Григорій Данилевскій
КАМЕНКА
(1821–1825 г.)
(Эпизодъ изъ временъ Александра I.)
(Посвящается М. И. Анненковой)
I
Мишель посѣтилъ Каменку впервые, осенью въ 1821 году, послѣ своего нежданнаго перевода въ южную армію, въ полтавскій полкъ, изъ распущеннаго, за неповиновеніе, семеновскаго гвардейскаго полка.
Никогда потомъ, въ немногіе годы молодой и бурной, рано погибшей жизни, Мишель не могъ забыть ни своего заѣзда въ этотъ красивый уголокъ кіевской Украйны, ни его радушныхъ обитателей.
Это было въ концѣ ноября.
Его однополчанинъ по гвардіи и теперь ротный командиръ, по полтавскому полку, Сергѣй Ивановичъ Муравьевъ-Апостолъ собирался тогда въ свое родовое, миргородское помѣстье, село Хомутецъ.
— Хочешь, Миша, — сказалъ онъ ему: я по пути заѣду на именины въ Каменку…. тамъ, въ екатерининъ день, весело, — барышни, танцы…. а главное, увидишь общество замѣчательныхъ, истинно умныхъ русскихъ людей.
Ротный любилъ Мишеля, покровительствовалъ ему и былъ радъ доставить ему развлеченіе. Они поѣхали.
Дорога въ этой части чигиринскаго уѣзда шла извилистыми, лѣсистыми холмами. Погода была мглистая, съ небольшимъ морозомъ. Дубовыя, липовыя и грабовыя рощи, захваченныя раннимъ снѣгомъ, еще не потерявъ всѣхъ листьевъ, стояли то темными, то багрово-золотистыми островами, среди опустѣлыхъ, бѣлыхъ полянъ. Рѣдкіе сёла и хуторы, съ историческими именами, Субботово, Смѣла, Мотронинъ и Лебединскій монастыри, напоминали гетманщину и недавніе, послѣдніе дни Запорожья.
Верстахъ въ сорока отъ Чигирина, извилистый проселокъ сталъ круто спускаться въ долину. Подъ пригоркомъ, пересѣкая Каменку на двѣ части, текла еще незамёрзшая рѣка Тясминъ. Сквозь морозную мглу блеснули маковки двухъ церквей, обозначились новые, вдаль уходящіе холмы и обширное, въ нѣсколько сотъ дворовъ, населенное малороссами и евреями, мѣстечко. На возвышенномъ взгорьѣ сталъ видѣнъ большой, двухъ-этажный, помѣщичій домъ, съ пристройками, — за нимъ старый садъ, красивыми уступами спускавшійся къ рѣкѣ, Барскій дворъ былъ уставленъ возками, санями. Кучера водили упаренныхъ лошадей. Прислуга суетилась между домомъ и дворовыми постройками.
— А знаешь-ли, кого еще мы можемъ здѣсь встрѣтить? — сказалъ спутникъ Мишелю, при спускѣ въ улицу, называя ему обычныхъ каменскихъ гостей: сюда, эти дни, ждали гостя изъ Кишинева…. онъ уже навѣщалъ Каменку минувшею весной…
— Кто такой?
— Пушкинъ….
— Можетъ-ли быть?
— Увидишь.
Любопытство Мишеля было сильно возбуждено, и онъ не помнилъ, какъ въѣхалъ въ ворота и какъ ступилъ на крыльцо.
Восемнадцатилѣтній, темнорусый, голубоглазый и средняго роста юноша, Мишель въ это время съ виду былъ еще почти ребенокъ. Сильно впечатлительный, добраго и нѣжнаго сердца, онъ, подъ надзоромъ страстно его любившей матери, сперва воспитывался въ Москвѣ, потомъ въ Петербургѣ, въ пансіонѣ какого-то парижскаго эмигранта — аббата. Образованіе ему было дано въ духѣ того времени, чисто французское, такъ что, до поступленія въ гвардію, онъ даже съ трудомъ говорилъ по-русски.
Опредѣлясь въ полкъ, изящный, чувствительный и нѣжный воинъ не могъ равнодушно видѣть мученій мухи, комара. Полковая учебная стрѣльба бросала его въ краску и приводила въ дрожь. Затянутый въ узкій, офицерскій мундиръ, съ высокимъ, жесткимъ воротникомъ и острыми, длинными фалдочками, онъ, когда былъ веселъ, своимъ звонкимъ, задорнымъ смѣхомъ и рѣзвостью, а когда скучалъ, — томностью робкихъ, разсѣянныхъ глазъ, красиво-вьющимися кудрями и вздохами, напоминалъ скорѣе дикую, несложившуюся дѣвочку, чѣмъ сына Марса. Не желая, впрочемъ, отстать отъ товарищей, онъ любилъ себя показать лихачемъ, гарцовалъ по Невскому на красивомъ скакунѣ, участвовалъ въ дружескихъ попойкахъ, въ карточной игрѣ и прочихъ холостыхъ кутежахъ. Но его любимымъ занятіемъ было чтеніе.
Западные и преимущественно французскіе историки, философы, романисты, поэты и экономисты были Мишелемъ съ жадностью прочитаны въ богатыхъ библіотекахъ его московской и петербургской родни. Съ книгой Беккарія о преступленіяхъ и наказаніяхъ, съ разсужденіемъ о законахъ Монтескье, съ Вольтеромъ и Дидеро онъ ознакомился съ такимъ же наслажденіемъ, какъ и съ Плутархомъ, Гельвеціемъ, Кондильякомъ, Гольбахомъ, Вателемъ и Руссо. Изъ русскихъ писателей онъ увлекался фантастическими балладами Жуковскаго и плакалъ надъ Лизой Карамзина. Но его идеаломъ былъ Пушкинъ…. Мишель зналъ наизусть почти всѣ его стихи, въ томъ числѣ его неизданныя, смѣлыя и пламенныя сатиры, ходившія въ то время въ безчисленныхъ спискахъ и читавшіяся на расхватъ: Лицинію, Деревня, Кинжалъ, Чаадаеву, на Аракчеева, Голицына и другія.
И вдругъ, этотъ Пушкинъ, этотъ идолъ молодежи, полубогъ, могъ быть дѣйствительно здѣсь же, въ Каменкѣ. Не шутитъ-ли товарищъ? не издѣвается-ли безъ жалости надъ юнымъ поклонникомъ любимца парнасскихъ боговъ?
--
Виновница имениннаго съѣзда, еще сохранившая слѣды былой, замѣчательной красоты, величественная и любезная семидесятилѣтняя старушка, Екатерина Николаевна Давыдова была урожденная графиня Самойлова, сестра извѣстнаго канцлера и племянница свѣтлѣйшаго князя Потемкина. Отъ перваго брака у нея былъ сынъ, — извѣстный защитникъ Смоленска и герой Бородина и высотъ Парижа, генералъ Николай Раевскій, два сына котораго, ея внуки, были друзьями Пушкина. Ея сыновья отъ втораго мужа, Давыдова, старшій Александръ и младшій Василій Львовичи, жили съ матерью. Высокій, тучный, свѣтлорусый и величавый, отъ природы неподвижный, лѣнивый и всегда полудремлющій Александръ Львовичъ, какъ и его мать, весьма схожій съ дѣдомъ Потемкинымъ, былъ женатъ на красавицѣ-француженкѣ, графинѣ Граммонъ. Василій Львовичъ, совершенная противоположность брату Александру, впослѣдствіи женатый на миловидной и доброй, дальней родственницѣ, Александрѣ Ивановнѣ, былъ съ виду въ покойнаго своего отца, — роста ниже средняго, съ курчавыми, темными волосами, веселый, со всѣми общительный, говорливый и живой.
Оба брата воспитывались въ Петербургскомъ пансіонѣ аббата Николь, служили, какъ всѣ тогда, въ военной службѣ, одинъ въ кавалергардахъ, другой адьютантомъ князя Багратіона — въ гусарахъ, отличились въ двѣнадцатомъ году и теперь находились въ отставкѣ, старшій генераломъ, младшій полковникомъ. Александръ Львовичъ съ семьей жилъ въ нижней, лѣвой части каменскаго дома, Василій — въ особой пристройкѣ, въ правой. Средину нижняго этажа, съ своими домочадцами, занимала старушка мать. Она вставала рано, обходила въ пристройкахъ разныя рукодѣлья, кружевницъ, коверщицъ и швей, навѣщали оранжереи, цвѣтники и свѣряла свой брегетъ по солнечнымъ часамъ, устроеннымъ на садовой полянѣ, передъ домомъ. Всѣ обѣдали, пили чай и ужинали внизу у старушки, бесѣдуя въ общей, огромной, увѣшанной фамильными портретами, нижней гостинной. Верхній этажъ и одинъ изъ флигелей служили для пріѣзда гостей.
Къ Каменкѣ принадлежали семнадцать тысячъ десятинъ земли, унаслѣдованной ея владѣлицей, благодаря дядѣ, свѣтлѣйшему Потемкину, то есть чуть не половина Чигиринскаго уѣзда, и Екатерина Николаевна заранѣе рѣшала почти всѣ уѣздные выборы, говоря одному — ты, батюшка, будешь предводителемъ, другому — тебѣ быть исправникомъ, или судьей.
Кейт Лаумер
Въ семейные праздники въ Каменку съѣзжались, кромѣ другихъ сосѣдей, Лопухиныхъ, Орловыхъ, родные хозяевъ, изъ Кіева Александръ и Николай Раевскіе, Поджіо и др. А теперь здѣсь былъ и недавно женатый на сестрѣ Раевскихъ, служившій въ Кишиневѣ, генералъ Михаилъ Ордовъ, съ своимъ адьютантомъ, Охотниковымъ, генералъ князь Сергѣй Григорьевичъ Волконскій и московскій гость, также бывшій семеновецъ, капитанъ Иванъ Дмитріевичъ Якушкинъ.
Мишель съ товарищемъ подъѣхали къ началу молебна. Всѣ гости были въ сборѣ, отслушали исполненное пѣвчими многолѣтіе, поздравили именинницу и, въ ожиданіи пирога, размѣстались вкругъ хозяйки въ гостинной и частью въ залѣ. Слуги разносили чай. Степенный и важный дворецкій, Левъ Самойлычъ, съ порога поглядывалъ, все-ли въ порядкѣ въ залѣ и въ столовой.
Испытание на разрушение
Прерванный молебномъ, разговоръ оживленно продолжался. Мишель разсѣянно прислушивался къ толкамъ лицъ, которымъ передъ тѣмъ былъ представленъ. Съ нимъ заговорилъ младшій Раевскій. Но онъ и его едва слушалъ, оглядываясь и ища кого-то счастливыми, смущенными глазами.
ОДИН
Французскій говоръ здѣсь преобладалъ, какъ и во всемъ тогдашнемъ обществѣ. До слуха Мишеля долетали слова:- «кортесы рѣшили» — «Меттернихъ опять» — «силы якобинцевъ» — «Аракчеевъ» — «карбонары»…. Кто-то передавалъ подробности о недавнемъ, неудачномъ, хотя столько пророчившемъ, вторженіи въ Турцію изъ Кишинева грека-патріота, русскаго флигель-адьютанта, князя Ипсиланти.
— Это сильно озадачило, смѣшало нашъ кабинетъ, — произнесъ въ гостинной молодой женскій голосъ: добрая попытка не умретъ….
Ветер, как и положено в конце октября, хлестал лицо ледяным дождем; Мэллори, подняв воротник, прятался в полумраке поворота на узкую улочку.
— Да, но бѣдная родина Гомера и Ѳемистокла! возразилъ другой голосъ, и въ немъ Мишель узналъ своего ротнаго:- ждите…. нескоро вернется законное наслѣдіе четырехвѣковой жертвѣ турецкихъ кинжаловъ и цѣпей….
- Вот ведь ирония судьбы, Джонни,- проворчал стоявший рядом с ним невысокий человек с мрачным лицом.- Ты, тот самый, кто этим вечером должен был стать Премьер-министром Планеты, крадешься по закоулкам, а Косло со своими громилами пьет шампанское во Дворце Администрации.
— Австрійцы вторглись въ Неаполь и мы же, имъ въ помощь, стянули войско къ границѣ, - толковали въ залѣ.
- Это-то неплохо, Поль,- сказал Мэллори.- Может, он настолько увлечется празднованием победы, что до меня руки не дойдут.
— И все Меттернихъ, Аракчеевъ.
- А может, и нет,- сказал невысокий.- Пока ему известно, что ты жив и представляешь для него опасность, он не успокоится.
— Но у насъ Сперанскій, Мордвиновъ….
- Дело всего нескольких часов, Поль. К завтраку Косло будет знать, что махинация с его избранием не прошла.
— Придетъ пора!
- Но если до того, Джонни, он успеет тебя схватить, всему конец. А без тебя все восстание лопнет как мыльный пузырь.
— Два года назадъ, Зандъ расправился съ предателемъ Коцебу….
- Из города я бежать не собираюсь,- отрезал Мэллори.- Да, оставаться здесь в известной мере рискованно, но, чтобы свергнуть диктатора, иной раз приходится идти на риск.
— А вы знаете новую сатиру Пушкина на Аракчеева? — спросилъ кто-то Раевскаго, въ двухъ шагахъ отъ Мишеля.
- Но не в
этот раз. Не следовало тебе самому встречать Крэндолла.
— Какъ не знать!.. «Достоинъ лавровъ Герострата?» — отозвался тотъ.
- Если он увидит меня и будет знать, что я неотлучно здесь, это поможет делу.
— Нѣтъ, а эти:
Не говоря больше ни слова, они ждали появления третьего заговорщика.
«Безъ ума, безъ чувствъ, безъ чести,
„Кто-жъ онъ, преданный безъ лести?“
— «Просто фрунтовой солдатъ!»… еще бы! — да гдѣ же онъ самъ? ужли еще спитъ? — произнесъ Раевскій и, обратясь къ Мишелю, сказалъ: вы желали съ нимъ познакомиться…. хотите на верхъ?
ДВА
— Постой, постой, — крикнулъ Раевскому младшій Давыдовъ, держа листокъ бумаги: Омелько пошелъ будить Пушкина, а онъ ему сказалъ и записалъ въ постели вотъ этотъ экспромтъ….
Давыдовъ прочелъ стихи: «Мальчикъ, солнце встрѣтить должно».
Составной разум Ри обследовал далекую Солнечную Систему с борта межзвездного дредноута, крейсировавшего в полупарсеке от Земли.
— Мило! прелесть! — раздалось со всѣхъ сторонъ. Мишель пошелъ за Василіемъ Львовичемъ. Поднявшись изъ сѣней, по внутренней, круглой, полутемной лѣстницѣ, Мишель и его провожатый остановились вверху, у небольшой двери. Мишель почему-то предполагалъ увидѣть Пушкина не иначе, какъ демонически-растрепаннаго, въ странномъ и фантастическомъ нарядѣ, въ красной фескѣ и въ пестромъ, цыганскомъ плащѣ. Раевскій постучалъ въ дверь.
— Entrez! — раздался за порогомъ негромкій, пріятный голосъ.
-
Излучение в широком диапазоне длин волн от тела номер три,- такой импульс направили Воспринимающие клетки 6934 блокам, составляющим сегментированный мозг, управлявший кораблем.-
Модуляции спектров умонастроения с сорок девятого по девяносто первый.
Къ удивленію Мишеля, Пушкинъ оказался въ щегольски сшитомъ, черномъ сюртукѣ и въ бѣлыхъ воротничкахъ. Его непокорные, вьющіяся кудри были тщательно причесаны. Онъ сидѣлъ у стола. Свѣтлая, уютная комната, окнами въ садъ, на Тясминъ и зарѣчные холмы, была чисто прибрана. Ни безпорядка, ни сора, ни слѣдовъ воспѣваемаго похмѣлья.
-
Некоторые параметры бытия на обследуемом теле характерны для экзокосмического манипуляци-онного разума,- сделали свой прогноз на основе этих данных Анализирующие.-
Прочие показатели варьируют в общей сложности в интервале от первого уровня по двадцать шестой включительно.
— Бессарабскій…. онъ же и бѣсъ-арабскій! сказалъ съ улыбкой Раевскій, представляя Мишелю пріятеля.
-
Такая ситуация аномальна,- размышляли Вспоминающие.-
Суть природы Высшего Разума состоит в уничтожении всех уступающих по развитию конкурирующих мыслящих форм, почему я-мы и систематически истребляем тех, с кем я-мы сталкиваемся в моих-наших исследованиях данного ответвления Галактики.
— Что, пора?… развѣ пора? — торопливо спросилъ Пушкинъ, въ попыхахъ подбирая на столѣ клочки исписанныхъ бумагъ, комкая ихъ и пряча въ карманы и столъ.
-
До перехода к акции необходимо внесение ясности в этот феномен,- указали Истолковывающие.-
Для извлечения и анализа образца мыслящей единицы потребуется сближение до расстояния, не превышающего одной световой секунды.
Мишель съ трепетомъ вглядывался въ эти клочки, въ этотъ столъ и въ знакомыя по наслышкѣ, выразительныя черты любимаго, дорогаго писателя.
-
В этом случае уровень риска поднимется до Предельной Категории,- бесстрастно объявили Аналюфу-ющие.
— Пирогъ простынетъ, — съ укоромъ сказалъ Раевскій.
— Ну, вотъ! — поморщился Пушкинъ, оглядываясь на дверь: душенька, какъ бы безъ меня?
- УРОВНИ РИСКА ВПРЕДЬ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ ВО ВНИМАНИЕ,- положил конец дискуссии мощный мысле-импульс Эгона.-
СЕЙЧАС НАШИ КОРАБЛИ ВХОДЯТ В НОВОЕ ПРОСТРАНСТВО В ПОИСКАХ ОБЛАСТИ ЭКСПАНСИИ ДЛЯ ВЕЛИКОЙ РАСЫ. НЕУКОСНИТЕЛЬНЫЙ ПРИКАЗ ТОГО-КТО-ВЫШЕ-ВСЕГО ПРЕДПИСЫВАЕТ МОЕЙ-НАШЕЙ АВТОМАТИЧЕСКОЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ СТАНЦИИ ВЫЙТИ НА ПРЕДЕЛ ВОЗМОЖНОСТЕЙ РИ ВО ИСПЫТАНИЕ МОЕЙ-НАШЕЙ СПОСОБНОСТИ К ВЫЖИВАНИЮ И ДОМИНИРОВАНИЮ. ОПАСЕНИЯ НЕДОПУСТИМЫ, ПРОВАЛ НЕПРОСТИТЕЛЕН. А ТЕПЕРЬ Я-МЫ РЕШАЕМСЯ НА ОРБИТУ БЛИЖНЕГО НАБЛЮДЕНИЯ!
— Безъ тебя! да что ты? развѣ забылъ:
В абсолютном молчании, на скорости, уступающей лишь долю километра скорости света, дредноут Ри рванулся к Земле.
«Тебя, Раевскихъ и Орлова
„И память Каменки любя….“
— Оставь, голубушка! ужъ лучше и впрямь о пирогѣ, уныло отвѣтилъ Пушкинъ, посматривая, все-ли спряталъ со стола.
ТРИ
— Нѣтъ, — вдругъ перебилъ, заикаясь, краснѣя и самъ сей удивляясь, Мишель: нѣтъ, это неподражаемо, восторгъ…. \"Недвижный стражъ дремалъ….\" я все знаю…. или это:
«И неподкупный голосъ мой
Былъ эхомъ русскаго народа….»
Мэллори подобрался -- в квартале от них под мертвенным светом фонаря появилась темная фигура.
Пушкинъ, надѣвая перчатки, радостно и ласково глядѣлъ на худенькаго и голубоглазаго офицерика, въ стянутомъ воротникѣ и со вздёрнутыми, въ видѣ крылышекъ, эполетами, неловко и съ нерусскимъ выговоромъ произнесшаго передъ нимъ его стихи.
- Вон наконец и Крэндолл,- зашептал невысокий.- Я рад…- и смолк: вдоль пустынного проспекта понесся рев мощного турбодвигателя. Из боковой улицы вырвался полицейский мобиль и, взвизгнув гироскопами, заложил вираж. Человек под фонарем ринулся бежать - машина подмигнула ослепительно-голубым свирепым глазом автомата. Очередь пуль со смещенным центром тяжести настигла беглеца, отбросила его на кирпичную стену, сбила с ног, прокатила, и тут до ушей Мэллори донесся грохот других автоматов.
— А это? — почти крикнулъ взволнованнымъ, дѣтски-сорвавшимся голосомъ Мишель:
«Увижу-ль я, друзья, народъ неугнетенный,
„И рабство, падшее по манію царя?\'“
- Боже! Они убили Тони! - вырвалось у невысокого.- Нам надо убираться!
Пушкинъ помолчалъ, взялъ шляпу.
Мэллори отбежал на несколько шагов в глубь улочки и замер: в дальнем ее конце появились огни. Он услышал топот сапог по мостовой и хриплый голос, рявкнувший какую-то команду.
— Не увидишь, милый, не увидишь, славный! — сказалъ онъ съ горечью и, обратясь къ Раевскому, прибавилъ: объясни ему это, Николай.
- Мы в ловушке!- вскрикнул он.
— Да почему-же? — спросилъ, замедляясь у двери, Раевскій: развѣ тотъ, въ Грузинѣ, не допуститъ?…
В шести футах от него оказалась грубо сколоченная деревянная дверь. Он бросился к ней, обрушился всем своим весом. Держится. Отступил, с разгону вышиб ее, втолкнул спутника и ввалился за ним в темноту, пропахшую заплесневелой мешковиной и крысиным пометом. Оступаясь, Мэллори на ощупь преодолел бесконечные просторы захламленного пола, прошел вдоль стены, ткнулся в повисшую на единственной петле дверь. Протиснулся в коридор; скудный свет, сочащийся из полукруглого окна над очередной дверью, на сей раз массивной и запертой, освещал лохмы линолеума на полу. Мэллори помедлил и устремился к двери поменьше в дальнем конце коридора. До нее оставалось футов десять, когда она лопнула прямо посередине, обрушив на Мэллори град щепок, словно когтями располосовавших его пальто. Позади раздался странный звук, будто кто-то давился, и Мэллори, обернувшись, успел заметить, как Поль шмякнулся спиной о стену и свалился с развороченной грудью и выпотрошенным животом - тысяча пуль из полицейского автомата потрудилась как могла.
— Малюта Скуратовъ! врагъ честныхъ Адашевыхъ! — проговорилъ Мишель.
— Да, онъ съ искоркой! — вполголоса сказалъ пріятелю Пушкинъ, спускаясь по лѣстницѣ.
Сквозь разбитую дверь просунулась рука, зашарила в поисках засова. Мэллори подскочил, ухватился за запястье и, выворачивая его, навалился всем весом, пока не почувствовал, как крошится локтевой сустав. Вопль искалеченного полицейского заглушила новая очередь, но Мэллори уже отпрыгнул и, цепляясь за перила, понесся по лестнице - вверх, прочь. Он перескакивал через пять ступенек, проскочил площадку, заваленную битым стеклом и пустыми бутылками, и оказался в заросшем паутиной коридоре с покосившимися дверями. Снизу - топот ног, разъяренные выкрики. Мэллори распахнул ближайшую дверь, прижался спиной к стене, замер. По ступенькам бухали тяжелые сапоги; приостановились, пошли дальше - его путем.
Мишель разслышалъ эти слова и былъ внѣ себя, на седьмомъ небѣ.
Мэллори изготовился и, стоило полицейскому появиться в проеме, рванулся и ребром ладони нанес сильнейший удар, целясь туда, где спина полицейского переходила в шею. Тот удивленно хрюкнул и словно нырнул вперед. Мэллори в прыжке поймал оружие, прежде чем оно ударилось об пол, отступил на пару шагов и выпустил весь магазин в лестничный колодец. Повернулся, чтобы бежать в дальний конец коридора,- снизу загремел ответный огонь.
Въ теченіе всего того дня, за завтракомъ, обѣдомъ и чаемъ, Мишель не спускалъ глазъ съ дорогаго гостя. Онъ любовался его шутками, остротами и шаловливымъ ухаживаньемъ за двѣнадцатилѣтнею, быстроглазою и хорошенькою Адель, дочерью старшаго Давыдова, которой Пушкинъ, какъ узналъ Мишель, передъ тѣмъ написалъ извѣстные стихи: \"Играй, Адель.\"
Занесенная исполином дубина огрела его по боку, вышибла воздух из легких, швырнула о стену. Он пришел в себя, рука нашарила глубокую, обильно кровоточащую царапину. Пуля едва задела его.
Вечеромъ молодежь танцовала. Сосѣднія дамы и дѣвицы пѣли итальянскія аріи и французскіе романсы. Въ карты никто не игралъ, да и нѣкогда было. Общая, дружеская и разнообразная бесѣда длилась далеко за полночь.
Добрался до двери на лестницу черного хода и отпрянул в диком ужасе: из темноты на него с воплем прыгнуло нечто грязно-серое - за мгновение до того, как сверкнула вспышка, в темном пространстве загрохотал выстрел, а штукатурка со стены над головой Мэллори пылью осыпалась на площадку. Плотный мужчина в черной форме Полиции Безопасности одним махом взлетел по лестнице и ошеломленно замер, увидев оружие в руках Мэллори. Прежде чем тот успел прийти в себя, Мэллори обрушил на него разряженный автомат. Полицейский, пересчитав ступеньки, покатился вниз. Кот, спасший жизнь Мэллори, огромный, покрытый боевыми шрамами котяра, простерся на полу, выстрел, который он принял на себя, снес ему полголовы. Единственный оставшийся желтый глаз уставился на Мэллори, когти впились в пол, он и мертвый будто готовился к атаке. Перепрыгнув через сраженного зверя, Мэллори побежал вверх по лестнице. Три пролета, и лестница привела на чердак, заваленный связками газет и прогнившими коробками, из которых при его приближении порскнули мыши. Единственное окно, непрозрачное от грязи. Мэллори отшвырнул уже бесполезное оружие, осмотрелся в поисках аварийного люка - ничего похожего. Невыносимо болел бок.
Лежа въ постелѣ, въ комнатѣ, также отведенной на верху и случайно по сосѣдству съ Пушкинымъ, Мишель долго не могъ заснуть. — \"Какая разница!\" — разсуждалъ онъ: \"этотъ домъ, кто общество и тѣ, гдѣ я прежде бывалъ! Правду сказалъ товарищъ: вотъ истинно-умные русскіе люди…. И какъ здѣсь все просто, безъ чопорности и праздныхъ затѣй…. Ни лишней, толкущейся, напыщенной челяди, ни всѣхъ обычаевъ стараго барства…. А разговоры? Давно-ли, въ видныхъ, даже гвардейскихъ семьяхъ, какъ о чемъ-то обычномъ, шли пренія о томъ, какъ полезнѣе наказывать солдатъ? часто-ли и понемногу, или рѣдко, но мѣтко? Давно-ли, не на моихъ-ли глазахъ, нечистые на руку офицеры жаловались начальству, что товарищъ этого назвалъ негодяемъ, тому нанесъ ударъ по лицу? А здѣсь — два генерала, Волконскій и Орловъ, у нихъ въ полкахъ, какъ говоритъ Сергѣй Ивановичъ, отмѣнены палки, солдатское хозяйство отдано самимъ солдатамъ, заведены батальонныя школы, библіотеки. И все у нихъ тихо, солдаты отъ нихъ безъ ума. Что же это значитъ? и почему во главѣ правленія стоитъ ненавистный всѣмъ Аранчеевъ, а не Мордвиновъ и не Сперанскій, которыхъ всѣ такъ любятъ и отъ которыхъ такъ много ждутъ? Боже, смилуйся надъ родиной. Вѣдь я такъ ее сильно, такъ горячо люблю. Ты — высшая правда, наше спасеніе и любовь!\" Мишель заснулъ, вспоминая книгу Эккартсгаузена, которою нѣкогда такъ зачитывался: \"Dieu est l\'amour le plus pur\".
За дверью послышались неумолимые шаги. Мэллори попятился в угол, и снова раздался визжащий грохот автомата, непрочная дверь вздыбилась и разлетелась на куски. Мгновение тишины и:
На другой день, когда часть гостей разъѣхалась и, кромѣ двухъ-трехъ постороннихъ, остались близкіе друзья хозяевъ, Пушкинъ, исполняя желаніе дамъ, прочелъ въ слухъ конченнаго весной въ Каменкѣ \"Кавказскаго плѣнника\" и наброски новой поэмы \"Братья разбойники\". Восторгъ слушателей, особенно Мишеля, былъ неописанный. \"Мнѣ душно здѣсь, я въ лѣсъ хочу!\" шепталъ Мишель, забывая окружающихъ и мысленно слѣдя за узниками, разбивающими цѣпи. Онъ сильно обрадовался, когда узналъ, что его полковой товарищъ, по просьбѣ хозяевъ, рѣшилъ еще погостить въ Каменкѣ.
- Мэллори, руки вверх и на выход! - прорычал наглый голос.
Во мраке бледное пламя лизало пачки бумаг, занявшихся от града неконвенционных
[1] пуль со стальной оболочкой.
Тѣсный кругъ собесѣдниковъ, по вечерамъ, собирался на половинѣ младшаго Давыдова. Разговоръ сталъ еще увлекательнѣе, живѣе. Толковали о недавнихъ столичныхъ новостяхъ: объ удаленіи, по доносу Фотія, министра Голицына, о запрещеніи книги преосвященнаго Филарета и \"естественнаго права\" профессора Куницына, о голодѣ въ Смоленской губерніи, откуда пріѣхалъ Якушкинъ, о пророческихъ радѣніяхъ модной сектантки Татариновой и о новыхъ движеніяхъ въ Испаніи и Пьемонтѣ. Кто-то сказалъ, что готовится распоряженіе о закрытіи всѣхъ массонскихъ и другихъ, тайныхъ и явныхъ, благотворительныхъ обществъ въ Россіи. Послѣдняя новость вызвала большіе споры.
- Выходи, пока не поджарился! - добавил тот же голос.
Болѣе другихъ горячо и съ сердцемъ объ этомъ говорили младшій хозяинъ, Василій Львовичъ, и его товарищъ по петербургскому пансіону аббата Николь, князь Волконскій. Старшій Давыдовъ, Александръ, слушалъ общіе толки нехотя и разсѣянно, то морщась, то снисходительно улыбаясь, куря сигару и лишь изрѣдка, хриплымъ, лѣнивымъ басомъ, вставляя свое слово.
- Давай-ка сами отойдем,- рявкнул кто-то другой.- Это барахло разгорится, как сушняк.
- Последний шанс, Мэллори! - проорал первый, и тут же объявшее сухую бумагу пламя взревело и взвилось до потолка. Мэллори пробрался вдоль стены к окну, сорвал скрученную занавеску, потряс раму. Не поддалась. Выбив ногой стекло, перешагнул подоконник, ступил на проржавевшую пожарную лестницу. Пятью этажами ниже свет разливался по грязному бетону, выхватывал белые пятна запрокинутых лиц и с полдюжины полицейских мобилей, блокировавших мокрую от дождя улицу. Мэллори оперся спиной о перила, глянул вверх. Пожарная лестница поднималась еще на три, может, на четыре этажа. Он прижал руку к лицу, защищаясь от вала пламени, заставил мучительно ноющие ноги перешагивать сразу через две железные ступени, нести его вверх.
II
В шести футах над верхней площадкой лестницы нависал карниз. Мэллори встал на перила, ухватился обеими руками за край резного каменного украшения, повис. С секунду раскачивался в девяноста футах над мостовой, затем подтянулся, забросил ногу за ограждение, перекатился на крышу.
Въ памяти Мишеля особенно врѣзался послѣдній изъ тогдашнихъ вечеровъ въ Каменкѣ.
Распластавшись, Мэллори всмотрелся в окружавшую его темноту. Над плоской поверхностью торчали только вентиляционная труба и какая-то будка, венчавшая то ли лестницу, то ли шахту лифта. Мэллори отправился на разведку и выяснил, что угол здания занимает гостиница, а к ней примыкает автостоянка. Десятью футами ниже и в шестнадцати футах поодаль - крыша соседнего по улочке дома. Пока Мэллори разглядывал ее, крыша под ногами содрогнулась от тяжкого грохота: один из этажей ветхого строения обрушился,- видимо, огонь пожрал опоры.
Мущины, какъ всегда, пообѣдавъ, собрались покурить въ большомъ, съ мягкою мебелью, кабинетѣ Василія Львовича. Орловъ переглянулся съ Волконскимъ и, сказавъ что-то Якушкину, сѣлъ въ общій кругъ, къ столу, поглядывая на Пушкина. Они втроемъ какъ-бы о чемъ-то между собою условились.
Теперь все вокруг было затянуто дымом, со стороны автостоянки над Мэллори взмывали тридцатифутовые языки темного пламени, оставляя в сочившемся дождем ночном небе перевернутый водопад искр. Мэллори подобрался к будке. Металлическая дверь заперта, к стене прикреплена ржавая раздвижная лестница. Он отодрал ее, донес до края крыши, обращенного к улочке. Чтобы разогнуть проржавевшие крепления и полностью раздвинуть лестницу, Мэллори понадобилась вся его сила. Двадцать футов, прикинул он. Может, и хватит.
— Господа, — сказалъ Орловъ, какъ всегда, по французски: у меня къ вамъ просьба; мы каждый день толкуемъ, споримъ, и все, кажется, безъ толку. Говорятся умныя вещи, а не сходимся ни въ чемъ, и неизвѣстно, на чьей сторонѣ правда. Попробуемъ вести разговоръ по парламентски.
С трудом удерживая лестницу, Мэллори опустил ее дальний конец на соседнюю крышу. Стоило забраться на хлипкий мостик, как тот сразу же просел. Мэллори лез как мог осторожно; ненадежная опора ходила ходуном, но это его не остановило. До цели оставалось шесть футов, когда он почувствовал, что прогнивший металл сминается под ним, и в неистовом прыжке рванулся вперед. Спасло его только то, что соседняя крыша была ниже. Он ухватился за водосточную трубу и услышал крики, поднявшиеся внизу, когда лестница грохнулась на брусчатку улочки.
— Это какъ? — спросилъ ничего не подозрѣвавшій младшій Раевскій.
- Скверно,- подумал он.-
Теперь известно, где я…
— Выберемъ предсѣдателя… вотъ, кстати, на столѣ и колокольчикъ, — улыбнулся черноглазый и статный красавецъ Орловъ.
В будке на этой крыше дверь была не заперта. Мэллори открыл ее, спустился по стальной лестнице в темноту, оказался в коридоре, прошел по нему до лестничной клетки. Снизу доносились какие-то слабые звуки.
— Браво! — подхватилъ Пушкинъ, садясь съ ногами на диванъ: будетъ старое вѣче….
Когда он спустился до четвертого этажа, внизу показались огни, послышались голоса, топот. Спустился до третьего, там прокрался через холл, вошел в какую-то заброшенную контору; по выцветшим стенам бегали косые тени от установленных внизу прожекторов. Через смежную дверь прошел в комнату, выходящую на улочку. Из лишенного стекол окна тянуло холодным сквозняком, припахивающим дымом. Узкий проход внизу казался безлюдным. Тело Крэндолла исчезло. Поломанная лестница валялась там, куда и упала. До брусчатки, прикинул он, лететь футов двадцать: даже если он повиснет на вытянутых руках и спрыгнет, перелом…
— Республики въ Новгородѣ и Псковѣ процвѣтали семь вѣковъ! — не громко, но рѣшительно, проговорилъ Мишель.
Внизу что-то шевельнулось. Точно под окном, вжавшись спиной в стену, стоял полицейский в униформе. Лицо Мэллори исказилось в волчьем оскале. Одним движением он перебросил тело через подоконник, на секунду повис, полюбовался обращенным к нему испуганным лицом, открытым для крика ртом…
— Искорка! — разсмѣялся Пушкинъ: но кого же въ предсѣдатели?
И упал, врезавшись ногами в спину полицейского, чем смягчил падение, откатился, сел, еще не вполне придя в себя. Полицейский распростерся ничком, спина его была как-то неуклюже вывернута.
— Васъ, Николай Николаевичъ! васъ выбираемъ! — обратился Якушкинъ, очевидно по условію съ другими, къ младшему Раевскому.
Мэллори поднялся на ноги - и чуть не свалился от внезапной боли, пронзившей правую лодыжку. Растяжение, а то и перелом. Стиснув зубы от боли, он пошел, держась за стену. Ледяная дождевая вода, переполнив водосточный желоб, кружилась водоворотом у щиколоток. Поскользнувшись, он едва не упал на осклизлую брусчатку. Впереди мрак был не таким густым, должно быть, там примыкающая к зданию автостоянка. Если он сумеет пробраться через нее незамеченным, тогда, может, и не все еще потеряно. Он обязан выиграть - ради Моники, ради ребенка, ради будущего этой планеты.
— Тебѣ, тебѣ! — крикнулъ Пушкинъ, апплодируя другу.
Еще шаг и еще. В лодыжку будто вонзался стальной шип. От раны в боку при каждом вздохе охватывала нестерпимая боль. Пропитавшиеся кровью рубашка и штанина, холодные как лед, прилипли к телу. Еще футов десять, а там и…
— Избираемъ, просимъ! — подхватили остальные.
Двое в черных мундирах Полиции Государственной Безопасности заступили ему дорогу, встали, нацелив смертельное оружие ему в грудь. Мэллори оттолкнулся от стены, приготовился принять очередь, которая оборвет его жизнь. Вместо этого туман и дождь пронзил ослепительный луч, направленный прямо в лицо.
Всѣ тѣснѣе сдвинулись, съ трубками и сигарами, вкругъ большаго, укрытаго ковромъ, стола. Тяжело изъ угла, съ своей гаванной, подвинулся въ креслѣ и старшій, какъ всегда, плотно поѣвшій, Давыдовъ.
- Следуйте за нами, мистер Мэллори.
— О чемъ же пренія? — полушутя и полуважно спросилъ, берясь за колокольчикъ, Раевскій.
— Да вотъ, — началъ Якушкинъ: чего ни коснешься, рѣчь невольно заходитъ о томъ-же, незримомъ, безъ видимой должности и власти, человѣкѣ, который, между тѣмъ, теперь вся сила и власть…. Вы, разумѣется, понимаете, о комъ говорю?
ЧЕТЫРЕ
— Еще бы, — отозвался Василій Львовичъ.
— Протей-министръ, — произнесъ Волконскій.
-
Контакта до сих пор нет,- доложили Воспринимающие.-
Сознаниям высшего уровня, что находятся под нами, недостает сплоченности - они трепещут и устремляются прочь, стоит мне-нам их коснуться.
— Діонисіево ухо, — сказалъ, поджимая подъ себя ноги, Пушкинъ.
Инициирующие выдвинули предложение:
— Онъ лазутчески, подъ личиной скромности, — продолжалъ Якушкинъ: какъ змѣй, какъ тать, вползаетъ всюду, все порочитъ и хулитъ, ловко сѣя недовѣріе въ монархѣ къ лучшимъ силамъ страны.
-
Используя присущие тем гармоники, можно было бы установить резонансное поле, которое укрепит какое-нибудь из туземных сознаний, функционирующих в аналогичном ритме.
— Къ нему, въ Грузино, — подхватилъ Василій Давыдовъ: уже ѣздятъ не только члены государственнаго совѣта, даже министры….
Я-мы считаем, что наиболее подходящей будет модель следующего типа…- Далее была продемонстрирована сложная символика.
— А ты, Базиль, хотѣлъ-бы, — хрипло прокашлявшись, перебилъ брата старшій Давыдовъ: чтобъ всѣ ѣздили въ твоему краснобаю, Мордвинову, или къ этой раскаявшейся, семинарской Магдалинѣ, - къ Сперанскому?
- НЕУКОСНИТЕЛЬНО ПРИДЕРЖИВАТЬСЯ ПРЕДПИСАННОГО ОБРАЗА ДЕЙСТВИЙ,- скомандовал Эгон.-
ВСЕ НЕ ОТНОСЯЩИЕСЯ К ДЕЛУ ФУНКЦИИ ПРИОСТАНАВЛИВАЮТСЯ ВПЛОТЬ ДО ДОСТИЖЕНИЯ УСПЕХА.
— Не перебивать, не перебивать! Къ порядку! — послышались голоса.
На темном и неподвижном корабле предельно целеустремленные сенсоры Ри приступили к дистанционному обследованию в поисках восприимчивого человеческого разума.
Раевскій позвонилъ. Александръ Львовичъ, брезгливо пыхтя, опустилъ спину въ кресло, а подбородокъ въ жабо.
— Такъ вотъ, господа, — продолжалъ Якушкинъ: слыша это, всѣ мы, между прочимъ, знаемъ, кто въ настоящее время противится и лучшимъ мыслямъ государя…. въ томъ числѣ предположенію о волѣ крестьянъ…. Поставимъ вопросъ: возможна-ли, желанна-ли эта воля?
ПЯТЬ
— Еще бы, — живо отвѣтилъ Волконскій: дарована свобода завоеваннымъ, прибалтійскимъ эстамъ и латышамъ…. а сильная, древняя Россія….
— Побѣжденные ликуютъ, побѣдители порабощены! — произнесъ съ чувствомъ Орловъ.
Камера Допросов оказалась совершенно пустым кубом с покрытием из белой эмали. В ее геометрическом центре под слепяще-белой светящейся панелью стояло, отбрасывая фиолетово-черную тень, массивное кресло из полированной стали. С минуту длилась тишина, потом в коридоре застучали каблуки. Дверь отворилась, вошел высокий человек в простом темном мундире без знаков различия, остановился, изучая своего пленника. Широкое обрюзгшее лицо его было серым и мрачным, как надгробный камень.
— Гоняемся за славой освободителей и повелителей всей Европы, — проговорилъ младшій Давыдовъ: а дома — военныя поселенія, Татаринова, Фотій и Магницкій.
- Я ведь предупреждал вас, Мэллори,- загрохотал его бас.
— Такъ тебѣ, Вася, хотѣлось-бы освободить своихъ крѣпостныхъ? — спросилъ Александръ Львовичъ.
- Вы делаете ошибку, Косло,- сказал Мэллори.
— Да, да и тысячу разъ да! — съ жаромъ и твердо отвѣтилъ младшій братъ.
- Открыто арестовав народного героя, вы об этом? - Косло скривил пухлые серые губы; так бы улыбался череп.- Не морочьте сами себя. Оппозиционеры без своего лидера не смогут сделать ничего.
Александръ Дьвовичъ грузно повернулся лѣнивымъ, тучнымъ тѣломъ, попробовалъ опять прокашляться и привстать.
- Вы уверены, что в состоянии уже сейчас подвергнуть свой режим такому испытанию?
— А кто будетъ, Базиль, тебѣ дѣлать фрикандо, супъ а-ли тортю и прочее, — спросилъ онъ: если дадутъ вольную Митькѣ? и что скажетъ Левъ Самойлычъ?
- А что, ждать, пока ваша партия соберет силы? Я предпочел форсировать события. По способности выжидать мне всегда было далеко до вас, Мэллори.
— Всѣхъ освобожу, и теперь Митѣ и Самойлычу я плачу жалованье! — отвѣтилъ Василій Львовичъ: спроси, вонъ, Якушкина — ему графъ Каменскій давалъ четыре тысячи за двухъ крѣпостныхъ музыкантовъ его отца…. а Иванъ Дмитріевичъ графу отвѣтилъ выдачей имъ обоимъ вольныхъ.
- Что ж, к утру вы кое-что узнаете.
— Рисуетесь! — брезгливо прохрипѣлъ Александръ Львовичъ, сося полупогасшую сигару: въ якобинцевъ играете…. мода, жалкое подражаніе чужимъ образцамъ.
- И ждать недолго, так ведь? - Почти сомкнув набухшие веки, Косло прищурился на сверкающую панель. Хмыкнул.- К утру я многое узнаю. Вы понимаете, что лично вам надеяться не на что? - Он перевел глаза на кресло.
— Какъ мода? извините! — обратился къ спорщику Волконскій: это постоянная мысль лучшихъ нашихъ умовъ.
- Иными словами, я теперь должен расколоться перед вами в обмен на… на что? На очередные ваши посулы?
— Гдѣ они? — кисло улыбнулся и зѣвнулъ Александръ Львовичъ.
- В противном случае - вот это кресло,- обыденно сказал Косло.
— Екатерина думала, — отвѣтилъ Волконскій: графъ Стенбокъ, двадцать лѣтъ назадъ, подавалъ мнѣніе о вольныхъ фермерахъ… Малиновскій совѣтовалъ объявить волю всѣхъ крестьянскихъ дѣтей, родившихся послѣ изгнанія Наполеона.
- Вы очень уж верите в машины, Косло,- больше, чем в людей. В этом ваш главный недостаток.
— Мордвиновъ предлагалъ планъ, — подхватилъ Орловъ: чтобы каждый, кто внесетъ за себя въ казну извѣстную сумму, по таксѣ, или пойдетъ охотой въ солдаты, былъ свободенъ.
Рука Косло потянулась приласкать гладкий металл кресла.
— Опять Мордвиновъ! но вѣдь это все галиматья! — нетерпѣливо проговорилъ Александръ Львовичъ: quelle idée! воля безъ земли, безъ права на свой уголъ, пашню, домъ…. вѣдь фермеры….
- Это исследовательская установка, сконструированная для того, чтобы я мог с минимальными трудностями решать некие специфические задачи. Она приводит нервную систему человека в состояние, способствующее тому, что он все вспоминает; одновременно она усиливает склонность к подсознательным проговоркам, сопровождающим все виды интенсивной деятельности головного! мозга. Кроме того, субъект послушно следует всем словесным сигналам,- он сделал паузу.- Если вы станете сопротивляться» машина разрушит ваше сознание - но не прежде, чем вы выложите мне всё: имена, явки, даты, структуру организации, планы операций - всё. Для нас обоих будет проще, если вы смиритесь с неизбежностью и по доброй воле расскажете то, что мне требуется знать.
— Отсталъ, отсталъ! — живо крикнули Давыдову Орловъ, младшій братъ и Волконскій: съ землею! рѣшаютъ дать землю!
- А после того как вы получите эти сведения?..
— Кто рѣшаетъ? удивленно спросилъ и даже приподнялся Александръ Львовічъ, глядя на собесѣдниковъ.
- Вы же знаете, что мой режим не может мириться с оппозицией. Чем более полной окажется моя информация, тем меньше будет необходимое кровопролитие.
Тѣ странно замолчали.
Мэллори покачал головой,
— Охъ вы, кроители законовъ и жизни!.. скучно!.. Партія! но вѣдь и Аракчеевъ партія…. потягайся съ нимъ!
- Нет,- сказал он резко.
— Такъ по твоему все хорошо? и военныя поселенія? — спросилъ брата младшій Давыдовъ.
- Не валяйте дурака,. Мэллори! Это ведь не испытание на вашу человечность!
— Нѣтъ, этого не хвалю.
- А может, оно самое: человек, противостоящий машине.
— Наконецъ-то! но почему?
Косло оценивающе посмотрел на него и кивнул:
— Да какъ тебѣ это сказать? ну, просто нелѣпо и глупо устроено! ну, совсѣмъ глупо! — убѣжденно отвѣтилъ Александръ Львовичъ: всѣ эти поселяне, во-первыхъ, никуда негодные солдаты, а во-вторыхъ, внѣ фронта, постоянно недовольные крестьяне…. оттого и бунты….
- Привязать.
Проговоривъ это, Александръ Львовичъ, сопя и сердито бурча себѣ подъ носъ, пересѣлъ въ глубь комнаты, на другой диванъ и, какъ бы рѣшивъ болѣе не спорить, закрылъ глаза.
Усевшись в кресло, Мэллори почувствовал, как холодный металл высасывает тепло из тела. Его руки, ноги,торс стянули ремнями. Широкое кольцо, сплетенное из проволоки и пластика, плотно вжало череп во впадину подголовника. От стены камеры за ним наблюдал Фей Косло.
Шли пренія о новомъ предметѣ. Сильно горячился Орловъ. Ему возражалъ Якушкинъ.
- Готово, ваше превосходительство,- доложил оператор.
— Такъ какъ, по слухамъ, предполагаютъ закрыть массонскія и другія тайныя, благотворительныя общества, — сказалъ Орловъ: я прошу слова и предлагаю вопросъ: на сколько умѣстна и нужна эта мѣра? и можетъ-ли самый способный, благомыслящій чиновникъ замѣнить, въ смыслѣ общей пользы, частнаго, свободнаго дѣятеля?
- Приступайте.
— Парадоксъ! — произнесъ, очевидно условно, Якушкинъ.
Мэллори напрягся. Болезненное возбуждение свело кишки. Он слышал об этом кресле, о его способности начисто выскоблить разум, превращая человека в бессмысленно бормочущую куклу.
— Далеко не парадоксъ, — возразилъ Муравьевъ: понятія народа грубы; насилія всякаго рода, продажность судей, воровство и грабительство снизу до верху и общая нравственная тьма, развѣ это не возмутительно?
-
Только свободное общество,- подумал он,-
способно производить технику, делающую возможной тиранию…
— У насъ, кто смѣлъ, грабитъ, кто не смѣлъ, крадетъ, — сказалъ Василій Львовичъ.
Мэллори смотрел; каэс приближается оператор в белом халате, как протягивает руки к панели управления- Оставалась лишь одна надежда: сел» ему удалось бы побороться с мощью машины, затянуть допрос, задержать Косло до рассвета…
— Отслужили когда-то честную службу массоны, — произнесъ Волконскій: но ихъ ученіе перешло въ нѣчто низшее нашего вѣка, въ мистицизмъ. Волтерьянство предковъ замѣнилось исканіемъ всемірной, слѣдовательно, опять не нашей, не насущной, истины. А время не ждетъ.
Тысячи игл вонзились в виски Мэллори. Сознание моментально заполнили лихорадочно кружащие образы. Он почувствовал, как горла зашлось в перехваченном крике. Неимоверной силы пальцы вонзились в мозг, выбивая забытые воспоминания, вспарывая залеченные временем
— Именно такъ, — сказалъ Василій Львовичъ: намъ надо отплатить низшимъ, страждущимъ слоямъ за все, что мы черезъ нихъ имѣемъ, за наше богатство, почести, образованіе, за превосходство во всемъ….
раны. Непонятно каким образом он ясно сознавал, что есть некий голос, задающий вопросы. В горле Мэллори трепетали слова, им не терпелось быть выкрикнутыми.
— Такъ, такъ! — отозвались голоса.
- Я должен сопротивляться! - эта мысль вспыхнула в его сознании и исчезла, увлеченная приливом зондирующих импульсов, несущихся сквозь мозг.-
Я должен продержаться… достаточно долго… чтобы дать шанс другим…
— Поэтому-то и въ виду нашихъ просвѣщенныхъ сосѣдей — нѣмцевъ, — произнесъ Орловъ: цѣня усилія и труды высоко-рыцарскаго общества Тугендбундъ, этого борца за права человѣчества, я, господа, предлагаю вопросъ: на сколько было бы полезно и у насъ учрежденіе подобнаго… тайнаго общества?
Всѣ на мгновеніе замолчали. Старшій Давыдовъ раскрылъ глаза. Пушкинъ сидѣлъ блѣдный, взволнованный. Мишель отиралъ смущенное, раскраснѣвшееся лицо.
ШЕСТЬ
— Какія цѣли этого общества? — спросилъ, взглянувъ на Волконскаго, Якушкинъ.
— Благотворительность, въ самыхъ широкихъ размѣрахъ, — отвѣтилъ Орловъ: ну, просвѣщеніе ближнихъ, облагороженіе службы на всѣхъ жизненныхъ ступеняхъ.
На борту корабля Ри панель, окружавшая управляющий центр, мерцала и подмигивала неяркими огнями.
— Разумѣется, такое общество полезно! — сказалъ Василій Львовичъ.
-
Я-мы ощущаем новое сознание, излучающее громадную энергию,- неожиданно заявили Воспринимающие.-
Но образы в нем перепутаны. Я-мы ощущаем борьбу, сопротивление…
Его поддержалъ Охотниковъ.
- ВЗЯТЬ ПОД ЖЕСТКИЙ КОНТРОЛЬ,- приказал Эгон.-
ПЕРЕЙТИ НА ОСТРУЮ ФОКУСИРОВКУ И ОТОБРАТЬ РЕПРЕЗЕНТАТИВНУЮ ПРОБУ ЛИЧНОСТИ!
— О, еще бы! и скорѣе, господа! — съ жаромъ отозвался Пушкинъ: не откладывайте! при избыткѣ силъ, при глухой и ничтожной нашей обстановкѣ…. да это будетъ кладъ….
-
Это затруднительно; я-мы ощущаем мощные нервные токи, превосходящие базисные ритмы мозга.