Кнутъ Гамсунъ

Новая земля

(Новь)

ГЛАВА I

Нѣжный, золотистый металлическій ободокъ показался на востокѣ, гдѣ выходитъ солнце. Городъ начинаетъ пробуждаться; тутъ и тамъ слышенъ отдаленный шумъ большихъ тяжелыхъ телѣгъ, въѣзжающихъ въ улицы со всякимъ рыночнымъ товаромъ: сѣномъ, дровами, мясомъ и проч. За ночь мостовыя немного подмерзли, и отъ телѣгъ несется грохотъ. Былъ конецъ марта.

Въ гавани все тихо. Порой показывается на палубѣ сонный матросъ. Изъ корабельныхъ кухонь поднимается дымъ; полуодѣтые шкипера высовываютъ головы изъ люковъ и смотрятъ, какая погода; море спокойное, флюгера не шевелятся. Вотъ открывается первая дверь въ складѣ, - тамъ видны цѣлыя груды ящиковъ, мѣшковъ, веревокъ, бочекъ; люди работаютъ канатами и тачками; они не совсѣмъ еще проснулись и зѣваютъ широко раскрытыми бородатыми ртами. Къ пристанямъ подходять паромы; съ нихъ снимаютъ и тащатъ товаръ, нагружаютъ на телѣги и увозять. На улицахъ открывается одна дверь за другой, поднимаются шторы; мальчики подметаютъ магазины и обтираютъ пыль съ прилавковъ. Въ магазинѣ Генрихсена сынъ уже сидитъ за своей конторкой и просматриваетъ только что полученную почту. Какой-то молодой человѣкъ тащится усталыми, сонными шагами черезъ желѣзнодорожную площадь; онъ возвращается съ попойки отъ одного товарища и совершаеть свою утреннюю прогулку.

У пожарной части онъ встрѣчаетъ своего знакомаго, возвращающагося тоже изъ какого-то собранія; они кланяются другъ другу.

„Ты уже всталъ, Ойэнъ?“ спрашиваетъ первый.

„Да, т.-е. я еще не ложился“, отвѣчаетъ другой.

„Я тоже“, говоритъ первый; „покойной ночи!“

Онъ идетъ дальше, — ему смѣшно, что онъ средь бѣла дня говоритъ „покойной ночи“. Это еще очень молодой человѣкъ, полный надеждъ; его имя два года тому назадъ сдѣлалось сразу извѣстнымъ, когда онъ написалъ большую лирическую драму. Это Иргенсъ, — всѣ его знаютъ. Онъ носить лакированные башмаки, а его закрученные усы и блестящіе черные волосы придаютъ ему очень молодцоватый видъ. Онъ проходить черезъ рынокъ; ему интересно смотрѣть на крестьянъ, какъ они одинъ за другимъ проѣзжаютъ по улицамъ и занимаютъ всѣ рынки города своими телѣгами. Ихъ лица загорѣли отъ весенняго солнца, вокругъ шеи у нихъ толстые, шерстяные платки, а руки сильныя и грязныя. Они такъ озабочены тѣмъ, чтобы продать свой скотъ на убой, что зазываютъ даже его, молодого безсемейнаго двадцатичетырехлѣтняго человѣка, лирика, который равнодушно прогуливается, чтобы разсѣяться.

Солнце поднимается выше. Улицы начинаютъ кишѣть экипажами и людьми; черезъ короткіе промежутки раздаются свистки фабрикъ изъ городскихъ предмѣстій и съ желѣзнодорожныхъ станцій; базаръ становится все многолюднѣе и многолюднѣе; дѣловые люди мечутся взадъ и впередъ; нѣкоторые изъ нихъ ѣдятъ завтракъ, завернутый въ газетную бумагу. Какой-то человѣкъ везетъ телѣжку съ цѣлымъ возомъ свертковъ и мѣшковъ; онъ доставляетъ товаръ на домъ; онъ запрягъ себя, какъ лошадь, и въ то же время смотритъ въ свою записную книжку, гдѣ у него адреса.

Какой-то ребенокъ безъ передышки бѣгаетъ съ утренней газетой, — это дѣвочка, страдающая пляской св. Вита; ея маленькое тѣльце качается во всѣ стороны, она дергаетъ плечами, останавливается, потомъ снова бѣжитъ отъ двери къ двери, взбирается по лѣстницамъ на высокіе этажи, звонитъ, оставляетъ газету и снова спѣшитъ. Съ дѣвочкой собака, — маленькая собачка; она хорошо дрессирована и повсюду сопровождаетъ ее.

Все въ движеніи, шумъ растетъ.

Онъ начинается на фабрикахъ, на корабельныхъ верфяхъ, въ механическихъ мастерскихъ, лѣсопильняхъ; онъ смѣшивается съ грохотомъ экипажей и съ человѣческими голосами, заглушается какимъ-нибудь пароходнымъ свисткомъ, рѣзкій звукъ котораго поднимается кверху, какъ дрожащій лучъ; онъ сосредоточивается на большихъ рынкахъ, и, наконецъ, весь городъ охватывается страшнымъ шумомъ. А среди всей этой суматохи почтальоны съ сумками разносятъ извѣстія о курсѣ изъ другихъ странъ; великая поэзія торговли охватываетъ весь городъ, — пшеница въ Индіи и кофе на Явѣ въ цвѣту, а испанскіе рынки требуютъ рыбы, очень много рыбы для поста.

Восемь часовъ. Иргенсъ идетъ домой. Онъ проходитъ мимо магазина Генрихсена и рѣшается заглянуть туда на минутку.

У бюро все еще сидитъ сынъ хозяина фирмы, — молодой человѣкъ въ шевіотовомъ костюмѣ; у него большіе голубые глаза, хотя цвѣтъ лица темный; непокорный завитокъ волосъ свѣшивается ему на лобъ. Высокій, рѣзкій, отчасти скрытный, онъ имѣетъ видъ тридцатилѣтняго мужчины. Товарищи цѣнятъ его, потому что онъ часто помогаетъ имъ деньгами или разными съѣдобными товарами изъ погреба своего отца.

„Доброе утро“, говоритъ Иргенсъ.

Тотъ удивленъ, онъ отвѣчаетъ:

„Какъ, это ты? Ты уже всталъ?“

„Да, т.-е. я еще не ложился“.-

„А, это другое дѣло. А я ужъ здѣсь сижу съ пяти часовъ и уже телеграфировалъ въ три страны“.

„Боже мой, ты, вѣдь, знаешь, что я отношусь совершенно равнодушно къ твоей торговлѣ. Я хочу лишь объ одномъ тебя спроситъ, Олэ Генрихсенъ, — не найдется ли у тебя для меня рюмка водки?“

Оба выходятъ изъ конторы, проходятъ черезъ магазинъ и спускаются въ погребъ. Олэ Генрихсенъ быстро достаетъ бутылку; онъ ждетъ каждую минуту въ контору отца, — оттого онъ такъ спѣшитъ; отецъ очень старъ, но, несмотря на это, нельзя было поступать противъ его воли.

Иргенсъ пьетъ и говоритъ:

„Могу я остатокъ взятъ съ собой домой?“ Олэ Генрихсенъ утвердительно киваетъ головой.

Когда они снова возвращаются въ магазинъ, онъ выдвигаетъ ящикъ изъ стола, а Иргенсъ, понявъ его знакъ, опускаетъ свою руку и достаетъ что-то, что онъ кладеть себѣ въ ротъ. Это кофе, жженый кофе для уничтоженія запаха.

ГЛАВА II

Въ два часа люди прогуливаются большими группами взадъ и впередъ, разговариваютъ и смѣются, кланяются другъ другу, улыбаются, киваютъ, поворачиваются и зовутъ; въ воздухѣ носится сигарный дымъ и развѣваются дамскія вуали; пестрое мельканіе свѣтлыхъ перчатокъ и носовыхъ платковъ, приподнятыхъ шляпъ и тросточекъ распространяется по всей улицѣ, а экипажи съ мужчинами и дамами въ блестящихъ костюмахъ проносятся мимо. Нѣсколько молодыхъ мужчинъ стоятъ на перекресткѣ. Это цѣлый кружокъ знакомыхъ, — два художника, два писателя, купецъ и человѣкъ безъ опредѣленныхъ занятій — все тѣсно сплоченные товарищи. Ихъ костюмы очень разнообразны; нѣкоторые уже сняли пальто, другіе все еще носятъ длинныя пальто на подкладкѣ и съ поднятымъ воротникомъ, какъ въ самые большіе холода. Группа эта всѣмъ знакома. Къ ней присоединяются новыя лица, нѣкоторые уходятъ, наконецъ, остается молодой толстый художникъ по имени Мильде и актеръ съ вздернутымъ носомъ и сладкимъ голоскомъ; кромѣ того Иргенсъ и адвокатъ Гранде изъ великаго рода Грандовъ. Но самый значительный изъ нихъ — Паульсбергъ, Ларсъ Паульсбергъ, авторъ полудюжины романовъ и научнаго труда о прощеніи грѣховъ. Его называли громко поэтомъ, хотя тутъ были Иргенсъ и писатель Ойэнъ. Актеръ застегиваетъ свой сюртукъ до самой шеи, — ему холодно.

\"Нѣтъ, весенній воздухъ для меня черезчуръ рѣзокъ,\" — говоритъ онъ.

\"А для меня совершенно наоборотъ\", замѣчаетъ адвокатъ.

\"Я готовъ кричать во все горло. Что-то трепещетъ во мнѣ, кровь кипитъ и какъ бы манитъ на охоту\". И маленькій согнутый юноша выпрямился при этихъ словахъ и посмотрѣлъ на Паульсберга.

\"Да, посмотрите-ка на него!\" замѣтилъ насмѣшливо актеръ. \"Мужчина все-таки мужчина\", сказалъ евнухъ.

\"Что ты хочешь этимъ сказать?\"

\"Ничего, сохрани меня Богъ. Но ты съ твоими лакированными башмаками и цилиндромъ собираешься на охоту за рысью, не такъ ли?\"

\"Ха, я констатирую, что актеръ Норемъ сдѣлался остроумнымъ. Это нужно цѣнить\".

Они говорили съ большой свободой обо всемъ, вставляли съ легкостью слова, дѣлали быстрыя нападенія и во всякое время имѣли отвѣтъ наготовѣ. Отрядъ кадетъ прошелъ мимо.

\"Есть что-то нахальное въ походкѣ у этихъ военныхъ\", говоритъ Иргенсъ. \"Они не проходятъ мимо, какъ всѣ смертные, а какъ-то выступаютъ\".

Самъ Иргенсъ и художникъ засмѣялись, но адвокатъ быстро посмотрѣлъ на Паульсберга, черты котораго ни на минуту не измѣнились.

Паульсбергъ сказалъ нѣсколько словъ о выставкѣ картинъ и замолчалъ.

Послѣ этого перешли къ вчерашнему дню въ Тиволи, потомъ къ политикѣ. Они произнесли свой приговоръ надъ руководящей партіей Стортинга, предлагали зажечь дворецъ и завтра днемъ провозгласить республику; художникъ угрожаетъ возстаніемъ рабочихъ. \"Знаете ли вы, что сказалъ мнѣ президентъ съ глазу на глазъ: что онъ никогда и ни за что не пойдетъ на компромиссъ; онъ или согнетъ Унію, или сломаетъ ее. Согнетъ или сломаетъ, въ буквальномъ смыслѣ: А кто знаетъ президента…\"

Но Паульсбергъ не принималъ участія въ разговорѣ, а такъ какъ товарищамъ было бы очень интересно услышать именно его мнѣніе, то адвокатъ осмѣлился сказать:

\"А ты, Паульсбергъ, ты ничего на это не скажешь?\"

Паульсбергъ рѣдко вставлялъ свое слово; онъ большей частью жилъ одинъ, изучалъ науки и работалъ надъ своими произведеніями; онъ не обладалъ даромъ краснорѣчія, свойственнымъ его товарищамъ. Онъ добродушно улыбнулся и возразилъ:

\"Ваши слова должны бытъ да — да, нѣтъ — нѣтъ, какъ ты это знаешь\". Надъ этимъ всѣ громко разсмѣялись. \"А что касается остального, то я подумываю вернуться домой, къ своей женѣ\".

И Паульсбергъ пошелъ. Это была его привычка уходить безъ всякихъ дальнѣйшихъ разсужденій, разъ онъ это сказалъ.

Но когда Паульсбергъ ушелъ, оказалось, что и остальнымъ нужно итти; не было смысла больше здѣсь оставаться. Актеръ поклонился и исчезъ, видно было, какъ онъ быстро шагалъ, чтобы догнать Паульсберга. Художникъ закутался въ свое пальто, не застегивая его, и сказалъ:

\"Уфъ, я страшно усталъ. У кого есть деньги на обѣдъ?\"

\"Ты долженъ позаботиться о томъ, чтобъ раздобыть себѣ какого-нибудь лавочника\", возразилъ Иргенсъ. \"Я сегодня заставилъ одного дать мнѣ бутылку коньяку\".

Они удалились оба вмѣстѣ.

\"Я хотѣлъ бы знать, что тутъ подразумѣвалъ Паульсбергъ\", сказалъ адвокатъ. \"Ваши слова должны бытъ нѣтъ — нѣтъ, да — да; ясно, что онъ подъ этимъ что-то подразумѣвалъ\".

\"Да, это ясно\", сказалъ художникъ Мильде. \"Видѣлъ ты, какъ онъ при этомъ смѣялся, вѣроятно, онъ смѣялся надъ чѣмъ-нибудь\".

Пауза. Масса гуляющихъ, какъ и прежде медленно прохаживаются, болтая и смѣясь, взадъ и впередъ по улицамъ.

Мильде продолжаетъ:

\"Я часто думаю, что было бы хорошо, если бы у насъ въ Норвегіи была еще одна такая голова, какъ Паульсбергъ\".

\"Собственно говоря, къ чему?\" спрашиваетъ Иргенсъ, немного раздраженный

Мильде посмотрѣлъ на него, потомъ на адвоката и разразился удивленнымъ смѣхомъ.

\"Нѣтъ, ты это слышалъ, Гранде? Онъ спрашиваетъ, къ чему намъ нужны въ Норвегіи такія головы, какъ Паульсбергъ\".

\"Ну и что же?\" спрашиваетъ Иргенсъ.

Гранде тоже не смѣется, и художникъ Мильде не можетъ понять, почему никто не смѣется. Онъ хотѣлъ тотчасъ послѣ этого уходить и началъ говорить, о другомъ.

\"Итакъ, ты заставилъ лавочника дать тебѣ коньякъ; слѣдовательно, у тебя есть коньякъ?\"

\"Это значитъ, что я ставлю Паульсберга высоко и считаю, что онъ способенъ одинъ все завершить\", продолжалъ Иргенсъ со скрытой ироніей.

Этого никакъ не ожидалъ Мильде, онъ не могъ на это возразить Иргенсу и, кивнувъ головой, онъ сказалъ:

\"Да, конечно, такъ именно; я думалъ только, что съ нѣкоторой помощью онъ пойдетъ скорѣе, а это было бы не лишнимъ; короче говоря, ему нуженъ соратникъ. Но я вполнѣ согласенъ съ твоимъ мнѣніемъ\".

Въ \"Grande\" [1] имъ посчастливилось натолкнуться на Тидемана, тоже купца, очень крупнаго торговца, дѣлового человѣка, главу очень виднаго торговаго дома.

\"Ты обѣдалъ?\" крикнулъ ему навстрѣчу художникъ.

\"Да, и не разъ\", отвѣчалъ ему Тидеманъ.

\"Не говори глупостей, возьмешь ты меня съ собой въ Грандъ?\"

\"Но я могу прежде всего съ тобою поздороваться?\"

Рѣшили зайти на минутку къ Иргенсу, попробовать его коньякъ, а потомъ снова вернуться въ Грандъ.

Тидеманъ и адвокатъ шли впереди.

\"А знаешь, все-таки это очень хорошо, что у насъ есть эти купцы\", сказалъ художникъ Иргенсу. \"Порой они очень полезны\".

Иргенсъ довелъ плечами въ отвѣтъ, — это могло выражать все, что угодно.

\"И мы совершенно имъ не въ тягость, наоборотъ, это имъ нравится, это льститъ имъ. Если обойтись съ ними по-дружески, выпить съ ними брудершафтъ, то этого совершенно достаточно. Ха-ха-ха, развѣ я не правъ?\"

Адвокатъ остановился, онъ поджидалъ ихъ.

\"Чтобъ не забыть, вѣдь мы должны поговорить опредѣленно съ Ойэномъ по поводу всей этой сумятицы\", сказалъ онъ.

\"Вѣрно, объ этомъ чуть было всѣ не забыли. Конечно, вѣдь Ойэнъ хотѣлъ уѣхать; нужно было бы что-нибудь устроить\".

Дѣло было въ томъ, что писатель Ойэнъ написалъ два романа, которые были переведены на нѣмецкій; онъ сдѣлался очень нервнымъ, не могъ же онъ постоянно изнурять себя работой, — ему нуженъ былъ покой. Онъ хлопоталъ о преміи и возложилъ всѣ свои надежды на полученіе ея, — даже самъ Паульсбергъ рекомендовалъ его, хотя и не очень усердно. И вотъ, тогда товарищи порѣшили отправить Ойэна въ Торахусъ, маленькое мѣстечко въ горахъ, гдѣ воздухъ былъ очень полезенъ для нервныхъ. Черезъ недѣлю Ойэнъ долженъ былъ уѣхать, деньги были обезпечены; Олэ Генрихсенъ и Тидеманъ выказали себя очень великодушными въ этомъ дѣлѣ. Теперь нужно было только устроить маленькій прощальный праздникъ.

\"Но у кого мы это устроимъ?\" спросилъ художникъ. \"У тебя, Гранде, у тебя, вѣдь, большое помѣщеніе\".

Гранде не отнѣкивался; это могло устроиться у него; онъ поговоритъ со своей женой. Было рѣшено пригласитъ Паульсберга съ женой, какъ гостей; Тидемана съ женой и Генрихсена, какъ почетныхъ гостей, разумѣется.

\"Да, приглашайте, кого хотите, но актера Норема я не хочу имѣть у себя въ домѣ. Онъ всегда напивается до потери разсудка, такъ что просто противно; я знаю, что моя жена просила этого не дѣлать\".

Нѣтъ, тогда проводовъ нельзя было устроить у Гранде. Не годится оставлять Норема въ сторонѣ.

Изъ этого безвыходнаго положенія вывелъ ихъ Мильде, предложивъ свою мастерскую. Это очень понравилось товарищамъ; да, это былъ, дѣйствительно, очень удачный случай. Нельзя было найти болѣе удобнаго помѣщенія, большого и свободнаго, какъ сарай, съ двумя уютными боковыми комнатками. Хорошо. Итакъ, значитъ у Мильде, въ мастерской черезъ нѣсколько дней должно быть дано сраженіе.

Всѣ четверо поднялись къ Иргенсу, выпили коньякъ и снова ушли. Адвокатъ хотѣлъ итти домой, онъ чувствовалъ себя немного оскорбленнымъ; это рѣшеніе насчетъ ателье ему не нравилось. Ну, впрочемъ, вѣдь онъ могъ и не присутствовать въ этомъ сборищѣ. На всякій случай, онъ откланялся и ушелъ.

\"Но вѣдь ты идешь съ нами, Иргенсъ?\" спросилъ Тидеманъ,

Иргенсъ не сказалъ — нѣтъ, во всякомъ случаѣ онъ не отклонилъ этого приглашенія. Но въ общемъ, ему не доставляло большого удовольствія итти съ Тидеманомъ въ Грандъ, и, кромѣ того, его злилъ этотъ толстый Мильде своей фамильярностью; да впрочемъ, вѣдь онъ могъ бы уйти сейчасъ же послѣ обѣда. Въ этомъ ему помогъ между прочимъ самъ Тидеманъ; какъ только онъ всталъ изъ-за стола, онъ расплатился и сейчасъ же простился; ему нужно было кое-что еще сдѣлать.

ГЛАВА III

Тидеманъ направился на набережную въ складъ Генрихсена; онъ зналъ, что въ это время Олэ тамъ. Тидеману было за тридцать; у него были темные волосы и борода, но виски уже начинали сѣдѣть, и каріе глаза смотрѣли съ усталымъ выраженіемъ. Когда онъ тихо сидѣлъ и молчалъ, его тяжелыя вѣки поднимались и опускались, какъ будто онъ боролся со сномъ.

Онъ слылъ на очень основательнаго дѣлового человѣка, былъ женатъ уже четыре года и имѣлъ двоихъ дѣтей.

Его бракъ начался самымъ лучшимъ образомъ, и прекрасныя отношенія между супругами не прекращались и до сихъ поръ, хотя людямъ это казалось непонятнымъ. Тидеманъ самъ не скрывалъ своего удивленія, что жена его любитъ. Онъ слишкомъ долго былъ холостымъ, черезчуръ много путешествовалъ, черезчуръ много жилъ по гостиницамъ — это онъ самъ говорилъ. Онъ любилъ звонить, когда ему что-нибудь нужно; онъ требовалъ обѣдъ въ непривычное время дня, когда это ему нравилось, не обращая вниманія на обѣденные часы. И Тидеманъ пускался въ подробности; такъ, напримѣръ, онъ не переносилъ, чтобъ жена наливала ему супъ; какъ могла его жена при всемъ своемъ добромъ желаніи догадаться, сколько ему нужно супу? А съ другой стороны, госпожа Ханка, артистическая натура двадцати двухъ лѣтъ, полная любви и жизни и смѣлая, какъ юноша, фру Ханка обладала большими способностями и жаждой знанія; она была желаннымъ гостемъ во всѣхъ собраніяхъ молодежи, будь то въ залахъ, или просто въ кружкахъ, и никто, или очень немногіе могли ей противостоять. Во всякомъ случаѣ, у нея не было любви къ семейной жизни, къ домашнимъ работамъ; но она была здѣсь не при чемъ, это было, къ сожалѣнію, въ самомъ ея характерѣ. Этотъ постоянный уходъ то за однимъ ребенкомъ, то за другимъ, въ теченіе двухъ лѣтъ, приводилъ ее въ отчаяніе. Боже мой, вѣдь она сама была еще почти ребенокъ, полна жизни и безразсудства; молодость ея была впереди.

Она боролась съ собой нѣкоторое время; но это, наконецъ, зашло такъ далеко, что молодая женщина плакала всѣ ночи напролетъ, но послѣ объясненія, происшедшаго, наконецъ, въ прошломъ году между супругами, фру Ханкѣ больше не нужно было принуждать себя…

Тидеманъ вошелъ въ складъ. Холоднымъ, кисловатымъ запахомъ товаровъ изъ южныхъ странъ повѣяло на него, запахомъ кофе, масла и вина. Высокіе ряды ящиковъ съ чаемъ, связки корицы, зашитыя въ кору, фрукты, рисъ, пряности, цѣлыя горы мѣшковъ съ мукой, — все это лежало сверху до низу въ опредѣленномъ порядкѣ. Въ одномъ углу былъ спускъ въ погребъ, гдѣ поблескивала въ полумракѣ посуда съ виномъ, съ мѣдными дощечками, указывавшими годъ выпуска вина, и гдѣ громадные металлическіе сосуды съ масломъ были замурованы въ стѣну. Тидеманъ поклонился всѣмъ служащимъ, прошелъ черезъ помѣщеніе и взглянулъ черезъ круглое окошечко въ контору. Тамъ сидѣлъ Олэ и просматривалъ счетъ, написанный мѣломъ на доскѣ. Олэ сейчасъ же оставилъ доску и пошелъ навстрѣчу своему другу.

Они были знакомы съ дѣтства, вмѣстѣ были въ академіи и вмѣстѣ провели лучшіе дни. И сдѣлавшись коллегами и конкурентами, они навѣщали другъ друга, какъ только это позволяла имъ ихъ работа; они не завидовали другъ другу, серьезное отношеніе къ дѣлу сдѣлало ихъ смѣлыми и предпріимчивыми, они имѣли дѣло съ нагруженными кораблями, у нихъ постоянно были большія суммы передъ глазами, поразительный успѣхъ или грандіозное разореніе.

Тидеманъ любовался однажды маленькимъ катеромъ, принадлежавшимъ Олэ. Это было два года тому назадъ, когда стало извѣстно, что фирма Тидемана потерпѣла большую потерю на вывозѣ рыбы. Катеръ стоялъ около склада Генрихсена и обращалъ своей красотой общее вниманіе. Верхушка мачты была позолочена.

Тидеманъ сказалъ:

\"Мнѣ кажется, что я никогда не видѣлъ такой красивой штучки\".

На это Олэ Генрихсенъ скромно отвѣтилъ:

\"Охъ, если бъ я хотѣлъ его продать, я бы не получилъ бы за него и тысячи кронъ!\"

\"Я даю тебѣ тысячу\", предложилъ Тидеманъ.

Пауза. Олэ улыбнулся.

\"Сейчасъ, немедленно?\" спросилъ онъ.

\"Да, случайно я это могу\". При этомъ Тидеманъ берется за карманъ и платитъ деньги.

Это происходило на складѣ, гдѣ были всѣ служащіе; они смѣялись, шептались, разводили руками отъ удивленія. Тидеманъ ушелъ.

Нѣсколько дней спустя приходитъ Олэ къ Тидеману и говоритъ:

\"Ты бы не взялъ двухъ тысячъ за катеръ?\"

\"А деньги при тебѣ?\"

\"Да, случайно\".

\"Давай ихъ!\" сказалъ Тидеманъ.

И катеръ снова сталъ принадлежать Олэ. Теперь Тидеманъ пошелъ къ Олэ, чтобъ провести съ нимъ часокъ. Оба друга уже болѣе не были дѣтьми. Они обращались другъ съ другомъ съ изысканной вѣжливостью и были искренно преданы другъ другу. Олэ беретъ шляпу и трость Тидемана и кладетъ ихъ на конторку, предлагая Тидеману мѣсто на маленькомъ двухмѣстномъ диванѣ.

\"Что я могу тебѣ предложить?\" — спрашиваетъ онъ его.

\"Благодарю, ничего\", — отвѣчаетъ Тидеманъ: \"я только что изъ Гранда, гдѣ я обѣдалъ\".

Олэ подвинулъ къ нему плоскій тоненькій ящичекъ съ гаванскими сигарами и все-таки спросилъ:

\"Можетъ быть, стаканчикъ 1812 года?\"

\"Да, отъ этого я не откажусь, но вѣдь ты долженъ притащить его изъ погреба; это черезчуръ хлопотно\".

\"Помилуй, это пустяки\".

Олэ принесъ бутылку изъ погреба; нельзя было разобратъ, изъ чего она сдѣлана; толстый слой пыли покрывалъ бутылку, такъ что стекло имѣло видъ грубой матеріи. Вино было холодное, и на стеклѣ выступали капли, а Олэ сказалъ:

\"За твое здоровье, Андрей!\"

Они выпили. Наступила пауза.

\"Я, собственно говоря, пришелъ, чтобъ поздравить тебя\", сказалъ Тидеманъ. \"Мнѣ никогда не удавалось устроить подобнаго дѣльца!\"

И на самомъ дѣлѣ Олэ Генрихоенъ сдѣлалъ удачное дѣло; онъ самъ говорилъ, что это, собственно, не было его заслугой; просто ему повезло. А если уже непремѣнно нужно говорить о заслугѣ, то она принадлежитъ не только ему одному, но всей фирмѣ. За операцію въ Лондонѣ онъ долженъ благодарить своего агента. Дѣло же произошло слѣдующимъ образомъ: торговый корабль \"Конкордія\" шелъ наполовину нагруженный кофе изъ Ріо и направлялся вокругъ Сенегамбіи въ Батурстъ, чтобы захватить партію кожъ; въ декабрьскія бури пошелъ дальше, у сѣвернаго берега Нормандіи началъ течь, и былъ введенъ на буксирѣ въ Плимутъ, какъ потерпѣвшій крушеніе. Весь грузъ былъ подмоченъ; половина была кофе. Этотъ испорченный кофе былъ промытъ, привезенъ въ Лондонъ и предназначенъ въ продажу, но продать его было немыслимо; морская вода и кожи сдѣлали его негоднымъ. Владѣлецъ предпринималъ сотни попытокъ, сталъ примѣнять краски, берлинскую лазурь, индиго, куркуму, хромъ желтый, мѣдный купоросъ, перетряхивалъ въ бочкахъ кофе вмѣстѣ съ свинцовыми пулями, но ничего не помогало, и ему пришлось нести кофе на аукціонъ. Агентъ Генрихсена сдѣлалъ все, что могъ: тотчасъ же нашелся, предложилъ пустяшную цѣну, и кофе былъ оставленъ за нимъ. Тогда Олэ Генрихсенъ поѣхалъ въ Лондонъ и сталъ примѣнять къ кофе всевозможныя средства, отмылъ свинцовую краску, прополоскалъ основательно и далъ вторично просохнуть. Наконецъ, онъ велѣлъ поджарить всю партію и запаковать въ громадные цинковые ящики, которые были герметически закупорены. Эти ящики стояли цѣлый мѣсяцъ нетронутыми, потомъ они были перевезены въ Норвегію, гдѣ ихъ перенесли въ складъ; ящики одинъ за другимъ открывались, и кофе быстро продавался, — онъ казался совсѣмъ свѣжимъ, и фирма Генрихсена заработала на этомъ дѣлѣ громадныя деньги.

Тидеманъ сказалъ:

\"Я узналъ объ этомъ нѣсколько дней тому назадъ и долженъ признаться, я восхищался тобою\".

\"Моя мысль о томъ, чтобы поджаритъ кофе, была удачна, и, благодаря этой хитрости, оно надѣлило его влагу, а все остальное…\"

\"Но вѣдь ты самъ былъ заинтересованъ въ результатѣ\".

\"Да, этого я не могу отрицать\".

\"А твой отецъ, что онъ сказалъ?\"

\"Онъ узналъ объ этомъ позже всѣхъ. Нѣтъ, я не могъ посвятить его въ это дѣло, я думаю, онъ оттолкнулъ бы меня, лишилъ бы меня наслѣдства, хе-хе-хе.\"

Тидеманъ посмотрѣлъ на него.

\"Гмъ, это все очень хорошо, Олэ. Но если ты хочешь приписать половину заслуги въ этомъ дѣлѣ своему отцу, фирмѣ, то ты не долженъ въ то же самое время разсказывать, что твой отецъ узналъ объ этомъ позже всѣхъ\".

\"Ну, хорошо, теперь все равно\".

Въ это время вошелъ служащій и принесъ еще доску, на которой были написаны счета; онъ снялъ шляпу, поклонился, положилъ доску на конторку, снова поклонился и вышелъ. Въ то же время кто-то позвонилъ въ телефонъ.

\"Извини меня на минутку, Андрей, я хочу только… Это, вѣрно, просто заказъ.\"

Олэ подписалъ ордеръ, позвонилъ и отдалъ его служащему.

\"Я тебѣ только мѣшаю,\" сказалъ Тидеманъ.

\"Вотъ здѣсь двѣ доски: возьмемъ каждый по одной, я тебѣ помогу.\"

\"Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ,\" возразилъ Олэ: \"недостаетъ, чтобы ты сѣлъ и работалъ за счетами\".

Но Тидеманъ уже началъ. Эти странные штрихи и знаки въ пятьдесятъ рубрикъ ему были прекрасно знакомы, и онъ дѣлалъ подсчеты на клочкѣ бумаги. Оня стояли по обѣимъ сторонамъ бюро и по временамъ перебрасывались шуткой.

\"Но все таки мы совсѣмъ не должны забывать нашихъ стакановъ\".

\"Да, конечно\".

\"Сегодня для меня очень пріятный день, давно такихъ не было\", — сказалъ Олэ.

\"Неужели? Я только что хотѣлъ сказать то же самое. Я сейчасъ изъ Гранда, но… ахъ, да, у меня для тебя приглашеніе; въ четвергъ мы будемъ съ тобой вмѣстѣ; прощальный праздникъ въ честь Ойэна. Будетъ довольно много народу\".

\"Такъ. Гдѣ это будетъ?\"

\"У Мильде, въ мастерской. Ты вѣдь придешь?\"

\"Конечно\".

Они снова подошли къ конторкѣ и продолжали писать.

\"Боже мой, помнишь ты старыя времена, когда мы вмѣстѣ сидѣли на школьной скамьѣ!\" — сказалъ Тидеманъ: \"въ то время ни у кого изъ насъ не было бороды; мнѣ кажется, какъ будто это было нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, до того ясно все это вспоминается\".

Оле положилъ перо. Счетъ былъ конченъ.

\"Я хочу кое-что сказать тебѣ… только ты не долженъ сердиться на меня, если тебѣ это не понравится, Андрей… Нѣтъ, кончай свое вино, пожалуйста, я принесу другую бутылку, это вино не для такого дорогого гостя.

Съ этими словами Олэ вышелъ; онъ казался смущенъ.

\"Что съ нимъ такое?\" подумалъ Тидеманъ.

Олэ вернулся съ бутылкой; длинныя нити паутины покрывали ее, — казалось, что она изъ бархата. Онъ откупорилъ ее.

\"Я не знаю, какое оно\", сказалъ онъ и понюхалъ стаканъ. \"Попробуй, это настоящее. — Я думаю, оно тебѣ понравится; я забылъ, какого это года, — оно очень старое\".

Тидеманъ тоже понюхалъ, попробовалъ, поставилъ стаканъ и посмотрѣлъ на Олэ.

\"Ну, что, не противно?\"

\"Нѣтъ\", отвѣчалъ Тидеманъ, \"ни въ какомъ случаѣ, но по моему, Олэ ты не долженъ бы приносить его\".

\"Хе-хе-хе, не стоитъ объ этомъ говорить, это вѣдь только бутылка вина…\"

Пауза.

\"Кажется, ты хотѣлъ мнѣ что-то сказать?\" спросилъ Тидеманъ.

\"Да, т.-е. я не то, чтобъ хотѣлъ, но…\" Олэ пошелъ и затворилъ дверь. \"Я только думалъ, можетъ быть, ты не знаешь, и потому я хотѣлъ тебѣ сказать, что на тебя клевещутъ и даже прямо унижаютъ тебя. И ты объ этомъ ничего не знаешь\".

\"Меня унижаютъ? Что же такое говорятъ?\"

\"Плюнь на то, что говорятъ лично о тебѣ, на это ты можешь не обращать вниманія, дѣло идетъ не объ этомъ. Говорятъ, что ты совсѣмъ не заботишься о своей женѣ, ты постоянно бываешь въ ресторанахъ, хотя ты женатый человѣкъ, ты предоставляешь ей итти своей дорогой и самъ поступаешь по своему произволу; на это ты долженъ обратить вниманіе. Нѣтъ, скажи откровенно, почему ты обѣдаешь не дома, а постоянно въ ресторанахъ? Я не хочу тебѣ этимъ дѣлать упрека, но… Вѣдь прежде этого не было. Нѣтъ, съ этимъ виномъ надо считаться, какъ я вижу. Пожалуйста, пей его, если оно тебѣ нравится!…\"

Взоръ Тидемана сразу сдѣлался рѣзкимъ и яснымъ. Онъ поднялся, прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, потомъ снова сѣлъ на диванъ.

\"Меня нисколько не удивляетъ, что люди говорятъ такъ про меня\", сказалъ онъ. \"Я самъ способствовалъ тому, чтобъ распространялись про меня сплетни; это знаю я одинъ. Но, собственно говоря, это для меня безразлично.\" Тидеманъ поднялъ плечи и снова поднялся. Ходя взадъ и впередъ по комнатѣ и уставившись въ одну точку, онъ бормоталъ про себя, что это все ему, собственно говоря, совершенно безразлично.

\"Но, милый человѣкъ, говорю тебѣ, что это подлость, на которую нужно обратить вниманіе,\" вставилъ опять Олэ.

\"Это не вѣрно, если думаютъ, что я пренебрегаю своей женой,\" продолжалъ Тидеманъ, \"но я хотѣлъ предоставить ей полную свободу, понимаешь ты это? Да! Пусть она дѣлаетъ, что хочетъ, къ этому соглашенію мы оба пришли, въ противномъ случаѣ, она броситъ меня. Говоря это, онъ то садился, то снова вставалъ. \"Я разсказываю это тебѣ, Олэ; это въ первый разъ, и ни одному человѣку я этого не повторю. Но ты долженъ это знать, что я бѣгаю въ рестораны не потому, что это мнѣ доставляетъ удовольствіе. Но что мнѣ дѣлать дома? Ханки нѣтъ дома, ѣстъ нечего, въ комнатахъ ни одной человѣческой души. Мирнымъ соглашеніемъ мы уничтожили наше хозяйство. Теперь ты видишь, почему я хожу въ рестораны? Я себѣ не господинъ; я нахожусь или въ конторѣ, или въ ресторанѣ; я встрѣчаю моихъ знакомыхъ, среди которыхъ и она, мы сидимъ за однимъ столомъ и развлекаемся. Что же мнѣ дома дѣлать, скажи пожалуйста? Ханка въ Грандѣ, мы сидимъ за однимъ столомъ, часто другъ противъ друга, передаемъ другъ другу стаканы или графинъ. \"Андрей,\" говоритъ она иногда, \"будь такъ добръ, закажи кружку пива и для Мильде\". И, разумѣется, я заказываю пиво для Мильде. Я дѣлаю это охотно и краснѣю при этомъ. \"Я тебя сегодня еще не видѣла\", говоритъ она мнѣ, \"ты такъ рано сегодня ушелъ. Да, повѣрьте мнѣ, онъ очень милый супругъ!\" И при этомъ она смѣется. Мнѣ доставляетъ удовольствіе, что она шутитъ, и я начинаю шутить вмѣстѣ съ ней. \"У кого на свѣтѣ есть время ждать, пока ты кончишь свой туалетъ, въ особенности, если при этомъ есть контора, въ которой дожидается пять человѣкъ?\" говорю я. А истина въ томъ, что я, можетъ бытъ, въ продолженіе послѣднихъ дней совсѣмъ ея не видѣлъ. Понимаешь ли ты теперь, отчего я хожу по ресторанамъ? Черезъ два, три дня я хочу снова увидѣть ее и своихъ друзей, съ которыми я, насколько возможно, коротаю время. Но, само собою разумѣется, все это случилось, благодаря самому дружественному соглашенію; не думай ничего другого, ты долженъ знать, что я это нахожу превосходнымъ — все дѣло въ привычкѣ.\"

Олэ Генрихсенъ сидѣлъ съ открытымъ ртомъ.

Онъ сказалъ съ удивленіемъ:

\"Развѣ такъ дѣло обстоитъ? Однако я никогда не думалъ, что ваши взаимныя отношенія такъ далеко зашли\".

\"Что дальше? Ты находишь страннымъ, что она охотно бываетъ въ нашей компаніи? Но это вѣдь все извѣстные люди, художники, поэты, люди съ вѣсомъ. И если правду сказать, Олэ, вѣдь это люди совсѣмъ другіе, чѣмъ мы; вѣдь и намъ нравится бывать съ ними. Ты говоришь далеко зашли? Нѣтъ, пойми меня хорошенько, ничего между нами далеко не зашло, все идетъ превосходно. Я не могъ всегда приходитъ изъ конторы домой въ назначенное время, оттого я шелъ въ ресторанъ и обѣдалъ тамъ. Было бы смѣшно, если бы Ханка для себя одной вела, хозяйство хорошо, слѣдовательно, и она стала со мной ходить въ ресторанъ. Впрочемъ, мы не каждый день ходимъ въ одно и то же мѣсто; иногда мы не встрѣчаемся, ну такъ что же такое? Это ничего.\"

Пауза. Тидеманъ подпираетъ голову руками. Олэ спрашиваетъ:

\"Но кто же началъ эту игру: кто это предложилъ?\"

\"Ха, неужели ты въ самомъ дѣлѣ думаешь, что это былъ я? Что я могъ бы сказать своей женѣ: Ханка, ты должна итти въ какой-нибудь ресторанъ, потому что я хочу, чтобъ домъ былъ пустой, когда я прихожу домой обѣдать? Но какъ я тебѣ уже объяснилъ, теперь все идетъ превосходно; такъ что это ничего… Что ты скажешь на то, что она не смотритъ на себя, какъ на замужнюю? Нѣтъ, на это ты ровно ничего не можешь сказать. Я говорилъ съ ней, говорилъ ей и такъ и этакъ, что она замужняя женщина, насчетъ хозяйства, семьи и т. д., а она на это возражала: \"Ты говоришь замужняя, но вѣдь это же предразсудокъ\". Что ты скажешь на это, она называетъ это предразсудкомъ. Такъ что теперь я больше не говорю этого въ ея присутствіи, — она не замужемъ, ну хорошо, пусть такъ. Она живетъ тамъ, гдѣ я; мы смотримъ за дѣтьми, выходимъ и приходимъ, разстаемся другъ съ другомъ. Это все ерунда, разъ это ее тѣшитъ.\"

\"Но это смѣшно!\" вдругъ сказалъ Олэ. \"Я не понимаю… что же, она думаетъ, что ты перчатка, которую можно выбросить. Почему же ты этого ей не сказалъ?\"

\"Разумѣется, я ей это говорилъ. Но она хотѣла со мной развестись. Да, дважды. Что же я долженъ дѣлать? Я не такой, чтобы сразу разстаться съ нею, — это придетъ позже, со временемъ. Но она права, когда говоритъ о томъ, что хочетъ развестись со мной, это я былъ противъ, въ этомъ она можетъ упрекнуть меня. Почему я ей не сказалъ серьезно своего мнѣнія и за тѣмъ конецъ? Но, Боже мой, она хотѣла уйти; она это прямо сказала, и я это понялъ; это случилось дважды. Понимаешь ты меня?\"

\"Да, я понимаю.\"

Оба сидѣли нѣкоторое время молча. Олэ тихо спросилъ:

\"Да, но что же у твоей жены есть… я хочу сказать, любитъ она другого?\"

\"Разумѣется,\" отвѣчалъ Тидеманъ. \"Это выпало на долю одного…\"

\"А ты знаешь, кто онъ?\"

\"Какъ мнѣ не знать этого! Но я этого не скажу никогда. Но я впрочемъ этого не знаю, откуда мнѣ это знать. Кромѣ того, едва ли она любить другого. Можетъ быть, ты думаешь, что я ревную? Пожалуйста, не воображай этого, Олэ; благодаря Бога, я умѣю держать въ рукахъ свой разсудокъ. Короче говоря, она не любитъ другого, какъ это люди предполагаютъ; все это не что иное, какъ шутка съ ея стороны. Можетъ быть, черезъ нѣкоторое время она снова придетъ и скажетъ: \"Давай устроимъ снова нашу семейную жизнь и будемъ жить вмѣстѣ.\" Я говорю тебѣ, что это во всякомъ случаѣ очень возможная вещь, я хорошо знаю ее. Съ недавнихъ поръ она снова полюбила дѣтей; я никого не знаю, кто бы такъ любилъ своихъ дѣтей, какъ она за послѣднее время. Ты долженъ прійти къ намъ въ гости… Помнишь, когда мы только что поженились? Да? Во всякомъ случаѣ, недурная она была невѣста? Такой нельзя было бы пренебречь, не правда ли? Ха-ха-ха — ну что же, Олэ? Но ты долженъ бы теперь ее увидать; я хочу сказать, въ домашней обстановкѣ, съ тѣхъ поръ, какъ она начала снова привязываться къ дѣтямъ. Этого нельзя описать. Она носитъ теперь черное бархатное платье… Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, ты долженъ какъ-нибудь прійти къ намъ…\"

\"Благодарю тебя, непремѣнно.\"

\"Мнѣ кажется, что Ханка теперь по всей вѣроятности дома; такъ что я пойду посмотрю, не случилось ли чего-нибудь.\"

Оба товарища допили стаканы и встали другъ противъ друга.

\"Да, да, я надѣюсь, что все пойдетъ къ лучшему,\" сказалъ Олэ.

\"Ахъ да, все устроится къ лучшему\", сказалъ также Тидеманъ. \"Спасибо за сегодня, тысячу разъ спасибо, ты мой хорошій другъ. Насколько мнѣ помнится, я никогда не проводилъ еще такого хорошаго часа\".

\"Итакъ, скоро ли я тебя увижу? Ты будешь мнѣ очень нуженъ.\"

\"Да, я скоро приду. Послушай!\" Тидеманъ остановился въ дверяхъ и еще разъ обернулся. \"То, о чемъ мы говорили, мы никому не скажемъ, не правда ли? И въ четвергъ не покажемъ и виду, какъ будто ничего не случилось…\"

Тидеманъ ушелъ.

ГЛАВА IV

Вечеръ опускается на городъ. Дѣла. кончаются, магазины закрываются, газъ потушенъ. Старые, посѣдѣвшіе хозяева запираются въ свои конторы, зажигаютъ лампы, достаютъ бумаги, справляются въ толстыхъ кассовыхъ книгахъ, заносятъ число, сумму и задумываются.

Между тѣмъ съ пароходовъ доносится непрерывный шумъ, — они до самой поздней ночи нагружаются и выгружаются.

Десять часовъ, одиннадцать. Кофейни биткомъ набиты, наплывъ посѣтителей громадный; по улицамъ ходятъ всевозможные люди въ лучшихъ своихъ одеждахъ, провожаютъ другъ друга, свистятъ женщинамъ и исчезаютъ подъ воротами и въ погребкахъ. Извозчики стоятъ у подъѣздовъ и слѣдятъ за малѣйшимъ знакомъ проходящихъ, болтаютъ между собой о своихъ лошадяхъ и отъ нечего дѣлать посасываютъ свои короткія трубки.

Проходитъ мимо женщина — дитя ночи; ее всѣ знаютъ; за ней идеть матросъ и господинъ въ цилиндрѣ, - оба быстро шагаютъ, каждый хочетъ первымъ догнать ее. Затѣмъ проходятъ съ сигарами въ зубахъ два молодца, они громко говорятъ, лержа руки въ карманахъ; а за ними снова женщина; вслѣдъ за ней опять два господина, быстро шагающихъ, чтобъ настигнуть ее.

Но вотъ теперь всѣ башенные часы въ городѣ одни за другими ударяютъ двѣнадцать медленныхъ ударовъ. Кофейни пустѣютъ, а изъ ресторановъ выходятъ потоки людей, отъ которыхъ несетъ пивомъ и жаромъ.

Въ гавани съ пароходовъ все еще раздается шумъ лебедокъ, и дрожки стучатъ по улицамъ; въ отдаленныхъ конторахъ одинъ купецъ за другимъ покончили со своими бумагами и мыслями; сѣдые господа захлопываютъ кассовыя книги, снимаютъ шляпы съ гвоздей, тушатъ лампы и идутъ домой.

Грандъ также выпускаетъ своихъ послѣднихъ гостей, — компанію, оставшуюся до самаго конца, молодыхъ, веселыхъ людей. Въ разстегнутыхъ пальто, съ тросточками подъ мышкой и со шляпами набекрень, плетутся они внизъ по улицѣ, громко разговариваютъ, напѣваютъ модную пѣсенку и шикаютъ одинокой забытой женщинѣ въ боа и бѣлой вуали. Общество поднимается къ университету; говорятъ о литературѣ, о политикѣ и, хотя среди нихъ нѣтъ разногласія, они все-таки всѣ очень возбуждены:

\"Хо-хо, развѣ Норвегія не самостоятельная страна! Разумѣется.\"

\"Такъ развѣ она не имѣетъ права выступить самостоятельно. Подождите, президентъ обѣщался взяться, какъ слѣдуетъ, за это дѣло; кромѣ того, скоро будутъ выборы.\"

И всѣ согласны съ тѣмъ, что выборы все покажутъ.

У университета трое изъ мужчинъ прощаются, и каждый идетъ своей дорогой домой, оба же оставшіеся ходятъ взадъ и впередъ, останавливаются передъ Грандомъ и обмѣниваются своими мнѣніями. Это Мильде и Ойэнъ. Мильде все еще разгоряченъ.

\"Я говорю, что если Стортингъ и на этотъ разъ будетъ колебаться, то я отправлюсь въ Австралію; здѣсь немыслимо будетъ оставаться\".

Ойэнъ молодъ и нервенъ; у него маленькое, круглое женственное лицо, блѣдное и усталое. Онъ прищуриваетъ глаза, какъ близорукій, хотя видитъ хорошо; голосъ у него мягкій и слабый.

\"Я совершенно не понимаю, какъ можетъ все это васъ такъ интересовать. Для меня это безразлично\". И Ойэнъ пожалъ плечами; ему надоѣла политика. У него покатыя плечи, какъ у женщины.

\"Ну хорошо, я не буду больше тебя задерживать\", сказалъ Мильде. \"Кстати, написалъ ты что-нибудь?\"

\"Да, нѣсколько стихотвореній въ прозѣ\", отвѣчаетъ Ойэнъ, тотчасъ же оживившись. \"Между прочимъ, я очень жду того времени, когда попаду въ Торахусъ, — тогда я серьезно примусь за работу. Ты правъ, въ городѣ немыслимо оставаться\".

\"Ну да, но я подразумѣвалъ всю страну, но… Да, значитъ, въ четвергъ вечеромъ въ моей мастерской?… Скажи, старый другъ, не найдется ли у тебя кроны?\"

Ойэнъ разстегиваетъ пальто и достаетъ крону.

\"Спасибо, другъ, значитъ до четверга вечеромъ. Приходи пораньше, чтобъ помочь мнѣ немного устроить… Боже мой, шелковая подкладка! И у тебя я просилъ лишь одну крону! Пожалуйста, прости меня, если я тебя этимъ оскорбилъ\". Ойэнъ улыбается и не обращаетъ вниманіе на шутку.

\"Я бы сказалъ, можно ли встрѣтить теперь не на шелковой подкладкѣ? Чортъ возьми, почемъ ты платишь за это?\" И Мильде щупаетъ костюмъ.

\"Ну, этого я не помню, я никогда не могу запомнить цифръ. Это не по моей части. Счета отъ портныхъ я откладываю въ сторону и всегда нахожу ихъ, когда переѣзжаю\".

\"Ха-ха-ха, практическій способъ, замѣчательно практично. Итакъ, ты не платишь?\"

\"Нѣтъ, это въ рукахъ Божьихъ. Да, когда я разбогатѣю, тогда… Однако тебѣ нужно итти, я останусь дома\".

\"Конечно, покойной ночи. Но слушай, совершенно серьезно, если у тебя есть еще крона…\"

И Ойэнъ снова разстегиваетъ свое пальто.

\"Большое, большое спасибо. Да — вы поэты! Куда ты направляешься, напримѣръ, сейчасъ?\"

\"Я здѣсь похожу немного и буду разсматривать дома. Я не могу спать, буду считать окна, — иногда это бываетъ совсѣмъ не глупо. Это даже настоящее наслажденіе, когда глазъ покоится на квадратахъ, на чистыхъ линіяхъ. — Да въ этомъ ты ничего не понимаешь\".

\"Напротивъ, я тоже въ этомъ кое-что смыслю. Но я думаю, что люди… прежде всего, люди. Мускулы и кровь, не правда ли? Вѣдь это тоже имѣетъ интересъ?\"

\"Нѣтъ, мнѣ надоѣли люди. Я долженъ сознаться въ этомъ къ своему стыду. Такъ, напримѣръ когда всматриваешься въ красивую пустынную улицу, ты не замѣчалъ, сколько въ ней красоты?\"

\"Замѣчалъ ли я? Вѣдь я не слѣпой, говорю тебѣ. Красота пустынной улицы, ея чары имѣютъ прелесть своего рода. Но все въ свое время. Да… однако я не буду дольше тебя задерживать. До свиданья, до четверга\".

Мильде поклонился, приложивъ трость къ шляпѣ, повернулся и пошелъ снова вверхъ по улицѣ. Ойэнъ продолжалъ свой путь одинъ. Нѣсколько минутъ спустя онъ понялъ, что еще не окончательно потерялъ интересъ къ людямъ; онъ самъ себя обманывалъ, Первой попавшейся дѣвушкѣ, которая его окликнула, онъ отдалъ охотно двѣ кроны, оставшіяся у него, и молча пошелъ дальше. Онъ не сказалъ ни слова, его маленькая нервная фигурка исчезла прежде, чѣмъ дѣвушка успѣла его поблагодарить. И вотъ, наконецъ, все стихло.

Работа въ гавани прекратилась. Городъ успокоился. Гдѣ-то тамъ, вдали, раздаются глухіе шаги одинокаго человѣка, но только нельзя разобратъ, гдѣ именно. Газъ безпокойно мигаетъ въ фонаряхъ; двое полицейскихъ стоятъ и разговариваютъ между собой. По временамъ они стучатъ сапогами, потому что ногамъ холодно. И такъ проходить вся ночь. Человѣческіе шаги то тамъ, то здѣсь, изрѣдка полицейскій стучитъ сапогами и мерзнетъ.

ГЛАВА V

Большая комната съ голубыми стѣнами и двумя раздвижными окнами, — своего рода сушильня. Посрединѣ небольшая кафельная печь съ трубами, которыя поддерживаются проволоками, идущими отъ потолка.

На стѣнахъ эскизы, расписанные вѣера, палитры, по стѣнамъ стоятъ картины въ рамкахъ. Запахъ красокъ и табаку, сломанные стулья, кисти, разбросанныя пальто прибывшихъ гостей, старая резиновая калоша съ гвоздями и разнымъ ломомъ; на мольбертѣ, отодвинутомъ въ уголъ, большой почти готовый портретъ Ларса Паульсберга.

Такой видъ имѣла мастерская Мильде.

Когда въ девять часовъ взошелъ Олэ Генрихсенъ, всѣ гости были уже въ сборѣ, а также и Тидеманъ къ женой; въ общемъ ихъ было десять, двѣнадцать человѣкъ. На всѣхъ трехъ лампахъ въ комнатѣ были густые абажуры, такъ что свѣта среди табачнаго дыма было немного. Этотъ полумракъ былъ, по всей вѣроятности, изобрѣтеніемъ фру Ханки. Потомъ пришли еще двое безбородыхъ господина, очень юные поэта, студенты, сложившіе въ школѣ лишь въ прошломъ году свои учебники. У обоихъ были стриженыя головы, казавшіяся почти голыми; одинъ изъ нихъ носилъ на цѣпочкѣ маленькій компасъ.

Это были товарищи Ойэна, его поклонники и ученики; оба писали стихи.

Кромѣ того, здѣсь былъ еще господинъ изъ редакціи газеты \"Новости\", журналистъ Грегерсенъ, литераторъ и сотрудникъ листка, человѣкъ, оказывавшій своимъ друзьямъ большія услуги и не разъ писавшій замѣтки о нихъ въ листкѣ. Паульсбергъ оказываетъ ему громадное вниманіе и говоритъ съ нимъ о рядѣ его статей.

\"Новые литераторы находятъ ихъ восхитительными\". Грегерсенъ отвѣчаетъ ему, гордясь вниманіемъ.

У него привычка коверкать слова, такъ что они звучатъ очень смѣшно, и никто не могъ дѣлать это удачнѣе его.

\"Довольно трудно писать рядъ такихъ статей\", говоритъ онъ: \"такъ много писателей, которыхъ нужно включить сюда, — настоящій хаосъ!\"

Слово \"хаосъ\" заставляетъ смѣяться Паульсберга, и они мирно продолжаютъ разговоръ дальше.

Адвокатъ Гранде съ женой не появлялись.

\"Адвокатъ сегодня не придетъ?\" сказала фру Ханка и не упомянула его жену.

\"Онъ дуется\", — отвѣчалъ Мильде и началъ пить съ актеромъ Норемъ. \"Онъ не хотѣлъ встрѣчаться съ Норемъ\".

Никто здѣсь не стѣсняется, перебиваютъ другъ друга, поютъ и шумятъ. О, мастерская Мильде, превосходное мѣсто, — какъ только въ нее входишь, тотчасъ же чувствуешь, что здѣсь можно говоритъ и дѣлать, что хочешь.

Фру Ханка сидитъ на диванѣ, Ойэнъ сидитъ около нея. Напротивъ, у другого конца стола сидитъ Иргенсъ; свѣтъ лампы падаетъ на его плоскую грудь. Фру Ханка почти не смотритъ на него. На ней бархатное платье; глаза ея слегка зеленоватые, верхняя губа немного коротка, такъ что видны ея зубы, видно, какіе они бѣлые. Лицо у нея свѣжее и бѣлое; красивый лобъ, не прикрытый волосами; волосы она носитъ гладкими, какъ монахиня.

Нѣсколько колецъ блестятъ на ея рукахъ, которыя она складываетъ на груди. Она дышеть тяжело и говоритъ черезъ столъ Иргенсу:

\"Какъ здѣсь жарко\".

Иргенсъ встаетъ и идетъ къ окну, чтобъ его открыть. Но противъ этого протестуеть голосъ фру Паульсбергъ.

— Нѣтъ, только не открытыя окна, Бога ради, этого она не переноситъ. Лучше сойти съ дивана. Тамъ въ глубинѣ комнаты прохладнѣе.

И фру Ханка встаетъ съ дивана. У нея медленныя движенія; когда она стоитъ, у нея видъ молодой дѣвушки.

Проходя мимо, она посмотрѣла въ большое зеркало; отъ нея не пахнетъ духами; спокойно она беретъ своего мужа подъ руку и ходитъ съ нимъ взадъ и впередъ въ то время, какъ за столами пьютъ и разговариваютъ.

Тидеманъ говоритъ, разсказываетъ оживленно, немного форсированнымъ голосомъ о нагрузкѣ ржи, объ одномъ извѣстномъ рижскомъ тузѣ, объ увеличеніи налоговъ. Вдругъ онъ наклонился къ своей женѣ и говоритъ:

\"Да, сегодня я дѣйствительно доволенъ. Но прости, дорогая, — это тебя не интересуетъ… передъ тѣмъ, какъ уйти, ты видѣла Иду? Какая она миленькая въ своемъ бѣломъ платьицѣ. Когда придетъ весна, мы будемъ катать ее въ телѣжкѣ\".

\"Ахъ да, подумай только, въ деревнѣ. Я теперь уже жду этого съ нетерпѣніемъ\", сказала фру Ханка тоже оживленнымъ голосомъ. \"Ты долженъ распорядиться, чтобы привели въ порядокъ садъ, луга, деревья. Да, какъ хорошо будетъ!\"

Тидеманъ, съ неменьшимъ нетерпѣніемъ ждавшій весны, уже далъ приказаніе приготовитъ имѣніе, хотя еще и апрѣль не насталъ. Онъ въ восторгѣ отъ радости своей жены и жметъ ея руку; его темные глаза блестятъ.

\"Я сегодня, правда, счастливъ, и все пойдетъ хорошо\".

\"Да… т.-е. что же пойдетъ хорошо?\"

\"Нѣтъ, нѣтъ, ничего\", отвѣчалъ быстро мужъ. Онъ посмотрѣлъ въ землю и продолжалъ. \"Дѣловая жизнь теперь въ разгарѣ; нашъ денежный тузъ получилъ приказаніе покупать\".

Какъ онъ глупъ. Онъ опять сдѣлалъ ошибку и надоѣдалъ своей женѣ дѣловыми разговорами. Но фру Ханка терпѣливо щадила его; никто бы не могъ отвѣтить лучше, чѣмъ она:

\"Ну, вѣдь это очень хорошо!\"

Послѣ этихъ мягкихъ словъ онъ сдѣлался смѣлѣе; онъ преисполненъ благодарности и хочетъ это показать, насколько возможно; онъ улыбается, У него влажные глаза, и онъ говоритъ глухимъ голосомъ:

\"Я хотѣлъ бы тебѣ по этому поводу что-нибудь подарить, если ты хочешь. Можетъ быть есть что-нибудь такое, что тебѣ особенно нравится, тогда?..\"

Фру Ханка взглянула на него.

\"Нѣтъ, что съ тобой дѣлается, мой другъ? Да, впрочемъ, ты могъ бы мнѣ подарить сотню, другую кронъ, если хочешь. Спасибо, большое спасибо!\"

Въ это время она замѣтила старую резиновую калошу, полную гвоздей и всякаго хлама, и полюбопытствовала:

\"Что это такое?\" Она оставляетъ руку мужа и несетъ осторожно калошу къ столу:

\"Что это такое, Мильде?\"

Она трогаетъ своими бѣлыми пальцами хламъ, подзываетъ Иргенса, находитъ одинъ предметъ за другимъ, вытаскиваетъ ихъ и задаетъ насчетъ ихъ вопросы.

\"Скажетъ мнѣ кто-нибудь, что это такое?\" Она нашла ручку зонтика, которую сейчасъ же отложила въ сторону; потомъ локонъ волосъ, завернутый въ бумагу.

\"Здѣсь даже есть волосы, подойдите сюда и посмотрите\".

Даже самъ Мильде подошелъ

\"Оставьте волосы\", сказалъ онъ и вынулъ сигару изо рта. \"Какимъ образомъ они попали туда? Волосы моей послѣдней любви, если я такъ смѣю выразиться\".

Этого было достаточно, чтобы разсмѣшитъ все общество. Журналистъ воскликнулъ:

\"А вы не видѣли у Мильде коллекцію корсетовъ? Покажи намъ корсеты, Мильде!\"

Мильде не отнѣкивался; онъ пошелъ въ одну изъ сосѣднихъ комнатъ и принесъ пакетъ. Тамъ были бѣлые и коричневые корсеты, бѣлые уже потеряли свою первоначальную чистоту. Фру Паульсбергь спросила удивленно:

\"Но… они вѣдь ужъ ношеные?\"

\"Ну, конечно, они ношеные, хе, хе, иначе Мильде не сталъ бы ихъ собирать. Они не имѣли бы тогда никакой цѣнности!\" И журналистъ смѣялся отъ всей души, что ему удалось сказать двусмысленность.

Но толстый Мильде свернулъ свои корсеты и сказалъ: