Роберт Льюис Стивенсон

Стихи

Перевод с английского и вступление Евгении Славороссовой

Дар юности

«Школу Стивенсона» проходят с детства. Первой встречей с поэзией для маленьких англичан давно стал его «Детский цветник стихов», а любимой книгой отрочества во всем мире — «Остров сокровищ». Возможно, это одна из причин его необыкновенно высокой популярности. Имя Стивенсона упоминается на страницах самых разных изданий — в том или ином контексте — постоянно, а не только в связи с юбилейными торжествами.

«Остров сокровищ», родившийся из нарисованной вместе с пасынком карты, и «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», явившаяся во сне и породившая множество кинематографических версий, — наиболее известные произведения Стивенсона. Чистота юности и соблазнительная притягательность зла — эти психологические и моральные контрасты открыл ему Достоевский, который произвел на него глубочайшее впечатление еще в юности. Но не менее замечательны романы «Похищенный», «Владетель Баллантре» и незавершенный «Уир Гермистон», малая проза, поэзия и эссеистика. Непревзойденный стилист и мастер литературной игры, он творил под девизом «Словом я живу». Честертон, считавший его великим писателем, отмечал: «Скрупулезная точность, с которой он подбирает слова, напоминает выверенность математической формулы». Стивенсон — основатель и теоретик такого известного направления в литературе, как неоромантизм. Остро ощущая противоречие между реальностью и мечтой, он искал в обычном необычайное, героя в простом человеке. Путешествия, приключения, опасности нужны для того, чтобы придать жизни яркость и полноту, прорвав монотонность будней, увидеть тайну и красоту мира. Писатель утверждал мужественный оптимизм и веру в непреходящую ценность добра. Юношескую романтическую устремленность к прекрасному Генри Джеймс считал главной страстью и отличительной чертой Стивенсона. Рассуждая о нравственной стороне литературной профессии, Стивенсон подчеркивал, что пишущим необходимо стремиться к правде жизни, чтоб человек «не считал себя ангелом или чудовищем; не принимал окружающий мир за ад; не позволял себе воображать, будто все права принадлежат его касте или его отечеству».

Стивенсон родился 13 ноября 1850 года в столице Шотландии, «городе ветров» Эдинбурге. По материнской линии он происходил из старинного шотландского рода Бэлфуров. Дед и отец его были известными морскими инженерами — строителями маяков; другой дед был пастором. Загадочные голоса моря, трагические шотландские легенды и высокие нравственные принципы очень рано вошли в его душу. Под плащом вольного бунтаря скрывалась взыскательная совесть моралиста. Детство этого искателя приключений было омрачено тяжелой болезнью легких, которая преследовала его всю жизнь. Рядом с ним всегда была открыта «смертельная дверь», по его собственному выражению. Пленник «одеяльной страны» отправлялся в путешествия по волнам своего неукротимого воображения. Но «романтика судьбы» (определение Олдингтона) повела этого хрупкого и бесстрашного мечтателя, прозванного друзьями «эльфом», в дальние странствия, в экзотические края, где ему было легче дышать. «Сослан на юг» назвал он один из своих очерков. Этот человек-легенда, проживший всего 44 года, и из своей биографии сумел создать захватывающий роман. Избороздив на парусном «Серебряном корабле» южные моря, он навеки обрел свой «остров сокровищ» на Самоа в Тихом океане. Благодаря Стивенсону этот далекий остров стал духовным центром и местом литературного паломничества. Он умер там «слишком молодым и слишком любимым» (слова одного из его почитателей). Туситала — рассказчик историй, так нарекли его преданные самоанцы, похоронен ими на вершине горы Веа, как он и предсказывал в своем поэтическом «Реквиеме». Строки «Реквиема» высечены на надгробной плите.[1]

Великий аргентинец Хорхе Льюис Борхес, который признавался, что любит «песочные часы, географические карты, издания VIII века, этимологические штудии, вкус кофе и прозу Стивенсона», в стихотворении со знаменательным названием «Праведники» писал:



Тот, кто возделывает свой сад, как завещал Вольтер.
Кто благодарит эту землю за музыку…
Тот, кто гладит спящую кошку.
Кто искупает или пытается искупить причиненное зло.
Кто благодарит эту землю за Стивенсона.
Кто предпочтет правоту другого,
Вот кто, каждый поодиночке, спасает мир.



Поэзия Стивенсона читаема у нас меньше, чем его проза, хотя в 20-е годы детские его стихи переводили Брюсов и Ходасевич, Балтрушайтис, Бальмонт и Мандельштам, наибольшее признание получила баллада «Вересковый мед» в блестящем переводе Маршака. Позднее переводили его А. Сергеев, И. Ивановский и другие. Стивенсоном написано несколько поэтических книг: «Детский цветник стихов», «Подлесок», «Баллады», «Песни странствий» и много стихов, не вошедших в сборники. «Детский цветник стихов» был создан им во время обострения болезни, на грани жизни и смерти. Стивенсон лежал в темной комнате, и ему было запрещено двигаться и говорить. Из жуткой тьмы безмолвия душа его устремляется в райский сад детства, где человек еще невинен, прекрасен и свободен. Олдингтон считал, что Стивенсон пытался писать так, как писал бы стихи ребенок, но только ребенок, читавший Мильтона и Блейка. Детские фантазии и сны с визионерской отчетливостью оживают в этих музыкальных стихах. Говоря о виртуозном мастерстве поэта, Олдингтон подчеркивал, что «этот сборник сугубо личных стихотворений» смог пережить не только все причудливые капризы литературной моды, но и глобальные военные и политические потрясения. Стивенсон одним из первых обратился в своей лирической поэзии к миру детства и провозгласил его величайшую ценность. Эта небольшая книжка, полная внутреннего света, оказала неоценимое влияние на все пространство англоязычной литературы. Даже создатель легендарного ансамбля «Битлз» Джон Леннон говорил, что лучшие его песни навеяны обаянием стивенсоновской поэзии. Любовь и смерть, дух и плоть, взлеты и падения души, разговор с Богом на краю бытия — основные темы его лирики. Жизнь для него — встреча и прощание с любовью, радость подвижнический труд. Духовно близкий ему Честертон утверждал, что, наполненный «радостью ребенка или мистика», «он открыл новую аскезу веселья, куда более трудную, чем аскеза отчаянья».

В чем же заключена тайна магического воздействия Стивенсона? Создать ад на земле гораздо легче, чем рай, и описание ада гораздо убедительнее описания рая. Но юный человек не может жить без образа рая в своей душе, даже если живет в аду. Стивенсон, познавший с детства ад тяжелой болезни, еще в конце XIX века в своем романтическом творчестве создал этот образ рая, живой и яркий, как видение пророка. Ад XX века: ад войн, революций, катастроф и болезненный ад подсознания — слишком тяжелое бремя для юной души. И чтобы выжить, душе нужно окунуться в бескорыстный мир игры и мечты, где по невероятной синеве моря, подобно ангелам, скользят белые паруса. И Стивенсон дарит нам райский сад поэзии — в детстве; рыцарский бой за справедливость — в отрочестве; фехтование романтической иронией в лабиринтах жизни — в юности; мудрость детской простоты — в зрелости. Честертон, назвавший романтику душой жизни, был уверен: «Стивенсон победит не потому, что его многие любят, не потому, что его читает толпа и ценят эстеты. Он победит потому, что он прав».

Путешествие



Я когда-нибудь уйду
В мир, где скачут какаду,
Где под куполом небес
Первобытный дремлет лес,
Там, где, слушая муссон,
Строит лодку Робинзон.
Я впитать в себя готов
Пыл восточных городов,
Где, затмив небесный цвет,
Блещет синий минарет,
Где раскинул свой товар
Пестрым стойбищем базар.
Я когда-нибудь взгляну
На Китайскую страну
И увижу мир иной
За Великою стеной.
Я пойду ловить в леса
Обезьяньи голоса,
Ведь кокосы зреют там,
А вожди стучат в тамтам.
Я хочу приплыть на Нил,
Где вздыхает крокодил,
А фламинго вдалеке
Розовеет в тростнике.
Не желаю детских игр
Я хочу туда, где тигр,
Растянув в улыбке рот,
В жарких джунглях жертву ждет.
Я хочу уйти туда,
Где в пустыне города,
Странные, как будто сны,
Пылью лет занесены,
Где не слышен смех и свист,
Где и принц, и трубочист
Стали взрослыми давно,
Где ночами так темно,
Нет ни вспышек, ни огней,
Словно в комнате моей.
Я залезу на диван
И верблюжий караван
Повезет меня во мгле
К неизвестной той земле.
Я увижу в полусне
Тени празднеств на стене,
И в окно мое влетят
Смех и песни негритят.



Армии в огне



Зажглись фонари, как во тьме светляки,
Чуть слышно стучат за окном каблуки.
И сумраком синим безмолвно объят
Затихший мой дом и задумчивый сад.
Но мрак отступает, и вечер согрет
Огонь все окрасил в свой яростный цвет.
Тревожно дрожа, он в камине возник
И вдруг замерцал на названиях книг.
Я город горящий увидел в огне.
(А может быть, это привиделось мне?)
Две армии бьются у башен его…
Но вот все погасло и нет ничего.
Но угли потухшие вспыхнут потом
И город пылает, как чудный фантом,
И в этой горячей и алой стране
Вновь армии бьются в смертельной войне.
Кто видел горящие те города?
И армии те маршируют… куда?
О, сколько миров обратилось в золу,
Пока у огня я сидел на полу!



К Минни



Ты помнишь, Минни, или нет
Обоев в детской нежный цвет
В вечерней дымке голубой,
Ведь там играли мы с тобой,
И я — не смейся надо мной
Мечтал, что станешь мне женой.
Припомни, Минни, те слова,
Дни именин и Рождества,
Шептанье перед сном.
Ты помнишь: много лет назад
Дышал и плакал ночью сад
В июне за окном.
Для милой Минни столько раз
Я небывалый вел рассказ
О битвах в дальней стороне,
О Севастополе в огне,
Про флибустьерский флот…
Тонули из коры суда,
Тревожно блеяли стада,
А дети, прибежав сюда,
Шли через речку вброд.
Все это помнится с трудом.
Как изменился старый дом!
Теперь средь нашего двора
Шумит чужая детвора.
Река сверкает как стекло.
А детство? Нет его, прошло.
Поток меж мельничных колес
Так далеко его унес.
Но, Минни, нам издалека
Звенят два детских голоска,
Два голоска из серебра
Звучат, как прежде, как вчера:
«Далёко ль Вавилон?»
Ах, дорогая, если б знать,
Где чудный Вавилон искать!
Где ты? Где я? Где он?
«Пусть нас уносит свечки свет!»
Мне слышится опять.
С тобой вдвоем препятствий нет…
Но время через столько лет
Не повернется вспять!
Не ранее, чем час пробьет
И хлынет свет слепя,
Судьба нас в детство приведет,
И встречу там — тебя.
Тебе, далекая моя,
Я шлю привет через моря,
Через пустыню лет.
Нашли так много дней назад
Мы в шкафчике индийском клад:
Нить бусин и браслет;
Перо павлинье было там,
Божок из бронзы, пестрый хлам.
Но душу наполнял тоской
Внутри ракушки шум морской.
Ты помнишь, Минни, у стола
В гостиной Индия была?
И знал я, что когда-нибудь
Мы в Вавилон отыщем путь!
Но свет тех давних небылиц,
Сиянье наших детских лиц,
Моя мечта, глаза твои
Вот все сокровища мои.
О, Минни, сквозь года и дни
Свою мне руку протяни,
Как будто стали мы детьми,
И строки нежные прими.



Небесный хирург



Когда желания умрут
И радости великий труд
Мне станет вдруг не по плечу,
И я угрюмо замолчу,
Когда сиянье детских глаз
Меня не тронет в первый раз,
А плеск дождя и блеск огня
Не будут волновать меня,
О Боже, счастья острие
Вонзи в сознание мое.
Но если не проснется дух,
Не будь к моим моленьям глух
И скальпель смертной боли Ты
Вгони мне в сердце с высоты!



Мой дом



«Мой дом», — скажу. Но стая голубей
Считает крышу вотчиной своей,
Так влюблены, что им не до меня —
Весь день в трубе каминной воркотня.
И кошка — спеси царственной полна
Под шкуркой золотистого руна —
На кресло мое влезет, как на трон,
Чтоб озирать владенья с трех сторон.
И пес со мною по-хозяйски строг:
Захочет и не пустит на порог.
Садовник называет сад своим.
И я давно уже поверил им:
В свой дом вхожу я робко, словно гость,
Корону скромно вешая на гвоздь.



Романс



Я сделать обещаю тебе, мой друг, всерьез
Цветные украшенья из радуг, звезд и гроз.
Построить я сумею нам замок на двоих
Из дней лесных зеленых и синих дней морских.
А спальню я устрою на берегу реки,
Где зацветет ракитник, зашепчут тростники,
Где ты омоешь тело, чтоб засиять красе,
В летучем летнем ливне, в сверкающей росе!
И музыкой чудесной покажутся в тиши
Тебе тогда все песни живой моей души,
А прямо от порога незримого дворца
Откроется дорога, которой нет конца.



К морю



Зачем тебе трудиться день и ночь,
Чтобы в песок каменья растолочь?
Бесплодно тратить летний свой досуг,
Волной беспечно водоросли рвать,
Могучей силой великаньих рук
Цветную гальку гладко шлифовать —
Для лилипутов сотни тысяч штук
Тех безделушек выточить с утра.
Труд этот вечный полон тяжких мук.
Вот так из камня, все забыв вокруг,
Китайский мастер режет кружева.
Но есть в любой работе Божьих слуг
Свой тайный смысл смиренья и добра,
Ведь скрыто в нас дыханье Божества.



Проделки эльфов и чертей…



Проделки эльфов и чертей,
Тиранов злобных торжество
На представленье для детей
Увидим мы на Рождество.
Лишь только кашлянет суфлер,
Как фея палочкой взмахнет:
На злых накинув нежный флер,
С них сбросит всех пороков гнет.
Вот так же ангелы с небес
На наш спектакль глядят скорбя,
Где все мы — в масках или без
Сыграть пытаемся себя.
Но прежде чем опустит вниз
Свой занавес судьбы рука,
К нам выйдет Смерть из-за кулис,
Как королева фей, легка.
И прежде чем сгустится мгла,
Освободимся мы тогда
От добродетели и зла,
Молвы, и страха, и стыда,
Чтоб наконец любой из нас
Смог стать собой вне суеты
И проступили в смертный час
Души прекрасные черты.



Печальная перемена



Я слишком долго молод был,
Я жизнь вкусил сполна.
Но проступает седина,
Теряет песня пыл.
За прежний жар я заплатил
Тоскою и мольбой.
Я слишком долго молод был,
Не обойден судьбой.
Теперь я все права купил,
Жизнь обменяв на смерть,
С толпой идти и в хоре петь,
А против — нету сил.
Я знаю все, я все забыл…
Я слишком долго молод был.