Александр Николаевич Островский
Свои собаки грызутся, чужая не приставай
КАРТИНА ПЕРВАЯ
ЛИЦА:
Павла Петровна Бальзаминова, вдова.
Михайло Дмитрич Бальзаминов, сын ее.
Акулина Гавриловна Красавина, сваха.
Матрена, кухарка.
Павлин Иваныч Устрашимов, сослуживец Бальзаминова. Брюнет, большого роста, лицом мрачен и рябоват.
Бедная комната у Бальзаминовых.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Бальзаминова (одна, сидит с чулком в руках). У Миши, должно быть, опять какие-нибудь планы в голове. Прибежит из присутствия, пообедает наскоро, да и был таков, и пропал на целый день. Где-то он, бедный, бродит? Должно быть, далеко-далеко куда-нибудь ходит! Придет всегда такой измученный, усталый, и лица-то на нем нет, и не ест ничего, только все вздыхает. Надо полагать, он в Рогожскую бегает; а пожалуй что и в Лефортово! Все разбогатеть-то ему, бедному, хочется. Ну, да это ничего, пускай бегает; это еще здорово, говорят. Теперь время летнее, дел у него никаких нет особенных; все-таки лучше: пусть на воздухе бегает, чем в комнате-то сидеть; да еще и польза может произойти. Только я все что-то боюсь за него; все как-то мне не верится, чтобы он уж очень богатую-то невесту себе нашел. А уж сколько у него к этому делу старания! Даже удивительно это видеть. По его-то старанию ему бы уж давно надо миллионщицу приспособить. Должно быть, счастья нет! Без счастья, сколько уж ни старайся, ничего не выходишь. Говорят, и грибы искать – счастье нужно; а уж невест-то и подавно. Вот был же случай у Ничкиных; а из-за чего разошлись? Так, из пустяков. Нужно же было этому облому приехать! И как на грех его принесло в такое время! Кабы не он, жили бы мы теперь, как сыр в масле катались. Есть же такие злые люди на свете! Ну, что ему нужно было? Себе он пользы никакой не сделал, только Мишу моего обидел.
Матрена входит с письмом.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Бальзаминова и Матрена.
Матрена. Письмо вот принесли. (Подает.)
Бальзаминова. Кто принес?
Матрена. Должно, что почтальон, одет так, по-военному. Говорит: городская почта.
Бальзаминова. От кого бы это? Я уж и не знаю.
Матрена. И я не знаю. Да вот что: вы мне дайте письмо-то.
Бальзаминова. Зачем тебе?
Матрена. Я догоню солдата-то да назад ему отдам.
Бальзаминова. Что ты! как можно назад, когда оно к Мише писано.
Матрена. Должно быть, солдат-то по ошибке занес; часто бывает, что в другой дом заносят.
Бальзаминова. Да я тебе говорю, что к нам. Вот и на адресе написано.
Матрена. Нет, право, лучше назад отдадим от греха. Кто к нам письма писать станет? Кому нужно! Ведь письма-то пишут, коли дела какие есть али знакомство; а у нас что!
Бальзаминова. Какая ты глупая! Ну, слушай: «Его благородию…»
Матрена. Ишь ты, «благородию»!
Бальзаминова. «Михаилу Дмитриевичу Бальзаминову».
Матрена. Ну, да хоть и написано, а все лучше назад отдать; а то еще, пожалуй, солдата-то в ответ введешь перед начальством. Давайте! Что, право!
Бальзаминова (кладет письмо в стол). С тобой ведь не сговоришь. Ты смотри, не вошел бы кто в кухню-то!
Матрена. Украсть-то там нечего, хошь и войдет кто. (Уходит и возвращается.) Там идет кто-то по двору-то.
Бальзаминова. Кто ж такой ?
Матрена. Кто его знает! Черный, долговязый такой. Гляди, приказный; а то кому ж! Словно как он бывал тут.
Бальзаминова. Устрашимов, должно быть.
Матрена уходит. Входит Устрашимов.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Бальзаминова и Устрашимов.
Устрашимов (кланяется). Михайло дома?
Бальзаминова. Нет. Ушел куда-то.
Устрашимов (подходит к окну и молча, мрачно смотрит на улицу). Да это верно?
Бальзаминова. Ах, батюшка, что мне тебя обманывать-то!
Устрашимов (продолжает глядеть в окно). Бывает, иногда (многозначительно) прячутся. Ну, да ведь это не поможет. Нет, шалишь!
Бальзаминова. Вы такие странные слова говорите, что и понять вас нет никакой возможности.
Устрашимов. Нет, Миша, это, брат, дудки! Атанде-с!
Бальзаминова. Вы мне объясните, в чем ваше дело и что вам угодно: так я сыну и передам.
Устрашимов (со вздохом, продолжая глядеть в окно). Тут, брат, два года хожено. Это не другое что-нибудь. Этого уступить нельзя. Ты моим несчастьем вздумал воспользоваться! Ты рыть яму ближнему! Погоди еще, может быть, сам туда попадешь! Боже мой, боже мой! Как это случилось? Как это могло случиться!
Бальзаминова. Если вы Мишу ждете, так напрасно беспокоите себя: он обыкновенно к ночи приходит.
Устрашимов (оборачивается). Нет ли у вас воды? Разве вы не видите: я ужасно расстроен.
Бальзаминова. Ах, батюшка, какое же мне дело, что ты расстроен!
Устрашимов (садится). Прикажите мне дать воды! Ну, я вас прошу, наконец.
Бальзаминова. Что ты, угорел, что ли? Матрена, подай стакан воды!
Устрашимов. Да-с, бывают случаи! жизнь не мила, вот оно как-с. Вы этого не понимаете.
Бальзаминова. Где понимать!
Устрашимов. А отчего? Отчего, я вас спрашиваю?
Бальзаминова. Да что ты пристал?
Устрашимов. Все от своей гордости да от женского каприза. Вот отчего-с.
Матрена входит со стаканом воды на тарелке.
Матрена. Кому воды-то?
Устрашимов. Мне. (Берет и в рассеянности, за-думчиво смотрит на Матрену.)
Матрена. Что ты глаза-то выпучил?
Устрашимов (рассеянно). Выпучишь. (Пьет и отдает стакан Матрене.)
Матрена уходит. Устрашимов подходит к Бальзаминовой.
Да-с! Так вы скажите ему, что я был здесь, что я очень расстроен; он поймет. Или нет!… (Подумав.) Вы скажите ему (грозно и с расстановкой), что если он осмелится туда хоть нос показать, так я… Постойте! Скажите ему, что я ста тысяч не возьму, умру там у ворот… Уж он знает где. Нам двоим жить на свете нельзя. Понимаете вы, нельзя. Либо он, либо я!…
Бальзаминова (отворачиваясь). Надоел, голубчик!
Устрашимов. Да что тут надоел! Вы войдите в мое-то положение.
Бальзаминова. Очень мне нужно!
Устрашимов. Или вот что! Я и забыл. Отдайте ему это письмо. (Достает письмо и подает.) Я его написал на случай, если не застану. Он поймет: знает кошка, чье мясо съела. Ну, да еще он увидит! Он будет меня знать! Я смирный человек; но если дело коснется женщины либо интересу, тогда уж я неумолим. Прощайте! (Уходит.)
Бальзаминова. Что он тут мне наплел? Должно быть, за одной ухаживают. Да, так точно! По его словам-то, так и надо полагать. Ишь ты, еще пугать выдумал! Так его и побоялись! Так ему Миша и уступит! Как же! Тебе ходить мимо окон не мешают, и ты другим не мешай! Кому бог пошлет, того и счастье. Чтой-то на нем больно много этих разных штук нацеплено – и колец, и всего! Должно быть, сам-то интересан, так вот ему и завидно, чтобы другим не доставалось. И письмо-то надо бы за окно выбросить. Как бы только Миша не рассердился. (Прячет в стол.) Я так Мише и скажу: «Нечего тебе на них смотреть; много их тут найдется; а ты свое дело делай. Волка бояться, в лес не ходить! Дома-то сидя, ничего не высидишь! Не пойдут невесты тебя отыскивать; сам должен ходить да искать хорошенько». А то, ишь ты, нагородил тут с три короба, да и думает, что его побоятся. Нет, брат, тут дело серьезное, денежное! Стражаться так стражаться, чья возьмет. Никак, Миша идет?
Бальзаминов входит.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Бальзаминова и Бальзаминов (входит и садится в раздумье).
Бальзаминова. Что это ты скоро воротился, али забыл что?
Бальзаминов (садится). Так, раздумал, маменька. У меня такая примета есть. И уж эта примета самая верная. Если ты идешь и задумал что-нибудь, и вдруг тебе встреча нехорошая: лучше воротись, а то ничего не будет. Если так идешь, без мысли, так еще можно продолжать дорогу; а коли есть мысль – воротись.
Бальзаминова. Какой ты, Миша! Молодой еще ты, можно сказать мальчик, а приметы разбираешь, точно старуха какая.
Бальзаминов. Конечно, маменька, если рассуждать правильно, так все эти приметы – бабья болтовня, вздор; только все-таки в нашем деле нельзя приметам не верить, потому что, маменька, в нашем деле все от счастья, решительно все.
Бальзаминова. Да в каком же это в вашем деле?
Бальзаминов. Да как же, маменька! У другого дело верное, так что ему до примет! Он так наверное и идет, куда ему нужно. А у нас все от случая, все от счастья. Мы никуда наверное не ходим. Иду по улице – вдруг понравился, ну, и богат, и счастлив; не понравился- ну, всю жизнь бедствуй. А ведь это, маменька, с одной стороны, даже заманчиво. Я, бедный молодой человек, решительно голь, ну голь, как есть во всей форме, хожу себе, гуляю где-нибудь и вдруг… Вы только представьте это себе, маменька, вдруг вижу я под окном даму или девицу. Раз прохожу, два – бросаю нежный взгляд; она мне отвечает тем же. Я знакомлюсь через кого-нибудь, и вдруг, представьте, дом этот, в котором я ее видел,- мой; и сижу я поутру за чашкой кофею в бархатном халате… (Быстро встает.) Вот это – жизнь! Боже мой милостивый! И может быть, маменька, мне это счастье суждено; может, оно ждет меня где-нибудь; я только не знаю, где оно: там, или там, или там. Я только не знаю, куда идти, где его искать-то… и вдруг судьба…
Бальзаминова. Мечты ведь это все, мой друг, так все одно – облако.
Бальзаминов. Ах, маменька, зачем вы меня перервали! Вы не знаете, какое это удовольствие – мечтать. Иногда так занесешься, занесешься, даже вскрикнешь: «Эй, четверню закладывать в карету!»
Бальзаминова. Оно, пожалуй, и сладко мечтать-то; да только ничего этого быть не может.
Бальзаминов. Ну, нет, маменька, вы не говорите этого! Как же можно так говорить! Да вот вы увидите, что в нынешнем месяце что-нибудь да уж будет хорошее.
Бальзаминова. Откуда это? Из каких земель?
Бальзаминов. Уж я не знаю откуда, а будет. Вы видели, как я вчера был весел?
Бальзаминова. Ну, так что же?
Бальзаминов. А знаете ли, отчего? Разве уж сказать? Я, маменька, молодой месяц видел с правой стороны.
Бальзаминова. Только-то?
Бальзаминов. Позвольте, позвольте! Вы разве не верите в эту примету?
Бальзаминова. Да как же верить-то! Я сколько раз на своем веку видала месяц-то с правой стороны, а вот ничего не случилось особенного.
Бальзаминов. А вот увидим! Нет уж, я так уверен, что хоть на пари готов. Давайте, маменька, поспорим о чем-нибудь. Если случится что, так вы проиграли; а если не случится, так я.
Бальзаминова. Эх, какой ты глупый! что тут спорить-то! Я уж знаю, что ничего не будет.
Бальзаминов. Подождите, подождите, увидим. А уж если это не сбудется, я не знаю, чему тогда и верить после этого!
Бальзаминова. Ну, да вот заметим давай, с которого числа по которое.
Бальзаминов. Надо считать, маменька, от нового месяца и опять до нового. В это-то время, маменька, и нужно ждать чего-нибудь. У меня просто сердце не на месте; так вот и жду, так вот и жду каждую минуту…
Красавина входит, Бальзаминов ее не замечает.
вдруг случится что-нибудь…
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и Красавина.
Красавина. Да и случится.
Бальзаминов (остолбеневши, смотрит на Красавину). Ах!
Красавина (целуясь с Бальзаминовой). Здравствуйте, матушка Павла Петровна!
Бальзаминова. Здравствуйте! Садитесь! Что, опять с вестями?
Красавина. Я, что птица вещая, даром не покажусь!
Бальзаминова. Не опять ли по-прежнему?
Красавина. Уж, видно, не судьба; а я не причинна. Сами видели, я свой оборот сделала; а я за всех не ответчица, коли они всякому в своем доме волю дают. (Бальзаминову.) Ну что, получил? – Бальзаминов. Что получил?
Бальзаминова. Я и забыла; ведь тебе письмо принесли. (Достает письмо.)
Красавина. Про него-то я и спрашиваю.
Бальзаминов. Как это вы, маменька! Вы, должно быть, мне совсем счастья не желаете! Как можно забывать такие вещи! Ведь тут, может быть, вся судьба моя. (Берет письмо.)
Красавина. Тут она и есть.
Бальзаминов. Ну, вот видите! Эх, маменька! Батюшки, не распечатаю никак, руки так и ходят, так и ходят. (С сердцем.) Ну, затряслись! затряслись! Экий характер! экий подлый характер! Сам не рад, ей-богу не рад.
Красавина. Да и есть от чего. Как тут рукам не затрястись! Еще то ли бывает.
Бальзаминов. Да постой ты! Я в себя не приду, а ты еще подбавляешь.
Красавина. Да ну тебя! уж и сказать ничего нельзя!
Бальзаминова. Тут тебе еще есть письмо; ну да это не важное.
Бальзаминов. Маменька, маменька! что вы со мной делаете! Боже мой милостивый! До того ли мне?
Бальзаминова. Ну, я его тут на столе положу; после прочитаешь на досуге, это от Устрашимова; он заходил без тебя.
Бальзаминов (распечатывает). Ух! насилу распечатал.
Бальзаминова. Да от кого это? скажите вы мне.
Красавина. А вот, изволите видеть: ходит-бродит он, добрый молодец, по таким палестинам, что другому и на ум не взойдет. Доходился он до край-Москвы, видит он: стоит нов-высок терем; а во этом терему, во купеческом дому, такая пава, что только «ах», да и все тут. Не скажу чтобы красавица, а пышна уж очень. Так пышна, что нынче мало можно найти таких женщин, вот как! Уж именно что на ловца и зверь бежит. Вот он ходил-ходил мимо окон-то, да не будь дурень, амурное письмо и напиши. Да таково складно: я видела письмо-то. Пишет это так учтиво, безо всякого охальства. Другой ведь напишет, просто страм; а это хоть барышне дай, так ничего. От этого письма она и приди в чувство; уж оченно ей понравилось, что учтиво пишет-то, что охальства-то никакого нет. А он еще в конце-то стих прибавил: «Взвейся, вихорь-ветерочек, отнеси ты сей листочек в объятия тому, кто мил сердцу моему». А на пакете-то написал: «Лети туда, где примут без труда». Стихом-то уж он ее больше и убедил.
Бальзаминов (все время слушал). Неужели стихом?
Красавина. Стихом. Она в стихи очень верует, потому, говорит, коли что стихами написано, уж это верно: значит, от души человек писал, без всякой фальши. А я и случись тут, как он письмо-то в окошко бросил.
Бальзаминова. В окошко бросил?
Красавина. В окошко. Вижу ее в таких чувствах от его учтивости-то: напишите, говорю, ему на ответ, и адрес твой сказала. Она и написала.
Бальзаминова. Кто же такая?
Красавина. Вдова, Антрыгина. При больших деньгах, а одна как есть. Ну, теперь читай, что тебе на ответ написано.
Бальзаминов (читает). «Вы пишете, что, может, ваше письмо будет неприятно, но ежели бы оно было неприятно, вам бы, напротив того, ничего не отвечали. Поймите из этого! Завсегда видно но поступкам, кто чего стоит; по этому самому ваше знакомство для нас будет очень приятно; то и можете меня видеть в известном вам доме, когда вам угодно. Заочно посылаю вам воздушный поцелуй…» (Перестает читать ) Маменька! Что же это такое, я вас спрашиваю? Умереть! Больше ничего не остается. Да я когда-нибудь и умру от этого. (Садится в задумчивости.)
Красавина. Такая женщина, я вам скажу, одно слово – король! И характеру самого слободного.
Бальзаминова. Как же это так, матушка, слободного-то?
Красавина. Так, слободного, да и все тут. Ходит это по комнатам, размахивает руками. «Никого, говорит, я не боюсь, что хочу, то и творю; нет, говорит, надо мной старших!» Да и точно, кого ей бояться? ни мужа у нее, ни отца; одна как есть. Да и сторона же у них такая глухая.
Бальзаминов. Что мне теперь делать? Научи ты меня, сделай милость!
Красавина. Да что тебя учить-то! Приходи ужо вечером, вот и все тут; а там уж по делу видно будет, какой оборот вести. Известное дело, зевать нечего! Куй железо, пока горячо!
Бальзаминов. Так прямо и приходить?
Красавина. Так прямо и приходи.
Бальзаминов. А что говорить?
Красавина. Что в голову придет, то и говори. Если и соврешь что, так не важность; на первый раз не взыщут.
Бальзаминов. Ах, боже мой! Боже мой! Совсем точно потерянный. Понимаю ведь я сам, что теперь нужно делать-то, и другого, пожалуй, научу; да как же мне быть с моим характером-то? Теперь бы поскорей да поумней, так и можно бы дело обделать; а у меня вон руки и ноги трясутся. Вот ты и толкуй тут что хочешь. Такая робость нападает, точно тебя казнить ведут.
Красавина. Кого это робеть-то? бабы-то? А ты напусти на себя еройский дух, вот и все.
Бальзаминов. Хорошо тебе говорить-то: «Геройский дух». А где его взять-то?
Красавина. Ну, а негде взять, так плохо дело! А я думала, что ты ходСк на эти дела. А еще чиновник называешься, при форме ходишь! Да будь я мужчиной, так я, кажись бы, всех заполонила. (Встает.) Ну, я свое дело сделала, сказала тебе; а там уж ты как хочешь.
Бальзаминова. Куда же вы? Посидели бы, чайку бы напились!
Красавина. А вот мне тут, по соседству, нужно бобы развести; к чаю-то я еще к вам поспею.
Бальзаминова. Ну, так я велю самовар поставить да вас поджидать буду.
Красавина (Бальзаминову). Ну, теперь ты видел мою службу?
Бальзаминов. Видел.
Красавина. Ты человек казенный?
Бальзаминов. Как казенный?
Красавина. Ну, да так же, казенный! Ведь ты при должности?
Бальзаминов. При должности.
Красавина. Праву знаешь?
Бальзаминов. Какую праву?
Красавина. Такую же праву, документы там ваши и законы всякие.
Бальзаминов. Знаю.
Красавина. Служит кто задаром али нет?
Бальзаминов. Кому же охота задаром служить!
Красавина. Ну вот видишь ли! Значит, и мне тоже по Москве-то даром трепаться нужда не велика.
Бальзаминова. Да уж вы, матушка, об этом не беспокойтесь.
Красавина. Как же не беспокоиться? Кому охота свои труды терять! Ведь этак, пожалуй, добрые люди дурой назовут.
Бальзаминов. Ты мне только скажи, что тебе нужно; а уж я ни за чем не постою.
Красавина. А мы вот что сделаем! Ты завтра в суд пойдешь, так принеси лист гербовой бумаги; мы с тобой для верности условие и напишем.
Бальзаминов. Уж ты будь покойна, уж я все… Маменька, что такое деньги? Прах! Нет их – так они дороги; а теперь для меня что они значат? Ровно ничего.
Бальзаминова. Ну и мотать-то тоже ничего нет хорошего!
Бальзаминов. Я, маменька, мотать не стану; а пожить – поживу, с шиком поживу.
Красавина. Еще б не пожить! Будет уж, победствовал! Видел нужду-то, в чем она ходит; теперь можно себе и отвагу дать. Однако прощайте! (Кланяется.) Хорошо вам тут разговаривать, вам делать-то больше нечего; а у меня еще дела-то по уши.
Бальзаминова. Так я вас жду.
Красавина. Уж теперь ваша гостья. Прощай сокол – вороньи крылья! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Бальзаминов и Бальзаминова.
Бальзаминов. Ну, маменька, что вы на это скажете? месяц-то, месяц-то!
Бальзаминова. Что сказать-то тебе? По-моему, еще очень-то радоваться нечему! Еще верного ничего нет.
Бальзаминов. А все-таки, маменька, видно, что она в меня влюблена. И дом, маменька, у нее каменный. Ах, блаженство!
Бальзаминова. Уж и влюблена! Понравился ты ей так, с виду, вот и все. А ты того не забудь, что ты еще с ней ни одного слова не говорил. Что-то она тогда скажет, как поговорит-то с тобой! Умных ты слов не знаешь…
Бальзаминов. Это, маменька, нужды нет. В нашем деле все от счастья; тут умом ничего не возьмешь. Другой и с умом, да лет пять даром проходит; я вот и неумен, да женюсь на богатой.
Бальзаминова. Вот что, Миша, есть такие французские слова, очень похожие на русские: я их много знаю, ты бы хоть их заучил когда, на досуге. Послушаешь иногда на именинах или где на свадьбе, как молодые кавалеры с барышнями разговаривают – просто прелесть слушать.
Бальзаминов. Какие же это слова, маменька? Ведь как знать, может быть, они мне и на пользу пойдут.
Бальзаминова. Разумеется, на пользу. Вот слушай! Ты все говоришь: «Я гулять пойду!» Это, Миша, нехорошо. Лучше скажи: «Я хочу проминаж сделать!»
Бальзаминов. Да-с, маменька, это лучше. Это вы правду говорите! Проминаж лучше.
Бальзаминова. Про кого дурно говорят, это – мараль.
Бальзаминов. Это я знаю-с.
Бальзаминова. Коль человек или вещь какая-нибудь не стоит внимания, ничтожная какая-нибудь, – как про нее сказать? Дрянь? Это как-то неловко. Лучше сказать по-французски: «Гольтепа!»
Бальзаминов. Гольтепа. Да, это хорошо.
Бальзаминова. А вот если кто заважничает, очень возмечтает о себе, и вдруг ему форс-то собьют, – это «асаже» называется.
Бальзаминов. Я этого, маменька, не знал, а это слово хорошее. Асаже, асаже…
Бальзаминова. Дай только припомнить, а то я много знаю.
Бальзаминов. Припоминайте, маменька, припоминайте! После мне скажете. Теперь сбегать в цирюльню завиться, да и бежать. Вот, маменька, полечу-то я, кажется, и ног-то под собою не буду слышать от радости. Ведь вы только представьте: собой не дурна, дом каменный, лошади, деньги, одна, ни . родных, никого. Вот где счастье-то! Я с ума сойду. Кто я буду? Меня тогда и рукой не достанешь. Мы себя покажем.
Бальзаминова. На-ка, вот еще письмо к тебе. (Отдает письмо Устрашимова.)
Бальзаминов (берет письмо и распечатывает). Мы себя покажем, маменька! Мы себя покажем. (Читает.) Боже мой! (С отчаянием садится на стул.) Все кончено, все!
Бальзаминова. Что там еще за беда случилась?
Бальзаминов. Все, все кончено! Нечего теперь и думать и мечтать… Как обухом так и ошарашил.
Бальзаминова. Наладил одно! Да ты скажи мне, что такое?
Бальзаминов. Нечего и завиваться идти. И не пойду. Вот тебе и дом. Точно как я все это во сне видел.
Бальзаминова. Эх, глуп ты, Миша!
Бальзаминов. Да, глуп! Хорошо вам разговаривать-то! Поглупеешь, как вот эдакие письма получать будешь. Я вот сижу, маменька, а ведь я убитый…
Бальзаминова. Да читай! Что за страсти такие!
Бальзаминов. Эко наказанье! Ну что я ему сделал? Слушайте, маменька! (Хочет читать и останавливается.) Разбойник! Право, разбойник! (Читает.) «Михайло! я давно слышал, что ты ходишь мимо известного тебе дома; но не верил…» И рожа-то у него, маменька, разбойницкая! (Читает.) «но не верил; я думал, что ты, зная меня, не посмеешь этого сделать. Теперь я сам тебя видел и знаю, что ты кинул в окно записку. Такой подлости я от тебя не ожидал!» В чем же тут подлость, позвольте вас спросить? А он сам разве этого не делает! Откуда ж у него перстни да цепочки-то?
Бальзаминова. Да ты читай!
Бальзаминов. Сейчас, маменька! (Читает.) «Я уж два года знаком с этой дамой…» Кто ж его знал! Разве я знал это?
Бальзаминова. Ну, а если б знал?
Бальзаминов. Разумеется бы, не пошел.
Бальзаминова. А отчего бы это не пойти? Что, он тебе начальник, что ли? Ведь она еще не жена ему! Кому удастся, того и счастье. Ну, читай дальше! А то: «не пошел бы»! То-то вот ты тетеря у меня: вот что мне и горько!
Бальзаминов. Это я, маменька, так сказал. Может быть, я и пошел бы.
Бальзаминова. Ну, что там дальше?
Бальзаминов (читает). «Теперь у нас вышла ссора из капризу…»
Бальзаминова. Вышла ссора. Ну вот и прекрасно! Ты и должен этим пользоваться.
Бальзаминов. Да, как же, прекрасно! Вы послушайте, что он дальше-то пишет. (Читает.) «Но я надеюсь помириться с ней; следовательно, ты мне мешать не должен. Если бы она была поумней, я бы тебя не боялся; а то она по глупости готова всякому дураку кинуться на шею…»
Бальзаминова. И чудесно, и чудесно!
Бальзаминов. Ах, маменька, да уж вы не перебивайте! (Читает.) «По этому самому ты и не смей ходить в ту сторону». Вот он что! (Читает.) «Если тебе жизнь еще не надоела, чтобы и нога твоя там не была!» Как это вам покажется?
Бальзаминова. Небось страшно?
Бальзаминов. А то не страшно? Ведь я, чай, один у вас сын-то! Ну, а вот дальше-то. (Читает.) «А то я тебя изувечу или совсем убью. Так ты и знай! Вот тебе и вся недолга».
Бальзаминова. Что такое? Я недослышала.
Бальзаминов (робко). «Вот тебе и вся недолга!»
Бальзаминова. Скажите пожалуйста! Так вот вас и испугались! Ну, что ж ты молчишь?
Бальзаминов. Что ж мне говорить-то? Точно меня чем ошибло, ничего не помню, из головы все вылетело, словно как пустая теперь.
Бальзаминова. Что ж, ты пойдешь или нет?
Бальзаминов. Как идти-то, маменька? Разве мне жизнь-то не мила, что ли? Как ни бедствуешь, а все пожить-то хочется.
Бальзаминова. А дом-то каменный, а лошади, а деньги!
Бальзаминов. Ах, не терзайте вы меня! (Хватает себя за голову.) Что мне делать? Батюшки, что мне делать?
Бальзаминова. Так ты в самом деле боишься, что он убьет тебя?
Бальзаминов. Убьет, маменька, убьет! Уж я его знаю. (Стоит задумавшись.)
Бальзаминова. А я так думаю, что не убьет. Глупый ты человек, ведь за это в Сибирь ссылают. Кому охота! Побить, может быть, побьет – это я не спорю, коли он сильнее тебя.
Бальзаминов (в задумчивости). Сильней.
Бальзаминова. Зато, коли ты понравишься, какой ты ему нос-то натянешь!
Бальзаминов (все в задумчивости). Асаже?
Бальзаминова. Да, асаже славное сделаешь.
Бальзаминов (несколько времени стоит молча). Ну, была не была! Прощайте! Побегу завиваться.
Бальзаминова. Ступай. Волка бояться, в лес не ходить!
Бальзаминов. Именно! Ну, Устрашимов, посмотрим, чья возьмет! (Уходит.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
ЛИЦА:
Анфиса Даниловна Антрыгина, вдова, 30-ти лет.
Анна Прокловна Пионова, ее знакомая, 25-ти лет.
Маша, горничная Антрыгиной.
Бальзаминов.
Устрашимов.
Красавина.
Богатая гостиная в доме Антрыгиной.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Маша (одна; смотрит в окно и кланяется). Павлин Иваныч, здравствуйте! Что? Говорите громче, здесь никого нет.
Голос Устрашимова: «Сделай милость, Маша, узнай, за что на меня твоя барыня сердится?»
Да как узнаешь-то? они не сказывают.
Устрашимов: «Рубль серебром, Маша».
Обманете!
Устрашимов: «Ну, вот еще!»
Побожитесь!
Устрашимов: «Да что божиться; я тебе вперед отдам».
Ну, хорошо! Уж постараюсь как-нибудь.
Устрашимов: «Так ты вот что: ты как узнаешь, так прибеги в лавочку к заставе. Я буду там дожидаться».
Хорошо, хорошо! (Кланяется.) Прощайте! Отчего сердится? Известно отчего, от ревности. Надо только узнать, к кому она его ревнует. А он-то, бедный, мучится, думает, что она его разлюбит. Не разлюбит, не бойся! Она хоть и прикидывается, будто ей ничего, и какого-то белобрысого чиновника теперь приманивает; а все это только один отвод, помучить хочется. Кабы в самом-то деле захотела бросить Павлина Иваныча, так бы с утра до ночи на трефового короля не гадала. Нет уж, видно, как полюбишь вашего брата, так не скоро развяжешься. Эка эта любовь! И зачем только она сотворена. Уж про нашу сестру нечего говорить – слабое творение; а и мужчины – и те от нее муку видят. А все-таки без любви никто не жилет! И стыда от нее много бывает; случается, что и горя натерпишься, а без нее все-таки скучно. Вот тут у меня как-то перемежка вышла, так не знала, куда деться от тоски. Хожу как не своя, точно как потеряла что. А как есть предмет, так то ли дело!…
Входит Антрыгина и молча ложится на диван.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Антрыгина и Mаша.
Маша. Что это вы, сударыня, какие нынче скучные?
Антрыгина (томно, со вздохом). Так.