Но, как только ее имя срывается с моих губ, я вижу через верхние окна, как она уезжает.

Делайла

Я не буду плакать. Я не буду плакать. Нет. Этого не произойдет.

Веки покалывает, и из меня вырывается запоздалое проклятие. Когда я увеличиваю скорость, машина подпрыгивает на подъездной дорожке, и я сильно сжимаю руль, отчего пальцы начинают пульсировать. Слова Мейкона до сих пор звучат в ушах.

Этот засранец. Тиран, подлый… придурок.

Сэмпсон проверил свой пистолет. Я услышал знакомый щелчок и посмотрел в сторону Джона.

Мы всегда ссорились, но он никогда не кричал на меня так. Сила его ярости была ощутима. Она потрясла меня до глубины души.

Ничто не стоит такого ужасного отношения. У меня была своя жизнь. Хорошая. Я оставила ее не для того, чтобы подвергаться словесным оскорблениям.

– Они не слишком обрадуются нашему визиту, но пистолет вам не понадобится, – поспешил успокоить его Энтони. – Скорее всего, они уже знают, что мы едем к ним. Они всегда исправно наблюдают за местными дорогами. Возможно, Кристины Джонсон у них нет, и никогда не было, но я подумал, что вам обязательно захочется проверить это самому.

Перед глазами встает пелена, и я делаю вздох, пытаясь успокоиться. Еду по шоссе, направляясь подальше отсюда. Подальше от него.

Я ничего не ответил ему, я просто был не в состоянии говорить. Во рту у меня пересохло, а из головы вылетели все мысли до единой. Мы до сих пор продолжали разбираться с Всадниками. Была ли это игра, задуманная Шефером? Знал ли он о том, что рано или поздно мы все равно обнаружим это потайное место в горах? Может быть, именно там он и оставил для нас свою последнюю ловушку?

— Черт. — Я бросила все.

Мы подъехали к старому домику, окна которого были завешены дырявыми белыми тряпками, а дверью служил джутовый мешок, прибитый к горизонтальной планке. Изнутри вышли четверо мужчин, и у всех волосы были заплетены в косички.

Они двинулись нам навстречу. На их жестоких лицах недоверчиво поблескивали настороженные глаза. Мы с Сэмпсоном давно привыкли к таким взглядам на вашингтонских улицах.

И его.

У двоих в руках были зажаты тяжелые мачете, а двое других наверняка скрывали под просторными рубахами еще какое-то оружие.

— Плевать. — Я не собираюсь возвращаться. Я уволюсь сама. Черт, он может отказаться от обещания. Не важно. Так или иначе, я явно была не в себе, раз предложила себя в подобном деле. Я возьму маму, и мы отправимся с ней в чудесное, долгое путешествие. Если у нее не будет возможности узнать о Сэм, то она никогда и не узнает.

– Разворачивайтесь и уезжайте, – громко приказал один из них. – Убирайтесь, пока есть такая возможность.

Мой телефон звонит, жужжа на соседнем сиденье. Быстро смотрю на него, и внутри все переворачивается. Это он. Козел.

Глава сто двадцать вторая

– Нет!

Я игнорирую следующие три вызова. Часть меня хочет выбросить телефон в окно. Но я не трусиха. Пожалуй, мне нужно… собраться с силами. Я не боюсь Мейкона, придурка, Сэйнта.

Детектив Энтони вышел из машины, высоко подняв вверх руки. Сэмпсон, Джонс и я последовали его примеру.

Я отвечаю через встроенный динамик автомобиля.

Позади главной хижины начинался густой лес. Оттуда доносились звуки традиционных барабанов. Несколько собак, развалившихся на солнце, лениво подняли головы и пару раз тявкнули в нашу сторону. Я почувствовал, как тревожно забилось у меня сердце.

Происходящее мне не нравилось.

— Что?

– Я и еще раз я бы попросили вас уехать, – вступил в разговор другой местный житель.

Такое странное построение фразы означало, что человек имел в виду себя и Бога, который, по мнению местных дикарей, жил в каждом из нас.

Его голос доносится до меня со всех сторон, такой глубокий и нежный.

– Патрик Мосс находится в тюрьме. А я – детектив Энтони из Кингстона. Это детективы Сэмпсон и Кросс. У вас здесь содержится женщина по имени Услада.

— Прости.

Услада? Неужели это и есть Кристина? Один из мужчин с мачете в руке воинственно сверкнул глазами и заговорил с Энтони.

– Занимайтесь своими делами. Здесь нет никаких женщин.

Несколько секунд я еду полностью потрясенная, поскольку извинения без вступительной речи — это последнее, чего я ожидала.

– Это и есть мое дело, и мы просто так никуда не уедем, – вмешался я, удивив местных жителей тем, что свободно понимаю их диалект.

– Здесь нет и не было никаких женщин. А тем более, американских, – сердито повторил мужчина, глядя прямо на меня.

— Делайла?

В этот момент выступил Джонс:

Я прочищаю горло.

– Нам нужна только эта американская женщина, и потом мы сразу уедем отсюда, а ваш друг Патрик Мосс сегодня же вечером вернется домой. Тогда вы сами разберетесь с ним, как сочтете нужным.

— Что? — спрашиваю я с меньшей резкостью.

– Здесь нет американской женщины, – говоривший презрительно сплюнул на землю. – Уходите.

Его вздох разносится тихим шепотом по тесному пространству автомобиля.

– Вы знаете Джеймса Уайтхеда? Или Шефера? – не отступал Джонс.

— Прости, пожалуйста.

Никто не стал отрицать этого. Правда, я считал, что больше нам не удастся узнать у них ничего.

— Ты уже это говорил.

– Я люблю ее, – напрямик заявил я. – Поэтому я не могу уехать отсюда. Ее зовут Кристина.

— Это стоит еще повторить.

Во рту у меня все пересохло, и я с трудом дышал:

– Ее похитили примерно год назад. Нам известно, что после этого ее перевезли сюда, к вам.

— Верно, — признаю я, ведя машину. Тихий океан мерцает оранжевыми искорками, когда солнце приближается к горизонту. Только сейчас я понимаю, что он находится слева от меня, а это значит, что я направляюсь на север. Бог знает куда. Слишком рассеянная, чтобы вести машину безопасно, я въезжаю на парковку прибрежной забегаловки, где продают тако, как раз в тот момент, когда Мейкон вновь заговаривает.

Сэмпсон вынул свой «глок» и демонстративно повертел его на пальце. Он не спускал глаз с четверых мужчин, которые стояли у нас на пути. Я тоже дотронулся до своего пистолета, но не стал вынимать его из кобуры. Только перестрелки сейчас и не хватало!

– Мы можем устроить вам большие неприятности, – как бы между прочим сообщил Сэмпсон. – Вы даже не представляете себе, сколько у вас сразу появится проблем.

— Я не знаю, что на меня нашло. Я был не в себе. Я никогда… никогда не кричал на кого-то так.

Наконец, я не выдержал и зашагал вперед по поросшей травой тропинке. Минуя мужчин, я слегка задел плечом одного из них.

Никто даже не попытался остановить меня. От одежды рабочих пахло потом и дымом наркотической травы. Я чувствовал, что внутри меня все сжалось.

— И, видимо, решил начать с меня.

За мной, отстав не более чем на два шага, последовал Сэмпсон.

– Я слежу за ними, – тихо сообщил он. – Все стоят на месте.

Мейкон смеется над самим собой.

– Это уже не имеет значения, – буркнул я. – Мне надо убедиться, что ее тут нет.

— Этому нет оправдания. Я не знаю, что сказать, чтобы загладить свою вину.

Глава сто двадцать третья

На языке так и вертится сказать, что ничто не сможет искупить подобное поведение. Но потом я понимаю, что ему было больно, неловко и стыдно, что он не мог освободиться. Это было написано у него на лбу. Я видела эти эмоции в его глазах, в напряженном выражении лица и в том, как он метался по комнате, словно дикий зверь, пойманный в ловушку. И я вмешалась, игнорирую его просьбу о личном пространстве, уверенная, что смогу все исправить. Что ему тоже стоит вести себя вежливо и прислушиваться ко мне.

Когда я направлялся к некрашеным выщербленным ступеням, мне навстречу вышла пожилая женщина с длинными и невероятно спутанными седыми волосами. Вокруг ее глаз были видны бордовые круги.

– Пойдем со мной, – вздохнула она. – Пойдем. Тебе не надо брать оружие.

Я не выношу, когда мной командуют и нянчатся. Почему Мейкон должен чувствовать себя иначе?

Впервые за многие месяцы я позволил надежде осторожно войти в мое сердце. Правда, на это у меня было не слишком много причин. Я довольствовался только неясными слухами, что где-то здесь держали какую-то женщину помимо ее воли. Вот и все.

Услада. Это что-то приятное и милое. Возможно ли, что так местные жители прозвали Кристину?

Съежившись, смотрю в окно и вижу вторую закусочную с заколоченными окнами, расположенную на северо-западной части парковки. По сути, это полуразрушенная пляжная лачуга, но с огромной террасой на открытом воздухе, откуда открывается великолепный вид на океан. Было время, когда я мечтала о таком ресторанчике, как этот. О месте, куда могла бы сбежать в поисках вдохновения. Я бы охотно отложила свои мечты ради Мейкона. Ради Сэм. Ради мамы.

Женщина, прихрамывая, обошла угол дома и направилась туда, где начинались густые кусты, деревья и заросли папоротника. Так мы пробирались через них примерно ярдов шестьдесят или семьдесят и вскоре вышли к свободному пространству, где расположилось с полдюжины маленьких хибар. Здесь моя провожатая остановилась. Я обратил внимание на то, что домики были искусно выстроены из бамбука и гофрированного железа.

— Делайла? — нерешительный вопрос Мейкона возвращает меня к реальности, к нему.

Женщина снова двинулась вперед и остановилась у предпоследней хижины.

— Да? — шепчу я, прежде чем снова прокашливаюсь.

Затем она демонстративно достала ключ, который, как выяснилось, был привязан кожаной лентой к ее поясу. Она вставила ключ в грубый висячий замок и повернула его.

Он делает громкий вдох.

Затем женщина толкнула дверь, и та жалобно скрипнула ржавыми петлями.

— Это больше не повторится. Клянусь.

Я фыркаю, глядя на свои покрытые шрамами руки шеф-повара.

Я заглянул внутрь и увидел аккуратную маленькую комнатку. На стене черной краской кто-то вывел: «Господь – мой пастырь».

— Больше не выйдешь из себя? Мейкон, с таким же успехом ты мог бы сказать, что перестанешь дышать и продолжишь жить.

Но здесь не было ни души.

Ни Услады.

Он смеется, но смех звучит устало и лениво.

— Ладно, я это заслужил. Ты права, я не могу обещать, что не буду с тобой спорить.

Ни Кристины.

Я закатываю глаза, но он этого не видит. Тем не менее у меня складывается ощущение, что он прекрасно знает, что я сделала это. Может, все потому, что я представляю, как с его лица сходит улыбка, в уголках глаз появляются морщинки от иронии ситуации, а выразительные губы сжимаются в жесткую линию. Такое выражение лица было у него каждый раз, когда мы заходили в тупик — поскольку никогда не могли пойти на перемирие.

Я закрыл глаза и почувствовал, как только теперь полное отчаяние и разочарование начинают обволакивать все мое тело.

— Я больше не сорвусь так, — говорит он. — Обещаю. — Разве не все мужчины так говорят? Я вообще не должна с ним разговаривать. Но почему-то разговариваю. Наверное, потому, что знаю, что тоже накричала бы на него, если бы оказалась на его месте. Где-то внутри я чувствовала уверенность, отвечая на звонок. Барабаню пальцами по рулю. На этот раз он молчит, позволяя мне не торопиться с ответом. Терпение Мейкона не имеет границ, когда он хочет добиться желаемого.

Я бросаю взгляд на старую закусочную. Иногда мечты меняются и меняют тебя. Такова жизнь. Я могу уехать, покинуть это место, погнаться за новой мечтой и оставить его.

Прошло несколько секунд, и я открыл глаза, не понимая, зачем понадобилось приводить меня сюда, в эту старую полуразвалившуюся хижину в лесу. Сердце мое разрывалось на части. Что это? Очередная западня?

— Вернись, — произносит Мейкон, словно слышит мои внутренние желания. — Ты можешь швырнуть в меня еще один помидор.

Неужели снова Ласка? Возможно ли, что он сейчас находится здесь?

Мои губы подергиваются в улыбке.

В этот момент из-за небольшой ширмы в конце комнаты кто-то вышел мне навстречу. Я почувствовал, что очутился в состоянии невесомости. Из горла у меня вырвался слабый хрип.

— Это не так весело, если ты не пытаешься убежать.

Я даже не знаю, чего я мог ожидать в этой хижине, но только не то, что увидел. Сэмпсон поддержал меня сильной рукой, но я практически не почувствовал его прикосновения. В единственное окно попадал дневной свет, и сейчас в этой солнечной дорожке стояла Кристина. Честно говоря, я уже и не чаял встретиться с ней.

Конечно, она сильно похудела, у нее отросли волосы, которые она заплела в косички. Но глаза ее остались точно такими же, какими я их помнил – большими и карими. Поначалу никто из нас не был в силах произнести ни слова. По-моему, я переживал самый невероятный момент в своей жизни. Все вокруг почему-то начало двигаться и кружиться, а мне вдруг стало зябко. И еще казалось, что в комнате установилась какая-то невероятная тишина.

Вернись. Почему я хочу этого? Что в нем такого, что заставляет меня чувствовать себя такой живой, какой не чувствовала многие годы? Он вызывает во мне странное возбуждение. Заставляет хотеть забыть о мечтах и жить настоящим моментом. Черт побери, я хочу вернуться. Наверное, я больна. Выжила из ума. Мазохистка.

Кристина держала в руках светло-желтое одеяло, и мне была видна головка укутанного младенца. И хотя ноги у меня подкашивались, и я в любую секунду мог рухнуть на пол, все же я осмелился и сделал несколько шагов навстречу Кристине. Теперь мне даже стало слышно, как тихо посапывает дитя.

– Кристина… Кристина… – с трудом выдавил я. Следы наполнили ее глаза, а потом и мои тоже. Мы оба двинулись друг к друг другу, и я неловко обнял ее. Ребенок проснулся и теперь переводил свой взгляд от меня к Кристине.

Вздохнув, я отрываю взгляд от вида и завожу машину.

– Это наш ребенок. И он, возможно, спас мне жизнь. Он весь в тебя, – сообщила Кристина. Потом мы поцеловались, очень нежно и осторожно. Мы снова растаяли при виде друг друга, и никто из нас пока что не мог поверить, что все это происходит на самом деле.

— Сделаешь подобное еще раз, и я уйду. Наша сделка будет считаться выполненной.

– Я назвала его Алекс. Так что ты всегда был рядом со мной, – добавила Кристина. – Ты никогда не покидал меня.

Эпилог

— Хорошо.

Когда рушатся лондонские мосты

— Хорошо. — Я бросаю взгляд на телефон, будто каким-то образом найду его сидящим там. — Но сегодня я не приеду. Не хочу тебя видеть. Или слышать.

Ироничная насмешка окрашивает его голос.

— Вполне логично. — Он делает паузу. — Тогда до завтра, Картофелька.

Глава сто двадцать четвертая

Он называл себя Фредериком Ньюманом, и сам он любил величаться «гражданином европейского содружества», не отдавая предпочтения ни одной конкретной стране. Правда, если его спрашивали о родине, Фредерик утверждал, что он немец. Он брил голову наголо, что придавало ему довольно суровый внешний вид, но так он производил большее впечатление. Что было Ньюману только на руку.

Мейкон вешает трубку прежде, чем я успеваю ответить. Засранец. Всегда оставляет последнее слово за собой.

Боже, я и правда сошла с ума. Мне следует бояться возвращаться и встречаться с ним лицом к лицу.

Его обязательно запомнят таким: «высокий, худой и лысый». Кто-то мог сказать о нем так: «Интересный мужчина, похожий на художника или просто человека искусства». И действительно, кое-кто мог видеть его на той неделе в районе Челси в Лондоне. Он хотел, чтобы его запомнили. Это было очень важно.

Вместо этого я понимаю, что еду немного быстрее.

Он прогуливался по Кингз-роуд и Слоан-стрит, делая какие-то незначительные покупки. А возможно, просто внимательно изучал витрины.

Я никогда не смогу устоять перед вызовом.

Выйдя на Кенсингтон-Хай-стрит, он зашел в кинотеатр.



После этого посетил книжную лавку в Уотерстоуне.

По вечерам он заходил в «Кингз-Хед», где пропускал пару кружек доброго пива. Но даже в пабе он держался в стороне от завсегдатаев, стараясь не вступать ни в какие дискуссии.

Глава девятая

В голове Фредерика зрел грандиозный план. Начиналась новая игра.

Мейкон

Как-то днем он приметил на улице Люси с двойняшками. Он наблюдал за ними с безопасного расстояния через улицу. Никаких проблем, он никому не мешает.



Однако ему было очень трудно сдержаться и не поддаться искушению. В голове словно завертелись игральные кости. И когда они остановились, то перед мысленным взором Фредерика выпало именно такое число, которое он задумал.

Я заканчиваю разговор с Делайлой прежде, чем сделаю что-то нелепое, например попытаюсь поболтать с ней, пока она едет домой. Она ясно дала понять, что мне нужно повесить трубку и оставить ее в покое. Я охотно готов сделать это, но дело не в том, что я не хочу ее видеть. Просто я не смог бы смотреть ей в глаза сейчас.

Постепенно он приближался все ближе и ближе к своей семье, из осторожности стараясь отворачиваться. Однако в это же время краем глаза продолжал наблюдать за Люси и девочками, которые, возможно, представляли для него сейчас даже большую опасность.

Люси рассматривала шотландского лосося. И вот она увидела его самого – он был уверен в этом, – но не могла понять, кто же это такой. Девочки тоже не узнали отца. Тупые, безмозглые создания – точные копии своей мамочки.

Натужно кряхтя, я отрываю задницу от инвалидного кресла и пытаюсь присесть на пол. Все идет наперекосяк, и я жестко приземляюсь на бедро. Боль искрится и стреляет, как фейерверк. Что-то просачивается под штаны. Супер. Я упал на свой ужин.

Итак, игра начиналась снова. Как это приятно! Ведь ему столько времени приходилось воздерживаться от нее. Деньги он хранил в Швейцарии. Ему пришлось совершить трудное путешествие по Карибскому морю, после того как он еле уцелел на Ямайке. Он сразу отправился на Сан-Хуан, и там ему тоже захотелось действовать. Но потом он пришел к решению и отправился в турне по Европе. Рим, Милан, Франкфурт, Дублин и вот, наконец, родной Лондон. За все время этого долгого пути он, может быть, раза два всего-то и оступился. Сейчас его можно было по праву назвать осторожным малым.

Норт входит в тот момент, когда я протягиваю руку, чтобы подобрать осколки тарелки.

Когда он подошел поближе к Люси, ему сразу вспомнились старые времена. О Господи, даже побежали мурашки по коже. Фредерик начал нервно выстукивать ногой какой-то безумный ритм. Руки заметно тряслись.

— Вот это зрелище.

Возможно, она бы уже обратила внимание на странное поведение незнакомца, но только Люси всегда была праздной блондинистой коровой, ничтожеством. Он чувствовал всю ее никчемность даже сейчас, постепенно подходя к ней все ближе.

Я даже не утруждаюсь поднять на него взгляд.

— Тебе что-то нужно?

– О Лю-у-уси, это Рик, – протянул он и ухмыльнулся. – Это я, дорогая.

— Нет. А тебе, похоже, да. — Он приседает рядом со мной и начинает убирать часть беспорядка на покореженный поднос. Я воздержался от желания попросить его уйти. Норт практически такой же упрямый, как и Делайла, а боевой дух покинул меня.

Лезвие два раза взметнулось и снова будто испарилось, а они разминулись, как обычные незнакомцы в толпе покупателей. Казалось, что он почти не задел ее, но он-то знал, что лезвие успело прорезать ей горло на несколько дюймов.

— Что, черт возьми, произошло? — спрашивает он.

Морщась, подношу большой палец ко рту и понимаю, что осколок стекла впился в кожу.

Женщина упала на колени, обеими руками схватившись за шею, будто пытаясь задушить себя. И вот тогда она увидела, кто это сделал. Ее голубые глаза наполнились болью и еще каким-то непонятным чувством, которое могло сойти за глубокое разочарование.

— Думаю, ты слышал.

– Джеффри, – еле выдавила она, захлебываясь кровью. И это стало последним словом, которое она произнесла на земле. Его имя.

— Не удивлюсь, если это слышали все в округе Ориндж. — Норт отодвигает мое кресло и просовывает руки мне под мышки. Не спрашивая. Просто делая. И хотя мне не особо приятно получать помощь от кого бы то ни было, я больше не в том положении, чтобы возмущаться.

Он помогает мне сесть в кресло.

Шеферу, несомненно, было приятно услышать его, увериться, что он узнан. Итак, возмездие свершилось. Он резко отвернулся и быстро зашагал прочь, боясь, что не сдержится и разделается тут же и с дочерьми.

— Пора принять душ.

— Ну черт. — Да, я реагирую не как взрослый. Я до сих пор не привык к тому, что не в состоянии затащить свою задницу в душ без посторонней помощи. У меня нарушено равновесие. Учитывая сломанные ребра, запястье и ногу, сейчас я не могу принять устойчивое положение, не испытывая сильную боль.

В Челси он больше не появится никогда, но все хорошо запомнят его. Запомнят на всю жизнь.

Норт помогает в этом. Мне следует нанять опытную медсестру, но мой уровень доверия к людям близок к нулю. И как бы мне ни нравилась эта ситуация, Норт ведет себя профессионально и невозмутимо, что помогает выдержать происходящее.

И еще как!

Гордость — странная штука. Мы склонны думать, что действуем себе во благо, не желая зависеть от других. Было ли дело в гордости или в эго, которое заставило меня прогнать Делайлу, когда та пыталась помочь? Зудящий, тугой ком в животе заставляет задуматься, что, может, истинная гордость — это способность с достоинством принимать ситуацию такой, какая она есть.

Высокий лысый монстр.

Как бы то ни было, мое уважение к тем, кто был вынужден изменить свой образ жизни и принять его с честью и достоинством, увеличилось в десятки раз.

Весь одетый в черное человек-чудовище.

Я снова переодеваюсь, когда Делайла, хлопнув дверью, проходит через весь дом и закрывается в комнате до утра. Эта девушка никогда не умела появляться бесшумно. Несмотря на плохое настроение, мои губы угрожающе подергиваются в улыбке. Она пролетает мимо, подобно шторму, крушащему все вокруг и оставляющему за собой беспорядок. В этом вся Делайла.

Безжалостный убийца, совершивший столько преступлений, что уже сам не мог их сосчитать.

Когда мы были подростками, меня очаровывала та дерзость, которая исходила от нее. Внешне она была застенчивой девушкой, и ей не нравилось, когда на нее обращали внимание. Одежда и прическа, которую она выбирала, были специально подобраны для того, чтобы слиться с толпой. По логике вещей, она должна была незаметно ползти по жизни. Но нет. Может, какая-то часть ее и хотела спрятаться, но истинная сущность Делайлы желала сиять ярко.

Джеффри Шефер.

Для человека, который привлекал внимание без особых усилий, но тайно ненавидел это, я уже тогда понял, что она была моей полной противоположностью. И что мы оба были немного чудаковатые.

Всадник по имени Смерть.

Сегодня я погасил полный жизни огонь на ее прекрасном лице. Крича как тиран.

— Какой же я придурок.

Норт, который вернулся как по звонку, приподнимает бровь.

— Неужели? Серьезно, Сэйнт, что на тебя нашло? Ты практически унизил ее.

Кряхтя, устраиваюсь на диване, установленном в зоне отдыха моей спальни.

— Не знаю. В последнее время я не в себе. — Я хмурюсь. — Еще до того, как появилась Делайла.

— Ты должен рассказать ей о несчастном случае.

Несчастный случай. Наверное, так оно и было. Тошнотворное ощущение с привкусом машинного масла скользит по горлу. Я сглатываю.

— Расскажу.

Норт долго прожигает меня взглядом, прежде чем склоняет голову набок. Слышится слабый хруст, когда он потирает рукой изгиб шеи. У меня поганое настроение, а он чертовски напряжен.

— Что это с тобой?

Он перестает ерзать.