– Идиот! – вскричал Фрэд вне себя от гнева. – А про индейца ты забыл? И думаешь, так просто дискредитировать Джилбека? А как насчет всех этих сооружений, которые легко может идентифицировать любой эксперт?

– Мы все можем потопить в реке...

– Не оставив никакого следа? За такое короткое время? Потребуется только один водолаз, чтобы потом все это обнаружить!

– Тогда что же мы можем сделать?

Фрэд стоял неподвижно, как каменное изваяние, воплотившее все те качества, которые воспитала в нем его система: необычайную энергию и жестокость вандала, оставившего своим потомкам название своего племени в качестве синонима всеразрушающего варварства, волею судьбы смешавшегося с затаенной, болезненной и безжалостной хитростью, оставленной в наследство Восточной Европе монгольскими захватчиками и распространявшейся дальше на Запад, внося свою лепту в такую бойню, о которой не помышлял даже Чингисхан. В силе и компетентности этого человека сомневаться не приходилось: единственная загадка заключалась в том, почему такие способности были направлены на разрушения и смерть.

– Нам придется сняться отсюда, – сказал наконец он; голос его звучал как обычно уверенно. – Вероятно, можно будет найти новую стоянку для подлодки; во всяком случае, мы ни при каких обстоятельствах не можем позволить ее захватить – ни при каких... Боюсь, что вам придется расстаться с яхтой «Марч хэер».

– Это неизбежно? – спросил Марч тоном капризного ребенка.

– Выбирать вам. Но оставаться здесь вам нельзя. С другой стороны, если вы попытаетесь на ней спастись, самолеты береговой охраны обнаружат вас без особого труда. А у подлодки есть все шансы уцелеть. Думаю, вам лучше пойти с нами. Для вас найдется работа, и отечество вас не забудет.

Охрана стояла навытяжку, как солдаты на параде или роботы, не проявляя никаких чувств. Саймона это наводило на мрачные мысли. Судьба его самого и его спутников зависит от команды, которую отдаст Фрэд. Эти охранники умеют только одно – слепо подчиняться, поэтому они намного страшнее роботов, которых описал в своих фантастических романах Карел Чапек. И Святого охватило ужасное предчувствие, что земля будет опустошена, прежде чем восторжествует здравый смысл, и эти ползучие легионы, лишенные человеческих чувств и способные только выполнять команды, будут уничтожены. Это были новоявленные зомби, живые мертвецы, смысл существования которых – удовлетворять амбиции невротических властолюбцев, еще более циничных, чем Нерон...

Фрэд приказал одному из матросов принести канат, тот салютовал в ответ и поспешил выполнять приказание. Но прежде чем он успел уйти, ему пришлось еще раз салютовать и уступить дорогу молодому человеку, который в тот момент входил в комнату.

На молодом человеке были только белая нижняя рубашка и засаленные хлопчатобумажные брюки; но золотой околышек фуражки свидетельствовал о том, что это был офицер. Светловолосый, с обветренным широкоскулым лицом и фанатическим блеском голубых глаз. В одной руке он держал револьвер. Взглянув на Фрэда, он вытянул свободную руку вперед и крикнул:

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – ответил Фрэд почти механически и продолжал на немецком языке: – Лейтенант, возникла необходимость немедленно перебазировать подводную лодку. Приготовьтесь к отплытию. Заберите все горючее, сколько сможете, а также продовольственные запасы с яхты «Марч хэер». Возьмите запас боеприпасов и торпед с береговых складов. Вам отводится на сборы два часа. Я лично отправляюсь с вами, маршрут сообщу позже. Все.

– Слушаюсь, господин капитан.

Лейтенант снова вытянул вперед руку, повернулся на каблуках и вышел. Послышался его молодой уверенный голос, отдающий команды.

Через несколько минут вернулся матрос с целой\" катушкой каната. Фрэд кивком головы указал в сторону пятерых узников:

– Связать и обыскать их. Другим канатом привязать их к кровати. Позаботься о том, чтобы все было выполнено как надо.

Рэндолф Марч закурил сигарету дрожащими руками. Затем осмотрел комнату, стараясь не обращать внимания на то, что в ней происходит, а главное – не встречаться глазами ни с одним из пленников. Это было полной противоположностью поведению Фрэда, который следил за каждым движением с особой тщательностью. Марч пытался взять себя в руки, но это ему плохо удавалось.

– Что вы собираетесь с ними делать? – спросил он.

– Оставить здесь, – ответил Фрэд, не отрывая глаз от матроса, делавшего свое дело; по его тону было ясно, что он не закончил фразы.

Марч пыхтел сигаретой.

– А почему бы не взять с собой девушек?

– А зачем?

– Э... как заложниц. Нас могут преследовать. Но даже военные не решатся атаковать нас, если узнают, что у нас на борту женщины.

– Заботитесь об утехах? – цинично отрезал капитан.

Марч едва не задохнулся от возмущения.

Фрэд метнул на него взгляд мясника, примеривающегося, как лучше разрубить тушу, потом сказал:

– Тогда вам придется быть готовым к тому, что и остальные члены команды захотят с вами разделить такого рода утехи. Помимо того, что моряки очень ревнивы, они к тому же и суеверны. Умный капитан должен это учитывать. Поэтому не следует рисковать там, где нет в этом крайней необходимости.

Фрэду предстояло тщательно продумать план эвакуации и принять меры предосторожности.

Марч, изображая беззаботность, ходил зигзагами по комнате.

– Международный инвестиционный фонд будет ликвидирован?

– Да.

– Это значит, что я теряю все свое состояние.

– Весьма сожалею.

– Тогда мне остается не слишком много.

– Мой друг, – сказал капитан с потрясающим спокойствием, – а как вы собирались воспользоваться своими капиталами после того, как Джилбек передаст сообщение Темплера в Вашингтон?

Рэндолф Марч застыл на месте как вкопанный. Лицо его вдруг сделалось старым и некрасивым, взгляд померк, словно впереди он уже не видел ничего хорошего.

Саймон не испытывал к нему сочувствия. Он даже ощутил некоторое злорадство, так как, по его мнению, Марч вполне это заслужил. Просто пришел час расплаты за содеянное, а значит, и не может быть сочувствия. В цивилизованном мире, боровшемся за свое выживание, не было места таким чувствам. Именно понимание реальности, именно широта восприятия мира позволяла оспаривать аргументацию противоположной стороны и отметать свои собственные, вполне очевидные заблуждения. Вот почему можно было, напрягая нервы, искать оправдания для убийцы и осуждать страдания жертвы, которые не нуждались ни в каких оправданиях. Вот именно против такой несправедливости, маскирующейся под Справедливость, и вел свою бесконечную войну Святой. И теперь он был счастлив, что Рэндолфу Марчу приходится страдать, – как страдают мужчины, женщины, дети из-за того, что их сметает неумолимая, безжалостная сила, которой Марч оказывал поддержку.

Кроме этого, у Саймона было еще о чем подумать.

На темном горизонте виднелась далекая звезда; но именно свет таких далеких звезд не раз помогал ему избежать смерти. Сейчас вновь появилась звезда.

На этот раз, как ни странно, – но по логике вещей это случалось каждый раз, – у него оказался нож. Он должен бы быть обнаружен во время проведенного по приказу Фрэда обыска. Но спрятанное в рукаве тонкое лезвие в чехле осталось незамеченным. И притом, что руки у него, как и у всех остальных его спутников, были связаны, все же оставался шанс воспользоваться заветным ножом. Может быть...

Саймон ухватился за эту слабую надежду. И еще одна мысль не давала ему покоя.

Какой-то специфический запах стал проникать в комнату. Неприятный и в то же время знакомый.

– Не так уж много развлечений, как ты ожидал, старина Рэнди? – сказал он. – Вот такие дела и сделали Генриха совсем лысым. Так что, Рэнди, тебе самому придется позаботиться о тонизирующих средствах для волос. Иначе тоже облысеешь.

Марч посмотрел на него своими бесцветными глазами и снова глубоко затянулся.

В ту же секунду Саймон догадался, что это за запах. Он вспомнил одну фразу из донесения Питера Квентина по поводу Рэндолфа Марча. Он как зачарованный стал глядеть на горевшую сигарету Марча.

– Но это несправедливо, – продолжал скулить Марч, и его голос казался сейчас тоньше и резче. – Я не могу все потерять! На что я стану тогда жить? Куда пойду?

– Будьте уверены, партия вас не оставит, – равнодушно ответил Фрэд. – Я сейчас не могу сказать, куда мы направляемся. Когда подлодка выйдет в открытое море, я свяжусь с Берлином. А вы не принимайте близко к сердцу ваши потери. Пожалуйста, помните о том, что вмешательство в наши дела Темплера стоило рейху гораздо больше, чем ваше состояние. В такой службе, как наша, беды одного человека не принимаются в расчет. Надеюсь, вы согласны со мной.

– Я тоже надеюсь, Рэнди, – сказал Святой; теперь его усмешка была более язвительной, чему в немалой степени способствовал раздражающий запах сигареты. – Теперь ваше положение изменилось, не так ли? Вы хорошо проводили время, будучи плутократом пятой колонны, вы могли наслаждаться своими особняками, яхтами и самолетами, планируя саботаж и организуя пропаганду, сидя за шампанским в обществе красавиц. Но теперь, я надеюсь, вам придется заниматься более прозаическим делом, сидя за кружкой пива и закусывая эрзац-сыром, – а большие шишки, вроде Генриха, будут подстегивать вас хлыстом. Думаю, для вас это будет неплохой школой.

Марч не находил себе места. Каждая фраза Святого попадала в точку. Складки у рта обозначились более резко, губы дрожали.

Капитан Фрэд слышал все, что говорил Саймон. Прищурившись, он смотрел на Марча, и то, что он не оборвал Святого, казалось подозрительным. Он, как улитка, съежился, затаился, а потом вдруг мгновенно выпрямился.

Единственным признаком его волнения были раздувавшиеся ноздри. Потом он вдруг в три прыжка подскочил к Марчу и выхватил у него изо рта сигарету, бросил ее на пол и растоптал каблуком.

– Болван! – крикнул он по-немецки. – Сейчас не время!

Но он не успел отойти. Марч уже достаточно накурился марихуаны, чтобы мышь превратилась в людоеда. Его глаза сверкали пустым блеском.

– Будь проклят...

У него дрогнул голос, но не мускулы. С быстротой молнии он выхватил карабин из рук изумленного часового и приставил дуло к груди капитана.

– Не будет по-твоему, понял?! – кричал Марч. – Я не допущу этого! Я вас всех обведу вокруг пальца! Вы останетесь здесь. Я сам сдам вас военной охране. Когда они прибудут сюда, я объясню им, что вы пытались шантажировать меня, но я вас раскусил, и сам всех вас захватил в плен. И они у меня ничего не заберут. Я стану героем...

Сердце Саймона упало.

Все это было похоже на кошмарную сцену замедленного действия: события хотя и развивались, но неуклонно вели к параличу, требовалось скорейшее вмешательство. Конечно, Марч был безумцем; подобные угрозы могли исходить только от человека, впавшего в истерику. Но такое сумасшествие в сочетании с абсолютным непониманием происходящего, что можно объяснить только воздействием наркотика, – вело к самоуничтожению.

Марчу казалось, что в одну секунду он сможет расправиться с каждым, кто находился в тот момент в комнате. Но он ошибался. Фрэд только повел бровью – совсем чуть-чуть, – и часовой, стоявший сзади Марча, выстрелил дважды...

Саймон вновь посмотрел в сторону капитана Фрэда, тот смотрел на тело Марча, судорожно дернувшегося несколько раз и потом застывшего на месте.

– Я с грустью должен заметить, Генрих, – сказал он, – что не мог бы придумать для него более поэтичного конца.

– Он не единственный идиот, с которым нам приходится иметь дело, – сказал Фрэд хладнокровно. – И не последний. И до тех пор, пока мы будем находить пешек вроде него, нам нечего бояться ваших хилых попыток вести с нами борьбу.

– Прекрасно, когда чувствуешь себя столь уверенно, – заметил Святой тоже хладнокровно, хотя оснований для этого у него было меньше.

Капитан спокойно прошелся по комнате, проверяя, надежно ли связаны Хоппи Униатц, Карина Лейс, Питер Квентин, Патриция Хольм и особенно Святой.

С холодной расчетливостью он шесть раз ударил его по лицу.

– Это вам за ваши юмористические комментарии, – объяснил он. – Мне бы очень хотелось отправить вас в Германию, где в концентрационном лагере вас научили бы дисциплине. Но, насколько я себе представляю, вам это уже не понадобится... Думаю, Джилбек рассказал вам, что здесь, под этой комнатой, заложена сотня фунтов взрывчатки с детонатором, которому я могу послать команду по радио с подводной лодки. Как только мы будем достаточно далеко отсюда, я позволю себе роскошь нажать на кнопку... Предоставляю вам и вашим друзьям возможность дождаться этого момента.

* * *

В комнате было темно. Их глаза еще не успели привыкнуть к лунному свету, проникавшему сквозь маленькое окошко. Уходя, Фрэд демонстративно выключил свет, тем самым подчеркивая свойственный ему садизм. Он обрекал своих пленников на душевные муки. Тело Марча осталось лежать там, где он упал.

Штурмовики ушли готовить подводную лодку к отплытию – все, кроме одного часового, выставленного у дверей снаружи: в комнате были слышны его размеренные шаги.

Им не заткнули рты, и Саймон не считал это оплошностью Фрэда. Это было еще одним методом воздействия на человеческую психику. Голоса, звучавшие в темноте, вызывали состояние нервозности, которая, увеличиваясь как снежный ком, могла привести в подобных условиях к психологическому срыву.

Так рассуждал Фрэд.

Патриция Хольм первая нарушила тишину, в ее голосе слышалась лишь естественная человеческая озабоченность:

– Саймон, дружок, с тобой все в порядке?

– Абсолютно, дорогая, – ответил он. – Я не думаю, что Генрих хотел по-настоящему изувечить меня, так как я тогда не смог бы предаваться веселым размышлениям в течение двух часов, которые он так любезно предоставил нам.

И даже когда он произносил эти слова, он продолжал работать каждым мускулом рук и плеч, чтобы на доли миллиметров ослабить веревки на кистях рук и кончиками пальцев дотянуться до ножа.

– Мне хотелось бы, – с трудом переводя дыхание, сказал Питер Квентин, – чтобы ты занимался своим делом, а нам предоставил возможность заниматься своим. Неужели тебе не ясно, что мы хотим от тебя избавиться? Все бы считали тебя детективом, собирающим свидетельства для бракоразводного процесса.

– Меня беспокоили помощники шерифа, – сказал Святой. – Если бы я знал, что вы с Патрицией ищете любви в джунглях, я бы вернулся в «Палмлиф фэн». Я опасался, что они арестуют тебя, учитывая, что ей нет еще и шестнадцати.

– Тогда уж девяти, – вставила Патриция. – Ты должен был бросить нас, если уж эта старая кляча обвела нас вокруг пальца.

– Все произошло именно так, как и следовало ожидать, – сказан Святой. – Даже в некотором смысле лучше. Шериф в тот день уже нанес нам визит, и у вас были все основания предположить, что я устрою переполох в «Палмлиф фэн», что, по сути дела, и случилось.

– Расскажи нам, – попросила Патриция.

Саймон рассказал, что произошло с ним за это время, одновременно продолжая работать мускулами в попытке ослабить веревки; иногда он останавливался, чтобы передохнуть, затем начинал все сначала. Рассказывать нужно было обязательно, чтобы скоротать время и отвлечь внимание слушавших от тяжких мыслей. Несмотря на то что он был занят веревками, это не отражалось на его голосе: он звучал ровно, без всяких модуляций. Он рассказывал так, как рассказывают забавную историю, о которой судачит весь мир.

Когда он закончил, всем стало известно все, о чем он знал сам. Полная картина. И снова наступила тишина...

– Изумительный финал, – наконец-то прокомментировал Питер. – Хотелось бы мне сейчас встретиться на пару минут с твоим приятелем Генрихом.

Казалось, это было единственное, что можно было сказать по этому поводу. Но у Хоппи Униатца было свое мнение.

– Босс, – сказал он. – Я ничего не понял.

– Не понял чего? – мягко спросил его Саймон.

– Насчет источника.

– Хоппи, я пытался объяснить тебе...

– Я знаю, босс. Здесь вовсе не тот источник. Но вы слышали, что сказал Марч перед тем, как они его укокошили? После того как мы сюда пришли, источник должен быть взорван. Но ведь мы ничего не взрывали. Значит, есть еще бандиты, которые сюда рвутся. Я ничего не понимаю, – сказал мистер Униатц, снова повторив то, с чего начал.

– Сейчас просто мода такая – что-нибудь взрывать, – пояснил Саймон. – Постепенно она отомрет, как и мини-гольф.

Снова наступила тишина. Теперь можно было бы многое сказать, и в то же время в жизни оказалось так мало вещей, о которых стоило говорить.

Снаружи помимо размеренных шагов часового слышался тяжелый топот матросов, выполнявших такелажные работы, непрерывное бормотание и резкие звуки постоянно отдававшихся команд.

Карина Лейс сказала задумчиво:

– Не знаю, как вас, но меня обучали множеству способов развязывать узлы, но с этими, боюсь, не справиться.

– И мне тоже, – отозвался Питер.

Казалось, даже Святой оставил все попытки развязать веревку.

Вдруг Патриция прошептала:

– Что там движется?

– Тихо, – сказал Святой. – Продолжайте разговаривать, как разговаривали.

Его голос исходил совсем из другого места. В слабом свете луны они увидели, как движется тень, – тень, мелькавшая то тут, то там на полу. Но это не был вновь оживший Рэндолф Марч, как первоначально подсказало им воспаленное воображение; его тело лежало на прежнем месте.

На некоторое время, казалось, они лишились дара речи, обдумывая фразы, которые звучали бы естественно в данной обстановке.

Наконец Питер сказал, намеренно привлекая к себе внимание:

– Если бы нас с Хоппи сейчас развязали, мы могли бы наброситься на часового за дверью и, завладев его оружием, уложить еще нескольких свиней, прежде чем они схватят нас.

– Но они обязательно схватят тебя, Питер. – Голос Святого прозвучал в другом углу комнаты. – Их очень много, и с одним пистолетом далеко не уйдешь.

– Если бы нас развязали, – сказала Патриция в тон Питеру, – мы могли бы убежать и спрятаться в джунглях. У них не будет времени, чтобы искать нас.

– Но тогда им удастся удрать отсюда, – сказал Святой.

– Может быть, у них не хватит места и они не заберут с собой все виски, – сказал мистер Хоппи, развивая свою собственную идею. – Может быть, они оставят целый ящик и мы завладеем им.

– Если ты мне удалось отсюда выбраться, – сказала Карина, – я бы сделала все, чтобы остановить подлодку.

– Каким образом? – спросил Питер.

– Если бы я знала...

Послышался слабый щелчок, затем протяжный тонюсенький скрип и шорох.

Питер сделал беспокойное движение.

– Я знаю, что это глупо, – заметил он, – но мне хотелось, чтобы вы, шкипер, подкинули нам какие-нибудь идеи. Как бы вы поступили, если бы у вас появилась возможность сделать что-нибудь?

Ответа не последовало.

Тишина длилась долгие томительные секунды.

Патриция окликнула тихо и не вполне твердым голосом:

– Саймон...

Ответа не последовало. А может быть, это и был ответ, когда они услышали два тихих удара пальцами по полу?

Опять тишина. Теперь уже не видна была движущаяся тень, а в темном углу, где она прежде маячила, возник четко очерченный квадрат. Тусклый свет, пробивавшийся с улицы, создавал таинственные тени, смутные и странные по форме, напоминающие разлившуюся на полу жидкость. Каждый из находившихся в комнате пытался сосчитать количество теней и определить, кому они принадлежат. Одна, вторая, третья – стоп... и все сначала.

Было тихо. Но в подобной ситуации уши могли услышать то, чего не было на самом деле, так же, как глаза могли в темноте увидеть то, что им хотелось бы видеть. Любой звук – прерывистое дыхание, скрип пружины на кровати, биение собственного сердца – мог превратиться во что угодно, что было доступно их воображению. Карине даже показалось, что под ней ползает что-то наподобие змеи – она вся сжалась от страха.

Вскоре заговорил Питер.

– В положении, подобном данному, – сказал он громко, – Святой начал бы рассказывать бесконечные истории о клопе-коротконожке по имени Аристофан, который оказывался в запутанных и не предназначенных для печати ситуациях, но самого Святого сейчас здесь нет, а я не могу выступать вместо него. Поэтому давайте поиграем в одну глупую игру. Каждый должен вспомнить какую-нибудь песенку, в которой упоминается его собственное имя. Предположим, вас зовут Мэри, тогда прозвучит песенка: «Мэри, Мэри – все делает не в меру». Или вот, например, Хоппи может спеть такую песенку: «Прыг-скок, я люблю тебя, как ты меня».

Снова наступила тишина.

– \"Потопаю, похлопаю[18] – беду уведу\", – сказала Патриция.

– Питер, твоя очередь, – заметила Карина. – Ты где?

– \"Ох, иссушила[19] любовь меня\", – с готовностью отозвался Питер.

– «Не кренись, моя лодка любви, не кренись»[20], – продолжила Карина.

– Все хуже и хуже, – сказала Патриция. – Когда же мы споем: «Дом, наш милый дом»[21]?

Вспомнить все это было невообразимо трудно, но еще труднее исполнить. Тем не менее с каким-то безрассудным отчаянием они заставляли свои голоса звучать. Они тщательно выговаривали каждое имя, но сознание неизбежно возвращалось к самым диким и фантастическим мыслям.

А время шло.

Серебряный квадрат света на полу переместился и теперь освещал мертвое лицо Рэндолфа Марча. За дверью взад-вперед шагал часовой. Моторная лодка, монотонно жужжа, сделала два или три рейса к берегу и обратно. Топанье матросов, таскавших грузы, стало постепенно затихать; их голоса превратились в далекий шепот, отрывистые команды стали редкими. Но появились новые звуки: плеск воды о металлические поверхности, отдаленные голоса, перемежавшиеся со скрипом чего-то тяжелого. Некоторое время было слышно какое-то гудение, но затем и оно затихло.

Не было необходимости в том, чтобы фиксировать каждую минуту. Но они понимали, как неумолимо быстро движется время и как мало его остается у них. И тем не менее никто из них не произнес вслух имени человека, голоса которого уже давно не было слышно.

Наконец Карина Лейс со вздохом сказала:

– Они, наверное, уже готовы к отплытию.

– Мы сделали все, что могли, – сказала Патриция Хольм.

– Эге, – произнес Хоппи Униатц, – эти морды не получили должного воспитания. Они уже все взмокли от жары, но надо сначала приложиться к бутылке и сделать пару затяжек. Никогда не видел работяг, которые могли бы, хлебнув, работать так, как я.

От присутствия стольких людей в комнате стояла страшная духота, она давила, словно пресс, затрудняя дыхание, сжимая мозг и превращая ясную мысль в туманный бред. Под полом, где стоял Питер Квентин, снова что-то прошуршало, – вероятно, змея. Во второй раз он услышал какую-то возню, затем послышался, слабый скрип, щелчок и затем глухой стук. Тени, которые, казалось, затаились в темноте, сейчас вновь задвигались. Но он не был в этом уверен.

Он сказал нервно:

– Не хочется тебе напоминать, но мы не обсуждали твое грязное прошлое. Мы играли в «слова», и теперь твоя очередь, Хоппи. Буквы Р-Е-Ф-Л. И вообще, я думаю, мы заберем тебя с собой в другую жизнь.

– О, – сказал Святой.

Никто не пошевелился. Стояла такая тишина, при которой звук булавки, упавшей на бархат, кажется оглушительным грохотом.

– Я бросаю вызов, – наконец сказал Питер. – Такого слова нет.

– «Рефольвер», – сказал Святой.

Снаружи послышались быстрые шаги, открылась дверь. Зажглась единственная лампочка.

У входа стоял Генрих Фрэд, позади него часовой. Его плотно сжатые губы скривились в усмешке, а бороздки на лице, идущие вниз от ноздрей, стали еще глубже. Он олицетворял собою месть.

– Мы уже отплываем, – сказал он. – Надеюсь, вы приятно провели время в ожидании собственного отплытия. Вам осталось недолго ждать – не более получаса. Я нажму кнопку, когда мы выйдем из бухты в открытое море.

Питер, Патриция, Карина и Хоппи взглянули на него одновременно без любопытства, как бы из вежливости. Однако по их глазам было видно, что они сознают все, что им было сказано несколькими секундами раньше.

Святой сидел на краю кровати все в той же позе, в какой видел его Фрэд в последний раз. Руки у него были за спиной; на лице кровоподтеки – следы кулаков Фрэда; одежда мятая и вся в песке. Только, может быть, отчаянное презрение в его голубых глазах горело еще ярче.

– Надеюсь, у вас будет приятное путешествие, – сказал он.

– Уверен, что это пустая трата времени, – продолжал Фрэд, – но мне хотелось бы кое-что сказать вам: ваша борьба – бесплодна и она своего рода символ того, что вы собой представляете. Точно так же, как были повержены вы, будет уничтожен каждый, кто пытается с нами бороться. Тот незначительный ущерб, который вы нанесли нам, будет возмещен; но вас уже никто не вернет к жизни. Можете утешаться этим. Ваш народ вскоре последует за вами. За исключением тех, кого мы оставим в качестве рабов, – как вы раньше держали в рабстве слаборазвитые народы. Теперь вы видите, что все ваши жертвы были напрасными.

Глаза Святого сияли словно сапфиры.

– Уверен, что это просто пустая трата времени, – насмешливо вторил Святой, – но мне хотелось бы, чтобы вы поняли, прежде чем умрете, одну вещь. Все, что вы со своими сподвижниками разрушите, в истории человечества будет значить не более чем лесной пожар. Вы сеете разруху и смерть, но настанет день, когда снова зазеленеют деревья, а о вас никто и не вспомнит.

– Я предоставляю вам возможность пофантазировать, – сказал капитан и шагнул к двери. Послышался щелчок выключателя; дверь захлопнулась.

Они слышали его удаляющиеся шаги: сначала по твердому полу, потом по мосткам пирса; потом шаги затихли. Прозвучала последняя команда, затем их слух уловил тихий всплеск воды. Секунды начали свой отсчет.

– Саймон, – сказала Патриция.

– Тише, – произнес Святой, напрягая слух.

Они только по звукам могли определить, что происходит снаружи, а звуки доносились с противоположной от них стороны. Теперь не было слышно шагов часового; и только беспрерывное жужжание москитов и других насекомых создавало звуковой барьер, не пропускавший к ним никаких других звуков.

Но где-то очень далеко слышалось глухое трение дерева о дерево и лязг металла. Затем раздались голоса, а также гул, который они слышали раньше, сначала перекрывший стрекот насекомых, затем немного затихший и наконец совсем прекратившийся. Теперь не было слышно ничего, кроме плеска волн, бившихся о берег среди корней ризофоры.

Вернулась на прежнее место и заухала сова.

Но Святой все еще молчал и не двигался – минуты казались часами.

Но вот щелкнул выключатель, и, подобно молнии, их озарил свет.

Все уставились на Святого, который стоял улыбаясь, держа в руке нож.

– Простите меня, мальчики и девочки, – сказал он. – Но мне очень не хотелось, чтобы они услышали, как я двигаюсь.

– Понятно, – сказал Питер Квентин. – Ты настолько деликатен, что мы все просто ослеплены.

Саймон разрезал веревки, связывающие Патрицию. Она поцеловала его и начала массировать кисти рук; он подошел к Карине Лейс.

Когда Саймон освободил ее, она сказала:

– Я думала... я думала... мы все думали... что ты сумел развязать свои веревки раньше.

– Так и было, – ответил Святой.

– Конечно, – сказал Питер, когда подошла его очередь, – ты не должен был говорить об этом никому.

– Мне нужно было что-то предпринять, – объяснил Саймон. Он освободил Питера и подошел к Хоппи. – Я догадывался, что где-то в полу должен быть люк или что-то наподобие этого. И я нашел его. Пришлось повозиться с замком, но я использовал всю свою физическую силу и даже заклинания, чтобы с ним справиться. Затем мне пришлось превратиться в червя и извиваться по кровельной дранке – к счастью, строение держится на сваях, а не на фундаменте, так что стены не уходят в землю. В общем, я выбрался наружу и поползал там немного.

– Босс, – спросил мистер Униатц, потирая свои затекшие суставы, – а вы не нашли чего-нибудь выпить?

– Должно быть, много чего осталось на яхте «Марч хэер», – ответил Святой, – но я не обследовал ее.

Он открыл дверь; стоя снаружи, он набрал полные легкие относительного свежего воздуха; затем достал из портсигара оставшиеся две сигареты. Патриция подошла к нему и взяла одну. Они стояли рядом, держась за руки, и смотрели на пристань, где в темноте под луной покачивалась яхта, но там, где раньше лежала подлодка, не было ничего, кроме спокойной глади воды.

К ним присоединился Питер Квентин.

– Не хочу нарушать идиллию, – робко заметил он, – но лично мне хотелось бы быть отсюда подальше, когда Фрэд отдаст обещанный приказ.

– Не следует волноваться, – сказал Святой, – я обнаружил взрывное устройство под полом, когда искал люк. Вполне невинная коробочка с этикеткой «Томатный суп». Я прихватил ее с собой.

– А куда же ты ее дел? – подозрительно спросил Питер.

– Я спрятал ее среди консервов, которые матросы должны были перетащить в подлодку. А может быть, это был ящик с боеприпасами – точно не помню. Правда, работенка была не из простых – вытащить ее на пирс и незаметно спрятать. Но тем не менее я все сделал и успел вовремя вернуться.

Тем временем к ним подошли Карина и Хоппи.

А в следующий момент далеко на юго-западе, куда был устремлен взгляд Святого, в серо-синее небо взметнулся ярко-красный столб пламени. Через несколько секунд прозвучал заключительный аккорд, слившийся с ураганом ветра, клонившего к земле деревья. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем содрогнувшаяся земля снова затихла.

– Я думаю, Генрих нажал-таки на кнопку, – сказал Святой.

Эпилог

Сидя в баре «Демпси-Вандербилт», Саймон Темплер наблюдал, как случайно залетевшая муха старалась погрузиться в капельку пьянящего «Рон-Рея», нечаянно пролитого на полированную поверхность стойки. Ему казалось, что он наблюдал за ней очень долго и уже устал держать пари с самим собой, делая ставки на то, как долго продержится муха, прежде чем окончательно свалится. Он ждал Карину Лейс. Наконец, потеряв всякое терпение, он толкнул свой стакан вдоль стойки к бармену, давая тем самым понять, что ему нужна еще одна порция; муха, которая, казалось, была своего рода воплощением Униатца в насекомом, оторвалась от стойки и, зажужжав, улетела.

Новый посетитель бесшумно подошел к стойке и отодвинул стоявший рядом стул. Саймон повернулся, приготовившись в седьмой раз предупредить очередного претендента на это место, что оно занято, или изобразить нечто вроде упрека, если это окажется сама Карина. Но ему не пришлось сделать ни того, ни другого.

Откидывая полы своего черного пальто, рядом с ним усаживался длинный как жердь шериф Ньютон Хаскинс собственной персоной.

Он посмотрел на Саймона, стараясь изобразить искреннее удивление:

– Не верю своим глазам! Откуда ты появился, сынок?

– Я здесь уже бывал раньше, – ответил Святой. – Если вы помните.

Челюсть шерифа непроизвольно задвигалась, но жевать было нечего. И, как бы спохватившись, он медленно опустил руку в карман и достал свежую пачку жевательного табака.

– Кого-нибудь ожидаем? – участливо спросил он.

– Молодость, красоту, блеск и рыжие волосы. – Взгляд Саймона был холодным и дерзким. – Может быть, вы отвечаете всем этим характеристикам, но, по правде говоря, я этого не заметил.

– Конечно, нет, – ответил Хаскинс. – Уверен, что это не я. Но здесь бывает много разного люда. Я выслеживал одного опасного убийцу. И почувствовал страшную жажду. «Ньют, – сказал я себе, – что может быть лучше этого бара?» Вот я и заглянул сюда. Смотрю – ты один. Я и решил составить тебе компанию.

– Очень приятно, – пробормотал Святой. Большим пальцем руки он дал знак бармену, налившему бокал, что это он заказывал выпивку.

– Принесите мне стакан и бутылку пива, – обратился к нему Хаскинс.

Он подвинул поближе к себе вазочку с сухим печеньем, машинально взял одно и отправил в рот, так чтобы оно не мешало встречному движению табака.

– А кто этот опасный убийца? – спросил Саймон. – Звучит захватывающе. Вы его поймали?

– Сынок. – Шериф жевал печенье и не мог говорить. Он налил полстакана пива и поболтал его. – Убийства в прямом смысле не было. Это было скорее похоже на резню. И кроме того, это случилось не в моем округе.

– Да? – вежливо спросил Святой. – А где же?

– В Эверглейдзе – туда и добраться-то невозможно. Но я слышал, что там было целое побоище. Найдена дюжина трупов. Даже того парня, Галлиполиса, и то нашли застреленным.

– Правда? Как странно! А не думаете ли вы, что он частенько дергал ниточку за оба конца, не зная, какой из них лучше?

– Может быть. – Взгляд шерифа задержался на лице Святого, изображавшего страдание. – Теперь об этих трупах ничего и не узнаешь, да, сынок?

– О трупах? – удивился Саймон. – Вы хотите сказать, о мертвых телах, которые там валяются?.. Как ужасно! В таком климате я всегда захораниваю трупы. Это вопрос гигиены... Или сбрасываю в море; и тогда о них позаботятся барракуды.

– Я тоже так думаю, – глубокомысленно заметил Хаскинс. – Береговая охрана просто замучила меня, сынок. Джилбек рассказал, что ты вытащил его из этого ужасного места – Лостменз-Ривер. Сложилось впечатление, что ты ожидал, когда прибудет судно береговой охраны. Прошлой ночью опять произошел в море взрыв. Кто-то взорвал подводную лодку.

Святой отпил из своего бокала.

– Вполне возможно, – заметил он. – Впервые мы с вами встретились, когда произошел первый взрыв. Затем последовали небольшие стычки. И вот теперь опять какой-то взрыв. Все так логически закругляется... Или вы хотите сделать профессиональные замечания по поводу всех этих вопросов?

Хаскинс долил пива и залпом выпил целый стакан. Затем он вытер губы большим носовым платком.

– Нет-нет, сынок, – сказал он. – Если говорить о профессиональной стороне дела, то я не имею права задавать никаких вопросов. Об этом позаботятся чины повыше, из Вашингтона, и они попросят нас не вмешиваться в это дело. Похоже, нас это не касается, даже притом, что такой уважаемый гражданин нашего города, как Рэндолф Марч, найден мертвым в Лостменз-Ривер. Нам не разрешается даже ничего обсуждать, пока Госдепартамент не подготовит специальное сообщение. Но меня не следует винить в любопытстве.

– Естественно, я не виню вас ни в чем, – изрек Саймон с самым серьезным видом.

Хаскинс почесал свой длинный нос.

– Да, – произнес он наконец, – вы, конечно, в курсе событий.

– Прошу прощения, – ответил Святой, – но ребята из Вашингтона сказали мне то же самое, что и вам, и так как с их стороны было большой любезностью не брать меня под стражу, то я должен выполнять их условия. Они сделают сообщение, как только во всем разберутся.

Хаскинс с тоской сделал еще глоток.

– Не знаю, имеет ли к этому отношение иск одного парня из Очупи, который обвиняет тебя в нападении на него и угоне его автомобиля.

– Вы собираетесь возбуждать дело?

– Да нет, – ответил шериф. – Я его разорвал. По-моему, это противозаконно. Кто, черт возьми, когда-нибудь слышал, чтобы лодка с колесами в десять футов называлась автомобилем?

Саймон осторожно зажег сигарету.

– Папаша, – тихо сказал он, – откажетесь ли вы от пива, если ваш друг угостит вас шампанским?

– Этого, сынок, – ответил шериф, – мне пока еще никто не предлагал. Но учитывая, что меня сегодня мучает сильная жажда, я согласился бы на твое предложение.

Саймон подозвал бармена и сделал заказ.

– В конце концов, где это слыхано, чтобы мягкий массаж головы называли нападением?

– Не знаю, как бы я поступил с тобой, – рассуждал Хаскинс в задумчивости, – но если учитывать, что тот парень работал, если можно так выразиться, на мистера Марча, то вряд ли этому факту придадут большое значение.

– Вы считаете, что меня сюда привело простое любопытство?

Шериф приподнял свои широкие в черном мундире плечи и взглянул на часы, висевшие над стойкой бара; потом поерзал на стуле.

– Сынок, – сказал он, – я тебе когда-то говорил, что питаю слабость к блондинкам. Сегодня днем я имел возможность встретиться с одной, которая нам обоим нравится. Она торопливо собирала свои вещи, когда я к ней наведался. Видимо, спешила на самолет, отправляющийся сегодня вечером куда-то в Южную Америку. Уверен, что для нее эта поездка неожиданна. Она очень торопилась, но все-таки урвала несколько минут, чтобы написать письмо, и попросила меня передать его тебе, когда самолет будет уже в воздухе.

Он вынул из внутреннего кармана конверт и положил его на стойку бара.

Саймон взял его и вскрыл точным движением хирурга.

\"Дорогой Святой.

Назначая нашу встречу на сегодня, я собиралась на нее прийти. Но, видимо, теперь мы уже больше не принадлежим друг другу. А времени так мало.

Я получила приказ приступить к выполнению нового задания – и срочно. У меня едва остается время, чтобы упаковать вещи. Не могу даже проститься с тобой. Я собиралась позвонить тебе, чтобы ты приехал в аэропорт, но так как здесь сейчас Хаскинс, то я могу с ним передать эту записку. Так будет легче для нас обоих.

Я могу повторять «спасибо тебе, спасибо тебе» тысячу раз и ничего этим не выразить. Ты сам знаешь, как много ты сделал для меня, как знаю об этом и я, и как сейчас знают об этом в Лондоне и Вашингтоне. Для нас обоих этого достаточно. Но мы оба знаем, что это только начало. Мы должны очень много еще сделать, прежде чем сможем позволить себе спокойно отдохнуть, сидя в кресле.

Но лично для меня этого недостаточно. Поэтому мне легче написать тебе, чем пытаться встретиться. Я ничего не могу поделать, дорогой. Несмотря ни на какие превратности судьбы, мне все равно хочется, чтобы у нас никогда не было того вечера.

Правда, глупо? Но если в жизни случаются чудеса и если мы оба будем живы, когда все это закончится, мы можем где-нибудь встретиться. Уверена, что этого не случится, но сейчас мне хочется в это верить.

До свидания. Я люблю тебя.

Карина\".

Пенилось шампанское. Саймон смотрел на этикетку шампанского, медленно складывая письмо и пряча его в карман, – «Боллингер 1928 года». Такое же шампанское они пили тогда, когда встретились в первый раз. Он ясно представил ее сейчас такой, какой она была тогда: бледное красивое лицо, блестящие волосы и глубокая синева глаз. А затем снова возник ее образ, – она стояла рядом с ним с пистолетом в руке. Итак, конец всему...

И вдруг Святой поднял свой бокал.

– За удачу! – сказал он.

Шериф Хаскинс уставился на него бесконечно долгим взглядом.

– Я тоже ей этого пожелал, сынок.

– Ты был хорошим отцом мне, папаша. – Святой отщипнул ногтем большого пальца спичку и стал помешивать ею в бокале, выпуская из напитка пузырьки. – Не возражаешь, если я тоже полюбопытствую? Я не привык ко всем этим законодательствам.

Кадык Хаскинса покатился вниз и скрылся за узкой полоской черного галстука.

– Это происходит так, сынок. Много странных созданий мирно существуют рядом. Но вот к ним подкрадывается пантера, она ждет, когда между ними возникнет вражда. Вот тогда-то пантера на них и бросится. Тогда их можно брать, как говорится, голыми руками, словно кроликов. – Шериф снова наполнил свой бокал и задумчиво улыбнулся. – Но я думаю, что если соберется вместе достаточно много безумных кроликов, то они смогут заставить обратиться в бегство даже американскую рысь. В этой стране большинство людей миролюбивы и невинны, как кролики, но мне кажется, что настало время расшевелить их и заставить немножко подвигаться. Ты в какой-то мере помог мне это осознать.

Саймон посмотрел на него сквозь облако сигаретного дыма.

– Даже притом, что я нарушил ваш священный закон?

– О каком нарушении закона может идти речь, – проговорил Хаскинс неторопливо, – когда какой-то сукин сын, прикрываясь законом, пытается подчинить себе все человечество. Например, он позволяет некоторым маленьким странам поверить в возможность нейтралитета, а это означает, что они не смогут воевать против него, когда он ими завладеет. Или другой пример. Он пользуется существующими у них законами о свободе, чтобы внедрить туда своих шпионов и начать войну задолго до того, как официально ее объявит. Я много думал после нашего с тобой первого разговора. Политики поощряют стремление граждан закрыть на все глаза, потому что в этом случае они без труда получат голоса тех, кто не дает себе труда поразмыслить. Но когда я вижу, что происходит у меня под носом, когда некоторые начинают кричать о том, что у нас плохое правительство и что они вообще достойны другой жизни, я начинаю понимать, что жареным пахнет где-то уже совсем близко.

Святой посмотрел на него молча: безвкусно одетый худой человек на фоне красивой, яркой природы, серьезная и нелепая фигура, и в то же время отражающая непобедимый и твердый характер земли, на которой он вырос...

Хаскинс допил шампанское до дна и поставил бокал на стойку.

– Прекрасный напиток. – Он вытер губы тыльной стороной ладони. – Я ненавижу, когда убивают. Но иногда бывают ситуации, когда только насилием можно одолеть насилие. Я, конечно, не знаю, но говорят, будто вы считаете, что нужно разжечь новый костер, чтобы погасить тот, который уже горит. Может, вы и убедите меня в этом. Может, убедите и многих других, прежде чем зажженный уже костер не заполыхает во всю мощь. Не знаю.

Он встал и протянул свою мускулистую загорелую руку:

– Я должен идти. Надеюсь, что люди сплотятся, пока еще не поздно. А к тебе я привязался, сынок.

– Взаимно, папаша, – сказал Святой и ответил ему крепким рукопожатием.