Кнутъ Гамсунъ

Роза

Изъ записокъ студента Пареліуса

Романъ

ОТЪ АВТОРА

Какъ мнѣ извѣстно, сочиненія мои выходятъ въ Россіи въ различныхъ переводахъ, а въ послѣднее время меня именуютъ также сотрудникомъ изданій, съ редакціями которыхъ у меня соглашенія не состоялось. Въ виду этого, считаю долгомъ заявить, что 15 ноября 1907 года я заключилъ договоръ съ товариществомъ «Знаніе», предоставивъ названной издательской фирмѣ исключительное право переводить и издавать въ Россіи мои новыя сочиненія.

Я знаю, что между Россіей и Норвегіей литературной конвенціи еще не существуетъ, но все-таки надѣюсь, что соглашеніе между издательской фирмой «Знаніе» и мною будетъ признано и уважено такъ-же, какъ если бы конвенція была уже въ силѣ,- тѣмъ болѣе, что, насколько мнѣ извѣстно, заключеніе литературной конвенціи со стороны Россіи лишь вопросъ времени.

Кнутъ Гамсунъ.

Конгсбергъ.

26 марта/8 апреля 1908 г.

ОТЪ ТОВАРИЩЕСТВА «ЗНАНІЕ».

Еще 15 ноября 1907 года Кнутъ Гамсунъ заключилъ съ т-вомъ «Знаніе» договоръ, по которому обязался: высылать «Знанію» свои новыя произведенія въ рукописи — съ такимъ разсчетомъ, чтобы «Знаніе» могло перевести и напечатать каждое изъ нихъ до обнародованія его внѣ Россіи. Кнутъ Гамсунъ предоставилъ товариществу «Знаніе» исключительное право переводить и издавать его новыя произведенія въ предѣлахъ Россіи. Товарищество будетъ помѣщать ихъ въ своихъ сборникахъ. Такимъ образомъ, Кнутъ Гамсунъ дѣлается постояннымъ сотрудникомъ сборниковъ «Знанія». Въ началѣ 1908 года онъ прислалъ въ рукописи романъ «Бенони», который и былъ напечатанъ одновременно на родинѣ автора и въ XXII сборникѣ «Знанія». Теперь же К. Гамсуномъ доставлено продолженіе «Бенони», новый романъ — «Роза».

I

Зимой 18** года я отправился на Лофотены съ рыбачьей шкуной изъ Олезунда. Переходъ взялъ около четырехъ недѣль; высадился я въ Скровенѣ и сталъ дожидаться оказіи, чтобы двинуться дальше. Къ Пасхѣ шло въ Салтенландъ на побывку нѣсколько лодокъ, и хотя онѣ не доставили бы меня, куда мнѣ собственно было нужно, я все-таки отправился съ ними. Дѣло-то въ томъ, что у меня былъ въ тѣхъ краяхъ знакомецъ и пріятель, Мункенъ Вендтъ, и мы съ нимъ уговорились когда-нибудь побродить вмѣстѣ. А было все это лѣтъ пятнадцать тому назадъ.

Въ памятный день, въ среду 16 апрѣля, я прибылъ въ торговое мѣстечко Сирилундъ. Тутъ проживалъ коммерсантъ Маккъ, важный господинъ. Тутъ же проживалъ и добрѣйшій Бенони Гартвигсенъ; онъ былъ богачъ и помогалъ всѣмъ. Эти двое были равноправными хозяевами Сирилунда, всѣхъ судовъ и торговыхъ предпріятій мѣстечка.

— Хотите, ступайте къ Макку, хотите — къ Гартвигсену, — сказали мнѣ мои попутчики на лодкѣ.

Я пошелъ къ усадьбѣ Макка, осмотрѣлся и рѣшилъ пройти мимо, — ужъ слишкомъ важно, богато жилъ Маккъ.

Около полудня я пошелъ зато къ дому Бенони Гартвигсена и представился хозяину. На барина я не похожъ былъ, — всѣхъ пожитковъ со мною только и было, что ружье да котомка съ кое-какою одеженкой; я и попросилъ пристанища въ людской Сирилунда — пока-что.

— Ну, это мы, вѣрно, уладимъ, — отвѣтилъ Гартвигсенъ. — Откуда вы?

— Съ юга. Пробираюсь въ Утвэръ и Осъ. Зовутъ меня Пареліусъ; я студентъ. Впрочемъ, умѣю и рисовать и писать красками, если вамъ понадобится.

— Такъ вы человѣкъ ученый, какъ видно.

— Да, я не бродяга. Мнѣ надо разыскать въ тѣхъ краяхъ пріятеля; мы учились вмѣстѣ и оба охотники. Отправимся странствовать вдвоемъ.

— Не присядете ли, — сказалъ Гартвигсенъ и придвинулъ мнѣ стулъ.

Въ горницѣ, кромѣ прочей мебели, стоялъ маленькій клавесинъ, но я воздержался сразу же подойти и попробовать инструментъ. На все, о чемъ разспрашивалъ меня Гартвигсенъ, я отвѣчалъ подробно, а онъ досыта накормилъ и напоилъ меня. Вообще, онъ былъ со мной очень ласковъ и не захотѣлъ отослать меня въ людскую въ Сирилундъ, а оставилъ у себя.

— Вы можете оставаться у меня и помогать мнѣ разнымъ манеромъ, — сказалъ онъ. — Вы женаты? — добавилъ онъ, улыбаясь.

— Нѣтъ. Мнѣ всего двадцать два года.

— Пожалуй, у васъ и зазнобушки нѣтъ?

— Нѣтъ.

Подъ конецъ, Гартвигсенъ сказалъ:- Да, вы прошли столько наукъ, что, вѣрно, сумѣете и срисовать мой домъ и сарай для лодокъ, словомъ, всѣ мои строенія; вообще, смастерите мнѣ кое-какія картинки.

Я улыбнулся, немножко дивясь его странной рѣчи: вѣдь я же самъ только что сказалъ ему, что умѣю рисовать и писать красками.

— У меня много всякаго добра въ домѣ,- прибавилъ онъ, — а вотъ картинокъ не хватаетъ; ни одной нѣту.

Я отвѣтилъ, что приложу всѣ старанія и нарисую все, что ему понадобится.

Когда Гартвигсенъ отправился на пристань, предоставивъ меня самому себѣ, меня потянуло куда-нибудь въ уголокъ — побыть одному. Всѣ двери были мнѣ открыты, куда бы я ни пошелъ, и я провелъ съ часокъ въ сараѣ для лодокъ, полный благодарности Творцу за то, что попалъ въ столь дальніе края и вездѣ пока встрѣчалъ добрыхъ людей.

Праздники прошли, и я принялся срисовывать домъ и сарай Гартвигсена, а затѣмъ раскрашивать рисунки красками. Когда мнѣ понадобилось кое-что для моей работы, я пошелъ въ Сирилундскую лавку и въ первый разъ увидалъ тамъ коммерсанта Макка, важнаго господина. Онъ былъ уже человѣкъ въ годахъ, но живой и рѣшительный, а вдобавокъ важный и величавый въ обхожденіи. Въ манишкѣ у него красовалась драгоцѣнная брильянтовая запонка, а на шнуркѣ отъ часовъ множество золотыхъ брелоковъ. Услыхавъ, что я не какой-нибудь бродяга, а студентъ, вздумавшій постранствовать, онъ сталъ относиться ко мнѣ съ немалымъ уваженіемъ.

По мѣрѣ того, какъ я писалъ, Гартвигсенъ оставался все болѣе и болѣе доволенъ моей работой и все расхваливалъ меня за то, что строенія у меня выходятъ совсѣмъ, какъ живыя. Пріятелю своему Мункену Вендтъ я написалъ, что нахожусь уже на пути къ нему, но задержался у добрыхъ людей.

— Напишите-ка, что раньше осени вамъ не добраться до него, — сказалъ мнѣ Гартвигсенъ. — Вы мнѣ всячески нужны будете все лѣто. Вотъ суда вернутся съ Лофотенъ; я хочу, чтобы вы и ихъ срисовали, а прежде всего шкуну «Фунтусъ», на которой я ходилъ въ Бергенъ.

Я остался; и не было ничего удивительнаго, что я засѣлъ въ этомъ крупномъ торговомъ мѣстечкѣ: сюда то и дѣло наѣзжали люди, и рѣдко кто сразу же отправлялся дальше. Такъ, недѣлю другую спустя послѣ меня, явился въ Сирилундъ мастеръ, который гнулъ крючки для застежекъ. Онъ понадѣлалъ крючковъ всѣмъ отъ мала до велика и все-таки не отправился во-свояси, а остался тутъ. Другого ремесла онъ никакого не зналъ, умѣлъ только гнуть крючки, но зато былъ хорошимъ комедіантомъ, отлично умѣлъ подражать голосамъ звѣрей и птицъ. Во рту у него была маленькая свистулька, а выходило какъ будто поетъ весь лѣсъ, на разные голоса, и ни за что нельзя было догадаться, что это онъ самъ свищетъ. Вообще, онъ былъ такой искусникъ по этой части, что самъ Маккъ останавливался и слушалъ его. Наконецъ, Маккъ и пристроилъ его у себя на мельницѣ, чтобы всегда имѣть его подъ рукой въ качествѣ Сирилундской достопримѣчательности.

II

Я уже пробылъ нѣкоторое время у Гартвигсена, какъ вдругъ однажды встрѣтилъ по дорогѣ въ лавку самого Макка съ какой-то чужой дамой. На ней была песцовая кофточка, надѣтая на распашку, такъ какъ пахло уже весной. Я таки успѣлъ поотвыкнуть отъ молодыхъ дамъ и, кланяясь ей и разглядывая ея доброе лицо, невольно сказалъ про себя: какая славная! Съ виду ей было далеко за двадцать; росту она была высокаго, съ русыми волосами и яркими губами. Она взглянула на меня совсѣмъ какъ сестра, такимъ свѣтлымъ, невиннымъ взглядомъ.

Я все ходилъ и думалъ о ней, а когда разсказалъ о своей встрѣчѣ Гартвигсену, онъ сразу сказалъ:

— Это Роза. Красива она, по вашему?

— Да.

— Это Роза. Значитъ, опять пріѣхала.

Я не хотѣлъ показаться любопытнымъ и замѣтилъ только: — Да, она красива. И не похожа на здѣшнихъ.

Гартвигсенъ отвѣтилъ:

— Она и не здѣшняя. Впрочемъ, не издалека; изъ сосѣдняго прихода. Теперь въ гостяхъ у Макка.

Потомъ старая стряпуха Гартвигсена поразсказала мнѣ еще кое-что о Розѣ. Она была дочь сосѣдняго пастора, была недолго замужемъ, а теперь осталась одна; мужъ уѣхалъ куда-то на югъ. Одно время Роза была также помолвлена съ Гартвигсеномъ, и все ужъ было готово къ свадьбѣ, какъ вдругъ она взяла да вышла за другого. Всѣ тогда диву дались.

Я замѣтилъ, что Гартвигсенъ съ нѣкотораго времени сталъ одѣваться тщательнѣе и больше держаться по господски. — Говорятъ, Роза пріѣхала, — сказалъ онъ мимоходомъ работницѣ.

Разъ мы отправились вмѣстѣ въ Сирилундъ. Въ сущности, ни мнѣ, ни ему не за чѣмъ было туда итти, но онъ сказалъ мнѣ:- Вамъ не надо-ли чего въ лавкѣ?

— Нѣтъ… Ахъ, да, пожалуй, надо бы гвоздей и штифтиковъ.

Особы, ради которой мы собственно пошли въ лавку, мы, однако, тамъ не встрѣтили. Когда я запасся гвоздями, Гартвигсенъ спросилъ:- А штифтикокъ вамъ развѣ не нужно для картинъ?

— Да, для рамокъ.

— Пожалуй, и еще что понадобится для рамокъ? Вы не торопитесь, сообразите.

Я смекнулъ, что ему хочется протянуть время, и сталъ набирать всякихъ мелочей. Гартвигсенъ тѣмъ временемъ стоялъ, посматривая на дверь. Наконецъ, онъ оставилъ меня и отправился въ контору. Такъ какъ онъ былъ совладѣлецъ Макка, да къ тому же богачъ, то и вошелъ въ контору, даже не постучавшись; но кромѣ него, пожалуй, никто другой не позволялъ себѣ этого.

Пока же я стоялъ у прилавка, вошла та, кого мы искали. Она, вѣрно, увидала, какъ прошелъ Гартвигсенъ, и хотѣла повидаться съ нимъ. Проходя по лавкѣ, она взглянула мнѣ прямо въ глаза, и щеки у меня такъ и запылали. Она прошла за прилавокъ и стала искать что-то на полкахъ. Она была такая высокая, статная и такъ бережно перебирала руками товары, лежавшіе на полкахъ. Я долго смотрѣлъ на нее. Въ ней было что-то, напоминавшее молодую мать.

Только бы Гартвигсенъ поскорѣе вышелъ изъ конторы, — подумалъ я. А онъ какъ разъ и вышелъ и поздоровался съ Розой. Особеннаго волненія не было замѣтно ни у него, ни у нея, даромъ что они когда-то были женихомъ и невѣстой. Онъ такъ спокойно подалъ ей руку, и она не покраснѣла, не смутилась отъ этой встрѣчи.

— Опять въ нашихъ краяхъ? — спросилъ онъ.

— Да, — отвѣтила она.

Она снова повернулась къ полкамъ и продолжала искать что-то. Наступило молчаніе. Затѣмъ она сказала, не глядя на него:

— Я не для себя тутъ роюсь; кое-что нужно для дома.

— Вотъ какъ?

— Да, да; я опять тутъ распоряжаюсь за прилавкомъ, какъ въ старину. Но я не украду ничего.

— Вы шутите, — сказалъ онъ, задѣтый.

Я подумалъ: на мѣстѣ Гартвигсена я бы не сталъ тутъ торчать. А онъ все стоялъ. Видно, внутри у него все-таки еще шевелилось что-то, разъ онъ сразу не сорвался съ мѣста и не ушелъ. Но тогда почему бы ему самому не зайти за прилавокъ и не предложить отыскать ей то, что она искала? Вѣдь онъ полный хозяинъ тутъ. А онъ стоялъ рядомъ со мной у прилавка, словно покупатель. Впрочемъ, приказчики, и Стенъ, и Мартинъ, не смѣли въ его присутствіи разговаривать иначе, какъ шепотомъ, — такъ страшно онъ былъ богатъ и вдобавокъ ихъ хозяинъ.

— Со мной пріѣзжій студентъ, — сказалъ Гартвигсенъ Розѣ. — Такъ вотъ ему очень хотѣлось бы, чтобы вы какъ-нибудь зашли сыграть намъ. У меня вѣдь все стоитъ та музыка.

— Я не играю при чужихъ, — отвѣтила она, качая головой.

Гартвигсенъ долго молчалъ и, наконецъ, сказалъ:- Да, да; я такъ спросилъ только. — А вы, вѣрно, теперь готовы? — обернулся онъ ко мнѣ.

— Да.

— Право-же, я не могу играть на томъ инструментѣ,- сказала вдругъ Роза. — Но, если вы… Можетъ быть, вы зайдете въ комнаты?

И мы пошли всѣ трое въ покой Макка. Тамъ стояло новое дорогое фортепьяно, на которомъ Роза и сыграла. Она очень старалась; видно, ей хотѣлось загладить свою несговорчивость. Окончивъ, она сказала:- Вотъ и все.

Гартвигсенъ, однако, усѣлся и совсѣмъ не собирался уйти. Маккъ вошелъ, былъ пораженъ, увидавъ гостей, но выказалъ большую любезность и угостилъ насъ виномъ и пирожнымъ. Потомъ онъ провелъ меня по комнатѣ, показывая рисунки, чудесныя гравюры и картины. Гартвигсенъ тѣмъ временемъ сидѣлъ и бесѣдовалъ съ Розой. Говорили они о чемъ-то такомъ, о чемъ я еще не слыхалъ, о какой-то дѣвочкѣ Мартѣ, дочкѣ Стена приказчика, которую Гартвигсенъ собирался взять къ себѣ, если Роза согласна.

— Нѣтъ, я не согласна, — заявила Роза.

— Подумай хорошенько, — отозвался вдругъ Маккъ. Тутъ Роза расплакалась и сказала:- Что вы хотите сдѣлать со мной?

Гартвигсену стало не по себѣ, и онъ принялся уговаривать Розу:- Вы пріучили ребенка присѣдать. У меня и не было на умѣ ничего другого… Я просто хотѣлъ взять дѣвочку потому, что вы пріучили ее къ разнымъ хорошимъ манерамъ. О чемъ же тутъ плакать?

— Да Богъ съ вами, возьмите дѣвочку. Но я-то не могу переѣхать къ вамъ! — вырвалось у Розы.

Гартвигсенъ долго думалъ, потомъ сказалъ:- Нѣтъ, я не могу взять ребенка безъ васъ.

— Разумѣется! — поддержалъ Маккъ.

Роза махнула рукой и вышла изъ комнаты.

III

Стали прибывать домой рыбаки съ Лофотенъ на большихъ судахъ и лодкахъ; съ бухты неслись пѣсни и крики; солнце сіяло; пришла весна. Гартвигсенъ сначала ходилъ въ глубокой задумчивости, но, когда пришли суда, онъ совсѣмъ захлопотался съ рыбой, и на душѣ у него, какъ видно, полегчало. Розы я не встрѣчалъ больше.

Зато я познакомился съ интереснымъ субъектомъ, смотрителемъ маяка. Звали его Шёнингъ, и когда-то онъ былъ капитаномъ корабля. Я встрѣтилъ его разъ послѣ обѣда, гуляя по прибрежнымъ утесамъ, куда пришелъ посмотрѣть на птицъ. Онъ сидѣлъ себѣ на камнѣ безъ всякаго дѣла. Когда я подошелъ, онъ долго разсматривалъ меня, какъ чужого человѣка, а я въ свою очередь разглядывалъ его.

— Вы что тутъ? — спросилъ онъ.

— Хожу да на птицъ смотрю, — отвѣтилъ я. — Не дозволено развѣ?

Онъ ничего не сказалъ, и я прошелъ дальше. Когда я вернулся, онъ все сидѣлъ на томъ же мѣстѣ.

— Разъ птицы сѣли на яйца, нельзя мѣшать имъ, — сказалъ онъ. — Чего вы тутъ расхаживаете?

Я въ свою очередь спросилъ:- А вы чего тутъ сидите?

— Эхъ, молодой человѣкъ! — сказалъ онъ, подымая кверху ладонь. — Чего я тутъ сижу? Я сижу да иду въ ногу съ своей жизнью. Такъ то!

Видно, я улыбнулся на это, потому что онъ тоже улыбнулся какою-то блѣдной, увядшей улыбкой и продолжалъ:

— Я сказалъ себѣ сегодня: ну, покажи же, что начинаешь играть роль въ комедіи собственной жизни. Ладно, отвѣтилъ я себѣ и вотъ усѣлся тутъ.

Какой чудакъ! Я еще не зналъ смотрителя и подумалъ, что онъ просто шутитъ.

— Это вы живете у Гартвигсена? — спросилъ онъ затѣмъ.

— Да.

— Ну, такъ вы не кланяйтесь ему отъ меня.

— Вы его не долюбливаете?

— Да. Эти несмѣтныя богатства подъ нашими ногами принадлежали когда-то ему. Вы стоите сейчасъ на серебрѣ, которому цѣна милліонъ, и все это принадлежало Гартвигсену. А онъ взялъ да продалъ все и сталъ ничтожествомъ.

— Развѣ Гартвигсенъ не богатый человѣкъ?

— Нѣтъ. Если ему вздумается раскошелиться на приличную одежду, такъ останется какъ разъ на кашу; вотъ и все.

— Такъ это вы открыли эти богатства и все-таки не пожелали сами купить ихъ за безцѣнокъ? — спросилъ я.

— На что мнѣ богатства? — отвѣтилъ онъ. — Обѣ мои дочери хорошо пристроены замужъ, а сынъ мой Эйнаръ скоро умретъ. Что же до насъ съ женой, то намъ не съѣсть больше того, что мы ѣдимъ. По вашему, вѣрно, я необычайно глупъ?

— Нѣтъ, вы навѣрно умнѣе, чѣмъ я могу судить съ виду.

— Именно! — сказалъ смотритель. — И кромѣ того: съ жизнью надо поступать, какъ съ женщиной. Не полагается развѣ ухаживать за женщиной и уступать ей во всемъ? Надо уступать, уступать и отказываться отъ всякихъ благъ.

Въ бухтѣ показался почтовый пароходъ; на пристани собралось много народа, а въ Сирилундѣ да и на пристани были подняты флаги. На пароходѣ игралъ оркестръ нѣмецкихъ музыкантовъ; мѣдныя трубы ихъ такъ и сверкали на солнцѣ. Я различилъ на пристани Макка, его ключницу, Гартвигсена и Розу, но они не махали никому платками, и съ парохода никто не махалъ имъ.

— Въ честь кого же эти флаги? — спросилъ я смотрителя.

— Въ честь васъ, меня, — почемъ я знаю? — равнодушно бросилъ онъ. Но я видѣлъ, что глаза у него оживились, и ноздри раздулись при видѣ блестящихъ трубъ и при звукахъ музыки.

Я пошелъ, а онъ остался сидѣть, погруженный въ свои мысли. Вѣрно, ему наскучили мои разспросы и я самъ. Да, вотъ ужъ подлинно: все уступалъ да уступалъ и далъ жизни провести себя за носъ! думалъ я. Два раза я оглядывался на него; онъ все сидѣлъ, не двигаясь съ мѣста, сгорбившись въ своей сѣрой курткѣ и въ измятой шляпѣ, со свисшими на всѣ стороны полями.

Я направился къ пристани и узналъ, что съ парохода должна была высадиться дочь Макка. Она была замужемъ за финскимъ барономъ и минувшей зимой овдовѣла, оставшись съ двумя дѣтьми.

Вдругъ Роза принялась махать платкомъ, и какая-то дама на пароходѣ замахала въ отвѣтъ. Маккъ этимъ не занимался, но очень заботливо кричалъ гребцамъ почтовой лодки, направлявшейся къ пароходу:- Постарайтесь благополучно высадить баронессу съ дѣтьми!

Стоя на пристани, я смотрѣлъ на Гартвигсена и на Розу и невольно дивился, какъ это она была его невѣстой, а вышла замужъ за другого. Гартвигсенъ былъ такой высокій, крѣпкій мужчина, съ умнымъ и добрымъ лицомъ, къ тому же человѣкъ богатый и готовый всякому помочь въ нуждѣ, такъ что нельзя было сказать про него ничего худого. Что же могла имѣть противъ него Роза? На вискахъ у него, правда, уже пробивалась сѣдина, но волосъ была цѣлая копна, и когда онъ смѣялся, то показывалъ полный ротъ крупныхъ и крѣпкихъ желтоватыхъ зубовъ. Вѣрно, у Розы были какія-нибудь внутреннія побужденія, скрытыя отъ глазъ другихъ.

Баронесса высадилась съ двумя дочками. У нея была высокая, тонкая фигура, а лицо пряталось подъ густой вуалью, которой она не подняла, даже здороваясь съ отцомъ. Они и не поцѣловались и вообще не выказали никакой радости при свиданіи. Но когда баронесса заговорила съ Розой, то нѣсколько оживилась, и въ голосѣ ея послышались красивыя, бархатистыя грудныя ноты.

Почтовая лодка доставила съ парохода на берегъ еще одного пріѣзжаго господина. Когда онъ высадился, обнаружилось, что онъ совсѣмъ пьянъ и врядъ ли въ состояніи различать что-либо. И Маккъ, и Гартвигсенъ раскланялись съ нимъ, а онъ едва могъ кивнуть въ отвѣтъ, не говоря уже о томъ, чтобы приподнять шапочку. Я узналъ, что онъ былъ англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, пріѣзжавшій сюда каждый годъ ловить лососей въ большой рѣкѣ сосѣдняго прихода. Этотъ самый господинъ и купилъ у Гартвигсена его серебряныя горы за крупную сумму. Онъ взялъ себѣ носильщика и ушелъ съ пристани.

Я держался въ сторонкѣ, какъ чужой всѣмъ;. я не хотѣлъ никому мѣшать; но, когда Маккъ со своей компаніей направился къ усадьбѣ, я поплелся за ними. У поворота къ дому Гартвигсена, баронесса остановилась поговорить съ нимъ, сняла при этомъ перчатку и протянула руку также мнѣ. Рука была длинная, тонкая, а пожатіе удивительно мягкое.

Попозже вечеромъ я увидалъ на песчаной отмели бухты двухъ дѣвочекъ баронессы. Онѣ стояли, нагнувшись и опираясь руками о колѣнки, и что-то разглядывали на пескѣ. Дѣти были здоровенькія, свѣженькія, но такъ близоруки, что не могли ничего разглядѣть, не пригнувшись къ самой землѣ. А разглядывали они мертвую морскую звѣзду, и я поразсказалъ имъ кое-что про это рѣдкое созданьице, котораго онѣ раньше не видывали. Потомъ я прошелся съ дѣвочками вдоль скалъ, называя имъ имена разныхъ птицъ и показывая водоросли. Все было для нихъ ново.

IV

Въ сущности, работа моя была окончена, но Гартвигсену не хотѣлось отпускать меня. Со мною ему было веселѣе, — говорилъ онъ. Картинка моя ему понравилась; на ней было изображено все — и домъ, и сарай, и голубятня; но онъ полагалъ, что, когда дѣло подвинется къ лѣту, слѣдовало бы подрисовать зеленый фонъ, изобразивъ общественный лѣсъ, исчезающій вдали, у горъ, въ фіолетовой дымкѣ. Но тогда приходилось измѣнить и холодноватый тонъ воздуха, да и самые оттѣнки красокъ строеній. — А пока займитесь Фунтусомъ, — сказалъ Гартвигсенъ.

Я сѣлъ въ лодку и сталъ грести къ шкунѣ. День былъ ясный; всѣ суда стояли на якоряхъ: шла промывка рыбы, которую мало-по-малу раскладывали на сушильныхъ площадкахъ. Пріѣзжій англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, стоялъ на берегу и, опираясь на свое длинное удилище, наблюдалъ за работой. Говорятъ, что такимъ же образомъ простоялъ онъ цѣлыхъ два дня и въ прошломъ году. Онъ не глядѣлъ ни на кого изъ людей въ этой сутолокѣ; онъ смотрѣлъ только, какъ промываютъ рыбу, и время отъ времени, на глазахъ у всѣхъ, вынималъ изъ дорожной сумки бутылку и отпивалъ нѣсколько здоровыхъ глотковъ прямо изъ горлышка. Затѣмъ опять стоялъ, вытаращивъ глаза.

Я со своей лодки набрасывалъ карандашомъ шкуну и большіе баркасы, въ которые разгружали шкуну. Пріятная работа, и когда она мнѣ удается, я бываю счастливъ. Утромъ-же я заходилъ въ Сирилундскую лавку и унесъ оттуда впечатлѣніе, совсѣмъ особаго рода, которое надолго оставило во мнѣ пріятное чувство. Роза, вѣрно, сейчасъ же позабыла обо всемъ, но я помню. Я открылъ ей дверь и подержалъ, пока она не прошла, а Роза взглянула на меня и сказала: «Спасибо!» Вотъ и все.

Да, вотъ и все; и теперь тому минуло уже лѣтъ пятнадцать.

Заливъ былъ такъ глубокъ, блестящъ и совершенно неподвиженъ; но каждый разъ, какъ со шкуны сбрасывали на баркасы пару соленыхъ тяжелыхъ тресковыхъ тушъ, баркасы чуть осѣдали и разгоняли отъ себя по водѣ тонкую рябь. Мнѣ хотѣлось бы срисовать и эту рябь, и скользившія по водѣ красивыя тѣни отъ пролетавшихъ морскихъ птицъ. Тѣни эти были словно налетъ отъ дыханія на бархатъ. Въ самой глубинѣ залива взлетѣла кайра и понеслась, скользя надъ самою водяной гладью, мимо всѣхъ островковъ въ открытое море. Она словно чертила по воздуху прерывистую линію; ея длинная, несгибающаяся шея производила впечатлѣніе желѣзной; словно кто пустилъ стрѣлу изъ лука. А тамъ, гдѣ птица исчезла, на водяной глади какъ разъ заигралъ дельфинъ, словно кувыркаясь на толстомъ бархатномъ коврѣ. Какъ все это было красиво!

Дѣти баронессы прибѣжали на отмель и стали окликать меня. Я подъѣхалъ и забралъ ихъ въ лодку. Дѣвочки сами не видѣли меня, но узнали отъ другихъ, гдѣ я, вотъ и начали звать меня по имени, которое узнали отъ меня при первомъ же знакомствѣ. Онѣ принялись близорукими глазами разсматривать мой рисунокъ, и старшая разсказала, что она тоже умѣетъ рисовать города. Непривычное движеніе въ лодкѣ укачало младшую, которой было всего пять лѣтъ, и я, разостлавъ на кормѣ свою куртку, уложилъ дѣвочку и сталъ тихонько напѣвать надъ ней, пока она не уснула. У меня у самого когда-то была сестренка.

Потомъ мы принялись болтать со старшей дѣвочкой. Она вставляла въ разговоръ шведскія слова и вообще могла, если хотѣла, совсѣмъ чисто говорить по шведски, но обыкновенно говорила на языкѣ матери. Она разсказывала, что мама ея всегда въ пасхальное утро давала имъ смотрѣть сквозь желтый шелковый платокъ на солнышко — какъ оно играетъ отъ радости, что Христосъ воскресъ. А здѣсь въ этихъ краяхъ солнышко тоже играетъ?

Младшая крѣпко спала.

Спустя добрый часъ, я повезъ дѣтей обратно. Дорогой сестра разбудила спящую: — Проснись же, Тонна! — Тонна, наконецъ, проснулась, но не сразу сообразила, гдѣ она, и осталась лежать; потомъ надулась на сестру, которая смѣялась надъ ней, и вдругъ встала во весь ростъ, такъ что мнѣ пришлось осадить ее. Я взялъ свою куртку; на отмели стояла баронесса и кричала намъ. Тонна и Алина съ восторгомъ кинулись сообщать ей о своемъ катаніи на лодкѣ; но Тонна не хотѣла и слышать о томъ, что она будто-бы заснула.

Тутъ же стояла Роза, а немного погодя пришелъ и Гартвигсенъ; онъ собирался ѣхать на сушильныя площадки. Насъ собралась на мыскѣ цѣлая компанія. Баронесса поблагодарила меня за мои разсказы дѣтямъ о морской звѣздѣ и о птицахъ, а затѣмъ повернулась къ Гартвигсену и все время говорила съ нимъ. Роза стояла молча, прислушиваясь къ ихъ разговору. Потомъ изъ вѣжливости пожелала взглянуть на мой рисунокъ. Но я замѣтилъ, что она при этомъ не переставала прислушиваться къ бесѣдѣ баронессы съ Гартвигсеномъ.

— У васъ тутъ большія перемѣны, — болтала баронесса. — А я когда-то была влюблена въ васъ, Гартвигсенъ… Это я-то, теперь вдовица за тридцать, съ кучей дочерей!..

Въ бѣломъ платьѣ она казалась еще выше и тоньше и повертывалась всѣмъ станомъ то вправо, то влѣво, не перемѣняя положенія ногъ. Лицо у нея было некрасивое, маленькое и смуглое; надъ верхней губой словно легла тѣнь; но голова была красива. Она сняла шляпу.

— Съ кучей дочерей! — засмѣялся Гартвигсенъ. — Всего-то двѣ.

— И обѣ лишнія, — сказала она. Гартвигсенъ, туговатый на соображеніе и добродушный, повторилъ: — Значитъ, всего двѣ… пока. Ха-ха! Ну, что еще будетъ впереди.

Баронесса разсмѣялась. — Однако, у васъ славныя надежды на мой счетъ! — у Розы легла морщинка поперекъ носа, и я спросилъ ее, чтобы только сказать что-нибудь:- Я бы предпочелъ не раскрашивать своего рисунка; я не такъ хорошо владѣю красками. Какъ по вашему, не оставить ли мнѣ рисунокъ, какъ онъ есть?

— Вотъ именно; и я такъ думаю, — отвѣтила она разсѣянно, снова прислушиваясь къ болтовнѣ баронессы.

Я уже привелъ кое-что изъ этой болтовни. Но баронесса наговорила еще много разныхъ милыхъ вещей, и я, пожалуй, выставляю ее въ ложномъ свѣтѣ, вырывая нѣкоторыя ея слова изъ общей связи. Сболтнувъ же что-нибудь неладное, она растерянно улыбалась и смотрѣла такъ безпомощно. Ей не хорошо жилось, и сама она, пожалуй, не была хорошимъ человѣкомъ, но, видимо, была несчастна. Все тѣло у нея было такое мягкое, такъ и перегибалось во всѣ стороны. Вдругъ она взяла и сложила руки надъ головой; вышло какъ будто она, стоя въ воротахъ, разговаривала съ кѣмъ-то на улицѣ. Это было очень красиво.

V

Гартвигсена пригласили въ Сирилундъ на обѣдъ въ честь баронессы, и посланный просилъ его захватить съ собой и меня. Зная, что у меня нѣтъ подходящей одежды, я предпочелъ не ходить. Гартвигсенъ былъ того мнѣнія, что я одѣтъ достаточно хорошо, но я то лучше его понималъ приличія; всему научили меня въ моей доброй семьѣ.

Гартвигсенъ рѣшилъ разодѣться для баронессы самымъ изысканнымъ образомъ. Онъ когда-то купилъ себѣ въ Бергенѣ фрачную пару для своей свадьбы, и вотъ обновилъ ее теперь въ первый разъ; но она къ нему не шла. И, пожалуй, не слѣдовало бы ему какъ разъ теперь надѣвать это платье, разъ оно было знакомо Розѣ. Но Гартвигсенъ, видно, и не подумалъ ни о чемъ такомъ.

Онъ было предложилъ мнѣ свое праздничное платье, но всѣ его вещи были мнѣ слишкомъ велики, такъ какъ я былъ куда худощавѣе. Тогда Гартвигсену пришла мысль, что я могъ бы надѣть одну изъ его куртокъ поверхъ своей.

— Тогда вы сразу станете повиднѣе, — сказалъ онъ.

Послѣ я узналъ, что въ этихъ краяхъ въ обычаѣ надѣвать на себя, ради парада, по двѣ куртки, даже въ теплые лѣтніе дни.

Когда Гартвигсенъ ушелъ, я побродилъ немножко по отмели, потомъ вернулся и засѣлъ въ одиночествѣ, почиталъ, осмотрѣлъ свое ружье… Тутъ въ дверь неожиданно постучали, и вошла Роза.

При мнѣ она еще ни разу не бывала здѣсь, такъ что я всталъ и принялъ ее съ нѣсколько озадаченнымъ видомъ. Оказалось, что ей поручили зайти за мной и привести меня въ Сирилундъ. Разъ она такъ побезпокоила себя, мнѣ не приходилось ломаться. Я извинился за свое одѣяніе и сейчасъ же вышелъ оправиться немножко. А Роза, какъ вошла, сразу стала озираться, внимательно разглядывая, какъ устроился Гартвигсенъ. Вернувшись въ горницу, я засталъ ее врасплохъ, — она прибирала въ буфетѣ.

— Извините, — сказала она въ полномъ смущеніи. — Я только хотѣла… Я просто…

И мы отправились въ Сирилундъ.

Помню, на обѣдѣ присутствовали двѣ-три купеческія четы съ дальнихъ шхеръ. На мужчинахъ было надѣто по двѣ куртки, на женахъ тоже наверчено много. Явились и смотритель маяка съ женою, и родители Розы, пасторъ и пасторша Варфодъ изъ сосѣдняго прихода. Пасторъ былъ мужчина рослый, сильный и красивый; страстный охотникъ и звѣроловъ. Мы съ нимъ разговорились о лѣсахъ и скалахъ, и онъ пригласилъ меня къ себѣ.

— Вотъ приходите какъ-нибудь вмѣстѣ съ Розой, когда она пойдетъ домой черезъ общественный лѣсъ, — сказалъ онъ.

Маккъ сказалъ небольшую рѣчь по поводу возвращенія дочери въ родной домъ. Многіе люди сыплютъ громкими словами, а толку никакого; рѣчь Макка была спокойна и немногословна, но впечатлѣніе произвела. Онъ былъ человѣкъ вышколенный, говорилъ и дѣлалъ, что полагалось, ни меньше, ни больше. Дочь сидѣла, глядя неподвижнымъ взоромъ куда-то мимо всѣхъ насъ; такъ вотъ глядитъ лужица въ лѣсу. У нея какъ будто ни отъ чего не становилось теплѣе на душѣ. А что у нея были за невѣроятнѣйшія замашки! Словно она выросла въ кухнѣ и съ тѣхъ поръ не могла отучиться отъ своихъ дурныхъ привычекъ. Но, конечно, она продѣлывала все это просто изъ пренебреженія къ намъ; мы положительно какъ бы не существовали для нея. Хочу сейчасъ отмѣтить нѣкоторыя изъ ея удивительныхъ выходокъ; право, это была какъ будто цѣлая система невоспитанности, а между тѣмъ вѣдь она была баронесса. Первымъ дѣломъ она принялась спичкой выковыривать грязь изъ-подъ ногтей. Пасторъ увидалъ это и поскорѣе отвелъ глаза въ другую сторону. За ѣдой она раскладывала оба локтя на столѣ, набивала себѣ полный ротъ, а когда пила, то даже мнѣ, на другомъ концѣ стола, было слышно, какъ вино булькало у нея по пути въ желудокъ. Затѣмъ она сразу крошила у себя на тарелкѣ весь кусокъ мяса прежде, чѣмъ начать ѣсть. Когда же подали сыръ, я замѣтилъ, что она безпрестанно, по мѣрѣ того, какъ откусывала отъ своего куска хлѣба, снова намазывала его масломъ, да еще какъ разъ то мѣсто, гдѣ сейчасъ откусила. Нѣтъ, никогда я не видывалъ такихъ дурныхъ манеръ у себя дома! А, наѣвшись, она сидѣла, отдуваясь и даже слегка отрыгая, словно пища просилась обратно.

Послѣ обѣда она разговаривала съ Гартвигсеномъ, и я слышалъ, какъ она безо всякаго стѣсненія разсказывала, что вспотѣла за столомъ. Я сразу приписалъ такую чрезмѣрную естественность съ ея стороны тому, что ей недоставало здѣсь хорошаго общества. Гартвигсенъ, по своему невѣдѣнію, тоже позволялъ себѣ въ ея присутствіи многое, что могло бы задѣть ее; но не задѣвало. Въ комнатѣ по угламъ стояли четыре колонки съ большими серебряными купидонами, которые держали подсвѣчники. Гартвигсенъ таинственно и шепнулъ баронессѣ:- Какъ вижу, ангелочки-то опять спустились! — да,- отвѣтила со смѣхомъ баронесса, — мой старикашка-папаша украсилъ было ими свою кровать, но тамъ не мѣсто бѣленькимъ ангельчикамъ!

Да, она умѣла таки выразиться достаточно ясно! Но я никакъ не могъ понять, зачѣмъ ей понадобилось такъ грубо подчеркивать свое пренебреженіе нами?

Я разговорился съ дѣтьми; они были моимъ прибѣжищемъ и развлеченіемъ; дѣвочки показывали мнѣ свои рисунки и книжки, потомъ мы сыграли на шашечной доскѣ въ гуська. Время отъ времени я прислушивался также къ разговору купцовъ съ Маккомъ. Какъ они старались угодить ему!

Кофе подали на большой верандѣ, а къ кофе ликеръ; тутъ ни въ чемъ не было недостатка. Маккъ со всѣми былъ крайне любезенъ. Мужчинамъ предложены были трубки съ длинными чубуками, а женщины сидѣли смирно по угламъ, прислушиваясь къ рѣчамъ мужей и время отъ времени перешептываясь между собой.

Гартвигсенъ тоже взялъ себѣ трубку и стаканчикъ. Вино, выпитое за столомъ, подбодрило его, а ликеръ окончательно развязалъ ему языкъ. Ему, видно, хотѣлось показать этимъ обывателямъ съ дальнихъ шхеръ, что онъ не стѣсняется въ домѣ у Макка, а самъ беретъ любую трубку и садится, гдѣ ему вздумается, какъ будто выросъ въ этой обстановкѣ. Настоящій ребенокъ! Только онъ одинъ и явился во фракѣ; но это его не стѣсняло, и онъ время отъ времени самодовольно обмахивалъ лацканы. Но хоть онъ и былъ компаньонъ Макка, да къ тому же страшно богатъ, все-таки мелкіе торговцы питали больше почтенія къ самому Макку.

— Что касается цѣнъ на муку и зерно, — говорилъ Гартвигсенъ, — то вѣдь мы забираемъ весь товаръ франко. Руссакъ всегда готовъ продать, лишь бы заполучить денежки, и мы ампортируемъ хлѣбъ въ любое время, круглый годъ.

Одинъ изъ купцовъ посмотрѣлъ на Макка, перевелъ глаза на Гартвигсена и вѣжливо переспросилъ:

— Такъ, — но цѣны то не всегда одинаковы; когда же вы покупаете всего выгоднѣе?

Тутъ Маккъ какъ разъ замѣтилъ, что смотритель маяка еще не выходилъ изъ столовой, и сейчасъ же пошелъ туда, чтобы пригласить его къ кофе на веранду.

По уходѣ Макка, Гартвигсенъ объяснилъ купцу все на свой ладъ:

— Въ такой большой странѣ, какъ Россія, столько всякихъ причинъ, отъ которыхъ цѣны на хлѣбъ мѣняются. Въ мокрый годъ дожди за дождями, всякія тамъ наводненія, дороги размоетъ; какъ мужику ѣхать въ городъ съ хлѣбомъ? Ну, въ Архангельскѣ цѣны сейчасъ въ гору.

— Замѣчательно! — сказалъ купецъ.

— Такъ, къ примѣру, съ ячменемъ, — тараторилъ Гартвигсенъ, — а по той же причинѣ, какъ я сказалъ, и съ рожью.

Но онъ еще больше разошелся, когда къ столу подсѣла баронесса.

— Мы получаемъ депеши. Чуть только зерно и рожь и прочій товаръ начнетъ подыматься, значитъ, аккуратъ надо покупать.

Гартвигсенъ былъ человѣкъ совсѣмъ неученый, но въ немъ было столько добродушія и непритязательности, что бесѣда у него всегда клеилась. Но, если ему некого было стѣсняться, онъ становился все самоувѣреннѣе, забывалъ слѣдить за своей рѣчью и говорилъ совсѣмъ, какъ его простые односельчане. Главный его собесѣдникъ, купецъ съ дальнихъ шхеръ, такъ вѣжливо его разспрашивавшій, сказалъ опять:

— Да, да; вы вѣдь тутъ надъ всѣми нами скипертъ держите.

Въ присутствіи баронессы взглядъ Гартвигсена на вещи, однако, сразу сталъ шире.

— Ну, кто поѣздилъ по бѣлу-свѣту да повидалъ кое-что, видалъ Бергенъ и все такое, тотъ этого не скажетъ про себя.

— О! — сказалъ другой купецъ и покачалъ головой, давая понять; что Гартвигсенъ большой шутникъ.

Баронесса тоже покачала головой и, повернувшись къ нему всѣмъ лицомъ, сказала:- Нѣтъ, Гартвигсенъ, тутъ и спору нѣтъ, что скипетръ у васъ.

— Ну, что вы, — возразилъ онъ скромно и благодарно, но, чтобы все-таки пойти ей навстрѣчу, прибавилъ:- А я бы сказалъ вамъ, что въ Бергенѣ тысячи такихъ молодцовъ, какъ я.

— О! — опятъ воскликнулъ купецъ, не видя конца шуткамъ Гартвигсена.

Роза стояла въ горницѣ. Я подошелъ къ ней и обратилъ ея вниманіе на стаканчикъ краснаго вина, который она, не допивъ, поставила на столъ. Горница была такая просторная, пустая, и въ самой глубинѣ ея на столѣ виднѣлся одинокій стаканъ, — такой густо-алый, одинокій и словно пылающій.

— Да, — только и отвѣтила Роза, думая совсѣмъ о другомъ. Она, видимо, уже ревновала къ своей подругѣ, баронессѣ, и серьезно подумывала переселиться къ Гартвигсену хозяйничать. Она то кружила около кофейнаго стола на верандѣ, то опять уходила въ горницу, не зная покоя.

Гартвигсенъ обратилъ на нее благосклонный взглядъ:

— Присаживайтесь, Роза! Не угодно-ли? Спровадимъ время за стаканчикомъ!

Она улыбнулась, и видно было, что съ ней произошло чудо, — она влюбилась въ Гартвигсена.

Роза присѣла къ столу, а я сталъ прогуливаться по верандѣ и около, потомъ пошелъ побродить по двору. И тамъ было на что поглядѣть. Черезъ нѣкоторое время я опять вернулся. На столѣ стоялъ уже пуншъ. Маккъ почти совсѣмъ не пилъ, Гартвигсенъ почти столько же, но оба усердно чокались съ гостями. И настроеніе было уже иное. Одинъ изъ купцовъ все спрашивалъ у другого: который часъ? Вопрошаемый старался перемѣнить разговоръ, и Маккъ тактично замѣтилъ:- Всего только три часа. — Немного погодя, купецъ опять присталъ къ своему сосѣду:- А что говорятъ твои часы? — Тотъ сидѣлъ какъ на иголкахъ и, хоть былъ человѣкъ уже немолодой, густо покраснѣлъ отъ конфуза. Настоящія дѣти эти купцы съ крайнихъ шкеръ! Купецъ щеголялъ за обѣдомъ своей волосяной часовой цѣпочкой съ золотымъ замкомъ, а часовъ-то у него и не было. И вотъ товарищу захотѣлось сконфузить его.

Тутъ мимо веранды прошелъ Крючкодѣлъ, и мы услыхали птичье щебетанье. Маккъ махнулъ ему, чтобы онъ зашелъ, и предложилъ ему стаканъ пунша и стулъ. Тотъ и посидѣлъ съ нами, представляя лѣсъ съ пѣвчими птицами, но сидѣлъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ самымъ невиннымъ видомъ разглядывая цвѣтныя стекла на верандѣ.

Потомъ Роза играла на фортепьяно въ большой комнатѣ. Но она все не могла успокоиться и то и дѣло оборачивалась къ компаніи на верандѣ. — Нѣтъ, если вы не хотите слушать, я перестану, — сказала она, наконецъ, и встала. А вся причина была въ томъ, что баронесса съ Гартвигсеномъ сидѣли близко другъ къ другу и, пожалуй, секретничали немножко.

Я опять вышелъ пройтись, захвативъ съ собой подзорную трубу, и сталъ въ нее наблюдать за работами на сушильныхъ площадкахъ.

VI

Нѣсколько дней спустя, я увидѣлъ Розу. Она шла къ пристани, но, какъ видно, не по дѣлу, а такъ, не спѣша, словно гуляя. Хочетъ встрѣтить Гартвигсена, — подумалъ я. Теперь я могъ быть спокойнымъ, что меня нѣкоторое время никто не потревожитъ дома, и я засѣлъ за одно занятіе, котораго изъ тщеславія не хотѣлъ никому открывать, — до поры до времени. Потомъ я сообщу, что это было такое.

Но мнѣ самому не хватало внутренняго спокойствія; меня взволновала прогулка Розы къ пристани, и я рѣшилъ проѣхать въ лодкѣ къ сушильнымъ площадкамъ, чтобы успокоиться. Лодка, однако, стояла у пристани. Охъ, да вѣрно потому мнѣ и понадобилось проѣхаться, что лодка стояла у пристани.

— Вотъ онъ, — сказалъ Гартвигсенъ, когда я пришелъ на пристань. — Теперь можно спросить его.

— Нѣтъ, нѣтъ, — умоляюще сказала Роза и почему-то смутилась.

Я постоялъ съ минуту, выжидая, но они больше ничего не сказали, и мнѣ некстати было задерживаться около нихъ. Я отвязалъ лодку и поѣхалъ.

Послѣ обѣда Гартвигсенъ сталъ убѣдительно просить меня остаться у него на все лѣто. У него было столько работы для меня, и, кромѣ того, онъ хотѣлъ просить меня поучить его разнымъ вещамъ, словомъ, быть для него какъ бы учителемъ и наставникомъ. Дальше онъ сообщилъ, что Роза, пожалуй, согласится переѣхать къ нему въ домъ хозяйничать, если насъ будетъ двое, и ей не придется имѣть дѣло съ одинокимъ мужчиной. Я съ удовольствіемъ обѣщалъ ему исполнить всѣ его просьбы.

Подъ вечеръ Гартвигсенъ пошелъ въ Сирилундъ и, вернувшись, долго ходилъ задумчивый. Потомъ опять надѣлъ шапку и снова отправился въ Сирилундъ.

Онъ какъ-то странно велъ себя. Вѣрно, онъ встрѣтился на этихъ прогулкахъ съ баронессой, и, пожалуй, она сказала ему кое-что такое, что такъ на него подѣйствовало. Въ половинѣ второго ночи я видѣлъ ихъ вдвоемъ на песчаной отмели. Потомъ они пошли дальше по берегу къ общественному лѣсу. Что скажетъ на это Роза? — подумалъ я.

И что такое затѣваетъ дочка Макка? Она являлась тутъ самой выдающейся персоной: баронесса въ такомъ глухомъ краю; маленькая прелестная головка на гибкомъ туловищѣ, и, кромѣ того, она, видно, обладала еще особыми скрытыми достоинствами.

Дни шли за днями, а Роза не являлась. Гартвигсенъ съ виду былъ вполнѣ равнодушенъ.

— Когда же Роза переѣдетъ? — спросилъ я и почувствовалъ, какъ сердце у меня застучало.

— Не знаю, — задумчиво отвѣтилъ Гартвигсенъ.

Я сталъ обучать его правописанію. Въ счетѣ онъ былъ твердъ и боекъ и вообще зналъ все, что ему требовалось по этой части. Внимателенъ и сообразителенъ-же онъ былъ во всемъ. Книгъ у насъ никакихъ не было, и приходилось устно разсказывать ему понемножку и жизнь Наполеона, и исторію войны Греціи за освобожденіе. Больше всего импонировалъ я ему тѣмъ, что зналъ языки и могъ прочесть всякія надписи на заграничныхъ товарахъ въ его лавкѣ, какъ-то на катушкахъ, пряжѣ и на бумажныхъ матеріяхъ, привезенныхъ изъ Англіи. Но этому онъ и самъ живо научился; голова у него не была забита, а представляла, такъ сказать, дѣвственную почву.

— А если-бы у меня была библія на еврейскомъ языкѣ, вы бы могли прочесть? — спросилъ онъ меня, и рѣшилъ купить себѣ такую библію въ Бергенѣ.

Разъ я встрѣтилъ Розу на дорогѣ. Вообще она всегда проявляла такую милую сдержанность въ обращеніи, а тутъ сама остановила меня и спросила, силясь улыбнуться:

— Ну, какъ же вы оба поживаете? Какъ устроились?

Я былъ такъ удивленъ, что отвѣтилъ напрямикъ: — Благодарю, ничего себѣ. Только вотъ васъ поджидаемъ.

— Меня? О, нѣтъ; я, вѣрно, уѣду домой, къ себѣ, на дняхъ.

— Вы не переѣдете къ намъ? — спросилъ я, взволнованный.

— Похоже, что нѣтъ, — отвѣтила она.

Ротъ у нея былъ крупный, и губы яркія; онѣ слегка дрожали, когда она улыбнулась мнѣ и пошла. Я порывался было напомнить ей, что, по приглашенію ея отца, мнѣ слѣдовало проводить ее домой, но, слава Богу, воздержался отъ этого.

Потомъ и оказалось, что я хорошо сдѣлалъ, промолчавъ. Вечеромъ Роза пришла къ Гартвигсену на домъ, и я видѣлъ, какъ ей больно было, что у нея такъ мало гордости. Впрочемъ, она зашла къ нему просто по дѣлу, — занесла ему золотой крестъ, который онъ ей подарилъ еще въ дни помолвки. Кольцо же, тоже его подарокъ, она, къ сожалѣнію, потеряла.

— Ужъ простите!

— Ничего, — отвѣтилъ Гартвигсенъ удивленно-снисходительно.

— О, нѣтъ, это ужасно нехорошо, — сказала Роза. — И потомъ я нашла еще письмо. Тоже отъ васъ. Съ Лофотенъ.

Все это было сказано раньше, чѣмъ я успѣлъ удалиться; Роза была въ такой ажитаціи и говорила, задыхаясь. Гартвигсенъ же принималъ все это удивительно хладнокровно. Направляясь къ дверямъ, я еще разслышалъ, какъ онъ сказалъ:

— Ахъ, это старое письмо! Вѣрно, оно ужасно по части знаковъ препинанія, и…

Роза пробыла у него не долго. Я видѣлъ, какъ она вышла съ опущенной головой и пошла, ничего не видя, ничего не слыша. Чего — думалъ я, — стоило ей рѣшиться на такое униженіе!

На другой день она опять пришла. Мнѣ было очень обидно за нее, да и грустно видѣть ее такой разстроенной. У нея были темные круги подъ глазами, какъ будто она не спала ночь, и губы совсѣмъ побѣлѣли.

— Нѣтъ, вамъ незачѣмъ уходить, — сказала она мнѣ и, повернувшись къ Гартвигсену, спросила:- Нашли вы кого-нибудь хозяйничать у васъ?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, не торопясь, и съ полнымъ равнодушіемъ.

— Такъ я бы, пожалуй, взялась, — сказала она.

Онъ опять не поторопился съ отвѣтомъ и съ тѣмъ же равнодушіемъ сказалъ:- Да, да; но я ещене знаю хорошенько…

— Такъ вы, пожалуй, раздумали?

Онъ, какъ видно, почуялъ, что взялъ теперь верхъ надъ нею, и вдругъ бросилъ ей грубо и безпощадно:

— Нѣтъ, это ты раздумала когда-то, коли помнишь!

Она подождала еще немножко, вся какъ-то съежилась, тихо промолвила:- Да, да, — и вышла.

Она даже не присѣла на стулъ и не отняла руки отъ дверной ручки.

Я вышелъ вслѣдъ за нею и забрался въ самую глубину сарая, всталъ тамъ на колѣни и помолился за бѣдняжку. Затѣмъ моя тревога погнала меня въ Сирилундъ, къ лавкѣ, къ мельницѣ, опять назадъ къ лавкѣ. Когда я вернулся вечеромъ домой, Гартвигсенъ сказалъ мнѣ:

— Я поѣду ночью на часокъ половить рыбу, такъ вы постерегите домъ.

Онъ шутилъ и былъ въ какомъ-то странномъ, выжидательномъ настроеніи; часто поглядывалъ на дорогу.

Я опять пошелъ въ Сирилундъ, чтобы не видѣть, какъ Гартвигсенъ поѣдетъ на ловлю. Вѣрно, онъ не одинъ поѣдетъ! Я бродилъ, какъ во снѣ.

Ночь прошла.

На другой день мы съ Гартвигсеномъ сидѣли около дома и болтали; дѣло было въ полдень; помню, что началъ накрапывать дождь. И вотъ, пришла Роза — въ третій разъ. Но за это время Гартвигсенъ успѣлъ прогулять цѣлую ночь съ баронессой. Мнѣ онъ сказалъ, что ѣдетъ ловить рыбу, а на самомъ дѣлѣ провелъ эту теплую лѣтнюю ночь въ лѣсу, на Осиновой кручѣ.

Роза подошла шаткой, невѣрной походкой. Я сразу, какъ завидѣлъ ее, даже испугался — не выпила ли она чего-нибудь крѣпкаго. Мнѣ хотѣлось въ ту минуту быть за тридевять земель оттуда, и я всталъ, какъ только она заговорила.

— Часто я къ вамъ повадилась! Что, бишь, я хотѣла сказать? Ахъ, да, — такъ въ лѣсу… на Осиновой кручѣ… да!

— Ну, и что-жъ изъ того? — вдругъ спросилъ Гартвигсенъ. — Мы посидѣли тамъ, спровадили время.

Роза криво усмѣхнулась.

— Она говоритъ, что ей за тридцать. Да, ей далеко за тридцать.

— Ну, и что-жъ изъ того, — опять повторилъ онъ. — Тебѣ какая печаль?

Роза взглянула на него, какъ бы обдумывая. Я обернулся и увидалъ, что она задумалась. Потомъ до меня долетѣли ея слова:

— Она вѣдь гораздо старше меня!

Тутъ она бросилась ничкомъ на траву и зарыдала.

VII

Двое сутокъ шелъ дождь. Треску сложили подъ навѣсы. Работы на сушильныхъ площадкахъ пріостановились. Погода была такая пасмурная, непріятная. Зато поля и луга становились все пышнѣе и волновались подъ вѣтромъ.

Маккъ предложилъ Гартвигсену включить его имя въ фирму; за это надо было лишь заплатить сколько-то. Гартвигсенъ спросилъ моего совѣта, хотя, навѣрно, и самъ уже рѣшилъ, какъ поступить. Я не имѣлъ понятія о крупныхъ торговыхъ дѣлахъ и совѣта дать не могъ. Имя Макка было старинное, всѣмъ извѣстное, что, вѣроятно, имѣло значеніе. Но съ другой стороны Гартвигсенъ внесъ въ дѣло свое частное богатство и солидность. Да и, кромѣ того, компаньонство было уже дѣломъ совершившимся.

Гартвигсенъ написалъ что-то на бумагѣ и показалъ мнѣ.

— Вотъ какъ бы мнѣ хотѣлось. Чтобы вышло совсѣмъ по иностранному.

На бумагѣ красовалось: Маккъ & Гартвичъ.

У меня сразу явилось подозрѣніе насчетъ этой перемѣны фамиліи: тутъ не обошлось безъ участія баронессы. Гартвигсенъ испытующе смотрѣлъ на меня, пока я сидѣлъ и раздумывалъ надъ бумагой. Я научилъ этого человѣка читать и писать немножко, но недостаточно, о, далеко недостаточно, а только на показъ — какъ эти часовыя цѣпочки безъ часовъ! Гартвичъ!.. Но Роза вѣдь любила его, — если приходила къ нему и такъ унижалась и плакала.

Три раза приходила она. И, когда она пришла въ третій разъ и бросилась на землю, Гартвигсена, видно, забрало за живое; въ немъ проснулось старое чувство, и къ тому же онъ, навѣрно, былъ польщенъ своей ролью господина и владыки, котораго молятъ о милости. Онъ и смиловался надъ Розой, попросилъ ее встать и войти съ нимъ въ домъ. И тамъ они поладили между собой, столковались. Вернувшись, добрый часъ спустя, я нашелъ ихъ въ полномъ согласіи. Я съ величайшимъ изумленіемъ глядѣлъ на Розу: на лицѣ ея не было больше и слѣдовъ страданія; полное довольство и спокойствіе.

— Ну, такъ ты придешь на дняхъ, — сказалъ ей Гартвигсенъ, когда она уходила.

Мнѣ же онъ ничего не сказалъ. Роза пришла, ведя за руку маленькую дѣвочку, дочку Стена Приказчика.

— Вотъ и мы! — сказала Роза, улыбаясь. Марта присѣла, какъ ее учили, подошла къ намъ, подала руку и опять присѣла. А Гартвигсенъ сказалъ обѣимъ:

— Добро пожаловать!

Въ ту же минуту кто-то остановился на дворѣ подъ окномъ и заглянулъ въ горницу. Это былъ лопарь. Роза какъ увидала его, сразу закрыла лицо рукой:- Ой!

— Да это же Гильбертъ, — успокоительно посмѣиваясь, замѣтилъ Гартвигсенъ. — Онъ тутъ вѣчно бродитъ.

Роза отвѣтила:- И каждый разъ приноситъ мнѣ несчастъе.

Гартвигсенъ вышелъ. Я остался и поболталъ съ дѣвочкой, обмѣнялся нѣсколькими словами и съ Розой, а она вдругъ, безъ всякихъ разспросовъ съ моей стороны, заговорила о лопарѣ.

— Такъ странно. Каждый разъ, какъ я переѣзжаю, онъ тутъ, какъ тутъ. И каждый разъ, какъ со мной случается что-нибудь особенное, онъ опять тутъ, какъ тутъ!

Такъ какъ она уже сказала, что эти переѣзды и случаи приносили ей несчастье, то я не хотѣлъ разспрашивать ее насчетъ этого, а попросилъ сыграть что-нибудь. Марта, которая никогда не слыхала такой музыки, подошла и застыла около Розы, широко раскрывъ глаза, и лишь время отъ времени оборачивалась на меня, словно вопрошая, слыхалъ-ли я когда подобное.

Тутъ вернулся Гартвигсенъ, тихонько присѣлъ на стулъ и сталъ слушать. Онъ словно почувствовалъ, что въ домъ его вошелъ добрый геній, такъ какъ онъ, противъ обыкновенія, снялъ шапку и держалъ ее на колѣняхъ. Время отъ времени и онъ поглядывалъ на меня, многозначительно покачивая головой и высоко подымая брови въ горделивомъ удивленіи. Онъ какъ будто больше цѣнилъ музыку на своемъ инструментѣ, чѣмъ въ домѣ Макка.

Насъ теперь образовалась цѣлая семья — четверо людей, не считая старухи, которая была оставлена приходящей прислугой для черной работы въ домѣ. Розѣ прислали изъ дому всѣ ея вещи и платья, и она поселилась у насъ совсѣмъ. Маленькая Марта спала съ ней вмѣстѣ въ ея комнаткѣ. Дни шли за днями.

Въ первое время не случалось ничего такого, что стоило бы отмѣтить. Развѣ только мои собственныя маленькія радости и горести; больше, впрочемъ, выпадало мнѣ радостей. Когда Розѣ случалось выносить подносъ, я отворялъ ей дверь и придерживалъ, пока она не пройдетъ; когда она спускалась утромъ сверху, я срывалъ съ головы шапку и кланялся. Большаго счастья я не ждалъ, да и не заслуживалъ; я вѣдь былъ здѣсь чужой. Но по вечерамъ мы часто сиживали всѣ вмѣстѣ въ большой горницѣ за бесѣдой. И если Гартвигсенъ умолкалъ, то начинала Роза или я. Но Гартвигсенъ иногда не смолкалъ цѣлый вечеръ, только чтобы не дать заговорить намъ съ Розой. Онъ былъ настоящій ребенокъ. Тогда Розѣ ничего не оставалось, какъ сыграть что-нибудь на клавесинѣ, и она играла много чудесныхъ вещей.

Ежедневное общеніе съ Розой, однако, отозвалось на этомъ человѣкѣ только тѣмъ, что онъ становился все небрежнѣе въ тонѣ и обращеніи. Это было непріятно.

— Что ты скажешь, если я опять надѣну свое кольцо на правую руку? — спросилъ онъ ее разъ, посмѣиваясь, въ моемъ присутствіи. Онъ все время носилъ гладкое золотое кольцо на безымянномъ пальцѣ лѣвой руки; должно быть, это было его старое обручальное кольцо. Теперь онъ безъ дальнѣйшихъ разговоровъ и не дожидаясь отвѣта Розы, взялъ да надѣлъ его на правую руку. Какъ будто Роза, само собой разумѣется, должна была согласиться.

— А тебѣ я куплю новое взамѣнъ того, которое ты потеряла, — продолжалъ онъ.

Она глухо отвѣтила:- Я же не могу принять никакого кольца.

Тогда Гартвигсенъ разсказалъ, что король расторгъ ея бракъ съ нѣкіимъ Николаемъ изъ кистерскаго дома. — Мы съ Маккомъ оборудовали это дѣло, — сказалъ онъ. — Само собой, мы съ Бенони дали ему отступного.

Я замѣтилъ, какъ Розу всю передернуло, и она опустилась на стулъ.

Я вышелъ изъ комнаты.

Потомъ Гартвигсенъ объяснилъ мнѣ, что онъ купилъ у мужа Розы согласіе на разводъ. Это обошлось ему въ нѣсколько тысячъ далеровъ. Но какъ только Николай получилъ денежки, такъ окончательно спился, и теперь его уже не было въ живыхъ.

«Такъ ли?» подумалъ я.

Мнѣ не было никакого удовольствія присутствовать при подобныхъ выходкахъ, и я не разъ подумалъ про себя, что не слѣдовало бы Розѣ переселяться въ этотъ домъ. Это ревность заставила ее — раздумывалъ я дальше, — ревность къ баронессѣ сломила Розу.

Но почему же эта самая баронесса такъ легко выпустила Гартвигсена изъ рукъ? Почему не продолжала свою игру съ нимъ? Она вѣдь было прибрала его къ рукамъ какъ нельзя лучше. Должно быть, тутъ что-нибудь такое скрывалось, о чемъ мнѣ невдомекъ было. Пожалуй, старикъ Маккъ зналъ суть; онъ — такая умница, настоящій орелъ! И съ какой стати было Гартвигсену платить за то, чтобы его имя попало въ фирму? О, все это, конечно, обмозговалъ Маккъ; настоящій орелъ!

Когда Роза пробыла у насъ нѣсколько недѣль, Гартвигсенъ такъ привыкъ къ ней, что совсѣмъ пересталъ слѣдить за своими словами и поступками. Навѣрно, не такъ онъ велъ себя въ первую помолвку, думалъ я. И то правда, онъ успѣлъ съ тѣхъ поръ стать богачемъ. Такъ, пожалуй, этому человѣку не во благо было богатство! Да, видно, такъ.

— Что ты скажешь на это, Роза моя? — спрашивалъ онъ, бывало, и при этомъ хлопалъ ее по спинѣ. Не стѣснялся онъ намекать и на баронессу: какъ она гуляла съ нимъ по Осиновой кручѣ, какъ призналась ему, что была влюблена въ него въ молодости. Когда же маленькой Мартѣ понадобилось кое-что изъ одежды, Гартвигсенъ сразу сказалъ Розѣ:- Хорошо, — и прибавилъ:- Тебѣ стоитъ только пойти въ лавку и записать на меня. Такъ просто и запиши: Б. Гартвичу, мануфактуры на столько-то! — и онъ съ самодовольной улыбкой повернулся ко мнѣ. Настоящій ребенокъ!

Еще одно. Онъ завидовалъ Макку, что Крючкодѣлъ попалъ къ нему, что этотъ бѣднякъ съ птичьимъ горлышкомъ обратился за пристанищемъ къ Макку, а не къ нему, Гартвигсену. Крючкодѣлъ былъ въ глазахъ Гартвигсена такой молодецъ, какихъ мало. На дняхъ его поймали въ овинѣ съ Якобиной, по прозвищу Брамапутрой; поймалъ ихъ самъ мужъ ея, Оле Человѣчекъ. И все дѣло было ясно, какъ на ладони. А что же, вы думаете, Крючкодѣлъ? Взялъ да и открестился! Удалая голова! Положилъ правый указательный палецъ на глазъ и торжественно пригласилъ дьявола прихлопнуть!

Вотъ что разсказалъ намъ Гартвигсенъ, да еще всю подноготную Брамапутры, нисколько не стѣсняясь присутствіемъ Розы. А про Крючкодѣла прибавилъ:- Я бы дорого далъ, коли бы онъ ко мнѣ пришелъ; у меня нашлось бы для него всяческое дѣло.

VIII

Разъ я возвращался съ прогулки по дорогѣ отъ мельницы, и меня обогнала баронесса. Платье ея было въ бѣлыхъ пятнахъ; видно, заходила на мельницу. Я поклонился; она бросила мнѣ на ходу пару словъ и уже прошла было мимо, но вдругъ замедлила шагъ и поравнялась со мной. Я попросилъ позволенія обмахнуть муку съ ея платья; она остановилась и поблагодарила. Затѣмъ мы пошли дальше вмѣстѣ, безъ всякаго, впрочемъ, желанія съ моей стороны. Она стала перебирать разныя воспоминанія дѣтства: вотъ тутъ она бѣгала дѣвчонкой, ѣздила, стоя, на телѣгахъ съ мукой, уходила одна на Осиновую кручу и сидѣла тамъ подолгу…

Она была грустна, и въ голосѣ ея зазвучали чудесныя бархатныя ноты, когда она сказала:- Переиграешь во всѣ игры жизни, и ничего тебѣ не остается больше!

На этотъ разъ она произвела на меня хорошее впечатлѣніе. Даже ея длинныя, худыя руки вызвали мою симпатію, хотя до сихъ поръ онѣ казались мнѣ какими-то нецѣломудренными. Мнѣ припомнилось, что я слышалъ про нее на дняхъ. Тутъ былъ одинъ человѣкъ по имени Іенсъ Папаша. Въ дни молодости Эдварды онъ жилъ у Макка, но потомъ переселился на крайнія шкеры, женился, потерялъ здоровье и впалъ въ нищету. Жена уѣхала отъ него на Лофотены и пропала. Дѣтей у нихъ не было. Нѣсколько дней тому назадъ Іенсъ и явился къ Эдвардѣ; ничего особеннаго онъ не сказалъ, а только стоялъ и глядѣлъ на нее покорнымъ взглядомъ, какъ большой песъ. А Эдварда сразу нашла ему дѣло въ Сирилундѣ и окрестностяхъ — продавать кости. Пусть, дескать, ходитъ по тѣмъ немногимъ дворамъ, гдѣ ѣдятъ мясо, собираетъ тамъ кости, приноситъ ихъ въ лавку и продаетъ за хорошую цѣну. Потомъ ихъ отправятъ на югъ и перемелютъ въ костяную муку. Такимъ образомъ, всѣ кости въ Сирилундѣ становились собственностью Іенса. Маккъ слегка усмѣхнулся тому, что ему приходится покупать, да еще по хорошей цѣнѣ, свои же кости, но сказалъ только:- Хорошо. — Не такой онъ былъ человѣкъ, чтобы поднять исторію изъ-за пустяковъ. Точно такъ же должны были поступать въ мѣшокъ Іенса всѣ кости изъ кухни Гартвигсена. Выходило забавно, но Іенсъ принялъ дѣло всерьезъ и слышать не хотѣлъ объ отказѣ. Онъ зарабатывалъ порядочно, и въ первый же разъ, какъ продалъ свой сборъ, выручилъ столько, что могъ обзавестись кое-какой одеждой. Эдварда сама продавала за него и сама производила весь разсчетъ. Затѣмъ она же отвела ему уголъ въ Сирилундѣ; сначала онъ дѣлилъ коморку съ призрѣваемымъ старикомъ, Фредрикомъ Мензой, а потомъ ему отвели помѣщеніе получше, въ одной изъ мансардъ.

Я теперь и припомнилъ эту исторію, говорившую о находчивости и энергіи баронессы. Но сейчасъ она находилась въ какомъ-то угнетенномъ настроеніи. Я было заговорилъ съ ней о томъ, какое счастье радовать другихъ, радовать дѣтей и всѣхъ окружающихъ. Она остановилась.