— Да что вы такое говорите, синьор? — округлил глаза парнишка. У него великолепно получалось изображать искреннее недоумение. — Отборный вихель!

— Ипать-копошить, маленький нецепарь, я видел столько травы, что тебе за всю жизнь не скосить, внятно? Твоей отравой только триппер лечить, да и то с погрешностями. Настоящий вихель пахнет тонко, и только собой, а твой воняет полынью, значит — смесь. К тому же ты ухитрился промочить его, а потом сушил… — А вот теперь паренек действительно был удивлен, даже ошарашен. Лекция Галилея оказалась настолько полной, что несчастный продавец впервые в жизни не находил, что ответить. — И вон та жидкость в пробирке подозрительно бледная, сэнский раствор обязан быть насыщенного розового цвета, внятно? А если цвет гуляет, значит, не шесть процентов, а три. А это, ипать-копошить, неуважение к клиенту, внятно?

— Синьор — любитель?

— Синьор — профессионал, маленький нецепарь, поэтому он у тебя ничего не купит, внятно?

Более чем внятно, однако отступать Белый Билли не хотел, он действительно был шустрым.

— Есть ухская пыль, синьор! Самая настоящая. Не смешанная.

— Я с нее два года как соскочил и тебе не советую. — Галилей вновь приложился к бутылке. Покачался, разглядывая разочарованную физиономию мальчишки, после чего осведомился: — Жига есть?

— Подождите. — Парнишка метнулся в грязный переулок и почти сразу вынырнул обратно, держа в руке плоскую жестяную коробочку. — Лучшая в Альбурге!

— Ты уже понял, что меня не обманешь, маленький нецепарь?

— Конечно, синьор.

— Сколько?

К парнишке вернулась уверенность, а с ней и наглость.

— Пять марок серебром.

— Могу дать две, — сделал ответное предложение Галилей, копаясь левой рукой в поясной сумке.

— Но…

— У меня на борту запас, маленький нецепарь. Я решил помочь тебе с бизнесом, но переплачивать не стану, внятно?

— Внятно, — вздохнул мальчишка. — Давайте две марки.

Раз клиент профессионал, значит, прекрасно знает, что и сколько стоит.

Галилей выдал продавцу деньги, открыл жестянку, отломил треть буро-зеленой плитки и принялся жевать, не забыв смочить жигу глотком бедовки. Парнишка следил за его действиями с уважением:

— Клёво вас сейчас заколбасит, синьор.

— Не заколбасит, а отпустит. — Галилей сделал шаг, но внезапно передумал. Остановился, вновь открыл сумку и достал еще одну серебряную монету. — Слушай, маленький нецепарь, ты олгемен?

— Конечно, синьор.

— Ходишь в церковь?

— Не часто.

— Когда пойдешь в следующий раз, поставь свечку за Форцу, внятно? Он был хорошим цепарем.

Мальчишка взял монету.

— Почему бы вам самому это не сделать, синьор?

— Потому что ноги несут меня в другую сторону… — Галилей, покачиваясь, двинулся дальше. — Прощай, маленький нецепарь.

Неизвестно, чем, но тощий приглянулся Белому Билли. Может, потому что был \"профессионалом\" и разбирался в товаре лучше всех, кого мальчишке доводилось видеть до сих пор. А может, сыграла свою роль лишняя марка… Но едва Галилей направился дальше по улице, парнишка догнал его и взял за руку:

— Не надо туда ходить, синьор! Кривой квартал не лучшее место Хусса.

— Почему? — не оборачиваясь, поинтересовался Галилей.

— Там живут спорки.

— Какая милая новость.

Галилей стряхнул руку мальчишки, глотнул бедовки и, слегка заплетаясь, продолжил путь.

Белый Билли выругался, огляделся — других клиентов не видно, так что бизнес не пострадает, и подался следом. Ему хотелось знать, чем закончится визит странного пьяницы к спорки.

— Заблудился?

Кривой квартал отделяла от остального Хусса невидимая черта. Именно невидимая: не было ни перегородки, ни баррикады, ни какого-либо указателя, сообщающего о приближении к спорки. Ничего не было: грязная улица до — грязная улица после. Но едва Галилей сделал лишний шаг, как на его пути выросла массивная фигура нечистого охранника.

— Заблудился?

— Пришел куда надо, порченый нецепарь. — Галилей ответил всё с той же пьяной вальяжностью, которая так понравилась Белому Билли. Однако сейчас подглядывающий мальчишка неодобрительно покачал головой: спорки подобного нахальства не спускали.

— Я думаю, ты нам здесь на муль не нужен… — Охранник сделал шаг вперед, намереваясь врезать незваному гостю в репу, однако на Галилея агрессивность спорки не произвела особенного впечатления.

— Думать вредно, голову береги. — Он переложил бутылку в левую руку, а правой задрал тельник. — Внятно?

— Чтоб меня злые Праведники задолбали! — Громила замер с поднятой для удара рукой, постоял в дурацкой позе пару секунд, после чего подтвердил: — Внятно.

И опустил руку. И в голосе его больше не было грубости, только уважение.

Разглядеть, что именно показал странный клиент спорки, Белому Билли не удалось, слишком уж далеко тот стоял и слишком быстро вернул тельник на место. Мальчишка с досады выругался — ему до безумия хотелось знать, чем можно успокоить охранника спорки, — но поделать ничего не мог.

— Отведи меня к ведьме, порченый нецепарь. — Галилей допил бедовку и бросил бутылку на мостовую. — У меня был тяжелый переход.



Говоря откровенно, все сферопорты Герметикона похожи друг на друга, как горошины. Не города, возле которых они находятся, — фантазии строителей обычно хватает на то, чтобы придать им уникальные черты, — а сами порты. Едва слышно гудят Сферы Шкуровича, тыркаются в облака швартовочные мачты, пухнут широченными ребрами гигантские эллинги, тянутся ряды пакгаузов… Очень длинные ряды пакгаузов, поскольку если мир ничего не экспортирует, значит, он много чего импортирует. А если грузопоток идет в обе стороны, ряды складов еще длиннее. И именно среди пакгаузов, примерно там, где они плавно смыкаются с обязательными трущобами, появляются оживленные районы с поганой репутацией. Левый Треугольник, Дохлый Пудель, Выход-Выход, Обманка, Поднебесье — нет нужды перечислять известные каждому цепарю названия. Здесь проворачивают темные делишки и продают веселую жизнь, здесь кабаки на каждом шагу, от шлюх рябит в глазах и никогда не заканчиваются наркотики. Каждый третий здесь вымогатель, каждый второй — контрабандист, а каждый первый — уголовник. Здесь можно раздобыть любой товар из любого уголка Герметикона, выиграть тысячу цехинов в грязном переулке или сдохнуть в канаве от удара ржавым ножом. Поганые районы редко посещает полиция, но местные обитатели не считают этот факт недостатком.

В Альбурге обитель порока именовалась Отлитым Хуссом, примыкала к сферопорту с юга и пользовалась большой популярностью у цепарей.

— Здесь грязно!

— Нашел чего бояться.

— Я туфли изгадил!

— Заткнись!

Однако гневный окрик раздраженного бандита лишь сотряс воздух, заставив низенького толстяка тараторить еще быстрее:

— Я выгляжу бодро, но на самом деле у меня очень хрупкое здоровье, понимаешь? Если бы ты знал, как легко прилипает ко мне всякая зараза, ты бы расплакался от сочувствия.

— От чего?

— Если бы ты знал, что это значит, ты расплакался бы от этого.

Рослый громила скрипнул зубами.

Человечек, которого ему поручили сопровождать к Большому Флиму, раздражал здоровяка уже одной своей внешностью. Где это видано, чтобы рост мужика едва дотягивал до ста шестидесяти? Это уже карлик получается, а не мужик. Или не карлик, но всё равно игрушка. Ну, ладно, среди нормальных воров тоже встречаются мелкие, так им в форточки удобнее лазить, но ведь этот не только мелкий, но еще и толстый! Гость Большого Флима был круглым в буквальном смысле слова: круглая из-за низкого роста фигура, круглый живот, торчащий из-под расстегнутого пиджака дорожного костюма, круглое лицо, круглый, картошкой, нос, маленький округлый подбородок и губы бантиком.

И оно считается мужиком?

А как насчет длинных, до плеч, черных волос, которые оно зачесывает назад? А как насчет непрекращающегося нытья?

— Как вы можете нюхать то, чем здесь пахнет? Или вы это едите?

Громила сжал кулаки:

— Вякнешь еще хоть слово, и я…

— И ты что? — нахально осведомился толстяк. — Понесешь меня на руках?

Как ни печально, но низенький ублюдок имел для наглого поведения все основания. Большой Флим сказал: \"доставить с уважением\", а значит, урода даже по носу щелкнуть нельзя.

Переживания отобразились на простецкой физиономии бандита, заставив толстяка злорадно усмехнуться.

— Далеко еще?

— Пришли, — угрюмо ответил громила, сворачивая в переулок. И распахнул первую же дверь: — Большой Флим ждет здесь.

Помещение, в которое здоровяк привел гостя, оказалось задней комнатой шумной таверны — в нее долетал гул главного зала. Пахло кислым пивом и отрыжкой, а с мебелью было совсем плохо — только деревянные ящики. На одном из них сидел седой как лунь старик, лицо которого было обезображено десятком мелких шрамов. А справа переминался с ноги на ногу молодой крепыш, в котором угадывалось фамильное сходство с главарем.

— Ты Большой Флим? — осведомился низенький после того, как сопровождавший его бандит покинул комнату.

Осведомился, но руки не подал.

— Да, — кивнул старик.

— Меня зовут ИХ. Извини за хриплый голос, я ужасно простыл.

— Их? — недоуменно переспросил молодой.

— Нет — ИХ, — поправил его толстяк. — Не надо путать.

И чихнул.

Большой Флим рассмеялся, продемонстрировав гостю крупные желтые зубы. Все двенадцать, что еще остались.

— Мне сказали, что приедет странный парень, но ты — нечто. — А в следующий миг стал жестким: — Никакого уважения, да?

ИХ воспринял перемену тона предельно спокойно:

— Мы сейчас в Омуте. У нас бизнес, Большой Флим. То есть — взаимовыгодное дело. Ты ничего не знаешь обо мне, я ничего не знаю о тебе. Обсуждаем сделку, сговариваемся по деньгам и разбегаемся. Уважать друг друга не требуется.

— Не слишком ли он шустрый? — осведомился молодой.

— Не шустрый, а деловой, — поправил его толстяк. — Спроси у кого-нибудь, что это значит. — И кашлянул. — Извините, врожденный бронхит. С пеленок мучаюсь.

Как только разговор зашел о делах, низенький ИХ преобразился. Из голоса исчезли ноющие интонации, выражение круглого лица стало жестким, а взгляд маленьких глаз — внимательным.

— Не нарывайся на сынулю, — хмуро предупредил старый бандит. — Его зовут Слим.

Толстяк извлек из кармана бутылочку с микстурой, сделал большой глоток, сморщился, после чего осведомился:

— Прилагательного пока не заслужил?

— Что? — ощерился молодой.

— Тебе послышалось. — ИХ даже взглядом крепыша не удостоил, смотрел только на Флима. — Ты ему доверяешь? Дело у нас тонкое, я бы предпочел поговорить наедине.

— Я ведь сказал — это мой сынуля. — Старик ответил таким тоном, что стало ясно: вопрос закрыт. — Что у тебя есть?

Толстяк бросил на молодого еще один взгляд, однако ответил:

— Именно то, о чем договаривались: векселя Верзийского торгово-промышленного банка на предъявителя. Они были выписаны год назад на Хансее и пошли в оплату нескольких земельных участков. Продавец не стал обналичивать бумаги, а расплатился ими по другой сделке, на Вуле. Как вы знаете, на Вуле нет представительства банка, поэтому следующий обладатель векселей был рад избавиться от них, чтобы избежать лишнего путешествия на Верзи. Все переходы бумаг из рук в руки заверены нотариально. Всё сделано по закону, и векселя можно обналичить в любом отделении Верзийского торгово-промышленного.

И снова чихнул.

— А нынешняя сделка?

— У меня есть нужный документ от вуленитского нотариуса. Осталось вписать в него имя приобретателя и номера векселей.

— Ты хочешь обменять золото на какие-то бумажки? — Сообразивший, что происходит, Слим изумленно вытаращился на папашу.

— Не какие-то бумажки, а чистые и законопослушные, как глухонемой паралитик, векселя, — хмыкнул ИХ. И чуть приподнял брови: — Ты ему не говорил?

— Слим уважает золото, — объяснил Флим.

— Достойная привычка, — одобрил толстяк. — Мне кажется или здесь действительно сквозняк? У меня слабое здоровье, можно закрыть окна?

Окна в комнатке отсутствовали, поэтому на слова ИХ бандиты не среагировали.

— Я ничего не понимаю, — недовольно произнес сынуля.

— У векселей есть ряд неудобств, — негромко начал старик. — Их трудно продавать, за ними приглядывает банк и налоговые службы, в конце концов, это просто бумага…

— Вот именно, отец: просто бумага!

— Но у векселей есть два серьезных достоинства, Слим. Во-первых, они чистые, с идеальной историей. А во-вторых, они никак не связаны с Загратой.

— Ты собрался на покой?

Большой Флим был одним из трех главных воротил преступного мира Альбурга, а значит — и всей Заграты. Слим привык чувствовать себя сыном и наследником серьезного и сильного человека, привык чувствовать себя серьезным и сильным человеком, от слова которого зависят жизни людей, и терять привычное положение ему не хотелось. Точнее, он об этом не думал. Точнее, всё произошло слишком неожиданно.

— Ты хочешь отойти от дел? Сейчас? В \"золотое\" время?

Неустойчивость власти развязала бандитам руки, доходы выросли в разы, Слим не забывал поминать добрым словом затеявшего мятеж Нестора, и совершенно не понял отцовского решения.

— Становится слишком опасно, — покачал головой Большой Флим. — Как только кто-то доберется до власти — неважно кто, — он сразу же начнет закручивать гайки, демонстрируя народу, что жить стало лучше. Нас растопчут, Слим, нас обязательно растопчут, если мы вовремя не смоемся.

— Прекрасные и абсолютно правильные слова. — ИХ покашлял и вновь достал микстуру.

Молодой бандит недобро посмотрел на толстяка и хрипло поинтересовался:

— Ты собираешься обменять золото на бумажки, которые невозможно проверить?

Он понял, что спорить с отцом — если он соберется продолжить спор, — нужно наедине. И вернулся к делам.

— Мои бумажки проверены, — пожал плечами ИХ. — Отличная штука эта травяная настойка, единственное лекарство, которое мне помогает…

— Кем проверены?

— Сделку гарантирует Умный Зум.

— Кто?! — презрительно скривился сынуля.

Папаша хотел было объяснить, однако толстяк, заскучавший во время семейной сцены, не позволил себя перебить:

— Неужели ты, Слим, которому до сих пор не придумали прилагательного, и в самом деле не знаешь, кем является в Омуте Умный Зум? Если так, я тебе расскажу. Умный Зум — это человек, чье слово дороже и вашего с папаней золота, и моих бумажек. Его слово стоит миллионы цехинов, потому что оно гарантирует сделки во всех мирах Герметикона. Потому что мы встретились благодаря Умному Зуму, который узнал, что у Большого Флима есть ненужное золото, а у меня — ненужные бумажки. Умный Зум гарантирует, что мои бумажки настоящие, если я вас кину, Умный Зум отыщет меня и вывернет наизнанку. — ИХ выдержал паузу, после чего веско добавил: — И наоборот.

— Герметикон большой, — заметил Слим. — Есть где спрятаться.

У него не хватило мозгов даже на то, чтобы скрыть появившуюся идею обмануть толстяка.

— Через Умного Зума проходят сотни сделок в неделю, а работают на него тысячи людей. — Толстяк чихнул. — Так что поверь мне, сын Большого Флима: Герметикон очень маленький. — И поежился: — Проклятый сквозняк…

— Это серьезная сделка, сын, здесь не кидают. — Большой Флим кашлянул, после чего испытующе посмотрел на ИХ: — Назови сумму.

— Сначала скажи, что у тебя есть?

— Слитки.

— А местные изумруды?

— Это маленький и компактный товар, его я повезу сам.

— Логично… — Толстяк почесал второй подбородок. — Умный Зум упоминал о лихом налете, который случился пару недель назад. Несколько отчаянных парней ограбили поезд, в котором из Зюйдбурга везли слитки загратийского казначейства…

— Умный Зум всё знает, — усмехнулся старик.

Слим недовольно поморщился.

— На твоих слитках действительно клеймо казначейства?

— Это важно?

— Только для определения дисконта, — объяснил ИХ. — Такой товар придется перегонять на другой край Герметикона и сбывать людям с соответствующей скидкой.

— Или расплавить, — буркнул сынуля.

— Тоже скидка, Слим без прилагательного, — рассеянно отозвался толстяк. — Расплавленные слитки теряют в цене, потому что клеймо гарантирует качество. — ИХ уставился на Большого Флима. — О какой сумме идет речь?

— Сорок тысяч цехинов.

— Пятьдесят тысяч.

— Почему?

— Потому что векселя должны быть проданы одним пакетом. А они на полтинник.

— Договорились.

— С тебя, таким образом, пятьдесят пять.

— Пятьдесят пять тысяч? — взвился Слим. — Отец, он тебя грабит!

Но Большой Флим никак не среагировал на вопль сына.

— Приемлемо.

— У тебя есть чистые документы другого мира? Желательно не Вуле и не Верзи.

— Тинигерия подойдет?

— Идеально, — расплылся в улыбке ИХ. И воодушевленно чихнул: — Когда совершим сделку?

— Завтра. Здесь.

— Договорились.



Спросите любого жителя Герметикона, что страшнее всего на свете? И услышите: Белый Мор. Больше шестисот лет прошло с той страшной Эпохи, но память о ней не тускнела.

Белый Мор. Ужас.

Спасения от него не было тогда, нет и сейчас, он просто ушел, уничтожив больше половины человечества. Наглядно продемонстрировав, насколько слабы и беззащитны люди.

Белый Мор. Ужас.

Именно в Эпоху Белого Мора случилась вторая волна колонизации, именно тогда были заселены миры, образующие ныне Бисер. Обезумевшие люди готовы были бежать куда угодно, лишь бы подальше от страшной заразы, и даже вероятность навечно потерять связь с человечеством их не смущала — люди хотели жить. Одних вели адигены, другие просто сбивались в толпы и шли к пирамидам Вечных Дыр. Одни не забывали прихватить с собой инструменты и оружие, продовольствие, семена и домашних животных. Другие сами напоминали бегущих от пожара зверей, не задумываясь над тем, что ждет их в новом мире. Эпоха Белого Мора была эпохой хаоса и паники. Эпохой ужаса. Эпохой смерти. А когда смерть рядом, о будущем не думают.

Астрологи наводили Вечные Дыры на все подходящие миры и открывали односторонние переходы, прокладывали дороги в один конец, потому что на той стороне пирамид не было. Многим беженцам повезло, им удалось выжить, создать в новых мирах относительно цивилизованные или даже просто — цивилизованные общества, без всякого \"относительно\", и дотянуть до Этой Эпохи. Дотянуть до цеппелей, которые однажды вывалились на их планеты из Пустоты и сообщили о начале нового этапа в истории человечества. Некоторые общины вымерли — разведчики Астрологического флота не раз и не два находили остатки поселений на пустынных планетах — печальные памятники неспособности противостоять природе. Или Белому Мору, поскольку среди пытавшихся спастись людей были и зараженные…

Но в те страшные времена через Вечные Дыры уходили не только беженцы. Не имея возможности лечить заболевших, дары установили в мирах Ожерелья жесточайшие карантинные нормы. Вооруженные отряды Благочестивого Братства Доброй Дочери создавали санитарные кордоны, пытаясь помешать распространению заразы, и часто бывало так, что оказавшимся внутри смертельного периметра людям предлагался выбор: уничтожение или Вечная Дыра. А иногда и не предлагался, иногда дары сами решали судьбу зараженных, исходя из складывающейся ситуации.

Такой была Эпоха Белого Мора, эпоха ужаса.

Белый Мор ушел, но оставил после себя детей. Спорки — так называли этих порченных болезнью людей. В Ожерелье их истребили. Потому что такой была Эпоха Белого Мора, эпоха ужаса. А вот в карантинных мирах они выжили.

Первую планету спорки — Ямну, обнаружили на пятидесятом году Этой Эпохи и сразу же объявили зачумленной. Слишком уж страшен и непривычен оказался внешний вид спорки, слишком уж сильно отличались некоторые из них от обычных людей. Братство считало, что Белый Мор не ушел из миров спорки, просто они обрели иммунитет. Братство настаивало на вечной изоляции, однако планеты спорки появлялись в Астрологических атласах одна за другой, богатства некоторых из них заинтересовали деловых людей, и разговоры о том, что Белый Мор все-таки ушел, становились всё громче и громче. Старая добрая жадность способна подавить страх смерти, тем более что бояться, как выяснили отчаянные контрабандисты, нечего — Белый Мор действительно ушел отовсюду, даже из тел своих детей.

На Ямне обнаружились большие запасы золота, Фехта прославилась алмазами, люди хотели зарабатывать, и Герметикон, невзирая на протесты Братства, разрешил спорки не только путешествовать между мирами, но и селиться там, где местные власти не имели ничего против. Разделенное Белым Мором человечество вновь объединилось.

Но не соединилось, поскольку отметки страшной болезни делали спорки другими.

Не только снаружи, но и внутри.

Среди порченых встречались необыкновенные силачи, однако их выносливость оставляла желать лучшего. Другие обладали потрясающей скоростью, но были слабы, как десятилетние подростки. Гибкость третьих ошеломляла, но они харкали кровью… И ни один спорки не доживал даже до пятидесяти стандартных лет — такова была воля Белого Мора. Подлая, издевательская воля.

Но не обошлось и без подарка. Среди спорки встречались необычайно сильные гипноты, и именно благодаря им, а не богатствам планет, Герметикон согласился вернуть порченых в общество: с тех пор как в сферопортах появились ведьмы, количество самоубийств среди бортовых астрологов уменьшилось наполовину.

— Что ты видел на этот раз?

— Рогатого клеща, — тихо ответил Галилей. — Ублюдочная тварь приползла в самом конце перехода и вцепилась в гондолу. Я думаю, поэтому Форца и шагнул за борт, с обычным \"старым другом\" он справился бы.

— Форца был хороший?

— Форца был отличный.

— Тебе его жаль?

— Очень.

Матрац на кушетке толстый и мягкий, лежать на нем удобно и приятно. Кажется, что лежишь на облаке. Аромат тщательно подобранных благовоний нежно проникает в ноздри, а обволакивающий комнату полумрак не угрожающий, а… романтический. Во всяком случае, уродливое лицо ведьмы не кажется отталкивающим. Не кажется мерзким. Скорее — симпатичным.

Старая спорки наклонилась очень низко, но Галилей спокоен, он знает, что ведьме можно доверять. Он закрывает глаза и слышит полный сочувствия голос:

— Рогатый клещ — очень сильный Знак.

— Дерьмовый.

— Пожалуйста, не ругайся.

— Я ненавижу, — простонал Галилей. — Ты и представить себе не можешь, как я ненавижу ее Знаки.

— Ты справился. — Ведьма положила на лоб астролога ладонь. — Значит, ты силен.

— Да, я справился…

Галилей морщится и, кажется, вот-вот заплачет. Он больше не похож на вальяжного пьяницу, теперь видно, что Галилей давно и безнадежно болен.

Болен Пустотой.

Приходящие команде Знаки лишь отголоски того, что окружает цеппель во время перехода. Самые сильные, самые ублюдочные свои приветы Пустота в цеппель не пускает, внутри им тесно. Основная гадость бесится снаружи, и видят ее только астрологи, которые весь переход связаны с Пустотой астрингом. Видят неповоротливых \"головастиков\", тупо устремляющихся в погоню за юркими цеппелями, и \"рогатых клещей\", терпеливо поджидающих добычу у обжитых миров, видят \"сучьи всполохи\" и \"челюсти\", видят \"улыбку странника\" и \"злобную путину\", и многие другие знаки видят. Видят…

Чем лучше астролог видит, чем тоньше чувствует Пустоту, тем лучше он различает Знаки, способные угробить цеппель. Опытный офицер способен предугадать препятствие, почувствовав мельчайшие колебания Пустоты, задержать, а то и вовсе отменить переход. Тем он спасает жизнь команде, но вот цена, которую приходится платить, невероятно высока.

— Мы не виделись два года, Галилей. Я рада, что ты выжил.

— Ты не поверишь, ведьма, я тоже рад… Хоть рожа у тебя мерзкая, мне приятно ее видеть… Твои сестры молодцы… здорово меня латали… Здравствуй, ведьма…

Язык астролога заплетался, он стремительно проваливался в гипнотический сон.

— Здравствуй, Галилей, — улыбнулась спорки и попросила: — Расскажи, что ты видел в Пустоте за эти два года. Расскажи…



— Упустил, — пожаловался Слим, присаживаясь за столик. — Мы вели его к порту, но у самой границы Хусса толстый будто растворился. Хитрая сволочь.

Большой Флим покачал головой и хмыкнул:

— Мне говорили, что ИХ — молодец. Значит, так оно и есть.

Установить за деловым партнером слежку предложил Слим. Сказал, что деньги на кону большие и нужно разузнать о толстом побольше. Старик сына не поддержал, но и отговаривать не стал — пусть разузнает, если получится, информация лишней не бывает. А не получилось — и ладно, чего дергаться, если сделку гарантирует Умный Зум?

— Почему ты решил уехать? — негромко поинтересовался Слим.

А вот это уже плохой знак: повторный вопрос показывает, что сынуля не в восторге от происходящего и не удовлетворился уже данными объяснениями.

— Я хочу уехать с тобой, — так же тихо ответил Флим. — Я хочу, чтобы мы стали добропорядочными гражданами добропорядочного мира. Я хочу, чтобы ты женился и подарил мне внуков. Я хочу, чтобы у тебя был дом.

— А я этого хочу?

Молодость, молодость, молодость… Большой Флим взялся за стакан с бедовкой. Пить не хотелось, нужно было выиграть время.

Сынуля у босса получился на славу: послушный, умелый, в деле хваткий и в деле же — осторожный. Семейным бизнесом Слим не просто занимался — он им дышал. Силой своей наслаждался, но головы не терял. Умел быть и жестоким и просто жестким, людей берег, и те его уважали. Хороший получился сынуля. Жаль только, что жизни другой он для себя не представляет. Потому что молод еще, потому что нравится ему то, что он делает.

— Мы с тобой слишком известны, сын, — спокойно произнес Большой Флим. — С нами обязательно разберутся: или каторгу пожизненную выпишут, или кончат.

— Да с чего ты взял-то? Откуда такие мысли?

— Потому что я людей знаю, сын, — размеренно ответил старик. — Сейчас время лихое, Альбург вот-вот полыхнет так, что мало не покажется, но вечно он гореть не будет. Или Генрих себе власть вернет, или Нестор всю Заграту захапает, или же трудовики здесь республику замутят. Кто победит — не знаю, но рано или поздно порядок восстановится. А как проще всего народ, во время мятежа разгулявшийся, в стойло вернуть?

— Башку кому-нибудь срубить, — буркнул Слим.

— Верно, — подтвердил Большой Флим. — Сначала победитель врагов своих замочит, а потом — нас. Чтобы руку твердую показать. — Старый главарь отставил стакан. — Нужно уметь останавливаться, сын. Деньги мы с тобой заработали огромные, пора ими с умом распорядиться.

— Ну, да, — угрюмо согласился молодой бандит. — Пора…

* * *

Грохот, грохот, грохот…

Выстрел — это грохот.

Конечно, можно поспорить, можно сказать, что выстрел — это невероятно сложный процесс, занимающий несколько часов или доли секунды. Это проверка оружия и заряжение, это изготовка и выбор мишени, это прицеливание и плавное нажатие на спусковой крючок. Это правильное дыхание и твердая рука… И это грохот. Пьянящий гром, что издает несущая гибель пуля. Гром, гулко отдающийся в душе и сердце. Напоминающий тяжелые шаги самой Судьбы.

Выстрел — это грохот.

А пока выстрелов не было, Феликс Вебер наслаждался тишиной.

Он стоял посреди грязной мостовой заброшенного квартала Отлитого Хусса и ждал сигнала. Таковы были условия: ему завязывают глаза и вкладывают беруши, бамбини занимают позиции, после чего начинается игра. Один против четверых. Очередная тренировка.

Путь бамбальеро — постоянные тренировки, постоянное совершенствование. Хочешь стать бамбадао — отдыхай ровно столько, сколько нужно для восстановления, не больше. А все свободное время посвящай тренировкам или бою, иди по выбранному пути. Слушай грохот…

— Время, дядя Феликс.

Маленький Джо — беспризорник, прибившийся к бамбальеро вскоре после того, как появились они в Хуссе, снял с Вебера повязку и припустил к дому. Маленький Джо знал, что игра начнется после того, как Феликс сделает пять шагов, а Феликс не сделает их, пока он не укроется, но рисковать не хотел. Маленький Джо знал, во что играют бамбальеро.

Вебер вытащил и положил в карман беруши, снял с плеча \"Вышибалу\" и оглядел тянущиеся вдоль улицы дома. Обветшалые трехэтажные здания, окна которых давным-давно позабыли, что такое стекло. Кучи мусора, сломанная, лишенная колес повозка у покосившегося фонаря, черные кострища, а рядом с ними — остатки разбитых ящиков. Улица ничем не отличалась от остальных помоек Отлитого Хусса, и было странно, что обитатели ее покинули. Чем же она им не приглянулась?

Маленький Джо уже в подвале, из окошка торчит любопытная мордочка. Пора начинать.

Феликс вздохнул, сделал два шага и бросился в сторону, уходя от замеченного в окне второго этажа движения.

Грохот.

Выстрел — это грохот.



Согласно самой распространенной версии Хоэкунс, или Высокое искусство достижения цели, зародился на Линге в мрачные времена кровавых междоусобиц.

Появление и стремительное распространение пушек и ручного огнестрельного оружия существенно изменило военную науку. Тяжеловооруженные рыцари сходили со сцены, уступая место пехоте и артиллеристам, однако верные древним традициям адигены не пожелали соглашаться с тем, что пистоль уравнивает шансы, и решили создать для нового времени особое искусство, опирающееся на старые адигенские козыри — выучку и мастерство владения оружием. Они мечтали о появлении \"всепобеждающего воина\", однако первые успехи Хоэкунса оказались весьма скромными. Бамбальеро действительно превосходили противников в меткости, их секретные алхимические пули наводили на солдат ужас, однако скорострельность и дальность боя пистолей и мушкетов оставляли желать лучшего, так что появление на полях сражений \"рыцаря, способного в одиночку решить исход боя\", откладывалось.

Тем не менее Искусство начали практиковать адигены всех миров, причем наибольшее развитие оно получило на Андане, где появились лучшие в Ожерелье школы. Там же были заложены основы философии Хоэкунса и написаны наиболее почитаемые бамбальеро трактаты. Простолюдины к обучению не допускались, и именно поэтому, как считается, Искусство стали именовать Высоким, а вот адигены практиковали его едва ли не в обязательном порядке, соревнуясь между собой не только в мастерстве ведения боя, но и в совершенствовании оружия и в придумывании алхимических боеприпасов. Нет никаких сомнений, что Хоэкунс ускорил бы развитие огнестрельного оружия, однако помешало становление Инезирской династии.

Как и все адигены, бамбальеро восприняли идею Империи в штыки и оказали Эдуарду I отчаянное сопротивление. Главная битва состоялась на Андане, у знаменитых Холмов Хоэкунс, и вошла во все учебники истории как \"Три дня Учителей\". Бамбальеро понимали, что неспособны победить превосходящую армию, однако понимание это наполняло их сердца не страхом, а ненавистью. За три дня кровавых боев непобедимая армия не смогла захватить ни один Холм, и умный Эдуард предложил бамбальеро почетное отступление. \"Не хотите признавать мою власть — не надо. Выбирайте любой мир и убирайтесь из Ожерелья. Или умрите\". Бамбальеро приняли предложение и ушли в мир, известный теперь, как Химмельсгартн. Холмы были срыты, а Искусство запрещено.

Хоэкунс стал для адигенов символом сопротивления Империи, и они бережно хранили его секреты за высокими стенами замков. Читали трактаты, за обнаружение которых им полагалась смерть, тренировались — ведь им никто не запрещал тренироваться — во владении огнестрельным оружием и терпеливо ждали своего часа. Ждали очень долго. Сто пятьдесят лет правила Ожерельем Инезирская династия, и сто пятьдесят лет бамбальеро узнавали друг друга по тайным знакам, по обмолвкам и по умению без промаха поражать цели. Наследники Эдуарда Великого и думать забыли о Высоком Искусстве, однако похоронившее Империю восстание прошло под кличем \"Хоэкунс!\".

Адигены отомстили за унижение.



Грохот, грохот, грохот…

Боеприпасов не жалели, выстрелы следовали один за другим, заставляя Феликса вертеться по грязной улице живской фулькой. Верные бамбини постарались на славу, устроили вожаку настоящий свинцовый шторм.

Грохот, грохот, грохот…

Отвечать приходилось на слух, на едва заметные движения и отпечатанную в памяти картинку улицы.

Выстрел… \"Вышибала\" громыхнул в ответ, и канонада чуть стихла — теперь в Вебера палили всего из двух стволов. Но очередная победа не повод расслабляться, два ствола — это серьезно, и Феликс поспешил сменить укрытие.

Грохот, грохот, грохот…

Огневой бой в городе имеет свои особенности: каменные здания отражают звук выстрела, вычислить стрелка трудно, но от этого зависит твоя жизнь. Засевшие в домах бамбини палили холостыми. Разумеется, они старались поймать Вебера в прицел, однако главная их задача заключалась в производстве шума. А вот Феликс отвечал боевыми, заставляя помощников спасаться от настоящих пуль.

Выстрел.

\"Крыша!\"

Конечно! Как он мог забыть!

Вебер уже знал, что один из двух оставшихся стрелков сидит прямо над ним, на третьем этаже, а значит, пока не у дел — Феликс оказался в \"мертвой зоне\". Теперь же, сообразив, где прячется последний бамбини, бамбадир молниеносно рассчитал план действий и заложил в барабан \"Вышибалы\" нужные патроны.

Выстрел вверх — взрывается алхимическая \"шутиха\", на несколько мгновений ослепляя засевшего у окна стрелка. Рывок влево, движение на крыше, молниеносная изготовка, палец давит на спусковой крючок, \"Вышибала\" рявкает, а Вебер уже на другой стороне улицы. Изготовка, палец давит на крючок, грохот… всё.

— Всё!

— Две минуты! — кричит из подвального окна Маленький Джо.

Он гордился тем, что помогает настоящим бамбальеро.

\"Всего две? Неплохо…\"

— Ты меня чуть не покалечил, — жалуется с крыши Хвастун. — Пуля в трубу врезалась, осколков куча…

— Настоящий бамбальеро шрамов не стыдится, — отзывается Вебер.

— На муль они нужны? Мне и так хорошо.

Эдди и Би уже внизу. Недовольные, можно даже сказать — обиженные.

— Ты слишком быстро нас вычислил.

— Потому что вы идиоты, — ржет Феликс. Напряжение ушло, осталась только радость — судя по физиономиям помощников, бой он выиграл. — Вы заняли идеальные позиции, наилучшие. Я вычислил вас, как только осмотрелся.

— Мне было не очень удобно, но ты меня снял, — замечает выходящий из подъезда Длинный.

— Потому что я бамбадир, а ты еще нет.

— Ну да, поэтому…

Вебер гладит \"Вышибалу\" и улыбается.



Падение Инезирской династии вывело Высокое Искусство из тени, однако подлинный ренессанс Хоэкунс пережил спустя два столетия, уже в Эту Эпоху, после того, как цеппели Астрологического флота обнаружили легендарный Химмельсгартн.

Изгнанные Эдуардом бамбальеро сумели не только сохранить древние традиции Хоэкунса, но и развить учение, сделав упор на духовные практики воина. Новые трактаты и новые техники вывели Искусство на очень высокий уровень, приблизили бамбальеро к идеалу, к \"рыцарю, способному в одиночку решить исход сражения\", тем более что к этому времени появилось и новое оружие: скорострельное и дальнобойное.

Однако самое главное новшество заключалось в том, что отрезанные от цивилизации бамбальеро отказались от принципа элитарности Высокого Искусства, разрешив изучать Хоэкунс ушедшим с ними простолюдинам. Адигены выразили неудовольствие, однако Химмельсгартн твердо стоял на своем, а поскольку в глазах всего Герметикона именно Химмельсгартн олицетворял собой Хоэкунс, недовольным пришлось смириться.

Именно это новшество позволило изучать Высокое Искусство таким людям, как Феликс Вебер и его бамбини.



Перекусить расположились неподалеку от места тренировки, расселись прямо на земле, рядом с тем самым фургоном, на котором везли в сферопорт семейство Кишкусов. Сначала Вебер хотел машину продать — наследников у шофера-предателя не оказалось, однако Эдди убедил вожака не торопиться. Сказал, что фургон пригодится для других дел, и Феликс согласился. К тому же он видел, что Эдди наслаждается вождением автомобиля, и не хотел его огорчать.

Маленький Джо от еды отказался — он успел съесть несколько бутербродов во время тренировки, — выпросил револьвер и отправился палить в стену, а потому бамбальеро могли говорить без помех.

— Сколько мы уже заработали? — поинтересовался Длинный, отрезая себе толстый кусок колбасы.

— Если вычесть расходы, получится по двести цехинов.

— За полторы недели.

— Угу.

По меркам Герметикона это были огромные деньги — по два килограмма чистого золота на брата. Но каждую монету бамбальеро отработали сполна.

— Во время мятежей и революций безопасность ценится выше золота, — протянул Би, прислушиваясь к доносящимся из переулка выстрелам. — Печально наблюдать, как люди отдают последнее ради спасения жизни.

В отряде Би считался философом, и Веберу иногда казалось, что этого парня больше привлекают духовные практики Хоэкунса, а не прикладные, так сказать, разделы. Если так, то Би способен стать учителем, правда… Правда, сначала ему придется доказать, что стреляет он не хуже, чем философствует.

— У Кишкусов мы последнее не забрали, — хмыкнул Хвастун. — В том ящике, который всю дорогу прикрывала задница синьоры, явно было чем поживиться.

— Мы дали слово, — напомнил Феликс.

Хвастун ответил вожаку задумчивой улыбкой.