Вуди Аллен

Шутки Господа

Свитки Красного моря

Интересующиеся помнят, как несколько лет назад некий пастух, плавая по заливу Акаба в Красном море, наткнулся на пещеру. Внутри он обнаружил несколько больших глиняных кувшинов и два билета на фигурное катание. В кувшинах хранились шесть древних пергаментных свитков с таинственными письменами, которые простодушный пастух продал в музей по 750 тысяч долларов за каждый. Через два года кувшины оказались в ломбарде в Филадельфии. Еще через год в том же ломбарде оказался и сам пастух (его до сих пор не выкупили).

По мнению археологов, свитки были созданы в четвертом тысячелетии до нашей эры сразу после массового истребления иудеев их благодетелями. Тексты написаны на смеси шумерского, арамейского и вавилонского и принадлежат либо одному автору, работавшему в течение долгого времени, либо группе авторов, писавших в одном кабинете. В настоящее время подлинность рукописи вызывает серьезные сомнения. Подозрительным представляется неоднократное употребление слова «олдсмобиль»; известные библейские события в тех фрагментах текста, которые все-таки удалось перевести, трактованы весьма неубедительно. Тем не менее крупный специалист по раскопкам А.Х.Бауэр, признавая свитки грубой фальшивкой, считает находку самой большой удачей в истории археологии после обнаружения его запонок в одном захоронении под Иерусалимом. Ниже публикуются расшифрованные фрагменты рукописей.



1. «… и поспорил Господь с сатаной об Иове, что предан Иов Господу своему, и простер руку Свою на Иова и ударил Иова по темени, ничего не объясняя ему, и снова ударил его по уху, и толкнул его в кастрюлю с густым соусом, чтобы смердела и слипалась плоть его, и поразил десятую часть тука его. И воззвал Иов к Господу своему, говоря: „За что поразил ты тук мой? Тук сейчас трудно достать. Чем прогневил я Тебя, что погиб тук мой, да и что, собственно, такое этот тук?“ Тогда сделал Господь две каменные таблички и защемил ими нос раба Своего. И увидела это жена Иова, и зарыдала, но послал ей Господь ангела утешения, и помазал ее ангел клюшкой для гольфа. Из десяти казней послал Господь с первой по шестую включительно, и болезнь поразила Иова, и рассердилась жена его, и, сорвав покровы свои, сдала их в комиссионку, и заломила цену вдвое против начальной цены.

И был день, и пересохли все пастбища Иова, и прилепился язык его к нёбу его, так что не мог он более сказать „миропомазание“, чтобы не рассмеялись все вокруг.

И был другой день, и, восстав на верного раба Своего, подошел к нему Господь слишком близко, и схватил Его Иов за шею Его и сказал:

– Ага, попался наконец! Отвечай ныне: что Ты устроил рабу твоему, а? Молчишь?

И отвечал Господь, говоря:

– Понимаешь, какая штука… Шею-то отпусти.

Но не послушал Иов и говорил:

– Я был в полном порядке, и плодоносили фиги мои, и вдоволь было смирны, и ладана, и одежд красивых и разноцветных, и две пары пижам красивых и разноцветных. А что теперь?

И отвечал Господь Иову, и возгремел голос Его:

– Что ты такое, чтобы Я, Царь царей, объяснялся с тобой? Я Всемогущий, Всеведущий, создал небо и землю, а что создал ты, что смеешь спрашивать Меня?

– Это не ответ, – сказал Иов. – Я не спорю, Ты, конечно, Всеведущий, но позволь Тебе заметить, что мирра все-таки пишется через два „р“.

И упал Иов на колени, и зарыдал, и возвысил голос свой к Господу, и сказал: „Ты царь мой, и бог мой, и крепость моя. Славны дела Твои, Господи. Не надо их портить“».



2. «…и проснулся Авраам среди ночи и обратился к сыну своему, единственному своему, Исааку, говоря:

– Был мне во сне голос Господа нашего, который сказал, что я должен принести во всесожжение сына своего, сына единственного, так что надевай штаны и пошли.

И задрожал Исаак и спросил:

– А что ты ответил, отец?

– А что я мог ответить? – сказал Авраам. – Два часа ночи, я стою в одних кальсонах перед творцом неба и земли и всего, что на них. Я что, буду спорить?

– Хорошо, но он хоть объяснил, зачем надо мной жертвовать? – спросил Исаак отца своего, но Авраам оборвал его, говоря:

– Кто верит – не спрашивает. Всё, сынок, пошли скорей, у меня завтра тяжелый день.

И Сарра, слышав их разговор, расстроилась, и говорила мужу, и сказала:

– Как тебе знать, был ли то истинно Господь, Бог наш, а не просто шутник, который хотел разыграть тебя? Ибо Всевышнему ненавистны розыгрыши, и кто разыграет ближнего своего, тот будет предан в руки врагов своих, хотят они того или не хотят.

И отвечал Авраам жене своей Сарре:

– Я знаю, что со мной говорил Он. Это был глубокий, хорошо поставленный голос с сильной реверберацией. Кто еще станет так шуметь по ночам в пустыне?

И спросила Сарра мужа своего Авраама: что же, ты намерен-таки совершить такую глупость? И ответил Авраам: а как же? Ибо усомниться в слове Господнем – один из тягчайших грехов, тем более когда экономика в таком состоянии.

И привел Авраам Исаака на место, и развел костер всесожжения, и приготовился принести сына своего в жертву, но в последнее мгновенье остановил Всевышний руку его и сказал Аврааму, говоря:

– Что ты делаешь, Авраам? Как тебе не стыдно?

И отвечал Ему Авраам:

– Но Ты же сам сказал, Господи…

– Мало ли что я сказал? Ты что, веришь всякой ерунде, которую тебе скажут во сне?

И устыдился Авраам, и отвечал:

– Ну… вообще-то нет.

– Я просто посмеялся, – сказал Господь, – я в шутку предложил тебе пожертвовать Исааком, а ты сразу бежишь разводить огонь.

И упал Авраам на колени и сказал:

– Боже мой, откуда мне знать, когда Ты шутишь!

И возгремел Господь:

– Поразительно! Никакого чувства юмора!

– Но разве не говорит это, Господи, о моей любви к Тебе, что я готов принести в жертву сына, единственного моего, по единому капризу Твоему?

И отвечал ему Господь:

– Это говорит о том, что есть на свете люди, которые готовы исполнить самое идиотское приказание, если оно произнесено хорошо поставленным голосом с сильной реверберацией.

И сказав так, повелел Всевышний Аврааму хорошенько отдохнуть и условился с ним о встрече на завтра».



3. «…был человек, торговавший рубахами, и наступили для него тяжелые времена. Не шел товар, и заглохла вся торговля его. И воззвал он к Господу, говоря: „Боже мой, для чего Ты послал мне такие испытания? Ибо враги мои торгуют вовсю, а я за неделю не продал ни рубахи. И это в разгар сезона. Взгляни, Господи, на товар мой. Смотри, какая вискоза. Боже мой, есть и с воротничками на пуговицах, есть под галстук – и всё лежит. А ведь я всегда следовал заповедям Твоим. Почему же не могу ныне заработать на хлеб насущный, и младший мой брат вынужден мыть полы в „Детском мире““?

И услышал Всевышний его молитвы, и отвечал рабу своему, говоря:

– Насчет рубашек…

– Да, Господи, – воскликнул тот человек и упал на колени.

– Наше́й крокодильчика.

– Что, Господи?

– Что слышал. Нашей крокодила на карман. Не пожалеешь.

И взял тот человек все рубахи свои и нашил на карманах знак крокодила, и вот, се, вдруг премного выросли продажи его, и была ему великая радость, тогда как в стане врагов его стоял стон и скрежет зубовный, и кто-то сказал: „Милостив Господь, Он упокоит меня на пажитях злачных. Один вопрос – смогу ли я потом встать“».

Образ Сиднея Кугельмаса в романе «Госпожа Бовари»

Кугельмас, профессор классической словесности в Сити-колледже,[1] был снова несчастлив в браке. Дафна Кугельмас оказалась мещанкой. Вдобавок у него было два олуха от первой жены, Фло, и он сидел по уши в алиментах и хлопотах о потомках.

– Откуда я знал, что так повернется? – жаловался Кугельмас своему психотерапевту. – Мне казалось, в Дафне что-то есть. Кто же подозревал, что однажды она сорвется с катушек и раздуется, как дирижабль? Потом, у нее водились деньжата. Само по себе это не основание для женитьбы, но и не может повредить толковому человеку. Вы меня понимаете?

Кугельмас был лыс и мохнат, как медведь, но у него была душа.

– Мне нужна другая женщина. Мне нужен роман. Возможно, по мне не скажешь, но я из тех, кому необходима романтика. Я не могу жить без нежных чувств, без флирта. Я не становлюсь моложе и, пока не поздно, хочу заниматься любовью под песни гондольеров, сидеть за столиком в «21»,[2] потягивать красное вино, острить и молчать, глядя в ее глаза, в которых отражаются свечи. Вы слушаете?

Доктор Мандель поерзал в кресле и сказал:

– Роман ничего не решит. Не будьте наивны. Ваши проблемы значительно глубже.

– Само собой, я не намерен терять головы, – продолжал Кугельмас. – Второго развода я не потяну. Дафна выпьет из меня последние соки.

– Мистер Кугельмас…

– Но Сити-колледж исключается, потому что Дафна тоже там работает. Не то чтоб у нас на кафедре кто-то поражал воображение, но среди студенток, знаете…

– Мистер Кугельмас…

– Помогите мне. Прошлой ночью я видел сон. Я скакал по лужайке с корзинкой для пикника в руках, и на корзинке было написано «Варианты». Потом я заметил, что корзинка – дырявая.

– Мистер Кугельмас, худшее в вашем положении – начать действовать. Постарайтесь просто описать свои переживания, и мы вместе подвергнем их анализу. Вы достаточно опытный пациент, чтобы не рассчитывать на моментальное улучшение. В конце концов, я ведь психоаналитик, а не волшебник.

– В таком случае мне, вероятно, нужен волшебник, – сказал Кугельмас, вставая с кресла. И на этом прервал курс психотерапии.

Недели через две, когда Кугельмасы, как старая мебель, пылились дома, зазвонил телефон.

– Я возьму, – сказал Кугельмас. – Слушаю.

– Кугельмас? – спросил голос. – Кугельмас, это Перский.

– Кто-кто?

– Перский. Если угодно – Великий Перский.

– Простите?

– Я слышал, вы по всему городу ищете волшебника. Не хватает экзотики? А?

– Ш-ш-ш, – прошипел Кугельмас. – Не вешайте трубку. Откуда вы говорите, Перский?

На другой день пополудни Кугельмас одолел три лестничных марша в обветшалом доме в бедном квартале Бруклина. Вглядываясь во мрак коридора, он нашел нужную дверь и позвонил. Я еще пожалею об этом, сказал он себе.

Через мгновенье его приветствовал невысокий худой человек, бледный, как пергамент.

– Вы и есть Великий Перский? – спросил Кугельмас.

– Перский Великий. Хотите чаю?

– Нет. Хочу романтики. Хочу музыки. Хочу любви и красоты.

– А чаю не хотите? Надо же. Ну хорошо, садитесь.

Перский удалился и, судя по звукам, стал передвигать какие-то коробки, мебель. Потом он вернулся, катя перед собой большой ящик на скрипучих колесиках. Он убрал с него несколько старых шелковых носовых платков и сдул пыль. С виду это была дешевая китайская горка с облупившимся лаком.

– Так. И в чем подвох? – спросил Кугельмас.

– Одну минуточку, – ответил Перский. – Это совершенно дивный трюк. Я готовил его к съезду пифийского ордена,[3] но не собрали кворум. Полезайте.

– Внутрь? Шпагами будете протыкать?

– Вы где-то видите шпаги?

Кугельмас скорчил недоверчивую мину и, ворча, полез в шкаф. Прямо перед собой он увидел пару нелепых брильянтов, приклеенных к ободранной фанере.

– Знаете, если это розыгрыш… – пробормотал он.

– А что не розыгрыш? Теперь внимание. Стоит мне поместить в шкафчик вместе с вами какой-нибудь роман, закрыть дверцы и трижды постучать, как вы немедленно перенесетесь в эту книгу.

Кугельмас исподлобья посмотрел на волшебника.

– Я вам говорю, – заверил Перский. – Чтоб у меня рука отсохла. Впрочем, необязательно роман. Рассказы, пьесы, стихи. Вы можете повстречать любую из женщин, созданных величайшими авторами на свете. Любую, о какой только мечтали. К вашим услугам лучшие из лучших. Когда надоест – кричите, и я в полсекунды возвращаю вас назад.

– Скажите, Перский, вас давно выписали?

– Поверьте, это сервис высокого класса.

Но Кугельмасу не верилось.

– Я умоляю. Вот в этой трухлявой коробке можно устроить такое путешествие?

– За пару десяток.

Кугельмас вынул бумажник.

– Ну, допустим, – сказал он.

Перский сунул деньги в карман брюк и повернулся к книжным полкам.

– Так кого изволите? Сестру Керри? Фрекен Юлию? Офелию? Может быть, что-то из Сола Беллоу? Слушайте, а как вам Кармен? Хотя, пожалуй, для вас это уже тяжеловато.

– Француженку. Я хочу настоящую французскую любовницу.

– Нана?

– А бесплатно?

– Наташа из «Войны и мира»?

– Лучше француженку. Знаю! Эмма Бовари! А? По-моему, это именно то, что надо.

– Кугельмас, она ваша. Крикните мне, когда будет довольно.

Волшебник бросил в шкаф дешевый томик Флобера.

– Вы уверены, что это безопасно? – спросил Кугельмас, когда Перский стал закрывать дверцы шкафа.

– Безопасно… Что безопасно в этом чокнутом мире?

Перский трижды постучал по шкафу и распахнул дверцы.

Кугельмас исчез. В это мгновенье он стоял в спальне Шарля и Эммы Бовари в Ионвилле. Спиной к нему очаровательная женщина застилала кровать. Больше в комнате никого не было. Невероятно, подумал Кугельмас, уставясь на восхитительную француженку. Фантастика. Я здесь. Это она.

Эмма испуганно обернулась.

– Господи боже, вы меня напугали, – воскликнула она. – Кто вы такой, мсье?

Она говорила словами превосходного английского перевода из книжки Перского.

Конец света, подумал Кугельмас. А затем, поняв, что она обращается к нему, произнес:

– Прошу прощения. Я Сидней Кугельмас. Из Сити-колледжа. Профессор классической словесности. Нью-Йоркский Сити-колледж, знаете? К северо-западу от Центрального парка. Собственно, я… О господи!

Эмма Бовари мило улыбнулась и сказала:

– Не хотите ли выпить? Может, бокал вина?

Как она прекрасна! – подумал Кугельмас. Какой контраст с его тухлой каракатицей! Ему страшно захотелось обнять это волшебное виденье и сказать, что он мечтал о такой женщине всю свою жизнь.

– Да-да, вина, – севшим голосом ответил Кугельмас. – Белого. Нет, красного. Или белого. Пожалуйста, белого.

– Шарля весь день не будет дома, – шаловливо и многозначительно сказала Эмма.

Выпив вина, они отправились на прогулку по прелестным, истинно французским окрестностям.

– Я всегда мечтала, как однажды придет таинственный незнакомец и спасет меня от монотонности грубой провинциальной жизни, – говорила госпожа Бовари, сжимая его пальцы. Они шли мимо маленькой церкви. – Мне нравится, как ты одет, – прошептала Эмма. – Я тут не видела ничего похожего. Это так… так современно.

– Называется костюм домашний, – ответил он с нежностью. – Схватил на распродаже.

Внезапно он поцеловал ее. Следующий час они провели под сенью дерева, шепотом и взглядами поверяя друг другу необычайно важные вещи. Потом Кугельмас вдруг сел. Он вспомнил, что обещал встретить Дафну у «Блуминдейла».[4]

– Мне пора, – сказал он Эмме. – Но не печалься. Я вернусь.

– Я буду ждать, – ответила Эмма.

Он порывисто обнял ее, и они пошли назад к дому. Кугельмас взял лицо Эммы в свои ладони, еще раз поцеловал ее и крикнул:

– О\'кей, Перский! Мне надо в «Блуминдейл» к полчетвертого.

Раздался звучный хлопок, и Кугельмас очутился снова в Бруклине.

– Ну? – торжествующе спросил Перский. – Где вы видели подвох?

– Послушайте, Перский, я уже опаздываю: ярмо зовет. Но когда мы продолжим? Завтра?

– К вашим услугам. Не забудьте пару десяток. И никому ни слова.

– Ага. Я как раз собирался звонить в «Тайм».

Кугельмас схватил такси и помчался в центр. Сердце его пело. Я влюблен, думал он, у меня есть удивительная тайна. Мог ли он предположить, что в эти минуты в классах и аудиториях по всей стране ученики спрашивали своих преподавателей: «А кто этот персонаж на странице сто один? Лысый еврей целует мадам Бовари?» А старый учитель в Су-Фолсе (Южная Дакота) вздохнул и подумал: «Дети, дети… Травка, колесики… И вот результат».

Кугельмас отыскал Дафну в отделе ванных принадлежностей.

– Где тебя носило? – набросилась она на супруга. – Уже полпятого.

– Попал в пробку, – ответил запыхавшийся Кугельмас.



На следующий день Кугельмас снова пошел к Перскому и через несколько минут был чудодейственным образом перенесен в Ионвилль. Увидев его, Эмма не могла скрыть волнение. Они провели вдвоем несколько часов, смеясь и рассказывая друг другу о своем непохожем прошлом. Перед расставанием они любили друг друга. «Боже мой, я делаю это с мадам Бовари! – шептал самому себе Кугельмас. – Я, который всю жизнь путал артикли!»

Шло время, Кугельмас не упускал случая заглянуть к Перскому. У них с Эммой установились близкие и пылкие отношения.

– Не промахнитесь, Перский: мне нельзя появляться у Бовари дальше сто двадцатой страницы, – однажды предупредил волшебника Кугельмас. – Мы можем встречаться, только пока она не связалась с этим самым… Родольфом.

– Почему? – удивился Перский. – А вы не можете занять его часы?

– Занять его часы! Он же помещик, почти дворянин. Этим ребятам только и дела, что крутить романы и носиться верхом. По мне, таких пруд пруди на каждой странице «Женской моды». С причесочкой под Хельмута Бергера.[5] Но Эмма тает.

– А что муж? Ничего не заподозрил?

– Куда ему. Скучный маленький фельдшер, которого жизнь связала с тусовщицей. В десять он уже хочет спать, а она надевает бальные туфельки. Ну ладно… Пока.

И Кугельмас снова вошел в шкаф и тотчас же оказался в имении Бовари в Ионвилле.

– Как дела, симпапончик? – спросил он у Эммы.

– О, Кугельмас, – вздохнула Эмма. – Если бы ты знал, что мне приходится терпеть! Вчера в обед он заснул посреди десерта. Я говорила о «Максиме», о балете, мне было так хорошо, и вдруг слышу храп.

– Ничего, дорогая, я ведь снова с тобой, – сказал Кугельмас, обнимая ее.

Я заслужил это, думал он, погружая нос в ее волосы и вдыхая чисто французский аромат. Довольно я страдал. Довольно платил аналитикам. Сколько я искал, сколько потратил сил! И вот я с ней, юной и совершеннолетней, на пятой странице после Леона, за десять страниц до Родольфа. Чтобы взять свое, надо просто попасть в нужную главу.

Эмма, без сомнения, была так же счастлива. Она истосковалась по впечатлениям, и от волшебных сказок о бродвейской жизни, о мчащихся автомобилях и звездах Голливуда и телевидения у юной француженки захватывало дух.

– Расскажи мне еще про О.Джей Симпсона, – умоляла Эмма, когда они с Кугельмасом в сумерках бродили близ церкви аббата Бурнисьена.

– Ну что расскажешь? Великий человек. В нападении ему вообще нет равных. Потрясающая техника. Его просто невозможно остановить.

– А «Оскар»? – спросила Эмма мечтательно. – Я бы все отдала за него.

– Сначала нужно попасть в номинацию.

– Я знаю. Ты объяснял. Но я уверена, что смогу быть актрисой, если немного позанимаюсь. Может, у Страсберга, да? И если бы я нашла толкового агента…

– Посмотрим, посмотрим. Я поговорю со своим волшебником.

Этим вечером, благополучно вернувшись к Перскому, Кугельмас выдвинул идею, чтобы Эмма погостила у него и повидала большой город.

– Нужно обдумать, – сказал Перский. – Может, я сумею это устроить. Случались и более невероятные вещи.

Но оба так и не смогли припомнить ни одной.

– Где тебя всё черти носят? – прорычала Дафна, когда поздно вечером Кугельмас явился домой. – Завел потаскушку?

– Разумеется, как ты догадалась? – утомленно ответил Кугельмас. – Посидели с Леонардом Папкином. Обсуждали социалистическое земледелие в Польше. Ты же знаешь Папкина. Это его конек.

– Ты какой-то странный последнее время, – сказала Дафна. – Чужой. Смотри не забудь – у папочки в субботу день рожденья.

– Я помню, помню, – сказал Кугельмас, направляясь в ванную.

– Будут все наши. Приедут близнецы. И дядя Хэмиш. Ты с ним повежливей, он тебя любит.

– И близнецы приедут? Ну, великолепно, – сказал Кугельмас, закрываясь в ванной и избавляясь от голоса жены. Он прислонился к двери и глубоко вздохнул. Скоро он снова будет в Ионвилле, сказал он себе, с любимой женщиной. И на этот раз, если все пойдет хорошо, вернется с ней в Нью-Йорк.

Назавтра, в три пятнадцать дня, Перский совершил новое чудо. Любовники провели несколько часов в Ионвилле с Бине, а потом вернулись в экипаж Бовари. В соответствии с инструкцией Перского они крепко обнялись, зажмурились и сосчитали до десяти. Когда они открыли глаза, шарабан подъезжал к боковому входу отеля «Плаза», где с утра Кугельмас оптимистично заказал апартаменты люкс.

– Как хорошо! Все точно как я представляла, – говорила Эмма, весело кружась по спальне и разглядывая город через окно. – Это здание «Ф.А.О. Шварц».[6] А вон Центральный парк – а где же «Шерри»?[7] Ага, вот, вижу. Божественно.

На кровати лежали пакеты от Хальстона и Сен-Лорана. Эмма развернула сверток и приложила черные бархатные брючки к своей безупречной фигуре.

– Костюмчик от Ральфа Лорана, – сказал Кугельмас. – Будешь смотреться на миллион долларов. Иди ко мне, малышка, поцелуемся.

– Я никогда не была так счастлива! – воскликнула Эмма, крутясь перед зеркалом. – Давай пойдем в город. Я хочу скорее посмотреть «Кордебалет», Гуггенхайм и этого Джека Николсона, о котором ты все время рассказываешь. Сейчас идут какие-нибудь фильмы с ним?

– Непостижимо, – пробормотал профессор Гарварда. – Сначала – неизвестный персонаж по имени Кугельмас, а теперь она вообще исчезла из романа. Впрочем, я думаю, это и есть свойство классики: можно перечитывать тысячу раз, и всегда находишь что-то новое.

Любовники провели дивные выходные. Кугельмас сказал Дафне, что едет на симпозиум в Бостон и вернется в понедельник. Наслаждаясь каждым мгновеньем, они с Эммой ходили в кино, обедали в китайском квартале, провели два часа на дискотеке и, улегшись, смотрели фильм по телевизору. В воскресенье спали до полудня, побывали в Сохо и глазели на знаменитостей «У Элейн».[8] Вечером заказали в номер икру и шампанское и проговорили до рассвета. Утром, когда они ехали на такси к Перскому, Кугельмас подумал, что лихорадка того стоила. Я не смогу привозить ее сюда слишком часто, но время от времени… будет чудесный контраст с Ионвиллем.

У Перского Эмма забралась в шкаф и, устроившись среди свертков и коробок с покупками, нежно поцеловала Кугельмаса и подмигнула ему: «Следующий раз – у меня». Перский трижды постучал по шкафу. Ничего не произошло.

– Хм, – сказал Перский и почесал в затылке. Он снова постучал, но чудо не свершалось. – Что-то не в порядке, – пробормотал он.

– Перский, не надо шуток! – воскликнул Кугельмас. – Что тут может быть не в порядке?

– Спокойствие, спокойствие. Эмма, вы еще в шкафу?

– Да.

Перский постучал опять, на этот раз сильнее.

– Перский, я еще здесь.

– Я знаю, дорогая. Сидите смирно.

– Перский, нам необходимо отправить ее назад, – прошептал Кугельмас. – Я женатый человек, и через три часа у меня лекция. Маленькое приключение – на большее я не готов.

– Не пойму, – бормотал Перский. – Такой безотказный трюк.

Но он не смог ничего поделать.

– Потребуется немного времени, – сказал он Кугельмасу. – Надо разобраться. Я позвоню.

Кугельмас бросил Эмму в такси и отвез обратно в отель. Он едва успел на лекцию. Он весь день просидел на телефоне, названивая то Перскому, то возлюбленной. Волшебник сказал: чтоб докопаться до причины неполадок, понадобится несколько дней.

– Ну, что симпозиум? – спросила Дафна вечером.

– Превосходно, превосходно, – ответил Кугельмас, поджигая фильтр сигареты.

– Что-то случилось? Ты заряжен, как кот.

– Я? Ха, забавно. Я безмятежен, как летняя ночь. Собираюсь пройтись подышать.

Он сразился с дверным замком, поймал такси и помчался в «Плазу».

– Как нехорошо, – сказала Эмма. – Шарль будет скучать по мне.

– Потерпи со мной, милая, – сказал Кугельмас.

Он был бледен и мокр. Он еще раз поцеловал Эмму, бросился к лифтам, наорал на Перского по автомату из вестибюля и еле успел домой до полуночи.

– Если верить Папкину, с тысяча девятьсот семьдесят первого года в Кракове не было более твердых цен на ячмень, – сказал он Дафне и измученно улыбнулся, залезая под одеяло.

Так прошла неделя.

В пятницу вечером Кугельмас сообщил Дафне, что должен срочно лететь на очередной симпозиум, на сей раз – в Сиракузы. Он бросился в отель, но эти выходные оказались совсем не похожи на прошлые.

– Верни меня в роман или женись на мне, – заявила Эмма. – А пока что мне надо найти работу или поступить на курсы, потому что целый день смотреть телик – это кретинство.

– Отлично. Деньги нам пригодятся. Судя по счетам, ты тут потребляешь вдвое больше своего веса…

– Я вчера встретила в Центральном парке одного внебродвейского продюсера, и он сказал, что я могу подойти для его нового проекта.

– Что еще за клоун?

– Он не клоун. Он чуткий, добрый и симпатичный. Его зовут Джефф, фамилии не помню, он сейчас выдвинут на «Тони».

В тот вечер Кугельмас пришел к Перскому пьяный.

– Успокойтесь, – сказал ему Перский. – Схлопочете инфаркт.

– Успокойтесь! Он говорит «успокойтесь»! Я схлопотал бессмертный художественный образ, который сейчас заперт в гостиничном номере, а моя жена наверняка посадила мне на хвост частного сыщика.

– Я понимаю, понимаю. Конечно, положение не сахар. – Перский залез под шкаф и принялся что-то откручивать большими пассатижами.

– Меня обложили, – продолжал Кугельмас. – Я иду по улице и озираюсь. Мы с Эммой осточертели друг другу. Не говоря о счетах за номер, которые больше похожи на бюджет Пентагона.

– Что ж я могу поделать? Мир магии, – откликнулся Перский. – Тонкая материя.

– Тонкая! Как бы не так! Я потчую эту киску черной икоркой с «Дом Периньоном», плюс ее гардероб, плюс она поступила в театральную студию, и ей вдруг срочно понадобились профессиональные фото. И вдобавок – слышите, Перский? – профессор Фивиш Копкинд, который читает введение в литературоведение и всегда мне завидовал, узнал во мне персонаж, который периодически появляется в романе Флобера. Он грозится пойти к Дафне. Я предвижу катастрофу, разорение, тюрьму. За романчик с мадам Бовари моя жена пустит меня по миру.

– Ну что мне вам сказать? Я стараюсь, я бьюсь день и ночь. Что до личных переживаний – здесь помочь ничем не могу. Я же волшебник, а не психоаналитик.

В воскресенье днем Эмма заперлась в ванной и на мольбы Кугельмаса не отзывалась. Кугельмас смотрел в окно на каток Вольмана и подумывал о самоубийстве. «Жаль, невысоко, а то бы не откладывал. А может, бежать в Европу и начать жизнь сначала… Или пойти продавать „Интернэшнл геральд трибюн“, как вон те девчонки». Зазвонил телефон. Кугельмас машинально поднес трубку к уху.

– Везите ее, – сказал Перский.

У Кугельмаса перехватило дыхание:

– Вы уверены? Вы починили?

– Что-то было с трансмиссией. Поди знай.

– Перский, вы гений. Мы будем через минуту. Даже раньше.

И снова любовники помчались к волшебнику, и снова Эмма Бовари забралась в шкаф со своими свертками. Поцелуя на этот раз не последовало. Перский захлопнул дверцы, глубоко вдохнул и трижды постучал по шкафу. Раздался обнадеживающий хлопок, и, когда Перский заглянул внутрь, шкаф был пуст. Мадам Бовари возвратилась в книгу. Кугельмас с облегчением перевел дух и пожал волшебнику руку.

– Кончено, – сказал он. – Это мне хороший урок. Отныне я буду верен жене до гробовой доски, клянусь.

Он снова пожал Перскому руку и решил прислать ему в подарок галстук.

Три недели спустя, на закате чудесного весеннего дня Перский услышал звонок и открыл дверь. На пороге, застенчиво улыбаясь, стоял Кугельмас.

– А, Кугельмас! – сказал волшебник. – Снова ищете приключений?

– Только один разок, – сказал Кугельмас. – Такая чудная погода, и я не становлюсь моложе. Скажите, вы читали «Жалобу Портного»? Помните Мартышку?

– Теперь это стоит двадцать пять долларов, сейчас ведь все дорожает. Но вас я запущу бесплатно. Все-таки я причинил вам много хлопот.

– Вы настоящий друг! – сказал Кугельмас и полез в шкаф, приглаживая остаток волос. – Машина в порядке?

– Надеюсь. Хотя после той истории я толком не пробовал.

– Секс и романтика, – произнес Кугельмас из глубин шкафа. – Чего не сделаешь ради симпатичной мордашки.

Перский бросил внутрь экземпляр «Жалобы Портного» и трижды постучал по шкафу. На этот раз вместо хлопка раздался глухой взрыв, за которым последовал треск разрядов и фонтан искр. Перский отскочил, почувствовал боль за грудиной и упал замертво. Шкаф вспыхнул, и в конце концов весь дом сгорел.

Кугельмас не ведал об этой катастрофе. У него были свои неприятности. По причине аварии он не попал ни в «Жалобу Портного», ни в какой-либо другой роман. Он оказался в старом учебнике интенсивного курса испанского языка и до конца своих дней носился по бесплодной скалистой местности, спасаясь от здоровенного мохнатого неправильного глагола tener (иметь), гонявшегося за ним на длинных тонких ножках.

Осторожно, НЛО

В новостях снова заговорили об НЛО, и, несомненно, пришло время всерьез исследовать этот феномен. (Если быть точным, сейчас десять минут восьмого, так что мы даже слегка опоздали, и я успел здорово проголодаться.) До сих пор считалось, что рассуждать о летающих тарелках могут только чудаки и чокнутые. Впрочем, нередко очевидцев признавали теми и другими одновременно. И все же непрекращающийся поток достаточно убедительных свидетельств вынудил научное сообщество и командование военно-воздушных сил пересмотреть отношение к проблеме. Недавно из госбюджета была выделена сумма в размере двухсот долларов, что позволит наконец приступить к всестороннему изучению загадочного явления.

Вопрос стоит так: есть ли разумные существа во Вселенной? И если да – есть ли у них лазерное оружие?

Возможно, не все НЛО имеют внеземное происхождение, но специалисты сходятся в том, что светящийся сигарообразный предмет не мог бы подняться в воздух со скоростью двенадцать тысяч миль в секунду без техобслуживания и свеч, которые есть только на Плутоне. Если изучаемые объекты действительно прилетели с другой планеты, то создавшая их цивилизация должна опережать в развитии нашу на миллионы лет. Либо им просто здорово повезло. Профессор Леон Типчек убежден в существовании цивилизации, от которой Земля отстает примерно на четверть часа. Он уверяет, что это дает инопланетянам колоссальные преимущества – ведь им не приходится сломя голову нестись на свидание.

Доктор Брэкиш Менцис, сотрудник Паломарской обсерватории (или пациент паломарской психиатрической лечебницы – в тексте неразборчиво) утверждает, что при движении со скоростью, близкой к скорости света, понадобятся миллионы лет, чтобы добраться до нас даже из ближайшей галактики, а принимая в расчет качество бродвейских мюзиклов, вряд ли затея того стоит. (Передвижение со скоростью большей, чем скорость света, невозможно, да и вряд ли желательно – сдувает шляпу.)

Любопытный факт: по мнению сегодняшних астрономов, Вселенная не бесконечна. Это чрезвычайно ободряющая весть, особенно для тех, кто никогда не помнит, куда дел ключи. Вселенная расширяется, однажды она взорвется и исчезнет: на этом держится вся современная наука. Вот почему даже если милая девушка из соседнего отдела не совсем то, о чем вы мечтали, все-таки имеет смысл пойти на компромисс.

Наиболее частый вопрос в связи с НЛО: если тарелки прилетели из космоса, почему экипаж не попытается вступить с нами в контакт, вместо того чтобы с таинственным видом мотаться вдали от населенных пунктов? На этот счет у меня есть собственная теория. Я вполне допускаю, что нам предлагают способ общения, принятый в других галактиках. Я и сам как-то мотался за одной студенткой театрального училища, и эти полгода были лучшими в моей жизни. А кроме того, не следует забывать, что, говоря о жизни на других планетах, мы обычно подразумеваем аминокислотные организмы, а они в принципе не очень-то общительны, даже на вечеринках.

Большинство полагает, что НЛО – сугубо современный феномен. Так ли это на самом деле? Не логичнее ли предположить, что человечество наблюдает за НЛО уже много веков? (Это ведь нам век кажется долгим, особенно если дашь в долг; но в масштабах Вселенной сто лет – не дольше секунды. Вот почему неплохо иметь при себе зубную щетку и быть готовым убраться по первому требованию.) Современные исследователи полагают, что встречи с неопознанными летающими объектами случались еще в библейские времена. Так, в книге Левит читаем: «И явился огромный серебряный шар над войском ассирийским, и по всему Вавилону сделался стон и скрежет зубовный, и не прекращался, пока не воззвали к народу пророки его и повелели народу опомниться и взять себя в руки».

Трудно не заметить сходство этого загадочного происшествия с другим, описанным много лет спустя у Парменида: «Внезапно в небе с разных сторон появились три медно-красных сфероида. Они устремились к центру Афин и, соединившись, долго кружили над термами, что заставило кое-кого из наших мудрейших философов броситься за полотенцем». В свою очередь, эти «три медно-красных сфероида» удивительно напоминают описание в недавно найденной славянской рукописи девятого века: «И зрит княже не зегзицу над рецей, и не скол там летахом, а летахом багряны кругляши. Унд иже с ними».

Церковь считала подобные явления несомненным предвестием близкого конца света. Однако ничего не случилось, наступил понедельник, и всем пришлось выходить на работу. Общее разочарование было велико.

Ну и наконец, наиболее впечатляющее свидетельство о встрече с необъяснимым небесным явлением оставил великий Гёте. «Возвращаясь домой с Лейпцигской лыжной ярмарки, – пишет он, – я шел лугом и в какой-то момент взглянул наверх. Неожиданно в южной стороне небосвода появились несколько карминно-алых шаров. Они снизились с большим ускорением и начали преследовать меня. Я крикнул им, что я гений и бегаю не очень быстро, но шары не отставали. Тогда, разгневавшись, я послал им проклятье, и они в ужасе улетели прочь. Позже я рассказал об этой истории Бетховену (еще не зная, что он почти совсем оглох); Людвиг улыбнулся, кивнул и произнес: „Es muss sein“ (Это должно быть)».



В большинстве случаев тщательные исследования на месте происшествия показывали, что за неопознанный летающий объект были приняты метеорологические зонды, метеориты, спутники, а в одном случае даже мужчина по имени Луи Мандельбаум, унесенный ветром с крыши Центра международной торговли.

Типичным примером такого рода «объяснимых» наблюдений может служить свидетельство сэра Честера Рамсботтома: «Пятого июня тысяча девятьсот шестьдесят первого года я вел машину по дороге в графстве Шропшир. В два часа ночи я заметил сигарообразный объект, который явно преследовал меня. Я попробовал оторваться, но объект не отставал, точно повторяя все мои маневры. Он был яркого пурпурного цвета, и ни резкие повороты, ни виражи на большой скорости не помогали мне уйти от погони. Я почувствовал тревогу и покрылся испариной. Потом стало так страшно, что я закричал и, по всей вероятности, потерял сознание. Очнулся я в больнице, как ни странно, совершенно невредимый». Проведя соответствующие исследования, специалисты установили, что объектом, который наблюдал сэр Честер, был его собственный нос. Понятно, что все попытки избавиться от преследования были обречены на неудачу, поскольку нос все время находился у него на лице.

Другая история, тоже впоследствии получившая объяснение, началась с рапорта, который в конце апреля 1972 года подал командованию генерал-майор Кертис Мемлинг с авиабазы ВВС «Эндрюс»: «Однажды ночью я шел через поле и неожиданно увидел в небе большой серебряный диск. Он летел метрах в тридцати прямо над моей головой и проделывал фигуры, не доступные никакому летательному аппарату. Внезапно он набрал высоту и с гигантской скоростью улетел прочь».

Специалисты, изучавшие этот случай, почуяли неладное, заметив, что генерал-майор не может рассказать о происшествии без смеха. Через некоторое время он признался, что возвращался в ту ночь с фильма «Война миров», который посмотрел в гарнизонном кинотеатре. По собственному выражению, на просмотре его «здорово вставило». Забавно, что в 1976 году генерал Мемлинг снова подал рапорт о встрече с НЛО; тогда быстро выяснилось, что его тоже ввел в заблуждение нос сэра Честера Рамсботтома. Эта история вызвала панику среди командования военно-воздушных сил и в конце концов привела генерала Мемлинга на скамью военного трибунала.

Хотя большинство так называемых встреч с НЛО впоследствии получают вполне земное объяснение, некоторые все же остаются загадкой. Вот несколько примеров подобных встреч.

О первой сообщил житель Бостона в мае 1969 года: «Мы с женой гуляли по набережной. Супругу мою не назовешь красоткой. Она полновата. Собственно, поэтому я вез ее на тележке. Вдруг я поднял голову и увидал здоровенную белую тарелку. Мне показалось, она с огромной скоростью опускается прямо на нас. Вероятно, я запаниковал, потому что бросил тележку с женой и пустился бежать. Тарелка прошла прямо у меня над макушкой, и я услышал металлический голос, от которого мороз продрал по коже. Голос сказал: проверь автоответчик. Не помню как, я добрался домой, включил автоответчик и узнал, что Ральф переехал и меня просят пересылать его почту на Нептун. Ральф – это мой брат, с тех пор я никогда его не видел. А у жены случился нервный срыв, и теперь она разговаривает только азбукой Морзе».

А вот сообщение И.М. Аксельбанка из Афин, штат Джорджия, сделанное в феврале 1971 года: «Я опытный пилот и в тот день направлялся на личной „сессне“ из Нью-Мексико в Амарильо, Техас. Собирался забомбить пару козлов, чьи религиозные убеждения не вполне разделяю. Неожиданно я заметил слева по борту какой-то объект. Сначала решил, что это аэроплан, но он выпустил в меня зеленый луч, и „сессна“ за четыре секунды потеряла одиннадцать тысяч футов высоты, а мой парик сорвался с головы и пробил дыру в крыше кабины. Я пытался запросить помощь по рации, но почему-то поймал только старый радиоспектакль. Объект приблизился почти вплотную, а потом улетел с невероятной скоростью. К этому моменту я полностью утратил ориентацию и был вынужден совершить аварийную посадку на шоссе. Приняв решение не покидать кабины, я некоторое время вел самолет по земле, но не вписался в тоннель и сломал крылья».

Одна из самых загадочных историй случилась в августе семьдесят пятого с жителем Монтак-Пойнта на Лонг-Айленде: «Я уже лег, но никак не мог уснуть. Всё думал о жареной курочке в холодильнике. Как она там? Мне казалось, она тоже не спит. Я подождал, чтоб не разбудить жену, и тихонько пошел в кухню. Хорошо помню, как взглянул на часы: было ровно четверть пятого. Это точно, потому что часы на кухне не идут уже двадцать первый год и всегда показывают четыре пятнадцать. Еще я обратил внимание, что Иуда, наш пёс, ведет себя как-то странно. Он стоял на задних лапах и напевал: „Что за радость быть девчонкой“. Вдруг вся комната стала ярко-оранжевой. Сначала я подумал, это жена рассердилась, что я перебью себе аппетит, и подожгла дом. Но потом выглянул в окно и увидел, что сильный оранжевый луч идет от огромного сигарообразного объекта, висевшего прямо над садом. От изумления я застыл и очнулся, как мне показалось, через целую вечность – хотя на часах было по-прежнему четверть пятого, так что точно сказать не берусь. Тут из корабля протянулось огромное механическое щупальце, выхватило у меня два куриных крылышка и поспешно спряталось. Потом корабль стремительно набрал высоту и растаял в небе. Когда я сообщил обо всем в министерство военно-воздушных сил, мне ответили, что я наблюдал стаю перелетных птиц. Я возмутился, тогда полковник Квинси Баскомб лично пообещал, что ВВС вернут мне оба куриных крылышка, однако к настоящему времени я получил только одно».

И наконец, случай с двумя заводскими рабочими из Луизианы в январе 1987 года: «Мы с Роем рыбачили на болоте. Кому как, а мне на болоте самый мед, да и Рою тоже. Были не выпивши, хотя захватили с собой три литра метилхлорида. Кто не знает – хорошо под лимончик или там с редисочкой, зеленым лучком. Где-то часов в двенадцать ночи мы смотрим наверх и видим желтый, как я не знаю, шар. Идет прямо на болото. Рой подумал: цапля – и пальнул. Я говорю: „Рой, какая же это цапля – у нее и клюва нет“. А по клюву всегда можно определить, цапля или нет. Вон у Ронова сынишки здоровенный клюв, так он думает, что он цапля. Короче, потом открывается люк, выходят несколько типов. Похожи на маленькие приемнички, только зубастые и волосы ежиком. А на ногах вместо пальцев колесики. Они помахали, чтоб я подошел, ну, я подошел, и они мне вкололи чего-то, так что я стал улыбаться и вообще вел себя как телепузик. Они посовещались, голос у них странный – похоже, как, бывает, сдаешь машину назад и врежешься в толстяка, – потом затащили меня внутрь и устроили вроде диспансеризации. А я и не спорил, чего мне спорить, все равно я уже года два не проверялся. Они вмиг научились говорить по-нашему, но все равно путались на ровном месте, вместо „пропедевтика“ говорили „герменевтика“. Сказали, что прилетели из другой галактики, чтобы предупредить, что мы, земляне, должны между собой жить в мире, а то они вернутся со страшным оружием и заламинируют всех первенцев мужского пола. Еще сказали, что мой анализ крови будет готов через два дня, и если они мне не позвонят, значит, всё путем и мы с Клер можем пожениться».

История моего безумия

Безумие вещь относительная. Кто посмеет утверждать, что он вполне нормален? И даже теперь, шатаясь по Центральному парку в лохмотьях и марлевой маске, выкрикивая революционные призывы и истерически хохоча, я все не могу до конца поверить, что случившееся со мной не имеет никаких объяснений. Ведь я, любезный читатель, не родился городским сумасшедшим. Я не всегда замедлял шаг у мусорных ящиков, чтобы положить в хозяйственную сумку старый шнурочек, обрывок проволоки или пробку. О нет. Когда-то я был преуспевающим врачом, жил в верхней части Ист-Сайда, разъезжал в шоколадном «мерседесе» и был упакован в сногсшибательный твид от Ральфа Лорена. Завсегдатай театральных премьер, ресторана «Сарди»,[9] Линкольн-центра и хэмптонских кортов, я славился остроумием и непревзойденной подачей слева. Кто мог вообразить, что однажды доктор Осип Паркис перестанет бриться, наденет кепку с маленьким вентилятором, рюкзак и начнет кататься на роликах по Бродвею?

История, которая привела к этой катастрофе, была простой. Я сам сделал выбор. Я жил с чудесной женщиной – очаровательной, тонкой, образованной, настоящей умницей с прекрасным нравом и редким чувством юмора. Я был счастлив. Однако (в этом некого винить, кроме судьбы) она совершенно не волновала меня в постели. Поэтому с некоторых пор я стал каждый вечер ускользать из дому на тайные свидания с фотомоделью по имени Тиффани Шмидерер, чье умственное развитие заставляло кровь стынуть в жилах, но физическое совершенство заставляло вновь закипать. Каждая частичка ее тела источала неодолимую притягательность. Несомненно, вы, любезный читатель, слыхали выражение «глаз не оторвать». Поверьте, тут глазами не ограничивалось. Кожа Тиффани Шмидерер была подобна шелку или, лучше сказать, нежнейшей семге в ресторане «Забар». Роскошная каштановая грива, бесконечные стройные ноги и такая фигура, что даже случайно коснуться ее рукой – как ухнуть с американской горки. Не подумайте, что моя начитанная, да нет, по-настоящему глубокая Олив Чомски была безобразной горбуньей. Вовсе нет. При всех достоинствах обаятельной, остроумной, одухотворенной женщины, она была очень хороша собой, а в кровати, грубо говоря, – мастерица на все руки. Но беда заключалась в том, что при определенном освещении Олив необъяснимо напоминала тетю Ривку. Нет-нет, на самом деле они вовсе не были похожи – моя милая Олив и мамина сестра. Если кто был похож на тетю Ривку, так это небезызвестный Голем из еврейской притчи. Просто какое-то неуловимое сходство в выражении лица, что ли, и только если тень ложилась определенным образом. Может, и вправду существует пресловутое табу на кровосмешение. А может, женщина с обликом Тиффани Шмидерер появляется на свет раз в миллион лет и, как правило, предвещает ледниковый период, всемирный потоп или всемирный пожар. Не знаю. Но я ценил лучшее, что было в каждой из двух женщин, и уже не мог обходиться без них обеих.

Сначала я познакомился с Олив. Позади была длинная череда неудачных романов. Во всех моих прошлых подругах чего-то не хватало. Моя первая жена была великолепна, но лишена чувства юмора. Из братьев Маркс[10] самым смешным ей казался Зеппо. Вторая была хороша собой, но холодновата. Лишь единственный раз ночью мне вдруг показалось, что она пошевелилась под моими ласками. Но то был необъяснимый оптический эффект, через мгновенье он прекратился. Шарон Флюг, с которой мы протянули три месяца, была слишком неуживчива. Уитни Вайсглас – слишком уступчива. Пиппа Мондейл, жизнерадостная разведенка, совершила роковую ошибку, не позволив мне выкинуть вон свечи в форме Лорела и Харди,[11] которые она купила. Из самых добрых побуждений друзья взялись устраивать мне бесчисленные свидания с незнакомками – как одна сошедшими со страниц Лавкрафта.[12] Отчаявшись, я даже пробовал звонить по объявлениям в «Нью-йоркском книжном обозрении», но это тоже было пустое дело. Поэтессе «слегка за тридцать» оказывалось сильно под шестьдесят, студентка, «поклонница Баха и „Беовульфа“»[13] была вылитая медуза Горгона, а «бисексуалка из Бэй Эриа с видом на океан» сказала, что я не подхожу ей ни с какой стороны. Нет, конечно, случались приятные исключения, попадалась иногда настоящая красавица, толковая и душевная, с хорошими рекомендациями и приятными манерами. Но по какому-то вековечному закону (не то из Ветхого Завета, не то из египетской книги Мертвых), ей не подходил я. И не было на свете мужчины, меня несчастнее. Внешне совершенно благополучного, а в душе отчаянно мечтающего о настоящей любви.

По ночам от одиночества я размышлял о природе совершенства. Существует ли на свете нечто совершенное – кроме, конечно, тупости дяди Хаима? И кто я, собственно, такой, чтобы требовать от жизни совершенства? Я, ходячая выставка несовершенств! Я даже решил составить список своих недостатков, но не продвинулся дальше первого пункта: «иногда забывает шляпу».

Потом я принялся искать пример для подражания, образец «счастья в личной жизни». Вспомнил всех, кого знаю. Родители жили вместе уже сорок лет. Сорок лет – исключительно назло друг дружке. Гринглас, врач из нашей больницы, женился на женщине, похожей на кусок брынзы, потому что «это сама доброта». Айрис Мерман напропалую кокетничает с каждым мужчиной, который приходит голосовать на ее избирательный участок. Нет, всё не то. Я никогда не встречал пары, которую мог бы не лукавя назвать счастливой.

Вскоре начались ночные кошмары. Снилось, что я иду в бар для одиноких, на меня набрасывается свора бродячих секретарш и с ножом у горла заставляет хвалить жительниц Квинса. Психотерапевт советовал искать компромисс. Ребе советовал не волноваться. «Что ты имеешь против мадам Бронштейн? – сказал он. – Я не говорю, что она таки первая красотка, но кто еще так сумеет пронести пищу и самострелы в гетто и обратно?»

Однажды я познакомился с актрисой, по ее словам, мечтавшей быть просто официанткой в кафе, и почти купился, но во время короткого совместного ужина она сто тридцать два раза сказала «как бы».

А потом как-то вечером после тяжелого дня в больнице я пошел послушать Стравинского и в антракте увидел Олив Чомски. Жизнь перевернулась.

Она цитировала Элиота,[14] играла в теннис и на фортепиано двухголосные инвенции Баха. Интеллигентная женщина. Сложная натура. Никогда не говорила «типа того», не носила вещей ради ярлычка от Гуччи-Шмуччи, не слушала популярную музыку и не смотрела ток-шоу. И притом всегда была готова испробовать самые невероятные способы и даже начинала сама. Как счастливы были мы с ней, пока мое сумасшедшее вожделенье (достойное, полагаю, книги рекордов Гиннесса) не стало иссякать! Концерты, кино, ужины, выходные вдвоем, бесконечные разговоры обо всем на свете от Пого[15] до «Ригведы».[16] И ни разу я не слышал от нее ни единой банальности. Нет, во всём самостоятельность, глубина. Остроумие, повторяю! И, само собой, презрение к любой пошлости: политике, телевидению, косметическим подтяжкам лица, типовой архитектуре, мужчинам в тренировочных костюмах, киноклубам и людям, которые начинают предложение словами «на самом деле».

Будь проклят тот день, когда шальной луч коснулся ее лица и вызвал к жизни черты тети Ривки. Боже мой, тети Ривки, самого воплощенья вселенской скорби! И будь заодно проклят другой день, когда на богемной вечеринке в Сохо само воплощенье заветных мужских фантазий по имени (боже мой!) Тиффани Шмидерер, подтянув клетчатый шерстяной носок, обратилось ко мне голосом мультяшного мышонка.

– А кто ты по гороскопу? – спросила она, и я ощутил, как на моем лице вырастает шерсть и с неслышным рычанием рвутся наружу клыки питекантропа. В короткой, но содержательной беседе я рассказал Тиффани Шмидерер много интересного об астрологии и других, не менее значительных материях, – лозоходстве, филиппинских хилерах и снежном человеке.

Всего через несколько часов последний лепесток ее нижнего белья бесшумно скользнул на ковер, и, почувствовав, что сейчас растаю, расплавлюсь, испарюсь, я внезапно запел национальный гимн Германии. То, что мы делали потом, не повторить никому и никогда, разве только воздушным акробатам под куполом цирка.

И началось.

Изобретение алиби для Олив. Вороватые свидания с Тиффани. Постоянное чувство вины перед женщиной, которую я люблю, но при этом трачу все силы бог весть на что. В сущности – на пустую неваляшку, от малейшего покачивания которой я терял голову, как на хорошей гильотине. Я предавал женщину своей мечты исключительно ради животной страсти вроде той, что обуревала Эмиля Яннингса в «Голубом ангеле».[17] Один раз я сказался больным и попросил Олив сходить на Брамса с ее мамой, потому что обязан был смотреть по телику «Все в твоих руках» – идиотский каприз повелительницы моей страсти. Там, видите ли, сегодня будет Джонни Кэш.[18] Правда, покорно отсмотрев программу, я был по-царски вознагражден. Тиффани устроила в комнате полумрак и вознесла мое либидо на альфу Центавра. В другой раз я рассеянно сказал Олив, что иду за газетами, а сам стрелой пролетел семь кварталов до Тиффани, вскочил в лифт, и, на мою удачу, он застрял. Как загнанный ягуар, я метался по клетке, висевшей между этажами, не в силах ни утолить бешеную страсть, ни вернуться домой в правдоподобный срок. Освобожденный наконец какими-то пожарниками, я на обратном пути лихорадочно сочинял невообразимую историю с участием двух грабителей и лох-несского чудовища.

Но мне повезло: когда я вернулся, Олив уже спала. При своей врожденной порядочности она не могла даже помыслить, что я способен изменить ей, и, хотя мы бывали близки все реже и реже, я старался экономить силы, чтобы хоть отчасти удовлетворять и ее. Но чаще, проклиная себя, нес что-то про усталость, про трудный день, и она верила мне с простодушием ангела. Шли месяцы, и положение становилось невыносимым. Я все больше напоминал существо с картины Мунка «Крик».

Вставшая передо мной дилемма была поистине ужасна, любезный читатель! Предполагаю, впрочем, что она сводит с ума многих моих современников. Невозможно обрести все, что хочешь, в единственном существе противоположного пола. Что же делать? С одной стороны – зияющая пропасть смирения. С другой – презренная низость измены. А может, все-таки правы французы? – может, идеальный вариант – иметь и жену, и любовницу, разделив свои потребности между ними? Зная Олив, я не сомневался, что при первой попытке предложить такой расклад она заколет меня своим изящным зонтиком. И опускал руки, все глубже погружался в отчаяние и подумывал о самоубийстве. Я даже приставил дуло к виску, но в последнее мгновение дрогнул и выпалил в воздух. Пуля прошла сквозь потолок, и мнительная миссис Фигельсон из квартиры над нами провела пасхальные каникулы на крыше книжного шкафа.