Признание христианства 815

ГЛАВА XIV ХРИСТИАНСТВО 816

Трудность вопроса о происхождении христианства 817

Предпосылки христианства 819

Возникновение христианства и его распространение 822

Христианство II—III вв. 825

Преследования христиан 826

Почему христианство было признано государством? 827

Ереси 828

ГЛАВА XV ПОПЫТКА ЯЗЫЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ 830

Борьба после смерти Константина 830

Констанций и торжество арианства 831

Предпосылки языческой реакции 831

Юлиан 832

Борьба с христианством 836

Неудача Юлиана и его гибель 837

ГЛАВА XVI ПАДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ. КОНЕЦ АНТИЧНОГО МИРА 839

Общество IV—V вв. 841

Валентиниан, Валент, Грациан 846

Переселение готов 847

Восстание 378 г. 847

Феодосий. Окончательная победа христианства 851

Разделение империи на две части 851

Аларих и Стилихон 852

Взятие Рима 852

Варвары на территории империи 853

Низложение Ромула Августула 854

Судьбы Восточной Римской империи 854

ПРИЛОЖЕНИЯ 857

ПЕРЕЧЕНЬ РИМСКИХ ИМПЕРАТОРОВ 857

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА 863

РИМСКИЕ ПРОВИНЦИИ 872

СПРАВОЧНЫЙ МАТЕРИАЛ 889

РИМСКИЕ ЛИЧНЫЕ ИМЕНА (PRAENOMINA) 889

РИМСКИЕ МЕРЫ 889

БИБЛИОГРАФИЯ 897

ИСТОЧНИКИ 897

НАУЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА 900



Религиозная политика Диоклециана

Для своего реформированного государства Диоклециан хотел создать не только материальную, но и идеологическую опору. Однако его прони­цательности не хватило на то, чтобы увидеть эту опору. Идеологической базой новой монархии могла быть только новая религия, христианство, которое в это время стало огромной силой, в особенности на Востоке. Преемник Диоклециана Константин сумел правильно понять его значе­ние и сделать отсюда соответствующие выводы. Что же касается Диокле­циана, то он был еще слишком связан с III в., когда христианство рассмат­ривалось как враждебная государству, чуть ли не революционная секта. Вот почему создатель домината в своей религиозной политике пошел по неправильному пути: он решил возродить староримскую религию. Импе­ратор принял официальный титул Jovius, т. е. сын Юпитера (Максимиан назывался Herculius — сын Геркулеса), он построил много храмов языче­ским богам и наконец подверг преследованиям христиан. Это было самое крупное гонение, которое испытала христианская церковь за все время своего существовання. В 303 г. Диоклециан издал эдикт, которым христи­анам запрещалось исполнение религиозных обрядов. Христиане были уда­лены из рядов армии и чиновничества. Дома христианских общин разру­шались, их имущество конфисковывалось. Некоторые наиболее упорные христиане подвергались казням. Максимиан и Галерий проводили ту же политику гонений, но Констанций Хлор придерживался более мягкой по­литики, потому что в Галлии и Британии христианство еще не получило такого распространения, как на Востоке.



«Раз признавши необходимым подвергнуть христиан преследовани­ям, — пишет М. Э. Поснов, — Диоклециан пошел по этому пути со свойственною ему неуклонностью и систематизацией. Гонение от­крылось тем, что великолепная христианская церковь в Никомедии, резиденции императора, была разрушена до основания. На другой день был объявлен и первый всеобщий эдикт, подписанный обоими августами и кесарем Галерием. Повелевалось разрушать церкви, отбирать и сжигать священные книги и всех упорствующих в хрис­тианстве объявлять лишенными гражданских прав... В этом же 303 г. были изданы еще два эдикта: одним предписывалось всех предстоя­телей христианского клира — епископов, пресвитеров, диаконов и даже чтецов — заключать в темницы; третьим по общему счету эдик­том требовались пытки над упорствовавшими. В конце 303 г. импе­ратор праздновал 20-летие своего царствования и, уступая традиции, растворил двери темницы для всех не уголовных преступников, в том числе и для христиан. Но в начале 304 г. был издан четвертый эдикт, вынуждавший всех христиан к отпадению от веры. Своею задачей диоклецианово гонение имело совершенное подавление хри­стианства, искоренение самого имени христианского. \"Nomen christi-anorum deleto — да погибнет имя христианское\". Ни одно еще гоне­ние не ставило себе столь радикальной цели, как это, и ни одно не отличалось такою беспощадною суровостью и жестокостью. Был обезглавлен Никомедийский епископ Антим, пресвитер Памфил (16 февраля 304 г.), за отказ выдать священные книги был убит Феликс, епископ африканский. Были казнены высшие придворные чиновни­ки — Дорофей, Горгоний, Петр» (Поснов М. Э. История христиан­ской церкви. Киев, 1991. С. 102).

Отречение Диоклециана от власти и борьба между его преемниками

В 305 г. исполнялось 20 лет со дня установления двоевластия Диокле­циана и Максимиана. Согласно основному принципу всей системы, авгус­ты должны были отречься от престола, передав власть своим цезарям. Тя­желая болезнь, постигшая Диоклециана в 304 г., еще больше подкрепляла его решение. Максимиан, по-видимому, не слишком жаждал отказаться от власти, но Диоклециан, оказывавший на него огромное влияние, убе­дил его отречься. 1 мая 305 г. оба августа сложили с себя власть (один — в Никомедии, другой — в Милане) и удалились в частную жизнь. Галерий и Констанций Хлор механически заступили на их место.

Назначение новых цезарей Диоклециан поручил своему приемному сыну Галерию. Цезарем Запада последний назначил полководца Флавия Валерия Севера, а цезарем Востока — своего племянника Валерия Максимина Дазу. И Максимиан и Констанций Хлор имели основание быть недовольными новыми назначениями, так как при этом оказались обой­денными их сыновья: Максенций и Константин. Если к этому прибавить,

что Максимиан сам был недоволен своим полувынужденным отречением, то налицо были все условия для быстрого крушения тетрархии.

Летом 306 г. Констанций Хлор умер в Британии во время войны с шот­ландским племенем пиктов. Войско немедленно провозгласило августом его сына от первой жены Елены Флавия Константина. Галерий признал Константина сначала в качестве цезаря, а затем и августа. Почти одновре­менно с этим в борьбу вмешался Максимиан. Он решил использовать не­довольство, существовавшее в Риме против Севера, и выдвинул кандида­том в цезари Запада своего сына Марка Аврелия Максенция. В бывшей столице империи, низведенной на роль простого города, вспыхнуло вос­стание войск и народа, провозгласившее Максенция цезарем. Максимиан снова вернулся к власти, объявив себя августом. Галерий не остался в дол­гу, возвел в сан августа Севера и поручил ему наказать Максенция.

Началась долгая борьба, в которой Север погиб. Галерий назначил на его место августом Валерия Лициниана Лициния, поручив ему управле­ние Иллирией. После этого и Максимин Даза объявил себя августом, что Галерий вынужден был признать. Таким образом, к 308 г. в империи оказа­лось четыре «законных» августа — Галерий, Константин, Лициний и Максимин Даза[516], «незаконный» цезарь в Риме — Максенций и, наконец, узур­патор в Африке — Луций Домиций Александр. Таковы были результаты отречения Диоклециана.

Затем наступил второй этап борьбы. В мае 311 г. Галерий умер, неза­долго до этого отменив вместе с Константином и Лицинием эдикт против христиан. Старшим августом остался Лициний. В 312 г. Максенций, лик­видировав африканского узурпатора, вступил в союз с Максимином Дазой против Лициния и Константина.

Последний до тех пор почти не принимал участия в гражданской вой­не. Он сидел у себя в Трире, много внимания уделял армии и время от времени отражал нападения на Галлию франков и аламаннов. Его войска, в которых было очень много варваров, находились в сравнительно хоро­шем состоянии. Вот почему, когда он вторгся в Италию, армия Максен­ция была разбита в нескольких сражениях в долине По. Константин дви­нулся на Рим. Недалеко от города Максенций был снова разбит в реши­тельной битве и во время бегства утонул в Тибре (28 октября 312 г.).

Христианская легенда гласит, что Константин, покровительствовавший христианам, которых много было у него в армии, разрешил им изобразить крест и начальную букву имени Христа на военных значках. Поэтому Кон­стантин и победил язычника и врага христиан Максенция. Легенда добав­ляет, что священную монограмму с надписью «этим победишь» Констан­тин увидел во сне. Легенда имеет под собой очень мало реальных основа­ний хотя бы потому, что делает Константина христианином в гораздо большей степени, чем он был в действительности. В науке существует сле­дующее объяснение загадочной монограммы. Среди солдат Константина было очень много митраистов, гораздо больше, чем христиан (культ пер­сидского солнечного бога Митры к IV в. чрезвычайно широко распростра­нился в римской армии). Поэтому на военных значках часто встречался священный знак Митры, напоминающий восьмиконечный крест и пред­ставляющий не что иное, как схематический рисунок солнечных лучей. Этот знак действительно похож на христианскую монограмму. Отсюда и возникла легенда.

Миланский эдикт

После поражения Максенция Константин торжественно вступил в Рим, а затем присоединил к своим владениям (т. е. к Галлии и Британии) быв­шие владения Максенция — Италию, Африку и Испанию. В этом же (или в следующем) году Константин и Лициний встретились в Милане. Здесь они издали знаменитый эдикт («Миланский эдикт»), которым признава­лось равноправие христианской религии с языческим культом. Это был чрезвычайно разумный политический шаг. В залог союза и дружбы Лициний женился на сестре Константина Констанции.

Однако мир между обоими августами продолжался недолго — только до тех пор, пока они не остались вдвоем повелителями империи. Это слу­чилось после того, как в 313 г. Лициний разбил Максимина Дазу, и тот умер в Малой Азии. К этому моменту погибли все члены остальных импе­раторских семей. В 313 г. умер и Диоклециан.

Наступил последний этап борьбы. Уже в 314 г. августы поссорились из-за границ своих владений и начали войну. Однако она не привела к ре­шительным результатам. Соперники заключили мир, по которому за Лицинием остались Фракия, Египет и азиатские провинции. Все остальное должно было находиться под властью Константина. Несколько лет про­шло в состоянии «худого мира». В 323 г. началась новая война. Констан­тин разбил Лициния под Адрианополем, занял Византий и осадил своего противника в Никомедии. Тот сдался, получив клятвенное обещание Кон­стантина, что его жизнь будет сохранена (323 г.). Но уже в следующем году Лициний, отправленный в Фессалонику, был убит.

Текст Миланского эдикта сохранился только в произведениях двух христианских писателей — в сочинении Лактанция «О смерти гони­телей» и в «Истории церкви» Евсевия. Лактанций дает краткую и четкую редакцию этого эдикта: «Мы, Константин и Лициний, авгус­ты, собравшись в Милане для обсуждения всех дел, касающихся бла­госостояния и безопасности государства, решили, что среди занима­ющих нас предметов ничто не могло быть так полезно нашим наро­дам, как установление прежде всего способа служения божеству. Мы постановили даровать христианам и всем другим права свободного вероисповедания той веры, которую они предпочитают. Нам кажет­ся, что будет хорошо и благоразумно не отказывать никому из на­ших подданных, будь то христианин или принадлежит он другому культу, в праве следовать религии, которая ему более подходит. Та­ким образом, верховное божество, которому отныне каждый из нас может свободно поклоняться, ниспошлет нам свою милость и обыч­ное благоволение» (Лактанций. О смерти гонителей, XLVIII, пер по кн.: Сергеев В. С. Очерки... ч. II. С. 709).

Единодержавие Константина

Таким образом, в 323 г. Флавий Константин, прозванный церковью Великим, сделался единодержавным правителем империи. Он одержал верх над всеми своими соперниками потому, что был расчетлив, дальновиден, коварен и беспощадно жесток. Константин являлся истинным сыном сво­его времени. Он сумел, как никто, отразить в своей деятельности господ­ствующие тенденции эпохи. Некоторые его мероприятия послужили ис­ходным пунктом для дальнейшего развития и вошли составной частью в историю европейского Средневековья.

В области государственного управления Константин продолжал тра­диции Диоклециана. Правда, некоторое успокоение, наступившее внутри империи и на ее границах, позволило отказаться от тетрархии и перейти к единоличному управлению. Но фактически система соправительства су­ществовала и при Константине. Так, защита рейнской границы сначала была им поручена старшему сыну, цезарю Флавию Юлию Криспу[517], в то время как сам император оставался на Востоке, главные заботы посвящая дунайской границе. Остальные три сына Константина в сане цезарей так­же получили в управление отдельные области: Константин — Испанию, Галлию и Британию; Констант — Италию, Иллирию и Африку; Констан­ций — азиатские провинции и Египет. Кроме них, у императора было два племянника, управлявшие более мелкими областями. Эта фактическая децентрализация управления подкреплялась существованием четырех префектов претория, которые стояли во главе четырех префектур: Восто­ка, Иллирии, Италии и Галлии.

Завершение реформ Диоклециана

Константин упразднил преторианскую гвардию, заменив ее корпусом дворцовой стражи. В связи с этим должность префекта претория оконча­тельно потеряла свой военный характер. Руководство военными делами было передано особому начальнику войск (magister militum) и его помощ­нику — начальнику конницы (magister equitum). Начатое Диоклецианом разделение войск на легионы, стоявшие в городах и несшие внутреннюю охрану (comitatenses — «спутники» императора), и на пограничные отря­ды (ripenses, или limitanei — «пограничные») было завершено Константи­ном. Варваризация армии шла гигантскими шагами. Варвары принимались массами и во внутренние войска, и в пограничные корпуса, и даже в двор­цовую охрану. 40 тыс. готов составляли особый корпус «союзников», по­лучая жалование от империи. Много варваров занимало высшие команд­ные должности.

Константин завершил бюрократическую реформу Диоклециана. Созда­лось много новых должностей, объединенных в строгую иерархическую систему и наделенных громкими титулами, которые восходили еще к эпо­хе Адриана. С этими титулами и должностями были связаны особые при­вилегии: право освобождения от налогов, от муниципальной службы, от пыток, право приезда ко двору, право подлежать суду только императора и проч. При Константине увеличились пышность двора и торжественность дворцового этикета. Император еще выше поднялся над окружающим его миром. Его особа окончательно стала божественной. Воля императора была единственным законом. Высший государственный совет, получивший на­звание консистория[518] (consistorium principis), носил совещательный харак­тер при императоре. Все учреждения, имевшие отношение к особе импе­ратора, получили эпитет «священный»: священный дворец (sacrum palatium), священный совет (sacrum consistorium) и т. д.

Диоклециан и Константин завершили процесс абсолютизации импе­раторской власти, начавшийся еще при Северах и продолженный им­ператорами III в. «В схематическом виде, — пишет В. С. Сергеев, — конституция позднеримской империи выглядела следующим обра­зом. Главой государства считался император — монарх, «рожден­ный богом» и «творец богов» (diis genitus et deorum creator). Мо­нарх — представитель божественного начала на земле, «как бы при­сутствующий в телесной оболочке бог». В императорских конститу­циях IV—V вв., сохранившихся в кодексах Феодосия и Юстиниана, проводится взгляд на государство как на личную собственность им­ператора, как на его дом, или ойкос. Воля императора признавалась единственным источником права...

Согласно взгляду на государство как на вотчину государя должност­ные лица рассматривались одновременно как государственные чинов­ники и как личные слуги монарха. Высшим государственным чином был начальник «священного ложа», за ним следовал конюший — на­чальник императорской конюшни, дворцовый маршал, хранитель «свя­щенной одежды», начальник главной канцелярии и т. д. Друзья и госу­даревы слуги получали от императора в «кормление» различные долж­ности, командировки и назначения и сверх того еще денежное вознаг­раждение, в зависимости от занимаемой должности... Нити всего управления сходились в «священном дворце», представ­лявшем точную копию восточных дворов, в особенности персидско­го. Подобно персидским царям, римского императора называли по­велителем. Диоклециан назывался сыном Юпитера, а его соправи­тель Максимиан — сыном Геркулеса... При дворе находился выс­ший государственный совет, или консисторий императора (consistorium principis), в котором обсуждались важнейшие государствен­ные дела, вырабатывались законы, выслушивались иностранные по­сольства и решались в последней инстанции судебные акты» (Серге­ев В. С. Очерки... Ч. II. С. 669—671).

Надо отметить, что все жители империи вне зависимости от сослов­ной принадлежности рассматривались как подданные императора. Они именовались не только «подданные» (subiecti), но даже «рабы» (servi или douloi).

Создание новой столицы

Необходимо особо отметить одно мероприятие Константина, получив­шее всемирно-историческое значение, — это перенесение столицы импе­рии на берега Босфора, на место, где находилась старая греческая коло­ния Византий. Город был расширен и перестроен. 11 мая 330 г. произошло торжественное освящение новой столицы, получившей название Констан­тинополя («Град Константина»). Обряды освящения носили частью язы­ческий, частью христианский характер. Новая столица была украшена ве­ликолепными зданиями и произведениями искусства, привезенными из Рима и из Греции. Управление Константинополем император организовал по римскому типу: часть сенаторов, переехавшая из Рима, образовала осо­бый сенат[519]; во главе города был поставлен градоначальник (городской пре­фект).

Выше мы указывали на те причины, которые заставили Диоклециана выбрать своей столицей Никомедию. Эти же причины руководили и выбо­ром Константина. Византий, при прочих равных условиях, имел то пре­имущество перед Никомедией, что непосредственно господствовал над проливами, ведущими из Средиземного моря в Черное, и вместе с тем слу­жил как бы «мостом» из Азии в Европу. Изумительное стратегическое положение города являлось главной причиной того, что Константинополь пережил падение Западной Римской империи, готские, арабские и славян­ские набеги и пал только в 1453 г.

Признание христианства

В одном лишь пункте Константин уклонился от политики Диоклециана: в отношении к христианству. Он не только легализовал новую рели­гию Миланским эдиктом, но поставил ее на первое место: фактически уже при Константине христианство становилось государственной религией.

Правда, формально император держался принципа веротерпимости, про­возглашенной эдиктом. Языческий культ не подвергался никаким пресле­дованиям, языческие обряды официально совершались наряду с христиан­скими. Сам император, по-видимому, был крещен только перед смертью, а при жизни принимал божеские почести в качестве олицетворенного Гелиоса (Солнца). Но Константин был реальным и дальновидным полити­ком. Он прекрасно понимал, что будущее принадлежит христианству. Он ясно видел, в какую силу превратилась маленькая секта. Непосредствен­ный продолжатель Диоклециана, завершитель домината, Константин ис­кал для него идеологическую базу. Новая монархия должна была быть монархией «милостью божией». Но старые боги греко-римского пантеона явно не годились для этой роли: они безнадежно устарели. Абсолютную, никакими республиканскими иллюзиями не прикрытую власть единого земного бога, римского императора, должна была санкционировать такая же абсолютная власть единого небесного императора, бога христианской религии.

Вот почему Константин, официально держась только позиции веротер­пимости, на деле покровительствовал христианству. Он дал христианской церкви большие льготы и принимал живейшее участие во внутрицерковной борьбе. Христианское духовенство получило освобождение от лич­ных повинностей, ему было предоставлено право суда по церковным де­лам, христианские общины получили права юридических лиц (принимать наследства, владеть имуществом, покупать и освобождать рабов и т. д.). Константин председательствовал на церковном соборе в Никее, осудив­шем ересь Ария, и энергично проводил в жизнь постановления собора. Своих сыновей он воспитал в христианской вере.

Таким образом, умиравшее античное государство признало в качестве одной из своих опор новую религию. Эта религия из маленькой тайной секты в течение двух столетий превратилась в крупнейшую социальную силу. Как это произошло?

ГЛАВА XIV ХРИСТИАНСТВО

Важнейшим явлением в духовной жизни позднеантичного общества было воз­никновение новой религии — христианства. Его отличительными чертами были пафос сострадания, упование на приход божественного спасителя, вера в посмерт­ное воздаяние и воскресение к новой жизни. Среди предпосылок возникновения но­вой религии важнейшими были упадок традиционных языческих культов, проник­новение в античный мир восточных культов, развитие философских учений, преж­де всего стоицизма, особая культурная ситуация на Ближнем Востоке и иудейский мессианизм. Христианство возникает в I в. н. э. в Иудее и в I—II вв. охватывает не только иудейскую диаспору, но и самые различные слои греко-римского населения империи. Параллельно происходит процесс складывания церковной организации.

Вплоть до Диоклециана христиане подвергались гонениям со стороны государства. При Константине христианство получает равноправие с язычеством (313 г.) и вскоре становится господствующей религией Римской империи. С самого своего возникно­вения христианской церкви приходилось бороться со всевозможными ересями: гно­стицизмом, монтанизмом, арианством.

Первая половина I в. н. э. — возникновение первых христианских общин.

Ок. 28 г. — смерть легендарного Предтечи Христа — Иоанна Крестителя.

Ок. 30 г. — согласно преданию, мученическая смерть Иисуса Христа в Иеруса­лиме.

112 г. — преследование христиан наместником провинции Вифиния-Понт Пли­нием Младшим.

303— 304 гг. — последние крупные гонения ни христиан при Диоклециане.

313 г. — Миланский эдикт Константина и Лициния о веротерпимости.

325 г. — вселенский собор епископов в Никее и принятие символа христианской веры.

Трудность вопроса о происхождении христианства

Мы не знаем точно, когда, где и как возникло христианство. Это, впро­чем, относится ко всякой исторической религии. Возьмем ли мы буддизм, ислам или христианство — историк, пытающийся выяснить конкретную картину их возникновения, находится в одинаково трудном положении. Религия всегда появляется как стихийное движение, корни которого глу­боко скрыты в общественной психологии определенной эпохи. Роль здесь отдельной конкретной личности очень невелика. Всякая религия рожда­ется в напряженной социальной атмосфере, которая еще до возникнове­ния определенного учения является религиозной. Это атмосфера глубо­кого недовольства окружающим миром, сознание слабости человека и полной невозможности для него собственными силами изменить усло­вия этой жизни. Это горячая вера в сверхчеловеческую силу, которая одна только может помочь человеку. Это атмосфера страстного ожида­ния, атмосфера чудес, знамений и легенд, рождающихся неизвестно от­куда. В такой обстановке всякий конкретный факт мгновенно окутывает­ся покровом мифа. Извлечь его из-под этого покрова крайне трудно, по­чти невозможно.

Задача историка затрудняется еще тем, что он имеет дело с источника­ми более поздними, чем изучаемое им религиозное явление, источниками, которые фиксируют уже сложившуюся религию. Такие источники (Еван­гелие, Коран и пр.) излагают легендарно-мифологический материал уже в обработанном виде. Так как их составляют лица, заинтересованные в рас­пространении новой религии, то они произвольно подбирают материал, выдумывают одни факты, скрывают другие, — все это для того, чтобы пред­ставить новую религию в самом благоприятном освещении и поразить во­ображение верующих.

Источники по истории раннего христианства страдают всеми этими недостатками. Официальные источники — это четыре Евангелия (Матфея, Марка, Луки и Иоанна), «Деяния апостолов», «Послания апостолов» и «Откровение» Иоанна («Апокалипсис»). Они составлены не раньше вто­рой половины I в. н. э., следовательно, значительно позднее тех событий, о которых в них идет речь[520]. К тому же они неоднократно перерабатывались, и найти в них древнейшее ядро почти невозможно. Настоящие авторы этой христианской литературы не известны, так как все четыре евангелиста и все апостолы — вымышленные лица. Да и трудно здесь говорить о каком-нибудь определенном индивидуальном авторстве. Подобно тому, как мы не можем установить авторов «Илиады» и «Одиссеи», так нельзя устано­вить и авторов христианского религиозного эпоса.

Если обратиться к содержанию хотя бы Евангелий, то сразу же броса­ется в глаза их чисто мифологический характер. Основной сюжет Еванге­лий — история жизни, смерти и воскресения Иисуса из Назарета — ти­пичный миф, сходный с аналогичными мифами восточных религий. Все в этой истории, начиная с чудесного рождения Иисуса от «духа святого» и кончая его воскресением и восшествием на небеса, является плодом рели­гиозного творчества, не имеющего никакого отношения к действительнос­ти. К тому же в трактовке отдельных событий между Евангелиями суще­ствуют большие расхождения, что исключает возможность, даже в еван­гельских рамках, дать свободную от противоречий историю возникновения христианства.

Те же самые черты, которыми отличается официальная («канониче­ская») христианская литература, мы найдем и в той литературе, которая не вошла в список признанных церковью книг («Канон»). Такие произве­дения, как «Учение 12 апостолов» (Дидахе), «Пастырь» Герма и другие, дают нам некоторый материал для суждения об идеологии раннего хрис­тианства, о социальном составе христианских общин и пр., но нисколько не облегчают поиски конкретно-исторических путей возникновения новой религии.

Таким образом, христианская литература в этом вопросе ни в какой мере не может считаться историческим источником. Но отрывочные све­дения о раннем христианстве мы находим и у греко-римских писателей I—II вв. н. э.: Тацита, Светония, Иосифа Флавия и других, более поздних. Историческая критика уже давно поставила под вопрос их подлинность. Некоторые из этих свидетельств (например, Иосифа Флавия) являются бес­спорной подделкой христианских переписчиков, сделанной для того, что­бы подкрепить новую религию авторитетом известных писателей нехрис­тиан. Другие (данные Светония) слишком отрывочны и неопределенны, чтобы на основании их можно было сделать какие-нибудь выводы.

Более или менее точные сведения о христианстве мы имеем только начиная с конца II в. н. э., когда появляются более достоверные источни­ки. Но в этот период христианство почти совершенно сложилось. На са­мый же интересный вопрос: как оно возникло? — эти источники ответа нам не дают. Поэтому здесь мы можем высказывать одни только предпо­ложения.

Вопрос еще осложняется тем, что происхождение христианства никог­да не было чисто «академической» проблемой. Начиная с возникновения новой религии и вплоть до наших дней, вокруг нее кипела острая полити­ческая борьба. На протяжении почти двух тысячелетий христианство ис­пользовалось как сильнейшее орудие классовой борьбы, в разные эпохи разными классами и для различных целей. Это отражалось и в науке. В западной научной литературе мы не найдем объективного подхода к хрис­тианству. Историки церкви пытались решить вопрос с определенных субъективных позиций, что крайне затрудняло решение не только общих, но и частных проблем.

Предпосылки христианства

Легче всего выяснить вопрос о социально-политических и идеологи­ческих предпосылках христианства. Оно возникло в I в. н. э., когда после разгрома революционного движения II—I вв. до н. э. низшие слои рим­ского общества были охвачены глубоким отчаянием и апатией. У них от­сутствовало ясное классовое сознание, и поэтому не было никаких перс­пектив, никаких надежд на будущее. Рабы, разорявшееся крестьянство, полунищая городская масса оказались неспособными сломить страшный гнет рабовладельческого Рима. Такое состояние общественной депрессии, упадка, безнадежности, характерное для эпохи реакции первого века им­перии, было весьма благоприятно для развития религиозных настроений. Эти настроения в первую очередь должны были охватить именно обще­ственные низы. «Где же был выход, — писал Энгельс, — где было спасе­ние для порабощенных, угнетенных и впавших в нищету — выход, общий для всех этих различных групп людей с чуждыми или даже противополож­ными друг другу интересами? И все же найти такой выход было необходи­мо для того, чтобы все они оказались охваченными единым великим рево­люционным движением. Такой выход нашелся. Но не в этом мире. При тогдашнем положении вещей выход мог быть лишь в области религии» (Соч., т. 22, с. 483).

Христианство и возникло первоначально как своеобразное движение масс, пытающихся в религии найти спасение от окружающей действитель­ности. Конечно, спасение было иллюзорным. Религия не спасала челове­ка, она только играла роль наркотика, притупляющего боль. И однако столь тяжело было положение низших слоев римского общества и столь мала их классовая сознательность, что новая религия в течение двух столетии за­воевала империю.

Почему же нужна была новая религия? Разве старые культы греко-рим­ского мира не годились для этой цели? Этот вопрос подводит нас к идео­логическим корням христианства. Старая римская религия возникла тог­да, когда Рим еще был маленьким городом-государством с населением, которое занималось главным образом сельским хозяйством. Религиозные потребности этого населения хорошо удовлетворялись поклонением ро­довым и семейным богам, а также мелким божествам природы, «заведывавшим» всем распорядком сельскохозяйственных работ. Позднее рим­ская религия подверглась сильному греческому влиянию. Местные ита­лийские божества — Юпитер, Юнона, Минерва, Диана, Марс — были со­поставлены с греческими богами и приобрели их черты. Однако даже та­кая эллинизованная религия оставалась наивным политеизмом, соответ­ствующим примитивным общественным отношениям Ранней республики.

После того как в конце Республики под власть Рима перешел весь куль­турный мир Средиземноморья, после того как Италия испытала глубокие изменения в хозяйственной и социальной жизни, старая религия переста­ла удовлетворять возросшим религиозным потребностям. Что могли дать пестрому, многоязычному населению, все более и более нуждавшемуся в религиозном утешении, старые официальные боги Рима? Тогда среди ши­роких масс начали распространяться различные восточные верования. На Востоке — в Египте, Вавилонии, Сирии, а также в Греции — издавна су­ществовали мистические, тайные культы. В Египте это были мистерии Озириса и Изиды, в Малой Азии и Сирии — Аттиса и Кибелы, в Вавило­нии — Таммуза и Иштари, в Греции — Диониса. Они были связаны с ве­рой в божество, которое умирает и затем воскресает.

Являясь первоначально формой земледельческой религии, культы уми­рающего и воскресающего божества в дальнейшем, под влиянием роста со­циальных противоречий, начали углубляться. Боги земледельческих куль­тов стали приобретать образы богов-избавителей, которые своей смертью искупали грехи человека, а своим воскресением давали ему надежду на бес­смертие. Обрядовая сторона этих культов находилась в полном соответствии с их мистическим содержанием. Культы носили тайный характер и были доступны только посвященным. Богослужение было театрализовано с це­лью сильнее повлиять на воображение верующих. Огромную роль в нем играли музыка, чередование яркого освещения и темноты и пр. Участники мистерий доводили себя до экстаза, до состояния исступления различными способами: постом, головокружительной пляской, музыкой. Тогда им каза­лось, что они теряют себя, свою личность и сливаются с божеством.

По сравнению с сухой, прозаической римской религией эти восточные культы обладали огромной притягательной силой. Они в изобилии давали тот религиозный дурман, в котором так нуждался дряхлеющий греко-рим­ский мир.

Сходный круг идей и представлений лежал в основе так называемого мессианизма («мессия» по древнееврейски значит «помазанник»). Месси­анизм — это религиозное течение, особенно сильно выступавшее в иудей­ской религии и в иранском культе Митры. Оно исходило из признания греховности мира и слабости человеческой природы, из невозможности для человека спастись собственными силами. Отсюда вера в «мессию», который мыслится как посланник божества, как его воплощение, как сын божий. Иудеи верили в то, что настанет день, когда на земле явится «по­мазанник божий» и спасет свой народ от римского рабства. Поклонники Митры, особенно те из них, которые принадлежали к низшим слоям насе­ления, ждали, когда придет Митра и очистит греховный мир огнем, после чего на земле наступит царство равенства и справедливости.

В восточных религиях была еще одна черта, которая привлекала к ним население западной половины империи. Это была вера в единого бога — монотеизм. Зародыши единобожия мы находим во многих восточных ве­рованиях: в древневавилонской и древнеегипетской религиях, в иудаизме, в культе Митры. Монотеизм вырастал на различной почве. Иногда, как, например, в Египте и Вавилонии, он отражал политическую централиза­цию древневосточной монархии. Для иудеев вера в единого бога Ягве яв­лялась своеобразным орудием сохранения своего племенного единства в борьбе с окружающими их народами. Митра, наконец, служил для персов боевым знаменем их наступления на Переднюю Азию.

Население западной половины империи уже давно не верило в своих старых мелких божков. Они перестали удовлетворять и возросшей рели­гиозной потребности, и изменившимся политическим отношениям. Если политеизм еще подходил к условиям старой Римской республики, то со­вершенно не годился для монархии. Римская религия пыталась выйти из положения путем развития в сторону монотеизма некоторых культов: Юпи­тера, Ромы, т. е. богини города Рима, гения (доброго духа) императора. Но эти попытки не привели к серьезным результатам. Все эти культы носили слишком официальный характер и ничего не давали массе. Какое дело до гения императора было задавленному нуждой ремесленнику или рабу-вар­вару? Монотеизм восточных религий гораздо больше говорил сердцу ря­дового римлянина I в. н. э., тем более что этот монотеизм был связан с верой в мессию, с надеждой на искупление, с мистическими культами.

На выработку христианского монотеизма большое влияние оказало учение еврейского религиозного философа I в. н. э. Филона Александрий­ского. С помощью стоицизма и идеалистической философии Платона он переработал наивный монотеизм иудейской религии, придал ему философ­ский характер и очистил его от всех остатков политеизма.

Стоицизм оказал влияние на христианство тремя моментами: своим учением о божественном разуме, управляющем миром, концепцией нрав­ственного долга, выполнение которого обязательно для человека, и учени­ем о равенстве всех людей.

В процессе формирования христианство испытало также сильное вли­яние гностицизма (от греческого слова «гносис» — знание). Это было син­кретическое религиозно-философское течение, сформировавшееся ко II в. н. э. из самых разнообразных элементов античной религии и философии. Оно отражало, по-видимому, идеологию торговых городских слоев. Сущ­ность учения гностиков сводилась к тому, что человек путем мистическо­го познания (гносиса), подготовленного умерщвлением плоти, чистотой, воздержанием, может постичь божественную сущность мира. Материаль­ный мир греховен и представляет результат отпадения от бога. Конечной целью мирового процесса является слияние мира с богом. Это выполнит логос (разум), который христианские гностики отождествляли с Христом. На этой схеме гностицизм строил сложную и фантастическую систему, где элементы античной идеалистической философии сливались с учения­ми различных восточных религий.

Христианство во II в. принуждено было выдержать с гностицизмом оже­сточенную борьбу, так как он проник внутрь христианской церкви, где и развивался в качестве одной из первых ересей. Но, разгромив гностицизм, христианство должно было принять много гностических элементов в свою догматику и культ.

Религиозные настроения низов римского общества начала нашей эры ярко выступают в своеобразных произведениях, известных под названием сивиллиных пророчеств. Большинство их приписывали древней пророчи­це Сивилле из г. Кум в Италии. В действительности это произведения бе­зымянного народного творчества; они для нас тем более ценны как пока­затель общественных настроений.

Для сивиллиных пророчеств характерны мессианские чаяния, прони­занные социальными моментами. Они рисуют грозную картину страшно­го суда. Сын божий явится во всей своей славе и учинит суд над живыми и мертвыми. Все общественные отношения будут перевернуты: господа пре­вратятся в рабов, а рабы станут господами. Пророчества переполнены на­падками на Рим, на имущественное неравенство, на богачей.

Весь этот круг идей, которые уже в I в. н. э. получили широкое распрост­ранение среди населения империи, сводился к нескольким основным момен­там: бог один; мир погряз во зле и может спастись только божественной по­мощью; бог, воплотившийся в человеке, своей смертью искупает грехи чело­вечества; в день последнего суда добро восторжествует в преображенном мире, а зло будет наказано; все люди равны и должны любить друг друга.

Возникновение христианства и его распространение

Сумма этих представлений и составляла идеологическое содержание хри­стианства. Последнее как самостоятельное течение, по-видимому, начало оформляться к середине I в. н. э. Оно постепенно стало отделяться от других восточных культов и приобрело собственные организационные формы. Это произошло раньше всего в городах восточной половины империи, в Малой Азии, Сирии, Египте, откуда новая религия быстро перекинулась на Запад.

Самый ранний памятник христианской литературы — «Апокалипсис» Иоанна — адресован семи малоазийским христианским общинам. Связь раннего христианства с иудейством заставляет предположить, что новая религия впервые начала оформляться среди еврейских общин крупных го­родов Востока. Перенесение места возникновения христианства в Палес­тину (в частности, в отсталую Галилею) является результатом поздней­ших конструкций.

Однако, возникнув в иудейской среде, христианство быстро начало впи­тывать в себя наиболее общие религиозные представления эпохи, порвало с иудейством и стало совершенно новой религией, носящей универсаль­ный характер. Причиной быстрого распространения христианства явля­лось не только то, что оно сумело удачно объединить все основные рели­гиозные идеи своей эпохи и придать им наиболее общий характер, свобод­ный от всех местных особенностей. Успехи новой религии не в меньшей степени были вызваны ее организационными формами. Христиане в каж­дом городе составляли общину верующих. Это было не только объедине­ние единоверцев, но и своеобразный союз взаимопомощи и благотворительности[521]. Так как большинство членов общины первоначально принад­лежало к неимущим и малоимущим слоям городского населения, то этот момент играл огромную роль. В каждой общине существовала касса, из средств которой раздавались пособия и устраивались общие трапезы. Эта касса пополнялась за счет взносов.

Идеология, господствовавшая в ранних христианских общинах, была идеологией социальных низов, напоминающей настроения сивиллиных пророчеств: уравнительные стремления, нападки на богатых, восхваление бедности, ненависть к всеобщему угнетателю — Риму.

В науке по проблеме возникновения христианства традиционно су­ществует две школы — мифологическая и историческая. С. И. Кова­лев был сторонником мифологической школы. Для полноты пред­ставлений по данному вопросу необходимо познакомиться с точкой зрения и аргументами другого направления.

Дискуссия между двумя школами разворачивается вокруг проблемы историчности центрального персонажа христианской традиции—Иису­са Христа: мифологическая школа отрицает его историчность, истори­ческая — признает, и спор ведется уже в течение двух веков. Круг ис­точников, относящихся к этой теме, включает две главные группы — новозаветные сочинения и произведения античных языческих писате­лей. Образ Иисуса Христа в новозаветной традиции сложен. В Откро­вении Иоанна облик Христа абстрактен, только в евангелиях идея и образ христианского мессии предстают совершенно разработанными: здесь прослеживается вся земная жизнь Иисуса Христа от рождения до смерти на кресте и воскресения. Главными же аргументами в пользу историчности Иисуса Христа являются данные античных языческих писателей. «В этой группе источников первое и важнейшее место при­надлежит сочинениям иудейского историка Иосифа Флавия, творчество которого падает на вторую половину I в. н. э., время, прямо совпадав­шее с возникновением христианского движения или, во всяком случае, недалеко отстоявшее от него. Флавий дважды свидетельствует об Иисусе Христе. В \"Иудейских древностях\", рассказывая о ряде бедствий, по­стигших Иудею в то время, когда в Риме был императором Тиберий, а наместником в Иудее — Понтий Пилат (управление последнего дати­руется приблизительно с 27 по 37 год), Флавий упоминает о казни Хри­ста: \"Около этого времени жил Иисус, человек мудрый, если его вооб­ще можно назвать человеком. Он совершил изумительные деяния и стал наставником тех людей, которые охотно воспринимали истину. Он при­влек к себе многих иудеев и эллинов. То был Христос. По настоянию наших влиятельных лиц Пилат приговорил его к кресту. Но те, кто раньше любил его, не прекращали этого и теперь. На третий день он вновь явился им живой, как возвестили о нем и о многих других его чудесах боговдохновенные пророки. И поныне еще существуют так называемые христиане, именующие себя таким образом по его име­ни\" (XVIII, 3, 3, пер. Г. Г. Генкеля). Второй раз об Иисусе Христе упоминается Флавием в тех же \"Иудейских древностях\" в связи с рас­сказом о событиях времен Нерона. Характеризуя самоуправство и жестокость одного из иерусалимских первосвященников Анана Млад­шего, историк упоминает и о таком факте: \"Он (Анан) собрал сине­дрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как нескольких других лиц, обвинил их в нарушении законов и приговорил к побитию камнями\" (XX, 9, 1).

Первый отрывок — самое знаменитое место в античной языческой традиции о Христе. Он вызвал огромную полемику в научной литера­туре Нового времени. Критическое направление, отвергавшее исто­рическое существование Иисуса Христа, объявило этот отрывок (как, впрочем, и другие свидетельства о Христе у ранних античных писате­лей) неподлинным, видя в нем позднейшую вставку какого-либо хри­стианского переписчика или редактора. И действительно, при ближай­шем рассмотрении в рассказе Флавия бросаются в глаза такие детали, которые странно выглядят у писателя, бывшего правоверным иудеем, и потому возбуждают сомнения в подлинности свидетельства. Это касается оговорки о том, что Иисуса едва ли можно было считать че­ловеком, утверждения, что он именно и был мессией — Христом, а более всего — заявления о его воскресении после смерти. В противоположность этому второй отрывок, где упоминается об Иакове, брате Иисуса Христа, не вызывает никаких подозрений, и это заставляет с осторожностью отнестись к решению вопроса о под­линности первого. Быть может, правильнее было бы, не отрицая под­линности свидетельства в целом, признать здесь наличие некоторой последующей христианской обработки, которая и придала рассказу Флавия флер благочестия в христианском духе. Но даже если, как мы сейчас допустили, оба свидетельства Флавия об Иисусе Христе в целом являются подлинными, то это еще не значит, что они облада­ют силой первоисточника. В любом случае нельзя исключить воз­можности того, что Флавий опирался на уже существующую хрис­тианскую традицию. Как человек любознательный, живо интересо­вавшийся современным религиозным движением в Иудее, как вдум­чивый историк и писатель, внимательно изучавший все доступные ему материалы, он не мог пройти мимо христианских свидетельств о творцах их веры, в чем бы эти свидетельства ни заключались — в письменных ли сочинениях или устном предании» (Курбатов Г. Л., Фролов Э. Д., Фроянов И. Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 95—96).

Свидетельства других античных авторов — Плиния Младшего, Та­цита и Светония — не имеют решающего значения. Исходя из всего вышеизложенного нужно признать, что существо­вание двух различных научных направлений в вопросе возникнове­ния христианства правомерно.

Христианство II—III вв.

Впрочем, из-за характера источников мы плохо знаем христианство I в. Сквозь массу мифологического и легендарного материала с трудом лишь просматриваются его общие черты. Иначе в этом отношении обстоит дело с христианством II—III вв. Его мы знаем лучше, так как в нашем распоря­жении находятся более достоверные источники. Разбирая их, мы видим, что в христианских общинах второй половины II в. уже преобладало сред­нее городское население: купцы, ремесленники, землевладельцы и другие имущие элементы. Приток этих слоев в христианские общины объясняет­ся двумя причинами. Во-первых, кризис идеологии охватывал все более широкие круги римского общества. Рост скептицизма и неверия сопро­вождался усилением религиозных настроений, увлечением магией, вос­точными культами, мистикой и пр. Одна и та же эпоха породила и Лукиана и Апулея. Во-вторых, принадлежность к христианам во II в. оказывалась даже выгодна с экономической точки зрения. Общины были разбросаны во всех крупных городах империи и поддерживали друг с другом тесную связь. Это создавало большие удобства для торговцев и ремесленников, что особенно сказалось во второй половине II в., когда кризис всего боль­нее ударил именно по этим слоям.

Изменение социального состава общин во II в. отразилось на их идео­логии и организации. Приток имущих элементов постепенно оттесняет на задний план бедноту. С настроениями сивиллиных пророчеств начинают бороться. В христианской литературе II в., правда, еще встречаются выпа­ды против богатых и государства, но они все более и более заглушаются другими тенденциями. На смену формулам раннего христианства — «лег­че канату пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство божие», «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного; но все и во всем Христос» — появляются совер­шенно иные: «вы же, слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым», «воздайте цезарево цезарю, а божие — богу» и т. п.

Меняется и организация христианских общин. Она начинает приобре­тать более прочный характер. В общинах I в. руководство принадлежало странствующим проповедникам, пророкам и апостолам, создававшим но­вое учение и разносившим его по городам империи. Это были представи­тели бедноты и рабов, настроенные весьма экзальтированно. Они предска­зывали второе пришествие Христа, призывали к покаянию и разделу имуществ. Но когда в христианстве стали брать верх зажиточные слои, подобного рода идеология сделалась слишком опасной. С «пророчеством» начинают бороться как на организационной, так и на идейной почве. Уп­равление общинами переходит в руки постоянных должностных лиц, вы­бираемых из членов данной общины и принадлежащих к ее имущей части. Это пресвитеры (старейшины), диаконы (служители), епископы (админис­траторы). Они берут в свои руки все дела общин и наводят в них «поря­док» в интересах имущих. Уравнительная практика (разделы имуществ, общественное питание) сокращается, все более и более заменяясь про­стой благотворительностью.

С другой стороны, подвергается обработке и христианская литерату­ра. Оттуда тщательно вытравляется вся идеология сивиллиных пророчеств с ее антисобственническими и антигосударственными тенденциями. Имен­но теперь вырабатывается список канонических книг. В них идеология ран­него христианства почти совершенно не чувствуется. Вся «пророческая» литература попадает в число апокрифических, т. е. «подложных» книг.

В III в. процесс идет еще дальше. Кризис бросает в объятия новой ре­лигии все более широкие слои римского общества, вплоть до крупных соб­ственников. Принятие ими христианства происходит тем легче, что преж­няя религия рабов и бедноты потеряла свою былую оппозиционность и перешла на службу к господствующим классам. В III в. окончательно скла­дывается общая церковная организация для всей империи. Епископы ста­новятся во главе общин, подчиняя себе всех остальных должностных лиц. Руководящую роль в церкви начинают играть епископы крупных городов империи. Появляется церковная иерархия, построенная по монархическо­му принципу. В конце III и начале IV в. на высших церковных постах си­дят богатые землевладельцы, купцы и ростовщики. Среди христиан мы видим крупных представителей имперской бюрократии, членов император­ской семьи. Христианская церковь окончательно аристократизируется.

Преследования христиан

Но в том же III в. церковь испытала первые крупные преследования со стороны государства. Все известия о гонениях на христиан до III в., по-видимому, вымышлены (например, знаменитое гонение при Нероне) или сильно преувеличены. Впоследствии, когда церковь была легализована, христианам было выгодно изображать себя post factum мучениками за веру. Тогда и родились бесчисленные легенды о гонениях. В действительности гонений было гораздо меньше и они не отличались той жестокостью, как это обычно изображается в церковной истории.

Но, во всяком случае, в III и в начале IV в. в разных местах империи имели место довольно крупные преследования христиан. Это было связа­но с обострением социально-политической обстановки.

Христианство, конечно, никогда не было революционным течением. Наоборот, оно гасило революционную энергию масс, направляя ее по ино­му руслу. Оно подменяло реальную борьбу во имя земных целей иллю­зорными надеждами на сверхчеловеческую помощь и загробное воздая­ние. Но в раннем христианстве были, по крайней мере, кое-какие момен­ты, направленные против существующего строя. В III в. и эти элементы почти совершенно исчезли. Однако римское правительство продолжало по-старому рассматривать христианство как тайную, подпольную секту. В борьбе с оппозиционными движениями оно не всегда разбиралось в дей­ствительном положении вещей и легко могло принять христиан за бунтов­щиков, тем более что в некоторых случаях христиане сами давали к этому повод. Так, они отказывались приносить жертвы богам, поклоняться ге­нию императора, служить в войсках. Это создавало вокруг них атмосферу подозрительности и в кризисной ситуации легко могло вызвать преследо­вания. К этому нужно добавить, что церковь и многие ее представители в III в. были очень богаты. Практика конфискаций, столь распространенная в III в., могла здесь найти хорошее применение. И действительно, мы ви­дим, что целью всех гонений III—IV вв. (при Деции, Валериане, Диоклециане) являлось не столько преследование тех или иных лиц, сколько кон­фискация их имуществ.

Последним наиболее крупным гонением были преследования христи­ан при Диоклециане (303—304 гг.). Это была последняя попытка откры­той силой сломить новую религию. Из этой попытки ничего не вышло, так как 10 лет спустя Константин и Лициний легализовали христианство.

Почему христианство было признано государством?

Почему государство признало церковь? Здесь прежде всего действова­ли соображения политического порядка. К IV в. христианская церковь превратилась в сильнейшую организацию, в своеобразное «государство в государстве», охватывавшее почти всю империю. Она владела огромными богатствами, насчитывала в своих рядах большое количество высших чи­новников, военных, крупных земельных собственников и подавляющую массу торгово-промышленного населения городов. Она обладала мощным аппаратом управления, не уступавшим имперской бюрократии. При таких условиях признать церковь означало для государства найти новую соци­альную опору. Это было особенно важно для домината при его стремле­нии создать крепкую власть. Преследования 303—304 гг. были основаны на недоразумении и, как мы уже говорили, объясняются только тем, что Диоклециан был еще тесно связан с III в. Константин же был свободен от этих старых традиций и мог подойти к христианству более объективно и трезво.

Однако в признании христианства есть еще одна сторона, более суще­ственная, чем непосредственные соображения политического порядка. Эту сторону, конечно, никто из людей IV в. не понимал сколько-нибудь ясно и отчетливо. Она видна только нам, спустя 1500 лет. В чем состояло истори­ческое значение христианства? Почему оно победило старые языческие религии, старое античное мировоззрение? Не только потому, что христи­анство сумело соединить в себе разрозненные религиозные представле­ния эпохи и таким путем попасть в тон общественному настроению; не только потому, что христианство создало удачную организационную фор­му общины (аналогичные организации мы находим и в других восточных религиях, например, в митраизме). Победа христианства и ее всемирно-историческое значение объясняется тем, что в нем впервые выступает за­родыш нового мировоззрения. Подобно тому, как колоны, по выражению Энгельса, были «предшественниками средневековых крепостных» (Соч., т. 21.ю с. 148), так римское христианство явилось предком средневекового христианства. Колонат был продуктом распада латифундиального рабов­ладельческого хозяйства. В известном смысле он явился переходной сту­пенью к мелкому индивидуальному хозяйству средневекового крепостно­го, формы более прогрессивной, чем рабовладельческая система. Христи­анство также было продуктом распада языческого мировоззрения и также являлось более высокой формой. То новое, что оно несло в себе, было освобождение личности, скованной религией полиса и его моралью. Пусть это освобождение носило неполный и односторонний характер: характер морального совершенствования человека, его личной связи с богом, его личной ответственности за грехи. Тем не менее в длительном историче­ском процессе освобождения индивидуума это был огромный шаг вперед. Вот почему христианство нельзя было остановить никакими преследова­ниями. Признание его Константином было поэтому не только разумной политической мерой, вызванной конкретной обстановкой начала IV в.: при­знание христианства явилось исторической необходимостью.

Ереси

Легализация христианской церкви была выгодна обеим сторонам — церкви, во всяком случае, не меньше, чем государству. Помимо непосред­ственных выгод легальности признание государством давало церковным верхам оружие для внутренней борьбы. К IV в. в церкви стало очень не­спокойно. Усиление собственнических элементов, укрепление церковно­го аппарата, аристократизация всей идеологии христианства неизбежно должны были вызвать резкую оппозицию церковных низов. Как ни стара­лись замазать первоначальный плебейский дух христианства, пропасть между тем, о чем учили с церковной кафедры, и тем, что видели в действи­тельности, была слишком велика: с одной стороны — сытый и довольный «клир», «братья» из аристократии, ростовщиков и крупных землевладель­цев, с другой — те же «братья во Христе», нищие и полуголодные массы городского и сельского плебса.

Христианство, повторяем, никогда не было и по своей природе не мог­ло быть революционным течением. Но общий кризис античного мира не мог не отразиться в нем. Резкое обострение социальных противоречий, сказавшееся в империи с конца II в. н. э., проявилось и в христианстве. Там процесс в большой степени ускорялся аристократизацией церкви, со­здававшей свои, внутрицерковные противоречия.

На этой почве родились так называемые ереси[522], течения в христиан­стве, враждебные правившим церковным кругам и господствовавшим в цер­кви взглядам. Они отражали главным образом идеологию христианских низов — рабов, колонов, городской бедноты, отчасти настроения средней городской прослойки. В отдельных случаях в ересях проявлялась борьба за власть различных групп церковной иерархии.

Кроме гностицизма, одной из первых ересей был монтанизм (от имени «пророка» Монтана). Это было учение, выступившее в конце II в. против «обмирщения» христианства, против примирения с государством, против церковных имуществ и т. д. Монтанисты ожидали немедленного прише­ствия Христа и страшного суда, а поэтому отрицали земные блага и вели аскетический образ жизни. Они резко протестовали против всякого ком­промисса с языческим государством, к чему подчас была склонна имущая прослойка христианских общин. Этот оппортунизм особенно проявлялся во время гонений, когда множество христиан отрекалось от новой рели­гии, обычно для вида и на время. В такие моменты монтанизм особенно усиливался, объединяя в своих рядах всех непримиримых.

Так, во времена гонений при Деции и особенно при Диоклециане, монтанизм процветал в Северной Африке. Он принял там название донатизма, от имени епископа Доната, главы непримиримых. Раскол дошел до того, что в Северной Африке образовалось две церкви: донатистская и ор­тодоксальная (правоверная).

В некоторой связи с донатизмом стояло выступление североафрикан­ских рабов и колонов, известное под названием движения агонистиков, или циркумцеллионов. Агонистиками («борцами за правую веру»), назы­вали себя они сами; циркумцеллионами («бродягами»), называли их про­тивники. Движение особенно сильно развернулось в 40-х гг. IV в. Агонистики в своей церковной программе выступали на защиту донатистской церкви. Что же касается их социальной практики, то она состояла в под­жогах и разграблениях усадеб, в избиениях богатых землевладельцев, в освобождении рабов, колонов и должников. Движение носило настолько радикальный характер, что руководство донатистской церковью отмеже­валось от него. Римские войска дважды наносили поражение агонистикам, после чего движение пошло на убыль, но в какой-то степени держалось в Африке до самого начала V в.

Самой сильной и самой опасной для церкви ересью IV в. оказалось арианство. Его основателем был Арий, священник из Александрии. Сущ­ность его учения состояла в том, что Сын Божий сотворен Богом Отцом, а поэтому ниже его. Ортодоксальное же течение утверждало, что все три лица троицы единосущны, вечны и поэтому равны. Вокруг этого рас­хождения закипели ожесточенные споры. Под знаменем арианства ско­ро собрались все элементы, недовольные церковными порядками. Мало того, арианство объединило остатки разгромленной языческой идеоло­гии и пыталось завоевать христианство на его же почве и его же оружи­ем[523]. Арианство проникло к варварам, и под его флагом велась борьба против империи.

В обстановке внутренней борьбы церковным верхам была чрезвычай­но важна помощь государства. Константин признал христианство не для того, чтобы безучастно смотреть на раздиравшие церковь споры. Ему была нужна церковь сильная, т. е. единая. Вот почему он принимает энергичное участие в борьбе на стороне господствующего течения. Когда в 325 г. со­брался церковный съезд в Никее (Никейский собор) для обсуждения арианской ереси, император на нем председательствовал и встал на точку зре­ния противника Ария, александрийского епископа Афанасия. В принятом на съезде «символе веры» арианство было осуждено[524].

Никейский собор имел большое значение для христианства и в органи­зационном отношении. Это было первое общее собрание представителей христианского движения, на котором окончательно оформилась структу­ра церкви.

ГЛАВА XV ПОПЫТКА ЯЗЫЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ

После смерти Константина в 337 г. снова началась междоусобная борьба за власть. Из сыновей Константина наиболее удачливым оказался Констанций, кото­рый не только пережил своих братьев, но и разгромил всех узурпаторов и в 353 г. стал единоличным правителем империи. В 355 г. Констанций назначил цезарем своего двоюродного брата Юлиана. В 361 г. Юлиан начал войну против Констан­ция и после смерти последнего стал императором (361—363 гг.). Юлиан был по­следним римским императором-язычником. Он вошел в историю с именем «От­ступник», потому что сделал попытку «отступить» от христианства и восстановить язычество. Попытка не увенчалась успехом, а сам Юлиан погиб на войне с персами (363 г.).

337—353 гг. — борьба за власть в империи.

353—361 гг. — правление Констанция.

361—363 гг. — император Юлиан Отступник, попытка языческой реставра­ции.

Борьба после смерти Константина

После смерти Константина в 337 г. снова началась междоусобная борь­ба. Мы видели, что император еще при жизни разделил значительную часть империи между тремя сыновьями: Константином, Констанцием и Константом. Себе он оставил только Балканский полуостров (Фракию, Македо­нию и Ахайю). Эту часть Константин завещал перед смертью своему пле­мяннику — Делмацию. Другому племяннику Аннибалиану были отданы в управление Армения и Понтийское побережье.

Император умер в разгар приготовлений к войне с Персией. Цезарь Кон­станций уже находился в Месопотамии. Узнав о смерти отца, он поспешил в Константинополь и там инспирировал военный мятеж против своих дядей и двоюродных братьев. Два брата Константина и семь его племянников были убиты, в том числе Делмаций и Аннибалиан. Констанций захватил их вла­дения. После этого он снова отправился на Восток (338 г.). Война с персами затянулась. Между тем на Западе началась борьба между Константом и Кон­стантином II, в которой последний погиб (340 г.). Констант захватил его владения и на 10 лет объединил в своих руках весь Запад империи.

Констант был сторонником решений Никейского собора. Своим влия­нием он содействовал тому, что арианство, восторжествовавшее в конце царствования Константина, снова должно было уступить православию: Афанасий, отправленный перед этим в ссылку, был возвращен и снова по­сажен епископом в Александрии. В 350 г. в Галлии Констант пал жертвой военного заговора, во главе которого стоял его военачальник — франк Магн Магненций. Магненций был провозглашен императором на Западе, однако в Риме его не признали и избрали августом Непоциана, одного из племянников Константина I. Магненций быстро подавил движение в Риме, и Непоциан погиб. Одновременно с этим войска в Иллирии выдвинули императором полководца Ветраниона.

Констанций, война которого с персами шла плохо, узнав о событиях на Западе, поспешил туда. Продолжение войны с персами он поручил своим полководцам. С Ветранионом Констанцию удалось довольно быстро до­говориться: узурпатор добровольно сложил с себя власть (351 г.). Но борьба с Магненцием потребовала много усилий. В конце концов он был разбит в ожесточенном сражении в Паннонии. Несмотря на это, Магненций еще держался некоторое время и лишь в 353 г., покинутый всеми своими сто­ронниками, покончил жизнь самоубийством. Таким образом, Констанций объединил в своих руках всю империю.

Констанций и торжество арианства

Его правление знаменовало собой полное торжество арианства. Смерть Константа лишила ортодоксальное течение самого влиятельного защит­ника, и Констанций мог без помехи отдаться своим арианским симпатиям. На Миланском церковном соборе Афанасий был осужден и в разгар страш­ных волнений снова изгнан из Александрии (356 г.). Церковь раздиралась смутами, всюду кипела ожесточенная борьба, часто переходившая в на­стоящую гражданскую войну. Однако это не мешало императору энергич­но преследовать языческие культы: он приказывал отбирать имущества храмов, запрещал языческие жертвоприношения.

Предпосылки языческой реакции

В такой обстановке старая античная религия попыталась дать христи­анству последний бой. Она сделала это не в замаскированной форме, не под флагом той или другой ереси, но совершенно открыто. Это было зако­номерно. Старое мировоззрение, старые религиозные традиции и навыки

не могли сразу и бесследно исчезнуть. Они гнездились еще в психологии населения. Еще оставались в империи кое-какие прослойки, которые были связаны со старым не только идеологически, но и материально. Это были жрецы опустевших языческих храмов, профессора высших школ в Афи­нах, Александрии, Антиохии, Милете, Эфесе, Никомедии. Это были рито­ры, грамматики, философы — цвет старой интеллигенции. Наконец, язы­чество было еще сильно среди части городской знати (особенно на Восто­ке), во многом ущемленной политикой Константина и относившейся к нему недоброжелательно. Не надо забывать также, что во многих случаях пере­ход в христианство, начиная с эпохи Константина, был вызван соображе­ниями далеко не идеальными. Часто он диктовался узкопрактическими расчетами. «Обращение» носило внешний характер, и новоиспеченный христианин в душе продолжал оставаться язычником.

Таким образом, в империи оставалось еще достаточно много элемен­тов старой культуры, не поглощенных христианством и поэтому враждеб­ных ему. Задача состояла в том, чтобы эти элементы объединить и проти­вопоставить торжествующей новой религии. Вскоре для этого нашелся под­ходящий человек.

Юлиан

У Констанция не было детей. Единственными уцелевшими родствен­никами императора являлись два его двоюродных брата — Галл и Юлиан, сыновья Юлия Констанция, одного из братьев Константина I. Когда Кон­станций оставил персидский фронт и направился против Магненция, он назначил цезарем Галла и послал его вместо себя на Восток. Но уже очень скоро Галл навлек на себя подозрения Констанция, был отозван и казнен (354 г.). Остался Юлиан. Скрепя сердце Констанций вынужден был назна­чить его цезарем и отправить в Галлию (355 г.). Там за годы гражданской войны снова усилились набеги саксов, франков и аламанов.

Флавий Клавдий Юлиан (родился в 331 г.) провел тяжелую юность. Вместе с братом он случайно спасся во время страшной резни, устроен­ной Констанцием после смерти отца в 337 г. Галлу было тогда 12 лет, Юлиану — 6. Для братьев настали ужасные дни. Жестокий и подозри­тельный Констанций, оставив им жизнь, осудил их на заточение в разных городах Малой Азии. Мальчики были окружены христианскими учителя­ми, игравшими при них роль шпионов. Во главе их стоял епископ никомедийский Евсевий. Это был убежденный арианин, опытный интриган и по­лемист. Таким образом, первые уроки христианства Юлиан получил от тех, кого он считал смертельными врагами, а само христианство воспри­нял в наиболее отталкивающей форме бесконечной грызни между право­славными и арианами.

Когда в 342 г. Евсевий умер, братьев отправили в один замок в Каппадокии, где они безвыездно провели более 6 лет. Они жили под постоянным и мелочным надзором придворных евнухов. Толпа арианских учителей по-прежнему окружала их. В Юлиана насильно вбивали христианство, и он из чувства самосохранения вынужден был играть роль убежденного и стро­гого христианина. Он соблюдал посты, аккуратно ходил в церковь и даже читал в церквах для народа священное писание.

Однако, по-видимому, не все окружение Юлиана было чисто христиан­ским. Среди евнухов был некто Мардоний, который тайком знакомил маль­чика с великими греческими поэтами и философами. Легко себе предста­вить, с какой жадностью набрасывался Юлиан на запретный плод и какое влияние оказало это на формирование его мировоззрения.

Когда Галл был назначен цезарем, кончилось и заточение Юлиана. Ему было разрешено жить в Константинополе и посещать высшую школу. Од­нако профессором ему Констанций избрал христианского ритора Экеболия, который в своих лекциях занимался только «поношением богов».

Но подозрительный Констанций не мог долго терпеть присутствия Юлиана в Константинополе. Под предлогом пополнения образования его отправили в Никомедию. Это было счастьем для Юлиана. В Никомедии преподавал тогда знаменитый языческий ритор Либаний. Правда, Юлиан должен был поклясться Констанцию, что не будет посещать его лекций. Но он сумел найти выход. За большие деньги Юлиан нанял человека, ко­торому поручил записывать лекции Либания, а потом тайком изучал их. Либаний впоследствии говорил, что Юлиан усвоил его учение гораздо луч­ше, чем те, кто его слушал.

Несмотря на все ухищрения и конспирацию, до Констанция дошли слухи о том, что Юлиан дружит с язычниками. Юноше снова грозила опала, быть может, смерть. Пришлось усилить маскировку: Юлиан остригся, сбрил бороду (длинные волосы и борода были признаком приверженности к язы­ческим учениям), стал вести монашеский образ жизни и вступил в никомедийский клир в качестве чтеца.

В эти годы совершилось окончательное обращение Юлиана, обраще­ние назад, к язычеству, от ненавистного христианства. Юлиан, как боль­шинство людей его эпохи, был глубоко религиозной натурой. Но эта рели­гиозность благодаря условиям его жизни свернула с того пути, который в середине IV в. стал уже традиционным. Для Юлиана христианство явля­лось символом всего того, что он ненавидел с детства. Христиане убили его отца, долгие годы держали его самого в изгнании под непрерывным страхом смерти, вынуждали его притворяться и лицемерить. Христиан­ство стало рисоваться Юлиану как чудовищная религия насилия, обмана, интриг, бесплодных догматических споров и грубого суеверия. Рядом с ним он видел старый прекрасный мир эллинских богов, бесценные сокро­вища древней культуры. Язычники не травили и не преследовали его, на­оборот, они сами были гонимы. От них Юлиан тайком получил самые яр­кие и прекрасные впечатления своего детства и юности. Для страстного и экзальтированного юноши выбор был ясен.

Юлиан в величайшей тайне с жаром предался изучению языческой на­уки и философии. Его особенно манила область религиозной философии и мистики. Для посвящения в тайны модных тогда учений он отправился в Эфес к знаменитому неоплатонику Максиму. У него он познакомился с тайным учением неоплатонизма, постиг искусство гаданий и способы «всту­пать» в непосредственное общение с богами.



Неоплатонизм был религиозно-мистической философией, созданной в III в. философом Плотином на основе платонизма и под сильным воздей­ствием гностицизма. Неоплатоники представляли себе мир как истечение (эманацию) божественной силы, исходящей из непознаваемого абсолюта (бога). Первой ступенью эманации является мир разума, духовный мир идей; второй ступенью — мир душевный, психический; наконец, третьей и последней ступенью — мир материальный. Каждая ступень означает со­бой постепенное убывание божественной силы, поэтому на материальном мире лежит только слабый отблеск света, исходящего от бога.

Ступени эманации неоплатоники заполняли божествами и демонами восточных и греко-римских религий. Получилась, как и в гностицизме, сложная и причудливая синкретическая система, завершившая развитие античной религии и философии.

Мистика, гадания, посты и молитвы, доведение себя до экстаза в целях «слияния» с богом играли и в неоплатонизме огромную роль. Он являлся как бы своеобразным языческим христианством, антиподом новой религии.

Но для Юлиана неоплатонизм имел то преимущество перед христиан­ством, что, удовлетворяя религиозную потребность, он целиком оставал­ся на почве старой культуры и старого политеизма, хотя и преображенно­го философской мыслью в духе модного монотеизма. Юлиан стал горячим адептом неоплатоновской философии.

В это время разразилась катастрофа с Галлом. Юлиан был назначен цезарем и послан в Галлию. В его жизни наступил резкий поворот. Из за­творника, мечтателя и философа он должен был стать полководцем, госу­дарственным деятелем, практиком. В первый момент Юлиан пришел в от­чаяние. «Это не мое дело, — воскликнул он, — седло надели на корову!». Однако богатая, необычайно разносторонняя и гибкая натура Юлиана спра­вилась со всеми трудностями его нового положения. Он быстро изучил военное дело, начав с самых азов, и уже в 357 г. наголову разбил аламанов в большой битве около Аргентората (Страсбург). После этого Юлиан три раза переходил Рейн, развивая свой военный успех. Удачно воевал он и с франками, хотя должен был разрешить части их поселиться на римской территории, на левом берегу Рейна.

Тем временем Констанций боролся на Дунае против квадов и сарматов. В 359 г. персидский царь Сапор II с большими силами перешел Тигр и напал на римские владения. Император был вынужден отправиться на Восток. Он потребовал от Юлиана вспомогательных отрядов. Но это требование вызва­ло сопротивление галльских войск, так как по договору с варварами, слу­жившими в его армии, Юлиан не имел права отправлять их из Галлии. Вспых­нул мятеж, окончившийся тем, что зимой 360 г. галльские войска в Париже провозгласили Юлиана августом. Он уже пользовался среди них большой популярностью за свои военные и административные способности.

Сначала Юлиан обратился к Констанцию с требованием признать его августом и очистить Запад от своих войск. Император продолжал войну с персами, не давая никакого ответа. Тогда Юлиан двинулся на Балканский полуостров. Констанций выступил ему навстречу, но 5 октября 361 г. умер в Малой Азии. Юлиан был признан во всей империи.



Борьба с христианством

Наконец-то мечта его жизни осуществилась. Он больше ни от кого не зависел, он не трепетал за свою жизнь, он мог наконец доставить торже­ство своим любимым идеям. Когда произошел его открытый разрыв с Констанцием, Юлиан перестал скрывать свои идеи и планы. В его лице и в лице его армии с Запада наступало на христианский Восток восстановлен­ное язычество.

Каким же путем предполагал Отступник (так прозвали Юлиана хрис­тиане) доставить торжество своим идеям? Юлиан не собирался отменять Миланского эдикта. Весь опыт его жизни показывал, как трудно бороться против идеи насилием.

Однако логика борьбы неизбежно должна была привести императора, обладавшего всей полнотой власти, к таким мерам, которые фактически оказывались мерами насильственными. На первом плане, во всяком слу­чае, стояли методы идеологического воздействия. Юлиан пишет сочине­ние «Против христиан». В нем сконцентрирована вся его ненависть к «нечестивой секте галилеян». Обладая большой начитанностью в христи­анской литературе (здесь ему помогла суровая школа юности), в совер­шенстве владея сокровищами античной науки и философии, он обрушива­ется градом тяжелых обвинений против христианства. Он критикует его догматику, выискивает противоречия в «писании», издевается над библей­скими мифами. В арсенале антихристианства, пожалуй, не было оружия острее сочинения Юлиана!

Но, повторяем, логика борьбы толкала императора гораздо дальше. Он лишил христианское духовенство всех льгот, предоставленных ему пред­шествующими императорами. В 362 г. Юлиан издал эдикт, запрещавший христианским философам, грамматикам и риторам преподавать в школах. Эта мера, вызвавшая величайшее негодование христиан, мотивировалась тем, что христианские ученые не могут без искажений толковать языческих философов и поэтов. «Нелепо учить людей тому, что не считаешь хоро­шим», — гласил эдикт. Одной из первых мер, принятых Юлианом по при­бытии в Константинополь, являлось возвращение из ссылки всех, кто был изгнан при Констанции по религиозным причинам. Возвратились главным образом православные, в том числе и епископ Афанасий. Формально эта мера была продиктована соображениями широкой веротерпимости. Факти­чески же это был очень сильный ход против христиан. Возвращая право­славных, Юлиан тем самым снова разжигал споры между ними и арианами.

Теми же соображениями веротерпимости мотивировалось возвраще­ние прежним владельцам имуществ, конфискованных по религиозным ос­нованиям. От этой меры выигрывали больше всего языческие храмы, у которых в предыдущие годы были отобраны земли, сокровища и часто даже здания. Теперь все это подлежало возврату. Эдикт открывал широкую воз­можность преследований против христиан, так как далеко не всегда мож­но было отыскать действительных виновников конфискаций.

Вообще религиозная политика Юлиана привела к чрезвычайному обо­стрению отношений между христианами и язычниками. Чувствуя поддер­жку государства, последние перешли в решительное наступление. Там, где старая религия еще сохраняла некоторое количество сторонников, про­изошли волнения. В Александрии толпа убила епископа Георгия. Людей, которые были известны своей деятельностью против язычества, арестовы­вали, избивали. Юлиан сам должен был признать, что в некоторых случа­ях его сторонники хватили через край.

Юлиан был умный человек, прекрасно понимавший, чем сильна хрис­тианская церковь. Поэтому, желая восстановить язычество в «новой очи­щенной форме эллинизма» (так называл он свою неоплатоническую рели­гию), император решил создать для него и новые организационные формы. Греко-римская религия, строго говоря, не знала настоящего, профессио­нального жречества и настоящей церковной иерархии. Жрецы являлись выборными должностными лицами, которые не имели специального обра­зования и нужной подготовки. Юлиан попытался создать языческую иерар­хию по образцу христианской. Во главе ее были поставлены старшие жре­цы, обязанные наблюдать за всеми остальными с правом отрешать от дол­жности негодных членов иерархии. Жрецы должны были избираться не из богатых и знатных граждан, как обычно практиковалось, а из среды стой­ких борцов за язычество, преимущественно философов. Император посто­янно обращался к жрецам с посланиями, в которых требовал от них вести нравственный образ жизни, часто молиться богам, не посещать театров, воздерживаться от чтения легкомысленных книг.

Юлиан понимал, какую роль играла в христианстве благотворитель­ность и настоятельно рекомендовал жрецам обратить самое серьезное вни­мание на эту сторону дела.

Неудача Юлиана и его гибель

Однако все попытки Юлиана оживить труп оказались тщетными. Даль­ше отдельных христианских погромов, восстановления языческих храмов и богослужений, дальше оживления показной стороны язычества дело не пошло. Сами же язычники издевались над Юлианом за его благочестие и монашеский образ жизни. Его страстная религиозность абсолютно не гар­монировала с общим характером язычества. Неоплатонические фантазии могли увлечь за собой тонкую прослойку старой языческой интеллиген­ции, но оставались чуждыми широким кругам населения империи. Дух религии покинул язычество и целиком переселился в христианство. Все религиозные натуры (а таких было большинство в этот страшный час кру­шения старого мира) перешли к христианству. И сам Юлиан, по всему своему характеру, по всем своим устремлениям, являлся типичным хрис­тианином. Только условия воспитания сделали его врагом христианства. В другой обстановке он с таким же блеском написал бы сочинение «Про­тив язычников» и с не меньшим рвением преследовал бы их. В этом состо­ит величайшая личная трагедия Юлиана. Но в этом же и трагедия его как исторической личности. Он не сумел понять направления исторического развития и хотел повернуть назад ход истории. Поэтому дело его было обречено на неудачу, и сам он погиб. Отступник царствовал всего два с половиной года. В 363 г. после тщательной подготовки он возобновил вой­ну с персами, начатую еще Констанцием. Первое время военные действия развивались очень успешно для римлян. Римские войска проникли на Во­сток до самого Ктесифона. Но затем персы перешли в наступление, и рим­ская армия вынуждена была начать отступление. В одной из стычек 26 июня 363 г. Юлиан был смертельно ранен дротиком.

Его преемником войско избрало полководца Иовиана. Положение рим­ской армии, сжатой со всех сторон персами, было настолько серьезным, что Иовиан спас себя и войско только ценой уступок персам почти всех месопотамских завоеваний Диоклециана. Новый император был христиа­нином ортодоксального толка, поэтому он немедленно прекратил все пре­следования христиан. Православие снова восторжествовало, и его неуто­мимый борец Афанасий вернулся на епископскую кафедру в Александрии.

В начале 364 г. Иовиан неожиданно умер в Малой Азии. Собравшиеся в Никее полководцы и сановники избрали на его место Флавия Валентиниана, который при Юлиане был начальником императорских телохраните­лей. Империя вступала в последний этап своего существования.

Юлиан правил империей всего два года и умер, едва перешагнув 30-летний рубеж, однако ему удалось оставить заметный след в рим­ской истории. Историки и писатели не раз обращались к образу Юли­ана, по-разному воспринимали и рисовали этот образ. Одна из обо­снованных точек зрения принадлежит русскому исследователю А. Б. Рановичу. Он пишет: «Флавий Клавдий Юлиан (331—363) — любопытная фигура на троне римских императоров. Ненависть, ко­торую христианская церковь питала и питает к этому \"отступнику\", разукрасила его образ, придав ему черты антихриста, сатанинского супостата и гонителя веры христовой. Русскому читателю этот об­раз Юлиана был известен по роману Мережковского. Гораздо ближе к исторической действительности Юлиан Ибсена; в его трагедии \"Цезарь и Галилеянин\" монологи Юлиана — почти буквальные ци­таты из его писаний. Но и Ибсен наделил своего героя чертами вели­чия, вовсе ему не свойственными... В своей политике Юлиан руко­водился прежде всего своими религиозно-философскими взглядами, совершенно не считаясь с реальным положением вещей, не учиты­вая ни сил, ни возможностей своих противников. Ему самому, ко­нечно, не понять было, что он фактически является идеологом и ору­дием разбитых остатков древней сенаторской знати. Как и все идео­логи этих групп, Юлиан думал, что путем восстановления древней религии можно будет удержать и старые порядки. Получив в свои руки императорскую власть, Юлиан решил, что можно путем рито­рических циркуляров повернуть колесо истории назад, что, восста­навливая запрещенный преемником Константина культ древних бо­гов, он тем самым восстановит былое величие Рима времен Цезаря... Получив власть, Юлиан не открыл гонений против христиан, как это делали его христианские предшественники и преемники по отноше­нию к \"язычникам\". Христианская церковь была тогда уже слишком сильна. Он провозгласил свободу вероисповедания; единственный его враждебный христианам акт — запрещение христианам преподавать светские науки. Но это запрещение было изложено в весьма умерен­ных выражениях: \"Преподаватели школьные должны превосходить дру­гих, во-первых, своим поведением, во-вторых — красноречием. Поэто­му, поскольку я не могу быть лично в каждом городе, я приказываю, чтобы всякий желающий отдаться преподаванию не попадал на это дело без разбору и внезапно, но чтобы он получил одобрение властей и дек­рет куриалов, изданный в согласии с лучшими гражданами; этот декрет будет потом представлен на рассмотрение мне для того, чтобы (препо­даватель) приступил к занятиям в городе, облеченный высшим почет­ным титулом на основании нашего заключения\". Конечно, Юлиан имел в виду просто не утверждать учителей-христиан и откровенно мотиви­ровал это в одном из своих циркуляров тем, что преподаватель должен быть честен, а не двуличен, и поэтому христианин не может быть допу­щен к преподаванию Гомера и других классиков, которых он считает сынами сатаны. Но император вместе с тем не возражает, чтобы хрис­тиане в своих церквах преподавали своим единоверцам догматы хрис­тианской веры и занимались \"толкованием Матфея и Луки\". Однако такое поведение императора не умеряло гнева и ненависти к нему христианской знати, лишившейся своего значения и влияния. Христиане никак не могли удовлетвориться свободой исповедовать свою веру наряду с другими, они хотели монополии для себя при дворе, в управлении, в армии, сохранить свои привилегии, свои им­мунитеты. Весьма правдоподобно поэтому предположение Либания, что копье, нанесшее императору смертельную рану в сражении с персами в 363 г., было пущено рукой христианина» (Ранович А. Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные кри­тики христианства. М., 1990. С. 396—397).

ГЛАВА XVI ПАДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ. КОНЕЦ АНТИЧНОГО МИРА

В последней трети IV в. начинается новый натиск варваров на Римскую импе­рию, устоять перед которым ей было не суждено. В 378 г. готы нанесли сокруши­тельное поражение римлянам в битве под Адрианополем. В 395 г. произошел окон­чательный раздел империи на две части — западную и восточную. В V в. на терри­тории Западной Римской империи образуется несколько крупных варварских госу­дарств: франков в Галлии, вестготов в Испании, вандалов в Африке. Дважды Рим был захвачен варварами — в 410 г. готами и в 455 г. вандалами. Традиционной датой падения Западной Римской империи считается 476 г., когда начальник импе­

раторской гвардии Одоакр низложил юного императора, по иронии судьбы носив­шего имя основателя Вечного города Ромула, и отослал знаки отличия император­ской власти в Константинополь. Падение Западной Римской империи знаменовало собой конец античного мира.

378 г. — поражение римлян под Адрианополем.

395 г. — окончательное разделение империи на Западную и Восточную.

410 г. — взятие и разграбление Рима готами.

476 г. — низложение Ромула Августула, конец Западной Римской империи.

Общество IV—V вв.

В IV и V вв. общественное развитие империи неуклонно продолжалось в том направлении, которое наметилось еще задолго до этого. Во второй половине IV в. окончательно складывается своеобразная система натураль­но-замкнутых и крепостнических отношений Поздней империи. Упадок торговли[525] находит свое выражение в натурализации всех видов государ­ственных платежей: налогов, военного жалования и т. п. Рядовые чинов­ники и солдаты снабжаются продуктами, одеждой, обстановкой. Все это они получают из государственных складов, куда свозятся натуральные подати населения. Только высший командный состав и самые крупные чи­новники получают часть жалованья деньгами.

Торговля сужается, почти не выходя теперь за рамки местного город­ского рынка. Позднеримские города получают совершенно иной вид, чем прежде, — это скорее крепости, чем торгово-промышленные поселения: их территория сильно сокращается, они обносятся крепкими стенами, ко­личество площадей в них уменьшается и т. д. Центр тяжести хозяйствен­ной жизни империи целиком переносится в деревню.

В области аграрных отношений окончательно восторжествовал коло­нат. В течение IV и V вв. произошло юридическое оформление того при­крепления колонов к земле, которое фактически существовало уже рань­ше. Рядом императорских эдиктов[526] постепенно была стеснена свобода пе­рехода колонов от одного владельца к другому, и они превратились в настоящих крепостных.

Специально изучавший вопрос о закрепощении колонов московский историк В. С. Сергеев писал: «Владельцы поместий засыпали импе­раторские канцелярии жалобами на бегство колонов и просили по­мощи. Императоры пошли навстречу среднеслужилому сословию и рядом конституций положили конец свободному переходу колонов от одного помещика к другому. Со времени Константина и до само­го конца империи следует ряд декретов о прикреплении колонов и



рабов к «месту приписки» (origo). Первый закон «о беглых коло­нах» был издан Константином 30 октября 332 г. Ближайшим пово­дом к изданию этого закона послужили тревожные сведения, посту­пившие с мест в связи с производством ценза. Сборщики и ревизоры доносили о сокращении числа платежных единиц и уменьшении ра­бочей силы, бегстве колонов и разорении средних и мелких владель­цев. В ответ на это последовал названный декрет Константина, за­прещавший принимать беглых колонов и рабов. «Тот, у кого будет найден принадлежащий другому колон, — гласит названный закон Константина, — не только должен его вернуть туда, откуда он ро­дом, но и должен заплатить подать, причитающуюся с него (колона) за все то время, какое у него колон находится. А самих колонов, которые вздумают бежать, надлежит заковывать в кандалы как ра­бов, чтобы в наказание заставить их рабским способом исполнять обязанности, приличествующие свободным людям». Колоны и рабы закреплялись за теми поместьями, где они были за­регистрированы во время последней переписи. Никаких переходов из одного имения в другое отныне не допускалось. «Настоящим на­шим распоряжением, — гласит один из императорских рескрип­тов, — еще раз подтверждается, что никому не позволено перено­сить уплату налога, причитающегося с одного владения, в другое; пусть взнос производится в том месте, которое показано цензом». Большая часть известных нам императорских конституций, относя­щихся к отдельным провинциям и регулирующих отдельные вопросы, показывает, что крепостные отношения не были результатом единого законодательного акта, но что они складывались постепенно и не были одинаковыми на всем пространстве Римской империи. В Иллирике, например, закрепощение колонов введено было лишь при Валентиниане в 371 г. «Мы полагаем, что колоны... Иллирика и соседних облас­тей не могут оставлять деревень, в которых они пребывают в силу рождения или родства. Пусть они служат земле не вследствие подат­ных обязанностей, а вследствие имени и положения колонов». Принцип «приписки» распространялся не только на колонов, но и на рабов, таким путем сливавшихся в одну категорию зависимых людей (obnoxii). Внесенные в податные списки рабы, колоны и сво­бодные держатели земли объявлялись прикрепленными к «месту приписки» и автоматически переходили в разряд «приписанных» (adscripti) или «цензовых людей» (censiti)...

Из неофициальных памятников, в особенности из христианской пуб­лицистики, например, из сочинений и проповедей Иоанна Златоуста, а также из сочинения «бедного священника» Сальвиана можно заклю­чить, что положение сельского населения в конце Римской империи в массе было гораздо хуже, чем при Антонинах и Северах. «На коло­нов, — жалуется в одной из своих проповедей радикально настроен­ный христианский проповедник Иоанн Хризостом (Златоуст), — уми­рающих с голода, взваливают бесконечные, невыносимой трудности работы; от них требуют непосильных услуг, их третируют, как ослов или мулов или как камни, не давая даже перевести дыхание. Незави­симо от того, приносит ли их участок доход или нет, с колонов требу­ют тех же повинностей, не имея никакого снисхождения. Кто может быть более достоин сожаления, чем крестьяне, проработавшие всю зиму, истощенные холодом, дождем и бессонными ночами, возвра­щающиеся домой с пустыми руками, оставаясь сверх того еще в долгу. Кроме голода и несчастий, они должны испытывать страх перед пыткой поместных диктаторов, перед жестоким обращением, требованиями возврата и неумолимым \"требованием отбывания барщины\". (Сергеев В. С. Очерки по истории Древнего Рима. Ч. II. М., 1938. С. 679—686).

Одной из важнейших причин, заставлявших римское правительство при­креплять колонов к земле, была страшная текучесть населения. Положение низших и средних слоев города и деревни было настолько тяжелым, что люди были готовы бежать куда угодно, лишь бы избавиться от налогов, от притеснения чиновников, от долгов. И бежали преимущественно к варва­рам. Один римский писатель V в. оставил нам яркую картину этого бегства:

«А между тем бедные разграбляются, вдовы стонут, сироты угнетены до того, что многие, принадлежа к известной фамилии и получив хорошее воспитание, бывают вынуждены искать убежище у врагов римского наро­да, чтобы не сделаться жертвою несправедливых преследований: они идут искать у варваров римского человеколюбия, потому что не могут перене­сти у римлян варварской бесчеловечности. Хотя они чужды варварам, к которым бегут, и по нравам, и по языку, хотя их поражает грязный образ жизни варваров, но, несмотря на все это, им легче привыкнуть к варвар­скому быту, нежели переносить несправедливую жестокость римлян. Они идут на службу к готам или багаудам, или к каким-нибудь другим повсюду господствующим варварам и не раскаиваются в своем поступке. Они пред­почитают жить свободно, нося звание рабов, нежели быть рабами, сохра­няя одно имя свободных»[527].

Но не всегда можно было бежать к варварам. Многие укрывались под защитой богатых землевладельцев. Чтобы понять это, надо ясно предста­вить себе, во что превратилось в IV в. крупное поместье, — это нечто, весь­ма мало похожее на старую рабовладельческую латифундию. Поместье IV в. — почти самостоятельная, не только экономически, но и политически, единица. Его владелец — маленький государь, царствующий над своими колонами и рабами. Он живет в укрепленной вилле, окруженный целой ар­мией вооруженных слуг, и весьма мало считается с центральной властью, особенно с ее налоговой политикой. Во всяком случае, не в его интересах допускать, чтобы императорские чиновники разоряли его колонов. Вот по­чему собирать общегосударственные налоги с населения крупных помес­тий — далеко не легкая задача. Естественно поэтому, что колоны очень охот­но переходили с земель мелких и средних землевладельцев на земли круп­ных: там они могли найти хоть какую-то защиту от агентов правительства.

Текучесть населения расстраивала всю налоговую систему империи. В обстановке натурализирующегося хозяйства тщательный учет каждой пла­тежной единицы являлся необходимым условием. Всякий человек должен был прочно сидеть на своем месте и платить то, что с него причиталось. Поэтому колоны прикрепляются к земле, ремесленники, обязанные вно­сить налоги изделиями своего ремесла, прикрепляются к своим коллеги­ям; профессии делаются наследственными, так что сын должен занимать­ся тем же, чем занимался его отец.

Из-за обнищания населения и упадка торговли ремесла сильно сокра­щаются. Правительство не в состоянии покрыть полностью потребности в снабжении армии и чиновничества ремесленными изделиями. Поэтому оно вынуждено организовывать государственные мастерские, где работают при­крепленные к ним ремесленники и рабы. Положение тех и других почти совершенно одинаково: их клеймят и подвергают телесным наказаниям.

Крепостнические отношения распространяются почти на все виды дея­тельности: на торговлю, военную службу (наследственные военные коло­нисты в пограничных районах), на службу по городскому самоуправле­нию и т. д. Если Диоклециан и Константин на несколько десятков лет от­срочили окончательный распад империи, то этого удалось достичь только ценой подавления революционного движения и нового напряжения всех сил трудового населения империи. Крепостничество IV в. являлось выра­жением этого колоссального напряжения, происходившего в условиях по­литической реакции и полного крушения старых хозяйственных связей ра­бовладельческого общества. Но такое напряжение было последним. Внут­реннее и внешнее положение империи во второй половине IV в. дошло до такой степени остроты, что новый взрыв стал неизбежным.

Энгельс дал классическое описание римского общества накануне его гибели: «По всем странам бассейна Средиземного моря в течение столетий проходил нивелирующий рубанок римского мирового владычества. Там, где не оказывал сопротивления греческий язык, все национальные языки долж­ны были уступить место испорченной латыни; исчезли все национальные различия, не существовало больше галлов, иберов, лигуров, нориков — все они стали римлянами. Римское управление и римское право повсюду разру­шили древние родовые объединения, а тем самым и последние остатки мест­ной и национальной самодеятельности. Новоиспеченное римское граждан­ство ничего не предлагало взамен; оно не выражало никакой национально­сти, а было лишь выражением отсутствия национальности. Элементы новых наций были повсюду налицо... Но нигде не было налицо силы, способной соединить эти элементы в новые нации; нигде еще не было и следа способ­ности к развитию и сопротивлению, не говоря уже о творческой энергии. Для громадной массы людей, живших на огромной территории, единствен­ной объединяющей связью служило римское государство, а это последнее со временем сделалось их злейшим врагом и угнетателем. Провинции унич­тожили Рим; Рим сам превратился в провинциальный город, подобный дру­гим, привилегированный, но уже не господствующий более, переставший быть центром мировой империи и даже резиденцией императоров, а также их наместников; они жили теперь в Константинополе, Трире, Милане. Рим­

ское государство превратилось в гигантскую сложную машину исключитель­но для высасывания соков из подданных. Налоги, государственные повин­ности и разного рода поборы ввергали массу населения во все более глубо­кую нищету; этот гнет усиливали и делали невыносимым вымогательства наместников, сборщиков налогов, солдат. Вот к чему пришло римское госу­дарство с его мировым господством: свое право на существование оно осно­вывало на поддержании порядка внутри и на защите от варваров извне; но его порядок был хуже злейшего беспорядка, а варваров, от которых оно бралось защищать граждан, последние ожидали как спасителей. Состояние общества было не менее отчаянным. Уже начиная с последних времен Рес­публики, римское владычество основывалось на беспощадной эксплуата­ции завоеванных провинций; империя не только не устранила этой эксплуа­тации, а, напротив, превратила ее в систему. Чем более империя приходила в упадок, тем больше возрастали налоги и повинности, тем бесстыднее гра­били и вымогали чиновники. Торговля и промышленность никогда не были делом римлян — покорителей народов; только в ростовщичестве они пре­взошли все, что было до и после них. То, что имелось ранее и что сохрани­лось от торговли, погибло из-за вымогательства чиновников; то, что уцеле­ло от нее, относится к восточной, греческой части империи, которая выхо­дит за рамки нашего рассмотрения. Всеобщее обнищание, упадок торговли, ремесла и искусства, сокращение населения, запустение городов, возврат земледелия к более низкому уровню — таков был конечный результат рим­ского мирового владычества...

Основанное на рабском труде хозяйство латифундий перестало прино­сить доход; но в ту эпоху оно было единственно возможной формой круп­ного сельского хозяйства. Мелкое хозяйство снова сделалось единственно выгодной формой земледелия. Одна вилла за другой дробились на мелкие парцеллы, последние передавались наследственным арендаторам, уплачи­вавшим определенную сумму, или их получали partiarii, которые были ско­рее управляющими, чем арендаторами, и получали за свой труд шестую, а то и всего лишь девятую часть годового продукта. Преобладала, однако, сдача этих мелких парцелл колонам, которые уплачивали ежегодно опре­деленную сумму, были прикреплены к земле и могли быть проданы вмес­те со своей парцеллой; они, правда, не были рабами, но и не считались свободными, не могли вступать в брак со свободными, и их браки между собой рассматривались не как законные, а, подобно бракам рабов, как про­стое сожительство (contubernium). Они были предшественниками средне­вековых крепостных.

Античное рабство пережило себя. Ни в крупном сельском хозяйстве, ни в городских мануфактурах оно уже не приносило дохода, оправдывав­шего затраченный труд, — рынок для его продуктов исчез. А в мелком земледелии и мелком ремесле, до размеров которых сократилось огром­ное производство времен расцвета империи, не могло найти применение большое число рабов. Только для рабов, обслуживавших домашнее хозяй­ство и роскошную жизнь богачей, оставалось еще место в обществе... Раб­ство перестало окупать себя и потому отмерло. Но умирающее рабство оставило свое ядовитое жало в виде презрения свободных к производи­

тельному труду. То был безвыходный тупик, в который попал римский мир: рабство сделалось невозможным экономически, труд свободных считался презренным с точки зрения морали. Первое уже не могло, вто­рой еще не мог быть основной формой общественного производства. Вывести из этого состояния могла только коренная революция» (Соч., т. 21, с. 146—149).

В конце IV в. возникает новый социально-политический кризис, но на более широкой, чем раньше, основе. Эта основа создается благодаря втя­гиванию в революционное движение все более широких масс колонов, ра­бов и крепостных ремесленников. Вместе с тем растет напор варваров и создается тесное объединение их с восстающими трудовыми слоями импе­рии. Варвары прочно оседают на римской территории. Солдатские бунты, столь типичное явление в III в., теперь теряют свои характерные черты. Военные реформы IV в. почти совершенно стерли разницу между погра­ничными войсками и местным населением, а прогрессирующая варвариза­ция армии все более и более уничтожала противоположность между теми, кто защищал империю, и теми, кто нападал на нее.

Это создало предпосылки для перехода революционного движения в революцию и окончательного торжества ее.

Валентиниан, Валент, Грациан

При избрании Валентиниана ему было поставлено условие, чтобы он назначил себе соправителя. Развал империи и углубляющаяся противопо­ложность между западной и восточной половинами государства делали эту меру совершенно необходимой. Прибыв в Константинополь, Валентиниан назначил августом своего брата Флавия Валента и дал ему в управле­ние Восток, а сам отправился в западную половину империи. Там положе­ние на границах снова ухудшилось. Валентиниану пришлось воевать с аламанами на Рейне, с квадами и сарматами на Дунае, а его полководец Феодосий боролся в Британии с набегами пиктов, скотов и саксов. В Се­верной Африке Феодосий подавил сепаратистское движение, возглавляв­шееся мавританским князем Фирмом и объединившее различные элемен­ты местного населения, в том числе и агонистиков.

В 367 г. Валентиниан назначил соправителем своего сына Грациана. Вдобавок к этому армия провозгласила августом еще Валентиниана II, че­тырехлетнего брата Грациана. Таким образом, христиане на Западе могли говорить, что ими правит троица — отец с двумя сыновьями.

В 375 г. Валентиниан I умер на Дунае. Преемником его стал Грациан, ревностный христианин афанасьевского толка (Валентиниан I старался за­нимать нейтральную позицию). Грациан был первым римским императо­ром, отказавшимся от традиционного звания верховного понтифика. Он обнародовал несколько указов против еретиков и лишил языческие колле­гии государственных субсидий.

Гораздо хуже обстояли дела на Востоке. Сначала Валенту пришлось бороться с узурпатором Прокопием, родственником Юлиана, провозгла­сившим себя императором в Константинополе. Его поддерживали доволь­

но широкие круги. Но когда Валент с большим войском явился из Малой Азии, Прокопий был покинут своими константинопольскими сторонника­ми и выдан Валенту (366 г.). В связи с этими событиями завязалась война с готами, которые также поддерживали узурпатора. В 369 г. с ними был заключен мир, после чего началась их усиленная христианизация в форме арианства. Восточному императору пришлось также два раза воевать с пер­сами.

Переселение готов

Но гроза пришла с другой стороны. Около 375 г. огромные массы вар­варских племен двинулись из прикаспийских степей на Запад. Во главе их стояло племя гуннов, по-видимому, монгольского происхождения. Во II в. гунны кочевали к востоку от Каспийского моря. Оттуда они стали посте­пенно продвигаться к западу, подчиняя себе племена Северного Кавказа и Поволжья и объединяя их вокруг себя. Так образовалась федерация из гун­нов, аланов, готов и др. Часть готов, жившая на Нижнем Дунае, обрати­лась к Валенту с просьбой разрешить им поселиться на римской террито­рии. Император дал согласие, но с условием, что готы разоружатся. Мас­са варваров перешла через Дунай (многие тайком пронесли оружие).

Восстание 378 г.

Готы, поселенные в Мезии, некоторое время оставались спокойными. Но продажность и насилия римских чиновников заставили их взяться за оружие. Они начали опустошать Фракию. Валент, понимая, что ему одному не справиться с готами, вызвал из Галлии Грациана, только что отразившего набег аламанов. Грациан двинулся на помощь, но еще до его прибытия Валент дал бой готам под Адрианополем (9 августа 378 г.). Римская армия потерпела поражение, а сам император погиб. Есть основания думать, что часть его войска, состоявшая из варваров, перешла на сторону готов.

После этого готы, не встречая организованного сопротивления, рассе­ялись по Балканскому полуострову. Аммиан Марцеллин, современник описываемых событий, оставил нам описание готского нашествия:

«Готы рассеялись по всему берегу Фракии и шли осторожно вперед, причем сдавшиеся сами римлянам их земляки или пленники указывали им богатые селения, особенно те, где можно было найти изобилие провианта. Не говоря уже о прирожденной силе дерзости, большой помощью явля­лось для них то, что со дня на день к ним присоединялось множество зем­ляков из тех, что в первые дни перехода на римскую землю, мучимые го­лодом, продавали себя за глоток скверного вина или за жалкий кусок хле­ба. К ним присоединялось много рабочих с золотых приисков, которые не могли снести тяжести оброков; они были приняты с единодушного согла­сия всех и сослужили большую службу блуждавшим по незнакомым мест­ностям готам, которым они показывали скрытые хлебные магазиы, места убежища туземцев и тайники»[528].



Ценность этого свидетельства состоит в том, что оно с полной яснос­тью раскрывает перед нами движущие силы социальной революции, поло­жившей конец существованию рабовладельческой формации. Здесь харак­терен тесный контакт рабов, колонов, крепостных рабочих и варваров. Ни разу за всю предыдущую историю Рима мы не видели единого фронта тру­дящихся и угнетенных элементов римского общества. Восстания (как бы ни были они велики) носили местный характер, часто не совпадали во вре­мени; рабы выступали независимо от крестьян и городской бедноты; объе­динения их носили случайный и непрочный характер. Только теперь рево­люция начинает захватывать всю империю, и только с этого времени начи­нает складываться единый революционный фронт. Это могло произойти потому, что крепостнические отношения объединили в одну сплошную массу все трудовые слои империи. В том всеобщем угнетении и закрепо­щении, которым характеризуются последние столетия Империи, исчезло старое различие между рабом и свободным бедняком, между рабом и ко­лоном, между крестьянином и городским ремесленником. Все одинаково были угнетены, все одинаково ненавидели общего насильника и эксплуа­татора — римское государство.

К внутренней революционной силе присоединилась внешняя — варва­ры. До конца IV в. мы не видим полного контакта между этими силами. Да и напор варваров до III в. был невелик. Только с этого времени натиск на границы империи становится действительно массовым. Причиной этого являлись прогрессирующее ослабление Рима, с одной стороны, и концен­трация варваров в большие объединения, в целые федерации (аламаны, франки, готы, гунны и проч.) — с другой. Разложение родового строя у варваров, выделение у них знати, появление дружин — таковы были при­чины этой концентрации. Но так как римские рабы и значительная часть колонов принадлежали к тем же варварам и так как враг у них был общий — Рим, то налицо были все предпосылки тесного контакта между ними. В лучшем (для Рима) случае рабы и колоны занимали по отношению к вар­варам позиции дружественного нейтралитета, в худшем — переходили открыто на их сторону.

На этот раз разлагающееся экономически и социально рабовладель­ческое государство не могло выдержать соединенного удара революции изнутри и напора варваров извне. Оно должно было пасть.

Вот как описывает сокрушительное поражение римлян под Адриа­нополем современник событий, римский историк Аммиан Марцеллин (История, XXXI, 12—13): «Как молния появилась готская кон­ница с крутых гор и пронеслась в стремительной атаке, сметая все на своем пути. Со всех сторон слышался лязг оружия, неслись стре­лы. Беллона, неистовствовавшая со свирепостью, превосходившей обычные размеры, испускала бранный сигнал на погибель римлян... Битва разгоралась, как пожар, и ужас охватывал солдат, когда по несколько человек сразу оказывались пронзенными копьями и стре­лами. Наконец оба строя столкнулись наподобие сцепившихся носа­ми кораблей, и, тесня друг друга, колебались, словно волны во вза­имном движении. Левое крыло подступило к самому табору, и если бы ему была оказана поддержка, то оно могло бы двинуться и даль­ше. Но оно не было поддержано остальной конницей, и враг сделал натиск массой; оно было раздавлено, словно разрывом большой пло­тины, и опрокинуто.

Пехота оказалась, таким образом, без прикрытия, и манипулы были так близко один от другого, что трудно было пустить в ход меч и отвести руку. От поднявшихся облаков пыли не видно было неба, которое отражало угрожающие крики. Несшиеся отовсюду стре­лы, дышавшие смертью, попадали в цель и ранили, потому что нельзя было ни видеть их, ни уклониться... Можно было видеть, как варвар в своей озлобленной свирепости с искаженным лицом, с подрезанными подколенными жилами, отрубленной правой ру­кой или разорванным боком грозно вращал своими свирепыми гла­зами уже на самом пороге смерти; сцепившиеся враги вместе вали­лись на землю, и равнина сплошь покрылась распростертыми на земле телами убитых. Стоны умирающих и смертельно раненных раздавались повсюду, вызывая ужас. В этой страшной сумятице пехотинцы, истощенные от напряжения и опасностей, когда у них не хватало уже ни сил, ни умения, чтобы понять, что делать, и ко­пья у большинства были разбиты от постоянных ударов, стали бро­саться лишь с мечами на густые отряды врагов, не помышляя уже больше о спасении жизни и не видя никакой возможности уйти. А так как покрывшаяся ручьями крови земля делала неверным каж­дый шаг, то они старались как можно дороже продать свою жизнь и с таким остервенением нападали на противника, что некоторые гиб­ли от оружия товарищей. Все кругом покрылось черной кровью, и куда бы ни обратился взор, повсюду громоздились кучи убитых, и ноги нещадно топтали повсюду мертвые тела... Наконец под напо­ром силы варваров наша боевая линия совершенно растроилась, и люди обратились к последнему средству в безвыходных положени­ях: беспорядочно побежали, кто куда мог. Пока все, разбежавшись, отступали по неизвестным дорогам, император среди всех этих ужасов бежал с поля битвы, с трудом пробираясь по грудам мерт­вых тел...

Метая молнии из глаз, шли варвары за нашими, у которых кровь уже холодела в жилах. Одни падали неизвестно от чьего удара, других опрокидывала тяжесть напиравших, некоторые гибли от удара сво­их товарищей; варвары сокрушали всякое сопротивление и не дава­ли пощады сдававшимся... Этим никогда не восполнимым потерям, которые так страшно дорого обошлись римскому государству, по­ложила конец ночь, не освещенная ни одним лучом луны. Поздно вечером император, находившийся среди простых солдат, как мож­но было предполагать, пал, опасно раненный стрелой, и вскоре ис­пустил дух; во всяком случае, труп его так и не был найден»

(пер. Ю. А. Кулаковского).

Феодосий. Окончательная победа христианства

Грациан, которому снова пришлось вернуться в Галлию для отражения аламанов, назначил августом Востока Феодосия, сына упоминавшегося выше полководца Валентиниана. С большим трудом Феодосий набрал вой­ско, включил в него часть готов и начал планомерную борьбу с варварами, вытесняя их из Фракии. Однако усмирить готов удалось только при помо­щи вернувшегося Грациана. Готы в качестве союзников (федератов), обя­занных нести военную службу, были снова водворены в Мезии (382 г.).

На Востоке наступило относительное спокойствие, которое дало возмож­ность Феодосию заняться церковными делами. При его энергичной поддерж­ке ортодоксальное течение окончательно взяло верх над арианством. Вмес­те с тем были уничтожены последние остатки языческого культа: жертво­приношения запрещены, храмы разрушены. Официальное торжество христианства сопровождалось массовыми погромами и уничтожением уце­левших до тех пор центров античной культуры. Одним из наиболее круп­ных погромов такого рода было сожжение александрийской толпой храма Сераписа, где погибли остатки александрийской библиотеки (391 г.). Не­сколько позднее в Александрии же христианами была растерзана Ипатия, женщина-философ, школа которой пользовалась громкой известностью.

Тем временем император Грациан пал жертвой борьбы двух партий, образовавшихся среди аристократии: римской и варварской. Грациан явно симпатизировал варварам, выдвигая их на руководящие посты в армии и в администрации. Реакцией на эту политику явилось восстание римских эле­ментов армии, провозгласивших императором правителя Британии Магна Клемента Максима. В борьбе с ним и погиб Грациан (383 г.).

После этого в западной половине империи начался десятилетний пери­од гражданских войн и узурпаций, в которые вмешался и Феодосий. Од­ним из наиболее интересных моментов этого периода было провозглаше­ние в 392 г. императором Запада богатого и образованного римлянина Евгения. Он стал оказывать покровительство язычеству, против чего ре­шительно выступил Феодосий. На границе между Северной Италией и Иллирией войска Евгения были разбиты, а сам он убит (394 г.). После этого Феодосий соединил под своей властью обе половины империи, но лишь на несколько месяцев. В самом начале 395 г. он умер.

Разделение империи на две части

С этого момента империя ни разу больше не объединялась. Еще задол­го до смерти Феодосий назначил августом Востока своего старшего сына Флавия Аркадия. Во время борьбы с Евгением правителем Запада был на­значен второй сын Феодосия Флавий Гонорий. Оба августа были молоды, поэтому Феодосий приставил к ним опытных советников: к Аркадию — префекта претория галла Руфина, к Гонорию — командующего армией вандала Стилихона. После смерти Феодосия Руфин и Стилихон поссори­лись, и эта ссора послужила поводом к фактическому и окончательному разделению империи.



Аларих и Стилихон

Феодосию удавалось жить в мире с готами главным образом потому, что он широко привлекал их к себе на службу. При Аркадии на Востоке взяли верх антиготские элементы. У союзных готов появился талантли­вый вождь Аларих, которого они провозгласили королем. Под его руко­водством снова начались их опустошительные действия на Балканском по­луострове. Стилихон явился было на выручку, но правительство Аркадия всячески тормозило его деятельность, и Стилихон дал возможность готам отступить в Эпир (397 г.). Четыре года спустя Аларих вторгся в Италию, опустошил ее северные области и осадил Милан. Однако Стилихону уда­лось заключить с ним договор для совместной борьбы против Восточной империи. Готы заняли Иллирию.

Концентрация военных сил в Италии против Алариха заставила Стилихона в значительной степени обнажить западные границы империи. Пле­мена вандалов, аланов, свевов, бургундов проникли в Галлию, а оттуда в Испанию. Британия подвергалась с моря набегам англов и саксов.

Взятие Рима

Теперь в западных войсках и при дворе Гонория также взяла верх рим­ская партия. В армии вспыхнуло восстание против Стилихона, и он был казнен в Равенне (408 г.). Гонорий отказался признать договор с Аларихом. Готы снова вторглись в Италию. Испуганный император заперся в Равенне. Аларих пошел на Рим и осадил его. 40 тыс. рабов со всей Италии сбежались в лагерь Алариха. Ночью городские рабы открыли ворота и впустили осаж­давших. Город подвергся страшному разграблению (24 августа 410 г.).

Взятие Рима в этот момент уже не имело никакого стратегического значения. Но морально-политическое впечатление от этого события было огромно. С 390 г. до н. э. в течение 800 лет неколебимо стоял Вечный город. Власть его тяжело давила на весь культурный мир Средиземномо­рья. Не было, казалось, силы, которая могла бы поднять руку на властели­на вселенной. И вот союз тех самых рабов и варваров, которые много сто­летий являлись только объектами римской эксплуатации, свалил гордого хищника.

В сложной и длинной цепи событий, образующих грандиозную ката­строфу падения античного мира, день 24 августа 410 г. имеет принципи­ально важное значение. Определить точную хронологическую дату гибе­ли рабовладельческого мира, конечно, невозможно: это был длительный процесс. Но уже если из всех дат выбирать какую-нибудь одну, то такой датой будет взятие Рима Аларихом.

О взятии Вечного города готами существует несколько версий. Под­робный и заслуживающий доверия рассказ об этом событии принад­лежит византийскому историку VI в. Прокопию Кесарийскому. «Ког­да Аларих потратил много времени на осаду Рима, — пишет Прокопий (Война с вандалами, I, 2), — и не смог взять его ни силой, ни другим каким-либо способом, он придумал следующее. Отобрав из своего войска триста молодцов, еще безбородых, только что достиг­ших юношеского возраста... он тайно сообщил им, что собирается притворно подарить их некоторым римским патрициям, выдавая их за рабов, разумеется, только на словах. Он приказал, чтобы они, как только окажутся в домах этих римлян, проявляя величайшую кро­тость и благонравие, со всем усердием выполняли все, что бы им ни поручали их владельцы. Вскоре затем, в назначенный день, прибли­зительно около полудня, когда все их владельцы после еды будут, как обычно, предаваться сну, пусть все они соберутся к так называе­мым Саларийским воротам, внезапно нападут на ничего не подозре­вающую стражу, перебьют ее и как можно скорее откроют ворота. Дав такой приказ юношам, Аларих тут же отправил послов к сенато­рам, заявляя, что он восхищен их преданностью своему императо­ру... и чтобы сохранить о себе память у столь прекрасных людей, он желает одарить каждого из них несколькими рабами... Римляне с удовольствием выслушали предложение Алариха и, при­няв дары, были чрезвычайно счастливы, совершенно не подозревая о коварном замысле варвара, ибо крайнее послушание, оказываемое молодыми людьми своим хозяевам, устраняло всякое подозрение, а находившиеся в лагере Алариха одни уже явно снимались со стоян­ки и прекращали осаду, другие притворялись, что вот-вот сделают то же самое. Когда наступил назначенный день, Аларих, вооружив все войско для нападения, держал его в готовности поблизости от Саларийских ворот... В условленное время этого дня все юноши, собравшись у названных ворот, неожиданно напав на стражу, пере­били ее, и, открыв ворота, приняли в город Алариха и его войско. Варвары сожгли дома, расположенные вблизи этих ворот. В их чис­ле был дом Саллюстия, который в древнее время написал историю римлян... Разграбив весь город и истребив большинство римлян, вар­вары двинулись дальше...

Некоторые же утверждают, что Рим был взят Аларихом не так, но что одна женщина по имени Проба, из сенатского сословия, блис­тавшая и славой, и богатством, сжалилась над римлянами, погибав­шими от голода и других бедствий: ибо они уже стали поедать друг друга. Видя, что у них уже нет никакой надежды на лучшее, посколь­ку и река, и гавань находились в руках врагов, она приказала своим рабам открыть ночью ворота города» (пер. А. А. Чекаловой).

Варвары на территории империи

Разграбив Рим, готы пошли на юг, намереваясь занять Сицилию и Аф­рику. Но в Южной Италии Аларих внезапно умер. Его зять и преемник Атаульф увел варваров в Юго-Западную Галлию и Испанию, где они проч­но осели. Вандалы из Испании перешли в Северную Африку и в течение нескольких лет с помощью местных рабов и колонов (это были остатки агонистиков) отняли ее у римлян. В 455 г. вандалы под начальством коро­ля Гейзерика высадились в Италии и захватили Рим. Город был снова раз­граблен, еще ужаснее, чем при готах.

В середине V в. значительная часть Западной империи уже была занята варварами. Кроме готов и вандалов, это были англо-саксы в Британии, фран­ки в Северной Галлии, бургунды на Роне и Соне. В это же время в Паннонии сложилась новая федерация племен во главе с гуннским вождем Аттилой. Сначала гунны жестоко опустошили Балканский полуостров. Вос­точный император Феодосий II должен был платить им дань. Затем варвары двинулись на Запад. В 451 г. Аттила вторгся в Галлию. На Каталаунских полях в Восточной Галлии его встретило большое ополчение западных варваров — франков, готов, бургундов — под командой римского полко­водца Аэция. Битва была необычайно упорной и кровопролитной. Ни та ни другая сторона не покинула поля сражения. Однако затем восточные варвары повернули назад и ушли за Рейн.

В 452 г. Аттила вторгся в Северную Италию, разорил ее, но дальше на юг не пошел. Предание говорит, что от похода на Рим его отговорило по­сольство, в составе которого находился епископ (папа) Лев. В действи­тельности Аттилу, по-видимому, удержал страх перед чумой и голодом, свирепствовавшими в Италии. В следующем году Аттила, получивший от римских церковных писателей прозвище бича божия, умер, а гуннская федерация быстро распалась.

Низложение Ромула Августула

Западная Римская империя фактически не существовала более. В Ита­лии формально еще держалась призрачная власть римских императоров. Это были безвольные игрушки в руках начальников наемных варварских войск. За период с 455 по 476 г. сменилось 9 таких «императоров»[529]. Никто из них не правил дольше 5 лет, и все свергались насильственно. Наконец, в 476 г. один из варварских вождей Одоакр, низложив юного императора Ромула, прозванного Августулом («Августенком»), решил покончить с этой комедией. Он отправил посольство к восточному императору Зенону с просьбой не назначать для Италии особого императора, а сделать его, Одоакра, наместником с титулом римского патриция. Зенону не остава­лось ничего другого, как признать совершившийся факт.

Судьбы Восточной Римской империи

Мы уже указывали на те причины, которые обусловили большую кре­пость восточной половины империи: старые ремесленные навыки, более развитая система торговых путей, большая культурность населения в це­лом. Сама рабовладельческая система никогда не достигала на эллини­стическом Востоке той степени развития, как на римском Западе. В вос­точном (да и в греческом) рабстве сохранилось много элементов более примитивных и поэтому более мягких форм зависимости, внешне напо­минающих крепостничество. Так или иначе, производительные силы Во­стока — ремесло, торговля, городская жизнь — оказались менее подо­рваны рабством и дольше сопротивлялись страшному кризису, погубив­шему Запад. Но разница здесь была не принципиальная, не столько качественная, сколько количественная. Исторические судьбы античного Востока были те же самые.

В середине VI в. Восточная (или Византийская) империя сделала гран­диозное усилие восстановить былую римскую державу. Император Юсти­ниан (527—565 гг.) начал большие войны на Западе. Его полководцам Велизарию и Нарзесу удалось отобрать у вандалов Северную Африку, от­воевать у готов Италию и юго-восточную часть Испании. Византия высту­пила также с претензией на культурное наследство античного мира. При Юстиниане была проведена огромная работа по объединению и система­тизации римского права, результатом которой явился знаменитый Corpus iuris civilis («Свод гражданского права»). Грандиозный храм св. Софии, построенный в Константинополе, должен был свидетельствовать о мощи империи и благочестии императора.

Однако эти успехи, достигнутые ценой колоссальной затраты сил, были довольно сомнительны. От персов приходилось откупаться ежегодной да­нью. Северная граница едва держалась под напором славян, во множестве проникавших на Балканский полуостров. В самом Константинополе в 532 г. вспыхнуло страшное народное восстание, продолжавшееся 6 дней и чуть не стоившее Юстиниану трона. Восставшие в конце концов были оттесне­ны на ипподром, где правительственные войска перебили около 40 тыс. человек.

Уже в конце правления Юстиниана появились симптомы кризиса, вы­званного невероятным напряжением всех сил империи, а при его преем­никах наступила катастрофа: полное истощение казны, голодовки, восста­ния и потеря почти всех завоеваний Юстиниана. Мало того, в начале VII в. персы начали общее наступление на восточные границы империи. В ко­роткое время империя потеряла Египет, Сирию и Палестину, а передовые отряды персов дошли до самого Босфора. В это же самое время славяне и авары осаждали Константинополь.

Правда, императору Ираклию (610—641 гг.) удалось разбить персов и вернуть потерянные восточные провинции, но лишь на очень короткий срок. В то самое время как Ираклий победоносно воевал с персами, в Аравии происходило объединение арабских племен под знаменем новой религии — ислама. В 30-х гг. VII в. начались первые нападения арабов на Палестину и Сирию, а к 650 г. Палестина, Сирия, Месопотамия, часть Малой Азии, Египет и часть Северной Африки уже находились под вла­стью арабов. В следующие десятилетия арабы начали строить флот, зах­ватили острова Кипр, Родос и, пройдя Эгейское море, начали осаждать Константинополь. Нападение на столицу удалось отбить, но своих ази­атских и африканских владений Византии никогда больше не удалось вернуть.

Быстрота арабских завоеваний объясняется теми же причинами, что и легкость вторжений варваров на Западе: угнетенное туземное население не только не оказывало арабам сопротивления, но с восторгом встречало их как освободителей от гнета Византии.