— Ошибаешься! — крикнул Зеннор. На его губах выступила пена, а в глазах горело безумие. Он оттолкнул заложницу и прижал пистолет к груди Стирнера.

— Кишка у вас тонка, ребята. Стоит мне выстрелить и забрызгать толпу твоей кровью, как она разбежится. Стоит моим людям дать залп — и уцелевшие обратятся в паническое бегство. Сейчас мы так и сделаем, и ты меня не остановишь…

Я бросился к нему. Он толкнул на меня Стирнера, ударил меня пистолетом по голове, а затем прижал его к моему виску.

— Ди Гриз, тебе не терпится умереть? В таком случае, ты будешь первым.

В этот миг на нас упала тень — и в небесах загремел голос:

— Война окончена! Опустите оружие.

Над нами висел громаднейший крейсер, ощетиненный пушечными стволами, нацеленными на войска Зеннора.

Прибыл флот Лиги!

Но слишком поздно для меня.

— Ни за что! — закричал Зеннор. — Огонь! Уничтожить заложников! Сбить корабль!

Не забыл он и обо мне. Плотнее прижал пистолетное дуло к моему виску и нажал на спуск.

Осечка!

Я заметил, что сустав его пальца побледнел от напряжения — он изо всех сил давил на спуск. Лицо Зеннора стало пепельно-серым — он понял, что происходит. Я отскочил и выбил пистолет из его руки.

Присев на корточки, я распрямился как туго сжатая пружина и вложил все свои силы в апперкот. Глядя на распростертое на земле бесчувственное тело и глуповато улыбаясь, я потер разбитые суставы.

— Ваше оружие не действует! — громыхал с небес голос, порядочно искаженный эхом. Но я безошибочно узнал голос капитана Варода.

— Корабль распространяет вокруг себя поле энтропии, не позволяющее электронам двигаться или металлу соприкасаться с металлом. На живые существа это поле не воздействует, поэтому я прошу уважаемых жителей Чоджеки оказать нам услугу и разоружить захватчиков.

Послышался частый топот — дезертиры первыми бросились выполнять просьбу Варода. Я полюбовался на вытаращенные глаза офицеров и отвисшие челюсти сержантов. В днище корабля появилось отверстие, из него вынырнул и полетел к земле человек на тросе. На мое плечо легла чья-то рука. Я оглянулся и встретил сияющий взгляд Ниби.

— Вот и все, Джим.

— Да, все хорошо, что хорошо кончается. Захватчики улетят и никогда не вернутся. Вы снова будете хозяевами своей планеты. И мир воцарится навеки.

— Ты тоже улетишь?

Мое сердце гулко екнуло. Схватив Ниби за руку, я приготовился утонуть в омутах ее глаз.

Но вовремя вынырнул на поверхность.

— Не знаю… Здесь, конечно, замечательно, но боюсь, для меня такая жизнь была бы слишком спокойной. Ты уж меня извини. В раю, конечно, неплохо, но я к нему не привык. Во Вселенной еще столько планет, где я не бывал… К сожалению, мне придется улететь.

— Оставайся лучше здесь, Джим, — посоветовал Варод, приближаясь к нам. — Иначе снова угодишь за решетку. Не забудь — на одной из планет тебя ждут не дождутся.

— И это говорите вы, Варод! — возмутился я. — После того, как обманом заманили меня сюда и бросили на произвол судьбы, хоть я и послал вам сигнал на ССВ. Если бы вы немного опоздали, погибла бы половина населения планеты…

— Ничего подобного! Мы все время находились на орбите и следили за происходящим. И слышали каждое слово Зеннора. Мы прибыли через два дня после того, как ты отправил сигнал.

— Через два дня? Слушали Зеннора? Быть того не может! Марк Четвертый знал бы об этом.

— А он знал. Мы с ним постоянно консультировались. Эта гениальная машина очень нам помогла.

— Ты хочешь сказать, что Марк Четвертый лгал мне? Как и ты?

— Да.

Я открыл и закрыл рот. Поразмыслил. Сказал:

— Так… Какого же кагала вы заставили меня рисковать своей шкурой, если могли приземлиться давным-давно?

— Мы ждали выборов, — улыбаясь, ответил он. — Сделали все возможное, чтобы выманить Зеннора с его родной планеты. Подсовывали ему «шпионов» с радиопередатчиками, чтобы он знал, что за ним наблюдают, а стартовав, отказался от мысли поддерживать радиосвязь с Невенкебла. А здесь за него взялся ты, и причинил ему массу хлопот. Должен тебя поздравить — ты прекрасно справился со своей ролью. У него совершенно не было времени думать о контактах со своей базой. А мы тем временем осуществили у него на родине небольшой государственный переворот, отобрав у военных бразды правления и передав их гражданским. Отныне на Невенкебла будет царить мир, а у власти стоять выборное правительство из штатских. А эти обезоруженные вояки будут возвращены на родину и демобилизованы.

— Вы меня выставили на посмешище, — дружелюбно сказал я. — Заставили таскать каштаны из огня.

— Я впервые слышу это выражение, но ты, наверное, хочешь сказать, что тебе пришлось делать для нас грязную работу?

— Примерно так.

— Ты прав, но не совсем. Ведь у тебя была своя причина, по которой ты прибыл сюда. Если бы мы не следили за тобой и не пришли на помощь, ты бы погиб.

С этим трудно было спорить. Да, я прилетел сюда по своей воде. Опустив взгляд на бесчувственное тело Зеннора, я с трудом подавил желание сломать ему два-три ребра.

— Что вы с ним сделаете?

— Зеннор психически болен, и подвергнется лечению. Потом он станет совершенно иным человеком.

— А как насчет меня?

— Советую остаться здесь. Все-таки, ты совершил побег из-под стражи, да и на Кусочке Неба тебя ждут не дождутся…

— Не тычьте меня носом в старый кагал, — возмутился я. — Вы что, забыли, что я — тайный агент флота Лиги? Что я вам помог обнаружить эту планету и сделал все, чтобы обеспечить вам успех? Даже от вашего имени обещал кое-кому вознаграждение…

— Да, я знаю, птица подслушала твой разговор с тем солдатом, Аспайей. Не беспокойся, мы ему заплатим.

— И мне заплатите.

Он потер подбородок и ухмыльнулся.

— Под платой ты подразумеваешь прощение всех грехов?

— Не только. Вы ликвидируете мое досье и выплатите мне жалованье за все то время, которое я работал на вас.

— Ладно. Пока ты служишь флоту, никто не напомнит тебе о прежних проступках. Пожалуй со временем из тебя получится неплохой агент, хотя ты слишком горяч…

— Ни за что! — воскликнул я. — Никогда! Чтобы я работал на закон? Чтобы я получал мизерную зарплату и ждал жалкой пенсии? Уж лучше умереть под забором. Нет, капитан, у меня собственные планы на будущее.

— Мечтаешь о карьере преступника?

— Совсем напротив. Я клятвенно вам обещаю — больше никаких преступлений! — Я прижал одну руку к сердцу, а другую поднял над головой. — Жизнь дала мне хороший урок. Я проклинаю свое преступное прошлое и даю торжественное обещание стать добропорядочным членом общества.

— Ну что ж, малыш, ты меня радуешь. Так и быть, я позабочусь, чтобы тебе заплатили жалованье. Хорошо, что ты решил встать на правильный путь.

— Да, сэр! Отныне я — честный человек.

Да, я солгал. Солгал с легким сердцем. А что еще оставалось делать, если все кругом — в том числе капитан флота Лиги и величайший искусственный разум во Вселенной, не стеснялись обманывать бедного мальчишку, бывшего пастуха свинодикобразов?

У меня пересохло в горле, и я остро ощутил желание промочить его четырехсолетним винцом. Отчетливо представив в своей руке полный стакан, я мысленно поднял его и произнес тост — за мое будущее!

Облизав сухие губы, я повернулся к Ниби и Стирнеру.

— Друзья мои, сегодня у нас праздник. Предлагаю его отметить. Между прочим тут неподалеку есть замечательный винный погребок…

Д.Бойд

ПОСЛЕДНИЙ ЗВЕЗДОЛЕТ С ЗЕМЛИ





Отрывок из речи в Иоганесбурге:

Мы горячо жаждем и страстно молимся о том, чтобы поскорее наступил конец этой страшной войны — нам нельзя забывать об огромных возможностях лазера, так как из-за нашего несовершенства изобретение это нашло такое неудачное применение в последние годы.

Ускорение квантов света, опровергая старые границы физики, одновременно представляет собой серьезное предупреждение для общественных наук. Возможно, когда-нибудь мы освободимся от уз истории и осудим свое прошлое, став подобными богам.

Так давайте жить справедливо, сообразуясь с тем, как должно понимать справедливость, чтобы дела наши не канули в лету.

А.Линкольн

Глава первая

Человеку редко удается запомнить тот день и час, когда слепой случай круто поворачивает его судьбу, но, поскольку Халдан-IV бросил взгляд на часы за минуту до того, как увидел девушку с шикарными бедрами, он точно знал этот день, час и минуту. В Калифорнии, в Пойнт-Со, пятого сентября, в две минуты третьего, он свернул не там, где нужно, и помчался прямо по дороге в Ад.

По иронии судьбы, он следовал указаниям своего соседа по комнате, студента кибер-теологии, а за время двухлетнего пребывания в Беркли он мог убедиться, что представители этого класса не могут разобрать, где лево, а где право. Халдан намеревался осмотреть модель лазерного двигателя, а Малькольм говорил ему, что Музей науки находится справа от дороги, напротив картинной галереи. Халдан свернул направо и оказался на стоянке у художественной галереи, как раз напротив Музея науки и техники.

Уважающие себя студенты-математики редко наведывались, на художественные выставки, но здесь перед ним маняще возносилась эспланада, ведущая на галерею у самой вершины горы, в двухстах футах над Тихим океаном. «Словно чайка, взмывающая в небо», — подумалось ему.

День выдался чудесный. Легкий бриз смягчал летний зной. С террасы галереи открывалась великолепная панорама. Халдан взглянул на часы и решил, что у него еще есть время.

Он оставил машину на стоянке и направился ко входу в галерею, как вдруг увидел впереди девушку. Она шла неторопливо, и бедра ее легко колыхались в такт шагам, словно таз у нее был кулачковым механизмом, создающим очаровательный момент вращения вокруг собственной оси. Прошло несколько микросекунд, прежде чем красота ее движений развеяла физико-технические аналогии Халдана. Девушки из пролетариев используют такую походку для приманки, но на этой была юбка и блузка студентки привилегированного класса специалистов.

Он замедлил шаг, чтобы держаться позади, а тем временем девушка вошла в ротонду и остановилась возле одной из картин. Халдан, заинтригованный ее фронтальной геометрией, зашел сбоку и, пока та осматривала картину, внимательно оглядел ее. Он увидел каштановые с отливом волосы, правильный округлый подбородок, гордо изогнутые брови над светло-карими глазами, длинную шею, высокую грудь и плоский живот, переходящий в изящное Y бедер.

Внезапно она повернулась и встретила его взгляд. Изобразив на лице живой интерес к картине, он указал на нее и спросил:

— Что бы это значило?

С видом специалиста девушка посмотрела куда-то мимо него и ответила:

— Это образ движения.

Он посмотрел на картину, стараясь выглядеть истинным ценителем и произнес:

— Да, конечно, линии как будто двигаются.

— Кружатся. Это нагоняет на меня дурноту, — процедила она.

Он мельком взглянул на «Г-7», вышитое на блузке. «Г» означало, что она студентка гуманитарных наук, оставалось узнать, что означает седьмая категория — возможно, искусствоведение.

— Я слышал, что чай — прекрасное средство от тошноты. Могу я пригласить вас на чашечку этого средства?

Лицо девушки оставалось непроницаемым, но глаза смотрели теперь прямо на него.

— Вы всегда пристаете к женщинам в картинных галереях?

— Нет, обычно в церкви, но сегодня суббота. В ее глазах мелькнула искра смеха.

— Можешь угостить меня чашечкой чая, если горишь желанием потратиться на девушку из другого класса.

— Суббота у меня день знакомств.

Он проводил ее на террасу и выбрал столик у балюстрады, откуда открывалась возможность любоваться волнами, разбивающимися о подножия скал. Подвинув девушке кресло, он щелкнул пальцами, подзывая официантку, и представился:

— Халдан-IV, М-5, 138270, 3/10/46.

— Хиликс, Г-7,148361, 13/15/47.

— Я сразу догадался, что ты гуманитарий, но вот что означает семерка?

— Поэзию.

— Вы первая из этого класса, кого я вижу.

— Пас не так много, — сказала она, когда официантка подкатывала к столику тележку. — Сахар, сливки?

— Один кусочек, пожалуйста, и капельку сливок… Как печально, что вас мало, — проговорил он, любуясь грациозным движением руки девушки, когда она опускала сахар ему в чай.

— Откуда у математика забота о поэзии?

— Я не совсем это имел в виду. Просто мне жаль вас, при таком ограниченном выборе трудно найти себе настоящего мужчину. Выберешься за город с каким-нибудь длинноволосым поэтом, который тут же забудет о тебе и начнет декламировать стихи чахлому лютику.

— Гражданин, ты насквозь атавистичен, — проговорила она с пафосом, после чего понизила голос. — Но мне близки примитивные эмоции. Моя специальность — романтическая поэзия восемнадцатого столетия… Ты слышал когда-нибудь о том, что до Голода существовал культ осеменителей, называемых «влюбленными», и что величайшим среди них был поэт лорд Байрон?

— Надо будет почитать.

— Смотри, как бы мамочка не застала тебя за этим чтением.

— Не застанет. Она погибла. Случайно выпала из окна.

— О, прости. Мне судьба благоволила Правда, у меня приемные родители, но они живы, и я у них — единственный свет в окошке. Мои настоящие родители погибли при взрыве ракеты… Но меня очень удивило, что ты так мало знаешь о моей категории. Один из ваших великих математиков, тоже М-5, если не ошибаюсь, писал стихи, к которым я лично равнодушна, но некоторые интеллектуалы от них без ума. Ты слышал что-нибудь о Файрватере-I, человеке, который сконструировал Папу?

Халдан посмотрел на нее с недоумением,

— Детка, ты хочешь сказать, что Файрватер-I писал какие-то там… стишки?

— Тут нечему удивляться, Халдан. Уж лучше складывать стишки, чем раскладывать распутниц.

Вот теперь он был действительно потрясен, шокирован и обрадован. Ему было не совсем ясно значение слова «распутниц», но тут он мог выбирать на свое усмотрение, а главное — он впервые слышал, чтобы женщина сказала что-то стоящее. Более того, впервые в жизни ему довелось услышать вне дома терпимости, чтобы женщина-специалист с такой внешностью блистала остроумием.

Эта девушка была квадратным корнем из минус единицы.

— Ну нет, я имею полное право удивляться, — Халдан попытался скрыть свое замешательство под маской изумления от свалившейся на него новости. — Математика Файрватера — это как раз то, чем я занимаюсь еще со времен начальной школы. И сюда я приехал только затем, чтобы в музее напротив осмотреть модель лазерного двигателя его конструкции. Я знаю, что у него был самый изобретательный — кроме, разумеется, нас с вами — ум в мире, однако ни один из моих профессоров, наставников или знакомых студентов, никто, даже мой отец, словом не обмолвились об его стихах! До сих пор я считал, что являюсь величайшим и непревзойденным авторитетом во всем, что касается Файрватера-I. Твои слова для меня — гром среди ясного неба.

— Я уверена, что никто не собирался скрывать от тебя этого. Возможно, твои профессора просто ничего не знали. А может быть, они стыдятся упоминать об этом, и в данном случае, думаю, они правы.

— Почему?

— Твой кумир был выдающимся математиком и неплохим теологом, но скверным поэтом.

— Хиликс, ты очаровательная девушка. Не сомневаюсь, что ты разбираешься в поэзии, но Файрватер в любой области был мастером. Я не смог бы отличить анапест от антрекота, однако все, что написал Файрватер, должно быть прекрасно!

— Можно оценить целое по частям, — предложила Хиликс. — У меня отличная память, и я могу прочитать тебе фрагмент его стихотворения, все, что я помню. Мне его читал один старик, когда я была еще маленькой Это скорее занимательная байка, чем настоящие стихи.

— Прочитай мне их, — попросил он, горя от нетерпения.

— Название почти такое же длинное, как и само стихотворение, — сказала она — «Размышление с высот, дополненное». Вот послушай:

Сжатым временем распятый, ты устал от мук.

Так прими как дар богатый смерть из милых рук.

Ты слишком стар — мой юный друг.

Слова твои — безмолвный звук.

Теперь тебя не мне беречь по праву,

Я приготовлю сладкую отраву.

Сказал он нам с небес вдогонку,

Что выиграет тот, кто проиграет гонку

И параллельные сплетутся в одно безумное кольцо

А слезы льются,

льются,

льются…

На милое лицо.

Она поморщилась.

— Он обожал такие нелепые парадоксы, как «распятый сжатым временем» или «смерть как дар». Совершенная бессмыслица.

Халдан задумался.

— Создается впечатление, что он пересказывает Нагорную проповедь, дополняя ее теорией Эйнштейна. «Выиграет тот, кто проиграет гонку». Другими словами — «кроткие унаследуют землю». Это объяснило бы название. «С высот» — то же самое, что с Горы, а «размышление» «дополнил» Эйнштейн.

Она посмотрела на него с изумлением и восхищением.

— Халдан-IV, ты неандертальский гений! Наверняка ты прав! Ни я, ни старик никогда над этим не задумывались, а твоя интерпретация объяснила бы загадку живых трупов.

Теперь настала очередь удивляться ему.

— Каких еще живых трупов?

— Ну… ссыльных, обитателей Ада, официально мертвых.

Ее ответ вернул его на землю.

— А что он имеет с этим общего?

— Старик, мой родственник был знаком с одним из Серых Братьев., конвоирующих ссыльных на этапные корабли Ада. Это было еще в те дни, когда ссыльные поднимались на борт пешком. Стражник рассказывал, что на полпути к люку с одной из преступниц случилась истерика — меня, кстати, это не удивляет — бедняжка начала кричать и вырываться. Стражники с трудом ее удерживали, как вдруг мужчина, который шел впереди, обернулся и произнес: «Выигрывает тот, кто проиграет гонку, где параллельные сплетутся в одно безумное кольцо!».

Как только он проговорил это, женщина успокоилась и взошла на борт корабля, словно это был паром для прогулок по Солнечной системе. Теперь я понимаю, что мужчина передал той женщине закодированное религиозное утешение. И все же я предпочитаю Шелли. Ты слышал его «Оду западному ветру»?

Слушая, Халдан все время возвращался мыслями к опасному хобби Файрватера. Каждый волен развлекаться как ему вздумается, но по какой-то чудовищной иронии судьбы стихотворение в поддержку изгнанникам написал человек, который разработал двигательную систему ракеты, доставляющей их на обледенелую планету «Ад», обнаруженную зондами Файрватера и названную им так странно.

Хиликс была студенткой первого курса университета «Золотые Ворота» и собиралась после окончания учебы заняться преподаванием. Она с жаром говорила о поэзии, и Халдан завороженно слушал ее. Лавлейс и Геррик, Саклинг и Донн, Ките и Шелли — древние имена слетали с ее языка так легко и естественно, словно были именами ее близких друзей. То восторг, то грусть звучали в голосе девушки, перекрывая шум прибоя. Внимая им, Халдан оценил красоту древней поэзии и ощутил дыхание истории.

Только когда лучи тонущего в море солнца отпечатали тени на склонах гор, он вспомнил, что пора идти домой.

Пропустив девушку вперед и любуясь ее походкой, Халдан спросил:

— А что ты там читала о знатности рода?

— О, как высок твой знатный род,

Как строен гибкий стан.

И пылкий зной, и хладный лед

В тебе — мой талисман.

— Это о тебе, Хиликс! — воскликнул он восторженно. — Поэт имел в виду тебя!

— Тише, ты, сумасшедший! Кто-нибудь услышит!

Он проводил Хиликс до ее машины и галантно помог усесться.

— О, Халдан, ты настоящий Ланселот.

— Ты мне ничего о нем не рассказывала. Может, наберешься смелости, чтобы встретиться со мной как-нибудь вечерком, скажем, завтра — в Сан-Франциско, чтобы восполнить этот пробел? Бар сэра «Фрэнсиса Дрейка», по-моему, подходящее местечко.

— А откуда ты знаешь, что я не из полиции?

— А ты откуда знаешь, что я не полицейский?

— Я за тебя беспокоюсь, — усмехалась она. — Мне полицейские ничего не сделают.

Она махнула рукой на прощание и уехала.

Халдан медленно вернулся к своей машине, чувствуя, что с ним творится что-то странное. Он всего несколько часов разговаривал с девушкой, которую теперь навсегда поглотила безликая толпа обитателей Сан-Франциско, — и был с ней счастлив.

Ему сделалось грустно.

Он выехал на шоссе в Беркли и подключил пилота к магнитному поясу. Почувствовав резкое ускорение, свидетельствовавшее о том, что дорога на много миль вперед свободна, он включил приемник, и машину заполнила легкая музыка оркестра Беркли. Удобно откинувшись на сиденье, Халдан позволил себе немного поразмышлять, пока машина стремительно мчала его вдоль границы между серыми горами и голубым океаном.

Где-то на востоке, в популяции жен, где даже в ущельях Скалистых Гор лепятся людские поселения, живет восемнадцатилетняя девушка, которую выберут для него генетики. Скорее всего, у нее квадратная челюсть и копна волос на голове, как у большинства женщин-математиков. Вполне возможно, она добрая, умная и способна на величайшее самопожертвование, но с этого дня у нее будет один существенный недостаток — она не Хиликс из Золотых Ворот.

Машина въехала в лес. Длинные тени секвой создавали на дороге причудливую пляску узоров, а мысли Халдана все возвращались к отравленной сожаленьем сладости прощания. Ему было двадцать, вечер был чудным, а он только что навсегда расстался с девушкой, которая явилась ему, как некогда Дриада явилась древним ирландцам, такая прелестная и обворожительная, что цветы тянулись к ней, когда она шла. Она умчалась, а сентябрьский ветер, спешащий навстречу машине, напевал баллады о том времени, когда люди были истинными хозяевами земли, о времени, ушедшем три века назад… Предупредительный красный огонек вырвал его из Задумчивости.

Здесь все еще велись работы по замене магнитных поясов. Халдан взялся за руль и, переключив машину на ручное управление, утешился тем, что хоть это отвлечет его от грустных размышлений.

Когда Халдан вошел в комнату, где они жили вдвоем с Малькольмом-VI, тот сидел за письменным столом, заваленным расчетами, и вычерчивал кривую вероятности распространения синеклювых попугаев в последующих поколениях, исходя из количества самцов и самок на данный момент.

— Малькольм, ты представляешь…

— Что такое?

— Я познакомился в Пойнт-Со с такой девушкой… Настоящая красавица! Дивная походка, безумный взгляд и пламенная речь. Она поэтесса. Ты знаешь кого-нибудь из этого класса?

— Да их целая банда крутится у Золотых Ворот. Как-то раз я сидел в «Таверне Барби», когда туда ввалилась эта компания. От их болтовни мне тошно стало. Клянусь святой обратной связью, все они — странные сестры и немощные братья.

— Говорю тебе, она совсем не такая!

Халдан бросился на кровать, перевернулся на спину и закинул руки за голову.

— Вообрази себе только, святой брат, она изучает примитивную поэзию и знает такое, чего нет даже в моем справочнике по истории. Когда эта девушка читает любовную лирику, слышны звуки древних цимбал, от которых плачут снежные вершины гор, а добропорядочные матроны призывают демонических возлюбленных.

— Смахивает на то, что она проводит свои изыскания по заданию дома терпимости Белли.

— Да вовсе нет, просто эта область — ее специализация. Слушай, а ты знаешь, что наш старик Файрватер писал стихи?

— Шутишь?

— Нисколько!

— Клянусь перегретыми лампами Папы, тебе, наверное, воздержание в голову ударило! Беги скорее к Белли развеяться от опасных мыслей. Или помоги мне тут разобраться.

— Ты до сих пор корпишь над этой хромосомной диаграммой?

— Угу.

Халдан встал, подошел к письменному столу и окинул взглядом уравнения, выписанные Малькольмом на полях графика, а затем и сам график. Над ординатой поднимались разные по высоте столбцы символов, где синие иксы означали синеклювых попугаев. Некоторые иксы были обведены кружочком — ряд на них заканчивался.

В Денвере, Вашингтоне, Атланте генетики сидели над такими же таблицами, правда, с несколько иной целью, чем Малькольм. Когда-то Халдан избрал генетику своим факультативным предметом и видел графики династий специалистов. Время от времени там появлялись пустые окна, означающие нулевую рождаемость, но иногда, правда довольно редко, за этими окнами следовал красный «X» с пометкой «СГП» — Стерилизация по Государственному Приказу.

Изучая диаграмму Малькольма, Халдан был далек от этих мыслей, но родившиеся однажды аналогии нашли место где-то глубоко в подсознании. Вслух же он произнес первое, что пришло в голову:

— И ты еще насмехаешься над поэтами! Решение этой проблемы достигается определением зависимости. Здесь нельзя рассматривать каждый ряд в отдельности. Надо найти синий «X», и тогда остальные данные выводится автоматически… вот так…

— Но необходимо учитывать естественный отбор, по меньшей мере, одного на двадцать. Что если, например, орел вдруг схватит и разорвет этого попугайчика?

— Как хочешь. Орел у нас — ты. Но учти — каждое пустое место означает скомканную кучку перьев, которая никогда не будет летать в золотом сиянии солнца.

Малькольм уставился на него:

— Вернись на землю, дружище. Один день с поэтессой, и ты подсознательно стремишься к любовной связи с девчонкой из другой категории, что строго запрещено законом и свидетельствует о твоей неблагонадежности; ты пренебрегаешь собственной категорией, а это в свою очередь ставит под вопрос твое чувство профессиональной солидарности.

— Чем взывать к моим гражданским чувствам, — перебил его Халдан, — лучше помоги рассчитать, какова вероятность повторной случайной встречи двух людей в городе с восьмимиллионным населением.

— Иди ты со своими расчетами к Папе!

— В каком чудесном мире мы живем, Малькольм, если любая проблема здесь может быть решена либо римским Папой, либо проституткой.

Малькольм покрутил пальцем у виска.

Халдан вышел на балкон и облокотился о перила. С приближением ночи на том берегу залива, где находился невидимый отсюда Университетский городок Золотых Ворот, все ярче разгорались огни Сан-Франциско.

Хиликс, наверное, сидит сейчас за письменным столом в комнатке общежития, склонившись над книгой и придерживая непослушные страницы левой рукой, а свет лампы на столе играет на коже ее плеча. Может быть, она только что вернулась из душа, тогда от нее пахнет чистотой и мылом, а волосы искрятся в свете лампы.

Вдруг Халдан понял, что он мыслит образами. Несомненно, именно так мыслят поэты, потому что обычное воображение не могло создать подобной иллюзии. В какой-то момент он даже ощутил аромат волос Хиликс, и радость их встречи снова обрушилась на него.

Хиликс было бы приятно узнать, что он мыслит как поэт, но, увы, ей не суждено никогда услышать об этом.

Конечно, можно вынуть из кармана видеофон, набрать генетический код Хиликс. Он даже предлог придумал; хочет испытать десятичную систему Дьюи применительно к книге сэра Ланселота.

Ее ответ будет точным и лаконичным, с регистрационными номерами и заглавиями. И это, конечно, будет концом Халдана-IV.

У девушки не возникло бы сомнений в том, что им руководит не желание раздобыть нужную книгу, а обыкновенная атавистическая тоска — недаром она изучала примитивные чувства, как исходное условие для сочинения Лимериков.

Случайный разговор с юношей солнечным днем — всего лишь невинная встреча. Однако второй разговор, да к тому же по его инициативе, сигнализировал бы об опасности. Их следующая встреча должна выглядеть совершенно случайной, чтобы не возбудить в ней никаких подозрений.

Халдан не заметил, как размышления превратились в решение, и он принял его, невзирая на последствия. Награда оправдывала риск.

По ту сторону водной глади залива над томами древней романтической поэзии сидит прекрасная девушка. Он скроет романтизм восемнадцатого века под налетом соцреализма двадцатого столетия и встретится с нею. Возможно, придется выучить несколько стихотворений, для поддержания соответствующей атмосферы, но с его незаурядной памятью это не составит труда

Девушка даже не подозревает, что скоро в ее жизнь вторгнется любовь, а волшебная палочка Халдана-1У сделает явью разноцветную паутину ее мечтаний.

Четыре года назад в профессиональном центре Беркли один студент-математик соблазнил студентку, изучающую внутреннюю экономику. Оба были деклассированы и подвергнуты госстерилизации, а математик стал потом известным Квотербеком в сорок девятой команде. Но про Халдана никто не скажет на студенческом слэнге, что он «кандидат в сорок девятую». «Однако риск все-таки есть» — признался Халдан самому себе.

На память пришло двустишие, которое ока читала, и в несколько измененной форме он, как перчатку, бросил его в сгущающиеся сумерки:

Пусть сожрет кромешный Ад Церковь с Государством!

Я же мчусь к любимой Хиликс — вот мое богатство!

Глава вторая

Всю следующую неделю Халдан, пользуясь только переменным величинами, составлял на миллиметровой бумаге диаграмму вероятности повторной встречи с девушкой и проклинал область науки, студентки которой ходят только на лекции по литературе, концерты и в музеи, в жалкие закусочные и бары Сан-Франциско. Из трех задач, которые необходимо было решить, первая — где отыскать Хиликс — была самой легкой, но, глядя на свою схему, он признал, что люди слишком серьезно воспринимают всю эту гуманитарную чушь.

Штаб-квартиру операции следовало основать в Сан-Франциско, поскольку университет Золотые Ворота находился именно там. Халдан решил, что переберется к отцу, так как если бы он захотел снимать на выходные отдельную квартиру в городе, то должен был бы просить отца о финансовой помощи.

С отцом и так могли возникнуть непредвиденные сложности: старик был членом Министерства Математики, то есть государственным чиновником. Поэтому усыпление его бдительности потребует со стороны Халдана словесной эквилибристики, не менее изощренной, чем его математические способности.

Придется найти весомый предлог, чтобы оправдать перед отцом и приятелями связь со студентами-гуманитариями.

Приверженцы точных наук были весьма невысокого мнения о богеме. Писатели щеголяли шотландскими беретами, художники носили блузы на дюйм длиннее обычного, а музыканты почти не шевелили губами при разговоре. Все они любили длинные мундштуки с водяным охлаждением и стряхивали пепел театральным жестом. Несмотря на всеобщее признание их заслуг, в Сан-Франциско они имели право доступа только в несколько убогих баров и закусочных, а также не имели права селиться нигде, кроме Южной Калифорнии и Франции.

Ни один математик не стал бы засорять свою мысль условными символами, которыми к делу и не к делу изобиловала речь гуманитариев и которые служили не для ясности речи, а для «духовного самовыражения». Халдан почти не сталкивался с этими людьми, но до сих пор ему не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь мог столько говорить ни о чем, сколько они.

Он держался от этой братии подальше. Их длинноволосые девушки старались незаметно прошмыгнуть мимо, вместо того чтобы ходить как все нормальные люди, а бедра их были такими же узкими, как и плечи их парней. С этой точки зрения Хиликс представляла чудесное исключение.

Халдан избегал обобщений, когда дело касалось социальных групп, но некоторые обобщения напрашивались сами: у негров темная кожа, жители островов Фиджи потребляют в пищу больше моллюсков, чем эскимосы, а математики мыслят точнее, чем художники.

И все же он не осуждал само существование богемы. Присутствие гуманитариев свидетельствовало о разнообразии и всесторонности жизни на Земле и тем самым служило доказательством великодушия Создателя.

Отец Халдана, статистик, не разделял либеральных взглядов сына. Фактически он был расистом, так как считал всех нематематиков людьми низшего сорта и не признавал интеграции Эти взгляды смешили Халдана, который, будучи математиком-теоретиком, ставил статистиков на одну ступень с носильщиками. Однако его отец был не простым статистиком, а чиновником Министерства, и его приказы имели законную силу. Он был ’ бы возмущен, узнав, что сын посещает лекции по искусству. И его возмущение перейдет в бешенство, как только он начнет подозревать что Халдан хочет соблазнить девушку другого класса, и к тому же поэтессу.

Рано или поздно истинная причина приезда сына откроется. Старше был ужасно любопытен, любил поспорить и имел замашки диктатора, Но хуже всего то, что он был заядлым шахматистом. Халдан, с тех пор как ему исполнилось шестнадцать, без труда выигрывал у него девять партий из десяти, но отца спасала уверенность, что победы сына всего лишь случайность.

Халдан-III вместо радости от встречи с сыном заподозрит что-нибудь неладное. Обычно сын навещал отца один раз в месяц, а иногда вообще об этом забывал. Он любил отца, но это чувство было обратно пропорционально разделяющему их расстоянию.

Кроме того, встреча с девушкой, как только он ее найдет, должна выглядеть совершенно случайной и легко объяснимой. Если Хиликс что-нибудь покажется не так, она сбежит от него с космической скоростью. Завоевав ее доверие, ему не обойтись без уютного гнездышка, куда можно пригласить девушку под каким-нибудь невинным предлогом, чтобы она не догадалась о его намерениях. А там останется всецело полагаться на свое обаяние.

Случай помог ему найти то, что нужно.

У родителей Малькольма была квартира в Сан-Франциско. Четыре месяца назад они уехали на год в Новую Зеландию читать маорийским священникам курс лекций по кибер-теологии, необходимой для правильного прочтения папских предписаний. Халдан знал об этой квартире, потому что Малькольм забегал туда время от времени взглянуть, все ли в порядке, и смахнуть пыль с мебели. Но Халдан никогда не посвятил бы соседа в свои планы и не попросил ключ. По существу, он не доверял Малькольму. Тот не курил, пил очень мало и регулярно посещал церковь.

В четверг Малькольм ворвался в комнату, размахивая листком бумаги.

— Халдан, я сдал! Слава владыке математики!

Халдан, который лежал на спине поверх одеяла, узнал диаграмму синеклювых попугаев и даже заметил, что работа оценена на четыре с плюсом.

— А почему не пятерка? — спросил он раздраженно.

— Профессор снизил оценку за небрежность.

— Он не должен был применять субъективные оценки для объективной работы!

— Он сказал, что раз я орел — работа субъективна, и оценил ее сам, не прибегая к помощи машины. Съел птичку — ешь и перышки…

Мозг Халдана, оплодотворенный длительным размышлением, наконец родил идею — по-жеребячьи игривую, с места в карьер.

— Послушай, Малькольм, если Файрватеру удалось привести моральные законы к математическим эквивалентам и загнать их в блоки памяти, чтобы создать Папу, почему бы мне не перевести оценки в элементарные факторы, задать им математические соответствия и спроектировать компьютер для оценки письменных работ?

Малькольм задумался.

— Это было бы несложно, если бы не две вещи: ты не силен в грамматике, и ты ко Файрватер.

— Да, я ничего не смыслю в литературе, но быстро читаю.

— То, что ты задумал, — неосуществимо. У меня память не такая хорошая, как у тебя, но, насколько я помню, Файрватер-I нашел триста двенадцать значений одного слова «убийство», начиная с убийства ради обогащения и кончая нейтрализацией неблагонадежных пролетариев. Тебе пришлось бы проанализировать все допустимые фразеологические обороты.

— Файрватер вовсе не анализировал все значения, — возразил Халдан. — Он просто взял два крайних понятия, и в этом промежутке сам провел градацию.

— Этого мы не знаем.

— Послушай, а ведь неплохая идея!

Халдан встал и принялся ходить по комнате, отчасти — для создания драматического эффекта, отчасти — от нахлынувшего возбуждения.

— Я даже вижу напечатанное контрастным шрифтом Бодони название моей публикации: МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА ЭСТЕТИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ В ЛИТЕРАТУРЕ, и подпись Халдан-IV… Нет, лучше «Гарамонд».

Он отвернулся и ударил кулаком о ладонь.

— Ты только подумай, какие перспективы! Профессора литературы больше не будут оценивать работы, достаточно опустить сочинение в прорезь машины, и — получите причитающиеся баллы!

Малькольм, сидевший на краю кровати, посмотрел на Халдана с неподдельным беспокойством.

— Халдан, иногда ты меня пугаешь. Шальная мысль мелькнет у тебя в голове — и трах… крыша съехала! Клянусь безотказными транзисторами Папы, ты — ненормальный! Хочешь эксгумировать кости Шекспира, облечь их в плоть и заставить заново танцевать кадриль!

Эрудиция Малькольма произвела большое впечатление на Халдана.

— Я смотрю, ты кое-что смыслишь в литературе.

— Может быть. Моя мать была седьмой дочерью седьмой дочери миннезингера. Я тоже хотел стать певцом любви, но мой отец — математик.

— Если я займусь этой идеей, — проговорил Халдан, как бы размышляя вслух, — мне придется оставаться на выходные в Сан-Франциско, чтобы ходить на лекции по литературе. Отец будет донимать меня своими шахматами. Вот если бы нашелся свободный уголок, где можно было бы отдохнуть пару часиков!..

— Ты можешь воспользоваться квартирой моих предков, если будешь вытирать там пыль.

— Вытирать пыль! Я готов мыть там полы!

— Они моются автоматически. Носителей моих генов заботит прежде всего обстановка в квартире.

Он прошел к столу, достал ключ и вручил его Халдану, который взят его с притворной небрежностью.

Халдан-III, хоть никогда не сознался бы в этом, был рад, что сын приезжает к нему на выходные. Поначалу он не задавал вопросов, а сам Халдан не торопился начинать разговор. Он знал, что рано и та поздно расспросы все равно начнутся, и тогда старика легче убедят аргументы, которые наверняка заденут его за живое.

Халдан осмотрел четырехкомнатную квартиру родителей Малькольма на седьмом этаже в башенке над заливом и запомнил расположение всех легких вещей с помощью грубой мнемонической системы. Если парчовым тигр со спинки дивана прыгнет на метр вперед, то ударит по носу вытянувшегося в струнку самца косули, который служил деревянным основанием лампы.

Тяжелая мебель его не волновала: полицейский, устанавливающий в комнате микрофон, на стал бы утруждать себя ее перестановкой.

По мнению Хал дана, в квартире было тесновато из-за обилия вещей, но широкое окно, выходящее на залив, компенсировало недостаток пространства. Удостоверившись в отсутствии «жучка», он с легкой душой остановился возле окна. За стеклом мрачной глыбой высился Алькатраз, а дальше сверкали великолепием горы. Как нож ночного убийцы, в памяти мелькнул фрагмент стихотворения, которое ему читала Хиликс:

В чем юношей стремительных затея?

Что за тимпаны и шальной экстаз?

Очень хороший вопрос. Какой шальной экстаз привел его сюда? Какие тимпаны заманили своими звуками? Наконец, это просто смешно, чтобы искушенный двадцатилетний молодой человек так тщательно разрабатывал подробный план ради того, что в лучшем случае окажется лишь маленькой вариацией широко известной мелодии.

В ту же минуту перед глазами встало девичье лицо, и вновь он увидел тень печали в смеющихся глазах, услышал голос, рисующий сказочные картины иных миров и времен. Образ девушки разбудил уснувшие было чувства, и он понял, куда звали его тимпаны… Он слышал эти звуки и знал, что, легко ступая козьими копытцами, пойдет туда, куда позовет манящий рожок Пана.

В первый же уик-энд Халдан отправился на лекцию по современному искусству в городской центр культуры, а потом на студенческую постановку «Царя Эдипа» в университетский городок Золотые Ворота. То, что там присутствовало всего трое типичных представительниц Г-7, не особенно его огорчило. Он только принюхивался, чтобы взять след, и даже не надеялся форсировать теорию вероятности.

Вернувшись в Беркли, Халдан каждую свободную минуту проводил в библиотеке, перелистывая тома прозы и поэзии восемнадцатого века. Он прочитывал их с головокружительной скоростью и максимальной концентрацией. Мысли плодились в голове, как головастики в болоте, но где-то в тайных уголках этого болота блуждало опасение, что он взялся срыть гору Эверест обыкновенной лопатой.

Джон Ките умер в двадцать шесть лет, и Халдан-IV благодарил судьбу за то, что это случилось так рано. Если бы поэт прожил на пять лет дольше, его произведения и монографии о них составили бы две дополнительные библиотека, сквозь дебри которых Халдану пришлось бы продираться.

Правда, он и не искал легких путей, не делая различия между выдающимися произведениями малоизвестных поэтов и малоизвестными произведениями выдающихся поэтов. В результате он оказался не только единственным студентом в мире, который мог цитировать длинные отрывки из «Кольца и Книги» Роберта Браунинга, но и, сам того не ведая, единственным специалистом по работам Уинтропа Макворта Прайда. Разбуженный среда ночи, он мог наизусть прочитать любое стихотворение Фелисии Дороти Хеманс.

Долгие часы скуки разряжались минутами напряженного раздумья, когда он пытался постичь смысл, скрытый за туманной завесой неясных метафор.

В городе его тоже постигла неудача. Неделя проходила за неделей, а девушка оставалась недосягаемой. Отец, услышав уготованную ему версию о проекте сына, был такого невысокого мнения об этих исследованиях, что чувствовал себя задетым, когда увлечение сына препятствовало шахматным сражениям.

Через шесть недель Халдану не надо было подгонять себя образом неземной красоты Хиликс для продолжения поисков. У него вызывала азарт способность девушки опровергать теорию вероятности. Она проделывала со статистикой просто чудеса.

С упорством маньяка он продирался сквозь английскую литературу восемнадцатого века, отказавшись от тренировок, дружеских вечеринок я вояжей в публичный дом. Штабеля прочитанных книг росли, как пустые початки перед чемпионом по шелушению кукурузы. Библиотекари прониклись к нему таким благоговением, что выделили отдельную профессорскую кабинку, чтобы шелест страниц не нарушал его фантастической сосредоточенности.