Джеймс Паттерсон

Джек и Джилл

Пролог

Игры начинаются

I

Сэм Харрисон ловко вывернул свое подвижное тело из серебряно-голубого «форда-Аэростар», который он припарковал на Кью-стрит в Джорджтауне. «Рассказы-ужастики и страшные игры пользуются популярностью, – думал он, запирая машину и включая сигнализацию, – и весьма заслуженно. Но не домашние страшилки перед сном или сказки у костра, к которым мы привыкли с детства, а вполне реальные, порожденные самой жизнью, ужасы, поджидающие нас каждый день.

Один из них я переживаю сейчас. Вот-вот и сам стану частью чего-то кошмарного. Как это просто! До смешного легко преодолеть незримый барьер и окунуться в кромешный мрак».

Вот уже две долгих недели Сэм тенью следовал за Дэниэлом Фитцпатриком. Следовал повсюду: и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Бостоне, и, наконец, здесь, в Вашингтоне. Сегодняшним вечером Сэм собирался убить сенатора Соединенных Штатов. Хладнокровно, чтобы это смахивало больше на казнь. И никто не догадается, по какой причине. Не будет ни малейшей зацепки, которая в дальнейшем могла бы оказаться кончиком ниточки, ведущей к нему.

Это являлось первым и самым основным правилом игры под названием «Джек и Джилл».

Своего рода руководством, рекомендующим, как именно осуществляется слежки выбранной жертвы. Он был убежден в правильности этой тактики, когда занял свой пост на Кью-стрит у дома 211.

Даже если кто-нибудь и обратил бы на это пристальное внимание, никаких явных признаков преследования он бы не заметил. То, чем сейчас занимался Сэм, скорее, можно было считать провокационной вылазкой, нежели скрытым наблюдением за сенатором Фитцпатриком. Тем более, если учесть огромное до неприличия количество коктейлей, поглощенных Харрисоном за это время в «Монокле», его любимом вашингтонском баре. Это было чистейшим безумием, и Сэм прекрасно отдавал себе в этом отчет. Но он ни на йоту не сомневался в собственной нормальности, и к тому же свято верил в его величество случай.

Через некоторое время, ярдах в тридцати, на противоположной стороне мокрой от дождя улицы, появился Дэниэл Фитцпатрик собственной персоной. Точно по расписанию, почти секунда в секунду.

Сэм наблюдал, как тот неторопливо выбирался из своего темно-синего двухместного «ягуара», модели 1996 года. На сенаторе было серое пальто и шелковый, невообразимой расцветки шарф. Его сопровождала стройная изящная женщина в черном платье. Через левую руку дамы был небрежно перекинут плащ от Барберри. Она смеялась чему-то только что рассказанному ей Фитцпатриком. Женщина, хохоча, гордо откидывала назад голову, напоминая грациозную игривую лошадку. Струйка ее теплого дыхания легким облачком таяла в прохладном вечернем воздухе.

Она была, как минимум, лет на двадцать моложе почтенного сенатора. И, как знал Сэм, его женой женщина не являлась. Повеса Фитцпатрик вообще редко удостаивал супругу своим присутствием в постели. Блондинка слегка прихрамывала, что придавало парочке несколько заинтриговывающий и, уж во всяком случае, запоминающийся, вид.

Сэм Харрисон весь подобрался. Дважды отмерь, а при необходимости, и пять раз не поленись. Он внимательно и критически в последний раз оценил обстановку. Сэм прибыл в Джорджтаун в четверть двенадцатого. По внешнему виду он ничем не отличался от проживающих здесь респектабельных и уважаемых граждан. В общем, он полностью соответствовал той роли, которую собирался сыграть.

Достойная партия в очень хорошем спектакле – одном из самых значительных в истории Америки.

Словом, главная мужская роль.

Ему не нужны были очки, но те, что он надел сегодня – профессорские, в черепаховой оправе – придавали Сэму еще больше солидности.

Сегодня он был блондином, хотя натуральный цвет его волос сильно отличался от выбранного оттенка.

К тому же, он был вовсе не Харрисон, и даже не Сэм, хотя предпочитал называться этим именем.

Специально для этого вечера он надел мягкую кашемировую черную водолазку, темно-серые брюки со складкой и отворотами и светло-коричневые ботинки. В обычное время он был не слишком привередлив в одежде и не придавал своему наряду особого значения. Со своей коротко постриженной густой шевелюрой он сейчас чем-то напоминал Кевина Костнера в «Телохранителе», фильме, который Сэм почему-то недолюбливал. Он быстро шел к дому 211, небрежно помахивая небольшой черной сумкой. За ее тонкой кожей скрывалась портативная видеокамера.

Он собирался запечатлеть на пленку как можно больше из того, что должно было произойти. Так делается история. Действительно история: Америка конца столетия, Америка конца эпохи, Америка своего собственного конца.

Без четверти двенадцать он вошел в дом через служебный вход, где воняло мочой, пылью и плесенью. Он поднялся пешком на четвертый этаж, где у сенатора располагалась его столичная квартира: небольшой кабинет, одновременно служащий и любовным «гнездышком».

До полуночи оставалось еще десять минут, а Сэм уже стоял перед дверью с номером 4-J. Время его пока не поджимало, и все шло так, как он планировал.

Полированная дверь из красного дерева распахнулась прямо перед его носом.

Он уставился на светло-пепельную блондинку, худощавую, но с великолепной фигурой. С близкого расстояния она выглядела несколько простоватой, не так, как издали. Это была та же прихрамывающая женщина, которая приехала на синем «ягуаре» вместе с Фитцпатриком.

Золотая заколка в ее волосах и такой же галстук (этакая львица после посещения музея Современного искусства в Нью-Йорке) являлись единственными предметами туалета, скрывавшими ее ослепительную наготу.

– Джек, – прошептала она.

– Джилл, – улыбнулся он в ответ.

II

В совершенно другой части Вашингтона, в абсолютно ином мире, другой будущий убийца затевал не менее страшную игру. Убежищем ему служили несколько высоких сосен и кряжистых старых дубов в глубине Гарфилдского парка. Он устроился поудобней в некоем подобии шалаша, образованном нависающими ветвями деревьев и густыми зарослями кустарника.

– Пора бы заняться делом, – еле слышно прошептал он, хотя в этом глухом и тихом уголке не было видно ни единого человека. Того, кто скрывался в зарослях, ожидало, как он сам думал, увлекательнейшее приключение. Плод его безудержной фантазии. Он верил в это всем телом, сердцем и тем, что еще оставалось от его души.

Усевшись, скрестив ноги, прямо на сырую траву, человек принялся заниматься своим лицом и прической. В его голове, словно пропущенная через мощные колонки, грохотала мелодия рок-группы «Хоул». Вещица была хороша, и он любил ее до смерти. Изменить свою внешность до неузнаваемости, в сущности, являлось для него пустяком, зато давало возможность легко скрыться. Но, Бог мой, от кого ему нужно было прятаться?!

Закончив с маскарадом, он выступил из тени деревьев. Человек громко расхохотался, он сегодня с утра буквально лопался от смеха. Его затея была настолько глупа, что казалась просто восхитительной. Ему припомнилась старая дурацкая шутка:

Розы – красные, Фиалки – голубые. Я шизофреник. И я тоже.

Круче крутого!

Сейчас он действительно выглядел старой и потрепанной бездомной задницей. Этакий безнадежный, отживший свое, пердун. Совершенно убогий тип, прямо как из песни «Акваланг». Из гримерного набора для актеров он выбрал седой растрепанный парик и неопрятную клочковатую бороду цвета «соли с перцем». Возможные ошибки его актерского мастерства легко скрывал бесформенный балахон с огромным капюшоном.

На спине его наряда красовалась выцветшая надпись: «Счастье, счастье. Радость, радость».

«Какое же невероятное, умопомрачительное приключение сейчас произойдет, – ликовал он в душе. – Счастье, счастье. Радость, радость. В этом-то и весь кайф!»

Парадоксальность предстоящего буквально разрывала его на части.

Будущий убийца зашагал через парк, все более и более увеличивая темп. Вскоре он почти бежал, направляясь к притоку Потомака речке Анакостия.

Постепенно пустынная местность оживлялась: появились прогуливающие бродяги, влюбленные парочки, городское хулиганье и еще Бог весть кто. Преобладали чернокожие, что, впрочем, было в порядке вещей. Даже, пожалуй, к лучшему. В Вашингтоне к черным относились наплевательски. Таков уж непреложный факт.

– Акваланг, акваланг… – мурлыкал он себе под нос старый мотив в стиле рок-н-ролл, продолжая вышагивать дальше. Песенка действительно была древней и принадлежала незабвенной группе «Джетро Талл». В его голове, даже во время сна, продолжала звучать рок-музыка. Наушники, на все времена. Богом данные стереонаушники. Он помнил почти всю историю рок-н-ролла наизусть. Если бы случайно или насильно ему пришлось выслушать другую музыку, она оставила бы его совершенно равнодушным.

– Круче крутого! – вновь рассмеялся человек. И впрямь, настроение у него сегодня было преотличное. Все предстоящее вызывало у него эйфорию, истому и сладостное легкое головокружение. Самое лучшее время и, одновременно, самое поганое. Лучшее и поганое, поганое и еще поганее?

Место убийства было определено им заранее. Густой ельник и заросли других вечнозеленых деревьев, подходящих вплотную к Юго-Восточной автостраде. Тишина, безлюдье и лесная чаща – что может быть лучше?

Лесополоса располагалась перпендикулярно целому ряду низеньких желтых кирпичных домишек и популярному винному погребку на 6-й улице. Разведка местности была произведена уже давно, и он буквально влюбился в этот славный уголок. Сейчас человек уже видел детишек из начальной школы Соджорнер Трут, бесцельно слонявших возле кондитерской лавки. Маленькие педики выглядели в этом нежном возрасте очень соблазнительными. И умненькими.

Даже чересчур: маленькие сраные хитрожопые роботы! Вы и не поверите, насколько я ненавижу вас! Злобные мелкие паразиты! Де-тиш-ки-и-и! Все такие хорошенькие! Тьфу!

Он согнулся и, кряхтя, с трудом протиснулся в самую гущу низкорослого кустарника. Здесь ему предстояло заняться еще одним серьезным делом. Человек принялся, один за другим, надувать разноцветные воздушные шары: красные, оранжевые, синие и желтые.

Огромные цветастые хреновины, перед которыми не сможет устоять ни один маленький ребенок, если только он не родился безнадежным кретином. Что же касается человека, надувавшего это латексное чудо, то он ненавидел подобную искусственную красивость. Ненавидел до отвращения. Но у большинства ребятишек шары всегда вызывают восторг. Поэтому все рассчитано верно.

Привязав к одному из шариков крепкий десятифутовый шнурок, он надежно закрепил его за одну из веток.

Человек вытолкнул шар вверх, и тот, подхваченный порывом ветра, поднялся над кустами, напоминая симпатичную отрезанную голову.

Итак, он приготовился ждать в своей кустарниковой пещере.

– Сегодня я должен отправить кое-кого в помойку, – он то ли пел, то ли шептал заклинание. – Должен, должен. Просто должен, должен.

Неожиданно рядом с его укрытием послышался шорох, и он услышал, как, щелкнув, сломалась ветка. Кто-то пришел к нему в гости.

Человек замер, весь превратившись в слух. Под чьей-то невидимой рукой трещали раздвигаемые кусты. Все шорохи для него, затаившегося, как зверь, звучали необычайно громко.

Разум на время оставил человека: он был страшно напуган, словно тот, кто ломился сейчас через заросли, хотел добраться до него самого. Адреналин бешеным потоком ударил в кровь. Горло сдавил спазм.

Вдруг в поле его зрения возникло лицо, вернее, половина лица: только лоб и глаза.

БЕЛКИ ЕЕ ГЛАЗ!

Смотрящих сквозь ветви прямо на него.

Теперь он увидел ее целиком. Симпатичную чернокожую девочку лет пяти-шести. А ребенок, в свою очередь, разглядел прятавшегося в кустах человека.

Я ВИЖУ ТЕБЯ, МОЯ СЛАДЕНЬКАЯ, ВИЖУ!

– Привет, – дружелюбно и беззаботно произнес он самым обычным тоном, какой нередко ему удавался. Он широко улыбнулся, и девочка почти улыбнулась ему в ответ.

– Тебе хочется большой красивый шар? – обратился он к ней. – Если хочешь, я могу поделиться. У меня целая куча этих шаров. Имеется даже вишневый шар, на котором написано твое имя.

Девочка стояла неподвижно и молча смотрела на незнакомца. Возможно, ее пугал внешний вид оборванца с шариками, а, может быть, ее удивило и смутило, что тот знает ее имя.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами незнакомец. – Тогда не видать тебе бесплатного шарика. Все нормально. Значит, сегодня шары я не раздаю. Нетушки.

– Да-а-а! Конечно, хочу! Ну, пожалуйста! – Глаза девчушки широко раскрылись, словно какие-то необыкновенные цветы. Красивая маленькая девочка с красивыми карими глазами.

– Что же ты такая робкая? – спросил он и добавил: – Ну-ка, иди сюда. Сейчас мы выберем для тебя самый большой и красивый шар. Давай-ка, посмотрим. Вот тут есть красный, яркий, как «глаз» светофора, небесно-голубой, оранжевый, словно апельсин и желтый, как спелая дыня. Любой из цветов радуги и еще много других.

Он состроил смешную рожицу, подражая кому-то из актеров. Может быть, даже Кевину Бэкону из фильма «Дикая река», который он взял напрокат неделю тому назад. Или с тех пор прошло уже две недели? Какая разница? Да наплевать! Пока он говорил, его рука все крепче сжимала миниатюрную бейсбольную биту, обмотанную электропроводом. Бита была длиной в восемнадцать с половиной дюймов. Именно при помощи таких инструментов банды местных хулиганов устанавливали свои законы в негритянских кварталах.

Он продолжал что-то говорить, обращаясь к девочке, самым сладким голосом, который сейчас звучал особенно издевательски.

– Красный, – нежно прочирикал он. Конечно же, красный, потому что именно такого цвета ленточка была вплетена в волосы ребенка. К тому же красный, как известно, – цвет верной любви.

Девочка робко шагнула вперед и вышла на полянку. Он успел обратить внимание, что ступни у нее были совсем крошечные. «Размер обуви со знаком минус», – пронеслось у него в голове. Она вытянула руку, чтобы дотронуться до разноцветных шаров, веревочки которых человек крепко держал в кулаке. Она даже не заметила, что у него сильно дрожит рука.

За спиной в это время он перехватывал рукоятку короткой, но довольно увесистой биты. Наконец, он выхватил ее и нанес девочке сильный удар.

Счастье, счастье. Радость, радость.

III

Была ли у них возможность быстро и без хлопот убраться отсюда после убийства? Особенно, если учесть высокое общественное положение жертвы и сам вызывающий характер преступления? Джек был уверен, что это им вполне по силам. Убить одного или даже нескольких человек и остаться при этом не только не пойманным, но даже и не подозреваемым – задача простая. Проще, чем она кажется на первый взгляд. Так происходило и происходит постоянно.

Тем не менее, Джилл была напугана и даже внешне выглядела напряженной. Но он не мог обвинять ее в этом. В «настоящей» жизни она была образованной, успешно делающей карьеру женщиной и ничем не напоминала какого-нибудь чудака-убийцу. Вовсе даже и не Джилл, она как нельзя лучше подходила для своей роли в этой сложнейшей из игр. Подходила почти идеально, так же, как и он – для своей.

– Он уже здорово набрался, почти отключается, – шепнула она Сэму в темной прихожей. – Даже хорошо, что он оказался такой внушающей отвращение похотливой свиньей.

– Ну, ты сама знаешь, как в обществе отзываются о нашем мальчике-повесе. Из него и сенатор никудышный, и любовник никакой.

Намек на улыбку, а скорее, легкая нервная гримаска, тронула лицо женщины:

– Звучит по-дурацки, но я могу поручиться за правильность такого утверждения. Ну, пошли, Джек.

Она легко обернулась на босых пятках, и бок о бок с Сэмом направилась в глубь квартиры. В ее походке наблюдался легкий изъян, но это только добавляло ей очарования. Он видел, как ее худощавая фигура движется в полутьме коридора, пока женщина не оказалась в небольшой проходной комнатке, тускло освещенной единственной лампой. Они направлялись к спальне.

Стараясь не шуметь, пара миновала гостиную, где, возле мраморного камина, гордо стоял развернутый американский флаг. От одного вида звездно-полосатого стяга и дурацких цветных фотографий на стенах, изображавших всякую ерунду, вроде регаты у мыса Код, Сэм испытал глубочайшее отвращение.

– Эт-то ты, моя милая? – прогремел хриплый, пропитанный виски, голос откуда-то из-за стены гостиной.

– А кто же еще? – игриво отозвалась Джилл. Джек вместе с ней появился в спальне:

– Итак, открываем вечер сюрпризов, – торжественно произнес он, извлекая полуавтоматическую «Беретту» и направляя ее прямо в голову сенатора.

Рука его была тверда, а в голове – полная ясность. Вот так делается история. И отступать уже поздно.

Дэниэл Фитцпатрик чуть приподнялся на кровати вне себя от удивления и ярости:

– Что здесь происходит, мать твою… Это что еще за педик? Как ты, черт побери, сюда проник? – Его лицо и шея побагровели.

Несмотря на серьезность ситуации, Джек не смог сдержать улыбки. Сенатор, распластавшийся на громадной постели, напоминал ему кита, выброшенного на берег, или, скорее, пожилого моржа.

– Ну, если так можно выразиться, я – твое презренное и грязное прошлое, которое наконец-то догнало тебя, сенатор, – заявил Джек. – А теперь заткнись. Прошу тебя. Тогда все это произойдет быстро и легко.

Он уставился на сенатора и неожиданно припомнил строчки из недавно прочитанной статьи, где кто-то, присутствующий на выступлении Фитцпатрика, заметил: «Господи, да он уже почти старик». И действительно, Дэниэл был седовласым, толстомордым, расплывшимся от жира стариканом.

Но, помимо всего прочего, он являлся врагом. Джек раскрыл сумку и подал Джилл пару наручников:

– За каждую руку к стойкам кровати. Заранее благодарен.

– С превеликим удовольствием, – изящно склонила голову Джилл. Это изящество сквозило в каждом ее слове, в каждой улыбке и каждом движении.

– Ты что, тоже в этом участвуешь? – вытаращился Фитцпатрик на блондинку, которую несколько часов назад подцепил в баре и видел практически впервые в жизни.

– Нет-нет, – улыбнулась Джилл. – Просто на меня произвели неотразимое впечатление твое жирное брюхо и густой запах алкоголя.

Следом за наручниками из сумки появилась видеокамера, которую Джек также передал женщине. Она тут же направила ее на сенатора и, отрегулировав резкость, приступила к съемке. Что-что, а с камерой обращаться Джилл умела.

– Какого черта вы делаете? – Выцветшие голубые глаза сенатора сначала широко раскрылись от удивления, а потом в них заметался неподдельный страх. – Что вам надо? Что тут происходит? Черт, я все-таки сенатор Соединенных Штатов!

Джилл сначала сфокусировала камеру на испуганных глазах Фитцпатрика, затем изменила ракурс, чтобы захватить всю панораму, а потом снова вернулась к его обиженному лицу.

Джек едва не рассмеялся, услышав это неуместное и чисто показное проявление храбрости и достоинства. Впрочем, это было вполне в духе Фитцпатрика.

Вот так вот! Пары виски, затуманившие его мозг, разом улетучились без следа. До сенатора, наконец-то, дошло, что происходит на самом деле. Сдавленным от страха голосом, он прошептал:

– Я не хочу умирать.

Неожиданно из его глаз покатились слезы. Это было одновременно и странно, и трогательно:

– Пожалуйста, не делайте этого. Не причиняйте мне вреда. Этого просто не должно произойти. Умоляю, выслушайте меня. Ну, послушайте.

Джилл понимала, насколько важным окажется отснятый материал. Прямо хоть выдвигайся на соискание премии в Академии кинематографа. Эта лента вполне могла бы стать документальным фильмом века. Им же отснятая пленка была очень нужна в их игре, как инструмент для подготовки следующих сюрпризов.

Джек пересек комнату, и ствол «Беретты» оказался в нескольких дюймах ото лба сенатора.

С этого момента и начиналась тонкая игра. Правило второе: то, что ты делаешь, – история. Здесь важна любая мелочь, любой штрих. Не забывай об этом ни на секунду.

– Нам не о чем разговаривать, сенатор Фитцпатрик. Я пришел просто убить тебя, и ничего с этим не поделаешь. Когда-то ты был ревностным католиком, так что, если сохранил веру в Бога, можешь помолиться. Помяни и нас в своих молитвах: Джека и Джилл.

Это была проверка и собственного мужества. Сэм заметил, что его рука чуть дрожит. Не ускользнуло это и от внимания Джилл.

«Это всего лишь казнь, – успокаивал он себя. – Заслуженное приведение приговора в исполнение. Ну, и, конечно, это ужас, в котором мне приходится участвовать».

После первого выстрела с расстояния в несколько дюймов голова Дэниэла Фитцпатрика разлетелась, словно гнилая тыква. Сэм выстрелил еще раз. Дважды отмерь, но и дважды отрежь.

Итак, история была сделана.

Началась та самая Игра игр.

Джек и Джилл.

Часть первая

И вновь наступает завтра

Глава 1

О нет! Снова наступило завтра.

Казалось, что я только-только сомкнул веки, как в дверь уже кто-то заколотил. Звук был настолько громким и тревожным, что напоминал сработавшую сигнализацию машины. Мало того, он был слишком настойчивым. Неужели беда сумела так близко подобраться к моему дому?

– Черт! Вот дерьмо! – прошептал я в мягкие и теплые складки своей подушки. – Оставьте меня в покое. Хоть раз дайте выспаться, как нормальному человеку. Проваливайте!

Потянувшись к лампе, я попутно уронил со стола несколько книг: «Дочь генерала», «Мое путешествие по Америке» и «Снегопад над кедрами». Произведенный ими шум окончательно вырвал меня из объятий сна.

Прихватив из ящика служебный револьвер, я, минуя детскую, зашлепал вниз по лестнице. Я услышал, или мне показалось, что ребятишки мирно посапывают. Перед сном мне пришлось долго читать им «Сказки кролика Питера». Не ходите в сад дядюшки Макгрегора, а то с вами случится неприятность. Такая же, как постигла вашего папочку, из которого тетушка Макгрегор сделала начинку для пирога.

Я крепче сжал рукоятку «Глока». Стук прекратился, а потом возобновился с новой силой. Скорее вниз!

Бросив взгляд на часы, я убедился, что было всего половина четвертого утра. Господи, помилуй! Поистине, колдовской час. В это время я чаще всего просыпаюсь, причем без всякого внешнего воздействия.

Продолжая спускаться по предательски крутым ступеням, я держался настороженно и подозрительно. Неожиданно опять наступила тишина.

Сам я продвигался бесшумно, чувствуя, как успел наэлектризоваться атмосферой предчувствия. Нет, ни день, ни даже раннее утро с этого начинать не стоит. Не ходите в сад дядюшки Макгрегора, а то с вами случится неприятность…

Я вошел в кухню, держа оружие наизготовку, и тут увидел источник разбудившего меня грохота. Первая тайна начинающегося дня была разгадана.

За стеклом задней двери маячила фигура моего друга и напарника. Он выглядел одновременно взвинченным и загадочным.

Это Джон Сэмпсон ломился ко мне в дом. Он с самого детства вносил в мою жизнь сплошные волнения и беспокойство. Вот и сегодня он выступил в привычной для него манере. За вес в двести сорок фунтов и рост, намного превышающий шесть футов, его прозвали «Два Джона» или «Человек-гора».

– Произошло убийство, – сообщил он, пока я отпирал замок и скидывал с двери цепочку. – И премиленькое убийство, Алекс.

Глава 2

– О Господи, Джон! Для тебя, вообще, существует понятие о времени? Ты хоть на часы взгляни. Сделай милость, убирайся к чертовой матери. Иди к себе домой и колоти в собственную дверь, сколько влезет.

Я застонал, помотал головой и потянулся, чтобы стряхнуть остатки сонливости. Может быть, мне все это только снится? Возможно, я еще сплю, обнимая свою любовницу-подушку, а на заднем крыльце нет никакого Сэмпсона? А, может быть, и есть.

– Дело подождет, – зевнул я. – Что бы там ни случилось.

– На этот раз не подождет. – Джон упрямо покачал головой. – Поверь мне, Шоколадка.

В доме что-то скрипнуло, и я резко развернулся на шум. Состояние тревоги, овладевшее мной спросонья, еще не отпустило меня.

На кухне стояла моя маленькая дочь с испуганным выражением на лице. Она стояла босиком в своей любимой цвета «электрик» ночной пижаме с бабочками. Следом за Дженни следовало последнее пополнение нашего семейства – красивая абиссинская кошка Рози, скачущая сразу через две ступеньки. Видимо, тонкий слух Рози еще раньше уловил шум внизу.

– Что случилось? – сонно протянула Дженни, протирая кулачками глаза. – Почему ты так рано встал, папочка? Случилось что-нибудь нехорошее?

– Иди, досыпай, дорогая, – как можно мягче обратился я к дочери. – Ничего не произошло. – Моя проклятая работа, из-за которой мне приходилось лгать собственному ребенку, достала меня даже здесь. – Мы сейчас с тобой поднимемся наверх, и ты спокойно ляжешь в постель.

Я подхватил ее на руки и зашагал по лестнице, потирая носом ее еще теплую со сна щеку и шепча на ухо какую-то ласковую чепуху. Уложив Дженни в кровать, я проверил своего сына Деймона. Им тоже скоро придется вставать и отправляться в свои школы. Дочери – в Юнион-стрит, а Деймону – в Соджорнер Трут. Пока я выполнял свои обязанности заботливого папочки, Рози постоянно путалась у меня под ногами.

Затем я оделся, и мы с Сэмпсоном, сев в его машину, поспешили к месту преступления.

Премиленькое убийство, Алекс.

И всего-то в четырех кварталах от нашего дома. На 5-ой улице.

– Нравится мне это или нет, но я уже окончательно проснулся. Хотя, скорее, не нравится. Рассказывай, – обратился я к Сэмпсону, разглядывая появившиеся впереди красно-синие «мигалки» полицейских машин и карет скорой помощи.

Всего в четырех кварталах от моего дома. Целая куча сине-белых автомобилей наших коллег сгрудилась в конце аллеи уже лишившихся листвы дубов, подходящих к самим жилым кварталам. Похоже, несчастье случилось как раз в той школе, которую посещал мой сын Деймон. (Школа моей дочери находилась в десятке кварталов в противоположной стороне). В голове у меня бушевал зимний ураган, и я почувствовал, как напряглось все тело.

– Это маленькая девочка, Алекс, – неожиданно дрогнувшим, мягким, несвойственным ему голосом, произнес Сэмпсон. – Шесть лет. Последний раз ее видели днем возле школы Соджорнер Трут.

Да, это была именно школа Деймона. Мы оба вздохнули. Джон любит моих детей ничуть не меньше меня, и они отвечают ему взаимностью.

Перед двухэтажным зданием школы уже толпилась куча народу. Похоже, сюда сбежалась половина округи, несмотря на столь ранний час. Повсюду в толпе мелькали озлобленные или растерянные лица. Кое-кто выскочил из дома в банном халате, а некоторые вообще были завернуты в одеяла. Дыхание толпы образовывало в морозном воздухе облачка пара, словно возле школы прогревало моторы множество машин.

«Вашингтон Пост» как-то писала, что за последний год только в столице погибло более пятисот детей моложе четырнадцати лет. Но собравшимся здесь людям это было хорошо известно, так что они могли вполне обойтись и без чтения газет.

Шестилетняя девочка. Убита в школе Трут или возле нее. Школа, в которую ходит Деймон.

– Ты уж прости меня. Шоколадка, – обратился ко мне Сэмпсон, пока мы выбирались из его машины. – Я подумал, что ты должен оказаться здесь и увидеть все собственными глазами.

Глава 3

Мое сердце бешено колотилось, и временами казалось, что ему тесно в грудной клетке. Мою жену Марию застрелили как раз неподалеку от этого места. Этот район всегда заставлял меня вспоминать всю прожитую жизнь. Я буду любить тебя вечно, Мария.

На школьном дворе я увидел старый и ржавый автобус из морга. Его внешний вид вызывал у меня самые неприятные чувства, как, впрочем, и у всех собравшихся здесь. Откуда-то издалека, из-за последних полицейских машин, неслась, грохоча басами, музыка в стиле «рэп».

Сэмпсон и я начали проталкиваться через испуганную взбудораженную толпу. Какой-то идиот обратился ко мне с вопросом: «Что за дела, шеф?», рискуя оказаться первым грузом ржавого катафалка. Вся территория школы уже была опоясана желтыми лентами полицейского заграждения.

Я, конечно, не такой гигант, как Человек-гора, но все же имею рост более шести футов, и вдвоем мы производим весьма внушительное впечатление. Да, тот еще дуэт, особенно, когда мы появляемся на месте преступления: Сэмпсон с огромным, наголо бритым черепом и в длинном, до пят черном кожаном пальто, и я – в куртке с эмблемой Джорджтаунского Университета, под которой не заметишь наплечной кобуры. Я всегда так одеваюсь для игры, которую называю «неожиданная смерть».

– Доктор Кросс здесь, – донеслись до моего слуха несколько приглушенных возгласов из толпы. Вот и мое имя теперь на слуху и поминается всуе. Насколько это возможно, я пытался проигнорировать голоса, блокируя от них свое сознание. Официально я считался заместителем начальника отдела по расследованию убийств, но, тем не менее, в последнее время работал как обычный уличный детектив. На данный момент меня это практически устраивало. Так и должно было быть. Для меня опять наступало «интересное» время. За время службы я видел уже столько убийств и насилия, что их с лихвой хватило бы на всю человеческую жизнь. Я уже снова всерьез подумывал о том, что, возможно, настало время вернуться к частной психиатрической практике. Впрочем, в последнее время я много о чем подумываю.

Сэмпсон слегка коснулся моего плеча, поняв, как мне сейчас тяжело. Он, кажется, видит меня насквозь.

– С тобой все в порядке, Алекс?

– Да, – солгал я вот уже во второй раз за это утро.

– Ну, конечно, с тобой всегда все в порядке, даже когда об этом и речи быть не может. Ты же у нас победитель драконов, не так ли? – Сэмпсон покачал головой.

Краем глаза я заметил молодую женщину в черном свитере с вышитой белой надписью: «Я всегда буду любить тебя, Тайшейка». Значит, опять смерть ребенка. Тайшейка. В нашем районе принято надевать на похороны детей черные рубашки с такими надписями, и у Бабули Наны за долгие годы накопилась целая коллекция подобных туалетов.

Но тут мое внимание привлекла еще одна персона: женщина, стоящая поодаль от толпы, под нависающими ветками полуоблетевшего вяза. Казалось, она никак не вписывается в общую картину испуга и горя. Высокая и симпатичная, на ней был туго подпоясанный плащ, джинсы и туфли на низком каблуке. Позади нее стоял голубой «Мерседес».

Вот она! Вот женщина, созданная для тебя! – вдруг неожиданно возникла дикая и совершенно несвоевременная мысль, пришедшая из ниоткуда. Она взорвалась у меня в голове фейерверком какой-то нелепой и неуместной радости.

Мысленно я сделал зарубку на память: непременно выяснить, кто же она такая.

Я остановился, чтобы поговорить с молодым, развившим бурную деятельность, следователем. На нем была красная спортивная шапочка, коричневая куртка и такого же цвета галстук. Постепенно я начал успокаиваться.

– Скверное начало дня, Алекс, – нахмурился Рэйким Пауэлл, когда я подошел к нему. – Или, что касается меня, конец дня.

– Хуже и не придумать, – согласился я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – Что тебе известно, Рэйким? Есть что-нибудь особенное, за что можно будет зацепиться? Мне важно знать как можно больше.

Детектив быстро просмотрел свои записи в блокноте, потом пролистал несколько страниц назад:

– Девочку звали Шанел Грин. Она была любимицей всех учителей. Просто очаровашка, судя по тому, как о ней отзываются. Она ходила в первый класс. Жила в двух кварталах отсюда, в Нортфилд Вилледж. Родители работают, поэтому девочке приходилось добираться до дома самой. Это, конечно, не лучший вариант для такой малютки, но, сам понимаешь, другого выхода у Гринов не было. Сегодня они пришли с работы и увидели, что дочери дома нет. Около восьми заявили об исчезновении ребенка в полицию. Кстати, вон они стоят.

Я оглянулся и увидел молодую пару. «Они еще сами почти дети» – пронеслось у меня в голове. Грины выглядели совсем убитыми и растерянными. Я знал, что после этой страшной ночи они уже никогда не смогут быть такими же, как прежде. Да и никто не смог бы.

– Они сами вне подозрений? – вынужден был я задать стандартный вопрос.

– Думаю, что да, – вздохнул Рэйким. – Шанел была для них всей жизнью.

– Пожалуйста, наведи о них справки, и все тщательно проверь, Рэйким. Мне нужны данные на обоих. Кстати, как девочка очутилась здесь, на школьном дворе?

– Это вопрос номер один, на который мы не можем ответить, – мрачно признался Пауэлл. – Вопрос номер два: где она была убита. Ну, и номер три, как заключительный: кто это сделал?

Одного взгляда на Шанел было достаточно, чтобы понять, что ее тело сюда приволокли уже позднее, а убили совсем в другом месте. Я сразу понял, что предстоит проделать огромную работу.

– Уже известно, как именно она была убита? – обратился я к Рэйкиму.

– Лучше сам взгляни, – снова нахмурился тот, – и скажи, что ты думаешь по этому поводу?

У меня не было никакого желания осматривать труп девочки, но ничего другого не оставалось. Я чувствовал запах ее крови: так пахнет пригоршня медных монет, пролежавшая какое-то время в сырой траве. Мои мысли постоянно вращались вокруг моих собственных детей: Джанель и Деймона. И никак не удавалось справиться с пронзительной грустью, буквально сжигавшей меня, словно кислота, разбрызганная по всему телу.

Я опустился на колени, чтобы осмотреть труп шестилетней девочки, лежащей на растрескавшемся асфальте. Она скорчилась, приняв позу зародыша. Из одежды на ней оставались только розовые в голубеньких цветочках трусики. В ее косичку была вплетена красная ленточка, а уши украшали крохотные золотые сережки.

Милая, маленькая красавица. Она оставалась прекрасной даже после всего того, что с ней сотворили. Теперь мне предстояло выяснить, как это было сделано. Каким именно образом шестилетнюю девочку зверски убили, оборвав ее жизнь в одно ужасное и безумное мгновение.

Я осторожно повернул ее тело на несколько дюймов. Голова безвольно свешивалась набок: очевидно, были сломаны шейные позвонки. Она почти ничего не весила, словно младенец. Правая сторона ее лица практически отсутствовала. Или, проще говоря, стерта. Убийца нанес несколько ударов и с такой силой, что от правой половины лица не осталось ничего.

– Как он мог поступить подобным образом с такой красивой девчушкой? – бормотал я себе под нос. – Бедная Шанел, несчастное дитя. – Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и усиленно заморгал. Здесь и сейчас они не к месту.

Правый глаз девочки вытек, и теперь ее лицо напоминало маску, сложенную из двух разных половинок. Что могли означать эти два лица одного ребенка?

В Вашингтоне на свободу вырвался еще один дьявол.

На этот раз – убийца детей.

Глава 4

Во вторник, около шести часов утра, к дверям квартиры сенатора Фитцпатрика тихонько приблизился высокий худой человек, одетый в длинный черный плащ и шляпу с обвисшими полями. Он осмотрел дверь, ища следы взлома, но не обнаружил никаких повреждений.

Человек поймал себя на мысли, что ему до смерти не хочется здесь находиться. Он еще не мог с точностью предположить, что он обнаружит внутри квартиры, но чувствовал, что ничего хорошего ему там не увидеть. Случилось что-то из ряда вон выходящее, почти нереальное.

Ему было странно то, что он здесь находится. Это напоминало что-то вроде одной тайны, скрытой внутри другой. Но, тем не менее, он был тут.

Мужчина внимательно осмотрел все, находящееся в коридоре, подметив даже мелкие частички штукатурки на ковре. В коридор выходило еще восемь дверей. Он прекрасно справлялся с подобной рутиной. Работа сыщика чем-то сродни езде на велосипеде, не так ли? Да, пожалуй.

Он открыл дверь в квартиру 4-J пластмассовой пластинкой, похожей на кредитную карточку, только более тонкой и скользкой на ощупь. Вскрытие замков и проникновение в помещение тоже похоже на велосипедную езду: раз научившись, не забудешь навыков всю жизнь.

– Нахожусь внутри 4-J, – негромко произнес он в микрофон компактной рации.

По всему его телу начал выступать пот, а ноги предательски задрожали. Ему было не по себе, он трусил, поскольку находился в том месте, где пребывать ему было нежелательно. «Город Нереальбург», – мысленно характеризовал мужчина обстановку, в которой оказался.

Миновав прихожую, он оказался в небольшой комнате, со всех стен которой на него взирали портреты сенатора Фитцпатрика. Пока что никаких признаков постороннего присутствия или произошедших здесь неприятностей.

– Возможно, это просто мерзкая мистификация, – продолжал докладывать он в передатчик. – Надеюсь, так оно и есть… О! У нас появились проблемы.

Местом происшествия оказалась спальня, и тот, кто здесь побывал, оставил после себя жуткий беспорядок. Зрелище, открывшееся мужчине, представляло собой намного худшую картину, чем он мог вообразить.

– Да, плохи наши дела. Сенатор Фитцпатрик мертв. Дэниэла Фитцпатрика убили, – заговорил он, немного приходя в себя. – Мистификацией здесь и не пахнет. Тело принадлежит действительно ему. Кожа приобрела восковой оттенок, вокруг все забрызгано кровью. Господи, здесь очень много крови!

Мужчина нагнулся над телом сенатора и сразу почувствовал резкий запах сгоревшего пороха. Казалось, он ощущает его привкус даже на языке. Однако, обязанности пришедшего не ограничивались осмотром отвратительных результатов убийства, так как ему предстояло сделать еще многое. Он попытался взять себя в руки. Говоришь, езда на велосипеде, да?

– Два выстрела в голову почти в упор. Напоминает казнь. Входные отверстия на расстоянии дюйма друг от друга.

Человек тяжело вздохнул, собрался, и продолжил доклад. Тем, кто его слушал, не обязательно было знать все подробности случившегося здесь.

– Руки сенатора пристегнуты наручниками к спинке кровати. «Браслеты», как мне кажется, полицейского образца. Его тело полностью обнажено и представляет собой не слишком аппетитное зрелище. Пенис и мошонка вырваны из туловища. Кровать вся залита кровью. Ее очень много. Она так пропитала постель, что просочилась даже на ковер.

Мужчина с трудом заставил себя подойти еще ближе и склониться над седой грудью сенатора. Он не очень любил находиться рядом с людьми, а уж с мертвецами – тем более. У Фитцпатрика на шейной цепочке висел какой-то серебряный медальон, возможно, предмет религиозного культа. От него исходил запах женских духов. Высокий мужчина, проникший в номер, был почти уверен в этом.

– Полиция Вашингтона, скорее всего, будет подозревать в совершении преступлении ревнивого любовника. Убийство, продиктованное страстью… Подождите, здесь еще кое-что есть. Не отключайтесь пока, мне нужно время, чтобы проверить.

Он сам удивился, что сразу не обратил на это внимания. Но теперь в глаза ему бросилась записка, лежащая на прикроватной тумбочке рядом с телефоном. Невозможно было ее не заметить: видимо, поначалу пришедший не смог сосредоточиться. Он осторожно взял ее рукой, затянутой в перчатку.

Записка была отпечатана на дорогой бумаге, которую обычно используют для составления наиболее важных документов, вроде облигаций или закладных. Мужчина пробежал ее глазами, потом перечитал медленно и внимательно еще раз, чтобы убедиться, что ему это не мерещится.

Ах ты, повеса! Мы тебя слишком хорошо знали. Уничтожен еще один бесполезный, жадный и богатый ублюдок. И за ним последует целый ряд ему подобных.

На Холм явились Джек и Джилл,Убрать там мусор, грязь и ил.И бедный ФитцпатрикПрихлопнут был на фиг,Поскольку не там и не вовремя был.Искренне Ваши, Джек и Джилл.

Мужчина зачитал содержание записки по рации. Еще раз оглядевшись, он покинул квартиру сенатора, ни к чему не притронувшись, оставляя ее в том же состоянии, в котором увидел: бедлам, ужас и смерть. Когда он благополучно достиг улицы, то сразу же позвонил в полицию, в отдел по расследованию убийств.

Звонок был анонимным, а догадаться, что кто-то уже побывал в квартире сенатора, представлялось невозможным. Тем более, как это все случилось, и что представляет из себя звонивший. Если бы кому-нибудь удалось это выяснить, то трудно описать, что бы тогда началось. А впрочем, все уже началось.

Все казалось нереальным, с перспективой стать еще хуже. Во всяком случае, записка Джека и Джилл это обещала.

Уничтожен еще один бесполезный, жадный и богатый ублюдок.

И за ним последует целый ряд ему подобных.

Глава 5

Когда случается трагедия, подобно этой, всегда находится болван, берущий на себя обязанности тыкать своим «указующим перстом» и давать советы. Сейчас один из таких индивидуумов торчал за желтыми лентами ограждения, тыча пальцем то в труп девочки, то в мою сторону. Я вспоминал пророческие слова Дженни: Случилось что-нибудь нехорошее?

Да, случилось, и хуже, пожалуй, не придумаешь. Сцена трагедии, разыгравшейся на территории школы Соджорнер Трут, разрывала мне сердце, как, впрочем, и всем остальным. Школьный двор превратился в настоящий остров грусти и отчаяния.

Бесконечные переговоры по полицейским радиостанциям, казалось, так и зависли в воздухе, мешая дышать. Мне не давал покоя запах крови маленькой девочки. Он завяз у меня в ноздрях и жег горло, и, что самое страшное, застрял у меня в мозгу.

Недалеко от меня плакали родители Шанел Грин, и вместе с ними проливали слезы многие жители нашего квартала, даже не знакомые с убитой горем семьей. В любом городе каждой развитой страны, смерть ребенка такого возраста рассматривается, как ужасная катастрофа. Но только не в Вашингтоне, где ежегодно сотни детей умирают насильственной смертью.

– Я хочу как можно больше времени уделить опросу местного населения, – обратился я к Рэйкиму Пауэллу. – Мы с Сэмпсоном лично пройдемся по близлежащим улицам.

– Я тебя понял, – кивнул детектив. – Работа очень трудоемкая, так что о сне можно забыть. Отдых сейчас – непозволительная роскошь.

– Пошли, Джон, – позвал я Сэмпсона. – Пора браться за дело.

Он не стал ни возражать, ни спорить со мной. Убийства, подобные произошедшему, либо раскрываются в первые двадцать четыре часа, либо не раскрываются вообще. И мы оба прекрасно знали об этом.

Начиная с шести часов этого холодного, промозглого утра, мы с Сэмпсоном методично утюжили район, и в этом нам помогали другие детективы и патрульные полицейские. Львиная доля работа, конечно же, досталась нам. Приходилось посещать дом за домом, задавая их обитателям бесчисленные вопросы. Надо было действовать со всей энергией, чтобы побыстрее раскрыть это отвратительное убийство.

Около десяти утра нас огорошили еще одним убийством, произошедшим в Вашингтоне. Накануне вечером прикончили сенатора Дэниэла Фитцпатрика. Да, что и говорить, ночка выдалась веселой.

– Это не наши проблемы, – безразлично, с холодком, резюмировал Сэмпсон. – Пусть другие ломают головы.

Я не мог с ним не согласиться.

Однако через некоторое время мы с Сэмпсоном столкнулись с проблемой, касающейся нас: никто из опрошенных не мог пролить свет на случившееся возле школы Соджорнер Трут. Никто ничего подозрительного не заметил. Ничего, кроме обычных жалоб на торговцев наркотиками, самих наркоманов, проституток, работающих на 8-ой улице и растущее количество банд подростков.

Но ничего необычного.

– Все просто обожали эту милашку Шанел, – вздыхала продавщица бакалейного магазина – пожилая латиноамериканка неопределенного возраста, которая, как мне показалось, целую вечность торговала возле школы. – Она всегда покупала у меня конфеты. У нее была такая очаровательная улыбка…

И хотя я ни разу не видел, как улыбается маленькая Шанел, мне легко представлялось это. В то же время из головы не выходила изуродованная правая часть лица девочки, отпечатавшаяся у меня в мозгу. Теперь эта картина постоянно была со мной, словно те фотографии близких, которые многие хранят в бумажниках.

Дядюшка Джимми Ки, американец корейского происхождения, владевший несколькими торговыми точками в нашем районе, с удовольствием поделился своими соображениями со мной и Сэмпсоном. Джимми наш старый добрый приятель. Иногда мы вместе ходим посмотреть игру «Рэдскинс» или «Буллетс». В разговоре он упомянул имя, которое стояло на первом месте в нашем небольшом списке подозреваемых.

– А как насчет того неудачливого актера Оторвы-Чаки? – Дядюшка Джимми сам первым вспомнил его, когда мы беседовали за столиком в Хо-Ву-Йанге, его ресторанчике на 8-й улице. На стене, прямо за спиной Джимми, висел небольшой плакатик с надписью:

«Иммиграция – самая искренняя форма лести».

– Ведь никто до сих пор так и не может поймать эту скотину, – напомнил Джимми. – Это, пожалуй, самый поганый человек во всем Вашингтоне. Не считая, разумеется, президента, – добавил он и злобно рассмеялся.

– Никаких трупов, никаких доказательств, – возразил Сэмпсон. – Мы до сих пор не знаем, существует ли этот Чаки на самом деле.

И это было сущей правдой. Вот уже несколько лет в районе ходили слухи о каком-то чудовищном убийце детей, орудовавшем в Нортфилд-Вилледж. Однако никто не мог сообщить по существу дела ничего определенного. Поэтому ничего доказано не было.

– Чаки не выдуман, – настаивал дядюшка Джимми, и его и без того узкие глаза превратились в тоненькие щелочки. – Он настолько же реален, как и сам дьявол. Иногда он даже снится мне по ночам, Алекс. И детям, которые живут поблизости.

– Ну, а что-нибудь более осязаемое, чем сны, известно об этом типе? Где его видели? Кто его видел? Как он выглядит? – возразил я. – Если можешь нам помочь, Джимми, то давай.

– О, с превеликой радостью, – всплеснул руками кореец. Он кивнул и набычился, так, что его пухлые губы, тройной подбородок и шея превратились в единую гармошку жирных складок. Джимми всегда одевался в шоколадно-коричневый костюм и носил желто-коричневую фетровую шляпу, съезжавшую ему на нос, когда он принимался жестикулировать. – А ты по-прежнему медитируешь, Алекс? Вступаешь в контакт с энергией «ци»?

– Я об этом иногда думаю, Джимми. Сейчас уровень моей энергии низковат, но меня беспокоит не это. Расскажи нам лучше про Чаки.

– Мне известно много историй, связанных с Оторвой-Чаки. Им даже пугают маленьких детей. Да что дети, если его боятся даже настоящие бандиты! На детских площадках среди молодых мам и бабушек, гуляющих с ребятишками, только о нем и судачат. И в моих магазинах частенько услышишь грустную историю об исчезновении ребенка. Я допускаю, что все эти рассказы имеют под собой почву. Нет хуже того, кто наносит вред детям. Я прав, Алекс? Или, может быть, ты думаешь иначе?

– Нет, я с тобой полностью согласен, поэтому мы с Сэмпсоном и болтаемся здесь с раннего утра.

Мне и раньше приходилось слышать о растлителе и убийце малолетних по кличке Оторва-Чаки. Поговаривали даже, что он иногда отрезал детям гениталии, причем пол жертвы не имел значения. И мальчикам, и девочкам. Не знаю, насколько правдивы пересуды о Чаки, но действительно, подобные случаи имели место в Нортфилде и Саутвью-Террас, неподалеку от этих мест. Кроме того, несколько детей просто бесследно исчезли.

У полицейских района не хватило ни сил, ни средств создать эффективную группу для поимки Чаки, при условии, конечно, что тот действительно существовал. Несколько раз я пытался поднять этот вопрос у своего начальства, но так ничего и не добился. Лишних детективов для патрулирования юго-восточного района выделять никто не собирался. Такой несправедливый подход настолько бесил меня, что я становился просто одержимым.

– Звучит, словно продолжение сериала «Миссия невыполнима», – заявил Сэмпсон, когда мы направлялись по Г-стрит к казармам морской пехоты. – Мы предоставлены сами себе и должны гоняться за химерой.

– А ты нашел хорошее сравнение, – невольно улыбнулся я, глядя на Человека-гору и удивляясь его воображению.

– Я думал, тебе этот образ понравится, – попытался оправдаться Сэмпсон. – Ведь ты у нас человек культурный и утонченный.

Мы шли и попивали душистый травяной чай, которым нас угостили в ресторане Джимми. Сейчас у нас был вид настоящих детективов: уверенная походка, поднятые воротники, колючий взгляд и все такое прочее. Большие злые детективы. Мне хотелось, чтобы все вокруг видели, что мы действительно работаем.

– Никакой зацепки, ни малейшего следа, ни единой улики, – пришлось согласиться мне с тем, как Сэмпсон оценивал текущее положение дел. – Но мы ведь все равно беремся за это расследование?

– Как всегда, – кивнул Джон, и глаза его приобрели такое жесткое выражение, что даже мне стало как-то не по себе. – Ну, теперь берегись, Чаки. Мы надерем твою мифическую задницу!

– Химерическую задницу, – поправил я.

– Именно так, Шоколадка. Именно так.

Глава 6

Мне нравилось снова работать вместе с Сэмпсоном на улицах юго-востока. И так было всегда, даже когда мы расследовали убийства, от которых кровь стыла в жилах. Последним нашим полем боя стали Северная Каролина и Калифорния, но тогда Сэмпсон подключался лишь в самом начале и уже в конце. Мы дружили с девятилетнего возраста и росли в одном районе. С каждым годом мы становимся еще ближе друг к другу. По-настоящему сближаемся.

– И какова наша первая цель здесь? – обратился ко мне Джон, когда мы шли по Г-стрит. На нем, как всегда, было длинное черное кожаное пальто, отвратительного вида солнцезащитные очки и черная блестящая бандана. Ему это очень шло. Сам внешний вид моего напарника помогал ему. – И как мы определим, насколько хорошо мы потрудились?

– Мы говорим всем, что разыскиваем человека, совершившего убийство возле школы Трут. Повсюду маячим, демонстрируя свои обаятельные рожи, и народ поневоле будет чувствовать себя защищенным.

– А потом мы ловим Оторву-Чаки и действительно отрываем ему все, что можно. – При этом Сэмпсон оскалился так, что ему позавидовал бы Серый Волк из «Красной Шапочки». – Я не шучу.

А я в этом и не сомневался.

До дома я добрался уже в начале одиннадцатого вечера. Бабуля Нана ждала меня. Деймона и Дженни она уже уложила спать. Ее озабоченный взгляд красноречиво говорил о том, что заснуть она не могла, что случалось с ней крайне редко. Ей не составило бы труда заснуть даже в эпицентре урагана, коим иногда становилась сама.

– Привет, дорогуша, – поздоровалась она. – У тебя был плохой день? Можешь не отвечать: сразу видно, что неважный. – Иногда она умеет проявлять и доброту, и сочувствие, и нежность. Мне она нравится в любом из своих настроений, хотя никогда не знаешь заранее, которое из них возобладает в следующую минуту.

Мы уселись рядышком на кушетку в гостиной, и моя восьмидесятилетняя бабушка сжала мою руку в своих ладонях. Я рассказал ей все, чем располагал на данный момент. Ее слегка сотрясала нервная дрожь, что для Наны тоже было нехарактерно. Она вовсе не слабая натура: ни в каком смысле. Бабуля редко демонстрирует свой страх, даже в моем присутствии. С возрастом она ничего не теряет, даже наоборот, становится только более проницательной и сосредоточенной.

– Мне очень плохо из-за убийства в школе Соджорнер Трут, – опустив голову, призналась Нана.

– Знаю. Я сам сегодня только об этом и думал. Работаем по всем направлениям.

– А что ты знаешь о Соджорнер Трут, Алекс?

– Я знаю, что она была когда-то рабыней, а впоследствии стала аболюционисткой.

– О Соджорнер Трут следует говорить, вспоминая таких выдающихся деятелей, как Сьюзен Б. Энтони и Элизабет Кэди Стентон, Алекс. Трут не умела читать, поэтому она запомнила почти весь текст Библии наизусть, чтобы обучать других. В общем-то, ее заслуга в том, что была остановлена расовая сегрегация в транспортной системе Вашингтона. И такая мерзость случилась в школе, носящей ее имя!

– Поймай его, Алекс, – неожиданно зашептала она тихим, безнадежным голосом. – Пожалуйста, поймай этого страшного человека. Мне даже не хочется произносить его имя – Чаки. Он действительно существует, Алекс. Это не выдумка и не пугало для детишек.

Я определенно попытаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы прихлопнуть эту химеру.

У меня в голове и так постоянно крутились мысли о том, что если поначалу он калечил детей, и мальчиков, и девочек то теперь стал их убивать. Был ли это Оторва-Чаки? Он действительно реален или является плодом воображения запуганных детей и их родителей? Он ли убил Шанел Грин?

Бабуля Нана пошла спать, а я испытывал необходимость немного постучать по клавишам рояля, стоящего на веранде. Я сыграл две пьесы: «Джаз бэби» и «Мужчина, которого я люблю», но рояль сегодня вечером не внес в мою душу привычного умиротворения.