереса. Вначалѣ я находился въ напряженномъ состояніи, — въ ожиданіи, найдется ли вода на томъ мѣстѣ, гдѣ мы рыли, и я плохо спалъ нѣсколько ночей. Но вскорѣ это состояніе прошло, и намъ оставалось только усердно работать. Воды было достаточно; дня черезъ два мы должны были каждое утро вычерпывать воду лоханками. Почва была глинистая, и мы увязали въ топкомъ колодцѣ.

Спустя недѣлю мы начали выкладывать стѣны колодца камнемъ; къ этой работѣ мы привыкли въ Скрейѣ. Покопавъ еще недѣлю, мы дошли до необходимой глубины и принялись выводить стѣны колодца, такъ какъ земля была настолько топкая, что грозила обрушиться и засыпать насъ.

Такъ мы работали недѣлю за недѣлей. Колодецъ вышелъ очень большой, и работа наша шла счастливо. Священникъ былъ доволенъ. У насъ съ Гриндхюсеномъ отношенія улучшились, а когда онъ узналъ, что я не хочу за свою работу большого жалованья, нежели то, которое полагается хорошему чернорабочему, хотя я, по большей части, руководилъ работой, то и онъ пожелалъ сдѣлать для меня что-нибудь пріятное, и онъ началъ ѣсть аппетитнѣе. Мнѣ жилось такъ хорошо, что я рѣшилъ, что никогда больше никому не удастся заманить меня въ городъ.

По вечерамъ я бродилъ въ лѣсу или на кладбищѣ, читалъ надгробныя надписи и думалъ то о томъ, то о другомъ. Между прочимъ, я задался цѣлью отыскать ноготь отъ какого-нибудь покойника. Этотъ ноготь былъ мнѣ нуженъ для одной глупой выдумки. Я нашелъ хорошій кусокъ березоваго корня, изъ котораго я вырѣзалъ трубку въ видѣ кулака; большой палецъ долженъ былъ изображать крышку, и мнѣ хотѣлось вставить въ него ноготь, чтобы сдѣлать его естественнѣе. На четвертый палецъ я хотѣлъ надѣть кольцо.

Посредствомъ такихъ глупостей я добился того, что голова моя стала здравой. Жизнь моя текла спокойно, и я никуда не торопился, я могъ мечтать безъ помѣхи, вечера принадлежали мнѣ. Если бы это было возможно, то я постарался бы вызвать въ себѣ благоговѣйное чувство къ святости церкви и страхъ къ мертвецамъ. Какъ-то давно-давно я испытывалъ это мистическое чувство, въ которомъ было столько содержательнаго, и мнѣ хотѣлось снова возродить его въ своей душѣ. Быть можетъ, если я найду ноготь, то изъ какой-нибудь могилы раздастся: «это мой!» и я выроню ноготь и, пораженный страхомъ, убѣгу съ кладбища безъ оглядки.

— Какъ отвратительно скрипитъ этотъ флюгеръ на башнѣ, - говорилъ иногда Гриндхюсенъ.

— Ты боишься?

— Но то, чтобы я боялся, но мнѣ становится жутко ночью, когда я думаю, что мертвецы отъ насъ такъ близко.

Счастливый Грюндхюсенъ!

Однажды Харольдъ показалъ мнѣ, какъ надо сажать мелкія растенія и кустарникъ. Въ этомъ искусствѣ я ничего не смыслилъ, такъ какъ въ то время, когда я посѣщалъ начальную школу, этому дѣтей не обучали, но теперь я съ увлеченіемъ занимался садовымъ дѣломъ по воскресеньямъ. Въ благодарность я выучилъ Харольда многому, что можетъ быть полезно въ его возрастѣ. Мы стали съ нимъ большими друзьями.

VІІІ

Все было бы прекрасно, если бы не было молодой барышни, въ которую я влюблялся съ каждымъ днемъ все больше и больше. Ее звали Элишеба (Елизавета). Ее нельзя было назвать красавицей, но у нея были алыя губки и голубые глаза съ яснымъ взоромъ очень молоденькой дѣвушки, — и это дѣлало ее прелестной. Элишеба, Елизавета, ты едва распускаешься для жизни, и твои глаза впервые увидали свѣтъ. Когда ты однажды разговаривала съ молодымъ Эрикомъ съ сосѣдняго двора, то въ глазахъ твоихъ появилось томное и нѣжное выраженіе……………………………….

Что касается до Гриндхюсена, то для него не было никакой опасности. Въ молодые годы онъ былъ большимъ охотникомъ до молодыхъ дѣвушекъ, да и теперь еще онъ ходилъ козыремъ по старой привычкѣ и шляпу носилъ набекрень. Но онъ притихъ и уходился, чего и слѣдовало ожидать; это былъ законъ природы. Однако, не всѣ слѣдовали закону природы и не притихали, — чѣмъ это могло кончится для нихъ? А тутъ еще, какъ на грѣхъ, появилась эта маленькая Елизавета! Впрочемъ, она вовсе не была маленькой, она была одного роста съ матерью. И у нея была высокая грудь матери.

Съ того перваго воскресенья меня больше не приглашали на кухню пить кофе, и я этого вовсе не хотѣлъ и самъ старался избѣгать этого. Мнѣ все еще было стыдно. Но вотъ однажды среди недѣли ко мнѣ пришла одна изъ служанокъ и сказала, чтобы я не уходилъ въ лѣсъ каждое воскресенье послѣ обѣда, а приходилъ бы пить кофе. Такъ хотѣла барыня.

Ладно.

Надѣть мнѣ мое городское платье? Быть можетъ, было бы не лишнее, если бы молодая дѣвушка составила обо мнѣ нѣсколько иное мнѣніе, если бы она догадалась, что я по собственному почину бросилъ городскую жизнь и переодѣлся въ работника, но что я на самомъ дѣлѣ талантливый техникъ, знающій водопроводное дѣло. Но когда я одѣлся въ городское платье, то я сейчасъ же почувствовалъ, что костюмъ работника мнѣ идетъ больше, и Я снова переодѣлся и спряталъ свое парадное платье въ мѣшокъ.

Однако, въ кухнѣ меня приняла вовсе не барышня, а барыня. Она долго разговаривала со мной и подложила мнѣ подъ чашку бѣлую салфеточку.

— А этотъ фокусъ съ яйцами намъ обходится довольно дорого. — сказала она съ добродушной улыбкой.

Фокусъ заключался въ томъ, что я выучилъ Харольда вводить очищенное крутое яйцо въ графинъ, въ которомъ предварительно разрядили воздухъ. Въ этомъ заключались мои единственныя познанія по физикѣ.

— Я ничего не понимаю во всѣхъ этихъ опытахъ, но это очень поучительно, — продолжала барыня. — А когда будетъ готовъ колодецъ?

— Колодецъ готовъ. Завтра мы начнемъ копать канавы.

— Сколько времени пойдетъ на это?

— Съ недѣлю. А потомъ можно будетъ начать прокладывать трубы.

— Въ самомъ дѣлѣ?

Я поблагодарилъ за кофе и ушелъ. У барыни была привычка, которую она, вѣроятно, сохранила съ молодыхъ лѣтъ: отъ времени до времени она бросала косой взглядъ, хотя она ничуть не косила.

Но вотъ въ лѣсу стали попадаться желтые листья, и запахло осенью. Зато наступила пора грибовъ, которые растутъ повсюду, — на пняхъ, на кочкахъ, вездѣ встрѣчаешь шампиньоны, рыжики и сыроѣшки. То тутъ, то тамъ ярко краснѣла шапка мухомора. Странный грибъ! Онъ растетъ на той же почвѣ, на которой растутъ съѣдобные грибы; онъ питается тѣми же соками и при тѣхъ же условіяхъ пользуется солнечными лучами и влагой, и по внѣшности онъ такой крѣпкій и, казалось бы, годный для ѣды, — но онъ ядовитъ. Я когда-то хотѣлъ выдумать прелестную сказку о мухоморѣ и сказать, что я ее вычиталъ въ какой-нибудь книгѣ.

Я всегда съ интересомъ наблюдалъ за борьбой за существованіе цвѣтовъ и насѣкомыхъ. Какъ только появлялось солнце и согрѣвало воздухъ, они снова оживали и на нѣсколько часовъ предавались радости существованія; большія мухи казались такими же сильными и живыми, какъ и среди лѣта. Здѣсь существовалъ особенный видъ земляныхъ блохъ, которыхъ я раньше не видалъ. Онѣ были маленькія и желтыя и величиной съ запятую въ мелкомъ печатномъ шрифтѣ; но онѣ прыгали на разстояніе въ нѣсколько тысячъ разъ болѣе длинное, нежели онѣ сами. Какой невѣроятной силой обладали эти маленькія созданія въ сравненіи съ величиной ихъ собственнаго тѣла! Вонъ ползетъ маленькій паукъ, у котораго задняя часть похожа на свѣтло-желтую бусину. Эта бусина такъ тяжела, что насѣкомое ползетъ по соломинкѣ, повернувъ спину книзу. Когда онъ встрѣчаетъ препятствіе, черезъ которое его бусина не пролѣзаетъ, онъ падаетъ прямо внизъ и снова ползетъ по другой соломинкѣ…

Но вотъ я слышу, что кто-то меня зоветъ. Это Харольдъ. Онъ устроилъ для меня воскресную школу. Онъ задалъ мнѣ урокъ изъ Понтоппидана и теперь хочетъ прослушать меня. Меня трогаетъ мысль, что мнѣ объясняютъ Законъ Божій такъ, какъ я хотѣлъ, чтобы мнѣ объясняли его, когда я самъ былъ ребенкомъ.

IX

Колодецъ готовъ, канавы выкопаны, и водопроводчикъ, который долженъ прокладывать трубы, пріѣхалъ. Онъ выбралъ себѣ въ помощники Гриндхюсена, а мнѣ было поручено провести трубы изъ подвала во второй этажъ.

Въ то время, какъ я рылъ канаву въ подвалѣ, туда пришла однажды барыня. Я крикнулъ ей, чтобы она была осторожнѣе, но она отнеслась очень весело къ моему предупрежденію.

— Здѣсь нѣтъ ямы? — спросила она, указывая на одно мѣсто. — И здѣсь тоже нѣтъ?

Наконецъ она оступилась и упала ко мнѣ въ канаву. Въ канавѣ и безъ того не было свѣтло, но она навѣрное ничего не видѣла, такъ какъ пришла со свѣта. Она стала нащупывать стѣны ямы и спросила:

— Вѣроятно, можно выбраться наверхъ?

Я поднялъ ее, и она вышла изъ ямы. Это было нетрудно, такъ какъ она была очень тоненькая, несмотря на то, что была матерью взрослой дѣвушки.

— Надо было бы быть осторожнѣе! — сказала она, отряхивая съ платья землю. — Это былъ хорошій прыжокъ… Тебѣ придется какъ-нибудь притти во второй этажъ помочь мнѣ переставить кое-что, придешь? Но намъ придется подождать и воспользоваться тѣмъ временемъ, когда мой мужъ уѣдетъ въ приходъ; онъ не любитъ никакихъ перемѣнъ. Когда вы окончите здѣсь всю работу?

Я назначилъ приблизительный срокъ, — недѣлю или около того.

— А отсюда вы куда пойдете?

— На сосѣдній дворъ.

Гриндхюсенъ обѣщалъ тамъ копать картофель.

Черезъ нѣсколько времени мнѣ пришлось пойти въ кухню пропиливать въ полу отверстіе для трубы. Случилось такъ, что барышнѣ понадобилось въ кухнѣ что-то именно въ то время, когда я тамъ работалъ. Она побѣдила свою антипатію ко мнѣ и обратилась ко мнѣ съ нѣсколькими словами, и осталась посмотрѣть на работу.

— Подумай, Олина, вѣдь тебѣ придется только повернуть кранъ, и вода пойдетъ, — сказала она служанкѣ.

Но старая Олина, повидимому, вовсе не была отъ этого въ восторгѣ.

— Это прямо смѣшно, — увѣряла она, — проводить воду въ самую кухню. Двадцать лѣтъ таскала она всю воду, необходимую для дома, что же она теперь будетъ дѣлать?

— Отдыхать, — сказалъ я.

— Отдыхать?! Я думаю, что человѣкъ созданъ для того, чтобы работать.

— Ты можешь шить также свое приданое, — сказала барышня съ улыбкой.

Она болтала по-дѣтски, но я былъ ей благодаренъ за то, что она приняла участіе въ разговорѣ нашего брата, и за то, что она осталась на нѣсколько минутъ въ кухнѣ. И, Боже мой, какъ живо я работалъ, и какъ я удачно давалъ отвѣты, и какъ я былъ остроуменъ! Я помню это еще до сихъ поръ. Но вдругъ фрёкенъ Елизавета какъ будто вспомнила, что ей непристойно долго разговаривать съ нами, и она ушла.

Вечеромъ я пошелъ, по своему обыкновенію, на кладбище; но когда я увидалъ, что барышня пришла туда раньше меня, то я сейчасъ же оттуда убрался и пошелъ бродить по лѣсу. Потомъ я подумалъ: «Ее, конечно, тронетъ моя деликатность, и она скажетъ: «Бѣдный, какъ это мило съ его стороны!» Не хватало только, чтобы она пошла за мною въ лѣсъ. Тогда я всталъ бы, удивленный, со своего камня и поклонился бы ей. Она казалась бы немного смущенной и сказала бы: «А я хотѣла только пройтись немного, здѣсь такъ хорошо бываетъ вечеромъ, но что ты здѣсь дѣлаешь?» «Я просто сижу здѣсь», отвѣтилъ бы я ей, какъ бы отрываясь отъ своихъ думъ и глядя на нее невинными глазами. И когда она услышитъ, что я сижу позднимъ вечеромъ въ лѣсу, то она пойметъ, что у меня глубокая душа и что я мечтатель, и она влюбится въ меня…

На слѣдующій вечеръ она опять была на кладбищѣ, и меня вдругъ пронзила дерзкая мысль: «Это она приходитъ ради меня!» Но когда я посмотрѣлъ на нее внимательнѣе, то оказалось, что она была занята чѣмъ-то у одной могилы, — значитъ, она приходила не ради меня. Я пошелъ опять въ лѣсъ и наблюдалъ за животными до тѣхъ поръ, пока могъ видѣть; потомъ я прислушивался къ тому, какъ на землю падали еловыя шишки и кисти рябины. Я напѣвалъ, свистѣлъ и думалъ. Отъ времени до времени я вставалъ и ходилъ, чтобы согрѣться. Часы шли, наступила ночь. Я былъ такъ влюбленъ, я шелъ съ непокрытой головой и предоставлялъ звѣздамъ смотрѣть на меня.

— Который теперь часъ? — спрашивалъ иногда Гриндхюсенъ, когда я, наконецъ, приходилъ на чердакъ.

— Одиннадцать, — отвѣчалъ я, тогда какъ бывало и два, и три часа утра.

— И ты находишь, что это подходящее время для того, чтобы ложиться спать? Фу, чтобъ тебѣ пусто было!. Будить людей, когда они такъ хорошо заснули!

Гриндхюсенъ переворачивался на другой бокъ и черезъ мгновеніе засыпалъ. Счастливый Гриндхюсенъ!

Но, Боже, какого шута гороховаго представляетъ изъ себя пожилой человѣкъ, когда онъ влюбляется. А я-то долженъ былъ являться примѣромъ того, какъ человѣкъ находитъ душевный миръ и покой!

X

Пришелъ какой-то человѣкъ за инструментами каменщика, которые ему принадлежали. Какъ, — Гриндхюсенъ, значитъ, не укралъ ихъ! Какъ все было жалко и мелочно, что касалось Гриндхюсена; ни въ чемъ онъ не проявлялъ ни ловкости, ни сообразительности.

Я сказалъ:

— Послушай, Гриндхюсенъ, ты только и годенъ на то, чтобы ѣсть, спать и работать. Вотъ пришелъ человѣкъ за инструментами. Оказывается, что ты ихъ только взялъ на подержаніе, жалкое ты созданье!

— Ты дуракъ, — сказалъ обиженный Гриндхюсенъ.

Но я сейчасъ же умилостивилъ его, какъ бывало и раньше, превративъ все въ шутку.

— Что мы теперь будемъ дѣлать? — сказалъ онъ.

— Бьюсь объ закладъ, что ты знаешь, что мы будемъ дѣлать, — сказалъ я.

— Ты думаешь?

— Да. Насколько я тебя знаю.

И Гриндхюсенъ былъ смягченъ.

Но во время послѣобѣденнаго отдыха, когда я стригъ ему волосы, я опять обидѣлъ его, посовѣтовавъ ему мыть свою голову.

— Какъ такой пожилой человѣкъ, какъ ты, можетъ говорить такія глупости, — сказалъ онъ.

Кто знаетъ, можетъ быть, Гриндхюсенъ былъ и правъ. Онъ сохранилъ въ цѣлости всѣ свои рыжіе волосы, хотя онъ былъ уже дѣдомъ.

Не появилось ли привидѣнія на чердакѣ? Кто приходилъ туда, чтобы прибралъ все и придать чердаку болѣе уютный видъ? У Гриндхюсена и у меня были отдѣльныя постели. Я купилъ себѣ два одѣяла, тогда какъ Гриндхюсенъ спалъ всегда въ платьѣ; онъ валился на сѣно, гдѣ попало, въ томъ видѣ, въ какомъ онъ ходилъ весь день. Теперь кто-то привелъ въ порядокъ то мѣсто, на которомъ я спалъ: одѣяла были разложены аккуратно, такъ что стало походить на кровать. Я ничего противъ этого не имѣлъ; это навѣрное одна изъ служанокъ захотѣла показать мнѣ, какъ живутъ порядочные люди. Не все ли равно.

Мнѣ пришлось пропиливать отверстіе въ полу во второмъ этажѣ, но барыня попросила меня подождать до слѣдующаго дня, когда священникъ уѣдетъ въ приходъ, чтобы его не безпокоить. Однако, на слѣдующее утро опять изъ этого ничего не вышло: барышня стояла одѣтая и собиралась итти въ лавку за большими покупками, а мнѣ пришлось сопровождать ее, чтобы нести покупки.

— Хорошо, — сказалъ я, — я пойду позади

Милая дѣвушка, такъ она рѣшилась покориться и перенести мое общество? Она сказала:

— Но развѣ ты найдешь дорогу одинъ?

— Конечно. Я уже раньше тамъ бывалъ, мы закупаемъ тамъ нашу провизію.

Такъ какъ мнѣ неловко было итти по всей деревнѣ въ моемъ рабочемъ платьѣ, вымазанномъ глиной, то я надѣлъ городскіе штаны, но блузу оставилъ. Въ такомъ видѣ я отправился слѣдомъ за барышней, До лавки было больше полумили; на послѣдней верстѣ я увидалъ впереди себя барышню, но я старался не слишкомъ приближаться къ ней. Разъ она обернулась; тогда я сдѣлался совсѣмъ маленькимъ и скрылся въ опушкѣ лѣса.

Барышня осталась въ деревнѣ у одной подруги, а я вернулся домой къ обѣду съ покупками. Меня позвали обѣдать въ кухню. Весь домъ точно вымеръ; Харольдъ куда-то ушелъ, служанки катали бѣлье, только Олина возилась въ кухнѣ.

Послѣ обѣда я пошелъ въ коридоръ, во второй этажъ, и началъ пилить.

— Иди же, помоги мнѣ немного, — сказала барыня и пошла впереди меня.

Мы прошли черезъ контору священника и вошли въ спальню.

— Я хочу переставить свою кровать, — сказала барыня. — Она стоитъ слишкомъ близко къ печкѣ, зимою здѣсь слишкомъ тепло.

Мы переставили кровать ближе къ окну.

— Ты не находишь, что такъ будетъ лучше, прохладнѣе? — спросила она.

Случайно я взглянулъ на нее; она смотрѣла на меня своимъ косымъ взоромъ. Ахъ! Кровь бросилась мнѣ въ голову, въ глазахъ у меня потемнѣло, я услышалъ, какъ она говорила:

— Ты съума сошелъ! Но, милый мой, — дверь. Потомъ я услыхалъ свое имя, произнесенное шопотомъ нѣсколько разъ…

Я пропилилъ отверстіе во второмъ этажѣ и привелъ все въ порядокъ. Барыня была все время тамъ же. Ей такъ хотѣлось говорить, объясниться, и она и смѣялась, и плакала въ одно и то же время.

Я сказалъ:

— А картина, которая виситъ на стѣнѣ, развѣ ее не надо перевѣсить?

— Да, конечно, — отвѣтила барыня. И мы опять пошли въ спальню.

XI

Но вотъ водопроводъ былъ готовъ, краны привинчены; вода лила съ силой. Гриндхюсену удалось добыть необходимые инструменты въ другомъ мѣстѣ, такъ что мы могли закончить мелкую работу. А когда мы дня черезъ два засыпали всѣ канавы, то работа наша въ усадьбѣ священника была совершенно закончена. Священникъ остался нами доволенъ. Онъ предложилъ даже вывѣсить на красномъ столбѣ объявленіе о томъ, что мы мастера въ водопроводномъ дѣлѣ. Но такъ какъ была уже поздняя осень, и почва могла замерзнуть когда угодно, то это не могло намъ принести никакой пользы. Вмѣсто этого мы попросили его вспомнить о насъ весною.

Мы переселились въ сосѣдній дворъ, гдѣ нанялись копать картофель. Предварительно мы обѣщали, въ случаѣ надобности, снова возвратиться въ усадьбу священника.

На новомъ мѣстѣ было много народу, и намъ было тамъ хорошо и весело. Но работы едва было на одну недѣлю, а потомъ мы снова были свободны.

Однажды вечеромъ къ намъ пришелъ священникъ и предложилъ мнѣ мѣсто работника у себя въ усадьбѣ. Предложеніе было соблазнительное, и я задумался надъ нимъ немного, но кончилъ тѣмъ, что отказался. Я предпочиталъ бродить кругомъ и быть свободнымъ, исполнять случайную работу, спать подъ открытымъ небомъ и дѣлать, что мнѣ вздумается. Я встрѣтился на картофельномъ полѣ съ человѣкомъ, съ которымъ я хотѣлъ войти въ компанію, когда я разстанусь съ Гриндхюсеномъ. Этотъ новый человѣкъ былъ во многихъ отношеніяхъ моимъ единомышленникомъ и, судя по тому, что я видѣлъ и слышалъ, онъ долженъ былъ быть также хорошимъ работникомъ. Его звали Ларсъ Фалькбергетъ, но онъ назвалъ себя Фалькенбергомъ.