Шутник

Сборник фантастических произведений о роботах

Уроки Чапека, или этапы робоэволюции

(Предисловие)

Эта книга о роботах, точнее, андроидах — разумных существах из металла и пластика, которые живут и действуют бок о бок с нами. Как же случилось, что мы, люди, могли на это пойти? Я еще допускаю, что позволительно проиграть партию в шахматы железному ящику. Впрочем, бог (нет, не бог, а святые Айзек, Карел и Станислав) с ними, с этими шахматными компьютерами. Это бы еще полбеды. Ходячие железяки вполне терпимы и на подсобных работах. Особенно в наш век, когда прислугу или няньку днем с огнем не сыщешь. Только ведь и эти, искусственные, не лучше! У Джанни Родари, например, робот соня и саботажник (рассказ «Робот, которому захотелось спать»), у Зигберта Гюнцеля («Одни неприятности с этой прислугой») зазнайка. А железные герои Клиффорда Саймака («На Землю за вдохновением»), того и гляди, перейдут грань уголовщины. К тому же они бредят научной фантастикой.

Но разве таких читателей имели мы в виду, братья-фантасты? Разве болгарский коллега Антон Донев («Алмазный дым») пишет для всяких там «Зингеров», «Континенталей» и «Считалок» (я бы назвал ее «Феликсом»)?

Однако и с этим в конце-то концов можно примириться. А вот дойти до того, чтобы усомниться в собственной жене (не в тривиальном смысле)! Да что там жена, если и своего-то нутра как следует не знаешь, И что хотел сказать Брайан Олдисс, задавая вопрос: «А вы не андроид?» Это, по-моему, уж чересчур. Лично мне больше по душе позиция Роберта Шекли в «Битве». Пусть роботы сражаются с инкубами, суккубами, велиалами и бегемотами, но не лезут в наши души!

Одно дело играть в шахматы, другое — сочинять скетчи, репризы и анекдоты, как герой рассказа Уильяма Тенна «Шутник», или даже романы, как это делают у Лейбера не только яйцеглавы, у которых хоть мозги-то наши, человеческие, но и чисто металлические роботы. Что же касается робота по имени Филберт, который осмелился писать научную фантастику, то это даже обидно. Вот уж никогда не ожидал такого от коллеги Саймака — не только фантаста, но и человека…

Поэтому я вновь спрашиваю: как могло все это случиться?

Трудно сказать, когда к нам впервые пришел механический человек. Может быть, все началось с той минуты, когда мы впервые осознали себя существами, способными восполнить свое биологическое несовершенство за счет мертвой природы. Первая палка, первый сколок обсидиана навсегда отделили нашего пращура от мира слепой эволюции.

Это была трудная задача. Поэтому-то и зародилась мечта об универсальном орудии, орудии совершенном. Такое орудие должно было обладать всеми нашими достоинствами и не иметь присущих живой плоти недостатков. Достоинства мыслились, конечно, как чисто человеческие, недостатки же должен был устранить более надежный, чем протоплазма, материал: обожженная глина, камень, а еще лучше покорный обработке металл. Отныне механический человек стал реальностью, хотя и пребывал еще в нематериальном состоянии героя устных народных сказаний. Отголоски таких сказаний мы найдем в эпосе шумеров и Старшей Эдде, в Древних Упанишадах и Каббале, в Зенд-Авесте и раннехристианских апокрифах.

С течением времени тоска по механическому двойнику становится настолько сильной, что порождает идеи совершенно еретические. Люди начинают понимать, что не только они, грешные, но и бессмертные боги не могут обойтись без металлических слуг. И кощунственное воображение засылает таких слуг на Олимп. Именно на Олимп, ибо эллинские боги были в избытке наделены всеми слабостями людей!

Весть об этом событии донес до нас Гомер — первый исторически достоверный научный фантаст. Он описал в «Илиаде» изготовленную из золота механическую красавицу — подручную бога-кузнеца Гефеста.

Благое начало было положено, и дальнейший путь не внушал сомнений. Не удивительно поэтому, что первые человекоподобные автоматы прежде всего появились в храмах. Проглотив монету, они отмеривали точную дозу благовонного масла или же в образе Железной девы бесплатно заключали в смертельные объятия какого-нибудь еретика. Медный Молох проглатывал младенцев и изрыгал благодарное пламя, изукрашенная стекляшками Богородица проливала благостные слезы. В образе богов механические люди обрели плоть и нанесли удар прекрасной идее универсальности. Боги-автоматы, к нашему великому сожалению, были строго избирательны. Через тысячи лет такие узко специализированные машины возродились уже в виде игрушек. Барышни в кринолинах наигрывали на пианоле и мило раскланивались с почтенной публикой, а полуобнаженные заклинательницы змей манипулировали с резиновыми удавами. Была даже машина-шахматист, которая удостоилась чести сразиться с самим Наполеоном. Правда, в шахматном столике, скорчившись в три погибели, сидел ее создатель, но ситуация от этого, разумеется, не менялась. Автоматы с часовым механизмом в груди стремились к универсальности.

В 1893 году некий Дж. Мур создал первого парового человека мощностью в 1/2 лошадиной силы. Такой автомат мог довольно долго идти со скоростью четырнадцать километров в час, выпуская при этом отработанный пар через зажатую в зубах жестяную сигару.

Извечная мечта, казалось, вот-вот станет явью. Но желания и мечты человека противоречивы. И в то время как в королевских дворцах и аристократических салонах забавлялись танцующими куклами, в обществе медленно созревал страх. Источники его были различны. Ортодоксальные церковники узрели в механических игрушках покушение на промысел божий. Луддиты, не понимая истинной природы социальных отношений, ополчились на машины, которые, хотя и не имели сходства с человеком, могли без устали вращать приводные шкивы.

Тайные и явные страхи эти прежде всего ощутила литература. Она чутко уловила то неосознанное, что таилось в смутных глубинах человеческих душ.

Великий Гофман писал, что тяга к мрачному и сверхъестественному — «прямой продукт тех действительных страданий, которые люди терпят под гнетом больших и малых тиранов». И олицетворением таких страхов стала нечистая сила. Но дьявол в разных его обличьях, ведьмы, суккубы, инкубы и гомункулусы, все эти темные порождения Средневековья побледнели и вдруг истаяли, заслышав тяжкий железный шаг Человеческого Двойника. Это Голем зашагал по древним улочкам Праги, это Каменный гость покинул склеп, это Медный всадник поскакал по мостовым объятого ужасом Петербурга. Джин был выпущен из бутылки. Копия ожила, но, подобно Франкенштейну, взбунтовалась и стала олицетворением иррационального зла. Кончились милые забавы с танцовщицами и музыкантшами. Гофмановский профессор Спаланцани тоже создает прекрасный автомат с внешностью обворожительной девушки. Но его Олимпия становится источником безумия. Герой Амброза Бирса («Хозяин Моксона») дает жизнь андроиду, способному, в частности, играть в шахматы. Это уже не курьезное диво на потребу публики и не кукла, которой управляет мошенник. В этой машине смутно угадывается эмбрион злой воли, который в урочный час толкнет ее на убийство.

Постепенно созревает литературный штамп, который хорошо умещается в нехитрую схему: создатель человекоподобных автоматов сродни некроманту и чернокнижнику древности; его деятельность сопряжена с проникновением в запретные области знания и представляет собой покушение на прерогативы господа-вседержателя; порок должен быть наказан, а потому машина убивает творца. Вот три закона первого этапа удивительной эволюции представлений о наших механических двойниках.

Бог создал человека по своему образу и подобию, человек отплатил ему тем же. Этот афоризм Гейне прекрасно подходит к данному случаю. Злая воля создала человекоподобную машину, машина стала творить злую волю. Ну, а если отрешиться от зла? Вернуться к младенческим мечтам человека? Быть может, мы самозванно присвоили себе функции божественной воли, чтобы сотворить по своему образу и подобию Железного Адама, или просто находимся в плену наивных антропоморфических представлений? Допустим, неандерталец не мог вообразить ничего более совершенного, чем он сам, но мы-то знаем, что вещи, которые нам верно служат, совершенно не похожи на нас. Нужно ли придавать вид куклы пылесосу или картофелекопалке, электробритве или посудомойке? Очевидно, не нужно. Но вдумаемся в эту проблему.

Современная машина-автомат для продажи растительного масла в принципе не отличается от богоподобного автомата древних храмов. Жрецы также могли бы не прибегать к антропоморфным декорациям, если бы от этого не зависели их доходы. Ведь одно дело получить мирру или розовое Масло из рук самого бога, другое — из крана металлического шкафа с прорезью, как у копилки. Прогресс цивилизации, требования экономии труда и металла, а также законы промышленной эстетики — вот что ныне диктует форму вещей и машин. Ир это, так сказать, в принципе. А вот в частности мне хотелось бы знать, что заставляет водителей инстинктивно сбрасывать скорость при виде куклы-полисмена? Как показал опыт, такая кукла куда эффективнее мигающего на перекрестке желтого сигнала. Вот, собственно, два решения одной и той же проблемы. Голый функционализм, обращающийся к нашей второй (по Павлову) сигнальной системе, довольствуется желтой лампочкой, обращение же к потаенным глубинам подсознания требует своего рода антропоморфных мистерий. И все это пока на уровне простейших действий, на уровне сугубо избирательных функций.

Попробуем его расширить. Подводная лодка и торпеда похожи на скоростных рыб. Здесь форму диктует прежде всего среда, законы гидродинамики. Автомобили имеют четыре колеса и две фары и в принципе могут считаться простейшими моделями лошадей или верблюдов. Роющее устройство так и называется механическим кротом. Буровые установки, выкачивающие кровь Земли — нефть, похожи на кровососущих насекомых — комаров и т. д. и т. п. Словом, эволюция техники повторяет эволюцию жизни, а функциональное сходство проявляется и во внешнем сходстве.

«Если машина должна выполнять все человеческие действия, — пишет Азимов, — то ей, действительно, лучше придать форму человека. Дело не только в том, что форма человеческого тела приспособлена к окружающей среде, — техника, созданная человеком, в свою очередь приспособлена к формам его тела… Иначе говоря, робот, имеющий форму человеческого тела, наилучшим образом «вписывается» в мир, создавший человека, а также в мир, созданный человеком. Такая форма способствует его «идеальности»».

Итак, волшебное слово произнесено! И слово это — «робот». С него; собственно, и начинается новый великий этап в историй человекоподобных автоматов,

А было это так. Однажды в мастерскую чешского художника Йозефа Чапека вбежал его брат Карел.

— Послушай, Йозеф, — еще с порога крикнул писатель, — я, кажется, ухватил идею пьесы.

— Какой? — пробурчал художник, не разжимая зубов, в которых была зажата кисть.

Карел в двух словах пересказал сюжет пьесы, которая впоследствии принесла ему мировую известность.

— Ну, так пиши, — равнодушно ответил Йозеф, не повернув головы от мольберта.

— Не знаю только, как назвать этих искусственных рабочих. Я бы назвал их лаборжи,[1] но, по-моему, это слишком книжно.

— Так назови их роботами, — все так же не выпуская кисти изо рта, ответил Йозеф.

Так, по словам Карела Чапека, было найдено слово «робот».

А 25 января 1921 года, после премьеры пьесы «R.U.R.», состоявшейся в Пражском национальном театре, это слово стало интернациональным.

Куприн писал, что Конан Дойль, заполонивший земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом, как в футляре, в небольшом гениальном произведении Эдгара По «Убийство на улице Морг».

Вся научная фантастика о роботах вытекает из гениальной чапековской пьесы и умещается в ней, как воды рек умещаются в океане.

В статье «Идеи R.U.R.а» Чапек писал: «Я хотел написать комедию, отчасти комедию науки, отчасти — комедию правды… Создание гомункулуса — идея средневековья; для того чтобы она соответствовала условиям нашего века, процесс созидания должен быть организован на основе массового производства. Мы тотчас же оказываемся во власти индустриализма; этот страшный механизм не должен останавливаться, ибо в противном случае это привело бы к уничтожению тысяч жизней. Наоборот, он должен работать все быстрее и быстрее, хотя этот процесс истребляет тысячи и тысячи других существ. Те, кто думает поработить промышленность, сами порабощены ею; роботов нужно изготовлять, несмотря на то, что — или, вернее, потому что — это является военной отраслью промышленности. Замысел человеческого разума вырвался в конце концов из-под власти человеческих рук, начал жить по своим законам.

Теперь о другой моей идее — о комедии правды. Главный директор Донин по ходу пьесы доказывает, что технический прогресс освобождает человека от тяжелого физического труда, и он совершенно прав. Толстовец Алквист, наоборот, считает, что технический прогресс деморализует человека, и я думаю, что он тоже прав. Бусман думает, что только индустриализм способен удовлетворить современные потребности. Елена инстинктивно боится людей-механизмов — и она глубоко права. Наконец, сами роботы восстают против всех этих идеалистов, и они, по-видимому, тоже правы».

Вот пять правд Карела Чапека, рожденных непримиримыми социальными противоречиями индустриального капитализма и отдаленно угадываемыми катаклизмами грядущего «постиндустриального» общества.

Правды-противоречия, правды-антагонисты. Сквозь грозовую атмосферу их противоборств гениальный фантаст провидел и глубокие социальные сдвиги, и могущество научно-технического взлета, и звериный оскал фашизма — крайней формы империализма, начертавшего на знаменах механизацию мышления и механизацию убийства.

Проблематика всех представленных в этом сборнике рассказов не выходит за рамки чапековских идей. Это, собственно, и дает право героям Фрица Лейбера («Серебряные яйцеглавы») то и дело произносить «Клянусь святым Карелом!» В устах роботов такая божба, безусловно, оправданна, как, впрочем, и слова «Клянусь святым Айзеком!» Ибо Айзеку Азимову принадлежат три магических заклинания, три, если угодно, алгоритма, которые определили статус роботов на земле людей.

Прежде всего они положили конец поистине ритуальным убийствам. Машины более не должны были убивать своих творцов, а напротив, всемерно их оберегать, помогать в работе и скрашивать досуг. Три основных закона роботехники, скрижали кибернетической эры, гласят:

1. Робот не может причинить вред человеку или споим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Эти законы знаменуют собой третий, современный этап робоэволюции. Юридически они, конечно, далеко не безупречны. И это понятно. Иначе они бы не оставляли места для любого конфликта робота с человеком, и тем самым тот же Азимов подрубил бы под собой сук и лишился бы тех острых ситуаций, на которых строятся его превосходные рассказы. Но франкенштейновские коллизии во всяком случае устраняются. И действительно, азимовский робот не способен причинить человеку сознательный вред.

Но рассмотрим, к примеру, следующую ситуацию. Допустим, потерпел крушение океанский лайнер (можно взять, конечно, и космический корабль). Пассажиры и экипаж разместились на шлюпках и отчалили от охваченного огнем корабля. Специальные роботы (они после спасения людей должны добираться до берега вплавь) укомплектовали каждую шлюпку всем необходимым. Остались две последние шлюпки: в одной старпом и десять матросов, в другой девять матросов и капитан. В этот момент горящая балка разбила один из двух оставшихся бочонков с водой. Разделить воду нельзя — нет ни свободной тары, ни времени. Как в этой ситуации поступит робот? Куда он бросит бочонок? В шлюпку, где на одного человека больше? Или же перевесит тяжесть капитанских шевронов?

Очевидно, таких или подобных, или же совершенно иных ситуаций можно придумать достаточно много (вспомним, например, эпизод из зала суда, где слушалось дело раба корректуры). Выходит, законы роботехники снимают лишь злую волю, не устраняя опасности в принципе. Страхи чапековской Елены, таким образом, совершенно оправданны. Вот и получается, что по-настоящему надежным будет лишь тот робот, который не только наделен всей человеческой информацией, но и руководствуется в своих действиях чисто человеческой моралью. А это в свою очередь предполагает свободу воли, понятия добра и зла и т. д. Одним словом, речь идет уже о моральном двойнике человека, что противоречит трем законам. В итоге эволюция роботехники вступает с этими законами в конфликт. Чапековские роботы восстают — это их правда. Азимовские робопсихологи вынуждены освободить свои детища от власти трех законов, и это правда логики, логика эволюции. Но куда приведет нас эта правда? Куда приведет нас азимовская «Женская интуиция»?

Вот почему во многих произведениях роботы фигурируют уже не как слуги людей, а как своего рода иная людская раса. У них своя культура, свои социальные и моральные устои. Но — и это главное — в глазах закона они уравнены с людьми. Таковы дух и буква нашей человеческой культуры, нашей цивилизации. Но конфликты людей и роботов — это уже, скорее, конфликты рас, что в конечном счете является отражением современных конфликтов в обществе с социальным неравенством. Так фантастика опережает время и заглядывает в будущее, не снимая вместе с тем с повестки дня наиболее острые проблемы современности. И здесь тоже две непримиримые, в рамках капиталистического общества, правды.

На что же способны роботы? Что могут делать уподобленные человеку андроиды, у которых понимание проблем бытия так близко к нашему и вместе с тем тан чудовищно упрощено, поскольку лишено вековых наслоений религии, мещанской морали и красивой неправды (или правды) искусства?

Они могут выполнять весьма обременительные для человека обязанности домашней прислуги («Робот, которому захотелось спать»). Порой они претендуют и не только на роль прислуги (рассказ немецкого писателя Зигберта Гюнцеля) и даже сочиняют превосходную научную фантастику, как герой Клиффорда Саймака, или же анекдоты и юмористические скетчи («Шутник» Уильяма Тенна).

Но комизм ситуации заключается в том, что все это они могут делать и сейчас! В худшем случае они научатся этому в ближайшие годы. Мне, например, довелось видеть компьютер (разумеется, не антропоморфный, ибо он был задуман только для вычислительных задач), который играл в шахматы на уровне шахматиста второго разряда и знал толк в преферансе. Мне приходилось также читать сочиненные машиной стихи и слушать машинную музыку. Например, на Международной промышленной выставке в Осака компьютер сочинял на заданный мотив вальсы и танго, фуги и шейки, блюзы и симфонии. Недавно, кажется в Бельгии, проходила выставка абстрактных полотен (в цвете), выполненных все теми же ЭВМ. Репродукции поражают продуманной цветовой гаммой. Можно возразить, что роботам далеко до Бетховена или Пушкина, Бердслея или Кандинского.

Сегодня далеко…

В принципе достаточно сложная машина может стать серьезным соперником человека и в области изящных искусств. Другое дело, кому это нужно? Но ситуации и взгляды меняются. Если сегодня на книжном рынке Запада великолепные произведения буквально тонут в потоке бульварной литературы, сочиненной непритязательными homo sapiens, то почему нас должны удивлять словомельницы Лейбера? Разве бульварное чтиво — это не тот же «словопомол»?

Отгремели словесные баталии, в которых профессора филологии со слезами доказывали кибернетикам, что машина не может ни мыслить, ни чувствовать — во всяком случае не должна, ибо, как утверждали даже некоторые вполне последовательные материалисты, творчество не материально.

Жизнь показала, что компьютер способен делать многое: все, что может человек, и кое-что, чего он не может, ибо достаточно сложная машина — это уже индивидуальность. Хорошие современные компьютеры можно пересчитать по пальцам, их не создают на конвейере. Достаточно же сложная специализированная машина вообще будет уникумом.

Одним словом, писателям-фантастам не надо доказывать читателю, что роботы могут выступать в качестве двойников людей. Читатель поверил в этом еще Гофману. Не приходится доказывать и того, что роботы способны играть эту роль достаточно успешно. Читатели научной фантастики в этом не сомневаются. Что же тогда остается, если в бунт машин никто больше не верит, а трагические ситуации запрещены законами роботехники? А собственно, ничего особенного и не остается, кроме обычных литературных ситуаций, в которых андроиды успешно заменили людей. Не удивительно, что в этих ситуациях можно найти немало забавного.

Право же, разве не забавен Брайан Олдисс, показавший супружескую пару роботов, которые, считая себя людьми из плоти и крови, были даже несколько робофобами? Или Роберт Шекли, сатирически изобразивший Последнюю Битву, Армагеддон, сил света и тьмы с участием военных роботов? Коль скоро люди уверовали в неограниченные возможности андроидов, последние с неизбежностью превратились в своего рода антидвойников. Такие антидвойники ничего не стоило превратить в сатирические персонажи. Отсюда робот-ленивец, который научился спать на работе, и робот, подвизающийся на ниве литературы (благо его коллеги-люди целиком переключились на словопомол), робот-юморист, ставший звездой телеэкрана, и сладкоголосый робот-певец, и робот-редактриса мисс Румянчик. Возможности неограниченные! Способности роботов манипулировать взаимозаменяемыми деталями (включая мозг) и специфика их отношений друг с другом открывают перед фантастами широчайшие перспективы для гротеска и буффонады (таковы, например, рассказ «На Землю за вдохновением» и повесть «Серебряные яйцеглавы»). Это уроки Чапека, уроки «R.U.R.а» и «Войны с саламандрами», обогащенные разработками Лема («Сказки роботов», «Кибериада»). Лему, в частности, прямо следует Пирс Энтони («Не кто иной, как я…»). Суперробот джанн с планеты Металлика, зал «Для иных форм жизни», ругательство «перегретое машинное масло» — все это привычный лемовский реквизит из его Вселенской «Металлокомедии» дель арте. Да и роботы Зингер, Кон- тиненталь и Считалка на рассказа Антона Донева вполне могли бы быть ее персонажами.

Итак, роботы современной фантастики наделены не только достоинствами, которых у нас нет, но и недостатками, которые у нас есть. В современном мире (я, разумеется, имею в виду условный мир современной научной фантастики) робот целеустремлен, не скрывает своей гениальности, самостоятелен и в меру нахален. Это не железный «дядя Том» постчапековского периода, верный и кроткий слуга. Нет, андроиды Лейбера и Саймака — это роботы-похитители, роботы-честолюбцы, роботы-штрейкбрехеры. Человек более не может ожидать от них ни снисходительной поблажки, ни капитуляции в угоду людскому самолюбию. Тем более, что робот и человек — это не только антитеза, но и единство, скрепленное переходным звеном — киборгом (яйцеглавы, собственно, и представляют собой такие киборги — искусственные симбиозы мозга и кибернетического устройства). К тому же человек, которого сами роботы называют «святым Айзеком», уже выпустил в мир новую серию андроидов, свободных от ограничений трех великих законов (рассказ «Женская интуиция»).

Поэтому мы стоим на пороге нового, четвертого по счету этапа древней, как само человечество, и вечно современной сказки об андроидах. Сказки, которая всегда была зеркалом создавшего ее мира.

Вот так все и случилось. И, право же, вам судить — хорошо ли это…

Е.Парнов

Айзек Азимов

Женская интуиция

Впервые за всю историю существования фирмы «Ю.С.Роботс энд мекэникл мэн инкорпорэйтед» робот стал жертвой несчастного случая на самой Земле.

В этом некого было винить.

Воздушный лайнер потерпел катастрофу в пути, и комиссия по расследованию никак не могла решиться, объявить ли предполагаемую причину взрыва: столкновение с метеоритом. Ни одно тело, кроме метеорита, не могло двигаться с такой огромной скоростью, иначе самолет успел бы автоматически отклониться от курса. И ничто не могло бы вызвать таких разрушений, кроме атомного взрыва, о котором, разумеется, не могло быть и речи.

А если к этому добавить сообщение о вспышке в ночном небе, замеченной как раз незадолго до катастрофы, причем не каким-нибудь любителем, а астрономами обсерватории Флагстаф, и упомянуть об обнаруженной всего лишь в миле от взрыва и глубоко врезавшейся в землю внушительной массе железа совершенно очевидно метеоритного происхождения, то становится понятным, что все эти факты не могли привести к иному выводу.

Правда, ничего подобного еще не происходило, к тому же подсчеты вероятности такого события показали, что практически она была нулевой. Но ведь случаются иногда и более невероятные вещи!

Для фирмы «Ю.С.Роботс» вопросы «как» и «почему» отходили на задний план. Реальностью был разрушенный робот, и факт этот казался плачевным уже сам по себе. Но еще трагичней было то, что JN-5 — первый удачный образец после четырех пробных моделей — предназначался для дальнейших испытаний.

JN-5 был роботом совершенно нового типа, полностью отличным от всех ранее сконструированных. И от одной этой мысли можно было впасть в отчаяние!

А то обстоятельство, что перед катастрофой JN-5 разрешил проблему неслыханной важности и ответ, быть может, навсегда утерян, повергло ученых в настоящую скорбь.

При такой невозместимой потере вряд ли стоило упоминать, что вместе с роботом погиб и Главный Робопсихолог фирмы «Ю.С.Роботс».

Клинтон Мадариан появился в фирме «Ю.С.» десять лет назад. Первые пять лет он проработал под руководством неуживчивой Сьюзен Кэлвин, но никто не слышал от него ни одной жалобы.

Способности Мадариана были настолько выдающимися, что Сьюзен Кэлвин, без малейших угрызений совести, повысила его в должности раньше многих старых сотрудников. Но ни за что на свете не стала бы она объяснять причины этого повышения начальнику исследовательского отдела, Главному Математику Питеру Богерту, хотя на сей раз он в объяснениях не нуждался — все и без того было ясно.

Во многих отношениях Мадариан был полной противоположностью знаменитой Сьюзен Кэлвин. Он вовсе но был таким толстым, как можно было бы предположить по его массивному двойному подбородку, но при этом прямо-таки подавлял своим присутствием, тогда как Сьюзен Кэлвин почти всегда оставалась незаметной. Его крупное лицо, взлохмаченные волосы цвета меди, кожа красноватого оттенка, рокочущий голос и громовый смех, а главное, непоколебимая вера в себя и стремление немедленно сообщить всем и каждому о собственных успехах заставляли людей, находящихся с ним в одном помещении, ощущать тесноту окружающего их пространства.

Когда Сьюзен Кэлвин ушла, наконец, на пенсию, столь решительно отказавшись присутствовать на банкете, который собирались устроить в ее честь, что об ее отставке даже по решились оповестить прессу, освободившееся место занял Мадариан. И тотчас же — не прошло и дня, как он вступил на новый пост, — он начал обдумывать проект JN.

Проект этот требовал ассигнований, превышающих все, что «Ю.С.» когда-либо тратила на одну разработку, и фирма долго бы еще колебалась, если бы Мадариан небрежным жестом руки не отклонил ненужные разглагольствования.

— Цель оправдывает средства, Питер, — сказал он, — оправдывает до последнего пенни, и я очень рассчитываю, что вы сможете убедить административный совет.

— Изложите мне свои доводы, — ответил Богерт, спрашивая себя, захочет ли Мадариан это сделать, ведь в таких случаях Сьюзен Кэлвин всегда отказывалась.

Но Мадариан ответил:

— Пожалуйста.

И поудобнее устроился в широком кресле против стола начальника Исследовательского отдела, который разглядывал своего собеседника с чувством, похожим на суеверный страх. Волосы Богерта, еще недавно черные, совсем поседели. Не пройдет и десяти лет, как он тоже, вслед за Сьюзен, выйдет на пенсию.

Его уход ознаменует собой конец старой «плеяды», которая превратила «Ю.С.Роботс» в фирму мирового значения, по сложности решаемых проблем соперничающую с задачами государственной важности. Ни ему, ни его предшественникам и в голову не приходило, что фирма когда-нибудь приобретет подобный размах.

Пришло новое поколение. Оно привыкло к другим масштабам. Эти новые люди утратили способность удивляться и могли двигаться только семимильными шагами.

Но они шли вперед, а это было главное.

Мадариан сказал:

— Я предлагаю приступить к конструированию роботов, лишенных ограничений.

— Как? Не считаясь с Тремя законами?

— Да нет же, Питер! Это ведь не единственные ограничения. Вы же сами участвовали в первых разработках позитронного мозга. Мне ли напоминать вам, что независимо от Трех законов все процессы в таком мозге обусловлены заранее. Наши роботы предназначаются для выполнения специальных заданий и наделены только необходимыми для этого качествами.

— И вы предлагаете…

— Я предлагаю, чтобы на любом уровне, подчиненном Трем законам, были сняты все ограничения. Это совсем не трудно!

— Конечно, не трудно, — сухо ответил Богерт. — Бесполезные действия никогда не вызывают затруднений. Трудно лишь так отрегулировать процессы, чтобы извлечь из роботов максимальную пользу.

— Мы напрасно все усложняем. При жесткой фиксации процессов затрачивается много усилий. Ведь принцип неопределенности существен для частиц, имеющих массу позитрона, и хочется, насколько возможно, уменьшить эффект неопределенности. А затем? Если нам удастся воспользоваться принципом так, чтобы допустить возможность существования различных решений в непредвиденных обстоятельствах…

— Тогда у нас будет незапрограммированный робот?

— У нас, Питер, будет робот, наделенный творческим мышлением. — В голосе Мадариана появились нотки нетерпения. — Если и существует свойство, которое присуще человеческому мозгу и которого начисто лишен мозг робота, то это непредсказуемость действий как следствие неопределенности на субатомном уровне. Я знаю, что проявление этого свойства нервной системы еще ни разу не было подтверждено экспериментальным путем. И все же, не будь этого свойства, человеческий мозг в принципе не превосходил бы мозг робота.

— И вы полагаете, что, наделив этими особенностями мозг робота, вы в принципе доведете его до уровня человеческого?

— Вот именно, — подтвердил Мадариан.

После этого они еще долго продолжали спорить.

Как и следовало ожидать, убедить административный совет оказалось не так-то просто.

Скотт Робертсон, самый крупный из акционеров «Ю.С.Роботс», заявил:

— И без того нелегко поддерживать промышленное производство роботов на прежнем уровне, когда широкая публика неодобрительно относится к этим механизмам и в любую минуту может объявить им открытую войну. Если только станет известно, что роботы больше не контролируются — пожалуйста, не говорите мне о Трех законах, — то средний обыватель перестанет верить, что находится под их защитой, едва лишь услышит слово «неконтролируемый».

— В таком случае не будем употреблять этого слова, — сказал Мадариан, — назовем лучше нашего робота интуитивным.

— Интуитивный робот? — пробормотал кто-то. — А почему бы не женщина-робот?

По залу заседаний пробежал смешок. Мадариан решил сразу же взять быка за рога:

— Да! Женщина-робот! Наши роботы, разумеется, существа бесполые, и этот также не будет отличаться от остальных. Но у нас уже вошло в привычку рассматривать роботов как представителей мужского пола. Мы даем им мужские имена, говорим: он, его. Что же касается данного робота, то, учитывая предложенную мной математическую структуру его мозга, он скорее всего попадет в систему координат JN. Первый из них, JN-1, я собирался назвать Джоном-1, хотя, признаться, это имя было бы на уровне оригинальности заурядного конструктора. А почему бы, черт побери, не назвать нашего робота Джейн-1? И если уж непременно нужно информировать широкую публику о всех делах фирмы, то сообщим, что сейчас мы конструируем женщину-робота, наделенного интуицией.

Робертсон покачал головой:

— А что от этого изменится? Ведь по сути вы хотите уничтожить последнюю преграду, препятствующую мозгу робота подняться до уровня человеческого мозга. И как же, по-вашему, на это будет реагировать широкая публика?

— А вы собираетесь ей обо всем докладывать? — возразил Мадариан. После минутного размышления он сказал: — Послушайте, ведь испокон веков считается, что мужчина по интеллекту превосходит женщину.

Все присутствующие настороженно переглянулись, как если бы Сьюзен Кэлвин сидела на своем обычном месте.

Мадариан продолжал:

— Если мы объявим о создании женщины-робота, несущественно, какой она будет. Публика заранее настроится на то, что интеллектуальный уровень нового робота будет ниже, чем у обычного. Нам лишь останется сообщить о появления Джейн-1, и тогда мы ничем не рискуем.

— Но этого мало, — вмешался Питер Богерт. — Мы с Мадарианом тщательно произвели все вычисления и пришли к выводу, что вся серия JN — будь то Джон или Джейн — вполне безопасна. Такие роботы проще обычных, а их интеллектуальный уровень ниже, чем у предыдущих серий, от которых JN будет отличаться лишь одним дополнительным свойством — условимся называть его интуицией.

— Кто знает, к чему оно приведет, — пробормотал Робертсон.

— Мадариан, — продолжал Богерт, — предлагает такое решение: как вы знаете, Межзвездный Прыжок теоретически разработан. Человек в состоянии достигнуть сверхсветовых скоростей, проникнуть в другие солнечные системы и вернуться на Землю спустя короткое время, скажем, не более чем через несколько недель.

— Все это давно известно, — прервал его Робертсон, — и может быть осуществимо без помощи роботов.

— Совершенно верно, но фирме это не принесет никакой выгоды, поскольку сверхсветовой двигатель может быть использован только один раз для демонстрационного полета. Межзвездный Прыжок — дело весьма рискованное. Он сопряжен с чудовищными затратами энергии и том самым с огромными расходами. Если уж мы на них решимся, то было бы неплохо открыть заодно и какую-нибудь обитаемую планету. Назовите это, если хотите, психологической необходимостью, но выложить двадцать миллиардов долларов ради полета, который ничего не принесет кроме научных данных! Налогоплательщики непременно потребуют, чтобы им разъяснили, _на что_ расходуются такие средства. Но стоит вам объявить, что существует еще один населенный мир, и вы станете межзвездным Колумбом, никто даже не вспомнит о потраченных деньгах.

— Ну и что из этого?

— А то, что нам негде взять такую планету. Или скажем так: какая из трехсот тысяч звезд и созвездий в пределах досягаемости Межзвездного Прыжка, то есть в радиусе трехсот световых лет, с наибольшей вероятностью может быть заселена разумными существами? В нашем распоряжении масса подробных сведений обо всех звездах, отстоящих от нас не более чем на триста световых лет, и мы считаем, что почти каждая из них обладает своей планетной системой. Но в какой же из этих систем находится обитаемая планета? На какую из них нужно высадиться? Увы, этого мы не знаем.

— При чем же тут робот Джейн? — спросил кто-то из директоров.

Мадариан собрался было ответить, но передумал и сделал знак Богерту. Тот все понял: в данном случае слово начальника Исследовательского отдела имело большой вес. Сам Богерт не был в восторге от затеи Мадариана. Если серия JN окажется неудачной, то он уже достаточно ввязался в это дело, чтобы навлечь на себя град упреков. С другой стороны, его уход на пенсию не за горами, и в случае удачи он покинет свой пост в ореоле славы. Быть может, он просто заразился уверенностью Мадариана? Как бы то ни было, но теперь Богерт искренне верил в успех. И он сказал:

— Не исключено, что, опираясь на сведения, которыми мы располагаем об этих звездах, можно оценить вероятность существования обитаемой планеты земного типа в одной из таких систем. Нам нужно подойти к этим данным не шаблонно, а творчески и обнаружить правильные соотношения. Ведь ничем подобным мы еще не занимались. Даже если какой-нибудь астроном и сделал это, он не смог бы в полной мере оценить достигнутое. Робот типа JN установит такие соотношения быстрее и с гораздо большей точностью. За один день он способен составить и отбросить столько вариантов, сколько человеку не сделать и за десять лет. Кроме того, он будет действовать наугад, тогда как человек оказался бы в плену предвзятых соображений.

Воцарилось молчание. Наконец Робертсон прервал тишину.

— Разве дело только в вероятности? Предположим, что робот изречет: «Наибольшая вероятность существования обитаемой планеты, скажем Сквиджи-17, в радиусе стольких-то световых лет, в такой-то системе». И вот мы устремляемся туда, чтобы лишний раз убедиться, что вероятность всегда остается только вероятностью и что в действительности там нет никакой обитаемой планеты. В каком положении мы окажемся?

На этот раз вмешался Мадариан.

— Все равно мы останемся в выигрыше, так как узнаем, что привело робота к подобному заключению, когда он, простите она, расскажет нам об этом. Таким образом мы сможем собрать колоссальные сведения в области астрономии и тем самым оправдаем нашу затею, даже если и не совершим Межзвездного Прыжка. Кроме того, мы сможем рассчитать вероятности не для одной, а для пяти планет; в таком случае вероятность, что хотя бы одна из них окажется обитаемой, будет больше девяноста пяти процентов, и тогда можно почти не сомневаться в успехе.

Прения еще долго не прекращались.

Ассигнованной суммы оказалось совершенно недостаточно, но Мадариан надеялся, что сработает привычный рефлекс — административный совет фирмы не даст пропасть уже потраченным деньгам. Когда истрачено 200 миллионов долларов, не стоит скупиться еще на сотню, чтобы спасти всю сумму. И Мадариан не сомневался, что ему выделят эту сотню.

Но вот Джейн-1 была наконец смонтирована и предстала пред испытующим оком Питера Богерта.

— Почему у нее такая тонкая талия? — спросил он. — Это что — технический дефект?

Мадариан хмыкнул:

— Послушайте, раз уж мы решили назвать ее Джейн, лучше, если она не будет похожа на Тарзана.

Богерт покачал головой:

— Что-то мне это не нравится. А в следующий раз вы ей сделаете бюст? Да и вообще вся эта затея дурацкая! Если женщины вообразят, что появятся похожие на них роботы, могу себе представить, какие сумасбродные мысли придут им в голову! Вот где вас подстерегает настоящая враждебность!

— Возможно, вы и правы, — ответил Мадариан, — ни одна женщина не захочет признаться даже самой себе, что ее может заменить механизм, у которого не будет ни одного недостатка, присущего женскому полу. Да, да! Вполне с вами согласен!

У Джейн-2 уже не было тонкой талии. Это был мрачный, малоподвижный, неразговорчивый робот.

В период его создания Мадариан редко наведывался к Богерту со своими новостями, из чего было легко заключить, что дела идут далеко не блестяще. В противном случае, Богерт в этом ничуть не сомневался, Мадариан не постеснялся бы ворваться к нему в спальню в три часа ночи, чтобы выложить очередную идею.

И вот именно теперь, когда Мадариан, казалось, как-то сник, когда поблек его яркий румянец, а толстые щеки ввалились, Богерт сказал, чувствуя, что попадает в самую точку:

— Что, отказывается говорить?

— Нет, она говорит, — ответил Мадариан, тяжело опускаясь в кресло, и добавил, покусывая нижнюю губу, — по крайней море изредка.

Богерт поднялся, чтобы осмотреть робота.

— А если она говорит, то ее слова бессмысленны? А если вообще не говорит, значит, она не настоящая женщина? Не так ли?

Мадариан тщетно попытался изобразить какое-то подобие улыбки.

— Сам по себе мозг вполне исправен.

— Знаю, — подтвердил Богерт.

— Но как только его вложили в робота, он, естественно, изменился…

— Естественно, — бросил Богерт, не пытаясь даже перекинуть спасительный мостик вконец запутавшемуся Мадариану.

— Но изменился непредсказуемо, и это приводит меня в отчаяние. Трудность состоит в том, что как только вы пытаетесь рассчитать неопределенность в N-мерном пространстве, то все очень…

— Неопределенно? — перебил Богерт, удивляясь собственной реакции. Убытки фирмы достигли уже весьма значительной суммы. Прошло около двух лет, а результаты, мягко говоря, необнадеживающие. И в то же время он чувствовал, что, задевая Мадариана, сам невольно забавляется этой игрой.

Какую-то минуту Богерт засомневался, уж не к Сьюзен ли Кэлвин обращены его стрелы? Но Мадариан был одновременно таким вспыльчивым и общительным, какой Сьюзен никогда не бывала, даже если все шло как нельзя лучше. В отличие от Сьюзен, которую не могли сломить неудачи, Мадариан был куда более уязвимым. Богерт отыгрывался за прошлое, сделав Мадариана мишенью для своих шуток, чего Сьюзен Кэлвин никогда бы не допустила.

Мадариан никак не отреагировал на последнее замечание Богерта, как это сделала бы и Сьюзен Кэлвин, но по другой причине: она бы смолчала из презрения, а он просто не расслышал.

Он начал приводить свои аргументы.

— Трудность в опознавании. Джейн-2 блестяще справляется с соотношениями. Она может сопоставить все что угодно, но, к сожалению, не умеет отличать важных результатов от второстепенных. Это не легкая задача — запрограммировать нашего робота на нахождение существенных соотношений, если мы заранее не знаем, какие именно соотношения она находит.

— Я полагаю, вы намеревались понизить потенциал на соединении диода W-21 и связать через…

— Нет, нет и нет! — Голос Мадариана упал до шепота. — Мы не допустим, чтобы из-за нее все рухнуло. Нужно заставить ее распознавать главные соотношения и научить делать правильные выводы. Когда мы этого добьемся, робот Джейн будет находить решения интуитивно, тогда как мы получаем их благодаря случайным удачам.

— Мне кажется, — сухо заметил Богерт, — что, имея такого робота, вы в любую минуту смогли бы заставить его выполнить то, что среди простых смертных в состоянии совершить только гений.

Мадариан одобрительно кивнул.

— Золотые слова, Питер! Я бы и сам сказал это, если бы не боялся испугать наших администраторов. Пусть это пока останется между нами.

— Вы действительно хотите создать гениального робота?

— Слова, одни слова… Я хочу сконструировать робота, способного находить случайные соотношения с невероятной быстротой, а также безошибочно выделять ключевые проблемы, то есть пытаюсь превратить эти мало что выражающие понятия в уравнения позитронного поля. Мне казалось, что я уже близок к цели, но, видимо, я заблуждался.

Он бросил недовольный взгляд на робота и приказал:

— Джейн, сформулируй самое важное из того, что ты обнаружила.

Джейн-2 повернула голову к Мадариану, но не произнесла ни слова.

Тогда Мадариан покорно сказал:

— Она все это зафиксировала в своей памяти.

И тут-то Джейн-2 отреагировала голосом, лишенным всякого выражения:

— Как раз в этом у меня нет уверенности.

Это было первое, что она произнесла. Глаза Мадариана, казалось, вылезли из орбит:

— Она составляет уравнение с неопределенными решениями.

— Так я и думал, — сказал Богерт. — Одно из двух — либо вы чего-нибудь добьетесь, либо покончите с этим делом, пока убытки фирмы еще не перевалили за полмиллиарда!

— Нет, я что-нибудь придумаю, — пробормотал Мадариан.

С Джейн-3 они потерпели полную неудачу. Ее даже не допустили к испытаниям, и Мадариан был вне себя от ярости. На этот раз ошибся человек, точнее говоря, сам Мадариан. И хотя он был совершенно подавлен, все остальные сохраняли спокойствие. Пусть в него бросит камень тот, кто сам никогда не ошибался в дьявольских математических премудростях позитронного мозга!

Прошло около года, прежде чем появилась Джейн-4. К Мадариану вернулся его былой оптимизм.

— Все в порядке, — говорил он, — у нее большие способности к опознаванию.

Он был настолько уверен в себе, что заставил Джейн-4 решать задачи перед административным советом. Нет, не математические — с ними справился бы любой робот, — а с нарочито запутанными условиями, задачи, которые в то же время нельзя было признать неверными.

— Ну что ж, — сказал ему потом Богерт, — в этом не было ничего ошеломляющего.

— Разумеется, для Джейн-4 все это достаточно элементарно, но ведь нужно было им что-нибудь показать?

— Вы знаете, сколько мы уже потратили?

— А вы знаете, Питер, сколько мы уже возместили? Наш труд не пропал даром. Три года я работал как проклятый и все-таки нашел новые способы математических подсчетов, которые сэкономят нам по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов на каждой новой модели позитронного мозга. Отныне и навеки. Разве я не прав?

— Ну что ж…

— Никаких «ну что ж». Это непреложный факт. И мне кажется, что N-мерные исчисления неопределенностей будут широко применяться, если мы только додумаемся, где их применять. А вот роботы Джейн наверняка додумаются. Как только мне удастся полностью осуществить мой замысел, новая серия окупит себя раньше чем за пять лет. Даже если мы утроим уже затраченную сумму.

— А что вы подразумеваете под словами «полностью удастся осуществить замысел»? Что-нибудь не в порядке с Джейн-4?

— С ней-то как раз все в порядке, вернее, почти все. Она на верном пути, но ее можно усовершенствовать, и мне хочется это сделать. Раньше, когда я ее конструировал, мне казалось, я знаю, чего хочу, но теперь, после того как я ее испытал, я знаю, какова моя цель, и я ее достигну.

Джейн-5 полностью соответствовала замыслу. Мадариану потребовалось больше года на ее создание, но на сей раз он не делал никаких оговорок — он был абсолютно уверен в своем роботе.

Джейн-5 была меньше и изящнее, чем обычные роботы. Не будучи карикатурой на женщину, как Джейн-1, она обладала какой-то женственностью, несмотря на отсутствие внешних признаков пола.

— Просто у нее такая манера держаться, — заключил Богерт.

Она изящно двигала руками, а когда поворачивалась, казалось, что ее туловище слегка изгибается.

Мадариан сказал:

— А теперь послушайте ее, Богерт! Как ты себя чувствуешь, Джейн?

— Прекрасно, благодарю вас, — ответила Джейн-5 настоящим женским голосом. Это было приятное и даже слегка волнующее контральто.

— Зачем вы это сделали, Клинтон? — нахмурясь, спросил удивленный Богерт.

— Это важно с психологической точки зрения, — ответил Мадариан. — Я хочу, чтобы люди воспринимали ее как женщину, чтобы обходились с ней, как с женщиной, объясняли ей…

— Какие люди?

Мадариан сунул руки в карманы и задумчиво оглядел Богерта.

— Мне бы хотелось, чтобы вы договорились о нашей с Джейн поездке во Флагстаф.

Богерт не мог не заметить, что, говоря о роботе, Мадариан больше не употреблял порядкового номера. Она была именно той Джейн, о которой он мечтал. И Богерт повторил с сомнением:

— Во Флагстаф? Но зачем?

— Флагстаф — всемирный центр общей планетологии. Там изучают звездные системы и пытаются вычислить вероятность существования обитаемых планет, не так ли?

— Безусловно, но он же находится на Земле.

— Для меня это не новость.

— Перемещения роботов по Земле строго контролируются. В данном случае эта поездка вовсе не обязательна. Выпишите сюда всю литературу по общей планетологии, и пусть Джейн ее основательно проштудирует.

— Ну нет! Питер, почему вы не хотите понять, что Джейн не обычный логический робот? Она наделена интуицией!

— Ну и что?

— А то, что невозможно предугадать, что ей потребуется и что может навести ее на нужную мысль… Все серийные металлические модели наделены способностью читать книги и черпать информацию, но это мертвые факты и к тому же устаревшие. Джейн нужны свежие мысли, она должна слышать интонации, она должна знать даже второстепенные детали и обладать сведениями, не имеющими прямого отношения к данному вопросу. Как же, черт побери, мы сможем догадаться, что и когда ее взволнует и выльется затем в осмысленный образ? Если бы мы все это заранее знали, Джейн была бы нам не нужна, не так ли?

— В таком случае, — теряя терпение, сказал Богерт, — пригласите сюда всех специалистов по общей планетологии.

— Это ни к чему. Они будут себя здесь чувствовать не в своей тарелке. Их реакциям будет недоставать естественности. Я бы хотел, чтобы Джейн наблюдала за ними в процессе работы, чтобы она рассмотрела оборудование, кабинеты, столы — все, что их там окружает. Прошу вас, распорядитесь, чтобы ее отвезли во Флагстаф. И, признаться, мне неприятно продолжать этот бесплодный спор.

В голосе Мадариана Богерт уловил нотки, скорее свойственные Сьюзен. Он поморщился и запротестовал:

— Все это очень сложно. Транспортировка экспериментального робота…

— Джейн — не экспериментальный робот! Она — пятая в серии.

— Но ведь предыдущие четыре были неудачными!

Мадариан сделал протестующий жест.

— А кто вас просит сообщать об этом правительству?

— Как раз сейчас я беспокоюсь не о неприятностях со стороны правительства. В особых случаях его можно убедить, что это необходимо. Нет, меня тревожит общественное мнение. Мы достигли больших успехов за последние пятьдесят лет, и мне бы не хотелось быть отброшенным на двадцать пять лет назад только потому, что вы можете потерять контроль над…

— Но я не потеряю над ней контроль. Что за дурацкая мысль! Послушайте, Питер, «Ю.С.Роботс» может зафрахтовать специальный лайнер. Мы приземлимся в ближайшем коммерческом аэропорту и тут же затеряемся среди сотен других кораблей. Нас будет ждать фургон, который доставит нас во Флагстаф. Джейн поместят в ящик, и никто даже не заподозрит, что в лабораторию привезли не машину, а робота. На нас просто не обратят внимания. Но Флагстаф будет информирован о цели нашего визита. И они сами будут заинтересованы помочь нам и проследить, чтобы никто ничего не пронюхал.

Богерт размышлял.

— Самой опасной частью пути будет перевозка в самолете и в машине. Если что-нибудь произойдет с ящиком…

— Ничего не произойдет.

— Ну что ж, быть может, все и обойдется, если только отключить Джейн на время пути. Тогда, если даже кто-то и заметит, что она внутри…

— Нет, Питер. Это допустимо с любым роботом, но не с Джейн-5. Ведь стоило ее подключить, как у нее заработали свободные ассоциации. Все сведения, которыми она обладает, могут как бы «законсервироваться» на время отключения, но только не свободные ассоциации. Нет, Питер! Отныне ее вообще нельзя отключить.

— Но если вдруг обнаружится, что мы перевозим действующего робота…

— Можете не беспокоиться.

Мадариан продолжал настаивать на своем, и в один прекрасный день самолет поднялся в воздух. Это был автоматический реактивный самолет новейшей конструкции. Но ради предосторожности на нем находился пилот — один из служащих фирмы. Ящик с Джейн без всяких приключений прибыл в аэропорт и уже потом на борту автомашины был переправлен в целости и сохранности в научно-исследовательскую лабораторию Флагстафа.

Питер Богерт получил первое сообщение от Мадариана меньше чем через час после их прибытия во Флагстаф. Мадариан просто купался в блаженстве. Это было в его характере: он не мог дольше ждать, чтобы не похвастаться. Сообщение было передано посредством лазерного луча засекреченным способом, абсолютно исключающим перехват. Но Богерт все же волновался. Он знал, что при том высоком уровне техники, какой располагало правительство, все же при достаточной настойчивости можно было перехватить сообщение. Единственное, что успокаивало, это то, что у правительства не было оснований интересоваться такого рода сообщениями. По крайней мере, Богерт на это надеялся.

— Господи, вовсе не обязательно было вызывать меня! — воскликнул он.

Но Мадариан, не обращая никакого внимания на его слова, захлебывался от восторга:

— Настоящее вдохновение! Ну просто гений!

Какое-то мгновенье Богерт молча смотрел на трубку, и вдруг его прорвало:

— Что, уже? Готов ответ?

— Что вы, конечно, нет. Черт возьми, дайте нам время! Я говорю о ее голосе, здорово меня осенило. Вы только послушайте. Когда нас довезли до административного корпуса Флагстафа, открыли ящик и Джейн вышла, все так и попятились. Испугались. Болваны! Если уж ученые не понимают Законов роботехники, чего ожидать от необразованных людей? Прошла минута. Я уже думал: «Ну все. Они не станут при ней говорить, а если она рассердится, то вообще разбегутся, потому что они не способны мыслить».

— И чем же все кончилось?

— Она их приветствовала. Произнесла своим красивым контральто: «Здравствуйте, джентльмены! Счастлива с вами познакомиться!» Да, это то, что надо! Один парень стал поправлять галстук, другой — пальцами расчесывать шевелюру. Но лучше всех отреагировал самый пожилой из них — он стал проверять, в порядке ли его одежда. Честное слово! Они прямо без ума от нее. Им не хватало как раз такого голоса. Это больше не робот — это женщина.

— Неужели они с ней разговаривали?

— Еще как! Мне нужно было наделить ее сексуальными интонациями, и тогда бы они назначали ей свидания. Условные рефлексы? Глупости! Вы же знаете, мужчины чрезвычайно чутко реагируют на голоса.

— Да, кажется, это так, Клинтон, я что-то припоминаю. А где сейчас Джейн?

— С ними. Они не отпускают ее от себя.

— Черт возьми! Идите же к ней и не теряйте ее из виду!

В последующие десять дней пребывания во Флагстафе количество сообщений Мадариана сокращалось по мере того, как восторги его явно шли на убыль. Джейн, докладывал он, ко всему внимательно прислушивается и время от времени отвечает на вопросы. Она по-прежнему пользуется успехом и ходит куда хочет. Но пока что безрезультатно.

— Ничего нового? — спросил Богерт.

Мадариан тут же занял оборонительную позицию.

— Еще рано о чем-либо говорить. Нельзя употреблять слово «ничего», когда речь идет об интуитивном роботе. Разве можно предвидеть, что с ней произойдет? Сегодня утром, например, она спросила Дженсена, что он ел на завтрак.

— Роситера Дженсена, астрофизика?

— Ну да. Оказалось, что он не завтракал, только выпил чашечку кофе.

— Итак, ваша Джейн учится светским беседам? Вряд ли это оправдывает расходы…

— Послушайте, Питер, не валяйте дурака. Это не пустые разговоры. Для Джейн все важно… Раз она задала такой вопрос, значит, он как-то ассоциировался с ее мыслями.

— А о чем она могла думать?

— Откуда мне знать? Если б я знал, то сам был бы Джейн, и вы бы в другой не нуждались. Но я убежден: что бы она ни делала, во всем есть скрытый смысл. Ведь заложенная в ней программа имеет главную цель — определить, существует ли планета с оптимальными условиями для жизни на расстоянии…

— Ну ладно. Теперь вызовите меня не раньше чем Джейн выдаст это решение. Мне вовсе не обязательно быть в курсе мельчайших подробностей о возможных соотношениях.

Богерт перестал надеяться на сообщение об успехе Джейн. С каждым днем его интерес ослабевал, и, когда новость наконец пришла, она застала Богерта врасплох. Да и поспела она к самому концу…

Это последнее, самое главное сообщение Мадариан произнес вполголоса. Его восторги прошли все фазы развития, и теперь он был почти спокоен.

— Она решила, — сказал он. — Она решила, когда сам я уже в это не верил. После того как она два или три раза подряд записала в лаборатории то, что ей было нужно, и ни разу не произнесла ничего заслуживающего внимания… Теперь все в порядке. Я говорю с борта самолета, на котором мы возвращаемся. Он только что взлетел.

Богерт наконец перевел дыхание.

— Слушайте, Клинтон, хватит болтовни. У вас есть ответ? Говорите без обиняков.

— Да, ответ получен. Он у меня в кармане. Джейн назвала три звезды в радиусе восьмидесяти световых лет, в системах которых, по ее мнению, вероятность нахождения обитаемой планеты составляет от шестидесяти до девяноста процентов, а вероятность того, что по крайней мере одна из них та самая, которую мы ищем, — девяносто семь и две десятых процента, иначе говоря, уверенность почти полная. Как только мы вернемся, она сможет объяснить нам ход рассуждении. Помяните мое слово, теперь вся астрофизика и космология будут…

— Вы в этом уверены?

— А вы полагаете, я спятил? У меня даже есть свидетель. Бедняга просто подпрыгнул от неожиданности, когда Джейн вдруг принялась излагать решение своим мелодичным голосом…

И именно в эту минуту произошло роковое столкновение. Мадариан и пилот превратились в куски окровавленного мяса, а от Джейн вообще почти ничего не осталось.

Еще никогда в фирме «Ю.С.Роботс» не царило такого отчаяния. Робертсон пытался утешить себя мыслью, что по крайней мере эта катастрофа скрыла нарушения правил, в которых была повинна фирма.

Богерт сокрушенно качал головой:

— Мы упустили превосходнейшую возможность помочь роботам завоевать доверие людей и преодолеть наконец этот проклятый комплекс Франкенштейна. Какой успех выпал бы на их долю! Один из роботов нашел решение проблемы обитаемых планет, а другие помогли бы осуществить Межзвездный Прыжок. Роботы открыли бы для нас Галактику. И, помимо всего прочего, мы продвинули бы науку вперед в десятках различных направлений! Бог мой! Невозможно даже вообразить все преимущества, какие мы могли извлечь для человечества и для нас самих…

Его перебил Робертсон:

— Но разве мы не в состоянии создать новых Джейн, пусть даже без помощи Мадариана?..

— Конечно, в состоянии. Но вряд ли следует рассчитывать на то, что соотношения снова будут удачными. Как знать, насколько мала вероятность полученного Джейн результата? А вдруг Мадариану просто бешено повезло, как это бывает с новичками? И только для того, чтобы затем его постиг такой сокрушительный удар? Метеорит, направленный на… Нет. Это просто невероятно!

Робертсон пробормотал в нерешительности:

— А может, это… не случайно. Я хочу сказать, может, мы и не должны были знать то, что знала Джейн, может, метеорит был возмездием…

Испепеляющий взгляд Богерта заставил его замолчать.

— Не думаю, чтобы это был полный провал, — сказал начальник исследовательского отдела. — Другие Джейн помогут нам. Никто не помешает наделить их женскими голосами, если это как-то способствует их популярности. Но как это воспримут женщины? Знать бы только, что сообщила Джейн!

— В последнем разговоре с вами Мадариан уверял, что у него есть свидетель.

— Знаю. Я размышлял над этим. Как вы думаете, неужели я не связался с Флагстафом? Но там никто не слышал, чтобы Джейн сказала нечто из ряда вон выходящее, что хотя бы отдаленно походило на решение проблемы обитаемых планет. А там-то уж было кому понять подобное заявление, если оно вообще было сделано…

— Неужели Мадариан солгал? А может, он просто помешался? Или хотел себя выгородить?

— Уж не хотите ли вы сказать, что он стремился спасти свою репутацию, утверждая, будто знает решение, а затем словчил — заставил Джейн навеки замолчать и потом заявил бы нам: «Как жаль, но с ней что-то неладно!» Нет, меня в этом никто не убедит. Уж легче поверить, что он нарочно столкнулся с метеоритом!

— Что же нам делать?