Вытерев дрожащей рукой холодный пот со лба, он, не считаясь с голосом разума, принялся потихоньку открывать боковую дверь и уже было распахнул ее, но в следующий момент прикрыл глаза и, все еще видя перед собой образ Чики, провалился в сон, зыбкий и тревожный.
На рассвете Вулф разбудил ее, они наскоро перекусили пирожками с шоколадной начинкой, запивая их молоком, - все это Чика купила по пути в универсаме - и поехали в аэропорт.
Оставив катафалк на стоянке аэропорта для длительной парковки машин, они добрались до аэровокзала на рейсовом автобусе. Часы показывали половину седьмого утра, но солнце уже припекало.
В семь сорок они взлетели на самолете, направляющемся в аэропорт О\'Хара в Чикаго. Спустя полтора часа после приземления они уже сидели в пассажирском салоне \"Боинга-747\", ожидающего своей очереди на выруливание на взлетную полосу. Вулф долго ломал голову, пытаясь догадаться, как это Сума ухитрился выследить их на дорогах Массачусетса и где он может быть в данное время.
Вулфа никак не отпускала нервная дрожь: все вспоминались зеленые искры в глазах Сумы, вспыхнувший пламенем Бобби Коннор, горящая Кэти, распластанный на кухонном столе комиссар Джонсон. Вспоминалась Аманда, мертвая, лежащая в луже собственной крови.
Припомнилась могучая таинственная сила, сбросившая его с крыши, ожившие виниловые трубы на грузовом складе, монстр в реке.
Сума...
Вулф отстегнул пристяжные ремни, поднялся в внимательно оглядел всех пассажиров: Сумы не видно. Удовлетворенный, он сел обратно на свое место, закрыл глаза и снова начал вспоминать. Точнее, размышлять. Мысли блуждали рассеянно, как при медленном пробуждении. Он знал, что внутри него происходят какие-то процессы, но какие и к чему они приведут, понятия не имел. Он как бы начал парить, говоря словами Белого Лука, мысленно летать, мысль его вырвалась из телесной оболочки.
У него все еще сохранялось ощущение, будто он упускает что-то важное из виденного им и слышанного. Вулф дал возможность вырваться присутствующей в нем призрачной силе. Вот она взлетела, покружилась над ним и опустилась прямо на его плечи. Он даже почувствовал, как царапают ее когти.
\"Катафалк\", - услышал он шепот.
Вулф открыл глаза, бессмысленно уставившись в пустоту.
Да, катафалк!
Вспомнилось, как он впервые увидел его, когда следил за Чикой. Она тогда юркнула в заднюю дверь и быстро умчалась куда-то. Возникал вопрос, на который надо было немедленно найти ответ: кто сидел за рулем катафалка?
Что касается Чики, то она здесь, рядом, а кто еще работает с ней и, что крайне важно, не наврала ли она ему? По ее поведению и из ее слов ясно одно: ей приказано привезти его в Токио.
Но ради чего?
Откроется ли перед ним новый мир, в который ввела его Чика, или же он будет действовать вслепую, руководствуясь ложными сведениями, которыми она с умыслом снабдила его? Что, если, к примеру, она и Сума работают тандемом и стремятся к единой цели? А что, если внутри \"Тошин Куро Косай\" нет никакого раскола? Что, если она сама вербует его в члены этой организации? Если сотрудники секретной службы \" Вашингтоне знают это, то они наверняка делают все возможное и невозможное, чтобы как можно скорее высвободить его из затягивающейся петли.
Он знал также, что энергия ясновидения, которую Белый Лук носил в себе, ставит гораздо больше вопросов, чем дает ответов, и представляет собой явление более сложное, чем это только можно представить себе.
Вулф прикрыл глаза. Тот, кто сказал, что неограниченная власть развращает, прекрасно знал, о чем говорит.
Минут через двадцать взлетная полоса освободилась, огромный лайнер развернулся, легкая дымка за стеклом иллюминатора превратилась в картину художника-импрессиониста, рамка которой слегка подрагивала, так как самолет пошел на взлет. Затем они увидели убегающую внизу взлетную полосу, двигатели взревели, и они стали медленно набирать высоту в густом влажном воздухе; самолет сделал вираж - город встал позади них на дыбы и быстро исчез из виду в сизоватой дымке.
Торнберг и МинакоВьетнам - Камбоджа, 1971 год
- Боже мой, но у тебя же есть на это чутье, сынок, - сказал генерал Кросс. Его награждали так много раз, что от тяжести орденов, медалей и значков мундир на нем даже перекосился. - Старая лиса вроде меня могла бы и подсказать.
Шла осень 1971 года. Генерал Кросс любил носить многочисленные награды даже во время жестоких боев и считал себя не вправе уклоняться от участия в них, так как полагал, что такое подчеркнутое уважение к заслуженным боевым наградам вдохновляет окружающих. И самое странное заключалось в том, что, в сущности, он был прав. Я наблюдал за Вулфом, сидящим на складном парусиновом стуле. Его внешний вид, спокойствие вызывали восхищение, даже зависть. Вокруг шла война - невообразимый хаос.
Мы сидели внутри штабного домика из гофрированного металла. От горячего вьетнамского солнца он раскалился так, что внутри было как в пекле. Я видел, как с Вулфа и с трех молчаливых адъютантов генерала градом катился пот, даже сам генерал изрядно вспотел. Потом я видел, как они загружали боеприпасы в бомбардировщик \"Б-52\". Погрузили и напалмовые бомбы. \"Эта война, наверное, никогда не кончится\", - подумал я тогда.
Меня никто не представлял, и я заметил, что Вулф проявляет подозрительность по отношению к моей личности и к моей должности. Мне это понравилось.
- У тебя блестящая репутация, сынок, - сказал Вулфу генерал Кросс, хотя не похоже было, чтобы он заглядывал в досье на Вулфа, которое раскрыл один из его адъютантов. - Шесть боевых наград! Твои боевые товарищи гордятся тобой, вся страна гордится тобой. Черт побери, да и я тоже горжусь.
- Благодарю, сэр, - с чувством долга ответил Вулф.
Генерал даже не обратил внимания на его слова и продолжал:
- Военные, сынок, награждают своих героев тем, что просят их превзойти самих себя. Само собой разумеется, что это естественно, потому что только герои могут превзойти самих себя.
Генерал прищурил глаза. У него было вытянутое и мрачное лицо с крупным горбатым носом, впалыми, продубленными на ветру и солнце щеками, перерезанными сетью глубоких складок и морщин, и высоким, как у мыслителя, лбом. Из-под форменной полевой фуражки видны были седые редкие волосы.
- Проклятое времечко, - продолжал он. - Знаю, что не должен говорить тебе этого. Чтобы устоять и выиграть войну, нам нужно применять любое оружие, которым только сможем овладеть, пользоваться даже самым незначительным преимуществом, какого сумеем добиться. - Глаза у генерала теперь сузились настолько, что стали похожи на светящиеся щелки. - Ты, конечно, понимаешь, что я говорю, сынок.
- Так точно, сэр, понимаю.
Генерал удовлетворенно кивнул головой.
- Мы хотим поручить тебе, сынок, выполнить одно особое задание. Такое щепетильное, что даже КВПВ приняло решение не касаться его.
Он употребил аббревиатуру, принятую для Командования военной помощи США во Вьетнаме, а по сути, штаба американских войск, ведущих военные действия в этой стране. Кросс окинул взглядом всех, кто сидел позади Вулфа, и продолжал:
- Важность задания ты знаешь, сынок. Люди, которые присутствуют здесь, только они одни, знают, что будет проводиться такая скрытая операция в тылу врага. И только они одни понимают ее важность.
- Но поскольку я еще не осознал ее важности и поскольку высшее военное командование считает, что санкционировать ее - значит очень многим рисковать, то мне хотелось бы знать, имею ли я право выбора в этом щекотливом деле? - спросил Вулф.
- Да, конечно, у тебя есть выбор, - не выдержал я. Мэтисон нравился мне все больше и больше. Он быстро взглянул на меня, и я ощутил тяжесть его пристального взгляда. - Характер операции таков, что мы не можем задействовать большее число людей для ее выполнения.
- А вы кто такой? - спросил Вулф.
- Меня зовут Торнберг Конрад III. Считай, что это особое задание придумал и разработал я.
- Да, это так, - подтвердил в заключительном слове генерал Кросс. - Хочу напомнить тебе, сынок, что, задавая слишком много вопросов, ничего не добьешься. Полагаю, все согласны, что интересы безопасности настоятельно диктуют излагать детали операции лишь в том объеме, в котором они изложены здесь. - Он поднялся с места, поднялись и его адъютанты. - В таком случае я оставляю вас одних.
И с этими словами генерал вышел из раскаленного от солнца домика и увел за собой всех помощников.
- Итак, - сказал я, оставшись наедине с Вулфом, - должен ли я понимать это таким образом, что ты не очень-то настроен исполнять свои обязанности.
И Вулф увидел, что на него нацелен армейский офицерский кольт калибра 11,4 миллиметра.
* * *
Вьетнам. Самый разгар войны. Подобно кровожадному зверю, она захватывала своими челюстями молодых парней и выплевывала их мертвыми или искалеченными физически и духовно. В конце концов стало невыносимо терпеть существование этого жестокого и беспощадного зверя.
Спустя много лет, став уже ястребом, я, попытаюсь проанализировать, насколько глубоко я презирал войну. Каждый день мне приходилось видеть, как тонет будущее моей страны на залитых водой рисовых полях Вьетнама. Война не может быть непостижимой. Подобные слова можно прочесть в любой сколько-нибудь стоящей книге по истории. И все же эту войну понять никак нельзя. Там творилась такая чертовщина, что, хотя многие и поддерживают ее, найти в ней какой-нибудь смысл очень трудно.
Почти то же самое происходило и в Камбодже. По правде говоря, в своей самонадеянности я и понятия не имел, что последует за моими скоропалительными выводами. При одной только мысли о том, что мои контакты помогут мне обвести генерала Кросса вокруг пальца, у меня в крови резко повышалось содержание адреналина. У Кросса не было выбора, и если бы был хоть какой-то смысл в моих действиях, то я почувствовал бы свою вину перед этим человеком. Вместо этого я втайне злорадствовал по поводу того, что сумел втереть генералу очки и попросить то, что мне нужно, причем получить все это без всяких расспросов.
В конце концов я оказался прав. Кросс к этому делу не имел никакого отношения.
Итак, черная-пречерная азиатская ночь. Мы в составе семи человек сели в странный на вид самолет \"Мохаук\" в расположении 1-й воздушно-десантной дивизии в Анкхе. Вулф занял место пилота, и мы полетели на полевой аэродром. По прибытии моя команда выгрузилась из самолета. Помимо меня в нее входили Вулф, сержант Брик из войск специального назначения - своеобразный телохранитель, которого приставил ко мне генерал Кросс, мой медицинский техник Дункан с необходимым оборудованием и приборами для походной лаборатории и трое кхмеров, выросших в том самом районе Камбоджи, куда мне надо было попасть.
Пока мы перебирались через линию фронта и добирались до пункта назначения, в живых остались лишь Вулф и я, остальных подстрелили вьетконговцы. Но я успел все же найти то, что хотел.
На следующий день нашего перехода, ранним утром, когда кроваво-красное солнце только что взошло, мы отчетливо увидели во влажном воздухе высокий, ровный столб дыма, тянувшийся вверх, словно веревка из кувшина факира. Он находился на расстоянии не более полукилометра, на месте спаленной большой деревни. То тут, то там все еще вспыхивал огонь и сверкали белые горячие искры. При такой сырой погоде пожар сам по себе возникнуть не мог. Его источник был явно химического происхождения. Зловоние от обгоревших трупов забивало все другие запахи.
Дункан вытащил аппаратуру для измерения уровня радиации. Как и прежде, аппаратура не показывала радиоактивного заражения. Мертвые тела валялись повсюду: на порогах домов, на улицах, среди развалин и остатков сгоревших домов. Кое-где виднелось оружие. Я услышал, как Вулф спросил одного из кхмеров, кем являются сгоревшие - вьетконговцами или кхмерами. \"Здесь и те и другие, - ответил кхмер, и лицо его исказилось от горя. - Вьетконговцы уничтожают пограничные деревни, так как считают, что они тем самым обезопасят себя от нападения со стороны кхмеров\".
\"Слишком много вопросов, на которые нет ответов\", - подумал я тогда. Даже если это пожарище и результат бомбежки напалмом, все равно я не смог обнаружить признаков и учуять запах применения химических веществ. Ночью мы тоже не слышали ничего такого особенного. Разумеется, до этого отдаленного и труднодоступного поселения можно добраться на самолете, но тогда мы услышали бы гул авиационных моторов и разрывы бомб.
Молча, жестом я дал команду Дункану приготовить аппаратуру, которая находилась у него в рюкзаке, и он достал ее. Работал он быстро, сноровисто, отбирая на анализ с трупов мужчин, женщин и детей всех возрастов, лежащих в разных местах деревни, кусочки кожи, мышцы, печени, легких, сердца, мозга, отдельные кости, позвонки. Все это он укладывал в отдельные склянки и футляры с толстыми стенками и запечатывал их, предварительно выкачивая воздух, чтобы создать вакуум. На каждую склянку и футляр он приклеивал бирку, а затем укладывал их с особой тщательностью в ранец под моим внимательным присмотром.
Вулф в это время патрулировал вместе с кхмерами вокруг деревни и, как я заметил, приглядывался к тому, что мы делаем. Вопросов он не задавал, сразу чувствовался настоящий солдат, но, судя по всему, в голове его откладывались факты и фактики, на основе которых, как я понял, он делал собственные выводы.
А вскоре вьетконговцы открыли шквальный огонь и убили Брика и Дункана. Что случилось с теми тремя кхмерами, мы так и не узнали. Убили их, взяли в плен или они просто удрали, бросив нас на произвол судьбы, - кто знает? Война есть война, на ней чаще всего не ведаешь, что происходит и что произойдет, и не обращаешь внимания на произошедшее. Либо миришься с этим совершенно ненормальным раскладом, либо сходишь с ума.
Обстрел был поистине ураганным. Меня в этом бою ранило в голову, и я на время ослеп, а Вулф, собрав все образцы в ранец, вытащил меня из-под обстрела и уволок подальше на территорию Камбоджи. Пока он нес меня, со мной происходили довольно странные явления. Я вдруг почувствовал себя в полной безопасности, ощущение было такое, будто, тюка я нахожусь с ним, в нас не могут попасть ни пули, ни осколки мин. Мы оба словно находились в какой-то темной капсуле, надежно изолированной от бушующей вокруг войны.
А вот когда мы остановились передохнуть, Вулф, несмотря на предупреждение генерала Кросса не задавать вопросов, потребовал объяснения, что все это значит, и я сильно испугался. Эйфория моего всемогущества, которым я упивался, развеялась под воздействием суровой действительности. К тому моменту я понял, что больше не являюсь бессмертным и что отныне должен во всем полагаться на Вулфа, поэтому я рассказал ему все, что счел благоразумным. Кстати, он оказался гораздо смышленее, чем я ожидал, и запоминал из рассказанного, к моему удивлению, лишь самое существенное: что я гражданское лицо, что моя миссия - это, строго говоря, не военная операция, а научная экспедиция и что мы ищем источник неизвестной ранее формы радиационного облучения.
Я рассказал ему также, что мы пришли сюда для того, чтобы выяснить некоторые странности, о чем сообщалось в разведданных, поступивших от кхмеров. Во-первых, КВПВ не придало им значения. А во-вторых, такие же данные стали неожиданно появляться в донесениях, поступавших от отряда \"Б-50\" из пятой группы войск специального назначения, проводившей особые военные операции на границе между Вьетнамом и Камбоджей. Наконец донесения эти попали в руки генерала Кросса, командующего шестой группой войск специального назначения, или отрядом \"Омега\", как любили называть между собой эту группу служившие в ней солдаты и офицеры.
Вулф сумел сразу же \"переварить\" всю эту информацию.
- Минуточку, - сказал он, - ведь никакой шестой группы в войсках спецназа нет.
- Верно подмечено, - ответил я.
- Ну а о чем же мы тогда треплемся здесь? - спросил он.
- Все мы находимся на службе правительства Соединенных Штатов, не так ли? С этим следует считаться, - подчеркнул я.
Я заметил, как он воспринял известие о том, что мы выполняем шпионскую миссию и что он, следовательно, тоже шпион. Но по заданию какой организации мы работаем? ЦРУ или, может, ее предшественника - закаленного в битвах Управления стратегических служб? По слухам обывателей, оно вовсе не исчезло, а ушло в глубокое подполье и до сих пор благополучно существует под вывеской какого-то государственного учреждения, каких великое множество в Вашингтоне.
Мне хотелось показать, что я доверяю ему, хотя он и не является сотрудником секретной службы. Мне хотелось также, чтобы он понял, что задавать слишком много вопросов не в его интересах. Но, как я уже неоднократно говорил, по характеру он был человеком упрямым, как тот чертов бульдог: уж если вцепится в какой-нибудь неясный факт, то будет трепать его до тех пор, пока совсем не растреплет.
В ответ на мою реплику он лишь спросил:
- А те донесения, которые попали в руки генералу Кроссу, они что, тоже касались радиационного облучения?
Я объяснил, что имеется много таких объектов, как та деревня. Поначалу создается впечатление, будто их сожгли напалмом, но они сгорели не от напалма - во всяком случае, не от нашей настильной бомбежки. Все такие населенные пункты были захвачены отрядами Вьетконга. Командование южновьетнамскими правительственными войсками не лезет в наши дела в Камбодже, а местные мятежные этнические группы не имеют ни сил, ни вооружений, чтобы производить разрушения такого масштаба. Так что же нам остается делать? Ответ прост: нужно все разузнать и выяснить.
- Поэтому-то вы заявились сюда с аппаратурой для замера уровня радиации? - спросил Вулф.
- Верно, для этого. Во время разведывательных операций была отмечена неизвестная форма радиационного излучения. Это тоже озадачило нас. Ничего не оставалось, как сформировать поисковый отряд, чтобы обнаружить источник радиации, - пояснил я.
- Этого недостаточно, - ответил он.
У меня сложилось впечатление, что он тогда очень обиделся на меня за то, что я многое ему не досказываю.
- Мне нужен более полный ответ, - сказал он. - Почему бы, например, КВПВ не направлять свои разведотряды для проверки этих донесений на местах? Почему эту задачу возложили на гражданских и на местных партизан?
- Такое решение приняло военное командование, - ответил я.
- Ты просто мешок дерьма. Это же твоя главная задача с самого первого дня. Не знаю, кто ты на самом деле, но скажу, тебе одно: в этом разведывательном поиске у тебя есть свой интерес.
Я услышал, как он ходит кругом, и снова неясно ощутил, что, покуда нахожусь вместе с ним, вреда мне не будет.
- Ну ладно, - продолжал он, - я могу принять за правду эту трепотню, потому как все шпионы только тем и занимаются, чтобы распространять ее повсюду. Но объясни, почему выбрали и включили в твою команду именно меня, заслуженного летчика, но никак не секретного агента.
- Не секретного агента, - заметил я с многозначительным видом. - Довольно уместное замечание. В эту разведывательную операцию я не хотел брать никого из пресловутых летчиков-разведчиков Кросса. Мне и так навязали Брика, хоть я и знал, кому он служит. Он намеревался доложить генералу все, чем мы занимались. Я хотел отобрать кого-нибудь с чудинкой. В твоем личном деле, которое генерал не потрудился зачитать, ты обрисован как герой. Что же, это немаловажно для выполнения моей задачи. Но я не удовлетворился личным делом и стал расспрашивать людей. Мне сказали, что ты ловкий, находчивый, волк-одиночка по натуре, а мне как раз такой нужен.
Так уж получилось, что я теперь не вижу смысла возвращаться назад к Кроссу. Я прикинул, что могу рассчитывать на тебя и что ты заменишь Брика, - сказал я.
- Ну что ж, нам определенно не следует больше беспокоиться на этот счет, - ответил Вулф.
Я оценил его юмор.
- Но я намерен идти дальше, - продолжал я.
Кто-нибудь другой ответил бы: \"Ты совсем спятил, не можем мы идти. Ты же слепой\", а Вулф сказал только:
- Теперь я понимаю важность задачи, поставленной перед тобой. Но я еще не усек, как ты собираешься покончить со всем этим.
- Не понял, что ты имеешь в виду?
Вулф рассмеялся и заметил:
- Брось прикидываться. Мы уже решили, что наша операция никакая не шпионская миссия. Ты находишься здесь по своим личным делам и, как и я, тоже волк-одиночка. Поэтому-то ты так и был озабочен тем, чтобы о твоей миссии знали поменьше.
По всему было видно, что он понял мою затею, и я еще больше стал ценить его за сметливость, но сказать ему ничего не сказал, а просто спросил:
- В какой стороне восток?
- Не могу определить: слишком густой туман. А почему бы нам не воспользоваться счетчиком Гейгера? - предложил Вулф. - Может, он нам подскажет, в какую сторону идти.
Предложение было толковым, я услышал, что он роется в рюкзаке Дункана, набитом научными приборами и инструментами.
Послышался какой-то посторонний звук, приглушенный густым туманом. Инстинктивно я поднял револьвер, но Вулф положил руку на ствол и отвел его в сторону.
- Пальбой сейчас ничего хорошего не добьешься, - тихо шепнул он.
- А ты откуда знаешь? - спросил я.
И тут из тумана возникла фигура, которую Вулф определил как воина женского пола. И вовсе не по тому, что она была вооружена и несла под мышкой шлем, а по тому, что шла она и вела себя как-то по-женски и сразу было видно, что это женщина-солдат. Он шепнул также, что ее сопровождают двое мужчин с автоматами Калашникова \"АК-47\", висящими на ремне через плечо.
Он добавил, что эта женщина, судя по всему, азиатского происхождения. Но его смутило, что кожа у нее оказалась не красноватой, как у полинезийцев или у кхмеров. Сказал также, что она не вьетнамка и не таиландка. И наконец он определил, что она японка. При этом добавил, что довольно красивая, что лицо у нее нежное и изящное и никак не сочетается с оружием в ее руках. Она не молода и в то же время не стара, какого-то неопределенного возраста. Ее появление довольно непонятно здесь, в этой местности, хоть и лежащей в стороне от военных действий, но все равно подверженной сильнейшему риску.
- Господа, - сказала она на чистом английском языке, - вы заявились сюда отнюдь не случайно. Я вовсе и не надеялась, что... наши эксперименты останутся незамеченными. В конце концов, разведка неизбежна в любой войне.
- Так это вы проводите здесь эксперименты? - не удержался я, поворачиваясь лицом на звук ее голоса. - Кто вы такая?
- Не пройдете ли вы в этом направлении?
У меня душа в пятки ушла, но Вулф взял меня за руку, и странное спокойствие овладело мной. Когда я проходил мимо нее, она ухватилась за висевший на моем плече рюкзак и сказала:
- Я облегчу вашу ношу.
Я попытался было увернуться, но что-то словно сковало мои мускулы, и я лишь почувствовал ее руки, отрывающие от лямок рюкзака мои скрюченные, непослушные пальцы.
- Не противься ей, - услышал я спокойный голос Вулфа. - Она уже знает, что в рюкзаке.
Я отстегнул застежки лямок и потряс головой, будто собака, вернувшаяся с улицы, где идет дождь.
- Ну уж поскольку я знаю, как вас зовут, мистер Торнберг Конрад III, - обратилась женщина ко мне, - то и вы должны знать мое имя. Меня зовут Минако Шиян...
* * *
Быть слепым - значит быть беспомощным, инвалидом, но в данном случае мне, должно быть, повезло, что я впервые встретил Минако, когда не имел возможности разглядеть ее. Каким-то образом я мысленно видел ее облик, будто от нее исходила особая аура и нормальным зрением ее нельзя было разглядеть.
Если бы у меня в момент встречи прорезалось зрение, то, думается, все предстало бы в ином свете и пошло бы по-другому. Конечно же, я подстрелил бы ее, а ее телохранители наверняка убили бы меня и Вулфа. Но так как я ничего не видел и в полной темноте лишь \"узрел\" ее мысленно, то получил ключ к разгадке, что она может из себя представлять.
Она выплыла откуда-то из темноты, и я сразу смог почувствовать ее плоть, ощутить губы, представить ее крепкие мускулы под бархатной кожей.
Она была женщина-воин, я уже от одной этой мысли мне становилось приятно. Я не мог сказать, какой армией она командовала, но держалась она, несомненно, по-генеральски - от нее так в веяло неведомым мне ранее могучим возбуждающим сладострастием.
- Вижу, вы пострадали, - сказала Минако и повела меня, как мне показалось, в какую-то палатку.
- Моя слепота - явление временное, а может, и постоянное. Сейчас у меня нет возможности узнать это точно, - заметил я.
Я почувствовал, что подошел к краю вроде какой-то койки, сел на нее и тут же ощутил, как она мягким прикосновением настоятельно заставила меня прилечь.
- Ну-ка, дайте мне взглянуть.
- Вы думаете, это поможет?
Я вздрогнул от первого ее прикосновения к ране, причинившего мне боль. А потом долгое время ничего не чувствовалось, настолько долго, что мне показалось, будто боль прошла совсем, хотя я не был вполне в этом уверен. Ведь когда постоянно живешь с болью, то свыкаешься и не замечаешь ее. После этого я почувствовал какой-то обволакивающий жар, и в то же время мне показалось, будто койка подо мной исчезла, а я плаваю в море тепла.
Я открыл глаза, но ничего не увидел: обзор загораживала ее ладонь. Она убрала руку, и я прищурился от тусклого света. Оказывается, я в в самом деле лежал внутри палатки и, как и прикидывал, она стояла среди руин разбомбленной деревни, около полуразрушенной оштукатуренной стены дома.
- Ну вот, зрение и вернулось к вам, - сказала Минако.
- Да, - подтвердил я.
Теперь я мог видеть собственными глазами, что ее красота вполне соответствовала силе ее ауры. Я ощутил, как учащенно забилось сердце. Я даже задрожал весь. Но от нее веяло чем-то мистическим, как будто под ее черными брюками из грубой ткани и высокими военными ботинками скрывались хвост и копыта. Я попытался сесть.
- Полежите пока спокойно, - мягко сказала она, положив ладонь мне на грудь, так что я ощутил ее тепло. - Вы еще не совсем здоровы.
- Но я не чувствую боли. Что вы сделали со мной?
Она лишь улыбнулась, и я смутно ощутил неудобство от того, что был таким беззащитным. Меня остро пронзила мысль, что ей ничего не стоит в любой момент вонзить мне нож в сердце. Боль и впрямь ушла, но меня охватила какая-то вялость, которой я прежде никогда не испытывал. А от слабости до беспомощности один шаг.
- Боль не ушла, она пока внутри вас, - объяснила Минако. - Но сейчас ваш организм преодолевает ее другим, более эффективным путем.
Я облизнул пересохшие губы:
- Не потому ли я чувствую себя очень слабым?
- Да, потому.
- Не нравится мне это все.
Она лишь рассмеялась:
- А вы предпочли бы опять стать слепым?
Я ответил не сразу, а немного подумал, чем несколько удивил ее. Наконец я сказал:
- Кое-что в слепоте мне понравилось.
- Что конкретно?
Она не ответила на некоторые из моих вопросов, поэтому почему бы не отплатить ей той же монетой?
- Кто вы такая? - спросил я. - Что вы здесь делаете?
Лицо Минако приняло нарочито равнодушный вид. Она даже не взглянула на меня. Мне показалось, что я смотрю на нее глазами художника, а на ее лице не отражаются ни мысли, ни чувства.
- У вашего приятеля острый глаз, - сказала она в ответ. - Он уже определил, что я не вьетнамка и не кхмерка. А также не китаянка, не таиландка и не бирманка.
- Тогда остается лишь японка, - заметил я. - Но я сказал бы, что это невозможно. На вьетнамском театре военных действий японцев нет.
- В таком случае вы меня не видите и я не существую.
Я было приподнялся, опершись на локоть, но голова закружилась, и я вынужден был лечь обратно. Сделав несколько глубоких вдохов, я сказал:
- Вы ведь что-то упоминали про эксперименты.
- Так вот зачем вы сюда заявились: узнать, что мы тут делаем, верно ведь?
- Я пришел сюда, чтобы уточнить некоторые разведданные, полученные от южновьетнамского командования и от руководства наших вооруженных сил.
- Но это не совсем так, не правда ли, мистер Конрад?
Разумеется. Но как, черт возьми, она пронюхала про это? Может, только догадывается? А если нет? Что тогда? От одной мысли об этом по моему телу пробежала дрожь, и я ответил:
- Насколько мне известно, так оно и есть, но не совсем.
Месяца полтора до нашего рейда генерал Кросс по собственной инициативе направил через границу штурмовой вертолет. Он приземлился около одной разрушенной деревни, и экипаж подобрал там, среди многих жертв женский труп. Его упаковали в специальный мешок и привезли на базу. Затем этот груз переправили в Вашингтон, где он в конце концов попал в лабораторию доктора Ричарда Халбертона, одного из ведущих патологоанатомов, работающего на министерство обороны. Доктор Халбертон оказался братом моего адвоката Дугласа Халбертона. Мы с ним крепко сдружились. Естественно, что спустя много лет Ричард консультировал меня при найме персонала для работы в клинике \"Грин бранчес\".
Но не в этом дело. Главное в том, что именно Ричард Халбертон сообщил мне о странной, как он назвал, пациентке, будто это был живой человек.
В ту пору Халбертон и я вместе бились над разгадкой тайн жизни, смерти и долгожительства.
- Странно очень, - сказал Ричард, пригласив меня в свою лабораторию. - Эту мою \"пациентку\" убили вовсе не в бою. Она сгорела, будто пораженная напалмом, а признаков присутствия напалма нет никаких.
Я очень заинтересовался этим открытием и спросил:
- Ну а тогда от чего же она погибла?
- Как ученый я должен сказать, что не знаю. Но по интуиции патологоанатома \"скажу, что она, по-видимому, умерла от чрезмерной дозы.
- От чрезмерной дозы наркотиков, которые сожгли ее плоть?
Ричард отрицательно покачал головой и пояснил:
- Да нет же, совсем не от этого. В результате проведенных анализов выяснилось, что ей ввели в организм чрезмерное количество ферментов. Вот что уж действительно странно, так это то, что, несмотря на присутствие этого вещества в той или иной естественной форме в любом человеке, моя \"пациентка\" не смогла нормально усвоить и переварить все ферменты - возможно, из-за их немыслимого количества. Поэтому я нашел немало их в печени, селезенке, почках и прямой кишке.
Ричард остановился и, пронзив меня взглядом поверх своих маленьких очков, заметил далее:
- Мне кажется, что такой комплекс ферментов просто сожрал ее заживо.
- Вы все еще не выделили эти ферменты?
- О да, выделил, и довольно легко! - встрепенулся Ричард. - Я уже говорил, что приготовил к длительному хранению органы моей пациентки. Теперь встала проблема провести практические опыты и сделать анализ вещества. На это уйдет масса времени, даже, может, несколько лет, если только такое возможно, в чем я сильно сомневаюсь.
- Что вы имеете в виду?
- Дело в том, что ферменты недолговечны и, взятые с живой ткани, сразу же начинают распадаться. Образно говоря, они полуживые. - Ричард повернулся кругом и подошел к столу с крышкой, обитой цинковыми листами, на котором стояли три проволочные клетки, а в них сидели подопытные крысы.
- Посмотрите-ка, - подозвал он. - Я дал малюсенькую порцию ферментов вон той паре крыс. Во время проведения предыдущего опыта мы пересадили им ткань злокачественной опухоли. По-моему, на них пересадка никак не сказалась, - и доктор в недоумении пожал плечами.
Некоторое время я внимательно приглядывался к крысам, а потом заметил:
- И мне кажется, что они на больных не похожи.
- Вот-вот, как раз в точку, - ответил Ричард и загадочно усмехнулся. - Они вполне здоровы.
Я переводил глаза с него на крыс и обратно и, не выдержав, спросил:
- Ради бога, что это за фермент?
- Пока я знаю не больше вашего, - сказал Ричард Халбертон, засунув руки в карманы лабораторного халата. - Это вещество, как я полагаю, должно быть, содержалось в Святом Граале. Может, это кровь Христа-Спасителя? - добавил он шутливо.
...Минако присела и, повернувшись ко мне спиной, принялась кипятить воду на портативной керосиновой плитке. В кипяток она бросила горсть ароматного черного чая. Я с жадностью разглядывал очертания ее шеи в том месте, где она была видна из-под густых черных волос. Я смог даже подсчитать небольшие выступы шейных позвонков, и каждый казался мне неким эротическим сигнальным знаком.
- Это китайский чай, называется он \"черный порох\", - • объяснила она. - Очень крепкий и полезный.
Она помогла мне потихоньку сесть, потому что у меня все еще кружилась голова, и Она заметила это по моему лицу, на котором ясно читалось, что с головой надо обращаться с особой предосторожностью. Я оперся спиной об оштукатуренную стену и сидел, чувствуя головокружение не только от раны, но и от запаха Минако.
В воздухе носилась пыль, проникая даже в глотку при каждом вдохе. Я был признателен за чай. От его острого кисловатого привкуса у меня даже зубы заскрипели, но все равно я был ей очень благодарен.
- А куда подевался Мэтисон? - поинтересовался я.
- Он в порядке, - ответила Минако, будто разделяя мою озабоченность, хотя я и знал твердо, что вопрос постарался задать без всякой тревоги в голосе. На секунду-другую она прикрыла глаза и вновь открыла их. - По сути дела, в настоящий момент он сейчас спит без задних ног.
- Хочу верить вам, - вежливо ответил я, - но боюсь, что такую возможность вы мне пока не предоставили.
- Ну почему же, здесь вы появились слепым, - возразила она, - а теперь...
- Это на что вы намекаете?
- Вернее сказать, на что мы оба намекаем? - спросила Минако. - Вы же объявились здесь не в качестве военнослужащего США. Если бы ваши военные по-настоящему заинтересовались этим делом, они прислали бы сюда целый вооруженный отряд. Да по правде говоря, мы и ожидали такого подарка. Но вы и мистер Мэтисон оказались людьми иного сорта.
- Почему это вы так считаете?
Минако только хмыкнула, будто раздражаясь от моей недогадливости.
- Вы ведь сугубо гражданское лицо, и здесь вы с заданием чисто гражданского характера и с неофициальным гражданским статусом. Кроме того, эта территория далеко не безопасная, и я не могу себе представить, как это ваши военные позволили вам проникнуть сюда.
- Полагаю, что им глубоко наплевать, жив я или убит.
Минако вскинула голову и сказала в ответ:
- Даже если это и было бы правдой, менее всего я ожидала бы, что они станут беспокоиться о своих людях, выделенных вам в помощь. Из них в живых пока остается лишь один.
Я пожал плечами и, сморщившись от нового приступа головокружения, заметил:
- Война - это риск, эти люди знали, на что идут, когда согласились участвовать в рейде.
- Не знаю, не знаю! - запротестовала Минако в вздернула подбородок. - Но все это, разумеется, не имеет значения, не так ли, мистер Конрад? Мы же говорим вовсе не о войне. - Помедлив немного, она продолжала: - Крайне необходимо знать, понимает ли ваше правительство сложившуюся ситуацию, или оно думает... как и вы?
Я пристально заглянул в ее бездонные глаза. Первым моим инстинктивным побуждением было соврать, может, в целях самосохранения, но я заколебался. Совершенно открыто она сделала первый шаг к тому, что я назвал бы одной из форм правды. Я понимал, что теперь следующий шаг к правде должен сделать я, и таким образом у нас завяжется диалог... Другого выбора я просто не видел. Альтернативой могло быть лишь продолжение словесной перепалки, которая, с одной стороны, становилась забавной, но с другой, я был уверен в этом, ничего мне не давала, а хуже всего, наверняка отрезала путь назад, через границу.
- Чтобы попасть сюда, мне пришлось воспользоваться своими связями на очень высоком уровне, - начал я объяснять. - Хотя военные круги, как я уже сказал, осведомлены относительно разрушений в этой части Камбоджи от неизвестного оружия, правда заключается в том, что они слишком заняты военными операциями во Вьетнаме и не имеют времени на расследование и изучение этих проблем, тем более что они непосредственно не угрожают жизни американских солдат. Мне кажется, что они даже втайне радуются, что я занялся этим делом.
Сказав это, я принялся за чай, изучая ее реакцию по выражению лица, а затем продолжал:
- Вам известно американское жаргонное словечко \"snafu\"? - А когда она отрицательно покачала головой, я пояснил: - Это военный сленг. Слово вошло в употребление во время второй мировой войны, но его можно с успехом применять к любой армии в любой войне. Оно означает: все в порядке, идем ко дну.
Минако рассмеялась и заметила:
- Английский язык более образный, чем японский. - Она взяла у меня пустую чашку. - Ну как вам понравился \"черный порох\"?
- Чувствую себя гораздо лучше, это уж точно.
Я наклонился вперед и прикоснулся к поврежденному месту на голове. Прощупывалась здоровенная шишка, но крови не было. На том месте, где должка бы быть открытая рана, у меня появился шрам.
- Как это вы меня исцелили?
- Я же говорила как. Я просто выровняла кусочки поврежденных тканей и разместила их так, чтобы они побыстрее срослись.
- Для меня это звучит вроде как мумбо-джумбо.
- Извините, не поняла.
- Ну, это бессмыслица, звучит красиво, а смысла не имеет. - Я оглянулся. - Нет ли здесь радиационного излучения?
- А почему вы спрашиваете?
- Потому что приборы у наших разведчиков показали в некоторых местах в этой местности следы радиационного излучения.
- Уверяю, что здесь никакой радиации нет, - заметила Минако.
- Ну а теперь скажу вам, что мне понравилось в слепоте, - начал я, вдруг переменив тему. Я всерьез думал, что мне на нее лучше не смотреть: один ее вид, казалось, прожигал мне глаза. - Дело в том, что, будучи слепым, я каким-то образом, каким - не знаю, \"видел\" вас или, во всяком случае, какое-то ваше подобие. Мне хотелось бы знать, как это получалось. - Немного подумав, я спросил далее: - Хотел бы я знать также, как это вы узнали, что сопровождавшие меня лица убиты. Даже я не ведаю, куда подевались те трое кхмеров, которые находились в моей команде.
- Они мертвы, мистер Конрад, заверяю вас. Все члены вашей команды погибли, все, кроме вас и Мэтисона.
- Кто вы такая? - тихо произнес я. - Мне очень нужно знать!
Минако снова улыбнулась и сказала:
- Я солдат, мистер Конрад, такой же солдат, как и вы.
И в то же время, как и вы, сугубо гражданское лицо, по крайней мере на правительственной службе не состою.
- Это мне почти ничего не говорит, - ответил я и еще плотнее прижался к стене. Я чувствовал ужасную слабость, но изо всех сил боролся с усталостью.
Не вставая с койки, Минако подвинулась ко мне поближе, от нее приятно пахло. Не может быть она солдатом, промелькнула у меня мысль, и я сказал:
- Это приятное благоухание...
- Какое благоухание, мистер Конрад? Я ничем никогда не душилась.
- Запах похож... - не докончив фразу, я закрыл глаза и сразу провалился в глубокий сон.
* * *
Проснулся я, когда кругом было уже темно. Тускло светила керосиновая лампа, слабо освещая палатку. В дальнем углу палатки, прямо на полу, свернувшись калачиком, спала Минако. Я долго присматривался к ней, спокойно изучая ее лицо. Ничто мне не мешало и не отвлекало, разве что биение собственного сердца. Впечатление было такое, будто я рассматривал нечто застывшее, помещенное в стеклянную банку на вечное хранение. Я знал наверняка, хоть это и кажется абсурдным, что если я выйду из палатки и взгляну на звездное небо, то увижу неподвижную луну и недвижимые звезды - будто все замерло до рассвета.
Годы прошли, а я так и не забыл той картины или того необычного ощущения, когда находился вне неумолимого течения времени. Да и впоследствии, собственно говоря, всю свою жизнь я снова и снова старался воссоздать для себя ту обстановку.
...Спустя какое-то время я опустил ноги с койки и поднялся. Из-за головокружения я несколько раз останавливался, прежде чем пересек палатку. Казалось, минула целая вечность, с тех пор как я встал. Каждый шаг давался мне с большим трудом. Но вот наконец я подошел к свернувшейся калачиком Минако и стал внимательно разглядывать каждую выпуклость и каждую впадинку ее ребер. Как хорошо стоять в такой позиции и сознавать, что при желании в любой момент можно вонзить острый нож прямо ей в сердце! Но такого желания у меня не было. Наоборот, она представлялась мне драгоценностью, бесценной загадкой, несущей внутри себя тайну гораздо более сокровенную, чем можно было представить.
Казалось, будто она держит в своих руках жизнь и может каким-то образом управлять временем - а следовательно, и жизнью - с такой же легкостью, с какой скульптор месит глину. Меня вновь охватила дрожь, но я не понял отчего: то ли от желания овладеть ею, то ли потому, что захотелось разгадать тайну, содержащуюся в нй. В любом случае, какое это имело значение? Ведь оно всегда неразрывно связано с другим, так же как по китайским воззрениям женское начало \"инь\" связано с мужским \"н\", как тьма связана со светом. Кровь бросилась мне в голову. Я думал теперь только о том, как бы овладеть ею, ибо, овладев, смогу и познать ее тайну.
Я наклонился над Минако - глаза ее открылись. Нет, это не глаза открылись, они по-прежнему оставались закрытыми; с чувством бескрайнего удивления я вдруг осознал, что открылось нечто непонятное, то, что прежде, я был уверен, находилось в покое. И оно, это непонятное, двигалось, сверкая и маня, неся в себе жизнь. Оно направило свою энергию в одну точку, будто пропустив ее через линзу. Происходило все это по воле Минако или независимо от нее? Я терялся в догадках, не находя ответа.
Теперь эта энергия как бы обволакивала меня. Она напоминала гравитационную силу и двигалась в разных направлениях - как по прямым линиям, так и по дугам и касательным. Я почувствовал, что в меня летит что-то вроде ружейной пули, но вот, вопреки всем законам физики, пуля вдруг замерла на полпути и зависла в воздухе.
Если бы я взялся подсчитать число ударов своего сердца в тот короткий период, то мне не хватило бы всей моей жизни. Я скользил, я летел в сжатых челюстях времени, чувствуя себя меньше самой крохотной песчинки, пронзая недра вечности. Я перестал дышать, и кровь, я был уверен, застыла в моих жилах. А может, я просто перестал ощущать себя, может, время прекратило свой бег?
Минако сама расстегнула на мне окровавленную и пропитанную потом одежду. Я огляделся вокруг. Все в палатке показалось мне таким же далеким, как и Вашингтон, все виделось словно сквозь туманную призму. Одежда Минако свободно просочилась сквозь мои пальцы, и я крепко обнял ее за голые плечи.
Кожа у нее оказалась чистой и гладкой, маленькие груди были тугие, как у восемнадцатилетней девушки. Линии ее тела были совершенны. Она перевернулась на живот и подалась назад. Изгибы ее позвоночника и мышцы на лопатках походили на дремлющую зыбь озера. Великолепная россыпь ее густых черных волос, подобно распластанным крыльям ворона, слегка трепетала поверх ее рук, видны были лишь ее пальцы, мастурбирующие между моих ног. В экстазе я захотел было закрыть глаза, но тогда не видел бы ее, изогнувшуюся и раскрывшуюся передо мной, а этого допустить я не мог. Ради еще большего наслаждения я раздвинул ее ягодицы и запустил руку несколько пониже, прямо в ее теплую и влажную женскую плоть. Она вздрогнула всем телом и подалась назад и немного вверх, навстречу мне. Не в силах больше сдерживать себя, я сладострастно застонал и плавно вошел в глубь.
В экстазе я входил все глубже и глубже, пока не почувствовал совсем рядом источник жизни.
А затем все кончилось - быстро, слишком быстро! - и я, ослабленный и размягченный, медленно и плавно вышел из нее.
* * *
...Сразу же после этого Торнберг захотел взять меня за руку, но, как мне показалось, не в порыве своей страсти, хотя, вне всякого сомнения, он был охвачен этим чувством, а просто потому, что не смог получить сполна того, чего так сильно желал от полового сношения со мной. Теперь он ощущал непреодолимое желание добиться этого другим путем.
Разумеется, он получил чрезмерное наслаждение, как, впрочем, и все другие мужчины, с которыми мне доводилось быть близкой. Они просто не могли противостоять моим желаниям, а я не могла никак удовлетвориться, может, из-за своей дьявольской ненасытности. Оно, может, и смешно, если бы не было так грустно, что я, которой самой судьбой предназначено выносить в чреве небывалого ранее ребенка, не могла получить от акта, ведущего к продолжению рода, ни малейшего удовольствия. Мне тогда было уже шестьдесят лет, по нормальному исчислению возраста, а у меня все еще продолжались менструации и я по-прежнему могла родить ребенка, будто мне только что исполнилось двенадцать.
Он, разумеется, интуитивно познал мою натуру, разгадал секрет, за который готов был заплатить жизнью. Но только после полового сношения, когда он, подобно ужу, выскальзывал из меня, я поняла, какую ошибку совершила. С самого начала я считала, что именно он обладает некоей силой и потому нашел меня здесь, в этой глуши, что он разгадал мою естественную природу и как раз от него-то я должна вобрать в себя семя жизни.
Я все проделала как надо и вступила в половую связь с врагом, потому что это было предначертано мне судьбой. Но я жестоко ошиблась. Целиком и полностью я положилась на \"макура на хирума\", забыв о предупреждении родной бабушки. Ведь Кабуто говорила мне тогда, на кладбище, что в жизни будут встречаться темные провалы, ложные явления будущего, которые никак нельзя предусмотреть, и вот один из таких моментов наступил.
Слишком поздно до меня дошло, что вовсе не семя Торнберга Конрада III оплодотворит мое чрево. В заблуждение меня ввела его слепота и профессиональная способность ощутить мою ауру (у его приятеля Вулфа Мэтисона ничего подобного я не почувствовала). По сути дела, я ничуть не сомневалась в этом, и, хотя такая способность показывала, что он наверняка обладает какой-то формой ясновидения, тем не менее после нашего полового акта, когда душа должна была бы полностью раскрыться и стать уязвимой, все равно как перед смертью, я смогла прикинуть силу его психической энергии и обнаружила, что она находится в зачаточном состоянии и мне от нее проку мало.
И все же я забеременела от его семени. Ведь это случилось как раз в тот самый момент цикла, когда у меня созрели яйцеклетки и органы мои подготовились к оплодотворению. Я ничуть не сомневалась, что забеременею и буду вынашивать его ребенка.
И вот, когда он взял мою руку, пытаясь отыскать ключ к моей сокровенной загадке, к \"макура на хирума\", мне страстно захотелось подняться и ногтями выцарапать ему глаза. Но ничего подобного я, конечно же, не сделала. Вместо этого я кротко улыбнулась ему, такому сильному, крупному мужчине, и поцеловала его ладонь.
- Я не враг тебе, - врала я. - Теперь ты видишь, что я не хочу причинить вред ни тебе, ни твоему другу?
- Но ведь ты не отдаешь назад мой рюкзак, - заметил он, - будто знаешь, что в нем лежит.
Кем бы он ни оказался, но дураком не был. По сути дела, он уже доказал, что является исключительно умным и находчивым человеком, чему, без всякого сомнения, обязан зачаточному состоянию \"макура на хирума\", дремлющей внутри него.
- Да вовсе нетрудно догадаться, что ты принес в нем, - добродушно сказала я. - Эксперименты провожу я и никому не позволю совать свой нос в их результаты.
- А результаты, - подковырнул он, - таковы, что ты сжигаешь людей живьем.
Безусловно, он был прав, но говорить ему об этом не следовало.
- Минако, - продолжал Торнберг, - я пришел сюда, чтобы узнать, чем ты тут занимаешься. Кое-что мне удалось выяснить, но нужно знать все. А волноваться тебе не следует. Как тебе стало известно, официального расследования я не провожу, оно носит сугубо частный характер, и руковожу им я и только я.
Тогда я взглянула на него по-особенному я, чуть приоткрыв рот, произнесла:
- А это роли не играет. Я не могу позволить тебе вернуться с результатами анализов.
- Ну, теперь-то, когда я встретил тебя, плевать мне на эти результаты, - сказал он, обнимая меня. - Все, чего мне хочется, так это стать частицей тебя, узнать твою тайну. Ты что, думаешь, что я настолько глуп, чтобы рассказать тебе о своих открытиях?
Я почему-то решила, что он вот-вот бросит меня на пол я снова овладеет мною. \"Мужчинами, - еще подумала я, - удивительно легко манипулировать. Стоит только положить руку им на пах - и пожалуйста, делай с ними что хочешь. Разве после этого удивительно, что я отношусь к ним с таким презрением?\"
Мне думается, что только его жгучее желание выведать тайну моей внутренней энергии останавливало его от неоднократных поползновений изнасиловать меня. Я его к этому никак не подталкивала. Еще ни один мужчина не смог изнасиловать меня, если я его активно не побуждала в этому, и, думаю, не сможет и впредь.
- Чего я хочу, так только тебя, - промолвил он. - Я знаю, кто ты такая. Ты - эликсир жизни.
Я слегка улыбнулась ему одними губами и почувствовала, как он весь трепещет. Мне доставляет немало удовольствия заставлять сильного мужчину падать передо мной на колени, когда он даже не знает, что из этого выйдет. У мужчин нет верного понимания всего разнообразия психической энергии. Вместо этого их представления обо всех явлениях, происходящих в нашем мире, застывшие, двухмерные и совершенно неправильные.
Поцеловав его, я тем самым вытянула из него по меньшей мере хоть один из ответов. С поцелуя я начала крестовый поход против него. Перво-наперво я прикоснулась к его \"макура на хирума\", пробудившей в нем интерес к возможности продления жизни, но вместе с тем она же и настроила его разузнать, чем мы тут занимаемся под прикрытием войны между Вьетнамом и Соединенными Штатами. Считаю, что он не имел ни малейшего понятия, что же тут в действительности происходило.
Однако все это было в прошлом, потому что наши эксперименты, к сожалению, ни к чему не привели. Мы и в самом деле применяли радиоактивные изотопы с быстрым периодом распада, для того чтобы искусственно индуцировать некоторые химические реагенты, которые, как считали, активизируют \"макура на хирума\". Единственным результатом всех этих экспериментов была смерть, и, как Торнберг и его спутник самолично убедились, ужасная смерть. Когда я положила его голову себе на грудь, то еще подумала, что ситуация сложилась довольно забавная: он прибыл сюда разведать наши секреты в тот момент, когда мы убедились в провале своей затеи.
Угрожающими темпами уменьшилась численность ясновидцев. За несколько лет быстро сократился уровень рождаемости детей с признаками дара \"макура на хирума\". Никто из нас не знал причину этого. Но тем не менее было ясно, что если нам не удастся преодолеть эту тенденцию, то в один печальный день психическая анергия человека исчезнет совсем, а наши далекие потомки будут жить среди других людей как равные, лучше сказать - как слепые, глухие и со свихнувшимися мозгами.
Вот ради предотвращения исчезновения ясновидцев и начались наши эксперименты, а принесли они лишь пожирающее пламя и смерть. Утешало лишь то, что в качестве подопытных \"морских свинок\" мы использовали только северовьетнамцев: коммунистов, безбожников, варварок с промытыми мозгами, которые отвернулись от своих соплеменников и от буддийской религии. Их страдания и гибель совершенно не трогали нас.
Теперь единственным нерешенным вопросом остался вопрос о том, что делать с этими двумя американцами. Я бы с радостью убила Конрада, но он в один прекрасный день может стать отцом моего ребенка, и у меня поэтому не было права на совершение такого злодеяния.
\"Макура на хирума\" открыла мне, что за человек он был, на какую подлость способен при определенных обстоятельствах. Я понимала, что совесть моя не успокоится, если я отпущу его просто так, не преподав ему хороший урок. Если обратиться к прошлому, то такое решение стало следствием того, о чем предостерегала меня бабушка Кабуто, - высшей степени самонадеянности, рожденной в перегретом котле \"макура на хирума\".
Вот от этого и видятся ложные пути развития будущего, именно от этого с такой самоуверенностью и протаптывается тропа, отклоняющаяся без каких-либо четких сигналов от предопределенного самой судьбой курса.
Меня разбирал смех. Кое в чем далеко не маловажный дар \"макура на хирума\" схож с католическим понятием греха: темная сторона могущества непрерывно соблазняет его обладателя, и чем человек могущественнее, тем сильнее соблазн. Ложный путь развития будущего сбивает с толку даже тех, кто полностью контролирует свою мыслительную энергию, и зачастую они принимают неверные решения. Так случилось с Кабуто, так происходило и со мной.
К чести Кабуто, следует отметить, что она пыталась предупредить меня, но ведь как часто благие предупреждения зароняются в глухие уши молодых людей, которые не могут учиться на ошибках, совершенных старшими.
У меня имелись свои скрытые причины взяться за проведение экспериментов в Камбодже. Хотя такая работа была далеко не безопасна - северовьетнамцы наверняка убили бы нас, попадись мы им в лапы, да и камбоджийцы тоже не преминули бы это сделать, если бы мы не запугали их до ужаса, - я рассматривала эту работу как неплохую возможность испытать себя.
Многие годы я применяла свой дар экстрасенса как своеобразный маяк в надежде завлечь мужчин, которые оставили бы свое семя в моем чреве, из которого родился бы ребенок, обладающий небывалым доселе даром \"макура на хирума\". Теперь, проводя эксперименты, я убедилась, что мощь такого сигнального маяка можно увеличить в десять тысяч раз. И как раз здесь-то мое ясновидение указало мне неверный путь развития событий. И все это произошло из-за моего ошибочного возбуждения при появлении Торнберга Конрада III и последовавшего за ним горького разочарования. Я почувствовала себя обманутой, вступив в половую связь с существом, психическое развитие которого было крайне запущено и нуждалось в основательной чистке. Но все же одновременно я не могу отрицать, что ощутила при этом и волнение, которое обычно испытываешь, познав запретное удовольствие.
Прежде я уже говорила, что в своей душе во время полового акта я ничего не ощутила, не было никакого экстаза, который в таких случаях охватывает миллионы людей вот уже на протяжении веков. В течение долгих часов после сношения с Торнбергом я чувствовала внутреннюю опустошенность, или, лучше сказать, ощущала нечто вроде острой боли под ложечкой. Мало-помалу я, к своему ужасу, поняла, что такое переживание возникло в результате моего сношения с этим чужестранцем. Нечто подобное я, по сути дела, ощущала, когда он неистовствовал внутри меня, и вот теперь мне страстно захотелось вновь испытать то же самое. Обуздать свое желание я не сумела. Я опять увлекла его в постель и снова и снова вступала с ним в сношение, пока он не пресытился любовью и не выбился из сил. К своему стыду, я чувствовала, что мне хочется еще и еще. Раньше до этого дня я считала секс лишь необходимым средством для достижения своих целей, одним из видов оружия в моем внушительном арсенале. Теперь все изменилось.
Мне страстно хотелось, как иной раз хочется отведать наркотика, иметь этого человека - чужестранца, врага, наконец, который хотя и потерял разум от полового вожделения, тем не менее не замедлил бы вывернуть меня наизнанку, если бы только твердо знал, что сумеет таким образом познать мою тайну, которую он загорелся выведать.
А теперь я воспылала от желания и чуть было не засмеялась радостно, лежа рядом с уснувшим Торнбергом во влажной темной палатке. В руке я держала его инструмент, которым он только что энергично пронзал меня, заставляя трепетать все мое тело. Ладонь моя стала мокрой от его спермы, и эта слизистая студенистая жидкость, дающая жизнь, заставляла мое сердце биться все быстрее и быстрее.
Сколько в жизни непознанных тайн!
Если бы мне только удалось что-нибудь распутать за те восемьдесят пять лет, что я живу на этом свете! Не раз бывало так, что, когда думаешь, что наконец-то расшифровал какую-нибудь загадку жизни, тут же вклинивается вдруг что-то или кто-то и переворачивает вверх ногами все твои тщательно продуманные построения.
Наконец наступил рассвет, а с ним обострился и характер моей дилеммы. Я понимала, что не могу позволить Торнбергу остаться со мной еще на одну ночь, и почти утвердилась в мысли, что его присутствие представляет для меня угрозу. Так как я не получала сексуального наслаждения в течение длительного времени, его неожиданное запоздалое появление оказывало на меня глубокое и сильное воздействие. Из-за длительного и сильного напряжения духовных и физических сил мысли у меня начали путаться, а пару раз я ловила себя на том, что совершенно не думаю о деле, а мечтаю лишь подольше оставаться с ним. Я даже замотала головой, как бешеная собака, стряхивающая пену с черных губ, и попыталась сделать глубокие вдохи, чтобы вновь обрести спокойствие и ясность мышления.
К тому моменту, когда он проснулся, я уже выбрала свой путь и знала, что это произойдет непременно, но волновать меня уже не будет. Конечно же, моя способность ясновидения предоставила мне возможность бегло взглянуть на опасности, которым он подвергнется из-за моего решения. Но мне уже до этого не было дела, и я считала, что, даже если мне покажут, чем чреват для его жизни предначертанный путь, все равно изменить его уже не могла. В предстоящих событиях я улавливала некий смысл оживших сил, схожести жизней в единстве времени и пространства.
Разумеется, я могла бы спокойно убить Торнберга и Вулфа: лишь одно мое слово - и мои подручные выстрелят им в затылок. Может, сейчас я и отдала бы такой приказ, но в ту пору я презирала подобное варварское поведение, полагаясь на \"макура на хирума\" в большей мере, чем сейчас, в состоявшемся будущем, которое тогда ослепило всех нас. Вы должны понимать, что распоряжаться жизнью и смертью других людей - дело ужасно забавное, что бы там ни говорили. И я обнаружила, что больше всего ощущаешь волнение не тогда, когда применяешь свою власть над другими, а когда в твои руки попадается враг и ты осознаешь, что вольна поступать с ним как знаешь.
Итак, наступил тот особенно приятный момент, когда Торнберг открыл налитые кровью глаза и почувствовал мой ноготь на своей шее.