Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

— Да, но мне не хочется лезть в этот ящик.

— Ты пробудешь в нем лишь пару минут, пока не вернется Чарли. Как и задумано, мы уложим тебя в один из тех, которые Экинс держит как образцы в гостиной, а потом заменим его на тот, что находится в комнате Чарли. Когда он вернется, ты выдашь пару стонов, откроешь крышку, и все мы повеселимся.

— А вдруг у него схватит сердце или что-нибудь еще?

— Э, для этого он слишком туп. Завопит и рванет бегом аж до окружной границы, — добежит туда за пару минут…

Сюзанна усмехнулась.

— Тс-с, — прошипел кто-то. Это был один из парней, следящих из-за угла дома за главным входом. — Он ушел. Пора.

Компания крадучись двинулась вперед, а когда Чарли исчез за углом, все торопливо протиснулись в незапертую дверь конторы. Через несколько минут, когда Чарли вернулся, компания уже ожидала снаружи, у задней стены.

— Подсадите-ка меня, — попросил Тэд. Двое парней ухватили его за ноги и медленно подняли, чтобы он смог заглянуть через решетчатое оконце в комнату Чарли.

— Он входит, — шепнул Тэд стоящим внизу приятелям. — Садится на койку и снимает ботинки.

Далее можно было не комментировать, потому что даже снаружи был слышен донесшийся из гроба стон. Сидя на кровати, Чарли резко выпрямился. Снова стон, и Чарли вцепился в краешек койки. Тем временем Тэд, держась одной рукой за оконный проем, другой зажимал рот, чтобы не рассмеяться.

— Ну, что там? — спросил кто-то снизу.

— Погодите, — хмыкнул он. — Ящик открывается. Она садится. Боже, она выглядит точь-в-точь как настоящая! Думаю, Чарли уже…

Тэд замолчал, увидев, что Чарли вдруг оживился.

И бросился — но не к двери, как предположил Тэд, а прямо к гробу. Сюзанна тоже удивилась, и Тэд это заметил. Она даже не сопротивлялась, когда подскочивший одним прыжком Чарли толкнул ее на место и тут же закрыл крышку.

— Что происходит, Тэд? — прошипели снизу.

— Не знаю, — в крайнем изумлении произнес Тэд. — Он закрыл ее. А теперь что-то достает из-под койки. Похоже на… О, Господи! Боже мой, нет! — в голосе Тэда послышался ужас.

Снизу донесся сдавленный смех, один из удерживавших ноги парней вдруг дернулся, и Тэд, вскрикнув, полетел на землю. Не успели приятели прийти в себя, как из комнаты Чарли донесся жуткий вопль, и все застыли на месте. Мучительный предсмертный женский крик сменился еще более пронзительным.

Тэд с трудом поднялся на ноги и бросился за угол. Подбежавшие друзья увидели, как он раз за разом с яростью бросался на тяжелую входную дверь. Один из парней не потерял головы: отогнав остальных, он подхватил стоящий рядом с витриной стул и, размахнувшись им, ударил. Тэд оказался внутри первым, едва наземь осыпались осколки стекла. Вопли в комнате достигли апогея. И внезапно смолкли, когда компания подскочила к двери.

Тэд и здесь был первым. Он тихо застонал, увидев происходящее. Плетеный из прутьев гроб все еще покоился на деревянных козлах, куда его поставили лишь несколько минут назад. Чарли стоял над ним с колотушкой в руках. Из гроба донесся слабый клокочущий всхлип и длинный деревянный кол, вбитый сквозь плетеную крышку, слегка шевельнулся. Останки женщины содрогнулись в последний раз, и кровь закапала на пол.

Тэд принялся вопить…

Позже, когда Тэда и Чарли схватили и увезли, все сошлись на том, что виноват был Тэд. Все, кроме мистера Экинса. Тот пил целую неделю, не переставая себя укорять, — в конце концов, чертовски глупо было рассказывать Чарли о верном способе убить вампира, забив ему кол в сердце…

Генри Каттнер

Кладбищенские крысы

Старик Мэссон, смотритель одного из самых старых и заброшенных кладбищ Сэлема, враждовал с крысами. Они обосновались здесь с давних времен, покинув верфи, — целая колония необычайно крупных крыс. Вступив в должность после необъяснимого исчезновения бывшего смотрителя, Мэссон решил изгнать их. Он ставил ловушки и подбрасывал к их норам яд, но все было напрасно. Крысы остались, продолжали плодиться и носились по кладбищу хищными стаями.

Они были слишком крупны даже для крыс вида «mus decumanus», достигающих иногда пятнадцатидюймовой длины, не считая голого розово-серого хвоста. Мэссон подмечал особей размером с крупную кошку, а когда могильщики случайно обнажали норы, то открывшиеся зловонные туннели были так велики, что туда мог вползти человек на четвереньках. Да, корабли, прибывшие в незапамятные времена из дальних портов и бросившие якоря у гниющих Сэлемских верфей, привезли странный груз.

Иногда, поражаясь необычному размеру нор, Мэссон вспоминал неопределенные, пугающие легенды, услышанные им после приезда в старинный Сэлем — город ведьм. Легенды рассказывали о зловещей, нечеловеческой жизни, якобы существующей в заброшенных подземных норах. Времена, когда Коттон Матер искоренял дьявольские секты, поклонявшиеся Гекате и темной Магна Матер и справлявшие ужасные оргии, миновали. Но так же, как тогда, кренились друг к другу закопченные домики с двускатными крышами над булыжными улицами и велись те же разговоры о таинственных подземных пещерах и подвалах, где кроются оскорбляющие Бога тайны и празднуются забытые языческие обряды — в нарушение закона и здравого смысла. Мудрые старики, покачивая седыми головами, уверяли, что в пещерах под старинными кладбищами Сэлема прячутся существа похуже червей и крыс.

И откуда этот необъяснимый страх перед крысами? Маленькие свирепые грызуны не вызывали симпатии у Мэссона, но он уважал их, поскольку сознавал опасность, таящуюся в блестящих, острых словно иглы зубах. И все же он не понимал, почему старые жители испытывают страх перед заброшенными домами, населенными крысами.

До смотрителя доходили слухи о каких-то упырях, обитающих глубоко под землей и способных управлять крысами, манипулируя их ужасными отрядами. Старики шептали, будто крысы — это посланцы, снующие между этим миром и мрачными древними кавернами глубоко под Сэлемом, что тела из могил похищаются ими для ночных подземных пиршеств. Миф о «Гамельнском дудочнике», несущий в себе кощунственный ужас, и черные бездны Авернуса породили адских чудовищ, избегающих дневного света.

Мэссон не верил этим россказням. Более того, он изо всех сил старался скрыть от посторонних само существование крыс. Он понимал, что если начнется расследование, неминуемо вскрытие многих могил. И если несколько изгрызенных гробов можно объяснить действиями крыс, то как объяснить увечья на сохранившихся телах?..

Чистейшее золото, которое используют для зубных пломб, так и остается в зубах, когда человека хоронят. С одеждой дело обстоит иначе, потому что обычно гробовщик поставляет простой и легко узнаваемый костюм. Но золото — не одежда. А иногда появляются студенты-медики или не столь известные доктора, которым нужны трупы и которым все равно, как удалось их раздобыть.

До сих пор Мэссон успешно избегал расследования и яростно отрицал факт существования крыс, хотя те иногда и лишали его добычи. Смотрителя не заботило, что происходит с телами после того, как они побывают в его руках, но он знал, что крысы неизбежно утаскивали покойников сквозь дыру, которую они прогрызали в гробу. Иногда Мэссона беспокоил размер нор, а кроме того, странным казалось, что гробы всегда вскрывались в торце и никогда — сбоку или сверху. Казалось, крысы действовали по указаниям разумного существа…

Смотритель стоял в открытой могиле, выбросив последнюю лопату рассыпчатой влажной земли на высившуюся рядом кучу. Шел дождь — мелкая холодная морось, уже несколько недель сеющая из набухших, черных туч. Кладбище превратилось в болотце из желтой хлюпающей грязи, из которого там и сям неравномерными рядами торчали омытые дождями надгробья. Крысы убрались в свои норы, и Мэссон уже несколько дней не видел ни одной. Все же худое, небритое лицо смотрителя хмурилось: гроб, на котором он стоял, был деревянным.

Похороны состоялись на днях, но Мэссон не осмелился открыть гроб раньше. На могилу регулярно, даже в сильный дождь, приходил родственник покойного. «Но как бы он ни переживал, вряд ли он появится здесь в столь поздний час», — с хитрой ухмылкой подумал Мэссон. Он выпрямился и отложил лопату в сторону.

С холма, на котором находилось старинное кладбище, виднелись тускло мигающие сквозь дождь огоньки Сэлема. Он вытащил из кармана фонарь. Свет ему сейчас понадобится. Взяв лопату, он наклонился и осмотрел защелки гроба.

И вдруг замер: под ногами ощущалось какое-то шевеление и царапанье, будто что-то двигалось внутри ящика. На миг его пронзил суеверный страх, тут же сменившийся яростью, потому что он понял причину шума: крысы снова опередили его!

Охваченный гневом, Мэссон подсунул острый край лопаты под крышку и расшатал ее настолько, что работу можно было довершить руками. Затем направил холодный луч фонаря в ящик.

Дождь стучал по белой атласной обивке — гроб был пуст. Заметив быстрое движение в изголовье, Мэссон посветил туда.

Торцовая стенка гроба была прогрызена, и дыра вела во тьму. Он успел заметить черный ботинок и понял, что крысы опередили его лишь на пару минут. Торопливо плюхнувшись на четвереньки, он попытался было схватить башмак, но фонарь упал в гроб и погас. Ботинок вырвали у него из рук — послышался пронзительный, беспокойный писк. Он снова схватил фонарь и осветил нору. Та была широкой настолько, чтобы принять в себя тело. Мэссон подивился величине крыс, способных утащить человека, но его подбодрила мысль о лежащем в кармане заряженном револьвере. Пожалуй, коснись дело какого-то заурядного покойника, смотритель скорее позволил бы крысам убраться со своей добычей, нежели рискнул бы влезть в узкую нору, но он припомнил особенно изящный комплект запонок и несомненно настоящую жемчужину в галстучной булавке покойного. Не медля ни секунды, он пристегнул фонарь к поясу и влез в нору.

В ней было тесно, но он все же ухитрился понемногу продвигаться вперед. Впереди, в свете фонаря, он видел волочащиеся по влажному полу туннеля ботинки. Мэссон полз быстро, как мог, с трудом протискивая тощее тело между узких стенок.

В туннеле сильно отдавало затхлым запахом падали; он решил повернуть назад, если через минуту не нагонит тело. В мозгу вновь, подобно червям, закопошились прежние страхи, но жадность подгоняла вперед. Он полз дальше, несколько раз миновав входы боковых туннелей. Стены норы были влажными и осклизлыми; дважды за ним обрушивались комья грязи. Когда это произошло вторично, он приостановился, изогнул шею и посмотрел назад. И, конечно, ничего не увидел, пока не отстегнул с пояса фонарь и не направил его назад.

Позади лежали комья земли, и опасность его положения вдруг приобрела реальные очертания. При мысли о возможном обвале пульс его участился, и он решил оставить погоню, хотя почти уже догнал тело, которое волокли невидимые твари. Но он не предусмотрел одного: норы были слишком узкими для него, чтобы развернуться.

Его едва не охватила паника, но, вспомнив последний боковой туннель, он неуклюже попятился и, добравшись до него, засунул в него ноги и продвинулся, пока не появилась возможность повернуться. Затем, не обращая внимания на ушибы и боль в коленях, торопливо устремился назад.

Внезапно ногу пронзила острая боль; он ощутил впившиеся в икру зубы и в отчаянии лягнул. Послышался резкий писк и шорох множества ног. Посветив назад, Мэссон всхлипнул от страха: дюжина огромных крыс уставилась на него глазами-бусинами. Они были уродливы, размером с кошку, а позади них он заметил темную фигуру, быстро скользнувшую в тень, и содрогнулся от немыслимой величины этой твари.

Испугавшись света, крысы на секунду приостановились, но тут же осторожно двинулись вперед; в бледном электрическом свете зубы их казались тускло-оранжевыми. Мэссон потянулся за револьвером, ухитрился извлечь его из кармана и аккуратно прицелился. Положение было неудобным, и он постарался прижать ноги к влажным стенкам норы, чтобы ненароком не всадить в них пулю.

Грохот выстрела на минуту оглушил его, а клубы дыма вызвали сильный кашель. Когда дым рассеялся, оказалось, что крысы исчезли. Он сунул револьвер на место и быстро пополз по туннелю, но они догнали его и набросились вновь.

Множество тварей одновременно насели на ноги, кусая и визжа. Мэссон в ужасе закричал и, выхватив револьвер, выстрелил не целясь, — к счастью, не отстрелив себе ступню… На этот раз крысы отступили не столь далеко, но Мэссон изо всех сил заспешил вперед, держа оружие наготове на случай попытки нападения.

Услышав шорох, он направил назад режущий луч: огромная серая крыса, замерев, следила за ним. Ее длинные, колючие усы подрагивали, а чешуйчатый голый хвост медленно передвигался из стороны в сторону. Мэссон вскрикнул, и животное отступило.

Он двинулся было дальше, но приостановился, ощутив под локтем отходящую вбок нору и заметив впереди бесформенный ком глины. На миг ему показалось, что эта земляная масса рухнула с потолка туннеля, но он тут же распознал в ней человеческое тело.

Это была коричневая, высушенная мумия, и — к великому потрясению Мэссона — она двигалась.

Существо ползло к нему, и в бледном луче света смотритель увидел приблизившееся вплотную, химерически страшное лицо, смахивающее на череп давнишнего трупа, оживленного силами ада. Остекленелые и выпуклые словно луковицы глаза говорили о слепоте мумии. Издав слабый стон, существо устремилось к Мэссону, вытягивая потрескавшиеся, шелушащиеся губы в кошмарной гримасе голода. И смотритель застыл на месте, охваченный первобытным ужасом и отвращением…

Не успел ужас коснуться его, как Мэссон в отчаянии бросился в боковую нору, слыша за спиной неуклюжую возню и стоны ползущего существа. Мэссон, вопя, протискивался в узкий ход; он полз торопливо, то и дело раня ладони и колени об острые камни. Грязь дождем сыпалась в глаза, но он не смел остановиться даже на миг, а только полз, задыхаясь, ругаясь и лихорадочно молясь.

С торжествующим визгом на него вновь напали крысы, и он едва не пал жертвой их свирепых укусов. Туннель сужался. Он в страхе вопил, лягался и стрелял, пока курок не щелкнул вхолостую, но крыс ему удалось отогнать.

Вскоре Мэссон вполз под огромный камень, образующий крышу туннеля и жестоко оцарапавший ему спину. Камень чуть подался под напором тела, и в полуобезумевшем мозгу Мэссона промелькнула мысль: если бы ему удалось обрушить камень и заблокировать туннель!

Из-за дождей земля была влажной и набухшей. Мэссон чуть приподнялся и принялся откапывать камень. Крысы приближались — он уже видел их блестящие в свете фонаря глаза, но продолжал лихорадочно отгребать землю пальцами. Камень подавался. Он потянул, и камень зашатался у основания.

К нему приближалась крыса-гигант, которую он приметил раньше, — серая и жуткая, с оскаленными оранжевыми зубами, а следом со стонами ползло слепое, мертвое существо. Мэссон потянул камень изо всех сил, чувствуя, как тот скользит вниз, и тут же заспешил прочь.

Камень позади него обрушился, и он услышал предсмертный, испуганный вопль. Комья посыпались на ноги, потом что-то тяжелое навалилось на ступни, и он с трудом высвободил их. Туннель обрушивался по всей длине!

Задыхаясь от страха, Мэссон ринулся вперед, а земля продолжала осыпаться следом. Ход сузился до того, что ему едва удавалось протискиваться, он извивался наподобие угря, и вдруг — он ощутил под закостеневшими пальцами рвущийся атлас и уперся головой в неведомую преграду. Ноги шевелились, значит их не придавило землей. Он лежал на животе, а попытавшись подняться, обнаружил, что крыша располагалась лишь в нескольких дюймах от спины. Его охватила паника.

Когда слепая тварь преградила ему путь, он в отчаянии бросился в боковой туннель, выхода из которого не было. И вот Мэссон оказался внутри гроба — одного из тех, торец которых выгрызли крысы!

Попытка повернуться на спину не удалась: на него неумолимо давила крышка ящика. Он собрался с силами и уперся в нее — но она не сдвинулась.

Впрочем, даже если ему и удастся выбраться из гроба, — сможет ли он пробиться через плотно спрессованные над ним пять футов земли?

Он уже задыхался; воздух был зловонным и нестерпимо горячим. В приступе страха он в клочья разодрал атласную обивку, потом попытался было ногами откинуть обрушившуюся в туннель и забившую выход землю. Если бы Мэссону удалось развернуться, возможно, он смог бы пробить себе пальцами путь к воздуху… Воздуху…

Грудь словно пронзило раскаленной добела стрелой, затрепетавшей в глазных яблоках, а голову раздуло до огромной величины, и вдруг — ликующий визг крыс. Мэссон в истерике забился в своей тесной тюрьме, но через мгновение затих. Веки его сомкнулись, высунулся почерневший язык, и он погрузился в черную бездну, унося с собой заполнивший уши безумный крысиный визг…

Роульд Даль

Джеки, Колд и мистер Фиси

Тот день был особенным, и поэтому мы оба проснулись рано. Я отправился на кухню бриться, а Клод сразу же оделся и вышел из дома, чтобы позаботиться о соломе. Кухня помещалась рядом со входом, и из окна видно было, как солнце поднимается из-за деревьев, растущих на вершине горного хребта.

Каждый раз, когда Клод, неся охапку соломы, проходил мимо окна, я глядел на него поверх зеркала и видел запыхавшуюся напряженную физиономию, большую, конусообразную, наклонившуюся вперед голову и наморщенный глубокими, бегущими за линию волос складками лоб. Подобное выражение раньше я видел у него лишь раз — в тот вечер, когда он делал предложение Клариссе. Но сегодня он волновался до такой степени, что даже ходил как-то странно, ступая чересчур мягко, будто бетон вокруг заправочной станции был горячее, чем выдерживали подошвы. Одну за другой он укладывал в заднюю часть автофургона охапки соломы, устраивая удобное местечко для Джеки.

Затем Клод пришел на кухню, и я смотрел, как он ставит на плиту котелок с супом и начинает его помешивать. У него была длинная металлическая ложка, которой он непрерывно помешивал, едва лишь жидкость собиралась закипать. Чуть не каждые полминуты он наклонялся и совал нос в противный, сладковатый парок, поднимавшийся над варившейся в котелке кониной. Вот он принялся опускать в котел приправу — три очищенные луковицы, несколько молодых морковок, горсть жгучих крапивных макушек, ложечку мясного соуса, двенадцать капель масла тресковой печени… И все это проделывалось очень нежно, лишь кончиками больших и толстых пальцев, будто имеющих дело с венецианским стеклом. Взяв из холодильника немного фарша из конины, он отмерил одну порцию в миску Джеки и три порции в другую и, как только суп сварился, поделил его между мисками, наливая поверх фарша.

Именно эту процедуру я наблюдал каждое утро в течение последних пяти месяцев, но никогда она не проделывалась столь напряженно и сосредоточенно. Ни слова, ни единого взгляда в мою сторону, а когда он повернулся и вышел за собаками, казалось, что даже затылком и плечами он шепчет: «О Господи, пусть все обойдется — не допусти, чтобы именно сегодня я сделал что-то не так, как нужно».

Я слышал, как он тихо разговаривал с собаками в закутке, надевая на них поводки. На кухне псы запрыгали, натягивая ремешки и стараясь поскорее добраться до завтрака, перебирали лапами и размахивали здоровенными, будто плети, хвостами.

— Порядок, — произнес, наконец, Клод. — Говори, который?

Обычно по утрам он предлагал пари на пачку сигарет, но сегодня на карту ставилось слишком многое, и я знал, что сейчас ему нужна лишь капелька дополнительной уверенности.

Он смотрел, как я обхожу двоих прекрасных, одинаково высоких, с бархатистой шерстью псов, затем шагнул в сторону, держа поводки на вытянутой руке и давая мне лучший обзор.

— Джеки! — сказал я, применяя старый трюк, который никогда не срабатывал. — Эй, Джеки!

Две идентичные, с одинаковым выражением морды рывком обернулись ко мне и уставились четырьмя яркими, темно-желтыми, одинаковыми глазами. Было время, когда мне казалось, что у одного из псов глаза чуточку темнее по оттенку, чем у другого. А еще было время, когда я считал, будто могу угадать Джеки по более впалой грудине и более мускулистым ляжкам. Но это не оправдалось.

— Ну! — скомандовал Клод. Он надеялся, что именно сегодня я обязательно не угадаю.

— Вот этот. Это Джеки.

— Который?

— Тот, что слева.

— Ага! — вскричал он сияя. — Ты снова ошибся!

— Не думаю, что ошибся.

— Ошибся — да так, что дальше некуда. И послушай-ка, Гордон, я тебе кое-что скажу: все эти последние недели, каждое утро, когда ты пытаешься угадать его… знаешь что?

— Что?

— Я вел этому счет. И результат таков, что ты даже в половине случаев не был прав! С большей удачей ты мог бы подбрасывать монету!

Он хотел сказать, что если даже я, видя их рядышком каждый день, не мог различить собак, то какого же черта мы должны бояться мистера Фиси? Клод знал, что мистер Фиси славится умением распознавать двойника, но знал и то, что невозможно определить разницу между собаками, когда ее просто нет.

Он поставил миски на пол, давая Джеки ту, где мяса было меньше, потому что Джеки сегодня побежит. Отступив, он наблюдал, как они едят, — на лицо вновь легла тень озабоченности, и его большие, светлые глаза смотрели на Джеки тем восторженным, тающим взглядом, который раньше принадлежал только Клариссе.

— Знаешь, Гордон, — произнес он. — Ведь я всегда тебе говорил: за последнюю сотню лет попадались какие угодно двойники — хорошие и плохие, но за всю историю собачьих бегов никогда не было именно таких.

— Надеюсь, ты прав, — ответил я, уносясь воспоминаниями в прошлое, в тот морозный предрождественский день четыре месяца назад, когда Клод попросил на время фургон и, не сказав, куда едет, отправился в сторону Эйлсбери. Я предположил, что он поехал повидать Клариссу, но он возвратился в тот же день, попозже, привез с собой этого пса и объявил, что приобрел его у одного человека за тридцать пять шиллингов.

— Он что, быстро бегает? — спросил я, в то время как Клод глядел на пса, держа его на поводке; мы стояли на площадке, а вокруг падали снежинки, оседая на спину собаки. Двигатель фургона все еще работал.

— Быстро? — произнес Клод. — Да это же самый медленный пес, которого я когда-либо встречал!

— Тогда зачем было его покупать?

— Ну, — буркнул он, сострив хитрую и загадочную мину на грубоватом лице, — мне сдается, что он, пожалуй, немножко похож на Джеки. Как ты думаешь?

— Вроде бы похож, в самом деле…

Он отдал мне поводок, и я повел нового пса в дом обсушиться, а Клод, обогнув дом, зашел в сарай за своим любимцем. Когда он вернулся, и мы в первый раз поставили их рядом, то, помню, он отступил и выпалил «Господи Иисусе!», замерев, будто перед ним встал призрак. Дальше он действовал быстро и спокойно — опустился на колени и принялся сравнивать собак, осторожно и методично. С каждой секундой в нем нарастало волнение, и от этого казалось, что в комнате становится все теплее и теплее. Он продолжал осмотр долго и молчаливо и при этом сличил по масти все пальцы на лапах, включая рудиментарные, а таковых у каждой собаки — восемнадцать.

Наконец он поднялся:

— Послушай, прогуляй-ка их несколько раз туда-сюда по комнате, ладно? — и Клод простоял пять-шесть минут, прислонясь к плите и наблюдал за ними, склонив набок голову, покусывая губы и хмурясь. Потом, будто не веря собственным глазам, опять опустился на колени — проверить еще раз, но посреди осмотра вдруг вскочил и уставился на меня. Лицо у него напряженно застыло, а вокруг глаз и носа кожа странно побелела.

— Ну ладно, — произнес он дрогнувшим голосом. — Знаешь что? Порядок. Мы разбогатели…

А потом начались долгие тайные совещания на нашей кухне; план был разработан во всех деталях, и мы выбрали наиболее подходящий беговой трек. Каждую вторую субботу, два раза в месяц, мы закрывали мою бензоколонку и, невзирая на потерю дневной клиентуры, везли двойника в Оксфорд. Там на поле, неподалеку от Хеддингтона, имелся небольшой паршивенький трек — ничего особенного, лишь цепочка стареньких столбиков со шнурами, обозначавшими дорожки, перевернутый вверх тормашками велосипед, тянущий ложного зайца, и загородка с шестью дверцами. Миновало шестнадцать недель: восемь раз мы привозили туда двойника и зарегистрировали его у мистера Фиси. Сколько же пришлось простаивать в толпе, под леденящим дождем, ожидая, когда на грифельной доске мелом напишут имя нашего пса. Мы назвали его Черная Пантера. Когда наступал его черед, Клод всегда вел его к дверцам — я же ожидал на финише, чтобы не дать добраться до него файтерам — собакам, которых втихомолку приводили на бега цыгане, чтобы разорвать на куски какого-либо пса по окончании состязаний.

Но было, пожалуй, во всем этом и нечто грустное: если призадуматься о том, сколько раз нам пришлось возить пса в такую даль, а потом смотреть и молиться, чтобы он пришел последним — невзирая ни на какие случайности. Конечно, молиться при этом было необязательно, а если говорить всерьез, мы и на минуту не поддавались беспокойству — ведь старина просто-напросто не мог бежать галопом. Он бежал точь-в-точь как краб. И не был последним лишь раз — когда желтовато-коричневый пес по кличке Янтарная молния попал лапой в ямку, получил перелом и финишировал на трех ногах. Но даже и тогда наш побил его еле-еле. Вот таким-то образом мы и добились того, что он расценивался как совершенно безнадежный, а в тот день, когда мы привезли его туда последний раз, все букмекеры, выкрикивая его кличку, упрашивали игроков ставить на него, обещая выплату от двадцати до тридцати к одному.

И вот пришел этот солнечный апрельский день, и настал черед подменить его на Джеки. Клод сказал, что двойника гонять больше не следует, потому что мистеру Фиси это может надоесть и тогда он просто вышвырнет его с состязаний. Клод считал, что наступил точный психологический момент и Джеки должен победить где-то на тридцать-пятьдесят корпусов.

Джеки он получил еще щенком, и сейчас псу было лишь пятнадцать месяцев, но бегун он был хороший, быстрый. В бегах он никогда не участвовал, но мы знали, что скорость у него есть, потому что с семимесячного возраста Клод каждое воскресенье возил его на маленький частный трек в Эксбридж, где и гонял на время, — Джеки пропустил гонки только раз из-за положенных прививок. Клод сказал, что, может быть, ему и не хватит скорости, чтобы победить собак, идущих у мистера Фиси по первому разряду, но в той компании, где он числится сейчас, он сможет выиграть двадцать или минимум десять-пятнадцать корпусов, даже кувыркнувшись разок через голову.

Итак, нынешним утром мне следовало сходить в местный банк и снять со счета пятьдесят фунтов для себя и пятьдесят для Клода — их я ссужу ему под аванс к зарплате. Затем в двенадцать часов нужно будет закрыть бензоколонку и повесить на одну из помп уведомление «Закрыто на весь день». Тем временем Клод запрет двойника в заднем сарайчике, посадит в автофургон Джеки, и мы тронемся в путь. Не могу сказать, будто я волновался так же, как Клод, но ведь для меня-то не решались такие серьезные задачи, как покупка дома и возможность жениться. Да и нельзя сравнивать меня с Клодом — ведь тот чуть ли не в конуре родился, рядом с борзыми, и ни о чем ином целыми днями не думал, кроме домика, разве что по вечерам о Клариссе. У меня же было свое занятие — карьера владельца бензоколонки, не говоря о торговле подержанными автомобилями; но если Клоду захотелось повалять дурака с собаками, я ничуть не против, особенно в таком деле, как сегодняшнее — если оно выгорит. Но, по правде, каждый раз, когда я думал о том, сколько денег мы ставим на это и сколько можем выиграть, у меня в животе что-то вздрагивало…

Наконец псы позавтракали, и Клод вывел их на короткую прогулку в поле неподалеку, а я оделся и поджарил яичницу. Потом отправился в банк и взял все деньги однофунтовыми банкнотами; оставшееся до полудня время пролетело за работой по обслуживанию клиентов.

Ровно в двенадцать я закрылся и повесил на помпу объявление. Из-за дома показался Клод, он вел Джеки и нес красновато-рыжий чемодан.

— Зачем это?

— Для денег, — ответил Клод. — Ты сам говорил, что никто не в состоянии унести в карманах две тысячи фунтов.



Стоял прекрасный весенний день, все было окрашено в желтые тона, живые изгороди взрывались почками, а солнце сияло сквозь бледно-зеленые листья старого бука, растущего напротив, через дорогу. Джеки выглядел отлично, шкура у него блестела, как черный бархат, а мускулистые ляжки выпирали, будто дыни. Пока Клод укладывал в фургон чемодан, пес продемонстрировал короткий танец на задних лапах, затем взглянул на меня снизу вверх и улыбнулся, будто знал, что отправляется на бега, чтобы выиграть две тысячи фунтов и покрыть себя славой. Джеки обладал самой широкой и очеловеченной ухмылкой из всех, какие мне довелось видеть: он не только приподнимал верхнюю губу, но и ухитрялся растягивать пасть так, что виден был каждый зуб, кроме, может, одного-двух коренников. Каждый раз, когда он улыбался, я невольно прислушивался, словно ожидал, что он ко всему прочему еще рассмеется.

Мы влезли в фургон и отправились: я сел за руль, Клод рядом, а Джеки стоял сзади на соломе и поверх наших плеч глядел сквозь ветровое стекло. Клод то и дело оборачивался, пытаясь заставить пса лечь, иначе его могло выбросить на крутом вираже, но тот был слишком возбужден и лишь скалил зубы в ухмылке и размахивал огромным хвостом.

— Ты получил деньги, Гордон? — Клод курил сигареты одну за другой и никак не мог усидеть на месте.

— Да.

— Мои тоже?

— Всего у меня сто пять фунтов: пять, как ты говорил, для заводилы — чтобы он не остановил зайца и не вышло фальстарта.

— Годится, — и Клод жестко, как на сильном морозе, потер ладони. — Годится, годится, годится…

Мы проехали по узенькой Хай Стрит посреди поселка Грэйт Мисенден и заметили старика Рамминса, бредущего в пивную «Конская голова» за своей утренней пинтой; на выезде из деревни мы свернули влево и перевалили через холмистый Читтерс в направлении Принсес Рисборо, а уж оттуда до Оксфорда оставалось миль двадцать с небольшим.

Наступила тишина, и тут оба мы вдруг оказались под воздействием какого-то внутреннего напряжения: мы продолжали спокойно сидеть и молчать, но каждый переживал в душе свои сомнения и опасения, не давая им выхода наружу. Клод продолжал курить, выбрасывая недокуренные сигареты в оконце. Обычно в подобных поездках он болтал как заведенный и всю дорогу в оба конца трепался о собаках — какие штуки он с ними проделывал, что за работенки ему подворачивались, какие места он повидал и сколько денег выиграл. При этом выплывали всякие разности о людских ухищрениях с собаками, о воровстве и жестокостях на собачьих бегах. Но сегодня, как мне показалось, он был не в состоянии болтать, то же происходило и со мной. Я следил за дорогой и пытался не думать о ближайшем будущем, вспоминая разные байки, поведанные Клодом из его практики собачьих бегов.



Клянусь, нет ныне человека, знающего об этом больше, чем Клод, ну а поскольку мы приобрели двойника и решили провернуть это дело, Клод посчитал своей задачей просветить и меня в этом бизнесе. Поэтому к тому времени, по крайней мере теоретически, я знал почти столько же, сколько он.

Начало было положено на первой же нашей «стратегической конференции», проходившей на кухне. Помню, случилось это на следующий день после того, как привезли двойника; мы сидели и поглядывали в окно, ожидая клиентов, тут же Клод растолковывал мне свой план, а я пытался как можно внимательнее следить за ходом его рассуждений. Наконец, мне пришла в голову мысль, которую я и высказал Клоду:

— Не понимаю, зачем вообще использовать двойника. Разве не безопаснее сразу же выставлять Джеки — только приостанавливать его на первой полудюжине бегов, чтобы он приходил последним? И тогда, подготовившись как следует, мы даем ему возможность бежать. Конечный результат тот же, если все проделать с умом, ведь так? И нечего бояться, что нас поймают…

Похоже, то, что я сказал, здорово достало Клода. Он сердито посмотрел на меня:

— Э, ни в коем случае! Я, знаешь ли, против того, чтобы останавливать собаку. И что на тебя нашло, Гордон?

Видно было, что его искренне огорчили мои слова.

— Не вижу в этом ничего плохого.

— Послушай, Гордон: останавливая хорошего бегуна, ты разбиваешь ему сердце. Хороший бегун знает свою скорость — и когда он видит остальных впереди и не имеет возможности их догнать, его сердце разбито. И больше того: ты не предлагал бы подобное, если б знал, какие трюки проделывают некоторые ребята, чтобы остановить своих бегунов.

— Скажи к примеру, какие именно? — попросил я.

— Да любые, какие могут прийти в голову, лишь бы приостановить собаку. А хорошую борзую притормозить не так уж просто: они чертовски храбры и страшно бесятся — нельзя даже позволить им смотреть на бега, чтобы не вырвали из рук повод. Много раз я видел, как пес пытается финишировать со сломанной ногой.

Он помолчал, задумчиво поглядывая на меня большими, светлыми глазами. Видно было, что он дьявольски серьезен и погружен в глубокие раздумья.

— Пожалуй, — продолжал он, — на тот случай, если мы соберемся проделать эту работу как следует, мне нужно тебе кое-что рассказать — тогда ты лучше поймешь, во что мы с тобой ввязываемся…

— Давай, валяй. Я хочу это знать.

С минуту он молча и пристально глядел в окно.

— Главное, о чем следует помнить, — мрачно изрек он, — это то, что все парни, участвующие в бегах, очень изобретательны. Даже больше, чем ты можешь себе представить. — Он запнулся, подыскивая подходящие слова.

— Возьмем, к примеру, различные способы придерживания бегуна: первый и самый обычный — стрэппинг.

— Стрэппинг?

— Да, то есть стяжка. Это самое простое — затягивают, понимаешь, ошейник так, что пес еле дышит. Умник точно знает ту дырочку в ремне, которой следует воспользоваться и на сколько именно корпусов она притормозит собаку. Обычно, пара лишних дырок годится для пяти-шести корпусов. Затяни как следует — и пес придет последним. Я знавал многих бегунов, околевших в жаркий день прямо на треке из-за сильной стяжки. Это мерзость — настоящее удушение. Ну и еще: некоторые владельцы просто увязывают черной лентой два пальца на собачьей лапе. После этого она уже не бежит как следует — это мешает ее балансу.

— Звучит не так уж страшно.

— Есть и такие, что прилепляют им под хвост, поближе к тому месту, где он переходит в туловище, жевательную резинку. Тут уж совсем невесело, — слова Клода звучали возмущенно. — У бегущей собаки хвост чуть движется вверх-вниз, а жвачка держит волоски в самом нежном месте. Нет пса, которому бы это понравилось… Еще применяют снотворные таблетки, сейчас это в ходу. Ориентируются по весу, будто врачи, и отмеривают порошок, исходя из того, на сколько корпусов хотят замедлить собаку — на пять, десять или пятнадцать… Но это лишь самые обычные уловки, в общем-то ерунда. Абсолютная ерунда в сравнении с другими штуками, особенно, если говорить о цыганах. О том, что творят они, противно даже рассказывать — такого злейшему врагу не пожелаешь.

И он рассказал мне об этом, и это действительно страшно, так как связано с насилием и болью… Затем Клод перешел к тому, что делается, когда от собаки требуется выигрыш.

— Чтобы подхлестнуть бегуна, существуют не менее страшные способы, — тихо сказал Клод, и лицо его стало загадочным. — И, быть может, самое простое из этих средств — травка зимолюбка. Если увидишь когда-нибудь собаку с голой спиной или плешинами по всему телу — это и есть зимолюбка. Перед самыми бегами ее сильно втирают в кожу. Иногда пользуются мазью Слоуна, но чаще берут зимолюбку — жжет она ужасно. То есть так сильно, что пес из всей мочи стремится бежать и бежать, лишь бы избавиться от боли… Бывают и особые составы, вводимые через иглу. Возьми на заметку — этот способ новейший, и большинство жуликов на треке им не пользуется из-за собственного невежества. Зато уж парни из Лондона, которые приезжают в больших лимузинах и привозят отборных бегунов, взятых у тренера на денек за наличные, — они-то и пользуются иглой.

Как сейчас вижу Клода — сидящим за кухонным столом, со свисающей с губ сигаретой и сощуренными, чтобы уберечься от дыма, глазами. Он поглядывал на меня и продолжал:

— Тебе необходимо помнить следующее, Гордон: когда им надо заставить пса выиграть, они не остановятся ни перед чем. С другой стороны — ни одна собака не в состоянии бежать быстрее, чем позволяет ее сложение, — что бы с ней ни делали. И если нам удастся записать Джеки в безнадежные, то наше дело выгорит. Ни один бегун из этого списка никогда его не догонит — даже с травкой или с иголками. Хоть бы и с имбирем…

— Имбирь?

— Ну да. С этим самым имбирем все просто, делают они вот что: берут кусочек сырого имбиря величиной примерно с каштан и минут за пять до старта запихивают в собаку.

— В пасть? И пес его съедает?

— Нет… Не в пасть.

Вот так оно и продолжалось. Поочередно мы совершили восемь долгих поездок на трек с двойником, и я все больше узнавал об этом «очаровательном» виде спорта, особенно о том, как замедлить или подстегнуть собаку и о способах применения различных препаратов. Я услышал о «крысиной обработке» — это делалось, чтобы заставить небеговую собаку преследовать ложного зайца, для чего на шею ей привязывали консервную банку с крысой внутри. В крышке банки имеется дырка, по размеру достаточная, чтобы крыса могла просунуть голову и покусывать собаку. Но та не в состоянии ухватить крысу и, естественно, носится будто безумная и получает крысиные укусы — тем чаще, чем больше трясется привязанная банка. Наконец, крысу выпускают, и пес, ранее совершенно послушный и не обидевший даже мышки, в ярости набрасывается на крысу и рвет ее в клочья.

— Проделаешь это несколько раз, — объяснял Клод, — хотя, заметь, я не сторонник этого, — и пес станет настоящим убийцей и погонится за чем угодно, хотя бы и за фальшивым зайцем…



Мы уже миновали Чилтерс и понеслись под уклон, выезжая из буковой рощи на поросшую вязами и дубами равнину, к югу от Оксфорда. Клод сидел рядышком, покуривая и с головой погрузившись в воспоминания; каждые две-три минуты он оглядывался, проверяя, в порядке ли Джеки. Пес, наконец, улегся и, как бы в ответ на то, что нашептывал ему, оборачиваясь, Клод, тихонько шуршал хвостом по соломе, будто понимал слова хозяина.

Скоро мы въедем в деревню Тэйм, с ее широкой Хай Стрит, где в рыночные дни размещают коров и свиней, а когда раз в году в деревне открывается ярмарка, то здесь, в центре, появляются качели, карусели со спаренными автомобильчиками и цыганские фургоны. Клод родился в Тэйме и упоминал этот факт буквально каждый раз, как мы его проезжали.

— Так, — заметил он, едва показались первые дома, — это Тэйм. Я здесь родился и вырос, Гордон, да будет тебе известно.

— Ты уже рассказывал.

— Ух и забавные штуки мы тут проделывали, когда были мальцами, — в голосе его проскользнули ностальгические нотки.

— Ну еще бы.

Он помолчал, потом заговорил о своем детстве, скорее всего, чтобы снять избыток внутреннего нервного напряжения.

— Был у соседей мальчишка, по имени Гилберт Гомм: остренькое личико, как у хорька, да одна нога чуть короче другой. Дикие вещи мы с ним творили, когда собирались вместе. Знаешь, что мы делали, Гордон?

— Что?

— По субботам, когда папаша с мамашей были в пивной, мы отправлялись на кухню и отсоединяли трубу от газовой плиты. Потом забулькивали газ в наполненную водой молочную бутылку, садились и пили ее из чайных чашек.

— Это что, вкусно, что ли?

— Вкусно! Абсолютная гадость! Но мы подбрасывали сахарку, и тогда это казалось не столь противным.

— А зачем вы это пили?

Клод повернулся и недоверчиво уставился на меня:

— Ты хочешь сказать, будто сам ни разу не пил змеиную воду?

— Не могу сказать, что пил…

— Я-то думал, все мальчишки делали это! Это опьяняет совсем как вино, даже хуже — зависит от того, как долго пропускаешь через воду газ. Мы вдвоем по субботам так напивались на кухне, что чуть с ног не валились, и это было восхитительно!.. Пока однажды папаша не поймал нас, придя домой пораньше. Ту ночь я, пока жив, не забуду. Держу я, эдак, молочную бутыль с булькающим газом — красота; а Гилберт уперся в пол коленками и ждет моей команды, чтобы выключить газ. И тут входит отец.

— И что он говорит?

— Господи, Гордон, это было ужасно. Он ни слова не вымолвил: встал возле двери и начал нащупывать поясной ремень. Очень медленно расстегнул пряжку и постепенно потянул его из брюк, при этом не сводит с меня глаз. Был он здоровяком: ручищи, как паровой молот, черные усы, а щеки в лиловатых жилках… Так вот: хватает он меня за курточку и выдает на всю катушку, как только может, используя конец с пряжкой, и честно, Гордон, как перед Господом, я думал, он собирается меня убить. Но он все-таки останавливается и снова медленно и тщательно надевает и застегивает ремень и заправляет рубаху, при этом от него сильно пахнет пивом. А потом, так и не сказав ни слова, выходит прочь и снова направляется в пивную… Самая зверская порка в моей жизни.

— Сколько тебе тогда было?

— Да около восьми, пожалуй, — ответил Клод.

Мы приближались к Оксфорду, и он опять затих, но часто крутил головой, проверяя — как там Джеки, то касаясь, то гладя его по голове, а один раз обернулся и оперся коленями о сиденье, чтобы подгрести к собаке побольше соломы, при этом бормоча что-то насчет сквозняка. Мы миновали окраины Оксфорда, въехали на одну из многих узеньких сельских дорог и вскоре свернули на ухабистую улочку, по которой и устремились, обгоняя немногочисленный ручеек бредущих пешком и едущих на велосипедах мужчин и женщин. Некоторые из мужчин вели с собой борзых. Перед нами ехал большой лимузин, в заднем окне его виднелась собака, помещавшаяся между двумя пассажирами.

— Приезжают отовсюду, — мрачно заметил Клод. — Вот эта скорее всего из самого Лондона — наверное, стащили ее на денек из конуры какого-нибудь большого стадиона. Можно даже предположить, что она с Дерби.

— Надеюсь, она не побежит против Джеки.

— Не беспокойся: все новенькие автоматически включаются в высшую категорию. Именно это правило мистер Фиси соблюдает с особой щепетильностью.

Перед самым полем находились открытые ворота, и жена мистера Фиси выступила вперед, чтобы принять от нас входную плату раньше, чем мы въедем.

— Он бы и чертовы педали заставил ее крутить, если б у нее сил хватило, — сказал Клод. — Старина Фиси не держит ни одного лишнего работника.

Я проехал вдоль поля и остановился в конце цепочки автомобилей, разместившихся вдоль высокой изгороди.

Мы оба вылезли из фургона, и Клод побыстрее обошел машину, чтобы извлечь из него Джеки. Поле для рэйсинга было очень просторным и шло под уклон; мы находились на вершине, и вдали можно было различить шесть стартовых загородок и ряды деревянных колышков, обозначающие беговые дорожки. Трек тянулся по низине, затем круто, под прямым углом, поворачивал и поднимался вверх по склону — туда, где толпился народ и виднелся финиш. В тридцати ярдах за линией финиша стоял перевернутый велосипед для перемещения зайца. Для этой цели обычный велосипед очень удобен, поэтому его и применяют на собачьих бегах. Устройство представляет собой непрочную деревянную платформу футов восьми высотой, опирающуюся на четыре вбитых в землю столбика. На платформе, колесами вверх, закреплен старый велосипед. Заднее колесо находится впереди и направлено в сторону трека: шина с него снята и оставлен лишь металлический обод, к которому крепится один конец шнура, к которому прикреплен заяц. Сзади, как бы верхом на велосипеде, стоит «заводила» и крутит педали руками — колесо вращается и наматывает шнур на обод. Благодаря этому заводила может двигать чучело зайца к себе с любой желаемой скоростью, вплоть до сорока миль в час. После каждого забега кто-нибудь относит зайца вместе с прикрепленным шнуром вниз по склону, к стартовым загородкам, — шнур разматывается с обода, и все готово к новому старту. Заводила, со своей высокой платформы может наблюдать за гонками и регулировать скорость зайца, держа его чуть впереди лидирующей собаки; кроме того, он может в любой момент остановить зайца, сделать фальстарт в том случае, если ему покажется, что побеждает не та собака. Для этого нужно крутануть педали назад и шнур намотается на втулку колеса. То же самое можно сделать и по-другому: внезапно, хоть на секунду приостановить зайца — лидер чуть тормознет, чтобы не потерять «добычу», и тогда его смогут догнать другие собаки… Все-таки важная фигура этот заводила.

Я увидел его уже стоящим на платформе; мощное тело обтягивал синий свитер — опираясь на велосипед, он поглядывал вниз, на толпу, дымя сигаретой.

В Англии существует некий странный закон: подобные состязания можно устраивать на одном и том же участке земли лишь семь раз в год, вот почему все оборудование у мистера Фиси было передвижным. После седьмого раза хозяин просто переходил на очередное поле. Закон его совершенно не тревожил…

Тем временем уже собралась приличная толпа, и справа, в одну линию, начали устанавливать свои будки букмекеры. Клод вытащил Джеки из фургона и повел к группе людей, окруживших невысокого плотного человека, одетого в бриджи для верховой езды. Это и был сам мистер Фиси. Каждый из находящихся рядом с ним людей держал на поводке собаку, и мистер Фиси, не отрываясь, заносил имена бегунов в записную книжку, держа ее в сложенном виде левой рукой; делая вид, будто прогуливаюсь, я подошел поближе.

— Кто у тебя тут? — спросил мистер Фиси, нацеливаясь в записную книжку карандашом.

— Полночь, — ответил мужчина, державший черную собаку.

Мистер Фиси отошел на шаг и внимательнейшим образом оглядел пса.

— Так. Полночь. Я записал.

— Джейн, — произнес следующий владелец.

— Дай-ка глянуть. Джейн… Джейн… да, порядок.

— Солдат. — Этого пса привел долговязый парень с длинными зубами, одетый в темно-синий, лоснящийся от носки костюм. Едва назвав кличку бегуна, он принялся неторопливо почесываться прямо сквозь брюки свободной от поводка рукой.

Мистер Фиси нагнулся, чтобы осмотреть собаку. Долговязый уставился в небо.

— Убери его, — сказал мистер Фиси.

Парень мигом опустил глаза и перестал чесаться.

— Живо убери его.

— Послушайте, мистер Фиси, — чуть шепелявя сквозь длинные зубы, сказал парень. — Уж вы бы не говорили мне эдакие глупости… пожалуйста.

— Отваливай отсюда побыстрее, Ларри, и не отнимай у меня время. Ты все прекрасно понимаешь — я тоже. У Солдата на правой передней лапе два белых пальца.

— Послушайте, мистер Фиси, — повторил владелец. — Вы уже добрых полгода не видели Солдата.

— Хватит, Ларри, перестань. Мне с тобой спорить некогда. — Казалось, мистер Фиси ничуть не сердится. — Следующий! — произнес он.

Я увидел, как держа Джеки на поводке, вперед выступил Клод. Его массивное туповатое лицо будто окаменело, а глаза впились в какую-то точку, эдак ярдом повыше головы мистера Фиси, рука же так вцепилась в повод, что костяшки пальцев напоминали ряд маленьких белых луковиц. Я и сам в ту минуту чувствовал себя не лучше, а тут еще мистер Фиси принялся смеяться.

— Эй! — вскричал он. — Вот и Черная Пантера, вот и чемпион!

— Верно, мистер Фиси, — проговорил Клод.

— Вот что я тебе скажу, — все еще улыбаясь, изрек мистер Фиси. — Можешь забирать его домой, откуда и притащил, мне он не нужен.

— Но послушайте, мистер Фиси…

— Я позволил тебе прогнать его раз шесть или восемь, не меньше — этого достаточно. Слушай — почему бы тебе не пристрелить его, и делу конец, а?

— Но мистер Фиси, пожалуйста… Еще один разок, и больше я никогда вас не попрошу.

— Никакого последнего раза! Сегодня и так слишком много собак, мне с ними не справиться. Для таких крабов у меня места нет.

Мне казалось, что Клод заплачет.

— По чести говоря, мистер Фиси, — сказал он, — я эти последние две недели вставал по утрам в шесть часов, делал ему пробежку, массаж и покупал бифштексы — поверьте, сейчас это абсолютно другой пес, нежели тот, что бежал здесь в последний раз.

Услышав «другой пес», мистер Фиси подпрыгнул, будто в него всадили шляпную булавку.

— Что такое! — закричал он. — Другой пес!

Могу поручиться, что Клод и здесь не потерял головы.

— Да нет же, мистер Фиси, я уж вам благодарен, что ни в чем таком меня не обвиняете. Вы прекрасно знаете, что я имел в виду совсем не это!

— Ну ладно, ладно. Но все равно ты можешь его забирать. Никакого смысла гонять таких медленных собак — забери его, будь добр, и не задерживай наше мероприятие.

Я, не отрываясь, глядел на Клода, Клод не сводил глаз с мистера Фиси, а тот уже оглядывался в ожидании следующей собаки. Из-под коричневой твидовой куртки у него виднелся желтый пуловер, и эта желтая полоска на груди, в сочетании с тощими, в крагах, ногами и манерой посматривать по сторонам, подергивая головой, делали его похожим на какую-то задорную птаху, к примеру на щегла.

Клод шагнул вперед. От такой вопиющей несправедливости лицо его начало помаленьку приобретать лиловый оттенок, а на шее заметно подергивался вверх-вниз кадык.

— Вот что я скажу, мистер Фиси: я абсолютно уверен, что этот пес стал лучше, и даю фунт против вашего, что он не придет последним. Вот так-то.

Мистер Фиси обернулся и неторопливо оглядел Клода.

— Ты чокнулся? — спросил он.

— Пари на фунт, ага… просто, чтобы доказать, что я прав.

Этот ход был опасен, он наверняка мог вызвать подозрения, но Клод знал, что это единственное, что оставалось делать. Последовало молчание, и мистер Фиси, нагнувшись, осмотрел собаку. Я заметил, как он неспешно обшаривал взглядом каждую пядь тела животного. Можно было лишь восхищаться его скрупулезностью и памятью, ведь этот самонадеянный коротышка и плут держал в голове характерные приметы нескольких сотен собак; и разных и похожих — но что-то в этом вызывало и страх: ему никогда не требовалось более одной маленькой наметки: небольшой шрам, плоский палец на лапе, впадинка под коленом чуть темнее по цвету… мистер Фиси ничего не забывал.

Итак, я наблюдал за тем, как он, наклонясь, осматривал Джеки. Лицо у него розовое и мясистое, рот маленький и сжат так плотно, будто не способен растянуться в улыбке, а глаза — словно два фотоаппаратика, резко сфокусированных на собаке.

— Что ж, — произнес он, выпрямляясь. — Пес, по крайней мере, тот же самый.

— Да уж я-то не сомневаюсь! — закричал Клод. — Вы меня Бог знает за кого принимаете, мистер Фиси…

— Принимаю за чокнутого, вот за кого. Но такой способ сделать лишний фунт меня привлекает. Верно ты уже забыл, как Янтарная молния в прошлый раз чуть не побил его, хотя и бежал на трех ногах?

— Тогда он еще был не в форме. Не получал бифштексов и массажа с тренировкой, это я делаю не так давно. Но послушайте, мистер Фиси, вы не должны впихнуть его в первую категорию только для того, чтобы выиграть пари. Сами знаете — это пес низшей категории.

Мистер Фиси рассмеялся, приоткрыв крошечный рот-пуговку, и вместе с ним развеселилась окружающая толпа.

— Послушай, — и он положил волосатую лапу на плечо Клоду. — Я своих собак знаю. Мне никаких махинаций и не нужно, чтобы выиграть этот фунт. Пес пойдет по низовой.

— Правильно, — сказал Клод. — Вот это пари! — Он отошел вместе с Джеки, и я присоединился к нему.

— Господи, Гордон, ну и досталось же мне!

— Еще бы.

— Но в список-то мы попали.

С трудом переведя дух, он принялся расхаживать туда-сюда быстрыми шажками, будто ему припекало подошвы.

Люди все еще проходили через ворота в поле, где к этому времени набралось не менее трехсот человек. Это были малоприятные личности: остроносые мужчины и женщины с грязноватыми лицами, бегающими глазами и плохими зубами — словно отбросы большого города, просочившиеся из прохудившейся канализации, образовали вонючую «лужицу» в верхней части поля. Там собрались все — жучки, мошенники, цыгане и прочая накипь и отребье. Некоторые с собаками, прочие без них. Собак этих держали на поводках из бечевки — жалких, с унылыми мордами псов, тощих и паршивых, с болячками на ляжках от спанья на досках, поседевших от старости, одурманенных или напиханных кашей, чтобы не выиграли ненароком. Некоторые ходили на негнущихся ногах — особенно один белый пес.

— Клод, почему вон тот, белый, так ходит?

— Который?

— Глянь вон туда…

— А, вижу, как же. Очень возможно, что он висел.

— Висел?

— Именно. Подвешивался на ремнях с болтающимися лапами на двадцать четыре часа.

— Боже правый, но зачем?

— Разумеется, чтобы бежал помедленнее. Кое-кто не признает порошки и стрэппинг, вот и подвешивают собак.

— Понятно.

— Или это, или же их обрабатывают наждачной бумагой, — добавил Клод. — Стирают кожу на лапах жестким наждаком, чтобы было больно во время бега.

— Да, все ясно.

…Были на поле и собаки побойчее, в лучшей форме, — те, что каждый день получают конину, а не свиные помои или сухари с капустной водой. Шерсть у них лоснилась, и поводок они тянули сильно, поскольку не были напичканы порошками, но, быть может, судьба у них еще хуже, ведь их ошейники будут стянуты на четыре лишних дырочки. «Только смотри, чтобы он мог дышать, Джок. Не задуши его совсем, не позволь ему свалиться посреди дистанции. Затягивай понемногу, по одной дырке за раз, пока не услышишь, что он похрипывает. Как увидишь, что рот у него откроется и дыхание потяжелеет — тогда в самый раз. Не жди, когда он выпучит глаза. Ты этого не допускай — ладно?»

— Отойдем-ка от толпы, Гордон. Здесь много собак, и Джеки волнуется, это не пойдет ему на пользу.

Мы поднялись вверх по склону, туда, где стояли автомобили, и принялись расхаживать взад-вперед, прогуливая Джеки. В некоторых авто сидели мужчины с собаками и угрюмо поглядывали на нас.

— Будь начеку, Гордон, нам не нужны неприятности.

— Хорошо, не беспокойся.

Те собаки, что находились в автомобилях, были лучшими: их придерживали там, подальше от посторонних глаз, и в нужный момент быстренько извлекали оттуда, чтобы под вымышленной кличкой занести в список и сразу же упрятать обратно — и так до последней минуты. Затем — прямо к дверцам, ведущим на дорожки, а после бегов снова в автомобили. Тогда ни один любопытный ублюдок не сможет подобраться к ним поближе. Можно представить себе слова некоего тренера, сказанные на большом стадионе: «Ладно, можешь взять, но не дай Бог, чтобы кто-то узнал его. Этого пса знают тысячи, поэтому тебе следует поостеречься. И это обойдется тебе в пятьдесят фунтов».

Эти собаки — очень быстрые бегуны, но их природная скорость не имеет значения, они все равно «получают иголку» — просто так, на всякий случай. Полтора кубика эфира подкожно, прямо в автомобиле, укол делается очень медленно. Это дает любому псу девять корпусов. Иногда берут кофеин в масляном растворе, это тоже подстегивает собак. Люди, сидящие в автомобилях, в этом деле доки, а некоторые из них знают и о том, как обращаться с виски. Но это внутривенно и потому не так просто, можно не попасть в вену. Упустишь вену, фокус не сработает — и что тогда?.. Так что вернее будет эфир, кофеин или камфора. «Не перехвати с дозой, Джок. Сколько она весит? Пятьдесят восемь фунтов? Ну ладно. Ты помнишь, о чем сказал нам тот парень? Минутку, я записал это на бумажку, вот она. Одна десятая кубического сантиметра на десять фунтов веса дает пять корпусов на трехстах ярдах. Погоди-ка, сейчас я прикину… О Господи, Джок, лучше уж ты сам. Увидишь — все будет нормально, никаких неприятностей, потому что я сам подбирал собак для этого забега. Это обошлось в десятку на карман старины Фиси. Выложил я ему эту поганую десятку и при этом говорю: это вам на день рождения, от чистого сердца. А Фиси в ответ: большое тебе спасибо, мой верный и добрый друг…»

Если же этим ребятам в авто понадобится придержать собаку, то в ход пойдет хлорбутал. Это штука удобная, поскольку можно дать ее предыдущим вечером, особенно чьей-то чужой собаке. Или же петидин. Может сгодиться и смесь петидина с гайоцином.

— Сегодня здесь полно господ определенной породы из доброй старой Англии, — заметил Клод.

— Это точно.

— Береги карманы, Гордон. Ты хорошо запрятал деньги?

Мы обошли сзади ряд автомобилей и направились между ними и изгородью, и тут я заметил, что Джеки насторожился и, натягивая повод и приседая на задних лапах, устремился вперед. Ярдах в тридцати от нас стояли двое; один из них держал желто-коричневую борзую, находящуюся в таком же волнении, как и Джеки. В руках у второго был мешок.

— Смотри, — прошептал Клод, — собаке дают потраву.

Из мешка на траву выкатился маленький белый кролик, пушистый и ручной: он встал на лапки и замер, будто нахохлившись, как это делают все кролики, при этом нос его очутился у самой земли. Испуганный кролик — надо же так внезапно шлепнуться на белый свет. Собака уже бесилась от возбуждения, она рвала поводок, рыла землю и, скуля, бросалась вперед. Кролик увидел собаку, втянул голову и застыл, будто парализованный страхом. Мужчина перехватил пса рукой за ошейник и тот, изгибаясь и подпрыгивая, попытался вырваться на свободу. Другой парень пнул кролика ногой, но того будто сковало на месте. Следующий пинок башмаком поддел кролика как футбольный мяч, он полетел кувырком, потом вскочил и запрыгал по траве прямо к собаке. Первый мужчина отпустил пса, и тот одним гигантским прыжком покрыл расстояние до кролика — послышался визг, негромкий, но долгий и мучительно пронзительный.

— Пожалуйте, — сказал Клод. — Это и есть потрава.

— Не уверен, что мне это понравилось.

— Мне тоже. Но это делают все, даже тренеры на больших стадионах. Я называю это варварством.

Мы пошли прочь, а внизу, у подножья холма, толпа все густела, и позади нее появился длинный ряд стендов, на которых красным, золотым и синим были написаны имена. Возле каждого стенда уже находился букмекер; все они стояли на перевернутых ящиках — в одной руке пачка нумерованных карточек, в другой — кусок мела, а позади разместились клерки с тетрадками и карандашами. Вскоре мы заметили, как к школьной доске, приколоченной ко вкопанному в землю столбу, подходит мистер Фиси.

— Записывают участников первого забега, — заметил Клод. — Живо, пошли!

Мы быстренько спустились с холма и присоединились к толпе. Мистер Фиси, сверяясь со своей мягкой записной книжкой, записывал на доску бегунов; толпа приумолкла и напряженно наблюдала за ним.


1. Салли
2. Трехфунтовый
3. Леди Улитка
4. Черная Пантера
5. Виски
6. Ракета


— Порядок, — прошептал Клод. — Первый забег! Четвертые воротца. Теперь слушай, Гордон: быстро дай мне пятерку — показать заводиле. — Клод чуть задыхался от волнения, вокруг носа и глаз у него вновь появилась знакомая беловатость, а подавая ему пятифунтовую бумажку, я заметил, что у него дрожит рука. Человек, работающий на педальном устройстве, все еще стоял в своем синем свитере на платформе и покуривал. Клод приблизился к платформе и встал под ней, глядя снизу вверх.

— Видишь пятерку? — тихонько спросил он, держа ее сложенной несколько раз в ладони.

Парень, скосив глаза, глянул на бумажку.

— Если будешь крутить в этом забеге как следует, приятель… Никакого фальстарта или торможений и крутить быстрее. Идет?

Заводила не шевельнулся, но едва заметно приподнял брови. Клод отвернулся.

— Теперь вот что, Гордон: деньги доставай понемножку, маленькими суммами, как я тебе говорил. Иди вдоль всего ряда и ставь везде помаленьку, чтобы не сбить цену. А я поведу Джеки на старт очень медленно, уж постараюсь — лишь бы дать тебе побольше времени, понял?