Эрик-Эмманюэль Шмитт
Месть и прощение
Серия «Азбука-бестселлер»
Éric-Emmanuel Schmitt
LA VENGEANCE DU PARDON
Copyright © Éditions Albin Michel – Paris 2017
© Г. Соловьева, перевод, 2018
© Н. Хотинская, перевод, 2018
© Р. Генкина, перевод, 2018
© М. Тайманова, перевод, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство АЗБУКА®
* * *
Сестры Барбарен
Попытайся мы представить рай земной в образе деревни, это было бы местечко под названием Сен-Сорлен.
На мощеных улочках, плавно сбегавших к реке, каждый фасад представал настоящим садом. Сиреневые фонарики глициний свисали вдоль верхних этажей, у самых окон пламенели герани, вьющийся виноград расцвечивал первый этаж, за скамейками плавилась наперстянка, а меж камней пробивались ландыши, чье благоухание затмевало малый размер.
У путников, проезжавших по Сен-Сорлен-ан-Бюж, складывалось впечатление, что здесь всегда царит месяц май. Буйство цветов превращало дома в опору для растений. Под наивно-синим небом на стенах домов праздновал победу заговор: розовые розы, пышные, распустившиеся, соперничающие со спелыми плодами; трепещущие и благоденствующие, играющие плотью лепестков, взывавшей к ласке или поцелуям; стыдливо багровеющие черные розы; гибкие суховатые красные; желтые розы, благоухающие душистым перцем; безмолвные оранжевые розы, лишенные запаха; белые розы, тревожные, эфемерные, разочарованные слишком быстро промелькнувшим расцветом, уже привядшие. Повсюду тощие, как нагрянувшие в город дикари, кусты шиповника с шероховатой листвой высовывали свои красноватые бутоны, из которых местные жители варили варенье. Фиолетовые гортензии, окаймлявшие мостки для стирки, были исполнены буржуазной респектабельности. Словом, цветочное безумие в Сен-Сорлен расплескивалось от церкви Святой Марии Магдалины до берега Роны.
По рыночной площади шествовала Лили Барбарен, пожилая дама, чье очарование было созвучно местным кокетливым улочкам. Улыбчивая, хрупкая, с нежным цветом лица, изящно очерченным носом и ясными глазами, она казалась олицетворением доброты. Если считать Сен-Сорлен раем, то Лили уж точно являлась идеальной бабушкой из домика в деревне, доброжелательной, всегда готовой помочь ближнему. Казалось, ее старость отступала перед любезностью, смешанной с альтруизмом. А меж тем жизнь должна была бы пробудить в ней ненависть, подвести к злопамятности. Разве не ее десятилетиями подвергали преследованиям? Разве не ее презирали, оскорбляли, предавали, ненавидели? И главное: разве не ей предстояло назавтра предстать перед судом за убийство?
Подобно тому как за идиллическим обликом деревни скрывался свой набор – злоба, ревность, преступления, за внешней свежестью и гладкостью лица пожилой дамы таился свой ад. Но переступила ли она его порог? Совершила ли непростительный поступок?
Ее обвинитель Фабьен Жербье, нахмурив брови, наблюдал за ней из своей мастерской по ремонту обуви. Грузный, высокий, темноглазый, он обрушивал свой молоток на подметки с яростью, которая на самом деле была адресована Лили Барбарен. Несмотря на возраст дамы, ее хрупкость и внешнюю безобидность, он считал недопустимым, что она пребывает на свободе, пользуясь снисходительностью сограждан. Именно он заподозрил ее, он сообщил о своих подозрениях жандармам и побудил полицию открыть уголовное дело, именно ему она была обязана электронным браслетом на щиколотке, ибо власти, проявляя терпимость, не стали заключать ее под стражу до того, как завершится слушание дела. Завтра Фабьен Жербье отправится на судебный процесс в Бург-ан-Бресс и будет присутствовать на спектакле «юстиция в действии». Завтра все наконец прояснится. Вот уже несколько недель жители Сен-Сорлен с удовольствием рассказывали приезжим или навестившим их друзьям историю Лили Барбарен. Точнее, историю сестер Барбарен, ведь, хотя теперь осталась только одна из сестер, невозможно было говорить об одной, не упомянув другую.
* * *
– Невероятно!
Сестры Барбарен появились на свет в один и тот же день.
Если первая вызвала восхищение, то явление второй, возникшей через полчаса между бедрами истощенной матери, возбудило недоумение, этого никто не предвидел. В то время врачи не слишком внимательно ощупывали своих пациентов, и лишь при родах узнавали пол и количество детей.
– Мадам Барбарен, их двое! Так вот что вы втайне готовили нам.
Две великолепные девочки!
Повитуха ликовала.
Невероятно похожие друг на друга от макушки и лазурных глаз до стиснутых пальчиков ног, сестрички Барбарен наполнили сердца родителей гордостью. Сотворение ребенка само по себе необычно, но рождение двух совершенно идентичных младенцев было почти чудом!
– Какая прелесть!
Изумленные присутствующие не обратили внимания ни на стремительность, с которой ребенок появился на свет, ни на негодующий визг, который испустила малышка, будто сердясь на взрослых, которые ее не желали и не ждали.
– А как вы их назовете?
Ту, что родилась на тридцать минут раньше, Барбарены не колеблясь нарекли Лили, как и было запланировано. С выбором имени для нежданной младшей вышла секундная заминка. В конце концов родители предложили имя Моисетта, ведь если бы родился мальчик, то его назвали бы Моисеем.
Лили и Моисетта… Все были поражены контрастом: первое имя звучало восхитительно и странно, второе закономерно вызывало тревогу. Это имя по умолчанию предвещало несчастную судьбу.
Первые четыре года Лили и Моисетта провели благополучно. Семейство Барбарен наслаждалось этим поразительным полным сходством; забавляясь, родители нарочно никогда не разлучали девочек, одевали их совершенно одинаково и называли близняшками.
Прежде чем заговорить на общепринятом языке, Лили и Моисетта общались на своем собственном: от одной к другой непрерывно перетекал невнятный лепет – этакая смесь жужжания и щебета, – столь же ясный для девочек, сколь невразумительный для окружающих.
– Как они отлично ладят! – нередко восклицали соседи, видя, что сестрички сообща ползают, играют, едят, спят, бегают и разговаривают между собой.
На самом деле если бы они присмотрелись получше, то поняли бы, что девочки не «общаются» в обычном смысле этого слова, ведь чтобы «общаться» – то есть выражать себя, слушать другого, отвечать – нужны двое. Лили и Моисетта росли бок о бок, не ощущая собственной разности. Очевидно, на заре жизни сестры вообще не ведали о своей двойственности, у них сформировалась единая личность с двумя телами, единый организм: четыре руки, четыре ноги, две пары губ и два рта. Когда одна начинала движение, другая его заканчивала. Как будто их навечно объединила невидимая плацента, они купались в гармонии, хранимые защитной оболочкой, пузырем, заполненным амниотической жидкостью, в спокойной среде с постоянной температурой, где малышки развивались, вибрируя в симпатическом резонансе.
Что за событие разрушило это убежище? Чей скальпель разделил близнецов?
В то утро, когда им исполнилось четыре года, родные вручили Лили синий пакет, а Моисетте – красный. Девчушки жадно вгляделись каждая в свой подарок, а затем склонились, чтобы посмотреть на тот, что получила сестра. Моисетта отбросила красный пакет и схватила синий, который понравился ей больше, Лили не возражала. Но тут вмешались родители:
– Нет! Синий – это для Лили, а красный – для Моисетты.
Они поменяли пакеты. Через пару секунд упрямица Моисетта вновь проделала то же самое.
– Моисетта, ты не поняла: твой пакет красный, а не синий.
Моисетта нахмурилась. Синий цвет нравился ей больше, чем красный, и она не могла взять в толк, отчего у нее забирают подарок. Она потянула пакет к себе.
Последовал легкий шлепок. Раздосадованная, она застыла в недоумении.
– Ну, девочки, открывайте ваши подарки!
Моисетта смотрела, как Лили развертывает лазурную бумагу и открывает картонную коробку с куклой.
– О-о! – протянули девочки в один голос.
Моисетта, как и ее старшая сестра, пришла в восхищение при виде лежавшего в коробке чудесного светловолосого создания в роскошном белом атласном платье.
– Какая красивая! – шепнула Лили.
– О да! – кивнула Моисетта.
Лили осторожно сняла пластиковую крышку, вынула куклу и поставила ее. Моисетта пристально наблюдала за этой сценой, будто участвуя в действиях сестры.
Потом Лили погладила золотые волосы куклы, и этот жест подбодрил Моисетту. Наконец Лили расцеловала розовые кукольные щечки, а Моисетта зарумянилась, будто поцелуи достались ей.
– Моисетта, а как же твой подарок?
Девочка лишь через десять секунд сообразила, что родители обращаются к ней. Они упорствовали:
– Тебе что, не интересно узнать, что там?
– Мне нравится кукла.
– Ты права, кукла очень красивая.
– Она мне нравится, – заявила Моисетта, прижимая к себе куклу.
– Да, но это кукла Лили!
Они вырвали у Моисетты игрушку и решительно вручили ее Лили:
– Держи, это твоя!
Моисетта, поразмыслив несколько мгновений, протянула раскрытую ладошку к Лили, и та отдала ей куклу. Родители встали между девочками. Пора было переходить к насильственным мерам.
– Ну все, хватит! Не надо всех путать. Оставь в покое подарок Лили. Разверни свой.
От этого угрожающего тона Моисетта непроизвольно заплакала.
– Вот дуреха! Тебе вручили подарок, а ты на него даже не взглянула. И к чему вся эта канитель…
Моисетта понимала лишь то, что больше не имеет права поступать, как ей вздумается. Лили кинулась к ней и обняла, заходясь в рыданиях. Успокаиваясь, Моисетта уронила еще несколько слезинок, потом оценила ситуацию: мать настойчиво протягивала ей красный пакет.
Нехотя покоряясь, Моисетта с замкнутым выражением на лице разорвала бумагу и извлекла великолепного медвежонка.
– О, какой красивый медвежонок! – воскликнули родители, стремясь подбодрить ее.
Моисетта посмотрела на него, наморщив лоб.
– Тебе нравится?
Обернувшись к сестре, которая с жадностью рассматривала медвежонка, девочка выдохнула:
– Да.
Чувствуя себя покинутой, она снова взяла куклу.
Сопротивление крепло. Взволнованные родители повысили голос, Моисетта расплакалась, Лили из солидарности тоже заревела.
– Нет, Лили, только не ты! Тебе не стоит ее поощрять! И не стоит вести себя так же глупо, как Моисетта.
Оскорбления прекратились, хлопнула дверь, и родители удалились, оставив всхлипывающих девочек на полу среди бумажных обрывков – безжизненных призраков подарков.
Этот день рождения рассек единство близнецов: у них возникло смутное понимание, что каждая существует сама по себе. В четыре года они родились заново, но на сей раз как двое. Две разные девочки. Лили и Моисетта.
Для Лили это была просто новая информация; для Моисетты – траур. Теперь она не только перестала быть сестрой, она оказалась в одиночестве. Более того, ее воспринимали хуже, чем прежде. Кто из нас в детстве не был поражен, внезапно обнаружив зазор между собой и прочим миром: ты вдруг осознавал, что существуешь в отрыве от остальных, ты другой, одинокое тело среди чужих, тело, в котором зреет уникальный интеллект. Сознание несправедливости…
Для одних это был проблеск во тьме, для других – лишение прав. Если для первых приподнималась завеса, то вторые попадали в каменный застенок. Одиночество – это царство, где одни восседают на троне, а другие пытаются на ощупь выйти за границы замкнутого пространства.
Осваивая окружающий мир, Лили испытывала радость, к тому же она исследовала его вместе с сестрой-близнецом! Но взъерошенной и недовольной Моисетте вселенная казалась негостеприимной, она заметила, что присутствие сестры уменьшает ее собственное влияние, размеры, превосходство… Так на пятом году жизни Лили получила сестру, а Моисетта – соперницу.
С этого самого дня для близнецов все стало совершенно иначе, хотя в деревне сестричек по-прежнему воспринимали как нечто единое.
В любых обстоятельствах – при появлении родителей, учителей, друзей – они рефлекторно объединялись. Стоило матери по возвращении домой обнаружить сломанную лампу, девчушки принимались дружно отнекиваться. «Это не я!» – громогласно заявляла Лили. «И не я!» – добавляла Моисетта. Ждать признания было бесполезно, никто не собирался выдавать виновника. Любое властное вторжение в их пространство лишь сплачивало сестер. В результате приходилось либо отменять наказание, либо наказывать обеих. Девочек не пугала ни угроза остаться без десерта, ни назначенные учительницей дополнительные занятия, ни то, что приятель, после их визита лишившийся шариков, больше не пригласит их к себе. Единство для них было куда важнее, чем гнев чужих или наказание. Они держались вместе.
И напротив, стоило им остаться одним, как блок начинал раскалываться. Если физически вся разница составляла килограмм – в пользу более упитанной Лили, то в психологическом плане их единство рассекали трещины.
Лили всегда брала инициативу на себя. Смелая, она выступала от имени обеих сестер-близнецов, в авангарде ей было комфортно, она назначала встречи, затевала игры, организовывала передвижения. Поскольку к людям обращалась именно она, они сразу проникались к ней расположением. И это спонтанное лидерство накладывало печать на привычки; от местных куда чаще можно было слышать о Лили или о близняшках, чем о Моисетте, некоторые ограничивались словом «другая», нередко забывая ее имя.
Моисетта, не подвергая сомнению этот вроде бы естественный порядок, следовала за старшей сестрой, сознавая однако, что находится в ее тени. Целых два года она все время старалась держаться рядом со столь необходимой ей сестрой, данной от рождения, сестрой, без которой она ощущала себя неполной. Это изрядно удручало беспечных и равнодушных взрослых, лишенных памяти. К тому же Лили всегда поддерживала Моисетту, когда та указывала, что к ней недостаточно внимательны, и всегда ее защищала.
Так как на Рождество или на день рождения они теперь получали разные подарки, девочки приняли такую стратегию: на людях они изображали радость, а как только все успокаивалось, приступали к перераспределению даров. Моисетта, вечно разочарованная своими подарками, требовала те, что достались Лили, и та без колебаний отдавала их, даже не обижаясь на то, что Моисетта потом отказывалась дать поиграть ими.
Но когда им стукнуло семь лет, их союз разрушила начальная школа. Более медлительной и менее точной, чем сестра, Моисетте учеба давалась труднее. Учителя обратили на это внимание родителей. Моисетта пришла в ярость: ее оценки соответствовали результатам последней трети класса и были не хуже, чем у остальных, они не привлекли бы внимания, если бы ее достижения не сравнивали с блестящими успехами сестры. Вполне обычная школьница, рядом с Лили она превращалась в посредственность! Это сравнение ей навязывали, и, молча проклиная более одаренную сестру, она, получая плохую отметку, привычно перекладывала вину на Лили.
К десяти годам наступило неизбежное: учительница предложила разлучить близнецов, поместив их в разные группы, соответственно уровню каждой. Она могла сколько угодно восхвалять преимущества разделения, суля расцвет их способностей, воспевая эффективность индивидуальной формы обучения, – Моисетта, потупившись, бросала на Лили обиженные взгляды.
И с этого момента она принялась совершать регулярные набеги на комнату сестры. Она портила ее книги, ломала карандаши, рвала рисунки, вырезала дырки на одежде. Но Лили молча приводила все в порядок, чинила, штопала, защищая младшую сестренку. Ей и в голову не приходило критиковать Моисетту, она была убеждена, что ту просто недооценивают.
Спокойно, обдуманно Лили препятствовала тому, чтобы раскрылись мелкие проделки сестры. Когда агрессивное поведение Моисетты причиняло ей страдания, Лили демонстрировала изобретательность и хладнокровие. Так, в день их первого причастия она спустилась в гостиную пораньше и переменила карточки на подарках, разложенных на столе, с тем чтобы в тот же вечер, в ночной тиши, после того как Моисетта заберет себе подарки, предназначенные сестре, обрести желанные вещицы.
В год, когда им исполнилось двенадцать, положение вновь изменилось.
Как-то утром Моисетта уставилась на Лили и заявила:
– У тебя расстроенный вид.
Оторопевшая Лили смерила ее взглядом.
– У тебя тоже, – заметила она.
Встав вдвоем перед зеркалом, они пришли к выводу: отражение свидетельствует, что их лица изменились.
Спустя неделю Моисетта задержала взгляд на бедрах Лили:
– Прекрати обжираться: ты так растолстела, что швы у тебя на юбке вот-вот лопнут.
– У тебя тоже.
И вновь зеркало подтвердило общую беду.
Как вражеская армия, гормоны тайно вторглись в их плоть и начали трансформировать ее. Не проходило ни одного утра, чтобы одна из них не подметила в другой какой-нибудь недостаток, а другая тотчас бы не обнаружила его у сестры: прыщик, вскочивший на кончике носа, выпирающие груди, пробивающиеся волоски, слишком жирные ягодицы, лоснящаяся кожа, новый запах… Сестры-близнецы покинули берега детства, чтобы направиться к континенту женщин, однако плавание совершалось в суровых океанских водах.
В облике сестры Лили с изумлением открывала свое новое тело. Моисетта терзалась, что сестра навязывает ей зрелище собственного упадка. Будто сутки напролет перед тобой стоит зеркало. Ей казалось, что творящееся с Лили безобразие постоянно напоминает о ее собственном уродстве. Короче, Лили повсюду преследовала Моисетту, демонстрируя свои недостатки, и в итоге та ее возненавидела.
Но как только эстрогены, на редкость вовремя, завершили колониальный захват и отшлифовали завершившееся превращение, сестры Барбарен оказались прелестными девушками. И та и другая.
Моисетта ликовала.
Прощай, рожденное школой неравенство, они снова стали одинаковыми!
Как ни парадоксально, первые влюбленности объединили их. Напуганные собственными желаниями, жаждущие воспользоваться свежеобретенной властью над мальчиками, увлеченные игрой в обольщение, они взяли за правило постоянно советоваться друг с другом. У них возникло ощущение тесного единства, скорее напоминавшего общность солдат, столкнувшихся с неведомой опасностью, чем истинную дружбу. Это братство по оружию сблизило их. Сестры рассказывали друг другу о первых опытах, о неудачах и успехах, так что Моисетта, более робкая, чем Лили, могла действовать смелее, учтя промахи старшей сестры, что доставляло ей большое удовольствие.
Они упивались, водя мальчишек за нос, подставляя вместо себя сестру, ради беглого поцелуя или романтической прогулки. В возрасте, когда девочки-подростки сторонятся представителей мужского пола, они гордились, укрощая свои порывы, одерживая верх над соперником.
Любили ли они друг друга? Лили явно обожала сестру, пеклась о ее благополучии, была счастлива, когда Моисетта чувствовала себя счастливой, и несчастна, когда та страдала. Младшая сестра так же, если не в большей степени, полагалась на нее. К телесной близости, связывавшей их с момента рождения, у Лили добавилась глубокая, серьезная привязанность.
В случае Моисетты речь шла скорее о привычке, чем о любви. Если она и чувствовала почти физическую потребность в том, чтобы Лили была рядом, то вовсе не приходила в отчаяние, когда у той что-то не ладилось. Она никогда не брала ответственность ни за себя, ни за них обеих; Лили не было места в ее мечтах о будущем, напротив, Моисетта порой даже радовалась, видя, что сестра оказалась в затруднительном положении.
– Познакомься, это Фабьен.
Полуденная жара, как в парилке. Лили взмахом руки указала Моисетте на темноволосого молодого человека с горящими глазами и накачанным торсом. Плечи его были развернуты назад, а ноги широко расставлены, будто он только соскочил с лошади. С тех пор как на прошлой неделе у подруги Лили познакомилась с Фабьеном, он не сходил у нее с языка, она не скрывала от сестры, что впервые влюбилась.
Непоседливая Моисетта, взволнованная вторжением «любви» в их жизнь, пристально разглядывая Фабьена, понимала реакцию Лили: высокий, стройный юноша, прекрасная осанка, несколько умерявшая дерзкий вид, вьющиеся волосы, чуть длиннее, чем следует, зеленые глаза с расширенными темными зрачками. Кажется, он был не в силах оторвать взгляд от девушек. Прочно стоящий на земле парень – не то идеальный жених, не то хулиган, сочные губы растянуты в веселой и жестокой усмешке.
Под его взглядом – ошеломленным столь полным сходством сестер, взглядом, исполненным желания, – Моисетта покраснела… Этому пареньку сестры Барбарен явно пришлись по вкусу. Моисетта потупилась. «Опасно!» – воскликнул внутренний голос. Сердце ее лихорадочно забилось, кулаки сжались, под мышками выступил пот, в панике ей казалось, что от бешеного напора крови могут лопнуть шейные вены.
Послеобеденное время они провели втроем, Моисетта предоставила Лили выбор развлечений: прогулка по саду, чай, какой именно чай, какие бисквиты, где именно устроить чаепитие… она, с ее детской робостью, оказалась отодвинутой на второй план, смех ее был лишь отзвуком смеха старшей сестры, она открывала рот лишь затем, чтобы подтвердить ее мнение. Смущенная присутствием юноши, она погрузилась в свои мысли, медленно впадая в сладострастное оцепенение. Ситуация представлялась ей неловкой. Отдавая себе отчет в том, что сестра все сильнее воспламеняется, она испытывала двойной перегрев: с одной стороны, она одобряла увлечение Лили, с другой – упрекала себя за то, что разделяет его. И, измученная этим напряжением, она с облегчением вздохнула, когда Фабьен наконец оставил их.
– Ну, что ты о нем думаешь? – взволнованно спросила Лили.
– То же, что и ты! – выдохнула Моисетта.
– Так я ему нравлюсь?
Моисетта вспомнила, как оживлялся Фабьен при взгляде на Лили.
– Ясное дело, нравишься!
Лили подпрыгнула от радости. Моисетта не сказала, что, по ее наблюдению, Фабьен с тем же горячим интересом поглядывал и на нее.
Лили вальсировала вокруг стола, когда Моисетта, озадаченно почесав в затылке, спросила:
– Это ведь прежде всего физическое влечение?
– Не только.
– Но все начинается со взгляда.
– Разумеется, со взгляда. Я ведь познакомилась с ним не по переписке.
– И не по телефону…
– Не по телефону! Да, Моисетта, ты права: первый взгляд пронзил нас током… А потом все остальное… конечно, все остальное…
Мечтательница Лили несколько раз с загадочным видом произнесла «все остальное».
Моисетта покачала головой: она не стала уточнять про «все остальное». В следующие два часа разговор свелся к клише, избитым фразам, старым шуточкам, смущенное молчание прерывалось чересчур громкими смешками; Моисетта все отчетливее сознавала, что не столько принимает участие в болтовне, сколько присутствует при сем. Фабьен выглядел бы вполне заурядным, грубоватым, приземленным типом, каких вокруг тысячи, если бы не бросающееся в глаза исступленное желание понравиться. Хотя он казался завзятым покорителем сердец, его интеллект существенно уступал в скорости похотливым глазкам.
Решив держать при себе свои наблюдения, Моисетта in petto
[1] поздравила себя с проницательностью, которой – явно! – недоставало ее влюбленной бедняжке-сестре.
Фабьен жил неподалеку, в Амберье, родители отправили его туда на два месяца школьных каникул. Он свободно распоряжался временем, гоняя по округе на дядином мопеде; так что он зачастил к Барбаренам.
Градус отношений Лили и Фабьена быстро повышался, как и столбик термометра, неуклонно ползший вверх этим знойным летом. В июле Лили объявила Моисетте, что не станет откладывать: скоро они с Фабьеном займутся любовью.
– Но вы ведь не женаты…
– Нет!
– И не помолвлены.
– Плевать мне на это.
– Прости, что?
– Пойми, Моисетта, конечно же, мне бы хотелось провести с Фабьеном всю жизнь, ведь я люблю его. Но откуда мне знать, что так и будет? «Всю жизнь…» – правда же, звучит абстрактно? И потом у нас только одно лето; в сентябре он вернется в Лион. Так что моя жизнь – это сейчас, а не завтра. Впрочем, не надо делать изумленные глаза, мы это сто раз обсуждали, замужество – не самое главное. Если я выйду замуж за Фабьена, тем лучше. Если нет, то мне хотя бы удастся переспать с ним.
Моисетта протестовала долго и пылко, сутками напролет. Конечно, в отличие от предыдущих поколений, она, как и Лили, ратовала за то, что девушки имеют право заниматься любовью до замужества, однако упрямая сила побуждала ее противостоять Лили, выдвигая доводы, чтобы укротить ее. Что за сила? Тысячеликий страх. Страх потерять сестру, страх оказаться на втором месте, опять стать «другой сестрой», близняшкой, вечно запаздывающей младшей, медлительной… тетехой, что ли! Удерживая сестру от объятий Фабьена, она боролась за себя, а не за Лили.
К середине августа она успокоилась, поскольку Лили больше не заговаривала о том, что собирается отдаться Фабьену, стоило упомянуть об этом, как она меняла тему. Моисетта торжествовала. Она сумела воспрепятствовать продвижению Лили. Пусть лучше в этом доме будут обитать две личинки, чем гусеница и бабочка.
Вечером пятнадцатого августа, когда все заснули после традиционного празднования Успения Девы Марии, сопровождавшегося обильными возлияниями, Моисетта вдруг услышала, что внизу, под домом, кто-то перешептывается.
Церковный колокол только что пробил полночь.
Взволнованная, она встала с постели и крадучись подошла к окну. На улице в красноватом свете луны она разглядела Лили, босую, с сандалиями в руке, и парня в куртке, восседавшего на мопеде. Перекинув ногу через багажник, Лили обхватила его торс, покорно прильнув к спине, и Фабьен, отталкиваясь ногами от мостовой, двинулся по инерции вниз по склону, собираясь дать газ лишь при выезде на региональное шоссе, пересекавшее деревню. Парочка бесшумно скользнула за угол на перекрестке; через несколько секунд донесся усиливающийся рокот мотора, который затем стих вдалеке…
Тишина свинцовым покровом накрыла темнеющий пейзаж.
Моисетта вздрогнула. Никогда еще ей не было так одиноко…
Куда же направились Фабьен и Лили? Этого она не знала. Зато подозревала, чем именно они собираются заняться… С крыши соседнего дома на нее уставились переливчатые кошачьи глаза. В ярости Моисетта прикусила костяшки пальцев. Стало быть, все последнее время сестра отмалчивалась лишь потому, что сделала свой выбор. Лили вдвойне поглумилась над сестрой: она ее не послушалась и посмела первой познать любовь.
– Ненавижу ее! Сильнее, чем когда-либо в жизни.
Моисетта представляла сестру под обнаженным телом Фабьена, который ритмично двигается, изгибая поясницу и поднимая ягодицы.
– Свинья! Просто свинья!
Эти слова со свистом вырвались из ее губ, потревоженная кошка вскочила, задрав хвост.
Моисетта отступила от окна во тьму спальни, в высоком зеркале гардероба она вдруг увидела свой нелепый силуэт: креветка в пижаме.
– Шлюха! – обозвала она сестру.
Обиженная кошка метнулась прочь по черепице крыши.
Наутро, так же как и в последующие дни, Моисетта безмолвно наблюдала за тем, как переменилась сестра. Величавая, как утренняя заря, Лили сияла – царственно, торжественно, излучаемый ею свет завораживал. Янтарное сияние лица, струившиеся жизненной силой волосы, землянично-алые губы, искрящиеся глаза – Лили, которая была прелестной юной девушкой, превратилась в прекрасную женщину. Лицо, постоянно светившееся улыбкой, словно многократно усиливало плавную широту движений: она не просто шла, а устремлялась вперед; останавливаясь, обретала загадочность сфинкса, возлежа на диване, источала пылкую чувственность, словно Афродита, позирующая для незримого скульптора. Лили будто слегка тревожило что-то, делал ее более волнующей, более изящной и роковой… Быть может, тайна сладострастия?
Моисетта перестала критиковать сестру, она слишком ей завидовала. Ей всего лишь хотелось снова стать похожей на нее.
Поэтому она держалась очень любезно, стремясь возобновить их диалог. Благодаря уступчивости, означавшей, что у нее нет возражений против того, что повторяется из ночи в ночь, Моисетта сделалась верной сообщницей Лили и сумела вернуть доверие сестры, жаждавшей излить чувства. Лили описала амбар, куда привозил ее Фабьен, свет звезд, падавший на их лица, трепет кожи, когда он снимал с нее одежду, сексуальную силу, пылавшую в глазах восхищенного возлюбленного, ее собственную эротическую притягательность, пробуждавшую и неспешные терпеливые ласки, и напористый штурм Фабьена, так же как ее нежность и страсть. Потом под нажимом Моисетты она подробно рассказала про их любовные утехи, как именно он ласкал ее, а она его, что нравится ей все больше и больше, от чего она сходит с ума, что еще вскоре собирается попробовать… Она описала, как преодолевала стыдливость, какой страх сковывал ее поначалу, а затем подталкивал к продолжению. Отвращение, которое она издавна испытывала при мысли о некоторых ласках, отвращение, таявшее во время любовных игр, сменялось собственной противоположностью – жаждой наслаждения, короче, отвращение было знаком девичества.
Околдованная этими рассказами, Моисетта, по сути, стала женщиной по доверенности, практически вернувшись к нераздельности их первых лет. А меж тем по ночам, когда Лили покидала дом на Фабьеновом мопеде, Моисетта в своей одинокой постели вновь принималась клясть сестру, порицать ее, отрекаться, входя в раж, чтобы затем свободно предаваться эротическим фантазиям.
Жизнь семьи Барбарен нарушило драматическое событие. Тридцать первого августа, когда семья сидела за ужином, в дверь постучался сосед и сообщил, что бабушка Гарсен при смерти и зовет дочь к себе.
Мадам Барбарен, в панике, решила немедля отправиться в местечко Монталье, расположенное в пятнадцати километрах к югу от деревни Сен-Сорлен. Ее муж спустился в гараж за машиной, чтобы отвезти супругу.
«Ситроен» с включенным мотором ждал у дома. Мадам Барбарен появилась на пороге, дочери следовали за ней. Она вдруг повернулась к Лили:
– Поедем со мной!
Та отступила в коридор.
– Я?
– Ты.
Лили, хоть и была удручена состоянием бабушки, вспомнила, что этой ночью, как обычно, должна встретиться с Фабьеном. Она с отчаянием посмотрела на Моисетту.
– Я?.. – повторила она.
– Поторапливайся! Живее! Обувайся.
– Ты взаправду? – пробормотала Лили.
– Да, надо будет подежурить возле бабушки.
– Но почему я, почему не Моисетта?
Мать, раздраженная, взволнованная, уже не выбирала выражений.
– Потому что бабушка тебя очень любит! – бросила она, садясь в машину.
Девочки вздрогнули. Моисетта отшатнулась к стене, если бы не перегородка, она бы просто упала. Как? Стало быть, обожаемая ею бабушка вовсе ее не любит! Она предпочитает Лили? И она тоже?
Лили, понимая, какой удар нанесен сестре, с жалостью смотрела на нее. Мать, заметив этот взгляд, осознала свою оплошность, но, вместо того чтобы извиниться, в гневе крикнула:
– Черт побери, достаточно! Кому говорят! Не стоит усложнять. Пора ехать. Лили, ты со мной. Моисетта, стереги дом. До завтра!
Она захлопнула дверцу машины. Лили через двадцать секунд юркнула на заднее сиденье. Машина рванула с места.
Моисетта застыла в дверях. Одна… опять одна… в стороне от семейных драм… От семейного тепла… Одна… Стереги дом… будто она цепной пес… Одна…
Решение пришло немедленно. Она поднялась в комнату Лили, заперлась в ванной, вымылась, собралась, подушилась ее духами и надела одно из платьев сестры.
Когда уже за полночь появился Фабьен, Моисетта переминалась с ноги на ногу, стоя у соседского подъезда, так же как это делала Лили. Она вскочила на багажное сиденье, взялась за талию Фабьена, прижалась к его спине, и они отъехали.
Через два часа в объятиях мужчины она стала женщиной. Из всего того, о чем говорила сестра, ей удалось распознать лишь часть. Поначалу она явно прикладывала слишком много стараний, чтобы что-то почувствовать, потом, во время последних объятий, она наконец расслабилась и получила эмоциональное потрясение.
Теперь они лежали, обнаженные, на спине, бок о бок, глядя на луну, что показалась в оконном люке на крыше. В ту ночь звезд высыпало на небе видимо-невидимо, они оба молчали, утомленные, стараясь восстановить дыхание.
Моисетта, поначалу пребывавшая в блаженном забытьи, по мере того как ее тело расслаблялось, а сердце обретало спокойный ритм, начала подозревать, что впереди ее ждет самое трудное: разговор. До сих пор они обменялись лишь несколькими невнятными репликами, пока ехали по деревне в ночи, потом сразу набросились друг на друга на импровизированном ложе из сена.
Не выдаст ли она себя, заговорив? Ей вдруг стало страшно.
Фабьен повернулся к ней, оперся на локоть, ласково провел рукой по ее бедру, разглядывая девушку.
Она смущенно улыбнулась. Он ответил улыбкой.
– Итак, Моисетта, тебе понравилось?
Она окаменела от испуга. Потом собралась с духом и выдала смешок, звучавший почти естественно:
– Ха-ха-ха… Почему ты назвал меня Моисеттой?
Уф! Ей удалось воспроизвести интонацию Лили: можно подумать, это спросила сестра, ошарашенная неожиданной забавной шуткой. Так что она повторила:
– Почему ты назвал меня Моисеттой?
– Потому что ты и есть Моисетта.
– В настоящий момент Моисетта, как обычно, спит в своей постели.
Язвительная усмешка Фабьена стала шире.
– Ты что, держишь меня за круглого идиота?
Моисетта дрогнула, но все же настойчиво повторила:
– Фабьен, ну скажи: почему ты назвал меня Моисеттой?
Фабьен преспокойно указал на пятна, темневшие на простыне:
– Девственность нельзя потерять дважды.
Моисетта позеленела. Пятна крови! В пылу соития она даже не ощутила, что у нее идет кровь.
– Что, прости?
– Эта кровь вон там, свежие пятна – откуда они?
В ужасе сообразив, о чем идет речь и что имеет в виду Фабьен, она села, обхватив колени руками и опустив голову, попыталась отмолчаться.
Но насмешник Фабьен продолжал настойчиво указывать на пятна. Затылок Моисетты налился свинцом, она не смела поднять глаза на Фабьена.
Он вновь заговорил, в ленивых интонациях сквозила чувственность:
– Сперва я что-то заподозрил, а потом получил доказательство.
– Когда?
Он пожал плечами и с саркастическим видом ткнул пальцем в темнеющие пятна:
– Да сразу.
– И ты не остановился?
– Как и ты…
В растерянности она повернулась к Фабьену. Он, прищурившись, расхохотался во все горло:
– Можем повторить, когда захочешь.
Моисетта сжалась. Ей совсем не нравился такой поворот. Все пошло наперекосяк.
Вскочив на ноги, она сгребла одежду и принялась поспешно одеваться. Фабьен, обнаженный, продолжал невозмутимо лежать.
Но когда она уже собралась уходить, он вдруг резко ухватил ее за щиколотки и рывком опустил на пол, подмяв под себя. Он заявил железным тоном:
– Я серьезно: можем повторить, когда захочешь.
– Но как? Ты ведь занимаешься этим с моей сестрой!
– Что – как?
– Как ты можешь ее обманывать?
– Да я-то смогу. Ты ведь смогла же.
Моисетта принялась отбиваться, пытаясь пнуть Фабьена.
– Ну ты и говнюк… Подонок! Пусти меня.
Восхищенный ее сопротивлением, он навалился на нее, зажал руки, лишив возможности двинуться. Его глаза в нескольких сантиметрах от лица Моисетты дико сверкали.
– Да вы только посмотрите на нее! И она будет учить меня морали! Уводит парня у сестры, да еще и возмущается!
– Пусти!
– Меня-то, по крайней мере, извиняет то, что я мог вас перепутать.
Она отвернула лицо, он резко разжал руки, скользнул вбок и с невозмутимым видом принялся одеваться.
Моисетта растирала запястья, заново переживая свое унижение.
Приведя себя в порядок, Фабьен, казалось, удивился, что она все еще лежит. Он протянул ей руку и любезно помог подняться, повторив:
– Где захочешь и когда захочешь.
Она выпрямилась, оставив реплику без ответа. Он с насмешкой добавил:
– И даже вместе с сестрой, если вас это заводит.
Моисетта поспешно выбралась из амбара. Он последовал за ней, закуривая на ходу.
Мопед мчался сквозь враждебную холодную ночь, а до Моисетты постепенно доходило, в какую ловушку она угодила. Что сказать сестре? Разумеется, ничего. Но Фабьен – что, если завтра он ей все откроет? Или проговорится? И как она будет оправдываться? Что…
Моисетта дрожала.
Какая несправедливость! Она испытала невероятные, фантастические ощущения, достигла вершин женственности и при этом не имела права наслаждаться пережитым из-за этой чертовой сестрицы! Сестра, вредина, помеха радости, вечное препятствие, кайфоломщица!
Пакостница Лили!
На въезде в деревню, где маячила цепочка фонарей, Фабьен заглушил мотор и ссадил Моисетту. Она встала перед ним. Ни взгляд, ни голос не выдавали ни малейшего колебания.
– Ты не скажешь ни слова моей сестре.
– Вот как?
– Ты не скажешь ей ни слова, или я тебя заложу.
– Что?
– Я объясню, мол, спустилась предупредить тебя, что Лили не сможет прийти на свидание из-за болезни бабушки, а ты схватил меня, увез и изнасиловал.
– О-ля-ля, как это правдоподобно звучит!
– Вполне, ведь ты сам признал, что тебе нравятся сестрички Барбарен. Так что тебе без разницы, та или другая…
Он поморщился.
Моисетта с ядовитой усмешкой продолжала:
– И как по-твоему, кому поверит Лили? Той, с кем неразлучна с первого мига жизни, ведь мы близнецы и тут ничего не изменишь, или дружку, о котором по осени забудет?
– Ну ты и…
Он побледнел.
Чувствуя, что победа близка, Моисетта нанесла завершающий удар:
– Впрочем, зачем тебе вообще ей рассказывать об этой ночи? Если она поверит твоим словам, то проникнется к тебе отвращением. Если поверит мне – проклянет. В любом случае для тебя все кончено, можешь не сомневаться.
Он опустил голову.
Моисетта победила.
Минуту они стояли неподвижно. Моисетта с пренебрежением смотрела на него, он стоял потупившись. Их тела еще хранили тепло объятий, а кожа – запах любовного возбуждения, их вновь тянуло друг к другу… Чудовищная жажда.
Он хрипло пробормотал:
– Ну ты и шлюха.
Она выдохнула:
– А ты тот еще подонок.
Он посмотрел на нее, и вдруг – они даже не поняли, как это произошло, – принялись страстно целоваться. Их языки сплетались и отталкивались, выскальзывали и вновь искали соприкосновения в яростном упоении. Он сжал ее ягодицы, и она испустила хриплый стон наслаждения. Пальцы Моисетты пытались нащупать сквозь ткань брюк его окрепший член.
Откуда-то с обочины дороги донеслось противное мяуканье. Ощутив, что теряет контроль над ситуацией, Моисетта, прервав поцелуй, уставилась на Фабьена и плюнула ему в лицо. Он ответил тем же.
Плевок попал ей на скулу, слюна стекла по щеке на шею, отдавшись спазмом где-то в животе. Внутренности Моисетты мгновенно скрутил сладостный спазм, как недавно в амбаре. Обезумев от этого ощущения, она развернулась и пустилась бегом, боясь, что сейчас, посреди шоссе, ее настигнет второй оргазм.
Уже у своего дома, заслышав звук удаляющегося мопеда, она замедлила бег и, прислонившись к стене, расплакалась, совершенно обескураженная. Моисетта пришла в отчаяние, не в силах понять, то ли она непоправимо несчастна, то ли невероятно счастлива.