— Все верно, dottora. Его рост — сто семьдесят восемь сантиметров, весит он примерно восемьдесят пять килограммов. Он плотного телосложения, и его тесты на интеллект показывают коэффициент от ста десяти до ста двадцати пяти баллов, в зависимости от момента, когда они проводились. Всего в институте он выполнил их семь. Они его развлекали.

— Высокий уровень!

— Dottora, вы психиатр, тогда как я изучал психологию и как студент не хватал звезд с неба. В острой форме психозы Кароского проявились достаточно поздно, так что я вовремя не спохватился и не прочитал нужной специальной литературы, поэтому скажите мне: серийные убийцы действительно чрезвычайно умны?

Паола позволила себе легкую ироническую улыбку и посмотрела на Понтьеро. Тот в ответ усмехнулся:

— Думаю, младший инспектор удовлетворит ваше любопытство.

— Ispettora всегда говорит: Лектора в природе не существует, а Джоди Фостер следовало бы сниматься в исторических драмах.

Все засмеялись, не столько оценив остроумие шутки, сколько обрадовавшись поводу разрядить напряжение.

— Спасибо, Понтьеро. Святой отец, тип суперпсихопата — миф, созданный кинематографом и романами Томаса Харриса. В реальной жизни подобные персонажи не встречаются. Были и есть рецидивирующие убийцы как с высоким интеллектуальным коэффициентом, так и с низким. Основное различие между ними заключается в том, что преступники с высоким умственным потенциалом действуют дольше, поскольку более осторожны. На академическом уровне за ними единодушно признается исключительная способность убивать.

— А на бытовом уровне, dottora?

— А на бытовом уровне, отче, я признаю, что некоторые из этих выродков хитрее дьявола. Они не умные, а хитрые. Есть и такие — их меньшинство, — кто обладает высоким интеллектуальным коэффициентом, а также врожденным даром, направленным на осуществление своей гнусной цели. И они мастерски умеют маскироваться. До настоящего времени только в одном случае, одном-единственном случае, все три характеристики относились к преступнику, являвшемуся прекрасно образованным человеком. Я говорю о Теде Банди.

— Его дело прогремело на всю страну. Он задушил и садистски изнасиловал домкратом около тридцати молодых женщин.

— Тридцать шесть, святой отец. И это только те жертвы, о которых известно, — поправила Паола, отчетливо помнившая подробности дела серийного убийцы Банди. Его изучение входило в программу учебного курса в Квонтико.

Фаулер печально кивнул.

— Как я сказал, dottora, Виктор Кароский появился на свет в Катовицах, в городке, по иронии судьбы расположенном всего в нескольких километрах от местечка, где родился понтифик Кароль Войтыла. В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году семья Кароского в полном составе, включая отца, мать и двух братьев, перебралась в Соединенные Штаты. Отцу удалось найти работу на заводе «Дженерал моторс» в Детройте. По отзывам, он был добросовестным тружеником, хотя излишне вспыльчивым. В тысяча девятьсот семьдесят втором году произошла реорганизация производства в связи с нефтяным кризисом, и Кароский-старший одним из первых оказался на улице. К тому времени он уже получил американское гражданство, поэтому спокойно осел в тесной квартирке, где жила семья, пропивая компенсацию и пособие по безработице. К бутылке он прикладывался основательно, весьма основательно, и беспробудному пьянству сопутствовала стремительная деградация личности. Он начал принуждать к половому акту Виктора и его младшего брата. Старший в четырнадцать лет сбежал из дома и больше там не показывался.

— Кароский сам вам все это рассказал? — спросила Паола, одновременно заинтригованная и шокированная.

— Только после интенсивного курса регрессивной терапии. Когда он приехал в центр, то утверждал, что происходит из добропорядочной католической семьи.

Паола, записывавшая все своим мелким канцелярским почерком, потерла рукой глаза, пытаясь прогнать усталость. Потом сказала:

— Ваш рассказ, отец Фаулер, полностью соответствует распространенным симптомам первичной психопатии: самолюбование, отсутствие иррационального мышления, недоверчивость, преднамеренная ложь и отсутствие раскаяния. Родительские побои и неумеренное употребление алкоголя в предшествующих поколениях наблюдаются более чем в семидесяти четырех процентах известных случаев среди агрессивных психопатов[29].

— Это и есть возможная причина отклонений?

— Скорее, один из провоцирующих факторов. Я могу привести тысячи случаев, когда дети росли в более неблагополучных семьях, чем вы описываете, и все же в зрелости не демонстрировали никаких девиаций, будучи вполне нормальными людьми.

— Подождите, ispettora, я пока коснулся только вершины айсберга. Кароский рассказал нам, что его младший брат умер от менингита в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году и его смерть никого из членов семьи не тронула. Меня поразило, с каким равнодушием он говорил об этом несчастье. Через два месяца после смерти мальчика отец загадочно исчез. Виктор не пояснил, имеет ли он отношение к его исчезновению. По-видимому, нет, поскольку Кароскому тогда было всего тринадцать лет. Известно также, что именно в то время он начал мучить мелких животных. Печальнее всего, что он оказался в зависимости от матери, женщины властной и религиозной до фанатизма. Она одевала его, как девочку, чтобы «играть вместе». Судя по всему, она трогала его под юбкой, приговаривая, что отрежет его «шарики» для полного сходства. В результате в пятнадцать лет Кароский мочился в постель. Из-за бедности ему приходилось носить дешевые вещи с благотворительных базаров, одежду, вышедшую из моды или сильно потрепанную. В колледже он постоянно подвергался насмешкам и был очень одинок. Однажды его одноклассник, проходя мимо, сделал, на свою беду, язвительное замечание по поводу костюма Кароского. Тот, потеряв голову от бешенства, несколько раз ударил однокашника толстой книгой по лицу. Парень носил очки, и разбитые стекла попали ему в глаза. Он ослеп на всю жизнь.

— Глаза… А что мы имеем у трупов? Это и стало его первым преступлением!

— По нашим сведениям, да. Виктора поместили в исправительное учреждение в Бостоне. На прощание мать сказала ему: «Лучше бы у меня случился выкидыш». Спустя несколько месяцев она покончила с собой.

История повергла присутствующих в ужас. Все молчали. Что тут скажешь?

— В исправительном доме Кароский находился до тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Чем он занимался весь следующий год — неизвестно, но в тысяча девятьсот восьмидесятом году поступил в семинарию в Балтиморе. В личном деле, оформленном при зачислении в семинарию, его прошлое не нашло отражения. Напротив, в документах указано, что у него безупречная биография и он является отпрыском добропорядочного католического семейства. В тот момент Кароскому исполнилось девятнадцать, и он на первый взгляд очень изменился. Мы не знаем практически ничего о его пребывании в семинарии. Достоверно лишь, что он самозабвенно учился и питал глубочайшее отвращение к гомосексуализму, открыто процветавшему в заведении[30]. Конрой настаивал, что Кароский — латентный гомосексуалист, который отрицает свою истинную природу, но это неверно. Кароского нельзя отнести ни к гомосексуалистам, ни к гетеросексуалам, у него нет определенной сексуальной ориентации. Сексуальность не интегрирована в структуру его личности, что, с моей точки зрения, нанесло серьезный ущерб его психике.

— Объясните, отче, — попросил Понтьеро.

— Разумеется. Я священник и давал обет безбрачия. Это не мешает мне испытывать влечение к доктору Диканти, присутствующей здесь. — Фаулер кивнул на Паолу. Та невольно смутилась и покраснела. — Следовательно, я знаю, что гетеросексуален, однако по своей воле соблюдаю целомудрие. Таким образом, сексуальность является неотъемлемой частью моей личности, хотя это не выражается в практической форме. С Кароским дело обстоит иначе. Тяжелые травмы, полученные в детстве и отрочестве, привели к «расщеплению» психики[31]. Кароский категорически отвергал свойственную ему сексуальную сущность и склонность к насилию. Он одновременно горячо любил и ненавидел себя самого. Это дало толчок к развитию агрессии, шизофрении и наконец привело к насилию над малолетними, причем на последнем этапе повторялось то, что совершил с ним его отец. Первые поползновения растлить несовершеннолетнего Кароский предпринял в тысяча девятьсот восемьдесят шестом — это был его пастырский год[32]. Объектом домогательств стал подросток четырнадцати лет, и дальше поцелуев и прикосновений дело не зашло. Мы полагаем, что мальчик не соглашался на ласки добровольно. Однако нет никаких официальных свидетельств, что история достигла ушей епископа; так или иначе, Кароский был рукоположен в сан священника. С того момента у Кароского стала проявляться болезненная одержимость, связанная с руками. Он мыл их по тридцать — сорок раз на дню и следил за ними очень тщательно.

Понтьеро переворошил кучу жутких фотографий, разложенных на столе, и, найдя ту, что искал, перебросил ее Фаулеру. Тот ловко, двумя пальцами, поймал снимок. Паола втайне восхитилась изяществом его движений.

— Ампутированные кисти рук вымыты и положены на белое полотно. Белое полотно символизирует в христианской церкви уважение и почитание. Существует множество ссылок на эту тему в Новом Завете. Как известно, тело Иисуса при погребении было обвито белыми пеленами.

— Ныне они уже не белоснежные[33], — пошутил Бои.

— Уверен, что вы с восторгом провели бы экспертизу упомянутого покрова, — поддел его Понтьеро.

— Без сомнения. Продолжайте, Фаулер.

— Руки проповедника священны. С их помощью он преподает таинства. Как вы увидите дальше, эта мысль прочно засела в голове Кароского. В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году он работал в коллегии в Питсбурге. Там он стал практиковать насилие. Жертвы — мальчики от восьми до одиннадцати лет. Неизвестно ни одного случая его связи, гомо- или гетеросексуальной, по взаимному согласию со взрослым. Когда начали поступать жалобы, на первых порах церковное начальство никак не отреагировало. Позднее Кароского переводили из прихода в приход. Вскоре последовало заявление о нападении на прихожанина, которого он ударил по лицу, не причинив, впрочем, тяжелых увечий… В конце концов он приехал в институт.

— Вы полагаете, что, если бы ему попытались помочь раньше, исход был бы иным?

Фаулер недовольно поморщился и стиснул руки, тело его напряглось.

— Уважаемый младший инспектор, мы не помогли ему ни в малейшей степени. Напротив, мы способствовали появлению на свет убийцы — вот все, что мы сделали. И в итоге позволили ему сбежать.

— Так скверно?

— Хуже некуда. Когда Кароский поступил в клинику, он пребывал в подавленном состоянии из-за обуревавших его неконтролируемых желаний и внезапных вспышек ярости и агрессии. Он раскаивался в своих поступках, хотя упорно не желал в них сознаваться. Он просто был не в состоянии контролировать себя. Но с течением времени в результате неправильного лечения, познакомившись поближе с самыми негодными представителями клира, собравшимися в Сент-Мэтью, Кароский переменился, стал холодным и циничным. Утратил всякий стыд и готовность раскаяться. Видите ли, его память самопроизвольно блокировала самые болезненные воспоминания детства. В связи с чем он и превратился в педераста. Но после губительного курса регрессивной терапии…

— Почему — губительного?

— Гуманнее и полезнее в такой ситуации, если врач задается целью внести умиротворение в душу пациента, успокоить его расстроенный рассудок. Но я сильно опасаюсь, что история болезни Кароского вызывала у доктора Конроя нездоровое любопытство, выходившее за пределы нравственности и морали. В аналогичных случаях перед гипнотизером обычно ставится задача искусственно внедрить в память пациента положительные воспоминания, а мучительные эпизоды заблокировать, чтобы пациент о них забыл. Конрой запретил проводить в отношении Кароского традиционную схему лечения. Он не только вынудил того вспоминать, но и заставил слушать пленки, где тот, еще юношеским фальцетом, умолял якобы свою мать оставить его в покое.

— Ему что, мерещились лавры Менгеле? — ужаснулась Паола.

— Конрой был твердо убежден, что Кароский должен принять себя таким, как есть. По его мнению, иного решения проблемы не существовало. То есть Кароскому полагалось признать, что у него было тяжелое детство, а сам он — гомосексуалист. Как я говорил раньше, Конрой имел обыкновение ставить предварительный диагноз, а затем старался любой ценой втиснуть пациента в это прокрустово ложе. В довершение ко всему он пичкал Кароского смесью гормонов, причем некоторые препараты еще не прошли до конца экспериментальную стадию вроде разновидности противозачаточного средства депо-коветан. Этим лекарством, которое Кароскому кололи в непомерно больших дозах, Конрой снизил уровень его сексуальной возбудимости, но усилил агрессивность. Лечение продолжалось и продолжалось, но никакой позитивной динамики не наблюдалось. Были периоды, когда Кароский становился спокойнее, но не более, Конрой же истолковывал эти моменты затишья как успешный результат терапии. В итоге химия превратила Кароского в импотента. У него не наступала эрекция, и половое бессилие оказало разрушительное действие на его психику.

— Когда вы впервые встретились с ним?

— Когда приехал в институт в тысяча девятьсот девяносто пятом году. Я много разговаривал с ним. Между нами установились до некоторой степени доверительные отношения, что впоследствии завершилось крахом, о чем я вам сейчас тоже расскажу. Но не хочу забегать вперед. Видите ли, через пятнадцать дней после поступления Кароского в клинику ему назначили плетизмографию пениса. Процедура заключается в том, что электроды, подключенные к специальному медицинскому прибору, прикладывают к гениталиям. Прибор показывает уровень сексуального возбуждения на определенные раздражители.

— Мне известно об этом исследовании, — подала реплику Паола таким тоном, словно он начал просвещать ее по поводу вируса Эбола.

— Понимаете… Дело обернулось плохо. Во время сеанса ему показывали жесткие видеозаписи, экстремальные.

— В каком смысле?

— Сцены полового акта взрослого с ребенком.

— Мать твою!..

— Кароский отреагировал бурно и покалечил эксперта-оператора. Надзиратели оттащили его, иначе он убил бы парня. Сразу после этого прискорбного эпизода Конрою следовало признать, что он не в состоянии вылечить Кароского, и направить его в психиатрическую клинику. Но доктор поступил иначе. Он нанял двух физически сильных надзирателей, поручив им не спускать с Кароского глаз, и приступил к регрессивной терапии. В те дни я только начал работать в институте. Прошло несколько месяцев, Кароский сделался сдержаннее, вспышки гнева исчезли. Из чего Конрой сделал вывод о положительной динамике в состоянии пациента. И практически снял наблюдение за ним. Однажды ночью Кароский взломал замок своей комнаты (из предосторожности она запиралась снаружи в определенные часы) и отрубил руки священнику, жившему в том же крыле здания. Свой поступок Кароский оправдывал тем, что священник был человеком «с грязными помыслами», и он, Виктор, своими глазами видел, как тот трогал другого священника «неподобающим» образом. Пока надзиратели сломя голову неслись к комнате, откуда слышались вопли изувеченного клирика, Кароский отмывал руки под краном в душе.

— Тот же modus operandi[34]. Думаю, отец Фаулер, сомнений больше нет, — сказала Паола.

— К моему удивлению и отчаянию, Конрой не заявил о случившемся в полицию. Изувеченный священник получил компенсацию, а калифорнийские врачи провели восстановительную операцию, пришив обе руки, хотя полностью вернуть им подвижность не удалось. Тем временем Конрой распорядился усилить охрану и оборудовал изолятор размером три на три метра. Там Кароский находился вплоть до своего побега из института. Беседа за беседой, один сеанс групповой терапии за другим Конрой терпел поражение, а Кароский постепенно превращался в того, кем стал теперь, — в чудовище. Я написал несколько писем кардиналу, подробно изложив историю. Ни на одно я не получил ответа. В тысяча девятьсот девяносто девятом году Кароский исчез из изолятора и совершил первое из доказанных убийств, прикончив отца Питера Селзника.

— До нас доходили слухи. Говорили, Селзник покончил с собой.

— Это не так. Кароский сбежал из своей комнаты, открыв замок шариковой ручкой, и клинком, который он тщательно наточил в уединении, вырезал Селзнику язык и губы, а также половой орган, заставив несчастного сжевать его. Селзник умирал три четверти часа, и никто ничего не заподозрил до утра.

— Что сделал Конрой?

— Официально он объявил происшествие «несчастным случаем». Конрой добился, чтобы это определение занесли в протокол, и заставил судью и шерифа графства вынести постановление о самоубийстве.

— И они согласились? Так вот легко и просто? — недоверчиво спросил Понтьеро.

— Оба католики. Предполагаю, что Конрой надавил на них, упирая на то, что долг истинно верующих — защищать честь церкви. Но на самом деле мой бывший шеф был смертельно напуган, хотя и не желал в том признаваться. Он видел, что разум пациента не поддается его усилиям и Кароски ускользает из-под его влияния, день ото дня обретая все большую самостоятельность. Тем не менее Конрой упорно отказывался доложить о трагических событиях в вышестоящую инстанцию, несомненно, из страха потерять свое место. Я снова и снова писал в архидиоцез, но меня не слышали. После убийства я говорил с Кароским. В нем не было ни тени раскаяния. И я понял, что изменения необратимы. Мы больше не понимали друг друга. Тогда я в последний раз говорил с ним. Если честно, то дикий зверь, запертый в четырех стенах, вселил в меня ужас. Кароский по-прежнему оставался в институте. В изоляторе установили камеры, позаботились о дополнительной охране. Так продолжалось до июня двухтысячного года. Однако как-то ночью он сбежал. Испарился без следа.

— А Конрой? Как он отнесся к побегу?

— Он был сражен. И запил по-черному. Через три недели печень не выдержала, он умер. Увы.

— Не драматизируйте, — откликнулся Понтьеро.

— Лучше не будем о нем. Исполняющим обязанности директора, пока искали подходящую замену, назначили меня. Ко мне архидиоцез доверия не испытывал. Вероятно, из-за моих постоянных жалоб на начальство. Я занимал должность один месяц, но сделал все, что мог, за это время. Быстро реорганизовал штат клиники, пригласив профессиональный медицинский персонал. Разработал новые программы для больных. Многие из новаций потом не нашли применения, но некоторые прижились, так что игра стоила свеч. Я отправил краткий отчет в ВИКАП[35] и старому знакомому из ФБР по имени Келли Сандерс. Психологическая характеристика подозреваемого, равно как и безнаказанное убийство отца Селзника, его встревожила, и он выписал ордер на задержание Кароского. Безрезультатно.

— Как, исчез и все? Бесследно? — удивилась Паола.

— Да, исчез бесследно. В две тысячи первом году возникло подозрение, что он объявился вновь, поскольку в Олбани произошло убийство с частичным расчленением. Но преступление совершил не он. Затем Кароского сочли мертвым, но, к счастью, сохранили его данные в компьютерной сети. Что касается меня, я нашел вакансию в благотворительной столовой в испанском Гарлеме в Нью-Йорке. Там я и работал вплоть до вчерашнего дня. Мой прежний шеф вновь призвал меня на службу. Полагаю, я опять стану армейским капелланом. Как мне сообщили, ряд фактов указывает на то, что Кароский вышел из тени спустя столько лет. И вот я здесь. Я привез вам архив, где собраны наиболее важные документы — из тех, что накопились у меня за пять лет, в течение которых я имел с ним дело. — Фаулер извлек из сумки увесистое досье толщиной сантиметров в пятнадцать. — Здесь есть распечатка электронной переписки относительно гормона, о котором я упоминал, расшифровки магнитных записей бесед с ним, газетная статья, где о нем идет речь, письма психиатров, отчеты… Все это в вашем распоряжении, dottora Диканти. Если вам что-то неясно, спрашивайте.

Паола потянулась через стол за документами. Открыв обложку солидного тома, она ощутила тревогу. К первой странице была прикреплена фотография: бледная кожа, прямые каштановые волосы, серые глаза. Кароский. Изучению феномена серийных убийц (пустой оболочки, лишенной чувств) Паола посвятила долгие годы и привыкла безошибочно распознавать эту черную пустоту в глубине глаз. Хищник, для которого убить — все равно что пообедать. Отдаленно этот взгляд напоминал взгляд белой акулы: глаза смотрят, но не видят. Мертвенные, жуткие в своей неподвижности, беспощадные.

И в зрачках холодных глаз отца Кароского она присутствовала — эта мертвая пустота, вызывающая озноб.

— Впечатляет, верно? — Фаулер отследил ее состояние. — В манере держаться, в выражении лица есть нечто такое… Нечто неуловимое. При беглом знакомстве это почти незаметно, но когда личность проявляется, если можно так выразиться, во всей красе, волосы встают дыбом…

— И захватывает дух, да, отче?

— Да.

Диканти передала фотографию Понтьеро и Бои. Они тотчас склонились над ней, разглядывая физиономию убийцы.

— Что страшнее, отец, оказаться лицом к лицу с угрозой физической расправы или посмотреть в глаза такому человеку и почувствовать себя объектом изучения, беспомощным и беззащитным, словно он представитель высшей расы и человеческие законы для него пустой звук?

Фаулер, не ожидавший подобного вопроса, взглянул на нее с глубоким удивлением:

— Полагаю, dottora, вы знаете ответ.

— На протяжении своей карьеры я лично встречалась с тремя серийными убийцами. Все трое внушили мне то самое чувство, которое я только что описала, и массу других, гораздо ярче и острее, чем вы или я когда-либо переживали. Но чувства лгут. Не следует забывать одну вещь, отче. Эти люди потерпели крах, они неудачники, а не пророки. Отбросы человечества. Они не заслуживают ни капли сочувствия.



Сообщение относительно гормона синтетический прогестерон 1.789 (депо-гестаген, вводимый внутримышечно). Коммерческое наименование лекарственного препарата: депо-коветан. Тип сообщения: конфиденциально. Под грифом «Секретно».

Кому: Marcus. Bietghofer@beltzer-hogan.com
От кого: Lorna.Berr@beltzer-hogan.com
Копия: filesys@beltzer-hogan.com
Тема: конфиденциально — отчет № 45 о ГСП 1.789
Дата: 17 марта 1997. 11:43
Приложенные файлы: инфо № 45_ГСП1789.pdf


Дорогой Маркус!

Направляю приложенным файлом рабочий вариант отчета, который ты просил.

Анализ клинических испытаний, проведенных в зонах Альфа[36], выявил серьезные нарушения менструального цикла у женщин, расстройство сна, головокружения и вероятность внутренних кровотечений. Описаны тяжелые случаи гипертонии, тромбоза, сердечных заболеваний. Возникла еще одна небольшая проблема: у 1,3 % пациентов развилась фибромиалгия[37] — побочный эффект, не отмеченный ранее.

Если сравнивать данный отчет с результатами тестов версии 1786, которую мы реализуем в настоящее время в Соединенных Штатах и Европе, побочные эффекты сводятся к 3,9 %. Если аналитики, подсчитывавшие риски, не ошибаются, мы можем оценить издержки на компенсацию ущерба максимум в 53 миллиона долларов. По нашим прогнозам, это составит 7 % от нормы прибыли. Нет, не стоит меня благодарить… Лучше дай мне прибавку!

Конечно, в лабораторию поступали сигналы о том, что 1789 применяется для лечения пациентов-мужчин, чтобы снизить или устранить сексуальную возбудимость. На практике прием больших доз приводил к химической импотенции. Изучение отчетов и анализов выявило, что в ряде случаев наблюдалось повышение агрессивности субъекта, равно как и определенные аномалии мозговой активности. Мы советуем расширить рамки исследования, чтобы вычислить в процентах вероятность возникновения указанного побочного эффекта. Было бы перспективно начать подобное испытание на объектах Омега[38], в частности безнадежных психически больных или заключенных, осужденных на смертную казнь.

Я с удовольствием возглавила бы лично вышеназванное исследование.

Пообедаем в пятницу? Я нашла чудесный ресторанчик неподалеку от Вилледжа. Там восхитительно готовят паровую рыбу.



С наилучшими пожеланиями,


д-р Лорна Берр,
директор Исследовательского центра.


* * *

КОНФИДЕНЦИАЛЬНО — СОДЕРЖИТ СЕКРЕТНУЮ ИНФОРМАЦИЮ. ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ С УРОВНЕМ ДОСТУПА А1. ЕСЛИ ВЫ СУМЕЛИ ОТКРЫТЬ ДОКУМЕНТ, НЕ ОБЛАДАЯ НЕОБХОДИМЫМ УРОВНЕМ ДОСТУПА, ВЫ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ О НАРУШЕНИИ РЕЖИМА СЕКРЕТНОСТИ СВОЕМУ НЕПОСРЕДСТВЕННОМУ НАЧАЛЬНИКУ, НЕ РАСКРЫВАЯ СОДЕРЖАНИЕ ДОКУМЕНТА. НЕВЫПОЛНЕНИЕ ДАННОГО ТРЕБОВАНИЯ МОЖЕТ ПОВЛЕЧЬ СТРОГУЮ УГОЛОВНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ВПЛОТЬ ДО ТРИДЦАТИ ПЯТИ ЛЕТ ТЮРЬМЫ ИЛИ РАВНОЦЕННОЕ НАКАЗАНИЕ, МАКСИМАЛЬНО ДОПУСТИМОЕ ПО ДЕЙСТВУЮЩЕМУ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВУ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ.

Штаб-квартира ОИНП

Виа Ламармора, 3

Среда, 6 апреля 2005 г., 01.25

Тишина в зале стала ответом на жестокое замечание Паолы. Никто не произнес ни слова. Давала о себе знать физическая усталость, накопившаяся за день; в этот поздний час от утомления слипались глаза и путались мысли. Наконец директор Бои нарушил молчание:

— Итак, скажите, что нам делать, Диканти.

Паола помедлила полминуты, прежде чем высказаться.

— Для всех день был очень тяжелым. Давайте разойдемся по домам и поспим пару часов. Встречаемся здесь в половине девятого утра. Начнем проверять окружение жертв. Еще раз осмотрим оба места происшествия и будем надеяться, что агенты, которым дал задание Понтьеро, обнаружат какой-нибудь след, как ни смешно это звучит. Да, Понтьеро, позвони Данте и сообщи о времени встречи.

— С превеликим удовольствием, — с сарказмом откликнулся Понтьеро.

Притворившись, что не расслышала, Диканти подошла к Бои и взяла его за локоть:

— Директор, я хотела бы переговорить с вами наедине.

— Выйдем в коридор.

Паола зашагала впереди маститого ученого, который, как всегда, галантно распахнул перед нею дверь и закрыл за собой, выйдя из зала. Диканти такая предупредительность шефа не понравилась.

— Что вы хотели сказать?

— Директор, какова в действительности роль Фаулера в этом деле? Я не могу понять. И совершенно не верю его пространным объяснениям.

— Диканти, вам приходилось слышать имя — Джон Негропонте[39]?

— Что-то знакомое. Он италоамериканец?

— Боже мой, Паола, хотя бы иногда поднимайте нос от книг по криминологии. Да, он американец, но греческого происхождения. А еще точнее — недавно назначенный директор Национальной разведки Соединенных Штатов. В его ведомстве все управления спецслужб Америки: АНБ, ЦРУ, УБН[40] и многие-многие другие. Следует добавить, что этот господин, правоверный католик, между прочим, второй из самых влиятельных людей в мире после президента Буша. Так вот, упомянутый господин Негропонте лично позвонил мне утром, пока вы занимались Робайрой, и у нас состоялся весьма длительный разговор. Он поставил меня в известность, что Фаулер вылетает прямым рейсом из Вашингтона, чтобы принять участие в расследовании. Негропонте не оставил мне выбора. Речь не только о том, что сам президент Буш сейчас находится в Риме и, конечно, информирован обо всем. Именно он попросил Негропонте вмешаться в это дело, прежде чем все подробности попадут в прессу. Негропонте сказал мне буквально следующее: «Я посылаю к вам одного из наиболее надежных помощников, и, на наше счастье, он знает все обстоятельства досконально».

— Как они узнали подробности так быстро? — спросила Паола, стоявшая потупившись, подавленная важностью свалившейся на нее информации.

— О, дорогая Паола, ни в коем случае нельзя недооценивать Камило Чирина. Когда была обнаружена вторая жертва, он сам связался с Негропонте. Как признался господин Негропонте, раньше они никогда не созванивались, и он понятия не имеет, откуда Чирин получил номер, существующий всего пару недель.

— Негропонте оперативно нашел, кого послать. Каким образом?

— В этом нет никакой тайны. Друг Фаулера из ВИКАП расценил слова Кароского, сказанные им накануне бегства из Сент-Мэтью, как прямую угрозу в адрес членов курии и предупредил Vigilanza Vaticana пять лет назад. Когда утром обнаружили Робайру, Чирин нарушил свой принцип не выносить сор из избы. Он сделал несколько звонков и потянул за нужные ниточки. У этого сукина сына превосходные связи и знакомства на высшем уровне. Но думаю, ты об этом догадываешься, cara mia[41].

— Слегка, — с иронией подтвердила Диканти.

— По словам Негропонте, Джордж Буш лично заинтересован в расследовании. Президент считает, что он в долгу у Папы Иоанна Павла Второго, ибо несколько лет назад понтифик, глядя ему в глаза, просил не вторгаться в Ирак. Буш сказал Негропонте, что они должны как минимум помочь делу ради памяти Войтылы.

— Боже Всемилостивый! Следовательно, группы на этот раз не будет?

— Ответьте сами на свой вопрос.

Диканти промолчала. Если стояла задача любой ценой сохранить тайну, придется обходиться своими силами. Только и всего.

— Директор, вам не кажется, что для меня это слишком? — Диканти смертельно устала и была удручена обстоятельствами дела. За всю жизнь она ни разу не говорила ничего подобного и потом в течение очень долгого времени раскаивалась, что позволила себе слабость — вслух усомниться в собственных силах.

Бои кончиками пальцев приподнял ее лицо за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.

— Для каждого из нас это слишком, bambina[42]. Но забудь обо всем. Думай только о том, что на свободе разгуливает маньяк, убивающий людей. А ты охотишься на маньяков.

Паола признательно улыбнулась. Словно зачарованная, она захотела его вновь, в последний раз, немедленно. Однако она прекрасно осознавала, что совершит ошибку, уступив своему желанию, и ошибка обойдется ей очень дорого — она поплатится разбитым сердцем. К счастью, наваждение было мимолетным, Паола усилием воли мгновенно взяла себя в руки. Кажется, предмет ее страсти ничего не заметил.

— Директор, меня беспокоит, что Фаулер начнет путаться под ногами во время расследования. Он может стать серьезной помехой.

— Может. И в равной степени может оказаться очень полезным. Он служил в ВВС, к тому же отличный стрелок, не считая… других его достоинств. И он знает как облупленного нашего основного подозреваемого. А то, что он священник, поможет вам сориентироваться в непривычном, далеком для вас мире, равно как и суперинтендант Данте. Мне представляется, что наш коллега из Ватикана откроет для вас двери церковных иерархов, а Фаулер — их помыслы.

— Данте — невыносимый придурок.

— Я знаю. И неизбежное зло. Все потенциальные жертвы подозреваемого находятся в его стране. И хотя нам до нее рукой подать, там их территория.

— А Италия — наша. В случае с Портини они действовали нелегально, не посчитавшись с нами. Они пренебрегли законом.

Директор цинично пожал плечами:

— Что мы выиграем, изобличив их? Наживем себе врагов, ничего больше. Забудьте о политике и о том, чтобы не попасть впросак. В настоящий момент нам нужен Данте. В любом случае, как вы понимаете, другой группы у вас не будет.

— Но вы — шеф.

— А вы — моя любимая ispettora. Диканти, я иду наконец спать, а завтра с утра засяду в лаборатории и разберу на молекулы все, что мне принесут. А вас оставляю строить ваши «воздушные замки».

И Бои пошел прочь по коридору. Вдруг он резко остановился и, повернувшись, посмотрел на нее в упор:

— Еще одно. Негропонте очень просил нас поймать этого негодяя. Просил как о личном одолжении. Это понятно? Я просто в восторге от того, что нам обязаны…

Приход Сент-Томас

Августа, Массачусетс

Июль 1992 г.

Гарри Блум поставил корзинку с пожертвованиями на стол в глубине ризницы и в последний раз заглянул в церковный зал. Никого не осталось… На первую службу по субботам народу приходит немного. Он знал, что если поспешит, то успеет вовремя, чтобы посмотреть финальный забег на сто метров. Ему нужно только оставить казулу[43] служки в шкафу, сменить лакированные ботинки на кроссовки и лететь домой. Мисс Мона, учительница четвертого класса, постоянно бранила его за беготню по коридорам коллегии. Мать отчитывала за беготню по дому. Но на протяжении полукилометра, разделявшего церковь и дом, была свобода… Он мог нестись по улице как угодно быстро, только не забывать смотреть по сторонам, пересекая проезжую часть. Когда он вырастет, то станет легкоатлетом.

Он тщательно сложил казулу и убрал ее в шкаф. В шкафу лежал рюкзак, из которого он достал кроссовки. Он аккуратно снимал ботинки, когда на плечо ему легла рука отца Кароского.

— Гарри, Гарри… Ты меня разочаровал.

Мальчик хотел повернуться, но отец Кароский твердо удержал его.

— Ты ведь плохо поступил?

Интонации отца Кароского изменились, он как будто стал задыхаться.

— И сверх того, ты пытаешься хитрить. Еще печальнее.

— Святой отец, я правда не знаю, что я такого сделал…

— Какое нахальство! Разве ты не опоздал на чтения святого Розария перед мессой?

— Отец, это все мой брат Леопольд, он заставил меня вымыться, понимаете… Я не виноват.

— Замолчи, бесстыдник! Не придумывай оправданий. Конечно, ты сам виноват. По телевизору показывали «Джи-Ай Джо», ты замешкался в гостиной, упустил время и ринулся к двери в последний момент.

— Простите, святой отец…

— Очень скверно, когда дети лгут.

Гарри никогда не слышал, чтобы отец Кароский говорил так гневно. И перепугался. Он опять попытался вывернуться, но жесткая рука буквально пригвоздила его к стене. Только теперь это уже была не рука, а настоящая лапа, как у человека-оборотня в сериале, который показывали по Эн-би-си. И лапа впилась в него когтями, вжимая его лицом в стену, будто заставляя пройти сквозь нее.

— А теперь, Гарри, мне придется наказать тебя. Сними штаны и не поворачивайся, иначе хуже будет.

Мальчик услышал, как что-то с металлическим бряцанием упало на пол. Он в панике снял брюки, убежденный, что его ждет порка. Стивен, прежний служка, шепотом поделился, что однажды отец Кароский наказал его, и это было очень больно.

— А теперь придется наказать тебя, — хрипло повторил Кароский, почти приникнув губами к его шее. Гарри пробрала дрожь. Он почувствовал дыхание священника, отдававшее мятой, и запах лосьона для бритья. Мысли совершили неожиданный поворот, и он понял, что Кароский пользуется таким же лосьоном, как и его отец.

— Покайся!

Гарри ощутил толчок и острую боль между ягодиц и подумал, что сейчас умрет. Он раскаивался, что опоздал, очень раскаивался, искренне. И хотя он сказал об этом державшей его лапе, признание не помогло. Боль продолжалась и усиливалась с каждым следующим «покайся». Гарри, уткнувшись лбом в стену, сумел разглядеть свои ботиночки на полу ризницы, и ему захотелось обуться и убежать, стремительно и далеко.

Стремительно и далеко, очень далеко.

Квартира семьи Диканти

Виа делла Кроче, 12

Среда, 6 апреля 2005 г., 1.59

— Сдачу оставьте себе.

— Очень щедро, grazie tante[44].

Паола проигнорировала сарказм в словах таксиста. Мелкие пакости большого города, где даже таксист недоволен тем, что получил на чай всего шестьдесят евроцентов. В лирах это вышло бы… Уф! Много. Точно. И вдобавок невежа, стартуя, прибавил газ. Будь он воспитанным человеком, он подождал бы, пока женщина войдет в подъезд. Господи, в два часа ночи улица была совершенно пустынной.

Для середины весны погода держалась жаркая, но, несмотря на это, по спине Паолы прошел озноб, когда она открывала парадную дверь. Ей показалось, или она действительно видела тень в конце улицы? Наверняка показалось.

Она стремительно захлопнула за собой дверь, чувствуя себя ужасно глупо из-за внезапно охватившего ее страха. Она взлетела на три этажа вверх как на крыльях. Деревянные ступени издавали гулкий грохот, но Паола его не слышала — так сильно стучала кровь в ушах. До своей лестничной площадки она добежала едва дыша. И застыла у порога квартиры.

Входная дверь была приоткрыта.

Медленно и осторожно она расстегнула пиджак и нащупала наплечную кобуру. Вытащила свое табельное оружие и приготовилась стрелять, направив ствол под прямым углом к телу. Толкнув свободной рукой створку, она неторопливо вошла. В прихожей горел свет. Крадучись, она шагнула внутрь и тут же отскочила от двери, прицелившись в проем. Ничего не произошло.

— Паола?

— Мама?

— Входи, дочка, я на кухне.

Вздохнув с облегчением, Паола водворила пистолет на место. Ей никогда не приходилось применять оружие в реальной жизни, только на учебных стрельбищах в академии ФБР. В свете последних событий нервы у нее явно пошаливают.

Лукреция Диканти хлопотала на кухне, как ни в чем не бывало намазывая сливочным маслом галеты. Запищал таймер микроволновки, пожилая женщина вынула из печки две дымящиеся чашки молока и поставила их на сервировочный столик. Паола, еще не успевшая отдышаться, оглянулась вокруг. Все было на своих местах: пластмассовая свинка с деревянными ложками, торчавшими из поросячьей спины, яркая картинка, нарисованная хозяйками собственноручно. В воздухе витал слабый запах майорана. По запаху Паола вычислила, что мать готовила днем canolis[45]. И поняла также, что мать съела их все до единого и потому теперь угощала ее печеньем.

— Тебе этого хватит? Если хочешь, я намажу еще.

— Мама, ради Бога, ты меня напугала до смерти. Можно узнать, почему ты оставила дверь открытой? — едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, спросила Паола.

Мать посмотрела на нее озабоченно. Из кармана халата синьора Диканти достала бумажный носовой платок и вытерла испачканные маслом кончики пальцев.

— Я не спала, дочка, слушала новости на террасе. Весь Рим взбудоражен прощанием с Папой, по радио ни о чем другом и не говорят… Я решила дождаться тебя и видела, как ты выходила из такси. Уж извини.

Паола мгновенно устыдилась и попросила у матери прощения.

— Успокойся, детка. Возьми печенье.

— Спасибо, мама.

Паола села рядом с матерью, не спускавшей с нее глаз. Лукреция всегда безошибочно чувствовала, когда у дочери возникали проблемы, и спешила помочь советом. Так повелось с детства Паолы. Однако проблема, которая теперь ставила ее в тупик, была слишком серьезной, слишком сложной, слишком излишней. Santa Madonna, откуда только взялось такое выражение?!

— Неприятности на работе?

— Ты же знаешь, я не могу об этом говорить.

— Знать-то я знаю. Но также я знаю, что когда у тебя выражение лица, будто тебе прищемили хвост, ты всю ночь вертишься в постели. Ты точно не хочешь ничего мне рассказать?

Паола, сосредоточенно глядя в чашку с молоком и накладывая туда ложку за ложкой сахар, проговорила:

— Это всего лишь… новое дело, мама. Связано с психопатами. Я чувствую себя как паршивая чашка молока, в которую кладут и кладут сахар. Сахар уже даже не растворяется, и молоко льется через край.

Лукреция мягко накрыла ладонью чашку, и следующую ложку сахара Паола просыпала ей на руку.

— Иногда помощь не помешает.

— Я не могу, мама. Прости.

— Все в порядке, голубка. Все в порядке. Хочешь еще галет? Ты, конечно, не ужинала. — Лукреция мудро сменила тему.

— Нет, мама, этих более чем достаточно. У меня и так задница размером с римский стадион.

— Девочка моя, у тебя чудесная попка.

— Ну да, поэтому у меня до сих пор никого нет.

— Нет, детка. У тебя до сих пор никого нет, потому что у тебя ужасный характер. Ты красива, следишь за собой, ходишь в гимнастический зал… Рано или поздно ты встретишь мужчину, которого не испугают твои крики и недовольные гримасы.

— Сомневаюсь, что это когда-нибудь случится, мама.

— А почему нет? Судя по тому, что ты рассказывала о своем шефе, он очень интересный мужчина.

— Он женат, мама. И годится мне в отцы.

— Вечно ты преувеличиваешь. Приведи его ко мне, увидишь, он не будет долго упираться. И к тому же в наше время совершенно не важно, женат мужчина или нет.

«Если бы ты знала», — подумала Паола.

— Ты так считаешь, мама?

— Уверена. Madonna, какие же у него красивые руки! С ним я исполняла танец живота…

— Мама! Ты вгоняешь меня в краску!

— Десять лет назад умер твой отец, дочка. И с тех пор дня не проходило, чтобы я не вспоминала о нем. Но я не собираюсь заживо хоронить себя вместе с мужем, как черные сицилианские вдовы. Давай доедай печенье, и пойдем спать.

Паола обмакнула в молоко еще одно печенье, подсчитывая в уме калории и чувствуя себя ужасно виноватой. К счастью, чувство вины быстро улетучилось.

Из переписки между кардиналом Фрэнсисом Шоу и миссис Эдвиной Блум

Бостон, 23.02.1999

Мадам,

в ответ на ваше письмо от 17.02.1999 позвольте выразить вам […], а также сожалею и сочувствую горю, вашему и вашего сына Гарри. Я понимаю, какую великую печаль, какие страдания вы пережили. Я согласен с вашим мнением, что тот факт, что служитель Господа подвержен грехам, которые совершил отец Кароский, способен поколебать устои веры. […] Я признаю свою ошибку. Я ни в коем случае не должен был вновь назначать на должность отца Кароского […], наверное, в третий раз, когда верующие, обеспокоенные, как и вы, обратились ко мне с жалобами, мне следовало избрать другой путь. […] Я уступил, прислушавшись к негодному совету психиатров, наблюдавших отца Кароского. В частности доктора Дресслера, который скомпрометировал свою профессиональную репутацию, утверждая, будто отец Кароский способен исполнять обязанности священника. […]

Надеюсь, что крупная сумма в качестве компенсации ущерба, оговоренная с вашим адвокатом, разрешила проблему к всеобщему удовлетворению […], поскольку это самое большее, что мы можем предложить […], и, конечно, ни в коей мере не пытаясь смягчить вашу боль деньгами, тем не менее позвольте мне посоветовать вам хранить молчание ради общего блага […] Наша Святая Церковь уже много пострадала от злобных наветов клеветников, приспешников Сатаны […] Ради благополучия нашей маленькой общины, а также вашего сына и вашего лично забудем об этом происшествии навсегда.



Благословляю вас,


Фрэнсис Огастас Шоу,
кардинал, прелат-епископ архидиоцеза Бостона.


Институт Сент-Мэтью

Сильвер-Спринг, Мэриленд

Ноябрь 1995 г.

Расшифровка записи беседы номер 45 доктора Кейниса Конроя с пациентом номер 3643. Присутствовали также доктор Фаулер и Салер Фанабарзра.

Д-р Конрой: Здравствуйте, Виктор. Можно войти?

№ 3643: Сделайте одолжение, доктор. Вы у себя в клинике.

Д-р Конрой: Это ваша комната.

№ 3643: Проходите, пожалуйста. Проходите.

Д-р Конрой: Вижу, вы сегодня в прекрасном настроении. Хорошо себя чувствуете?

№ 3643: Замечательно.

Д-р Конрой: Меня радует, что не возникало неприятных инцидентов с применением насилия после вашей выписки из лазарета. Вы регулярно принимаете лекарства, посещаете групповые сеансы терапии… Вы делаете успехи, Виктор.

№ 3643: Спасибо, доктор. Стараюсь по мере сил.

Д-р Конрой: Ладно, как мы с вами договаривались, сегодня мы приступаем к регрессивной терапии. Это мистер Фанабарзра. Он индусский врач, специалист по гипнозу.

№ 3643: Доктор, меня все еще смущает мысль, что мне придется подвергнуться этому эксперименту.

Д-р Конрой: Он очень важен, Виктор. Мы обсуждали это на прошлой неделе, помните?

№ 3643: Да, я помню.

Д-р Конрой: Тогда решено. Мистер Фанабарзра, где лучше расположиться пациенту, как вы считаете?

С. Фанабарзра: Лучше всего на кровати. Необходимо, чтобы пациент максимально расслабился.

Д-р Конрой: Тогда на кровати. Ложитесь, Виктор.

№ 3643: Как угодно.

С. Фанабарзра: Итак, Виктор, я сейчас покажу вам маятник. Не могли бы вы приспустить шторы, доктор? Вот так достаточно, спасибо. Виктор, посмотрите на маятник, будьте любезны.



(Из данной расшифровки исключена процедура погружения в гипноз по методике С. Фанабарзры по личной просьбе последнего. Исключены также паузы, чтобы облегчить чтение и восприятие текста.)



С. Фанабарзра: Хорошо… Сейчас тысяча девятьсот семьдесят второй год. Что ты помнишь?

№ 3643: Мой отец… Его никогда не было дома. По пятницам мы иногда всей семьей ходили встречать его у завода. Мама говорила, что он никчемный человек и мы не дадим ему растранжирить все деньги по барам. На улице было очень холодно. Однажды мы ждали и ждали. Мы притопывали ногами, чтобы не превратиться в ледышку. Эмиль (младший брат Кароского) попросил у меня шарф, потому что замерз. А я ему не дал. Тогда мама стукнула меня по затылку и велела отдать. В конце концов мы устали ждать и ушли.

Д-р Конрой: Спросите, где был его отец?

С. Фанабарзра: Ты знаешь, где задержался твой отец?

№ 3643: Его уволили. Он вернулся домой через два дня, совсем не в себе. Мама сказала, что он пил и путался со шлюхами. Ему давали чек, но недолго. Мы ходили в контору Социальной безопасности за папиным чеком. Но иногда он нас опережал и пропивал чек. Эмиль не понимал, как можно пропить бумажку.

С. Фанабарзра: Вы обращались за помощью?

№ 3643: В приходе нам изредка давали одежду. Другие мальчики ходили за одеждой в Армию спасения, там вещи всегда были лучше. Но мама говорила, что там все еретики, нехристи и лучше носить одежду честных христиан[46]. Берия (старший брат Кароского) говорил, что одежда честных христиан вся в дырах. Я ненавидел его за это.

С. Фанабарзра: Ты обрадовался, когда Берия убежал?

№ 3643: Я лежал в постели. Я видел, как он в темноте крался через комнату. Ботинки он держал в руках. Он подарил мне свой брелок для ключей. С серебряным медведем. И сказал, чтобы я повесил на него подходящие ключи. Утром Эмиль расплакался из-за того, что брат с ним не простился. Я дал ему брелок. Эмиль продолжал плакать и швырнул брелок. Я распотрошил свою книгу со сказками, чтобы он успокоился. Я ее изрезал ножницами. Отец запер меня в своей комнате.

С. Фанабарзра: Где находилась твоя мать?

№ 3643: Играла в бинго в общине. Был вторник. По вторникам играли в бинго. Каждый билетик стоил один цент.

С. Фанабарзра: Что произошло в той комнате?

№ 3643: Ничего. Я ждал.

С. Фанабарзра: Виктор, ты должен рассказать.

№ 3643: НИЧЕГО не произошло, ясно, сэр? НИЧЕГО!

С. Фанабарзра: Виктор, ты должен рассказать. Отец привел тебя в свою комнату и что-то сделал, правда?

№ 3643: Вы не поймете. Я это заслужил!

С. Фанабарзра: Что ты заслужил?

№ 3643: Наказание. Наказание. Меня нужно было сильно наказать, чтобы я раскаялся в плохих поступках.

С. Фанабарзра: В каких плохих поступках?

№ 3643: Во всех плохих поступках. Я очень плохо себя вел. За кошек. Я запихнул кота в мусорное ведро, набитое мятыми газетами, и поджег. Он кричал! Кричал по-человечески. И за сказки.

С. Фанабарзра: Как тебя наказали, Виктор?

№ 3643: Боль. Мне было больно. А ему нравилось, я знаю. Он говорил, что ему тоже больно, но он врал. Он говорил это на польском. На английском он не умел врать, он сбивался. Он всегда говорил по-польски, когда наказывал меня.

С. Фанабарзра: Он тебя трогал?

№ 3643: Он давал мне под зад. И не разрешал оборачиваться. И засовывал что-то внутрь. Что-то горячее, и от этого было больно.

С. Фанабарзра: Часто тебя так наказывали?

№ 3643: Каждый вторник. Когда мамы не было дома. Бывало, когда все заканчивалось, он засыпал на мне. Как мертвый. А случалось, он не мог меня наказать и тогда бил.

С. Фанабарзра: Как он тебя бил?

№ 3643: Шлепал рукой, пока хватало сил. Иногда, после того как он меня побил, он мог меня наказать, а иногда нет.

С. Фанабарзра: А твои братья, Виктор? Отец их тоже наказывал?

№ 3643: Думаю, он наказывал Берию. Эмиля ни разу, Эмиль был хорошим, поэтому он умер.

С. Фанабарзра: Только хорошие умирают, Виктор?

№ 3643: Только хорошие. Плохие — никогда.