Кит Ломер
Перевод с английского: В. Акимова Нижний Новгород,издательство «Флокс», 1994 Оцифровка и корректура: АКАРО Station, 1999 г.
Карпущенко Сергей
ПРОЛОГ
Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх
Помощник машиниста второго класса Джо Акоста, вахтенный на катере береговой охраны «Хэмптон», бороздил взглядом сверкающие на солнце воды бухты Тампа в поисках неловкого судна, севшего на мель среди бела дня в миле от порта.
—Что там за ерунда, шкипер? — обратился Джо к лейтенанту, который направил бинокль на несчастный корабль.
Ступень первая
—Двухмачтовый, с высокой кормой. Странная посудина. Паруса разодраны в клочья. Видно, потрепало его порядком…— сообщил лейтенант. — Давай подойдем поближе.
АНГЕЛЫ СМЕРТИ И АНГЕЛЫ ЖИЗНИ
Катер развернулся и, покачиваясь на волнах, взял курс на прямоугольник корабля. Когда они приблизились, Акоста увидел нелепый деревянный, потрепанный непогодой, корпус, на котором кое-где сохранились остатки багряной краски и позолоты. Колонии ракушек и водорослей отмечали ватерлинию. Катер проплыл под самой кормой у судна, на расстоянии пятидесяти футов. Почти совсем стершиеся замысловато начертанные буквы складывались в название «Кукарача».
Как только катер несколько отошел назад, над поручнями возникло чье-то сильно загорелое, сплошь в морщинах лицо, и черные как уголь глаза незнакомца пронзили Акосту. Рядом с первым появился второй— в лохмотьях, весь рябой, небритый и щербатый.
В этой просторной комнате, почти зале, было накурено так, что фигуры нескольких мужчин в гимнастерках, широченных галифе, в скрипучих портупеях, перетягивавших их крепкие, атлетические торсы, казались размытыми, похожими на хлебные мякиши, размоченные в воде. Было видно, что мужчины эти нервничают, и, чтобы успокоить разбушевавшуюся стихию нервов, то и дело сворачивают самокрутки, рассыпая дрожащими пальцами табак, торопливо слюня газетную бумагу, долго прикуривают от цигарки соседа, дабы соблюдалась экономия спичечного запаса, небогатого в силу военного времени. Другим успокоительным средством являлся для возбужденных мужчин самогон, что наполнял большую стеклянную бутыль, стоявшую в центре круглого стола. Несколько кусков черного, плохо выпеченного хлеба служили мужчинам закуской, о которой они, правда, забывали, то и дело выплескивая в свои стаканы мутноватую жидкость из общей бутылки. Но, казалось, ни курево, ни спиртное не успокаивали непокорные нервы тех, кто находился в зале. Мужчины то вскакивали из-за стола и принимались ходить по комнате, хватаясь за головы, заламывая руки, то вдруг бухались на стулья, стучали локтями о столешницу, раскачивались в разные стороны, точно мусульмане на молитве. Говорили они резко, рьяно спорили друг с другом, подпуская в разговоре матерую брань, оскорбляя один другого, будто были непримиримыми врагами.
—Шкипер, я думаю, посудину загрузили кубинскими беженцами, — неуверенно произнес Акоста. — Только почему их так долго не могли засечь?
— А я который раз говорю тебе, Саша, набитый ты дурак, что всех их нужно немедленно кокнуть, покуда город не заняли белые! — кричал осипший от спора член Уральского Совета Филипп Исаевич Голощекин, сорокадвухлетний мужчина, давно уже оторвавший верхнюю пуговицу своего кителя, потому что, будто задыхался, то и дело дергал воротник.
Лейтенант покачал головой: — Должно быть, снимают кино. Не похоже, что все это на самом деле.
— Шая, да ты что такое говоришь? Ты хорошо ли подумал?! — вскакивал с места председатель Совета Александр Белобородов. — На нас хотят спихнуть это грязное дело, чтобы мы потом и оправдывались?
—Случалось видеть где-нибудь еще такое корыто?
—Разве что в учебниках истории.
— Во-первых, я тебе никакой не Шая, а Филипп! — огрызался Голощекин, считавший, что его двадцатисемилетний начальник ещё не дозрел до того, чтобы командовать им, зрелым мужчиной и ветераном большевистской партии. Во-вторых, ты разве не получил инструкцию, согласно которой ты должен поступать так, как тебе предписано? Ты разве не знаешь, что не завтра, так послезавтра в Екатеринбург войдут белые, и тогда Романовы или окажутся в их руках, или тебе придется везти их отсюда, прятать в укромных местах, каждый час опасаясь того, что или конвой подведет, или Романовых отобьют те, кто хочет восстановления монархии?
—Во-во, что-то наподобие «Баунти», которую пришвартовали у пирса святого Петра.
— Да знаю обо всем об этом! — стонал Белобородов, хватаясь за голову. — Да только не могу же я решиться на расстрел царевича, царицы, великих княжон! Если бы в циркуляре так прямо и стояло: \"Приказываю Уралсовету порешить всю царскую семью\", я бы горя не знал, а то получается, что они мне только один намек дали, неясный, невнятный, и только мне одному потом расплачиваться за все придется!
—Да, что-то вроде того. Только это галеон конца шестнадцатого века. Судя по флагу, португальский.
— Да ты дубина стоеросовая, Саша, вот ты кто! — орал Голощекин, превращая свои толстые губы в куриную гузку. — Я сам ездил за инструкциями в Москву, где мне дали четкие руководства к действию — расстрелять семью Романовых — и баста! Какие такие намеки? Все ясно, как солнечный день!
—Такое ощущение, что нам кто-то лапшу на уши вешает, — пробормотал Акоста, сложил ладони рупором и прокричал тем двоим в лицо:
Оправляя гимнастерку, из-за стола поднялся Яков Юровский, комиссар Екатеринбургской чрезвычайки. С солидной неторопливостью достал из галифе смятый листок бумаги, потряс им в воздухе и сказал:
—Эй, там, на палубе! Если вас, чертей, много, придется туго! —Он выразительно черкнул ногтем большого пальца по предплечью. — Совсем мелко! — пояснил он.
Первый незнакомец хрипло отозвался.
— Ждать больше нельзя! Вот письмо Николая Романова, направлявшееся к белогвардейцам, как это можно судить по содержанию письма. Здесь Николай описывает расположение комнат в Ипатьевском доме, указывает точки, где стоят пулеметы, перечисляет состав караула. Такие письма зря не пишут. Если сегодня мы не разделаемся с Романовыми и окружением, то завтра монархисты их освободят и увезут в неизвестном направлении! Да и кого ты там жалеешь, Саша? Царских выродков? Не понимаешь разве, что если не кокнем всю эту сволочь, так завтра же под лозунгом борьбы за восстановление монархии соберутся миллионы! Им безразлично будет, за кого стоять: за царя ли, за царевича ли, или даже за девчонок, дочерей Николашки! Все это племя нужно извести на корню! Довольно поцарствовали, попили нашей крови! Сегодня же кончим угнетателей, иначе история нам не простит промашки!
—Ну вот, — воскликнул Акоста, — значит, и был прав. Похоже на испанский, — и снова сложил ладони в подобие рупора.
— Правильно! Правильно! — раздалось сразу несколько голосов, а шустрый с виду, низенький Петр Войков спросил, обращаясь к Юровскому:
—Quien son usredes? Que pasa? — донеслись с палубы немного погодя. Слова были дополнены крестным знамением.
— Яша, а как ты их казнить собрался? Где? Или на поляну лесную вывезешь, а там и кокнешь?
—Что он говорит? — спросил лейтенант.
— Зачем же на поляну? — нехорошо улыбнулся Юровский, почесав нос. Там, в \"Доме особого назначения\" и порешим. Есть у меня верные люди, которые врагов трудового народа ненавидят люто, — Медведев, Ваганов да Никулин. Голощекин Шая, уверен, со мной пойдет, а вдобавок возьмем с собой пленных мадьяров, дадим винтовки. Пусть помогут. У них к русскому царю и его выродкам никакого сожаления не будет — штыками на славу поработать смогут. Ночью я объявлю арестованным, что их переводят в другое место. Все оденутся, а после спустим во двор, в полуподвал введем, а там и приведем наш приговор в исполнение. Я рядом с домом автомобиль поставлю так, что когда палить начнем, то шум мотора выстрелы заглушит. Ты же, Петруша, сказал Юровский, обращаясь к одному лишь Войкову, — талантливый, я слышал, химик. Вот и покумекай, похимичь, как бы потом тела убитых так обработать, чтобы неузнаваемы были. А то ведь неровен час, откопает кто-то да и сделает из останков мощи. Русским же все равно, кому молиться: на живого царя, на мертвого ли — без разницы.
—Чудно говорит, шкипер, — Джо покачал головой. — Должно быть, решил, что мы тоже снимаемся в фильме.
— Ладно, сделаю, — серьезно ответил Войков. — Кислоту в аптеке купим, побольше, керосину, чтобы тела облить да сжечь. Это все несложно. Только вот куда везти?
—Давай-ка поднимемся на борт и посмотрим, в чем дело. Час спустя, взяв судно на буксир, катер направился на карантинную верфь порта Тампа.
—Что думаешь об этом? —спросил Джо своего лейтенанта, искоса наблюдая за ним.
— Мертвых-то? — не понял Юровский. — Да я уж место присмотрел. Хорошее такое место. В семнадцати верстах от города деревня есть одна, Коптяки. Там урочище Четырех братьев с заброшенными шахтами, из которых раньше руду копали. Туда и бросим, бомбами ручными закидаем, а перед этим покоптим тела, кислотой обработаем, вот и исполним распоряжение правительства. И попрошу дорогих товарищей отбросить все сантименты. Пусть каждый Ходынку помнит, Кровавое воскресенье, скорбь, нужду трудового народа, издевательства властей. Без всякой жалости Николая Кровавого казнить будем! Его и все царское отродье!
—Думаю, что мы наткнулись на галеон с тринадцатью безграмотными португальцами на борту, — быстро отозвался тот. — Углубляться в это дело я бы не рискнул.
Горячая речь Юровского на всех, кто прежде сомневался, произвела должное впечатление. Будто один этот уверенный и смелый человек брал на себя все их страхи и сомнения, еле слышные угрызения совести, опасения в том, что убийц бывшего царя, убийц его жены и детей люди будут проклинать долго, возможно, вечно.
Повеселели. Принялись живо обсуждать детали скорого дела, радовались от осознания собственной смелости и лютой ненависти к царизму, плескали в стаканы самогон с удвоенным усердием, а когда укоры совести самых совестливых людей этой компании были загнаны в самый дальний угол их холодных сердец, то из другого угла вместе с пьяной счастливой волной стала выплывать и добрая теплая мысль о том, что участие в таком серьезном и важном для страны деле правительством никогда забыто не будет…
Утром, в десять пятнадцать, миссис Л. Б. (Чак) Видерс, как обычно, надела шляпку, поправила ее у зеркала тл прихожей и вышла на десятиминутную прогулку в город. Она прошла мимо вечно не работающей станции обслуживания: стремительная походка, голова кверху, спина прямая, вдох на четыре шага, выдох — на четыре, просто привычка, однако только благодаря этому в тридцать шесть лет —удивительно юная фигура.
Но никто из этих людей не знал, что каждое слово их горячих речей было услышано и намотано на ус одним человеком, находившимся в соседней комнате и приникшим ухом к дырочке в стене, нарочно прокрученной им уже с месяц назад. Человек этот на словах являлся преданным борцом за счастье трудового народа, но на самом деле показных своих убеждений стыдился и находился в тесной связи с теми, кто имел взгляды совсем другие. И вот едва этот человек услышал, до чего договорились члены Уральского Совдепа и ЧК, как тут же поспешил выйти из дома, где проходил \"военный совет\", быстро пошел на окраину Екатеринбурга, на котором каменных домов уже было немного и за высокими штакетниками стояли деревянные постройки городской бедноты рабочих, мелких торговцев, извозчиков. Калитку одного из дворов он смело отворил, будто делал это не раз, на крыльцо взошел тоже безо всякого смущения или сомнения, хотя и оглянулся перед тем, как толкнуть незапертую дверь. И едва очутился в горнице, прокуренной не меньше, чем \"зал для заседаний\" Уральского Совдепа, как тут же взволнованно заговорил, обращаясь сразу ко всем собравшимся здесь мужчинам:
Минуту-другую спустя, когда станция осталась позади, миссис Видерс замедлила шаг, почувствовав, что с дорогой творится неладное. Она уже давно не смотрела по сторонам во время прогулок, но сегодня ее внимание привлекла незнакомая табличка, вдруг возникшая впереди: «Брантвилль —1 миля».
— Все, господа, на сегодня назначено! Подлежат уничтожению все члены семьи Николая Александровича! Все без исключения.
—Странно, — пробормотала женщина, — зачем же им потребовалось ставить новый, да еще явно неправильный указатель?
— Как, даже малолетнего царевича пощадить не захотели? Княжон?! — чуть не задохнулся от удивления и злобы вскочивший из-за стола человек, высокий, стройный, с лицом благородным, тонким, только искаженным сильной ненавистью.
От ее дома до города было ровно полмили, значит, от указателя до Брантвилля — всего лишь несколько сот ярдов. Подойдя поближе, она обнаружила, что табличка совсем не нова, краска поблекла и выгорела, несколько мелких дырочек
— Никого! — кивнул пришедший и в течение пяти минут, тоже захлебываясь злобой, пересказывал обитателям деревянного дома то, что ему удалось подслушать.
—свидетельства метких выстрелов — покрылись по краям ржавчиной. Она осмотрелась, и ей вдруг стало неуютно — это место совершенно не производило впечатления знакомого. Вот, пожалуйста, огромное дерево с отметкой 666, как могла она его раньше не заметить…
Когда он замолчал, гробовое молчание, воцарившееся в горнице, нарушалось лишь гудением мухи, запутавшейся в ситцевой занавеске окна.
Миссис Видерс торопливо зашагала вперед, сгорая от нетерпения увидеть радостно— утешительный рекламный щит «Кока-Колы» на следующем повороте, но вместо этого взору, нетерпеливо пробирающемуся сквозь листву, открылось белое пятно какого-то здания. Подозрительно знакомой показалась ей эта кирпичная кладка дымовой трубы. Она быстро прошла дальше под сенью величественных тополей и остолбенела от удивления и негодования, оказавшись перед своей собственной дверью. Она прекрасно помнила, что пошла на восток, а теперь возвратилась с западной стороны. Нелепица и чушь собачья!
— Ну, если сегодня не удастся государя освободить, так быть нам с вами, господа, заклейменными во веки веков малодушными трусами, — тихо произнес высокой мужчина, а другой, чернявый, с густой бородой, сказал:
Миссис Видерс решительно поправила шляпу. Прекрасно, допустим, она забылась и нечаянно свернула на окружную дорогу, ведущую к ее же собственному дому, но ведь никакого ответвления здесь и в помине не было! Это просто непостижимо — мистика какая-то! Вдова Л. Б. Видерса предпочитала не иметь дела с вещами необъяснимы ми\'и верила, что лучший способ избавиться от них — делать вид, что ничего особенного не произошло. Притянув к себе сумочку, как подтягивают удила, миссис Видерс решительно переступила порог собственного дома.
— Чего уж нам ждать. Всё знаем, час известен, и автомобиль эта сволочь большевистская для нас как нарочно поставит, чтобы, видишь ли, гнусность свою ревом мотора заглушать. Нам и карты в руки. Как только выведут государя с семьей из дома, чтобы в подвал ввести, тогда и напасть на них нужно. Перестреляем всех иуд проклятых, царя — на мотор да и прочь из города.
После пяти минут напряженной внутренней борьбы молодая. вдова не выдержала и снова оказалась на таинственном месте. «Брантвилль — 1 миля», — по-прежнему гласил указатель. На какое-то мгновение она, казалось, была заворожена самими буквами, но потом это прошло, и она, стремительно развернувшись, поспешила домой. Тем же путем.
— Во-первых, — заметил третий мужчина, пожилой уже, с седыми висячими усами, — я тебе, Павел Исаич, возражу. В смелости твоей здесь никто сомневаться не собирается, но не спешишь ли ты? Сам не видел разве, что караул на улице, вдоль забора дефилирующий, довольно сильный — человек пять с винтовками. Если этот караул не снимешь, то и во двор пройти не сумеешь. Потом, знаешь ли ты, в какое место автомобиль поставят? Нет, не знаешь.
Вцепившись руками в почтовый ящик на своей двери, она попыталась обрести прежнее самообладание, и это ей удалось. Родные линии веранды со сломанной решеткой, до которой все никак не доходили руки, успокоили ее. Она сделала глубокий вдох, потом выдохнула, восстанавливая дыхание. Ведь чуть не наделала глупостей! Примчалась домой, как угорелая, собралась уже, стыдно подумать, звонить шерифу со своим бредом о перепутанных дорогах.
— А я и знать об этом не хочу! — с каким-то пренебрежением сказал чернявый. — Караульных снимем мы без шума, ножами снимем. А там увидим, где автомобиль стоит. Снаружи — хорошо, а внутри двора — так и того лучше. Мы ведь государя и его семью в кузов поместить хотим, вот и наше счастье будет, если незаметно для тех, кто по улице может проходить, это сделаем. Мотор работающий — это для нас удобство! Мы, чай, по большевикам палить нещадно будем. Главное, конечно, наружную охрану уничтожить, а там все как по маслу покатится!
—Фу-ты, представляю, что бы стали говорить в городе, если уже сейчас двусмысленно улыбаются при встрече, а потом на ушко сообщают друг другу подробности из жизни одиноких женщин.
— Куда же повезем царя? — спросил озадаченно высокий. — Вы подумали об этом?
Ладно, допустим, она дважды ошиблась и не там свернула, хотя не очень уверена, что такой поворот существует на самом деле. Сейчас она пойдет еще раз и будет следить за каждым своим шагом; но если она хотя бы на полчаса опоздает на почту, ей придется сообщить кому-нибудь о случившемся.
— К Колчаку иль к белочехам, — ответил усатый. — Выедем на восточный тракт — и дунем. Главное сейчас не это. Главное — царя с семьей спасти. Можно, думаю, на время где-нибудь в лесу припрятать, а потом, когда возможность будет, переправим за границу.
Издали заметив указатель, миссис Видерс остановилась посреди дороги, в нерешительности озираясь по сторонам, не зная, что предпринять: бежать скорее вперед, в город, или мчаться назад, домой, где все родное и понятное.
— Да уж лучше в лес их завести, чем к Колчаку, — проговорил чернявый бородач. — Адмирал сейчас англичанам да французам служит, которые спят и видят Россию не монархией, а республикой. Николай ему совсем не нужен. Боюсь, не передал бы его Антанте…
—Да не может такого быть! — вырвалось у нее предательски дрогнувшим голосом, что несколько шокировало сдержанную миссис Видерс. — Я же знаю эту дорогу как свои пять пальцев! Здесь же негде потеряться…
— Хорошо, — кивнул усатый, — если все, как задумали, удастся, сховаем августейшую семью в лесу, а после видно будет…
Сумерки на Екатеринбург спускались быстро, точно из окрестных лесов выползала темень, набрасывала на город свое черное сукно, и немалый этот город (до войны здесь чуть ли не сто тысяч проживало) погружался в тихий, вязкий мрак, который лишь кое-где был изъязвлен светом керосиновых ламп, проникавшим из окошек. Но керосин и свечи в Екатеринбурге берегли, а поэтому совсем немного было в городе освещенных окон.
В последнем чувствовалась такая нелепость, что раздражение молодой вдовы вспыхнуло с новой силой. Вот уж, действительно, потерялась! Рассудительный, богобоязненный и респектабельный взрослый человек не может потеряться среди бела дня, как какой-нибудь пьяный бродяга! Если ее сбили с толку, то виновата не она, а дорога. Это хорошая мысль, теперь все встало на свои места: ночью пришли дорожные рабочие, принесли свои инструменты и проложили новую ветку. Не говоря никому ни слова! Да, сейчас они умеют делать такие вещи на редкость быстро. Подумать только! Понятно, откуда взялся указатель.
К десяти часам стали черными и окна Ипатьевского дома, где содержалась царская семья, вернее, не царская совсем, потому что отречение Николая Александровича освободило бывшего государя от многотрудной такой обязанности, а семья гражданина Романова. Дом инженера Ипатьева был крепким, богатым даже по екатеринбургским меркам. Покоев здесь немало было, но государя, Александру Федоровну и Алексея поместили в одной угловой комнате с окнами на площадь и на Вознесенский переулок. Великие княжны по приказу комиссаров поселились в соседней, где даже дверь была снята. Все эти меры были, как считал Белобородов, не напрасными: все вместе будут жить, так и с присмотром за пленниками хлопот не будет.
Неумолимо сжав зубы, миссис Видерс развернулась и решительной поступью направилась к дому. Теперь-то она обязательно позвонит шерифу и найдет, что сказать этому старому самовлюбл„нному кретину!
Занято и занято. Набрав номер не менее пяти раз, Оделия Видерс с печатью праведного гнева на строгом лице проследовала на кухню и, открыв холодильник, машинально достала какие-то продукты к завтраку. Слава богу, кое-что осталось, и ей не придется сегодня бежать в магазин. Стараясь не думать о сегодняшней неудачной прогулке в город, она приготовила себе бутерброд с ветчиной, вылила в стакан остатки молока. Поймав щекой солнечный лучик, прорвавшийся сквозь занавеску, Оделия завтракала, прислушиваясь к мерному тиканью висящих в прихожей часов.
Николай давно уже разделся, но по причине жары и духоты, не спадавших даже к ночи, лежал поверх одеяла в одном белье, сложив на груди руки и покручивая большими пальцами. Мысли одна тревожнее другой беспорядочно громоздились, исчезали, появлялись снова, но мысли эти были пустяками по сравнению с гнетущим отчаянием, не отпускавшим сознание из своих липких объятий. Николай не жалел того, что обстоятельства заставили его подписать отречение и теперь он не государь император — помазанник Божий, не отец великому, хоть и страдающему народу, а всего лишь \"гражданин Романов\". Николай был в отчаянии потому, что его пугала судьба семьи, любимой жены, обожаемого сына и дочерей, ещё не изведавших ни радости любви, ни тягот и восторгов материнства.
В общей сложности она подходила к телефону не менее десяти раз. Сначала пыталась дозвониться до шерифа, затем — до начальника дорожной службы, потом — до полиции. Везде занято. Может быть, люди непрерывно осыпали их всех жалобами и проклятиями из-за этой дурацкой дороги? Неожиданно она вспомнила телефон Генри, механика с городской станции…— занято. Пробовала позвонить двум— трем семейным друзьям, оператору — с тем же результатом. Занято. Включила приемник, нашла любимую программу — трогательная история о непростых взаимоотношениях между детьми, их родителями и преподавателями —занялась уборкой и без того чистой квартиры. Закончила убираться на закате, когда первые тени опустились на лужайку за окном. После ужина еще раз попробовала позвонить — все те же сигналы, короткие, резкие, холодные —повесила трубку.
\"Пусть они не говорят мне, что скоро переправят за границу, рассуждал про себя Николай. — Я видел их лица, я постоянно вижу, как относится к нам караул. Это хамство, это граничащее с издевательским отношение может проявляться лишь тогда, когда судьба пленников предрешена, причем предрешена в самую худшую сторону. Ну что ж, пусть поступают так, как велят их хозяева. Я знаю, что должен пасть жертвой, рассчитаться за века угнетения, как говорят большевики. Но при чем здесь моя жена, мои дети? Ах, только бы освободили нас! Я бы счастливо прожил остаток жизни на клочке земли, обрабатывая её обычной лопатой, засевая, собирая скудный урожай! Только бы не убивали нас!\"
На следующее утро она опять увидела указатель по пути домой, и ей страшно захотелось пожаловаться, поплакаться… хоть кому-нибудь. Придя домой, миссис Видерс машинально открыла холодильник, достала ветчину, молоко… Нахмурилась — три кусочка ветчины на тарелке. Но ведь она все съела еще вчера: два куска на обед, один — вечером, с салатом. Молока тоже не оставалось —пустую бутылку оставила у двери. Миссис Видерс подошла к буфету, взяла банку майонеза, начатую вчера, сняла крышку. Банка оказалась полной, нетронутой.
Николай слышал, что Алексей, лежавший всего в полутора метрах от него, уже спит, постанывая. Сегодня у него сильно болела нога, но, слава Богу, кровотечений не было. Спала ли жена, Николай не знал, но судя по тому, что он не слышал её ровного дыхания, не спала. Разве можно было уснуть, когда тревога неизвестности, страх перед будущим нещадно грызут сердце?
Оделия Видерс не нарушила заведенного порядка: приготовила завтрак, поела, помыла посуду. Надев шляпку от солнца, вышла в сад за цветами, по-прежнему с печатью праведного гнева на строгом лице.
И вот внизу раздался топот тяжелых подкованных сапог, нарочито громкий, как стук кувалд по сухой доске. Шаги все ближе, и Николай тут же понял, что идут не просто так, раз уж решили будить ночью. Вот шаги, грохочущие, тяжкие, у самой двери, которая распахнулась настежь, и тотчас в комнату ворвался тяжелый запах смазных сапог, махорки, водки, пропитанных грязью и потом шинелей, комиссарских кожанок, ружейного масла.
— Гражданин Романов и члены его семьи! — раздался голос, какой-то торжественный и властный. — Вы обязаны тотчас подняться и одеться. Вас переводят в другое место, ибо Екатеринбург стал городом небезопасным.
—Есть тут одно полушизофреническое сообщение, — как всегда пренебрежительно— устало бросил Билл Саммерс, редактор отдела журнала «Сцен», — впрочем, весьма любопытное.
Слова, произнесенные Юровским, сопровождал рокот работающего на улице автомобильного мотора, и этот шум, доказывающий, что пленников на самом деле хотят куда-то увезти, немного успокоил Николая, решившего вначале, что за ним пришли, чтобы отвести туда, откуда возврата нет.
—Один чудак шатается по запретной зоне какого-то арабского города, — констатировал Бад Ветч, корреспондент номер один журнала «Сцен». — Ну и что? Может быть, это интересно представителям местного американского посольства, но причем здесь наши читатели?
— Даю на сборы десять минут. Можете взять с собой багаж, но только самое необходимое. Потом, если пожелаете, вам доставят остальное, произнес Юровский, качаясь на каблуках.
—Не хочешь взглянуть на снимки? — Саммерс протянул зевающему коллеге три глянцевые фотокарточки 5Х8.-У одного туриста оказался с собой «Брауни».
Сказал — и вышел, а Николай зажег керосиновую лампу и сразу же увидел испуганные лица Александры Федоровны и Алексея.
—Ох, уж эти фотолюбители, канальи…
— Таков приказ, нужно одеваться, — тихо сказал Николай, а губы выговаривали слова с трудом, потому что страшная догадка пронзила сердце сильной болью. \"Лишь бы не догадались! Только не дать своим намека. Пусть не знают. Господи, спаси\".
Голос репортера неожиданно оборвался. На первой фотографии был снят высокий сутулый человек нелепого вида с ввалившимися щеками, глубоко посаженными глазами, короткой темной бородкой, выдающимся подбородком, в плохоньком черном костюме и высокой шляпе. На заднем плане, около лавки торговца, толпились какие-то люди, одетые в белом. Ветч посмотрел на другой снимок. На нем мужчина с непокрытой кустообразно всклокоченной головой сидел под навесом за столом, обмахивался шляпой, как веером, и, очевидно, был совершенно поглощен разговором с местным полицейским, одетым по форме, в хаки. На третьем снимке крупным планом было сфотографировано лицо этого странного типа в тот момент, когда он обернулся. На лице, покрытом многочисленными морщинами, читалось едва заметное недоумение.
Через десять минут бывшая царственная чета с цесаревичем вышли в коридор, где уже стояли, понурившись, их дочери, окруженные глазевшими на них мужчинами, опиравшимися на винтовки. Свет керосиновой лампы плясал на их улыбавшихся лицах, и Николай заметил, что смотрели они на девушек с каким-то злобным сладострастием, он тотчас подумал, что за этими кривыми ухмылками скрываются и ненависть к княжнам, и жгучая обида на то, что эти девушки никогда не будут в их власти…
—Черт возьми, — пробормотал Ветч. — Кажется, это сам…
— Спускайтесь вниз, — спокойным тоном приказал Юровский, возглавляя шествие. — Ваши приближенные: Демидова, врач Боткин, Трупп и Харитонов уже на первом этаже.
—Именно так, — резко оборвал репортера Саммерс. — Догадываюсь, какое гениальное открытие ты собираешься сделать. По правде говоря, я сам не уверен, кто это такой, но если ему надо было просто привлечь к своей персоне внимание, то он, несомненно, достиг желаемого. Арабы не особенно сведущи в истории. Сегодня утром местное министерство иностранных дел отправило в Вашингтон официальный запрос, и теперь правительство должно прислать им бумагу по всей форме, подтверждающую, что интересующее их лицо уже давно не жилец на этом свете. Не думаю, что арабы оставят этот факт без внимания. Горожане подтвердят, что этот человек очень даже жив, что у него нормальное удостоверение личности, что они видели его фотографии. В общем, либо это он сам, либо — его призрак. В любом случае проблема останется. Мое мнение — тебе не мешало бы съездить туда, пока вся эта каша еще не заварилась, и взять у парня интервью. Ветч не мог оторваться от фотографий.
— Папа, а куда нас ведут? — встревоженно спросил четырнадцатилетний Алексей, которого отец нес на руках — у мальчика сильно болела нога.
—Невероятно, — изрек он наконец. — Даже если это грим или маска, все равно мастерство фантастическое!
— Не бойся ничего, нас перевозят в другое место, где безопасней, шепнул ему Николай и прижался губами к горячей щеке сына.
—Как прикажешь понимать твое «даже если»?
Вот лестница. Тускло горит керосиновая лампа в руках одного из конвоиров. Николай, боясь споткнуться, шагнул осторожно и вдруг, спускаясь вниз, принялся считать ступеньки, не отдавая себе отчета, зачем он это делает. Скорей всего, он просто хотел отвлечься, а поэтому и стал считать: \"Одна, вторая, третья… пятнадцатая… двадцать первая, двадцать вторая, двадцать третья…\" Там было двадцать три ступеньки, и бывший царь вдруг ясно понял, что ему в жизни больше никогда не придется считать, дышать, ходить.
—Да нет, это я так…— отозвался Ветч. — Кстати, назвал ли он свое имя?
— Прошу во двор, — коротко приказал Юровский, стоявший возле выхода с самокруткой, и Николай увидел, как дрожал огонек на уровне его искаженного злой улыбкой рта.
—В том-то и штука, — проворчал Саммерс. — Утверждает, что он Авраам Линкольн.
А тем временем на ночной улице, не освещенной ни фонарями, ни падавшим из окон светом, ни луной, вдоль фасадов Ипатьевского дома прохаживались взад-вперед полусонные часовые. Иные нарушали тишину громким зевком, другие, как было положено по инструкции, то и дело протяжно кричали: \"Слуша-ай!\", но чаще всего не дожидались ответного крика, потому что их товарищам кричать было лень, и их присутствие можно было угадать лишь по зевкам да стуку сапог. И не видел никто из семи караульных, охранявших дом, как с разных сторон улицы, ступая бесшумно, словно кошки, стремительно приближались к ним пять мужчин. Так и не увидел крайний часовой, кто взмахнул над ним кинжалом, кто успел другой рукой предупредить его предсмертный стон, зажав ладонью рот. Не узнал, конечно, караульный, на чьи вовремя подставленные руки упало его обмякшее тело, чтобы не грохнулось оно на мостовую с шумом. Только лишь последний красноармеец, опытный боец, успел обернуться, услышав позади себя какой-то шорох, обернуться и даже грозно вскрикнуть, взять винтовку наперевес, резко двинуть штыком вперед, попасть во что-то плотное, успевшее простонать. Но через секунду и этот ловкий человек уже лежал, сраженный безжалостной сталью, а четверо явившихся из тьмы мужчин, распластавшись на гребне высокого, солидного забора, следили за тем, что происходило во дворе.
—Наконец-то этот грехоборец отвалил отсюда, — прошипел Джоб Аркрайт, стоя в дверях своей хижины, провожая глазами тонкую щегольски-изысканную фигуру в слишком элегантном плаще и ботах. По белой, занесенной снегом дорожке уходил он в непроницаемый сумрак глухого леса.
А там, у входа в дом, стоял грузовой автомобиль, и мотор его ровно урчал. Вдруг увидели лежавшие на заборе люди, как из дома стали выходить мужчины и женщины, которые шли в сопровождении конвойных. Во дворе они пробыли совсем недолго, всего минуты две, а потом другая дверь дома стала отворяться, и притаившиеся люди увидели, что пленных вводят в дом снова.
—Ты поступил несправедливо, Аркрайт, — упрекнула своего мужа Чэрити Аркрайт. — Ведь он все-таки проповедник, хоть и с усиками…
— Не успели! — страстно прошептал один из мужчин, прижимавший к своему телу тяжкое железо ручного пулемета и нащупывая рукоятку затвора.
—Я тебе покажу усики! — взревел Джоб, поворачиваясь к жене — молодой женщине с огромными глазами, крепкой грудью и-совсем тоненькой в талии. — Если бы слушалась меня, растолстела бы как положено, не было бы никаких проблем, не липли б…
— Значит, в подвале их освободим, — шепнул ему другой. — Во дворе, боюсь, у нас бы ничего не получилось…
—И так не было никаких проблем, — проговорила Чэрити, приглаживая волосы. — Все время, пока ты охотился на кроликов, он сидел у огня и читал мне вслух Писание. Честное слово, я так много узнала нового!
Тем временем Николай, его родные и приближенные уже стояли в полуподвальной комнате, окно которой было забрано решеткой из толстых прутьев. Конвоиры-мадьяры, выполняя приказ начальника ЧК, забросив винтовки за спину, вносили в комнату стулья.
—Что же он, не изъявил никаких желаний?
— Зачем нас привели сюда? — спросил Николай у Юровского и получил ответ:
—Держи карман шире, так бы я ему и позволила!
— Покамест посидите здесь. Сейчас вам сообщат о дальнейшем.
—Хотел бы я знать, чему здесь можно верить! — проскрежетал Джоб. — Слушай, девка, он что…
И тотчас куда-то вышел, оставив рядом с пленниками семерых мадьяр, снявших винтовки из-за плеч и державших их наперевес, да трех комиссаров, не вынимавших своих правых рук из карманов кожаных галифе. Ждали Юровского минуты три, и вот он явился, войдя в подвал стремительно, вынимая из внутреннего кармана френча какой-то лист бумаги.
—Тише! Что это? Слышишь? — Чэрити сложила ладонь рупором и приставила к уху. — Кажется, кто-то идет?
Джоб снял с крюка заряженное ружье и распахнул дверь.
— Внимание! — заговорил он, возвышая голос, зазвеневший натянутой струной. — Оглашается решение Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. \"Гражданин Романов и вся его семья во искупление многочисленных жертв царизма приговаривается…\"
—На грабителей не похоже, — отметил он, — те так не шумят, — и сделал шаг вперед. — Сиди здесь, а я пойду гляну, — приказал он.
Но договорить Юровский не успел — дверь подвала от чьих-то могучих ударов распахнулась настежь, и в дверном проеме появились фигуры неизвестных.
Джоб обогнул угол дома. Кто-то приближался к его жилищу с тыла, нещадно хрустя сухими ветками. Наконец кусты раздвинулись, и возникла странная фигура в ночной, как ему показалось, рубахе. Пришелец встал перед домом как вкопанный.
— Чего надо?! Чего надо?! — только и успел крикнуть Юровский перед тем, как услышал приказ, произнесенный с железной твердостью и уверенностью в том, что этому приказу непременно подчинятся:
—Эй, кто идет?! — рявкнул Джоб.
— Всем лечь на пол! Всем, кроме Романовых!
—Это я, Флай, — откликнулся запыхавшийся голос. — Брат Аркрайт, ужели это ты воистину!
И тут же, словно в подтверждение того, что у кричавшего имеются веские аргументы для немедленного исполнения приказа, на комиссаров и их подручных был наведен ствол ручного пулемета, но комиссар Ваганов из-за плеча высокого мадьяра пальнул по неизвестным из нагана, и тут же длинная очередь, затрясшая ствол «льюиса», полоснула по караульным, разрывая их грязные шинели. Трое человек тут же рухнули на пол, обливая его кровью, а неизвестные, ворвавшись в комнату и наводя на комиссаров и караульных стволы маузеров, браунингов, угрожая пулеметом и поднятой вверх ручной гранатой со сдернутой чекой, хватали за руки и тащили к выходу Романовых, обезумевших от страха, за исключением, пожалуй, только Николая, не понимавшего, что от них хотят.
—Кому же еще быть, если в этих местах никого кроме меня и нет. Какого дьявола ты возвратился? Что забыл здесь? Я-то думал, ты пошел прямехонько на ферму Кнокса.
— Ваше величество, скорее же, скорее! — умолял его бородач. — Мы за вами!
—Не поминай имя дьявола всуе, — Флай еле дышал, а его круглое лицо лоснилось от пота, несмотря на сильный мороз. — Я ручаюсь, брат Аркрайт, это его нечистых рук дело. Я пошел на восток к брату Кноксу, и неверная тропа привела меня вновь к вашей двери.
— А как же доктор Боткин и остальные? — следуя за мужчиной, спросил Николай.
—Флай, да ты никак выпил? — подозрительно спросил Джоб у странствующего пастора и сурово фыркнул.
— Нет, всех не можем увезти. Только вас с семьей. Вашим приближенным они ничего не сделают. Скорее!
—Стал бы я вас дурачить, когда такое дело…— отвечал пастор. — Чего бы только я сейчас не отдал тому, кто накормил бы меня жареным агнцем.
Оказавшись во дворе, Николай увидел, что дочери при помощи спасителей уже залезают в кузов автомобиля, а жена и Алексей сидят в кабине водителя, рядом с которой распростерлось чье-то тело. Ему помогли взобраться, а потом вслед за ним в кузов вскочили трое мужчин, не перестававших наводить стволы в ту сторону, откуда могли появиться комиссары и мадьяры. Борт захлопнулся, лязгнули затворы, и через полминуты автомобиль качнуло, затрясло, сидевших в кузове обдало вонючей выхлопной струей, и только машина двинулась к отворенным воротам, как из дверей полуподвала появились фигуры Юровского и его сподвижников.
—Ладно, пошли. Я выведу тебя на тропу, — решил Джоб. Он забежал за тулупом, а через минуту уже быстро шел впереди грехоборца. Бедный Флай пыхтел сзади. Тропа вилась вокруг огромной сосны, огибала валун и резко уходила наискосок вверх. Спутник отставал, и Аркрайт остановился, нахмурившись из-за того, что приходится ждать; потом пошел дальше. Тропинка неожиданно оборвалась, запутавшись в переплетениях корней и стелющегося кустарника.
— Стреляйте по ним, стреляйте! — орал Юровский, безостановочно паля из револьвера по отъезжающей машине. И, исполняя его приказ, мадьяры, припадая на колено, то и дело клацая затворами винтовок, принялись стрелять, но «льюис» снова задрожал, затрясся в руках бородатого спасителя царя, гильзы посыпались на подолы дочерей Николая, и два мадьяра, корчась, лежали на земле, а автомобиль уже выкатывал на улицу.
—Аркрайт, мы заблудились, мы пропали, — Флай задыхался. — Вельзевул заманил нас в ловушку…
Сидеть на корточках, спрятавшись за деревянным бортом, Николаю было очень неудобно, к тому же в такой позе ему в присутствии дочерей и неизвестных людей находиться было просто неприлично.
—Небось уже в штаны наложил, дубина, — презрительно бросил Аркрайт. — Подумаешь, тропа заросла…
— Сядьте, ваше величество! — приказал Николаю длинноусый, подавая ему комок какого-то тряпья или разорванный мешок, обнаруженный в кузове. — Да только держитесь покрепче, а то выбросит из кузова, и все наши труды окажутся напрасными.
Он с трудом пробирался сквозь густые заросли. Кажется, впереди просвет. Он раздвинул ветви, шагнул и…
Приняв более покойную позу, держась одной рукой за край борта, Николай спросил у усатого:
Раздался оглушительный грохот, и мощный звук, едва зацепившись за обледенелые ветви, со всего маху ударил Джоба по ушам. Он упал навзничь и увидел свою хижину, крытую кукурузной соломой, замерзшую дорожку к дому, знакомую женщину с обрезом в руках.
— Но кому же мы должны быть обязаны своим спасением? Или о спасении ещё рано говорить?
—Чэрити! — завопил он. — Это же я! Прошло полчаса, а Флай, сидя у огня, все качал головой, мрачно и завороженно. Потом он сказал:
— Наполовину можно, — улыбнулся бородачи. — Мы точно знаем, что Екатеринбургская чека всех сегодня на распыл послать хотела. Вот иуды! Оказывается, приказ им из Москвы пришел, вот и решили поспешить. А что до нас, так мы, ваше величество, ваши верные слуги. Я, к примеру, ротмистр лейб-гвардии гусарского полка Бахметьев. Полагаю, меня вы на смотрах часто видеть могли, а впрочем, не знаю, извините. А это — мои товарищи, капитан Колягин и поручик Живцов. В кабине же подпоручик Квасневский правит. Был с нами ещё один товарищ, но, когда часовых у забора снимали, на штык напоролся.
—Если необходимо, я могу устроиться на ночь и в снегу, но в этот треклятый лес я до утра не ходок!
Николай смотрел на бородатого Бахметьева, улыбчивого и чрезвычайно довольного тем, что он, какой-то ротмистр, спас от неминуемой смерти самого государя России, и чуть не плакал.
—Можешь лечь здесь, под крышей, — проворчал Джоб, — если тебе хочется.
— А что до того, куда мы вас сейчас везем, — заговорил обладатель длинных усов, капитан Колягин, — то нам сейчас почти что все равно, куда. Главное — вас спасли. Выедем на Восточный тракт, а там и до колчаковских частей недалеко. Скоро они Екатеринбург займут, ей-ей.
Чэрити предложила непрошеному гостю стеганое одеяло, которое он принял с выражением болезненной благодарности.
Николай смотрел на своих спасителей, на спасителей самых близких ему людей, и ему сейчас хотелось расцеловать их. В стране, где он был предан почти что всеми, в стране, где его ненавидели, нашлись, оказывается, смельчаки, которых не пугала расплата в застенках чрезвычайки. И бывший император, который и в благополучный период своей жизни постоянно ощущал себя одиноким человеком, против которого ополчилась чуть ли не половина страны, внезапно ощутил себя надежно защищенным, хотя и трясся сейчас в открытом кузове грузовика в темноте уральской ночи.
В эту ночь супругам Аркрайт не спалось. Перед самым рассветом их разбудил неистовый стук в дверь. Джоб вскочил, схватил ружье, и открыл дверь. На пороге без штанов и без пальто трепетал Флай, Он долго заикался, а потом показал куда-то рукой. Из мутной предрассветной мглы выступил громадный и величественный тополь, с таким трудом сваленный вчера обоюдными усилиями; стоял как ни в чем не бывало, на своем извечном месте, не тронутый топором.
Городские строения они миновали, автомобиль бежал теперь рядом с выплывавшими то слева, то справа перелесками. Вскоре лес стал гуще, поднялся с обеих сторон высокими черными стенами, и жутко было мчаться по этой дороге, освещенной лишь метра на три слабым светом автомобильных фар.
ГЛАВА 1
— Да что ж он, черт, так быстро гонит! — ругнулся Бахметьев в адрес водителя. — Не ровен час опрокинет нас в канаву, угробит их величество.
Роджер Тайсон щелчком заставил дворники работать побыстрее, так как дождь, грибной вначале, вскоре превратился в ливень, а затем —в какой-то потоп. Он снизил скорость до пятидесяти миль в час. Свет его передних фар промок насквозь и в конце концов совсем застрял в плотной массе падающей сверху бурлящей воды,-застилающей непроницаемой пеленой лобовое стекло. Мерцали молнии, а гром гремел подобно тяжелой артиллерии.
— На самом деле, страшно как! — подала голос младшенькая дочь Николая Анастасия, но старшая, двадцатитрехлетняя Ольга, тоже измученная дорогой, но терпеливо молчавшая, цыкнула на сестру:
— Помолчала бы! Страшно ей! Вот попадешь к большевикам, они тебе покажут страхов, каких ты и представить не могла.
—Здорово! — Тайсон поздравил победившие стихии. — Прекрасный случай застрять тут и сгинуть ко всем чертям: в самую глубокую яму, в самую глубокую дыру неизвестно чего и вообще… без бензина, без денег, без единого кредитного билета, — в пустом животе забормотало, — без самого завалящего бутерброда с ветчиной. Пожалуй, я не выживу в этом ужасном, жестоком мире. Знать, не для этого создан… Сломанная пружина пребольно впилась & бедро, вода просачивалась из-под щитка и капала на колено. Мотор трижды чихнул, раз стрельнул и заглох.
И словно в подтверждение того, что угроза расправы ещё не миновала царскую семью, позади, в четверти версты от убегающего автомобиля, точно два волчьих глаза, сверкнули фары \"мотора\".
—Только не это, — простонал он, съезжая на обочину. Подняв воротник пальто, Роджер выкарабкался из машины под сплошные потоки дождя и поднял капот. Мотор как мотор. Он закрыл капот, засунул руки в карманы и вгляделся в бездонную муть дороги.
— Вон они! — крикнула Мария, прижимая руку ко рту. — Комиссары догоняют нас!
—Следующую машину можно и неделю прождать, — уныло размышлял Роджер. — Только полная бестолочь поедет в такой ливень… Но даже трижды бестолковый, случись он сейчас здесь, ни в жизнь не остановится.
Мужчины, как один, повернулись в сторону огней, плясавших в жирной темени ночного леса.
Его внутреннее бормотание было неожиданно прервано вспышкой света, пробившегося издалека. Сдержанный рев мотора прорвался сквозь барабанную дробь дождя.
— Они… — сказал Бахметьев с яростью и из холщового подсумка, что был привязан к поясу, вытащил новый магазин к ручному пулемету. — Ладно, сказал, — патроны есть, а их, кажись, немного. Встретим сволочь по-офицерски, как, бывало, под Львовом и Праснышем врага встречали. Ваше величество, вы пистолетиком поиграться не хотите? Лишний ствол — для нас хорошее подспорье.
—Эгей! — Роджера затрясло от радости. Кто— то едет! Он— выпрыгнул на середину дороги. Свет, по мере приближения, становился ярче. Он замахал руками.
Николай кивнул, не переставая следить за светом фар догонявшего их автомобиля:
—Эй, останови же, — завопил Роджер, когда фары были уже рядом и, судя по всему, останавливаться не собирались. — Стой!
— Давайте, если уж нет винтовки.
—Он отскочил в самый последний миг, когда мотоцикл, прижимаясь к полотну дороги, вырвался из мглы.
— Винтовки точно нет, а браунинг — пожалуйста, — сказал Бахметьев и протянул пистолет с запасной обоймой.
Какой-то доли секунды хватило ему, чтобы увидеть перекошенное от страха лицо девушки, когда она резко нырнула в сторону, чтобы не задеть Роджера. Почти детский драндулет по инерции пронесло метров пятнадцать по дороге и выбросило в кювет. Нескоро смолк грохот и скрежет металла и дерева, потом что-то скрипнуло, и все… тишина.
Бывший царь, приняв оружие, деловито осмотрел его и взвел курок. Он стрелять любил и стрелком к тому же был отменным, только, кроме тировых мишеней да ворон в царскосельском парке, Николаю ещё не приходилось поражать другие цели ни разу, тем более человека. Прежде он считал, что совершил бы тяжкий грех, подняв на человека руку, но теперь, когда он уже не был государем императором, когда его не сопровождал многочисленный казачий конвой, когда полицейские агенты, которых он ненавидел, не рыскали на всем пути его следования, Николай впервые почувствовал, что нужно проявить себя мужчиной, защитником своей семьи. А прежде он был лишь царем.
—Господи, Иисусе. — Роджер затрусил через дорогу и вниз по крутому склону, сквозь сломанные и вырванные кусты и зелень, по следу мотоцикла. На самом дне валялась, помятая машина, одно колесо которой с хромированным ушком все еще лениво вращалось. Передняя фара светила вверх сквозь мокрые листья. В двух-трех метрах от мотоцикла лежала девушка — на спине, глаза закрыты. Роджер склонился над ней, попытался нащупать пульс. Ее глаза вдруг открылись, и в него впился бледно-зеленый взгляд.
Меж тем тяжелый грузовик не мог бежать вперед с такой же скоростью, как и нагонявший его легковой «мотор». К тому же беглецы сумели разглядеть, что за ними мчалась не одна машина, а целых две, и, когда между ними оставалось не больше двухсот метров, Бахметьев, оперев ствол пулемета о край борта, дал длинную очередь, потом ещё одну. Но пули не достигли цели автомобиль преследователей продолжал стремительно их догонять. И вот уже палили по «мотору» товарищи Бахметьева и сам Николай, пытавшийся попасть в стекло кабины, вспыхивающее бликами при каждом выстреле. А из автомобиля преследователей высовывались руки, на мгновенье освещавшиеся огнем револьверных выстрелов, но и пули погони взрезали темень ночи напрасно — с пчелиным гудением проносились они где-то рядом, но не причиняли беглецам вреда. Николай же, то и дело нажимая на спусковой крючок, не стремился пригнуть голову, распластаться на дне кузова, потому что знал: в эти минуты он как бы был щитом, загораживающим своих родных от смерти.
—Вы должны помочь мне, — произнесла она с видимым усилием.
И вдруг мотор грузовика закашлял, затарахтел с перебоями, точно устал работать, и машина, прокатившись вперед ещё с десяток метров, остановилась.
—Ну конечно,-Роджер задыхался.-Все, что угодно… И простите меня, ради бога.
— Кончился бензин! — прокричал Квасневский. — Стреляйте, стреляйте, а их величества пусть попытаются в лес бежать!
—У меня сообщение, — пролепетала девушка. — Ужасно важное. Надо передать.
—Слушай, мне, пожалуй, стоит подняться к машине и попросить кого-нибудь еще спуститься к тебе…
— Нет, подожди бежать! — со злобной решимостью защищаться до последнего патрона воскликнул Бахметьев, поливая свинцом автомобиль чекистов, которые не успели затормозить и приблизились к грузовику настолько, что расстреливать сидящих в «моторе» не представляло никакого труда. Зато вторая машина погони остановилась от грузовика на почтительном расстоянии, и град пуль обрушился на беглецов. Вот, дико вскрикнув, схватился за голову Бахметьев и повалился вниз, на землю, опрокинувшись через кузов. Капитан Колягин тотчас взял в руки пулемет, крикнув перед этим Николаю: \"В лес бегите, в лес!\" Крикнул — и короткими очередями принялся лупить по чекистам, выбегавшим из второй машины и залегающим в канаве. А Николай, два раза выстрелив в бегущие фигуры, бросился к дочерям, распластавшимся от страха на дне кузова.
—Не мешай, — прошептала она. — У меня сломана шея, и через несколько секунд я умру.
— Вставайте! Нужно уходить скорее! Прыгайте на землю! Сюда, через левый борт!
—Чушь собачья, — Роджер не мог говорить. — Через пару дней ты станешь здоровая и свежая, как этот дождь.
Прыгнул сам, одну за другой принял дочерей, длинные юбки которых мешали им спуститься вниз. Кинулся к кабине и, едва только дернул за ручку двери, дверца распахнулась и на землю мешком свалилось тело убитого Квасневского. Александра Федоровна и Алексей, с широко открытыми от ужаса глазами, сидели, обхватив друг друга руками. Николай с трудом сумел выволочь из кабины их одеревеневшие от страха тела, подхватил Алешу на руки и скомандовал, обращаясь к жене и дочерям:
—Не перебивай, — отрезала девушка. — Передай: «Остерегайтесь Фоксов».
— В лес! За мной!
—Что за Фоксы? — Роджер оглянулся в совершенном смятении. — Я никогда ничего не слышал о Фоксах.
Стараясь скрываться за грузовиком, чтобы быть недосягаемыми для пуль, звеневших над их головами, беглецы бросились в густой ельник. И лапы деревьев, расступившиеся, а потом вновь сошедшиеся, скрыли семью бывшего русского императора от тех, кто так стремился расправиться с Николаем и его родными.
—Тем лучше. Надеюсь, что никогда и не услышишь, — несчастная задыхалась. — Надо передать скорее. Ты должен спешить. — Голос изменил ей. — Слишком поздно. — Она хватала воздух ртом. — Нет времени… объяснить… возьми… микроаппарат,.. кнопку… в правом ухе…
—Я зря трачу время. — Роджер почти поднялся. — Побегу за доктором.
28 октября 1866 года, когда на петербургских мостовых уже лежал первый снег, обвенчались наследник престола, великий князь Александр Александрович, и дочь датского короля Христиана Девятого и королевы Луизы миловидная София Фредерика Дагмара, нареченная в России Марией Федоровной.
Он остановился, завороженный движением ее губ.
—Возьми… кнопку… вставь себе в ухо… Слов почти не было слышно, но зеленые глаза не отпускали, просили.
Нет, не за этого высокого, неуклюжего увальня должна была выйти Дагмара — она предназначалась в жены старшему брату Александра, цесаревичу Николаю, бывшему совершенной противоположностью её супругу. Все улыбалось небогатой дочери датского короля, посватанной за старшего сына могущественнейшего монарха Европы, Александра Второго. Во-первых, Николая можно было попросту назвать красавцем, он был обаятелен и образован; во-вторых, после смерти своего отца он становился императором пока во многом непонятной, но обширнейшей, богатейшей, сильнейшей державы. А она, Дагмара, став его супругой, превращалась в царицу. Дагмара к тому же знала, что многие принцессы европейских дворов были супругами русских императоров, и участь их нельзя было назвать безрадостной — напротив, все они как бы отражали собою блеск, нисходивший на них с осыпанной бриллиантами короны супругов.
—Самое время подумать о слуховом аппарате, — Роджер попробовал шутить, — но ведь…
Но Дагмара, ещё не успевшая всецело насладиться мечтаниями о будущем счастье, была наказана судьбой — её жених Николай скоропостижно умер в Ницце, как говорили, от скоротечной чахотки. Цесаревича не стало 12 апреля 1865 года, и всем казалось, что Дагмара была безутешна, ведь она уже привыкла думать о своем будущем как о будущем русской императрицы и супруги очаровательного мужчины. Но Дагмара, потеряв жениха, не потеряла-таки надежды украсить себя венцом императрицы: Александр Второй и Христиан Девятый решили, что смерть цесаревича Николая не должна им помешать заключить намеченный союз. Нет Николая, но есть его брат, наследник российского престола Александр, так пусть же будущий император станет мужем Дагмары, так жестоко обманутой судьбой. И через полгода после смерти Николая его младший брат стал мужем девушки, названной в православии Марией Федоровной, — бывшей Дагмары.
Он осторожно убрал влажную черную прядь, одним движением вытащил золотистую кнопку из хрупкого девичьего ушка. Как только он это сделал, свет разума покинул ее очи, взгляд остекленел. Роджер схватил ее руку, услышал смутный заключительный тук-тук, пульс пропал и… тишина.
После пышной свадьбы молодые стали жить в Аничковом дворце, в самом центре Петербурга, там, где река Фонтанка, перерезанная Невским проспектом, плескалась под широким мостом, украшенным вздыбленными конями. Да, супруг молодой женщины совсем не был похож на своего старшего брата. Ей порой казалось, что это и не братья вовсе. Что общего у Николая, изящного, образованного, любезного, с этим неуклюжим толстозадым увальнем, не блистающим ни красотой, ни образованием, ни особенным умом? Но Мария Федоровна видела, что сын императора огромной державы добродушен и прост, как дитя, что он любит её. Но только зачем же он так часто выходит из комнаты, где она, тихо играя на рояле, все ждет приятных, нежных слов? А назад возвращается с блестящими губами и помутненными глазами, но не оживленный, а все такой же молчаливый и застенчивый.
—Эй, — безумными глазами Роджер смотрел на ее лицо с удивительно правильными чертами. — Не может быть… то есть, я не хотел… ты не должна…— Он с трудом дышал, едва сдерживая слезы. — Она мертва из— за меня! — наконец выдохнул он. — Если бы я не выпрыгнул перед ней, как сумасшедший, она была бы жива!
Страшно потрясенный, он спрятал золотистую кнопку в карман и пополз вверх, спотыкаясь и поскальзываясь на каждом шагу. В машине он долго вытирал носовым платком лоб и руки.
И все-таки цесаревич Александр очень нравился жене. Будущая императрица знала о пристрастии своего свекра к женщинам, знала, сколь несчастной была жена Александра Второго, и Мария Федоровна, думавшая раньше, что Александр пойдет по стопам отца, убедилась со временем, что звезда-хранительница оберегла их супружеское ложе. Во всяком случае, муж не давал ей явных поводов для оскорбительной ревности. Возможно, тому была причиной его не слишком яркая наружность, неуклюжесть, физическая лень. И дети, родившиеся один за другим, закрепили и упрочили их брачный союз. Бог благословил брак Марии и Александра Николаем, будущим царем, родившимся 6 мая 1868 года, 28 апреля 1871 года появился на свет Георгий, 25 марта 1875 года весь мир известили о рождении великой княжны Ксении, 22 ноября 1878 года Мария Федоровна обрадовала мужа, родив Михаила, а 1июня 1882 года царственное семейство умножилось за счет появления на свет девочки, которую назвали Ольгой.
—Что же это такое, — простонал Роджер. — Меня надо сажать в тюрьму! Я — убийца! И ничем не могу ей помочь… даже если сяду за решетку!
Он вытащил кнопку и при тусклом свете сигнальных лампочек рассмотрел ее. Оттуда высовывались какие-то тоненькие проводки, очевидно, контакты для карманной батарейки. Он покрутил кнопку между пальцами —совсем маленькая, не больше горошины. Ей казалось, что это важно; перед смертью говорила об этом. Хотела, чтобы он вставил эту штуку себе в ухо. И он выполнил последнее желание девушки.
Ступень вторая
Но что это? Какой-то едва уловимый шум» или ему показалось? Он протолкнул странный предмет поглубже в ухо. Что-то затикало, едва зашуршало, забулькало. Он хотел уже вынуть непонятную вещь, но почувствовал резкую боль.
ТЕНИ В ЛЕСУ
—Твоя Цель — Поттсвилль, сто две мили на север-северо-восток, — услышал Роджер голос погибшей девушки. — Отправляйся прямо сейчас. Время не терпит!
Послышался приближающийся шум мотора. Роджер выскочил из машины и стал вглядываться в дождливую муть. Дождь моросил уныло и однообразно. Опять свет фар вдали. Сегодня уже во второй раз.
Цепляясь ногами за валявшиеся на земле сучья, которые, словно руки тайных агентов Чрезвычайной комиссии, хватали беглецов, чтобы доставить их к товарищу Юровскому, Николай, его жена, Алеша и великие княжны брели через лесную чащу, лишь бы уйти подальше от того места, где находились их преследователи. Как ни старались девушки и бывшая императрица приподнимать повыше подолы своих юбок, скоро их платья были изорваны, ботинки и чулки заляпаны торфяной жижей. Они валились с ног от усталости и пережитого ужаса, но Николай, несший на руках Алексея, все шел и шел вперед, ибо он понимал, что усталость, страх перед темнотой леса, болотом, хищным зверьем — ничто перед тем, что ожидает их, если они снова станут пленниками Екатеринбургского Совдепа и чрезвычайки.
«На этот раз буду умнее и не брошусь с воплями, как сумасшедший, когда остановятся, — предупредил сам себя. Роджер. — Расскажу им, что никак не приду в себя после катастрофы, что слышу разные голоса. Не забыть бы рассказать о галлюцинации с девушкой на мотоцикле; это должно быть важно для психиатра».
— Папа, ты устал, дай я сам пойду! — умолял Алеша, но Николай, словно внимая просьбе сына, лишь на минуту останавливался и опускал его на землю, сырую, болотистую, а потом снова брал его на руки и говорил, обращаясь к жене и дочерям:
Он стоял у машины, напряженно следя за приближающимся светом, очень сдержанно и осторожно помахивал вытянутой рукой, словно держал флажок. Но водитель и не думал останавливаться. Виляя из стороны в сторону, машина на полной скорости пронеслась мимо Роджера. За рулем сидело нечто страшное: безголовое тело, очень полное, красно— кирпичного цвета, очертаниями напоминающее луковицу или грушу, с двумя пучками щупальцев, похожими на разведенные в разные стороны жилы гибкого металлического кабеля.
— Нужно идти, хоть в самую чащу, но идти. Если нас настигнут, то здесь, в лесу, даже приговоров зачитывать не нужно будет — тут же и похоронят.
Единственный в своем роде огромный выпученный глаз, размером и цветом напоминающий пиццу, пронзил его насквозь совершенно нечеловеческим, враждебным взглядом. С воплем удивления Роджер отскочил назад, оступился и тяжело упал на грязный, скользкий асфальт. А дальше —еще хуже: мотоцикл, круто отпрянувший в сторону, завалился вперед, далеко отбросил чудовищного седока, проскрежетал на боку несколько десятков метров и остановился на середине трассы.
И эти слова удваивали силы измученных женщин, и они брели вслед за Николаем, не обращая внимания на то, что треск выстрелов, раздававшихся ещё совсем недавно, теперь не долетает до них, но сам бывший император, не слышавший выстрелов, вскоре догадался, что бой на лесной дороге закончился. \"Только чья же взяла? — напряженно думал он, не переставая выбирать более удобное место, куда можно было поставить ногу. — Офицеры перестреляли совдеповцев или наоборот?\" Николай даже остановился минуты на три в раздумье, точно ему требовалось время решить: идти ли назад, хотя бы одному, и точно выяснить результаты боя, или, предполагая, что большевики убили офицеров, спешить в глубину леса, чтобы укрыться там. И Николай выбрал этот путь, который вел его хоть и к неизвестному будущему, но зато подальше от тех, кто ещё час назад едва не расправился с ним и его семьей. И здесь, в черном ночном лесу, где колючие еловые ветви нещадно хлестали по лицу, невидимые сучки так и норовили выколоть глаза, в лесу, где каждую минуту можно было провалиться в трясину, — впервые в жизни в душе бывшего императора России вдруг вспыхнула жажда жизни чисто физической, не внешней, не символической, в которой существовал он прежде, когда был царем. Но эту физическую жизнь ещё нужно было отвоевать у обстоятельств, у судьбы, и внезапно естество пятидесятилетнего мужчины словно откликнулось на зов сознания. Природа Николая прежде лишь дремала, ведь не нужно было думать ни о защите самого себя, ни о защите своих близких, не требовалось добывать пищу, прилагать физические усилия именно для выживания, а не для спорта. Теперь же он как бы обратился за помощью к сэкономленным в прошлом силам, и их оказалось вполне достаточно, чтобы начать борьбу за жизнь.
Роджер поднялся и захромал вперед по дороге туда, где без всяких признаков жизни распростерлась инертная биомасса. С пяти метров было понятно: то, что лежало, больше не сможет сидеть за рулем — верхняя часть тела по консистенции напоминала картофельное пюре.
—Помогите, — простонал Роджер, зная, что у него в ушах, точнее, в левом ухе, звучат голоса.
А в то время, когда Романовы уходили все глубже и глубже в лес, на той части дороги, где ещё недавно шел бой чекистов с офицерами, было тихо, будто и не стреляли здесь вовсе. Пятачок дороги со стоявшими на ней автомобилями освещался тусклыми фарами одного из них, поэтому можно было видеть человек восемь мужчин, от которых на землю тянулись корявые тени. Люди по большей части прохаживались между «моторами», иногда подходили к четырем телам, распростертым на дороге, уложенным в ровный ряд. Порой наклонялись к убитым, разглядывали их лица при помощи ручного фонаря, рылись в их карманах, иногда, словно лежавшие были живы, ходившие рядом с ними люди с силой пинали их — видно, сердились на них за доставленное беспокойство. Двое сидели на подножке «мотора», жевали самокрутки, разговаривая о делах важных и безотлагательных.
—Время не ждет, — сообщил голос девушки, делая ударение на каждом слове. — Быстрее!
— Значит, падаль эту в кузов грузовика положите. Бензин для него сольете из «фордов», — тоном, не терпящим возражений, говорил Юровский, но Ваганов, жадно пыхтя дымом, удивлялся:
Роджер потянулся было к кнопке, но резкая боль вновь ударила его. *.
— Зачем они нам, Яков Михалыч? Кинем здесь, у дороги, к чему возиться? Я бы лучше за Романовыми вслед пустился. Не могли они уйти далеко. Чай, бабы в подолах своих запутались. А тут место болотистое, быстро не пойдешь, вот и настигнем мы их да там и порешим безо всякого шуму.
—Наверное, мне надо пойти в полицию, — неуверенно произнес Роджер. — Но что я им скажу? Что я повинен в гибели девушки и злой гигантской брюквы?
— Не знаешь ты этого леса, человече, — зло отвечал Юровский, недовольный тем, что ему перечат. — Всю ночь проплутаем, а ни хрена не найдем. Черно же все в лесу, да уверен я к тому же, что пропадут они на болоте, не выйдут назад. Жратвы у них нет никакой, да и не те они люди, чтобы суметь в лесу хоть пару дней пробыть. Сам знаешь, всю жизнь с золота да с серебра ели, в батисте да шелке ходили, на фарфоровых нужниках сидели и мягкими салфетками подтирались. Вот пусть-ка теперь по лесу побродят никому они теперь не нужны: ни нам, ни Колчаку, который завтра, возможно, в Екатеринбург войдет, ни всякой там сволочи вроде эсеров и кадетов…
—Забудь о полиции, — нетерпеливо оборвал его размышления голос. — Я с огромным трудом поддерживаю жизненную функцию на крохотном островке корковых клеток, чтобы дать тебе возможность проникнуть в их Укрепление! Не трать сил впустую и хватит болтаться здесь. Вперед!
— Ну, а этим-то понадобился, — сказал Ваганов, показывая рукой с зажатой цигаркой в сторону убитых офицеров.
—Но моя машина не заводится!
— Таких немного! — окрысился Юровский, не любивший возражений подчиненных. — Главное, ни рабочим, ни крестьянам царь не нужен больше. Кто его в лесу найдет, так непременно поглубже, на болото заведет со всеми его выродками, а то и кокнет самостоятельно. Но у нас с тобой задача теперь иной будет. Нужно, брат, в Москву шифрованную телеграмму послать о том, что приказ-де выполнен. Москве нужен мертвый царь, а не живой, чтобы вдруг никто не попытался, если придет охота, бывшего царишку снова на престол поставить…
—Возьми мотоцикл!
— Посадить…
—Но это называется воровство!
—Интересно, кому ты собираешься доложить об этом? Родственникам этой гигантской брюквы?
— Ну, посадить! — гаркнул Юровский. — Ты, Ваганов, брось меня перебивать. Лучше слушай в оба уха да на ус мотай! Этих, значит, заберешь в машину. К дому Ипатьева поедем. Демидова, врач Боткин, Харитонов, повар царский, и Трупп от нас не ушли. Но нужны нам ещё и другие трупы. По въезде в город заедем в один дом. Знаю, живет там мать с четырьмя дочками своими. Больше никого. Возьмем их всех, будто подозреваем в борьбе против советской власти. Всех этих баб и царских приближенных запрем в подвале и сделаем с ними то, что с царской семьей сделать должны были. А после — в Коптяки. С двумя этими гавриками у нас одиннадцать человек и будет. Ручные бомбы, кислота так трупы изуродуют, что никто не догадается, кого мы порешили. Но главное, по Екатеринбургу слух в народе пустим, что у деревни Коптяки захоронены царские останки. Если кому надо, пусть достают, любуются. Мы же свое дело исполним честно, и правительство нами довольно будет.
—В этом пункте ты права, — согласился Роджер и поспешил к поверженному мотоциклу. — Однако я никогда не думал, что сумасшествие может принимать такие странные формы.
— Нет, Яша, недостаточно того, — снова пробубнил Ваганов, доставая кисет. — Коптяки-то Коптяками, а настоящего царя нам все ж таки на распыл пустить нужно, только сделаем это уже опосля, тишком. А то вдруг вылезет откуда-нибудь, как же нам потом перед товарищем Свердловым оправдаться? Скажет, обманули.
Он поднял машину. За исключением нескольких вмятин в зеленом покрытии, мотоцикл выглядел как новый. Ударом ноги Роджер завел его, оседлал и пулей помчался вниз по шоссе, оставляя борозду в темноте.
— Ладно, как дело в Коптяках закончишь, бери людей и лес прочесывай. Хотя, уверен, не найдете вы там царя. Далеко ушел да сгинул. Здесь дезертиров сколько по лесу шастает. Обязательно на Романовых наскочат. Эх, представляю, как они девчонок да и саму царицу на мху сыром разложат. Жаль, я с Анастасией побаловать не успел. Она мне куры строила…
В ближайшем городе Роджер изучал все рекламные щиты по обочине, пытаясь узнать, где принимает доктор, доктор медицины, как теперь называется.
— Иди ты! — позавидовал Ваганов.
«Бессмысленно рассчитывать на высококлассного столичного специалиста— психиатра, — подумал Роджер. — Найти бы самого обычного провинциального терапевта. К тому же тут чуть больше надежды, что он не затребует деньги вперед».
— Ага, и Мария тоже. Думали, наверно, что я их на волю отпущу. Нет, не отпустил бы — побаловался бы с ними да и в подвал. Да вот еще: красноармейцы кое-какими царскими вещичками воспользовались: кто сам забрал, кому подарили, чтоб ласковее был конвой, сами дочки царские и Александра. Так вот, эти вещи мы в могилу их общую подкинем, чтобы достоверней было. Все понял?
Наконец Роджер нашел то, что искал. Он поставил мотоцикл у бордюра неподалеку от мусорных ящиков напротив мрачного трехэтажного квадратного здания. Окна тотчас же осветились, открылась дверь, и навстречу, прикрывая ладошкой глаза, вышел маленький востроносый человек.
— Да ясно, — плюнул на землю Ваганов и пошел отдавать распоряжение, чтобы тела убитых в кузов погрузили.
«Что же я ему скажу? — подумал Роджер, мгновенно оценив всю нелепость своего положения. — Допустим, я слышал о недоразвитых детях, которые засовывают что попало в рот, уши и другие места, но как объяснить случай со мной, не выставляя себя совершенным дураком?»
У предместий Екатеринбурга были уже через полчаса. Юровский, сидевший в «моторе» с Вагановым, пальцем указал на дом, спящий и молчаливый, как и все соседние дома, и тут же автомобили остановились, и люди, вышедшие из них, перескочили через низенький штакетник и, поднявшись на крыльцо, застучали в дверь, а когда им отворили, то в горницу, громко топая ногами, вошли шесть человек, вывели на улицу всех женщин, обряженных по ночному времени в длинные холстинные рубахи, и погрузили в кузов, где лежали мертвые тела. После их повезли туда, где суждено им было стать совсем не теми, за кого их считали прежде. Не Павлова Авдотья с дочерьми спустилась в полуподвал Ипатьевского дома, а сама бывшая императрица Александра Федоровна с великими княжнами — Татьяной, Ольгой, Марией и Анастасией.
—Кто там? — раздался неприятный, очень резкий голос доктора. — Давайте проходите и ложитесь на стол. Через три минуты диагноз будет поставлен.
Там, в комнате, где окно забрано было толстыми стальными прутьями, стояли незнакомые им люди и будто чего-то ждали. Скоро в комнату прошли мужчины в кожанках, в шинелях. В руках у многих были винтовки, быстро зачитали приговор, и сразу же раздался женский крик и визг, который был заглушен стрельбой, и смерть навеки облагородила одних, других же взяла к себе за то, что обладали вредным свойством быть преданными тем, кого любили.
«Не могу же я сказать ему, что просто взял и засунул эту штуку в левое ухо, — размышлял Роджер. — А если рассказать ему, как было на самом деле…»
—Не стоит пугать себя перспективой раковой опухоли, — продолжал востроносый, решившись спуститься вниз по кирпичным ступенькам. — Всего две минуты, и, пожалуйста, успокойтесь.
Потом тела убитых на простынях выволокли во двор, бросили в кузов грузовика, отвезли за город и близ деревни Коптяки жгли на кострах, травили в крепкой кислоте, рвали ручными бомбами, чтобы понадежней скрыть свою оплошность и нерасторопность. И когда в пятнадцати верстах от места, где спрятали убитых, уже на зорьке, на обширную поляну посредине леса вышли семеро уставших, просто обессиленных людей, в кронах сосен, распростертых над их головами, прошумело что-то и протяжно загудело, эти семеро людей увидели, что в утренних розовинах неба пронеслись над ними плачущие тени, и тут же угадали стоявшие на поляне в этих плачущих тенях облики знакомых им людей. Угадали и перекрестились.
И едва исчезло это видение, как Николай, измученный, едва не падавший, с распухшим от комариных укусов лицом, но все ещё державший на руках Алешу, воскликнул:
«Допустим, он засунет меня в смирительную рубашку и позовет ребят с сачками вроде тех, которыми ловят бабочек, — неожиданно пришло в голову Роджера. — Говорят, если уж сюда попадешь, то выберешься нескоро».
— Смотрите-ка, домик!
—Если у вас легкие слегка задеты ТБ, не отчаивайтесь. У меня есть средство как раз от этого, — доктор сделал несколько шагов по дорожке, — не то, что эти расчудесные антибиотики, которые, замечу, неплохо стоят! Изготовлено по моей собственной запатентованной формуле. Сыворотка кобылицы. Действует сногсшибательно, то, что вам нужно!
— Да это и домиком нельзя назвать, — словно обижаясь на поспешное заявление мужа, сказала Александра Федоровна. — Какая-то избушка, шалаш.
«В конце концов то, что со мной случилось, не так уж страшно, — успокаивал себя Роджер. — Старый дядюшка Лафкадпо прожил целую жизнь с маленькими серебряными человечками, которые жили под обоями и оттуда подавали ему советы».
— Нет, мама, не шалаш, — сказала резвая Мария, такая же уставшая, как все, но все ещё не потерявшая всегдашнего бодрого расположения духа. — Я уверена, что здесь живут лесные охотники. Так это или не так, мы обязательно должны туда войти. У меня все платье мокрое, и если мы не просушим нашу одежду, то нам вскоре будет все равно: умереть от пуль большевиков или от воспаления легких.