Джеймс Паттерсон
Последнее предупреждение
Пролог
Поимка выродков-птиц — задача, по меньшей мере, хлопотная
1
Национальный Виндзорский Лес, Массачусетс
Сссс…
Солдатская броня издает странный свист. Если бы не этот монотонный звук легкого трения металлических пластин, военизированное подразделение двигалось бы по лесу совершенно бесшумно. Оно все ближе и ближе к намеченной цели.
Слабый, чуть слышный, гудок заставляет командира опустить глаза. По закрепленному на запястье мини-экрану бегут красные заглавные буквы:
АТАКА ЧЕРЕЗ 12 СЕКУНД… 11… 10…
Командир нажал на кнопку, и на экран выскочило изображение высокой стройной девочки с копной темных спутанных волос. Ее чумазое лицо в упор уставилось на него, а поверх загорелась надпись: ЦЕЛЬ НОМЕР 1.
… 9… 8…
Наручный экран снова загудел. На нем появился темноволосый черноглазый угрюмый парень. ЦЕЛЬ НОМЕР 2.
И так далее. Семь раз картинка не экране меняется каждые полсекунды. Наконец мелькание прекращается, и последней в камеру удивленно смотрит черная морда потрепанной собачонки.
Значит, цель номер 7 — животное. Это странно. Но понимания от командира отряда не требуется. Единственное, что ему надо знать, это что все семь живых существ, обозначенных словом «цель», должны быть пойманы. Остальное — не его ума дело.
… 3… 2… 1…
Командир издал свист такой высокой частоты, что он слышен только его команде. Впереди за деревьями уже видна окруженная его подразделением маленькая развалюха. Он махнул рукой вперед, и все восемь членов его команды слаженно и синхронно, как автоматы, вскидывают на плечо портативные ракетницы и берут развалюху на прицел.
У-ух — восемь огромных кевларовых
[1] сетей вылетают из жерла пушек, разворачиваются в воздухе и с геометрической точностью, практически намертво оплетают хибару.
Командир победоносно улыбается.
2
— Сэр, разрешите доложить, операция проведена успешно. Цель достигнута. Намеченные к захвату объекты пойманы, — рапортует командир на одной ноте. Гордость в его организации не приветствуется.
— На чем, собственно, основано ваше заявление? — елейно спрашивает Обер-директор, существо, составленное из плексигласовых кубов, скрепленных искусственным позвоночником, с подвижно зафиксированной сверху человеческой головой.
— Строение захвачено.
— Вы преувеличиваете, — биомотор, направляющий потоки воздуха к голосовым связкам в гортани Обер-директора, позволяет ему тяжело вздохнуть. — Вы упустили из виду печную трубу и окна на крыше.
Командир сосредоточенно нахмурился:
— По трубе выбраться невозможно, — отвечает он, мгновенно проанализировав информацию, заложенную в его встроенной энциклопедии. На его ручном экране замелькали изображения объектов захвата. Внезапно некая важная деталь бросается ему в глаза, и он застывает на месте. В углу одной из фотографий зафиксировано покрытое перьями крыло. Командир увеличивает изображение детали, прежде ускользнувшей от его внимания. Крыло оказывается частью объекта.
Следовательно, объект является летающим.
Следовательно, он оставил открытыми ходы к отступлению и побегу.
Следовательно, он провалил операцию.
Обер-директор закрывает глаза и посылает мысленный сигнал в нанопроцессор, встроенный в его мозг. Снова открывает глаза как раз в тот момент, как на настенном экране командир вместе со всем подразделением искрит, скрежещет и самоаннигилируется. Секунда — и от девятки захвата остался только тошнотворный запах горелого мяса и машинного масла.
Но телетрансляция до Обер-директора запахов не доносит.
Часть первая
Еще одна составляющая общей картины
3
Еще один лес. Какой — не скажу.
Значит так, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что похороны — дело печальное. Даже если ты, дорогой читатель, не был знаком с умершим. А если был, то и подавно. Скажем, много хуже, чем боль в сломанных ребрах. А теперь представь, что ты к тому же прямо перед смертью узнал, что умерший — твой кровный брат. Каково тебе будет на похоронах? То-то…
Ари. Мой кровный брат. У нас общий отец, Джеб Батчелдер. «Отец» — в данном случае не метафора. Тут мне может поверить даже самый недоверчивый читатель.
Я знала Ари еще ребенком. Маленький симпатичный шкет хвостом ходил за мной по пятам в Школе. Школа — это страшное учреждение, лаборатория-тюряга, в которой я выросла. Потом Джеб помог мне и моей крылатой команде оттуда сбежать, и, сказать по правде, я об Ари и думать забыла.
До тех пор, пока он снова не объявился, ирейзефицированный получеловек-полуволк, семи лет от роду. Насквозь — внешне и внутренне — исковерканный, искусственно накаченный, с генетически модифицированным мозгом. Результаты этих «усовершенствований» были и непредсказуемы, и ужасны. Его попросту превратили в чудовище, специально предназначенное для охоты за нами.
Потом я его убила. В драке в подземном туннеле под Манхэттеном. Вмазала ему по башке, шея у него ударилась о край каменной платформы, и… внезапно он умер. По крайней мере, временно.
Пока я думала, что его укокошила, меня страшно напрягали противоречивые эмоции: с одной стороны, шок, вина, жалость, раскаяние. С другой — облегчение. Живой, он только и делал, что за нами гонялся. Ненавидел и стремился всех нас на тот свет отправить, меня и всю мою великолепную шестерку, семью-стаю. Значит, коли он умер, одним преследователем меньше. Сами понимаете, как тут не вздохнуть с облегчением.
Но все равно я чувствовала себя кошмарно. Быть убийцей, пусть хоть и поневоле, я никому, даже врагу не пожелаю. Видно, такая уж я мягкосердечная.
Короче, мне и без этой эмоциональной сумятицы жить несладко. Представьте себе, дорогие читатели, жизнь четырнадцатилетней девчонки, мало того что бездомной, да еще с крыльями.
Теперь Ари умер по-настоящему. Правда, на сей раз я его не убивала.
— Дайте мне платок, — это наша собака Тотал хлюпает носом и трется о мои ноги, как будто платок спрятан у меня в кроссовках.
Надж прижимается ко мне всем телом и берет меня за руку. А другой закрывает себе рот — старается сдержать рыдания. В ее больших карих глазах стоят слезы.
Я бы сказала, что вообще-то из нас слезы выдавить практически невозможно. Даже шестилетняя Ангел или Газман, которому только восемь, никогда особо не плачут. Надж уже одиннадцать, а мне, Игги и Клыку — по четырнадцать лет. Формально мы по-прежнему дети.
И, как я уже сказала, чтобы вышибить из нас слезу, надо сильно постараться. Очень сильно. Я имею в виду, что когда кости нам в драке ломают, мы и то не плачем. Но сегодня — просто всемирный потоп какой-то. Ной уже, поди, ковчег строит. Только я креплюсь, хотя от непролитых слез у меня все лицо окаменело.
Ангел делает шаг вперед и осторожно бросает горсть земли на простой деревянный короб на дне глубокой ямы. Мы все вместе ее три часа рыли.
— Прощай, Ари, — говорит Ангел, — я тебя недолго знала. А пока знала, большую часть времени очень не любила. Только под конец и узнала, и полюбила. Ты нам помог… Спас… Нам теперь будет тебя не хватать. И мне все равно, есть у тебя клыки или нет…
Голос у нее прерывается, и она отворачивается от могилы и зарывается в меня лицом.
Я глажу ее по голове и проглатываю подступивший к горлу ком.
Следующим к краю ямы подходит Газман. Луч солнца упал на его белокурые волосы, и в лесу словно стало светлее.
— Мне ужасно жалко, что они над тобой так измывались, — тихо шепчет он. — Ты не виноват в том, что они с тобой сделали.
Бросаю быстрый взгляд на Джеба. На скулах у него ходят желваки, а в глазах застыла безысходная боль. Его единственный сын лежит в земле в гробу. Скрыть от самого себя, что в этом есть и его вина, он не может.
Надж храбро подходит к могиле. Старается что-то сказать, но начинает плакать. Притягиваю ее к себе, обняв за плечи.
Перевожу глаза на Игги. Точно почувствовав это, он как-то неловко дергается и говорит осипшим голосом:
— Мне нечего сказать.
Теперь очередь Клыка. Но он отступает назад, знаком пропуская меня вперед. Тотал рыдает у меня в ногах. Осторожно переступаю через него и подхожу к краю могилы. В руках у меня две лилии. Я бросаю их на гроб моего сводного брата. Я в стае главная, и они все ждут моей прощальной речи. Но как я могу высказать все, что чувствую? Ари, однажды убитый мной, в конце концов, стал защищать меня и стаю. Во второй раз он умер прямо у меня на глазах. Я знала его мальчонкой, я знала его здоровенным ирейзером. Я сражалась с ним буквально не на жизнь, а на смерть, а закончила тем, что, в конце концов, предпочла его своему лучшему другу. Я ненавидела в нем абсолютно все, а потом обнаружила, что половина человеческой ДНК у нас общая.
Несмотря на мое всегдашнее красноречие, для всего этого у меня нет слов. Я кому угодно зубы заговорю, но какие, к черту, слова найдутся для прощания навеки с семилетним ребенком, который был обречен с рождения?!
Клык подходит ко мне и легко проводит рукой по моей спине. Пытаюсь хоть что-то прочесть в его черных глазах. Безрезультатно. Он кивает, гладит меня по волосам, делает еще один шаг вперед и бросает на гроб горсть земли.
— Ари, прости. Жаль, что все так печально кончилось, — даже с моим сверхчутким слухом его едва слышно. — Ты был славным малым, а потом настоящим чудовищем. Я не доверял тебе до самого конца. Я тебя не знал и знать не хотел. — Клык останавливается и откидывает со лба упавшие на глаза слишком длинные волосы. — Теперь я об этом очень жалею. Страшнее трагедии, чем твоя жизнь, не представишь!
Что же это получается, наш кремень-парень расчувствовался? Эмоции свои выплеснул? И от этого во мне точно плотину прорвало. Из глаз хлынули слезы. Я даже не пытаюсь их больше сдерживать. Зажав себе рот обеими руками, я только стараюсь не рыдать вслух. Надж и Ангел крепко обнимают меня с двух сторон, и обе чувствуют, как вздрагивают мои плечи. Все мы сбились в одну тесную кучу, все обнялись крепко-крепко. А я кладу голову на плечо Клыку и горько-прегорько плачу.
4
Ты, дорогой читатель, прекрасно знаешь, что покой нам только снится.
Как только наши слезы немного поутихли, как только мы смогли оторваться друг от друга, и когда Ари был, наконец, похоронен, Джеб говорит:
— Нам пора! — Лицо у него бледное и несчастное. — Доктор Мартинез и я уже говорили тебе о поездке в Вашингтон. Нам обоим кажется, что ваше участие в этой встрече имеет чрезвычайное значение.
Он вздыхает и старается не смотреть на свежую могилу.
— Напомни-ка мне, в чем там такая важность? А то я вроде бы запамятовала. — Я очень стараюсь переключиться на насущные вопросы нашей жизни. — Ты говорил, там что-то с правительством связано и все такое?
Джеб зашагал из леса. Я с ним рядом, впереди. Стая настороженно следует за нами по пятам. Клык идет замыкающим.
— После того, что случилось в Германии, — начинает Джеб, — с нами вошли в контакт исключительно влиятельные люди из правительства. Люди, которые понимают всю серьезность положения. Я тебе гарантирую, они на нашей стороне.
Я чуть было не ляпнула: «Какая-такая „наша сторона“? Сам-то ты на чьей?» — но удержалась и промолчала.
— Они с нетерпением ждут встречи с вами, — продолжает Джеб свои уговоры. — Если честно, эти люди могли бы стать могущественными и важными союзниками. Могли бы предложить и поддержку, и защиту. Но они привыкли ничему не верить на слово, привыкли держать все под своим контролем. Поэтому они хотят увидеть чудесных детей-птиц своими глазами, — закончил он с извиняющейся улыбкой.
— Если под «чудесными детьми» ты подразумеваешь невинных младенцев, зачатых в пробирке, у которых спираль ДНК была искусственно развернута и смешана с двумя процентами птичьего генотипа, тогда это мы и есть, — отвечаю я ему. — Поскольку это, действительно, чудо, что мы не совершенные уроды и не мутировали в какие-нибудь полные отходы генетического производства.
Джеб поморщился и коротко кивнул, по всей вероятности, принимая ответственность за ту роль, которую он сыграл в нашей короткой и трудной жизни.
— Значит, ты меня поняла. Они хотят с вами встретиться. Твоя мать, доктор Мартинез, и я настоятельно рекомендуем вам согласиться на эту встречу.
Тем временем мы уже вышли на опушку леса. В чащу царапиной врезается тонкая длинная взлетная полоса. На ней в ожидании застыл индивидуальный самолет обтекаемой формы, а по обе стороны трапа вытянулись по струнке двое секретных агентов-охранников.
Лихорадочно соображая, я замираю на месте в десяти ярдах от самолета. Ничего не поделаешь, привычка никому не доверять берет свое. Но в нас никто не стреляет. Из леса не бегут наперерез ни толпы ирейзеров, ни когорты флайбоев.
— Не знаю, — я озадаченно смотрю на самолет. — Как-то странно, что никто мешки на головы нам не набрасывает.
Клык стоит рядом со мной и усмехается.
Джеб уже ушел вперед и, повернувшись, торопит:
— Макс, мы же с тобой обо всем договорились. Самолетом до Вашингтона много быстрее, чем на собственных крыльях.
Ты, дорогой читатель, может, собираешься спросить, не учимся ли мы в летной школе. Особенно, если ты новенький и еще не знаешь про нас всех подробностей. Пожалуйста, не стесняйся, спрашивай. А я тебе в ответ расскажу про те два процента птичьей ДНК, о которых только что напомнила Джебу: мы на 98 процентов люди, а на два — птицы. У нас у всех есть крылья. И мы умеем летать. А теперь продолжай читать. Скоро тебе все станет совершенно ясно.
— Ага… — Меня по-прежнему гложут сомнения. Больше всего на свете мне хочется сейчас развернуться, побежать и взмыть в небо. Со всепоглощающим чувством свободы ощутить, как меня отрывают от земли мои собственные мощные крылья…
А Джеб вместо этого стремится затолкать нас всех в железную мыльницу, как сардины в банку.
— Макс, — Джеб добавляет нежных тонов в свой регистр, и я автоматически настораживаюсь еще больше. — Ты что, мне не доверяешь?
Шесть пар глаз разом нацелились на него. Если вместе с Тоталом, то семь.
Я мысленно перебираю возможные ответы:
а) сардонически рассмеяться — всегда полезно;
б) закатить глаза и презрительно фыркнуть;
в) бросить саркастическое «ты, дружок, наверное, шутишь».
В данной ситуации любой из подобных ответов будет вполне уместен. Но за последнее время я, кажется, слегка повзрослела. Причины? Отчасти, разбитое сердце. Отчасти, пережитая смерть Ари. Отчасти, обретение родителей. В целом, скажу тебе честно, все это, дорогой читатель, способствует взрослению.
Поэтому я серьезно смотрю на Джеба и говорю:
— Нет, тебе не верю. Но верю своей маме. А она почему-то на тебя полагается. Так что не волнуйся, мы загружаемся в самолет.
Уверенным шагом направляюсь к трапу, но успеваю заметить в глазах у Джеба боль и сожаление. Интересно, смогу я когда-нибудь забыть все его предательства и все несчастья, причиненные им и мне, и всей стае. Пусть у него были причины и оправдания. Пусть он считал, что на стороне наших врагов он мог втихаря нам помочь, пусть думал, что все, что он ни творит, делается во имя благой цели и моей высокой миссии.
Я все равно так легко никого не прощаю.
И никогда никому ничего не забываю.
5
В этом самолете не было обычных рядов сидений. Внутри он был больше похож на жилую комнату, гостиную, с диванами, креслами и журнальными столиками. Там нас встретили еще несколько агентов секретной службы, и, сказать по правде, они меня не на шутку напугали. Пускай мне даже известно, что это те самые люди, которые временами охраняют самого президента, но что-то есть нездоровое в мужиках, одетых в строгие черные костюмы, с солнечными очками на носу и с крошечными переговорными устройствами на лацканах. Лично меня от них передергивает.
Да еще в придачу на меня обрушился приступ неизбежной клаустрофобии, от которой в тесных замкнутых пространствах начинает бешено колотиться сердце. Поэтому я сейчас готова наброситься и разорвать на куски первого, кто приблизится ко мне с разговорами.
Одно утешение, случись с самолетом что рискованное, нас крылья спасут, и мы шестеро явно выйдем сухими из воды.
На триста шестьдесят градусов обозреваю салон самолета. Ангел с Тоталом уже свернулись на одном из диванчиков и мгновенно заснули. Газман и Клык играют в покер, Игги растянулся в шезлонге и слушает подаренный ему моей мамой айпод.
— Здравствуйте, я ваш стюард. Меня зовут Кевин Окум. Хотите содовой? Могу предложить и другие напитки. — Рядом со мной стоит красивый молодой человек и держит в руке уставленный бутылками поднос.
— Спасибо, Кевин. Мне, пожалуйста, диетическую колу. Только чтоб банку прямо при мне открыть.
Осторожность нигде не помешает. Даже в индивидуальном правительственном самолете.
Он протягивает мне закрытую банку и стаканчик со льдом. Надж — она сидит напротив меня — нетерпеливо спрашивает:
— А безалкогольное пиво из кореньев у вас есть? Я его в Новом Орлеане пробовала — та-а-акое вкусное!
— Извините, но пива из кореньев нет.
— Жа-а-аль, — разочарованно тянет Надж, — а хоть Джолт есть?
— Там очень большое содержание кофеина, — пытается возразить ей Кевин.
Мы с Надж переглядываемся:
— Уж конечно, после всего того что мы пережили, высокое содержание кофеина — самая страшная опасность, угрожающая нашим жизням.
Надж развеселилась. Ее смуглое личико точно светится изнутри. Стюард не выдерживает и ставит банку Джолта на столик между нами.
— Спасибо, — вежливо благодарит Надж быстро удаляющегося от нас молодого человека и протягивает за напитком руку. Вдруг банка сама въезжает прямо в ее раскрытую ладонь.
Что бы это значило? Похоже, мы одновременно задаемся одним и тем же вопросом.
— Самолет наклонился, — говорит Надж.
— Ага, наклонился. Но все-таки давай проверим. Просто так, шутки ради. Давай…
Я отбираю от нее банку и ставлю обратно на стол. Протягиваю к ней руку — банка стоит неподвижно.
Надж тянется к банке — банка снова вскакивает ей в пальцы.
Широко раскрытыми от удивления глазами недоуменно смотрим друг на друга.
— Это самолет опять наклонился.
— Ммм… не уверена. — Я еще раз забираю у нее банку и заставляю Надж потянуться к ней с другой стороны. Банка снова подъезжает к ее руке.
— Я магнитная, — шепчет Надж с восторгом и ужасом.
— Надеюсь, ты не начнешь намертво прилипать к холодильникам и разным другим железякам.
— Что происходит? — интересуется Клык. Почуяв новости, он плюхается рядом со мной, а за ним и Газ втискивается в кресло Надж.
— Я намагничена, — отвечает Надж с гордостью. Она, видно, уже освоилась с мыслью о своих новых возможностях.
В ответ Клык удивленно поднял брови, взял металлическую ручку, поднес ее к руке Надж и отпустил. Ручка упала на пол.
Надж нахмурилась. Наклонилась ее поднять — ручка сама прыгнула ей в руку.
Газзи присвистнул:
— Ты, правда, магнитная… местами.
— Нет, не думаю. Тут, Надж, дело не в магните, — размышляет Клык. Скорее, ты можешь притягивать к себе металл. Если захочешь.
Весь остаток полета мы экспериментировали с вновь открытыми способностями Надж и даже не заметили, как на горизонте показался Вашингтон. О его приближении нам возвестило только появление Джеба. Едва он глянул на наши возбужденные лица, как глаза его сразу подозрительно сузились:
— В чем дело? — этот его родительский тон нам хорошо знаком. Мол, я вас и ваши закидоны насквозь вижу, не придуривайтесь. Мы когда-то много лет назад жили с ним в нашем секретном доме в горах в Колорадо. Именно такой голос — и лицо тоже соответствующее — был у него, когда он нашел в туалете лягушек. Я тот случай отлично помню. Только, кажется, что все это происходило давным-давно, в позапрошлой жизни.
Я только открыла рот сказать: «ни в чем», как Надж брякнула:
— Я могу притягивать к себе металлические предметы.
Джеб присел, и она стала демонстрировать ему свои достижения.
— Не знаю, откуда у тебя эти способности, — медленно, точно думает вслух, говорит Джеб. — Сколько я знаю, ничего похожего никогда ни в ком из вас запрограммировано не было. Хотя… хотя, возможно, ребята, что ваши мутации начали развиваться собственными независимыми и незапланированными путями.
6
Вы читаете блог Клыка. Добро пожаловать!
Вы посетитель номер 4792.
Что бы этот счетчик ни насчитал, ваш посетительский номер в действительности много выше. Эта хреновина сломалась, и теперь, когда мы ее, наконец, починили, она начала отсчет по новой, с нуля. Короче, спасибо, что зашли глянуть, что происходит.
С нами — порядок. Правда, мы только что похоронили друга. Кое-кому из вас, наверное, случилось терять родных. Теперь и я понимаю, что это значит. Парня, который умер, я знал давно, но не близко. А последние шесть месяцев — и вовсе ненавидел до смерти. Потом вдруг ненавидеть его перестал. Но тут-то он и умер. Тяжелее, чем сама его смерть, мне было видеть, что эта потеря сделала с нашей стаей. Когда больно Макс или кому-нибудь из наших, я просто не знаю, что делать, и совсем теряю голову. Если они злятся или сердятся, это нормально. Значит, у них все боевые инстинкты на месте. А вот если плачут, жалуются, расстраиваются и тому подобное, это меня просто убивает. К тому же, я знаю, вышибить из Макс слезу труднее, чем вышибить из нее жизнь. Так что судите сами, как тяжело мне видеть ее горе.
Ладно, хватит нытья. Мой блог — не место для чувствительных излияний. Главное, что на данный момент все мы живы-здоровы. Все шестеро. Наша стая — моя семья и моя жизнь. Даже когда Макс превращается в упертую диктаторшу и упрямо настаивает на своих идиотских идеях, мне все равно охота быть с ней заодно. И дело не в том, что спорить с ней — то же самое, что заведомо соглашаться поседеть до времени да помереть от язвы желудка.
Короче, на данный момент ситуация такова: мы в пути на важную секретную встречу. С крупными вашингтонскими шишками. Вот именно. Вчера сражались с ИТАКСОМ не на жизнь, а на смерть, а сегодня прихлебываем прохладительные напитки в навороченном частном правительственном самолете. Кто хочешь свихнется от таких контрастов.
Больше новостей на сегодня нет. Поэтому пока отвечу на вопросы.
Дилан из Омахи спрашивает:
Клево, что вы умеете летать. А есть у вас еще какие суперспособности?
Значит так, Дилан. Суперспособности есть. Игги что хочешь с ходу в уме сложит-перемножит да посчитает. Только надо ему цифры вслух прочесть. Газзи, как Бог, лимонные меренги взбивает. А если всерьез, то пара-тройка трюков у нас за душой имеется. Но раскрыть их я ни тебе, ни кому другому не могу. Чем больше о нас широкой публике известно, тем больше у наших врагов против нас козырей. Не обессудь, кореш. Тут не вопрос личного недоверия.
Клык.
Свитмэри420 из Гайнесвиля пишет:
Ребята, когда вы вырастете, вы будете яйца нести или детей рожать?
Если чуть-чуть повезет, я лично не собираюсь делать ни то, ни другое. Про Макс, Надж и Ангела не знаю. И в ближайшем будущем узнавать не собираюсь.
Клык.
Зероланд из Тупело интересуется:
Мне б с вами, братки, в ту клевую махаловку. Я б там всех разметелил будьте-нате!!!
Приятель, тебе надо срочно переосмыслить понятие «клевой махаловки». Никому не пожелаю ввязываться в наши разборки. Даже самому себе. К несчастью, мне эти свиньи выбора не дают.
Клык.
МелисаБ из Булдера пишет:
Я знаю, что вам часто приходится скрываться. Я туринструктор в горах Колорадо в окрестностях Булдера. Могу помочь в поисках надежного убежища.
Спасибо, МелисаБ. Горы Колорадо мы все любим с детства. Но твоим предложением воспользоваться не можем. Если ты с НИМИ, то это засада. А если ты не с ними, помощь нам ставит тебя под угрозу. Мы твоей жизнью рисковать не имеем права. Но за предложение спасибо.
Клык.
Все. На сегодня конец. Мне пора.
Пока. Клык.
7
С моей мамой, доктором Мартинез, мы расстались всего несколько дней назад. Но увидеть ее снова — большая радость. И всем нашим, и мне особенно.
Элла, моя единокровная сестра, осталась в Аризоне, но мама прилетела в Вашингтон на нашу важную встречу. Сначала я с ней вволю наобнималась, а стая терпеливо ждала своей очереди. Потом мама по очереди обняла Клыка, Надж, Игги, Газа и Ангела. Тотал многозначительно закашлял у ее ног, и она наклонилась и тоже покрепче его стиснула.
Отдохнуть и собраться с мыслями перед ответственной встречей мама и Джеб отвели нас на секретную явочную квартиру. Как они ее назвали, «дом безопасного проживания». Но я в этот «дом безопасного проживания» на фиг не верю. Такая же чухня, как «гигантские креветки». Как креветок гигантских еще Боженька не создал, так и места, где бы мы себя в безопасности чувствовали, еще на земле не появилось. Если только на Марсе, да и то ракеты уже и туда запускать повадились.
Но я брюзжу, а и на этой явочной квартире есть свои радости. Например, восхитительно горячий душ. Я долго и с наслаждением стояла под сильной, чуть не обжигающей, струей. Потом надела все чистое — откуда только мама знает все наши размеры? — распутала и расчесала волосы. Несколько месяцев назад я в Нью-Йорке их коротко остригла. Но они уже снова изрядно отросли. Гляжу не себя в зеркало. Радуюсь, что мое отражение не глазеет на меня рожей ирейзера. К сведению недавно присоединившихся читателей, это прежде случалось со мной пару раз, и у меня тогда совершенно сносило крышу.
Значит так, вернемся к моему отражению в зеркале. Выгляжу я теперь старше. Ребенком меня больше никто не назовет. Подросток, да и только. А если причесаться, то, глядишь, и девушкой звать станут.
— Что ты там делаешь? — орет Игги и колошматит в дверь ванной. — Усы себе фабришь?
Рывком открываю дверь и с силой пихаю его в грудь — не хрен соваться:
— Нет у меня никаких усов, кретин!
Игги хихикает, но на всякий случай поднимает руки защититься, коли мне взбредет в голову его стукнуть. А я ехидно добавляю:
— И у тебя, между прочим, тоже никаких усов нет. Может, года через два появятся, если повезет. Так что ты надейся.
Захлопываю дверь, а он остается в коридоре обеспокоенно ощупывать свою верхнюю губу.
Спустя какое-то время вся стая собралась в гостиной. Противоестественно чистые, ребята сидят принужденно прямо, и лица у всех натянутые и напряженные. Едва я вошла, ко мне с жалобами кинулся Тотал:
— Меня помы-ы-ыли…
Действительно, его черная шерсть сияет и кучерявится.
— Ты прекрасно выглядишь! — я глажу его по спине. — Пушистый и мягкий, тебе очень идет.
Тотал остается раздумывать, польстила я ему или подкалываю. Пока он решает, я от греха подальше отхожу в сторону.
Клык, стоя перед окном, украдкой выглядывает из-за плотной занавески.
— Что там происходит?
Он бегло окидывает меня взглядом и как-то без особого значения пожимает плечами. Потом поворачивается и вперяется в меня широко раскрытыми глазами:
— Что случилось с твоим загаром?
— Это был не загар.
Он поднимает брови. Приходится объяснять прямо:
— Это была грязь.
Он улыбается той улыбкой, от которой земля уходит у меня из-под ног. Будто невольно он протягивает руку и дотрагивается до упавших мне на плечи волос.
— Ты похожа на… девочку. — В голосе у него звучит нескрываемое удивление.
— Этому есть веские причины.
— Да нет, я имею в виду, настоящую… — он, похоже, поймал себя за язык, спохватился и снова уставился в окно.
Я агрессивно уперла руки в боки:
— Настоящую кого? Договаривай! — А про себя думаю: «Ты бы, Клык, поосторожней в выражениях. А то хуже будет!»
Пока он размышляет, как выпутаться из самому себе расставленной ловушки, Надж подлетает ко мне со своим всегдашним тарахтением:
— Макс, Макс, ты смотрелась в зеркало? Ты такая красивая! А кофточка у тебя — класс! Последняя модель! Тебе меньше шестнадцати ни за что не дашь!
Я смущаюсь и сконфуженно бормочу:
— Спасибо.
Мой всегдашний прикид — заляпанные грязью древние джинсы и футболки с неизбежно запекшимися пятнами крови. Так что не мудрено, что они вылупились на мои обновы.
Макс, ты меня слышишь?
Я вздрогнула, заслышав Голос у себя в голове. (У тебя, дорогой читатель, есть в голове посторонний внутренний Голос? Если нет, советую приобрести в супермаркете. Или по Интернету заказать, с доставкой на дом и с установкой).
Эта встреча чрезвычайной важности. Пожалуйста, не вздумай выкинуть никаких фортелей. Помни свою задачу, не зацикливайся на своих страхах, слушай, что они тебе скажут, и будь готова рассмотреть их предложения.
«Как скажешь, Джеб, — думаю я. — Сколько можно одно и то же мне твердить про миссии да спасение мира… бла, бла, бла… Давай, проваливай поскорее».
Я не Джеб, — говорит Голос, — тут ты ошибаешься.
Чего-чего?
Тебе, Макс, известна только часть картины, — продолжает Голос. — Но это далеко не все. Зачастую, когда ты в чем-то абсолютно уверена, это «что-то» оказывается ошибкой. Причем такой, которая все, совершенно все, что тебе известно, переворачивает вверх тормашками.
О Господи, только не это! Мне хочется вопить во все горло. Всю жизнь только два шага сделаю, хоть на один шаг, но опять отступать приходится. Смогу я когда-нибудь двигаться все прямо и прямо?
Не паникуй! Ты на верном пути. Ты уверенно движешься вперед, — успокаивает меня Голос.
В этот момент Джеб входит в комнату. Потирает руки, будто пришел с мороза:
— Пора. Время идти на встречу.
8
Дорогие читатели, надеюсь, вы все видели здание Капитолия в Вашингтоне. Если не на самом деле, то на открытках. Большое, белое, с куполом наверху. Видели? Но не Белый Дом, а другое, ко-лос-саль-но-е!!! Туда-то нас и доставили в черном лимузине, как настоящих знаменитостей. Внутри, после нескончаемой череды коридоров, холлов и лестниц, мы, наконец, оказались в большом конференц-зале с видом на ухоженный сад за огромными окнами.
Человек двадцать, если не больше, расселись за длинным столом заседаний. Некоторые — в военной форме. Когда мы вошли, окруженные агентами секретной службы, все выпрямились, и головы как по команде повернулись в нашу сторону. Пока мама не переплела свои пальцы с моими и не сжала мне ладонь, я даже не подозревала, что мне нужно взять кого-нибудь за руку. Но от ее пожатия внезапно стало легче.
— Добро пожаловать в Капитолий. Спасибо, что пришли. — Высокий мужчина в форме цвета хаки встал из-за стола, подошел к нам и торжественно пожал руки сначала Джебу и маме, а потом всем нам. — Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли чаю? Кофе? Содовой? Воды со льдом? О, я вижу вы собаку с собой привели. Очень симпатичный скотти.
Он неуверенно улыбнулся, недоумевая, кто это позволил привести собаку в правительственное здание. Я прикусила губу, опасаясь, что Тотал сейчас возникнет на тему «симпатичного скотти». Но он, по счастью, смолчал. Только едва слышно зашипел и уселся на стул рядом с Ангелом.
Весь следующий час прошел под заголовком: «Обзор жизни летающих детей-мутантов». О нашем детстве, проведенном в собачьих клетках в лаборатории в Школе, у них не было никаких сведений, фотографий или фильмов. Но про последние шесть месяцев — документов хоть отбавляй: съемки наших полетов на разной высоте, документальные репортажи сражений с людьми, с ирейзерами и даже с последним электронным поколением наших преследователей, с флайбоями. Они даже каким-то образом засняли наши забавы у Анны Валкер в ее доме в Северной Вирджинии. Глядя на ее газоны и диваны, я снова психанула и разозлилась.
Напоследок нам прокрутили прерывистую и местами мутную трехминутную хронику недавних событий внутри немецкого главного штаба ИТАКСа. Сначала мое состязание с Омегой, суперусовершенствованным, суперсильным, супербыстрым, суперумным, которого я, несмотря на все его «суперы», сравняла с землей. Потом пошли кадры поднятого клонами восстания и съемки рассерженных подростков, ворвавшихся в замок нам на выручку.
И кадры смерти Ари.
Фильм кончился, притушенные лампочки сами собой загорелись на полную мощность, и автоматически открылись и поднялись жалюзи.
Настроение у меня вконец испортилось. Мало того, что меня разодели в пух и прах, точно я им модель какая-то. Ладно, это бы еще полбеды. Можно перетерпеть. Но они снова заставили меня пережить смерть Ари. Только мне удалось отвлечься немного и хоть на пять минут перестать думать об этом, как они опять на меня все вывалили и кадр за кадром показали, как он умирал у меня на руках. Искоса смотрю на Джеба. Он сидит с белым лицом, уставился в стол и вот-вот сломает карандаш, который судорожно вертит в руке.
— Вы просто удивительная шестерка, — женщина в строгом деловом костюме поднимается со своего места, наливает себе стакан воды и улыбается. Но улыбка только едва трогает ее губы, а глаза как были сосредоточенно недружелюбные, так такими и остались.
— Мы попросили вас всех сюда прийти сегодня, потому что нас очень интересует ваше будущее, — говорит пожилой солидный дядька. — Мы, американское правительство, до недавнего времени не подозревали о вашем существовании. Теперь, когда нам о вас известно, мы хотим взять вас под защиту и изучить возможности взаимовыгодного сотрудничества.
Он, кажись, выложил все карты на стол. Обычно все они начинают распинаться про то, какие мы удивительные да необычайные. Но про истинную подоплеку — как бы заставить нас плясать под их дудку — обычно нет ни слова. А этот взял да и сообщил сразу про «взаимовыгодное сотрудничество».
Таких, как он, мы всегда однозначно готовы послать «к лешему»!
Оглядывая нас одного за другим, дядька остановился в ожидании ответа. Но ответа ни от кого не последовало.
— На наш взгляд, самое лучшее, что мы могли бы для вас сделать, это создать для вас школу, место, где вы могли бы спокойно жить, — моложавая женщина делает вид, что разговаривает с нами, но на самом деле обращается к Джебу и маме. Ей, видно, не слишком хорошо известно, кто принимает у нас решения. — У вас замечательный талант выживания, но в вашем образовании имеются серьезные пробелы. Обучение в специально созданной для вас школе поможет вам полностью реализовать ваш потенциал.
Новая пауза. Правительственные чиновники, похоже, ждут, что мы сейчас начнем скакать от восторга при одной мысли о школе. Они только упустили из виду, что слово «школа» в нашем случае не самое удачное и привлекательное.
— А вам какой прок от нашего «потенциала»? — голос у меня спокойный и ясный. И совсем не дрожит.
— Простите? — только что говорившая женщина оборачивается на меня.
— Что ВЫ с нашего «потенциала» иметь будете? — спрашиваю. — Помимо, конечно, удовольствия от наших сногсшибательных достижений.
— Откровенно говоря, у нас будет возможность вас изучать, — подает голос высокий стройный человек, который, поверь мне, дорогой читатель, на слово, выглядит совершенно как Билл Ней,
[2] человек науки. — Вы явление, доселе невиданное и неизученное. Идея детей-птиц — потрясающая, вдохновляющая идея. Пока вы учитесь в школе, мы будем исследовать способности, позволяющие вам летать, и ваши физические и биологические свойства.
— Зачем? — снова спрашиваю я. — Чтобы сделать побольше таких, как мы?
Длинный искренне удивлен:
— Нет, просто, чтобы понять.
Решаю, что он мне нравится. Жаль, что он в этой шайке.
— Ладно, положим, вы будете нас изучать, — я принимаю более сговорчивую позицию. — Но вам надо как-то нас убедить, что процесс изучения не обещает нам никаких кошмаров: что мы не будем вечно привешены к сенсорам и датчикам, что не надо будет повторять по сотне раз одни и те же опыты на беговой дорожке, пока нам измеряют дыхание, давление, сердцебиение и т. д. и т. п. Что не надо будет лезть в аэродинамическую трубу, чтобы вы могли экспериментировать с нашими летательными свойствами. Что вы на это скажете?
Молчание.
9
Следующим вступает седовласый военный с генеральскими звездами:
— Что ты имеешь в виду? Будь любезна, поясни нам свои сомнения.
— Сомнения? Я что-то в толк не возьму, чего вы еще от нас хотите? Ну, изучите вы нас, ну, согреет вас чувство глубокого морального удовлетворения от помощи бедным мутантам с реализацией их потенциала. А еще что?
Умные холодные глаза светятся на румяном холеном лице генерала:
— С чего ты взяла, что должно быть что-то еще?
— Наверное, потому что я не полная идиотка. Потому что еще ни один взрослый не был с нами правдив и откровенен. Потому что я ни на секунду не поверила в то, что вы изложили нам все факты и раскрыли свои намерения. Говорите, ваша цель — изучить наши свойства? Даже наша самая младшая, шестилетка Ангел, в это не поверит. И вы, и я прекрасно знаем, что у вас есть корыстный интерес. Вопрос только в том, когда вы его раскроете.
Правительственные представители остолбенели. Если честно, очень грустно наблюдать, как взрослые теряются, когда дети по первому щелчку не прыгают без вопросов на указанную высоту. Спрашивается, с какими детьми они прежде имели дело?
Немного пережидаю, пока они соберутся с мыслями. Мама под столом украдкой сжимает мне руку. Быстро окидываю взором стаю, встречаюсь глазами с каждым из моих ребят. Клык встревожен. Игги, хоть и слеп, но глаза его прямо устремлены на меня. У Надж на лице написано безграничное доверие. Газман хитренько сощурился, и меня на секунду охватила паника, пока я не поняла, что пронести в Капитолий взрывчатку вряд ли удастся даже нашему Газу. Ангел смотрит на меня спокойно и улыбается. Тотал положил лапы на стол и шумно пьет из стакана воду. Собравшиеся здесь чиновники воззрились на него с нескрываемым ужасом. Вот смехотура!
— Какие у вас еще к нам будут вопросы? — спрашиваю я, решив, что настало время завершить дискуссию.
— Почему вы не хотите нашей защиты? — искренне удивляется очередная женщина. Она, похоже, здесь совсем недавно работает.
— Цена у вашей защиты слишком высока. И условий много поставлено.
— Вы всего-навсего дети, — вступает мужчина в синем костюме. — Разве вам не нужны дом и семья?
— Дом с витаминизированными овсяными хлопьями и образовательными телеканалами? — зрачки у меня расширились от гнева, а голос окреп и зазвенел. — Вы не предложили нам ни дома, ни семьи. Вы предложили нам школу, где нас будут изучать и исследовать. Какие еще вопросы?
— Где ваш патриотизм? Помочь своей стране — честь для каждого гражданина, — твердо заявляет блондинистая тетка.
— Весьма любопытен внезапный переход от вашего интереса изучить наши свойства к нашему желанию помочь Соединенным Штатам. Следующий вопрос?
Тетка краснеет, и я замечаю, что несколько ее коллег посмотрели на нее так, точно она села в лужу.
— Если честно, мы рассматриваем вас как национальный ресурс, — заявляет женщина в военной форме, — если хотите, как национальное достояние. — Она фальшиво улыбается. — Как Декларацию Прав Независимости.
Я вздыхаю:
— Которая хранится за семью замками и вокруг которой выставлена вооруженная охрана. Нет, спасибо. Нам такого не надо. Еще какие вопросы?
Снова заговорил генерал с ледяными глазами:
— Факт остается фактом. Вы несовершеннолетние. И, как несовершеннолетние, должны оставаться под надзором и под опекой взрослых. Таков закон этого государства. Мы предлагаем вам и надзор, и опеку. И вдобавок существенные выгоды и привилегии. Существует много других возможных вариантов, и, смею вас заверить, гораздо менее привлекательных.
Он сел на место с таким довольным видом, будто только что сокрушил вражеский броненосец.
Я часто-часто заморгала и недоуменно огляделась вокруг:
— Вы шутите? Мы сбежали из сверхохраняемой тюрьмы, перенесли физические и нравственные пытки, много лет жили сами по себе, без особого труда обдурили кучу ученых и псевдоученых взрослых, питались в пустыне крысами без соуса, а вы говорите нам, что мы несовершеннолетние и что нам нужна опека?
Я покачала головой и пристально поглядела ему в глаза:
— Послушай, дедок! Я выросла в долбаной клетке; я перевидала, как сотни мутантов, полу-и недо-человеков померли мученической смертью; сколько я себя помню, люди, мутанты и роботы пытались меня убивать двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году без перерыва. A ты думаешь, я трухну от одного упоминания «закона этого государства»? Не спятил ли ты, дружище?
Мой голос гремит по всему конференц-залу. Все замерли и в шоке затихли.
Наконец, дядька, который нас здесь первым приветствовал, смущенно прочистил горло:
— Кхе-кхе… Я думаю, нам всем стоит сейчас сделать перерыв, а завтра возобновить переговоры.
Его слова звучат, словно предложение положить пластырь на разворотившую полчерепа зияющую рану. А завтра посмотреть, зажила ли она.
Как только мы снова оказались в лимузине, мама потрепала меня по руке:
— Хорошенькая у нас вышла встреча!
Я фыркнула, а все наши радостно засмеялись. Как же мне хочется, чтобы так было всегда: мы все вместе и весело смеемся.
Мечты, мечты!
10
В тот вечер, как все нормальные люди, мы решили заказать пиццу.
Мама взяла меню из местного ресторанчика, и каждый из нас шестерых выбрал себе целую здоровенную пиццу. Если еды вволю, я всегда удивляюсь. Мне, наверное, никогда не привыкнуть к изобилию и не поверить, что такое удовольствие может долго продлиться. Так что надо радоваться, пока есть возможность.