Сегодня мы предлагаем вниманию читателей знаменитую повесть одного из родоначальников жанра фэнтези. Из литературной сокровищницы Г. Лавкрафта черпали образы, темы, а порою и стилистические приемы многие писатели последующих поколений. Например, прямые переклички с его произведениями можно обнаружить в творчестве виднейшего представителя «новой волны» М. Муркока, да и один из самых ярких писателей новейшего времени С. Дональдсон не обошел вниманием его наследие. Однако, как ни странно, отец-основатель жанра практически не известен российской аудитории. Редакция журнала стремится восполнить этот пробел и приглашает читателей отправиться на поиски неведомого Кадата.
Трижды грезился Рэндолфу Картеру чудесный город, и трижды Картер пробуждался в тот самый миг, когда выходил на высокую террасу, с которой открывался великолепный вид: сверкали в лучах заката многочисленные купола, колоннады, мраморные арки мостов, облаченные в серебро фонтаны, что украшали широкие площади и тенистые сады; вдоль улиц тянулись ряды деревьев, цветочные клумбы и статуи из слоновой кости, а на севере карабкались на крутые склоны холмов островерхие красные крыши, целое море крыш, волны которого отделялись друг от друга вымощенными булыжником переулками. Переполняемый восторгом, Картер будто слышал пение небесных труб и звон цимбал. Подобно тучам вокруг легендарной горы, на вершину которой не ступала нога человека, город окутывала тайна; и когда Картер, трепетавший в предвкушении чуда, взирал с балюстрады, его терзали воспоминания о былой красоте мира и он рвался туда, где обитала некогда эта красота.
Он знал, что каким-то образом связан с тем городом, хотя и не мог сказать, в каком из воплощений, во сне или наяву он бывал там. Картер смутно припоминал далекую юность, когда каждый день обещал радость и удовольствие, а рассветы и закаты словно вторили песням и звукам лютни, отворяя огненные врата, за которыми скрывались еще более грандиозные чудеса. Ночь за ночью на высокой мраморной террасе с ее диковинными вазами и изваяниями, глядя на раскинувшийся внизу в лучах заходящего солнца прекрасный город, Картер ощущал невидимые путы, которые набросили на него деспотические божества сновидений: ибо как ни стремился он покинуть возвышение, спуститься по широким лестницам к древним мощеным улочкам, все было напрасно.
Проснувшись в третий раз, осознав, что так и не сумел достичь желаемого, он принялся молиться и долго и пылко взывал к капризным божествам, таящимся за облаками на вершине неведомого Кадата, что высился посреди холодной пустыни. Но боги не ответили ему, даже когда он воззвал к ним во сне, даже когда принес жертву, назначенную бородатыми жрецами Нашт и Кама-Таха, чей пещерный храм с огненным столбом расположен недалеко от ворот в мир яви. Впрочем, молитвам его все же вняли, однако иначе, нежели он рассчитывал: уже после первого моления чудесный город перестал являться ему во сне, будто он, Рэндолф Картер, чем-то оскорбил богов или нарушил их волю.
Наконец, истомившись от тоски по сверкающим улицам, извилистым переулкам и островерхим крышам, Картер с мужеством отчаяния вознамерился попасть туда, где не бывал до сих пор ни один человек, — преодолеть мрак ледяной пустыни и достичь неведомого Кадата, окутанного облаками и увенчанного звездами, на вершине которого стоит ониксовый замок Великих.
Погрузившись в легкую дрему, он спустился по семидесяти ступенькам в пещеру пламени и поведал о своем замысле бородатым жрецам Нашт и Кама-Таха. Те покачали головами и сказали лишь, что он погубит душу. Они утверждали, что искушать Велцких просьбами, по меньшей мере, безрассудно, и напомнили Картеру, что никому из смертных не известно, где находится Кадат — то ли в краях грез поблизости от нашего мира, та ли в непознанной дали, у Фомальгаута или Альдебарана. Лишь троим удалось пересечь темные провалы между мирами грез, и двое потеряли разум. Опасностей на пути не перечесть, а в конце путника поджидает ужас, обитающий за пределами упорядоченного космоса, последний осколок первобытного хаоса, оскверняющий пространство в самом центре бесконечности, — султан демонов Азатот, имя которого не смеют произносить ничьи уста. Он восседает в своих темных палатах вне времени, внимая оглушительному грохоту барабанов и пронзительному визгу колдовских дудок, наблюдая за неуклюжими движениями Других Богов, слепых, немых, мрачных божеств, чьим посланцем является ползучий хаос Ньярлатотеп.
Так предостерегали Картера бородатые жрецы Нашт и Кама-Таха в пещере пламени, однако Рэндолф не пожелал отказаться от своего намерения отыскать неведомый Кадат, где бы тот ни был, и вызнать у богов, которые восседают на его вершине, местонахождение чудесного города. Он знал, что путь будет долгим и трудным, что Великие воспротивятся его попыткам, но, поскольку был не новичком в стране грез, надеялся, что сумеет преодолеть все и всяческие преграды. Испросив благословения жрецов, он сошел по семистам ступеням к Вратам Глубокого Сна, миновал их и очутился в зачарованном лесу.
Там, под сенью кряжистых дубов, ветви которых переплетались между собой, а стволы поросли диковинным светящимся мхом, обитали загадочные зуги, ведавшие многие тайны мира грез и располагавшие кое-какими познаниями о мире яви, ибо их лес в двух местах соприкасался с землями людей (сказать, где именно, значило бы потрясти основы мироздания). Там, куда имели доступ зуги, среди людей возникали невообразимые слухи, происходили необъяснимые события, творились невероятные дела, и нам повезло, что они не могут существовать вдали от края сновидений. В своем же собственном мире они странствуют свободно, шныряют по нему едва различимыми бурыми тенями, жадно впитывают все, что случается вокруг, чтобы потом, вернувшись в лес, рассказать собравшимся перед очагом сородичам. Большинство зугов живут в норах, но некоторые селятся в дуплах деревьев; питаются они в основном древесными грибами, однако не брезгуют и мясом, и многие из сновидцев, забредавших в зачарованный лес, так и не выбрались оттуда. Тем не менее Картер не испытывал страха; он неоднократно бывал у зугов, научился их языку, заключил с ними союз. Они даже помогли ему отыскать блистающий Келефаис в долине Ут-Наргай за Танарианскими холмами, город, которым правил полгода король Куранес, знакомец Картера в мире яви, известный ему под другим именем. Куранес единственный преодолел звездный провал и не сошел с ума.
Шагая по тропинке, что вилась меж гигантских стволов, Картер время от времени издавал нечто вроде птичьей трели и прислушивался, не прозвучал ли ответ. Он помнил, что одно селение зугов находится прямо посреди леса, там, где выстроились в круг на поляне громадные замшелые валуны — творение древнего, всеми ныне позабытого народа, — и направился туда. Вскоре он разглядел впереди исполинский серо-зеленый монолит, возвышавшийся над макушками деревьев, и догадался, что теперь до селения зугов подать рукой. Он снова издал тот же переливистый звук, и на поляну высыпали крошечные существа. Их было не перечесть. Наиболее дикие принялись немилосердно толкать Картера, а один даже укусил его за ухо. Впрочем, старики быстро утихомирили непосед. Мудрецы совета, признав гостя, предложили ему напиток из коры призрачного дерева, что выросло из семени, которое уронил кто-то из лунных жителей. Картер пригубил вино, как того требовал обычай, и начался весьма странный разговор. К сожалению, зуги не ведали, где расположен Кадат, не могли сказать, в каком из миров грез простирается холодная пустыня — в нашем или нет. Наверняка можно было утверждать лишь одно: богов следует искать не в долинах, а на вершинах гор, ибо там они танцуют, когда с неба светит луна, а облака стелются по земле.
Однако нашелся дряхлый зуг, который припомнил то, что забыли или никогда не знали остальные. По его словам, в Ултаре, за рекой Скай, хранилась копия прославленных Пинакотических манускриптов, написанных в незапамятные времена людьми из некоего северного королевства в мире яви и попавших в страну сновидений, когда волосатые каннибалы-гнофкесы захватили многокупольный Олатоэ и перебили всех героев края Ломар. В этих манускриптах, уверял зуг, часто упоминаются боги.
Рэндолф Картер поблагодарил зугов, которые подарили ему на прощание бутыль с напитком из коры лунного дерева, и двинулся через фосфоресцирующий лес в направлении бурной реки Скай, которая свергается водопадом с круч Лериона и течет по равнине, где высятся Хатег, Нир и Ултар. Он шагал не оглядываясь, а за ним по пятам крались несколько зугов, решивших узнать, что станется с человеком, и донести весть о том до своих соплеменников. За селением лес сделался гуще; Картер пристально вглядывался во мрак, чтобы не пропустить место, где деревья вдруг расступятся и покажется лужайка. На краю лужайки следовало резко свернуть в сторону, ибо посреди нее торчал черный камень (как утверждали те, кто осмелился приблизиться, из камня выступало железное кольцо). Зуги не отличались храбростью, а потому не подходили к замшелому валуну. Вдобавок, они ежедневно видели громадные монолиты по соседству с селением и понимали, что «древний» вовсе не обязательно значит «мертвый».
Картер свернул как раз там, где было нужно, и услышал шепоток пугливых зугов. Он давно привык к их странностям и ничуть не сомневался, что они последуют за ним; пожалуй, даже удивился бы, случись наоборот. На опушку леса он вышел в рассветных сумерках. Вдалеке, на берегу Ская, виднелись соломенные крыши крестьянских домишек, из печных труб поднимался дымок, а вокруг, насколько хватало глаз, простирались разделенные изгородями поля. Картер направился к реке. Когда он остановился у деревенского колодца, чтобы попить воды, псы во всех дворах залились лаем, почуяв укрывшихся в траве зугов. Заглянув в один из домов, Картер начал было расспрашивать о богах, но крестьянин и его жена дружно заохали, сделали знак, призванный уберечь от сглаза, и смогли только объяснить путнику, как добраться до Нира и Ултара.
В полдень Картер ступил на широкие улицы Нира. Он бывал когда-то в этом городе, но дальше не заходил. Через Скай был переброшен мост, и, перейдя на противоположный берег, Картер словно очутился в кошачьем царстве, а, значит, понял он, до Ултара осталось всего ничего. Старинный ултарский закон гласит, что никто не смеет убивать кошек, потому-то их там видимо-невидимо. Странник любовался пригородами с их зелеными аккуратными домиками, а сам Ултар произвел на него еще более благоприятное впечатление: островерхие крыши, нависающие над переулками балконы, бесчисленные печные трубы, узкие улочки, заполоненные котами всех возрастов и мастей. Появление зугов заставило животных освободить дорогу, и Картер двинулся прямиком к храму Древних, где хранились, по слухам, старинные записи. Увитый плющом храм стоял на вершине самого высокого из ултарских холмов. Оказавшись в его стенах, Картер поспешил разыскать патриарха Атала, который поднимался на запретный пик Хатег-Кла и избежал кары богов.
Атал восседал на троне из слоновой кости в святилище на верху храма. Он разменял четвертую сотню, но был по-прежнему крепок рассудком и памятью. Картер узнал от него, что боги Земли не столь уж могущественны: обитатели мира грез едва ли повинуются им. Да, повинуясь собственной прихоти, они могут внять молитвам человека, но о том, чтобы достичь их ониксовой твердыни на вершине неведомого Кадата, нечего и мечтать. Хорошо, что никто из людей даже не подозревает, где высится Кадат, ибо того, кто взойдет по его склону, ожидает смерть. Атал поведал о своем товарище, Барзае Мудром, которого затянуло в небо лишь потому, что он взобрался на пик Хатег-Кла. Что же касается Кадата, смерть будет ничтожнейшим из наказаний тому, чья нога ступит на вершину горы, ибо кроме богов Земли, которых можно перехитрить, существуют Другие Боги. Пришедшие извне, они охраняют земных божеств, и о них лучше не вспоминать. Они нисходили на Землю, по крайней мере, дважды: в первый раз, как то явствует из Пинакотических манускриптов, в доисторические времена, а второй — когда Барзай Мудрый вознамерился увидеть танец земных богов на Ха-тег-Кла. И вообще, заключил Атал, безопаснее всего оставить небожителей в покое и не докучать им своими просьбами.
Разочарованный словами Атала и теми скудными сведениями, которые обнаружил в Пинакотических манускриптах и семи Тайных Книгах Хсана, Картер тем не менее не отчаялся. Он спросил у старого жреца, не известно ли тому о чудесном городе, озаренном лучами заходящего солнца. Атал отвечал отрицательно и прибавил, что, возможно, тот город принадлежит миру грез Картера, то есть являлся в сновидениях лишь ему одному и — как знать — может помещаться на другой планете. В таком случае «боги Земли будут бессильны помочь. Однако, судя по тому, что сны прекратились, Великие тут все же замешаны.
Затем Картер совершил грех: он напоил гостеприимного хозяина вином из коры лунного дерева, которым его столь щедро наделили зуги. Старик разговорился, позабыл об осторожности и выболтал многое из того, о чем должен был молчать. Он упомянул об огромном лице, вырезанном в камне горы Нгранек на острове Ориаб в Южном море, намекнул, что этот барельеф, скорее всего, дело рук земных божеств, танцевавших когда-то на той горе.
Картера словно осенило. Он знал, что молодые боги часто навещают человеческих дочерей — значит, в жилах крестьян на краю холодной пустыни, над которой возвышается Кадат, должна течь их кровь. Следовательно, чтобы отыскать пустыню, необходимо взглянуть на лицо в склоне Нгранека и запомнить черты, а затем пуститься на поиски подобных лиц среди смертных. Там, где сходство будет наиболее явным, и следует расспрашивать о богах; а каменистая пустыня, сколь бы убогой она ни выглядела, окажется именно той, что прячет неведомый Кадат.
Возможно, он сумеет побольше разузнать о Великих; ведь те, кто унаследовал их кровь, могли перенять от предков некие знания, весьма и весьма полезные для искателя истины. Возможно, они не подозревают о своем происхождении, поскольку божества всячески избегают являться людям. Однако им на роду написано выделяться, быть не такими, как все, петь о далеких краях и дивных садах, столь непохожих даже на пейзажи мира грез. Соседи наверняка перешептываются и называют их глупцами. Что ж, если ему посчастливится, подумалось Картеру, его посвятят в древние тайны Кадата или, на худой конец, поведают, где лежит чудесный город, который купается в багрянце заката.
Атал, увы, не знал, в какой стороне находятся остров Ориаб и гора Нгранек, но посоветовал Картеру следовать за течением певучего Ская до того места, где река вливается в Южное море; там не бывал никто из горожан Ултара, за исключением купцов, что ходили туда на челнах или снаряжали караваны из множества запряженных мулами двухколесных повозок. В устье Ская стоял большой город Дайлат-Лин, пользовавшийся у ултарцев дурной славой из-за того, что в его порту частенько появлялись черные галеры; они приплывали из неведомой дали с полными трюмами драгоценных каменьев. Те, кто торговал этими самоцветами, выглядели обыкновенными людьми, гребцы же вовсе не показывались на палубах, а потому в Ултаре относились к галерам настороженно, если не с подозрением.
Язык у Атала заплетался. Старик клевал носом, и Картер уложил его на украшенную резьбой кровать черного дерева, поправил седую бороду жреца, повернулся к двери — и лишь теперь заметил, что кравшиеся по пятам зуги куда-то подевались.
Солнце клонилось к закату, и потому Картер отправился на поиски ночлега. Ему приглянулся старинный трактир, окна которого выходили на нижний город. Когда Картер посмотрел вниз с балкона, он увидел красные черепичные крыши, мощеные улочки, зеленые предместья, залитые колдовским светом, вобравшим в себя все оттенки багрянца, и на миг ему почудилось, будто Ултар — предел его желаний. Однако мгновение душевной слабости миновало, и к нему возвратилась память о чудесном городе из снов. На Ултар опустились сумерки, розовые стены домов сделались загадочно-лиловыми, в крохотных окошках замерцали желтые огоньки. На колокольне храма зазвенели колокола, в небе засияла над лугами по берегам Ская первая звезда. Послышалась песня, в которой восхвалялись былые дни. Картер кивнул головой. Пожалуй, подумалось ему, в такую ночь покажутся сладкозвучными даже кошачьи голоса. Впрочем, ултарские коты, похоже, отдыхали после сытной трапезы, а потому хранили молчание. Некоторые из них ускользнули в таинственные закутки, доступные только кошкам; если верить молве, они каждый вечер отправлялись на обратную сторону луны, прыгали туда с коньков крыш. Но один черный котенок почему-то привязался к Картеру, долго мурлыкал, играл с человеком, а когда тот улегся спать, пристроился у него в ногах, на кровати, застланной свежим бельем. Картер с наслаждением откинулся на подушки, от которых исходил дурманящий аромат свежескошенных трав.
Утром он присоединился к купеческому каравану, что направлялся в Дайлат-Лин. Купцы везли на продажу капусту и ултарскую пряжу. Шесть дней кряду они ехали под звяканье колокольцев на шеях животных по ровной дороге вдоль берега реки, ночуя то в постоялых дворах рыбацких селений, то под открытым звездным небом. Местность была весьма живописной: зеленые изгороди и рощицы, островерхие крыши деревенских домиков, ветряные мельницы на холмах.
На седьмой день пути впереди заклубилось облако дыма, а затем на горизонте возникли черные базальтовые башни Дайлат-Лина. В многочисленных тавернах города и на мрачных городских улицах толкались моряки, прибывшие сюда со всех концов света и даже, по слухам, из-за его пределов. Картер пустился расспрашивать горожан, облаченных в диковинные наряды, о пике Нгранек на острове Ориаб и вскоре выяснил все, что требовалось. В Дайлат-Лин время от времени заходили корабли, приписанные к порту Бахарна, от которого до Нгранека было два дня езды на зебре. Что касается лика на скале, его видели немногие, ибо склон, в котором он был вырезан, смотрел на отвесные утесы да на залитое лавой ущелье: там когда-то жили люди, прогневавшие земных божеств и познавшие на себе мщение Других Богов.
Да, Картер добыл нужные сведения довольно скоро, но не без труда, ибо моряки и купцы предпочитали шептаться о черных галерах, одна из которых ожидалась в Дайлат-Лине через неделю, тогда как бахарнской ладье предстояло отправиться в обратный путь не ранее, чем через месяц. Когда эти черные галеры с грузом самоцветов пришвартовывались к причалам дайлатлинского порта, с них сходили большеротые люди с тюрбанами на головах, и у каждого ткань тюрбана в двух местах вспучивалась, словно под нею скрывались рога; башмаков же, подобных тем, в какие были обуты торговцы, не видывали ни в одном из шести Королевств. Однако хуже всего обстояло дело с незримыми гребцами. Три ряда весел двигались слишком ровно, слишком ритмично, чтобы не возбуждать нездорового любопытства; и потом, что это за корабли, гребцов с которых не пускают на берег, сколь бы долгой ни была стоянка в порту? Кабатчики, бакалейщики, мясники и рады были бы услужить, но в их услугах, по-видимому, не нуждались. Купцы с галер приобретали лишь золото да крепких чернокожих рабов из Парга, края за рекой. Если задувал южный ветер, город окутывала, будто пелена тумана, нестерпимая вонь, исходившая от тех самых галер, одолеть которую можно было, разве что раскурив трубку, набитую крепчайшим табаком. Когда бы не драгоценные каменья, равных которым по красоте было не сыскать на всем белом свете, дайлатлинцы ни за что не стали бы торговать с купцами в причудливых тюрбанах.
Вот о чем перешептывались моряки в старинных тавернах Дайлат-Лина, вот что довелось узнать Картеру за то время, какое он провел в городе, считая дни, остававшиеся до прибытия бахарнской ладьи, которая доставит его на остров, где высится величественный Нгранек. Картер внимательно прислушивался к историям, которые рассказывали при нем, надеясь уловить хотя бы намек на Кадат или на чудесный город с мраморными стенами и серебряными фонтанами, обагренный лучами закатного солнца. Однако его надежды не оправдались, даже когда он завел разговор с узкоглазым стариком. Тот, как утверждала молва, торговал с жителями деревень, расположенных на каменистом плато Ленг, куда не отваживался заглядывать ни один здравомыслящий человек. По слухам, старый купец имел когда-то дело с верховным жрецом Тем-Кого-Нельзя-Описать, существом, лицо которого скрыто желтой вуалью, обитающем в древнем скальном монастыре. Вполне возможно, купец лишь притворялся несведущим, однако Картер довольно быстро понял, что продолжать расспросы нет никакого смысла.
Между тем в порт, проскользнув мимо базальтового утеса с маяком на вершине, вошла черная галера, и южный ветер погнал на Дайлат-Лин невыносимую вонь. Хозяева и посетители приморских таверн сразу же повели себя так, будто сильно чего-то испугались, а вскоре на городских базарах появились большеротые торговцы с рогатыми тюрбанами на головах. Приглядевшись к ним, Картер решил, что они ему не нравятся. Как-то раз он увидел, как они загоняют на борт галеры чернокожих невольников-паргиан, и спросил себя: в каких неведомых краях — и вообще, на Земле ли? — суждено влачить свои цепи этим бедолагам?
На третий день стоянки галеры смуглый купец в тюрбане заговорил с Картером, когда тот зашел в таверну, намереваясь скоротать вечерок. Криво улыбаясь, купец признался, что слышал о поисках Картера, и намекнул, что обладает кое-какими сведениями, которые могут пригодиться, но которыми ни за что не поделится на людях. Его слащавый голос вызывал у Картера отвращение, однако возможностью вызнать хоть что-нибудь о Кадате пренебрегать не следовало, а потому он пригласил купца подняться наверх и угостил остатками лунного вина зугов, рассчитывая, что от спиртного у собеседника развяжется язык. Тот и не подумал отказаться, единым глотком осушил свой стакан, но вино, похоже, ничуть на него не подействовало. Затем купец поставил на стол диковинную бутыль, представлявшую собой полый рубин, украшенный снаружи затейливой резьбой. Он наполнил стакан Картера. Рэндолф Картер едва пригубил вино, однако у него тут же закружилась голова и все поплыло перед глазами, а купец по-прежнему улыбался. Последним, что увидел Картер, было смуглое, искаженное злорадной ухмылкой лицо и нечто совершенно неописуемое, выглянувшее вдруг из-под сбившегося тюрбана.
Картер болел три дня, но крепкий организм справился с ядом. Купец же исчез, и никто не мог припомнить ни имени его, ни внешности.
Через две недели прибыл долгожданный корабль до Бахарны. Картер обрадовался тому, что он выглядит ничуть не зловеще — ярко раскрашенные борта, желтые треугольные паруса. Барк доставил в Дайлат-Лин ароматные смолы Ориаба, изящные кувшины и горшки работы бахарнских мастеров и резные фигурки из запекшейся на склонах Нгранека лавы, а взамен его нагрузили ултарской шерстью, переливчатыми тканями Хатега и слоновой костью, которую добыли у себя за рекой чернокожие паргиане. Картер разыскал капитана, седобородого старика в шелковых одеждах, и попросился пассажиром; ему сообщили, что путь до Бахарны займет десять дней. Всю ту неделю, которую корабль простоял в порту, Картер расспрашивал капитана о Нгранеке. Старик сказал, что лишь немногие воочию видели тот лик на скалистом склоне, как правило, путешественники удовлетворялись легендами и преданиями, а дома потом хвастали, будто и впрямь лицезрели выбитое в камне изображение. Капитан утверждал даже, что вряд ли кто из ныне живущих созерцал божественный лик, поскольку склон, в котором тот высечен, крут и обрывист, вдобавок, его, по слухам, стерегут обитающие в пещерах у вершины горы призраки. Что именно за призраки, он не пожелал уточнить, заявив, что они, мол, со временем начинают неотвязно преследовать в сновидениях того, кто слишком много о них размышлял. Картер спросил у старика о неведомом Кадате в холодной пустыне и о чудесном городе в багрянце заката, но не узнал ничего нового.
Приняв на борт весь положенный груз, барк однажды утром вышел из дайлатлинской гавани. Стоя на палубе, Картер наблюдал за тем, как первые лучи солнца выхватывают из мрака стройные башни базальтового города. Два дня напролет они плыли вдоль зеленого побережья, часто видели рыбацкие деревушки — красные крыши домов, печные трубы, ветхие пристани, раскинутые для просушки сети. На третий же день корабль повернул к югу, и земля вскоре исчезла из виду. К пятому дню пути матросы забеспокоились; капитан извинился за их страхи и объяснил, что барк вот-вот достигнет затонувшего города, развалины которого сплошь увиты водорослями, так что, когда вода прозрачна, кажется, будто среди них снуют некие существа.
Ночь выдалась светлая, луна сияла необыкновенно ярко, и морское дно можно было различить невооруженным глазом. Ветер стих, и барк еле двигался. Перегнувшись через борт, Картер разглядел глубоко внизу, под толщей воды, купол грандиозного храма, а чуть дальше — площадь, к которой вела аллея, украшенная изваяниями сфинксов. В развалинах резвились дельфины, иногда они поднимались к поверхности и выпрыгивали из воды. Впереди подводная равнина переходила в гряду холмов, усыпанных обломками древних строений. Когда корабль приблизился к городу, стали видны предместья, извилистые улочки и странное здание, располагавшееся отдельно от остальных, менее вычурное по архитектуре и гораздо лучше сохранившееся. Здание было приземистым и квадратным, с башенкой на каждом углу и мощеным внутренним двориком; возможно, его воздвигли из базальта, хотя определить наверняка было трудно, ибо кладка лишь кое-где выступала из-под густых водорослей. В стенах виднелись круглые окошки. Строение производило весьма внушительное впечатление и, судя по всему, являлось в незапамятные времена храмом или монастырем. Окошки тускло светились, должно быть, благодаря тому, что внутри прятались фосфоресцирующие рыбы, и страх матросов перед затонувшим городом показался Картеру вполне простительным. Посреди мощеного дворика высился монолит, к которому был привязан веревкой какой-то предмет. Картер попросил у капитана разрешения воспользоваться подзорной трубой, навел резкость и рассмотрел, что к камню привязан человек в платье ориабского матроса. Зрелище было не из приятных, и Картер откровенно обрадовался, когда задул ветер и корабль устремился прочь от нечестивого жертвенника.
На следующий день им повстречалось судно с лиловыми парусами, шедшее в Зар, страну забытых сновидений, груженое луковицами лилий. А на одиннадцатые сутки пути, под вечер, на горизонте замаячил остров Ориаб и взметнулась к небесам снежная вершина Нгранека. Островов крупнее Ориаба не найти, а порт Бахарна ничем не уступал крупным городам материка. Причалы из порфира, каменные террасы, широкие лестницы, арки и мосты между домами — такова была Бахарна. Через весь город тянулся подземный туннель, который запирался гранитными воротами и вел к озеру Йат. На дальнем берегу острова громоздились руины доисторического поселения с позабытым именем. Когда барк вошел в гавань, маяки Тон и Тал приветствовали его мерцанием своих огней. Вечер незаметно перетек в ночь, на небе высыпали звезды, в домах горожан зажглись лампы, а на улицах — фонари, и Бахарна внезапно словно превратилась в искрящееся созвездие между ночными светилами в небесах и их отражениями на зеркальной глади бухты.
Капитан пригласил Картера поселиться в его домике на берегу Йата, у подножия холмов. Путника вкусно и сытно накормили и уложили спать. Поутру Картер приступил к поискам: он бродил по городу, не пропуская ни единой таверны, куда заглядывали сборщики лавы и резчики по камню, и расспрашивал о Нгранеке, но не сумел найти никого, кто забирался бы на вершину или зрел божественный лик. Крутизна склона, проклятая долина за горой, слухи о призраках — все это, вместе взятое, остужало пыл смельчаков, которым порой взбредало вдруг в голову взойти на Нгранек.
Когда старый капитан отправился обратно в Дайлат-Лин, Картер переселился в таверну, окна которой выходили на одну из городских лестниц. Картер принялся обдумывать, как ему осуществить свой замысел и подняться на вершину Нгранека. Хозяин таверны, человек весьма преклонных лет, оказался сущим кладезем полезных сведений, ибо помнил множество преданий. Он даже показал Картеру грубый рисунок, нацарапанный на глиняной стене комнаты еще в те времена, когда люди были смелее и не так страшились всяких призраков. Прадед хозяина слышал от своего деда, что храбрец, побывавший на Нгранеке, пытался изобразить на стене божественный лик, каким он его запомнил, однако в достоверности этого предания Картер сомневался: слишком уж торопливыми, небрежными были линии рисунка, к тому же лицо с крупными, резкими чертами окружали гурьбой крохотные фигурки, наружность которых свидетельствовала разве что о дурном вкусе художника — рожки, крылышки, когти, лихо закрученные хвосты.
Наконец, разузнав, очевидно, все, что можно, в тавернах и на улицах Бахарны, Картер купил зебру и как-то утром поскакал вдоль берега озера туда, где возвышается Нгранек. По правую руку от себя он видел холмы, цветущие сады и обнесенные каменными изгородями поля, что напомнили ему о плодородных землях в долине Ская. К вечеру он достиг безымянных руин на дальнем берегу Йата и, хотя сборщики лавы не советовали ему ночевать там, привязал зебру к какому-то столбу у осыпавшейся стены, а затем расстелил одеяло в укромном уголке, под затейливой и загадочной резьбой. Завернувшись в другое одеяло, ибо ночами на Ориабе отнюдь не жарко, он почти сразу заснул. Во сне ему почудилось, будто над ним кружит некое насекомое, и он укрылся с головой и проспал до самого рассвета.
Его разбудило пение птиц. Солнце только-только выглянуло из-за гор и осветило древние развалины — полуразрушенные стены, покосившиеся колонны, треснувшие постаменты. Картер поискал глазами зебру. Изумлению его не было предела: животное лежало у того самого столба, к которому его привязали накануне вечером, и не подавало признаков жизни. В горле зебры зияла страшная рана. Лишь теперь Картер заметил, что кто-то рылся в его пожитках и похитил некоторые из них. В пыли пропечатались следы огромных клиновидных лап. Картеру вспомнились рассказы и предостережения сборщиков лавы; он подумал о том, какие твари могли кружить поблизости, пока его посещали сны, а потом закинул за спину мешок и зашагал в направлении Нгранека.
Местность, по которой пролегал его путь, была лесистой и безлюдной — ни деревень, ни хуторов, лишь изредка попадались хижины углежогов да станы сборщиков знаменитой ароматной смолы. В воздухе разливался пряный аромат, птицы маги звонко рассыпали трели на ветвях деревьев, сверкая на солнце своим семицветным оперением. На закате Картер набрел на лагерь сборщиков лавы, возвращавшихся с добычей с нижних склонов Нгранека. Он подсел к костру, слушал песни и сказания, жадно ловил шепотки: сборщики перешептывались друг с другом о товарище, которого потеряли. Тот поднялся выше остальных, потому что углядел наверху отличный кусок лавы, и так и не спустился с горы, а на следующий день нашли только его тюрбан, поиски прекратились, ибо самые старые и опытные из сборщиков заявили, что толку все равно не будет. Если кто угодил к призракам, то ему не помочь.
Утром Картер простился со сборщиками лавы, которые поскакали на запад, а он — на зебре к востоку. Старики благословили его и посоветовали не забираться чересчур высоко; он сердечно поблагодарил их, однако пропустил совет мимо ушей. Он чувствовал, что должен отыскать богов на неведомом Кадате и добиться, чтобы те объяснили ему дорогу к чудесному городу в багрянце заката.
К полудню, после долгого и утомительного подъема, Картер достиг заброшенной деревни, в которой когда-то проживали горцы, искусно вырезавшие из лавы затейливые фигурки. Они обитали здесь во времена прадедушки хозяина таверны в Бахарне, но уже тогда ощущали, что их присутствие кому-то мешает. Селение разрасталось, дома карабкались все выше по склону горы и все чаще оказывались на восходе солнца пустыми. В конце концов горцы решили уйти отсюда насовсем, ибо по ночам вокруг деревни начали шнырять существа, облик которых никак не внушал доверия. Они переселились к морю, в Бахарну, заняли целиком старинный городской квартал и стали учить детей искусству резьбы по камню, тому самому, что сохранилось до наших дней и вызывает такое восхищение знатоков. Рыская по тавернам Бахарны, Картер подружился кое с кем из детей переселенцев; их рассказы о Нгранеке были лучшими из всех, какие ему довелось слышать.
Чем ближе подъезжал Картер к пику, тем выше тот становился. Если на нижних склонах еще виднелась чахлая растительность — робкие деревца, хилый кустарник, — то наверху не было ничего, кроме камня, льда, вечных снегов и застывших языков лавы. Множество эпох назад, задолго до того, как танцевали на его вершине боги, Нгранек извергал огонь и сотрясался от раскатов подземного грома. Ныне же он хранил зловещее молчание и всячески скрывал от любопытствующих взоров высеченный в скалистом склоне божественный лик, о котором ходило столько слухов. Вдобавок ко всему прочему, если молва не обманывала, он приютил в своих мрачных пещерах таинственные создания, о которых лучше даже не вспоминать.
У подножия Нгранека росли редкие дубы и ясени, из-под толстого слоя пепла выглядывали камни, тут и там чернели кострища, следы ночевок сборщиков лавы, бросались в глаза грубые алтари, возведенные то ли для того, чтобы умилостивить Великих, то ли во славу тех божков, которые таились в горных проходах и гротах. Картер заночевал у последнего из кострищ. Он привязал зебру к стволу дерева, а сам поплотнее закутался в одеяла. Ночь напролет откуда-то издалека доносились крики вунита, но Картер не обращал на них внимания, поскольку его заверили, что эти мерзкие твари не смеют приближаться к Нгранеку.
Ясным солнечным утром он ступил на склон горы. Вскоре ему пришлось расстаться с зеброй, ибо животное не могло, подобно человеку, карабкаться по крутизне. Картер миновал лесок с каменными развалинами на полянах, продрался сквозь кустарник и очутился в густой траве. Мало-помалу перед ним открывался вид на равнину: он различал покинутые хижины горцев, рощи и становища тех, кто собирал в них ароматную смолу, леса, где гнездились и пели переливчатые маги, и далеко-далеко расплывчатые очертания берегов озера Йат и древних безымянных руин. Впрочем, вскоре ему стало ясно, что по сторонам лучше не глядеть, и он угрюмо уставился себе под ноги.
Постепенно трава сошла на нет, ее сменили громадные валуны, лезть по которым, не будь они выщербленными ветрами и дождями, было бы поистине невозможно. Порой в вертикальных трещинах или на уступах виднелись гнезда кондоров. Перебираясь с камня на камень, Картер радовался всякий раз, когда замечал на скале знак сборщиков лавы. Сознание того, что здесь бывали и другие люди, согревало душу. Потом знаки исчезли; теперь следовало искать зарубки для рук и ног. В одном месте вправо от тропы уводил вырубленный в склоне желоб: должно быть, кто-то торил дорогу к облюбованному куску лавы. Оглядевшись, Картер изумился явленному зрелищу. Его взгляду открылся весь остров до самого побережья: террасы Бахарны, струйки дымка из печных труб, бескрайняя ширь Южного моря, хранилища бесчисленных тайн.
До сих пор подъем был утомительным, поскольку Картер то и дело огибал различные препятствия. Но вот он рассмотрел впереди карниз и продолжил путь по нему, надеясь, что возвращаться не придется. Картер не обманулся в своих ожиданиях и десять минут спустя установил, что, если не случится ничего непредвиденного, он через несколько часов достигнет загадочного южного склона, выходящего на проклятую долину. Местность внизу становилась все более унылой, да и склон тоже менялся, в нем все чаще появлялись трещины, кое-где чернели зевы пещер, причем ни к одной нельзя было добраться иначе как по воздуху.
Наконец преодолев последние метры карниза, Картер вышел на загадочный склон Нгранека. Внизу, в немыслимой дали, проступали очертания залитой лавой долины, за которой простиралась пустыня. Пещеры и трещины в склоне по-прежнему оставались недоступными для скалолаза. Дорогу Картеру преградил громадный камень, и странник на мгновение испугался, что его не обойти. Солнце между тем клонилось к закату; если ночь застанет его здесь, рассвета он уже не встретит.
Но страх накатил — и отступил, и тогда Картер понял, как следует поступить. Пройти там, где прошел он, сумел бы только опытный сновидец. Обогнув камень, он обнаружил, что дальше двигаться гораздо легче, поскольку по склону, очевидно, прополз когда-то ледник, оставивший после себя широкую колею. Слева высилась отвесная стена, в которой зияло чернотой отверстие очередной пещеры. Справа же и сзади было достаточно места для того, чтобы выпрямиться и передохнуть.
Картер начал замерзать и заключил, что приближается к границе снежного покрова. Он поднял голову, чтобы осмотреться. И впрямь, высоко-высоко вверху серебрился снег, а чуть ниже виднелся величественный утес. Разглядев его, Картер задохнулся от радости, издал громкий крик и едва устоял на ногах. С утеса взирал на мир осиянный лучами заката лик божества.
Молва уверяла, что черты божества необычны и западают в память; Картер убедился, что так оно и есть. Он с первого взгляда запомнил узкие раскосые глаза, длинные мочки ушей, тонкий нос и заостренный книзу подбородок. Он преисполнился благоговения и трепетал под взором каменных глазниц, ибо хоть и разыскал то, к чему стремился, все же не был готов к великолепию открывшегося ему зрелища, несмотря на множество сказаний и легенд, услышанных в разных краях, — ни в одной из них не упоминалось о багреце заката.
Картер совершил открытие, полностью переменившее его планы. Он намеревался обойти, если понадобится, всю страну сновидений, чтобы найти отпрысков небожителей, но теперь осознал, что в том нет ни малейшей необходимости. Ему частенько доводилось видеть похожие черты в тавернах Келефаиса, приморского города в долине Ут-Наргай за Танарианскими холмами, города, которым правил король Куранес, знакомец Картера по миру яви. Каждый год в Келефаис приплывали смуглокожие моряки, чьи лица угадывались в высеченных на склоне чертах; они привозили оникс и меняли его на поделки из яшмы, золотую нить и певчих птичек Келефаиса. Значит, они — те самые полубоги, встречи с которыми он ищет! А раз так, то поблизости от их поселений должна простираться холодная пустыня, посреди которой возвышается неведомый Кадат с ониксовым замком Великих на вершине. Значит, нужно двигаться в Келефаис, покинуть остров Ориаб, возвратиться в Дайлат-Лин, пересечь по нирскому мосту Скай, вернуться в зачарованный лес зугов, а оттуда направиться на север, мимо садов Украноса, к золоченым шпилям Трана и там сесть на какой-нибудь из галеонов, бороздящих ширь Керенарийского моря.
Над Нгранеком сгущались сумерки. Божественный лик, укрывшись в тень, приобрел еще более грозное выражение. Ночь застала Картера на склоне. Беспомощный как ребенок, не в силах ни подняться выше, ни спуститься, он отчаянно прижимался к скале, молясь о том, чтобы не заснуть, так как страшился, что потеряет во сне равновесие и рухнет вниз, прямиком в залитую застывшей лавой долину. На небе высыпали звезды, тусклые искорки в кромешной тьме, той, что была заодно со смертью, притягивала к себе, манила сделать шаг в пропасть. Последним, что видел Картер перед тем, как мир окутал непроглядный мрак, был кондор, паривший над расселиной; птица спокойно кружила в воздухе — и вдруг шарахнулась прочь от пещеры в отвесной стене.
Внезапно Картер почувствовал, как кто-то ловко вытащил у него из-за пояса ятаган. Мгновение спустя тот ударился о камни внизу. Млечный Путь заслонила некая фигура — рогатая, хвостатая, с крыльями, как у летучей мыши. К первой твари прибавилась вторая, третья… Судя по всему, они появлялись из той пещеры, до которой было не добраться иначе как по воздуху. Холодная лапа сдавила Картеру горло; человека схватили за ноги, перевернули и куда-то поволокли. Звезды пропали из виду, и Картер догадался, что угодил к призракам.
Они влетели в пещеру и устремились дальше, в чудовищный лабиринт темных коридоров. Картер попытался вырваться, но похитители быстро вразумили его, дали понять, что шутить не намерены. Они хранили молчание, даже крылья их не производили ни шелеста, ни шороха — словом, призраки внушали жуткий страх. Вскоре лабиринт закончился, вернее, вывел в казавшийся бездонным колодец со спертым воздухом, и Картеру почудилось, будто его засасывает, пронзительно завывая и визжа, водоворот демонического безумия. Он закричал, а призраки в ответ принялись щекотать его, что вовсе не было приятно. Неожиданно мрак слегка рассеялся, вокруг разлился серый свет, и Картер сообразил, что они достигли подземелья ужасов, о котором говорилось в древних сказаниях; это подземелье освещали бледные огоньки, вроде тех, что вьются над могилами на кладбищах.
Наконец он разглядел под собой, сквозь белесую пелену, смутные очертания горных вершин. То были легендарные и зловещие Кряжи Трока, превосходившие размерами самое смелое человеческое воображение, стерегущие лишенные солнечного света долины, в которых ползают из норы в нору отвратительные, мерзкие дхолы. Горы повергали в панику, однако Картер предпочитал все же смотреть на них, нежели на своих похитителей, чей облик потряс его до глубины души: гнусные черные твари с гладкой, лоснящейся кожей, повернутыми друг к дружке рогами, нетопыриными крыльями, когтистыми лапами и хвостами, которыми они непрестанно вертели. Призраки не переговаривались между собой, не смеялись и даже не улыбались, ибо улыбаться им было нечем — лица у них начисто отсутствовали. Таковы были призраки пика Нгранек, умевшие всего лишь хватать, тащить и щекотать.
Чем ниже они спускались, тем внушительнее становились серые Кряжи Трока, и уже можно было различить, что на их склонах нет и намека хотя бы на единый признак жизни. Бледные огоньки мало-помалу пропали, и стаю призраков вновь поглотила первобытная тьма. Вскоре горные вершины остались далеко вверху, задул порывистый ветер, пронизанный сыростью земных недр, и полет завершился. Картера бросили в одиночестве, распростертого на толстом слое костей. Призраки Нгранека, исполнив то, что вменялось им в обязанность, немедленно удалились. Картер всмотрелся в темноту, надеясь увидеть, как они поднимаются по колодцу, однако тщетно напрягал зрение: во мраке, который его окружал, было не различить даже Кряжей Трока.
Нечто, может статься, наитие, подсказало Картеру, что он очутился в долине Пнот, той самой, которую населяли дхолы. Впрочем, осознание этого мало чем могло ему помочь, ибо он — да и никто другой — никогда не встречался с дхолом и понятия не имел о том, как тот выглядит и чего от него ждать. Про дхолов упоминалось разве что в преданиях: мол, их можно узнать по шороху, какой они производят, снуя среди костей, и по липкому прикосновению к коже. Видеть же их нельзя, ибо они живут в сплошной темноте. Картер отнюдь не стремил-;я свести знакомство с дхолами, а потому настороженно прислушивался, жадно ловя любые звуки, откуда бы те ни доносились. Тем временем мысли его обратились к тому, как извлечь из случившегося хоть какую-то пользу. Давным-давно Рэндолфу Картеру довелось беседовать с человеком, сведущим в географии ужасного подземелья, и тот поведал, что долина Пнот — скорее всего, помойная яма, куда скидывают остатки своих пиров упыри, терзающие обитателей мира яви. Вполне возможно, подумалось Картеру, ему посчастливится набрести на гору, что выше Кряжей Трока и отмечает границу долины; надо только заметить, откуда сыплются кости, а уж там воззвать к упырям, чтобы те спустили лестницу. Он вправе был рассчитывать, что вампиры внемлют его призыву, ибо, как ни дико это звучит, его с ними кое-что связывало.
Он знавал бостонского художника, писавшего жуткие картины в своей тайной студии, в подвале дома на окраинной улочке, неподалеку от кладбища; тот художник на деле подружился с упырями и научил Картера разбирать их бормотание, вернее, малую его часть. Потом художник бесследно исчез. Картер полагал, что найдет его здесь, и намеревался впервые за все свои странствия по миру грез воспользоваться английским языком, дабы привлечь внимание приятеля. Он не особенно уповал на то, что его затея осуществится, однако решил все же попытаться. По совести говоря, лучше уж повстречаться с вампиром, которого видно, нежели с дхолом, которого не разглядеть.
И вот Картер двинулся сквозь мрак сначала шагом и на ощупь, а затем бегом, после того как решил, что кости под ногами начинают шевелиться. Вскоре над его головой раздался чудовищный грохот, и он догадался, что приближается к нужному месту. Он засомневался было, ус-дышат ли упыри крик, но тут же сообразил, что в подземном мире свои законы. В этот миг его слегка оглушило упавшей сверху костью, судя по размерам, не иначе как черепом; он заключил, что находится совсем рядом с пиком, и закричал по-вампирьи.
Звук путешествует медленно, а потому прошло некоторое время, прежде чем прозвучал ответный клич. Картеру сообщили, что лестницу сейчас спустят. Ожидание было непереносимым, он весь извелся, ибо не мог даже предположить, кто еще, кроме упырей, услышал его зов. Страхи оказались обоснованными: издалека донеслось какое-то шуршание, которое с каждым мгновением становилось все громче. Картер изнывал от беспокойства, паника нарастала, и он едва сдерживался. Внезапно что-то глухо стукнулось о кости. Лестница! В следующий миг он крепко вцепился в нее и полез вверх. Однако шуршание, казалось, преследовало его по пятам. На высоте около пяти футов он услышал внизу омерзительные звуки, а когда поднялся футов на десять, лестница заходила ходуном. Пятнадцать футов, двадцать — мимо Картера промелькнуло огромное склизкое щупальце; он содрогнулся и принялся лихорадочно карабкаться по перекладинам, моля небеса, чтобы ему удалось оторваться от преследователя — гнусного дхола, облик которого скрыт от человеческого взора.
Подъем продолжался не один час. У Картера болела каждая косточка, руки покрылись волдырями. Он миновал пояс бледных огоньков, взобрался выше Кряжей Трока, разглядел уступ на вершине упыриного пика, а несколько часов спустя увидел на краю уступа чье-то лицо, похожее на рыло горгульи. От подобного зрелища он едва не потерял сознание и оступился, однако совладал со своими чувствами, хоть и с немалым трудом. Впрочем, благодаря любезности того самого бостонского художника, Картеру доводилось уже общаться с упырями, и он хорошо запомнил их собачьи физиономии, уродливые тела и взбалмошный нрав. Так что он сохранил самообладание, когда гнусная тварь вытянула его на вершину пика, и не закричал в ужасе, заметив чуть поодаль целую толпу вампиров, что с любопытством таращились на него, не переставая одновременно ублажать свои чрева.
Картер осмотрелся по сторонам. Он оказался на тускло освещенной равнине, испещренной норами и громадными валунами. Упыри отнеслись к нему довольно уважительно, хотя один попробовал было ущипнуть Картера, а несколько других не сводили с него алчных взглядов. Тщательно выговаривая слова, Картер справился о своем пропавшем приятеле и выяснил, что тот сделался упырем и пользуется к тому же известным влиянием в сферах поблизости от мира яви. Пожилой упырь с зеленоватой кожей вызвался проводить человека туда, где находился сейчас бывший художник. Преодолев естественное отвращение, Картер заполз следом за вожатым в нору и погрузился на долгие часы в пропитанный сыростью мрак узких ходов. Утомительный путь завершился на бескрайней равнине, усеянной реликвиями человеческого бытия — старинными надгробиями, треснувшими урнами, обломками памятников, — и Картер догадался, что с тех пор, как сошел по семистам ступеням из пещеры пламени к Вратам Глубокого Сна, он не был еще столь близок к миру яви.
На могильном камне 1768 года, украденном с кладбища Гранари в Бостоне, восседал упырь, ранее известный как художник Ричард Антон Пикмен, совершенно голый и изменившийся настолько, что почти полностью утратил прежний облик. Однако английский он забыл не до конца и сумел худо-бедно объясниться с Картером, несмотря на то, что речь его состояла в основном из маловразумительных звуков и то и дело перемежалась бормотанием на языке вампиров. Узнав, что Картер хочет попасть в зачарованный лес, а оттуда — в город Келефаис в долине Ут-Наргай за Танарианскими холмами, он как будто смешался, поскольку упыри, терзавшие мир яви, не заглядывали на могильники верхнего мира грез, оставляя те во владении краснолапых вурдалаков, что кишмя кишели в мертвых городах; вдобавок, их отделяли от зачарованного леса многие мили пути, в том числе — по землям королевства ужасных кагов.
Именно каги, косматые исполины, возвели в зачарованном лесу те диковинные каменные сооружения, где поклонялись Другим Богам и ползучему хаосу Ньярлатотепу. Однажды ночью божества Земли прослышали об их бесчинствах и в наказание загнали кагов в пещеры. Из обители упырей в зачарованный лес вела одна-единственная дорога, что заканчивалась огромным камнем с железным кольцом. То была дверь, которую каги никогда не открывали, опасаясь гнева богов. Сновидец-смертный не мог и мечтать о том, чтобы добраться до нее, ибо в седой древности каги питались людьми и у них сохранились предания
о лакомой человеческой плоти. Стоит им увидеть Картера, они тут же сожрут его, тем более что теперь их пищу составляют одни только гасгы, отвратительные существа, которые не выносят света, населяют подземелья Зина и прыгают на длинных задних ногах, точно кенгуру.
Поэтому упырь, который был Пикменом, посоветовал Картеру либо покинуть бездну у Саркоманда, заброшенного города в долине недалеко от Ленга, где крылатые диоритовые львы стерегут черные лестницы, ведущие в верхний мир грез, либо возвратиться через кладбище в мир яви и вновь сойти оттуда по семидесяти ступеням в пещеру пламени, а затем спуститься к Вратам Глубокого Сна и ступить сквозь них в зачарованный лес. Но Картер не внял его совету, ибо не ведал, в какой стороне от Ленга лежит Ут-Наргай, и не желал просыпаться из опасения потерять все то, что обрел в сновидении. Он сознавал, что ни в коем случае не должен забыть удивительные лица тех моряков с севера, что привозили в Келефаис оникс и, будучи отпрысками богов, могли указать путь к холодной пустыне и неведомому Кадату с замком Великих на вершине.
После долгих уговоров упырь согласился отвести Картера к стене, что окружала королевство кагов. Сновидец твердо решил воспользоваться той единственной возможностью, которая ему представлялась: прокрасться мимо круглых монолитов в час, когда исполины будут спать. Если повезет, он достигнет башни со знаком Коса, внутри которой вьется лестница к каменной двери в зачарованный лес зугов. Пик-мен даже приставил к Картеру трех своих собратьев, они должны были помочь человеку отворить дверь. И потом, каги испытывали страх перед упырями и частенько бросались врассыпную, стоило тем появиться на кладбище.
Пикмен также дал Картеру совет притвориться упырем — сбрить бороду, так как вампиры не носят бород, раздеться догола, вызеленить кожу и шагать, переваливаясь с ноги на ногу, а одежду связать в узелок и закинуть за спину — каги наверняка подумают, что он тащит недоеденную добычу. В город кагов, пределами которого, собственно, и ограничивалось королевство, им предстояло попасть по подземному коридору, что выходил на поверхность на кладбище близ башни Коса, нужно было только остерегаться обширной пещеры, рубежа, принадлежавшего гастам Зина. Мерзкие гасты несли там неусыпный дозор, высматривая утративших осторожность путников. Едва лишь каги ложились спать, те вылезали из своих нор и нападали на всех подряд, не делая разницы ни между кагами и упырями, ни между теми и собственными сородичами, ибо, как дикари, пожирали любых живых существ. Каги обычно выставляли часового, но тот зачастую дремал на посту, а потому нападения гастов многажды оказывались внезапными. Если бы в городе кагов было светлее, они, пожалуй, могли бы чувствовать себя в безопасности, но, к сожалению, жили они в вечном сумраке, который не причинял гастам ни малейших неудобств.
Завершив необходимые приготовления, Картер нырнул в туннель. Его сопровождали трое упырей, прихвативших с собой плоское надгробие полковника Непемайи Дарби, скончавшегося в 1719 году и похороненного на салемском кладбище Чартер-стрит. Туннель привел их к скопищу замшелых монолитов, таких высоких, что человеческий глаз бессилен был различить их вершины; однако то были всего лишь самые скромные из могильных камней кагов. Справа от зева норы виднелись за монолитами гигантские круглые башни, что тянулись вдаль, насколько хватало взгляда, и терялись в сером полумраке. Картер понял, что перед ним город кагов — исполинов, в чьих домах высота дверных проемов равнялась тридцати футам. Упыри нередко заглядывали сюда, ведь трупом одного кага можно было кормиться чуть ли не целый год; вдобавок, похищать мертвецов у кагов куда проще, чем связываться с людьми. Теперь Картеру стало ясно, откуда взялись те громадные кости, на которые он несколько раз натыкался в долине Пнот.
Впереди, сразу за оградой кладбища, возвышался обрывистый утес, у подножия которого чернела дыра. Упыри предупредили Картера, чтобы он не вздумал приближаться к ней, так как это был вход в пещеру гастов. Там простирались в кромешном мраке подземелья Зина. Картер вскоре убедился, что предупреждение — не пустой звук: едва один из упырей пополз к башне, дабы удостовериться, спят ли каги, в черноте пещеры сверкнули чьи-то желтовато-красные глазки. Походило на то, что каги остались без часового; если так, значит, за упырями следили гасты, чьему исключительно острому чутью можно было только подивиться. Разведчик вернулся к норе и жестом призвал товарищей к молчанию. Упыри вовсе не рвались схватиться с гастами, пока существовала возможность избежать столкновения: утомленные битвой с часовым кагов, гасты наверняка вот-вот уберутся восвояси. Однако мгновение спустя из тьмы в серый сумрак выпрыгнуло существо размером с жеребенка, при виде которого к горлу Картера подкатила тошнота. Когда бы не отсутствие носа, лба и некоторых других черт, морда гаста являла бы собой точную копию человеческого лица.
За первым гастом выскочили еще трое. Кто-то из упырей, обращаюсь к Картеру, пробормотал, что враги, похоже, не сражались с кагом-часовым, а попросту проскользнули мимо него и потому будут рыскать *о округе, пока не найдут жертву и не утолят свою свирепость. Гастов становилось все больше, теперь их насчитывалось что-то около пятнадцати особей; наблюдать за тем, как они скачут по кладбищу, было неприятно само по себе, однако куда неприятнее оказалось слушать капель, заменявший им членораздельную речь. Да, они внушали отвращение, но существо, которое появилось из пещеры следом за ними, обладало поистине гнуснейшей наружностью.
Сперва показалась когтистая лапа, примерно двух с половиной футов в поперечнике, за ней другая, дальше — поросшая густым черным мехом рука, засветились розовые глаза на кончиках усиков длиной добрых два фута каждый, зашевелились низкие кустистые брови — проснувшийся каг покрутил огромной, как бочка, головой. Ужаснее всего в его облике была пасть, из которой торчали желтые клыки и которая словно рассекала голову чудища пополам, причем не горизонтально, а по вертикали.
Прежде чем Каг успел распрямиться во весь свой рост — двадцать футов, — расторопные гасты скопом накинулись на него. Картер испугался было, что часовой поднимет тревогу и начнется всеобщий переполох, но притаившийся рядом упырь поведал, что каги лишены голоса и общаются лишь посредством мимики. Между тем на кладбище разворачивалась кровопролитная битва. Гасты наскакивали на бедного ка-га со всех сторон, щипали его, кусали, наносили удары своими заостренными копытами, не переставая при этом восторженно подкашливать, взвизгивали, когда кагу удавалось расправиться с кем-нибудь из них, — шум стоял такой, что удивительно, как только не проснулся весь город. Впрочем, каг слабел на глазах, и гасты мало-помалу оттаскивали его в глубь пещеры. Вскоре они исчезли вместе со своим пленником во мраке под ее сводами, и о том, что борьба продолжается, говорило разве что случайное эхо. Вожак упырей подал знак двигаться, и Картер, заодно с проводниками, покинул кладбище и устремился к городу гигантских башен. Пробираясь к своей цели темными мощеными улицами, все четверо настороженно прислушивались к доносившемуся из домов храпу кагов. Время сна исполинов подходило к концу, поэтому упыри торопились изо всех сил: ведь расстояние, которое предстояло пройти, было отнюдь не маленьким. Наконец из сумрака возникла башня, превосходившая размерами все остальные; над ее дверью виднелся вырезанный в камне символ, от одного вида которого бросало в дрожь даже того, кто не ведал, что этот символ означает. То была башня Коса, а едва различимые ступени в ее дверном проеме являлись началом лестницы, что выводила в верхний мир грез, к зачарованному лесу.
Подниматься по лестнице было нелегко, ибо кругом царила непроницаемая тьма, к тому же ступеньки, высотой где-то в ярд, явно не предназначались для кого-либо, кроме кагов. Картер принялся пересчитывать их, но очень скоро утомился настолько, что незнакомым с усталостью упырям пришлось тащить его на себе. Они спешили, поскольку опасались погони: хотя, страшась гнева Великих, ни один каг не посмеет отворить каменную дверь в зачарованный лес, но ничто не препятствует исполинам входить в башню. Зачастую они намеренно загоняли внутрь башни гастов и преследовали тех до самого верха. Слух у кагов столь острый, что они вполне могли расслышать шаги чужаков на улицах своего города; коли так, им, привыкшим охотиться на гастов в лишенных света пещерах Зина, не понадобится много времени, чтобы отловить в темноте четверых возмутителей спокойствия. Мысль о том, что каги не могут разговаривать, а потому если нападут, то в полном молчании, угнетала Картера. Вдобавок он понимал, что на традиционный страх кагов перед упырями надежд возлагать не стоит: как-никак все преимущества сейчас были на стороне косматых гигантов. Кроме того, не следовало забывать и про зловредных гастов, которые частенько забирались в башню, пока сонливые каги отдыхали. Может случиться и так, что та стая гастов, которая накинулась на часового, быстро управится с ним, учует запах упырей и ринется вдогонку.
Подъем продолжался невыносимо долго. Внезапно сверху донесся кашель, и стало ясно, что дело принимает дурной оборот. Очевидно, гаст или несколько гастов проникли в башню раньше Картера и его провожатых. Судя по всему, беды было не миновать. Справившись со смятением, вожак упырей оттолкнул Картера к стене и выстроил своих товарищей в подобие боевого порядка. Они могли видеть в темноте, и Картер порадовался тому, что не один. Раздался цокот копыт; упыри воздели над головами надгробие полковника Дарби и приготовились нанести сокрушительный удар. Вот в темноте сверкнули желтовато-красные глаза, послышалось учащенное дыхание; когда гаст оказался на расстоянии ступеньки, упыри обрушили на него надгробие. Сдавленный визг — и все было кончено. Установившаяся тишина как будто свидетельствовала, что гаст был один, и поэтому, выждав мгновенье-другое, упыри поманили Картера за собой вверх. Им снова пришлось | тащить его; медленно, но верно они уходили все дальше от того места, где распростерся во мраке обезображенный труп гаста. Какое-то время спустя упыри остановились. Картер пошарил вокруг и установил, что они добрались до громадной каменной двери с железным кольцом наверху. О том, чтобы распахнуть ее настежь, нечего было и думать; упыри рассчитывали подпихнуть под нее надгробие и выпустить Картера наружу сквозь образовавшуюся трещину. Сами же они собирались потом спуститься вниз и вернуться к своим через город кагов, поскольку, во-первых, не сомневались в том, что сумеют проскользнуть незамеченными, а во-вторых, не знали дороги к призрачному Саркоманду с его диоритовыми львами.
Упыри дружно навалились на дверь всем весом своих раздобревших от нечестивой пищи тел. Картер помогал им в меру оставшихся у него сил. Вот между дверью и стеной появилась тоненькая полоска света, и Картер, которому поручили эту задачу, умудрился всунуть в расщелину край надгробия. Однако первый успех оказался единственным: дверь упрямо не желала поддаваться.
Вдруг лестница словно заходила ходуном, послышался глухой стук — должно быть покатилось по ступенькам тело убитого гаста. Упыри удвоили, если не удесятерили усилия и ухитрились-таки приоткрыть дверь настолько, что Картер сумел поставить надгробие на ребро. Потом он взобрался на плечи провожатым, подтянулся — и рухнул на благословенную почву верхнего мира грез. Вампиры, которые протиснулись следом, выбили надгробие, и дверь закрылась — весьма кстати, ибо в темноте уже разносилось тяжелое дыхание кагов. Теперь они были в безопасности: исполины ни за что не отважатся нарушить наложенный богами запрет. Картер привольно развалился на диковинном мху зачарованного леса, а упыри уселись на корточки — они всегда отдыхали в такой позе.
Сколь бы потусторонним ни был зачарованный лес, после тех передряг, в которых побывал Картер, он казался тихой гаванью, сулил покой и уют. Поблизости не было ни единого живого существа, поскольку зуги боялись камня с железным кольцом. Картер принялся совещаться с упырями, как быть дальше. Вампиры пребывали в затруднении: возвращение через город кагов представлялось уже невозможным, да и путь в мир яви не вызывал у них восторга, особенно когда они узнали, что дорога туда пролегает сквозь пещеру пламени, где обитают жрецы Нашт и Кама-Таха. В конце концов они решили вернуться к себе через ворота Саркоманда, но до тех тоже надо было как-то добраться. Картер припомнил, что Саркоманд расположен в долине за плато Ленг, а еще — что в Дайлат-Лине ему показывали зловещего вида узкоглазого купца, который, по слухам, торговал с жителями плато. Поэтому он посоветовал упырям отправиться в Дайлат-Лин, объяснил, что нужно сперва попасть в Нир, перейти по мосту Скай, а затем следовать течению реки до самого устья. Те тотчас согласились. В зачарованном лесу сгущались сумерки. Картер поблагодарил своих спутников за помощь, выразил признательность бывшему Ричарду Пикмену, однако не смог подавить вздох облегчения, когда вампиры тронулись в путь. Упырь есть упырь, и для человека он в лучшем случае — неподходящая компания. Расставшись со своими проводниками, Картер разыскал в лесу пруд, выкупался, смыл с себя грязь подземелий и облачился в одежду из узелка.
В зачарованном лесу тем временем наступила ночь, правда, темноты как таковой не было, ее рассеивали светящиеся древесные грибы. Картер вышел на дорогу.
Ему частенько доводилось бывать в тех краях, что лежат между зачарованным лесом и Керенарийским морем, а потому он ни минуты не сомневался, куда надлежит идти, — путь указывала певучая речка Укранос. Наступил рассвет, солнце поднималось все выше, освещало рощицы и луга, прибавляло яркости и свежести тысячам цветов, покрывавших землю переливчатым ковром. Над Украносом постоянно стояло легкое марево, благодаря чему солнце пригревало тут немного сильнее, нежели в других местах, птицы и насекомые пели дольше, а люди воображали, будто очутились в волшебной сказке, испытывали ни с чем не сравнимые радость и восторг.
К полудню Картер достиг яшмовых террас Кирана, спускавшихся уступами к реке и служивших опорой Храму Милости, куда прибывает раз в году в золотом паланкине из глубин сумеречного моря король Илек-Вада, чтобы помолиться богу Украноса, который пел ему, когда он был совсем маленьким и жил в доме на речном берегу. Тот храм тоже из яшмы и занимает целый акр земли со своими стенами, внутренними двориками, семью высокими башнями и святилищем, где струится вода реки и поет ночами бог. Луна, освещая храм, многажды слышала диковинную музыку, но была ли то песня бога или напевные заклинания жрецов, знал один лишь король Илек-Вада, ибо только ему разрешалось входить в храм и видеть жрецов. В разгар дня, когда все словно погружается в дрему, никто, похоже, петь не собирался, во всяком случае, Картер различал всего-навсего журчание воды, щебет птиц и стрекотание цикад.
За Кираном вновь начались луга и пологие холмы, на которых виднелись дома с соломенными крышами и алтари местных божеств, вырезанные из яшмы или хризоберилла. Порой Картер спускался к воде, чтобы посвистеть шаловливым рыбам, порой замирал среди тростника и глядел на густой лес на противоположном берегу. В прежних снах он наблюдал за неуклюжими буопотами, что выходили из того леса к реке напиться, но теперь не заметил ни одного из них. Зато ему представилась возможность подсмотреть, как охотится на птиц плотоядная рыба: подманивает сверканием чешуи поближе к воде, а затем, стоит птице окунуть клюв, стискивает его мощными челюстями и увлекает жертву на дно.
Под вечер он взошел на травянистый холм и узрел пламенеющие в лучах заката золоченые шпили Трана. Алебастровые стены этого дивного города взмывают едва ли не к небесам и высечены из одного-единственного, невообразимо громадного камня в незапамятные времена руками не людей, а неких загадочных существ. В них сотня ворот, они увенчаны двумястами башенками и непостижимо высоки, однако белые городские башни с золочеными шпилями еще выше; те шпили видны издалека — они то сверкают на солнце, то вонзаются в облака, то рассекают грозовые тучи. На реке выстроены мраморные причалы, к которым швартуются галеоны, источающие аромат кедра и каламандера. Корабли привозят грузы со всех концов света, моряки, что плавают на них, поголовно носят бороды. От самых стен Трана простираются возделанные поля, дремлют на взгорках белые крестьянские домики, вьются меж полей и садов мощеные дороги со множеством каменных мостов.
Картер увидел с холма, как подкрадываются по реке к золоченым шпилям вечерние сумерки, спустился вниз, добрался вскоре до южных ворот города, остановился по приказу облаченного в алое стражника и вынужден был поведать три невероятных сна, чем доказал, что достоин ступить на таинственные улицы Трана и бродить по базарам, на которых продают товары, доставленные галеонами. Он прошел в ворота, вернее, в туннель, прорезавший толстую стену, и очутился в легендарном Тране. В окнах домов светились огни, из внутренних двориков, где журчали мраморные фонтаны, доносились звуки флейт и свирелей. Картер знал, куда идти, быстро добрался до прибрежной таверны, где разыскал знакомых по прежним сновидениям капитанов и матросов, договорился о том, что его доставят в Келефаис, и заночевал в той же таверне.
Утром он поднялся на борт галеона, который следовал в Келефаис, и сел на носу. Между тем матросы отдали швартовы, распустили парус, и корабль устремился вниз по реке к Керенарийскому морю. Многие лиги подряд речные берега оставались такими же, какие они у Трана, лишь иногда возникали справа, на холмах, древние святилища да показывались порой сонные деревушки с красными крышами домов и раскинутыми на солнце сетями. Картер расспрашивал моряков о том, с кем им доводилось встречаться в тавернах Келефаиса, старался разузнать как можно больше о людях с раскосыми глазами, длинными мочками ушей, тонкими носами и заостренными книзу подбородками, которые приплывают с севера на черных ладьях и меняют оникс на поделки из яшмы, золотую нить и певчих птиц Келефаиса. Мореходы не сумели удовлетворить его любопытство, твердили в один голос, что те люди почти не раскрывают ртов и внушают невольное к себе почтение.
Их страна называлась Инкванок, и мало кто стремился попасть туда, в холодные сумеречные широты, поблизости, если верить молве, от ужасного Ленга. Впрочем, та же молва утверждала, что Инкванок отделяет от Ленга цепь непреодолимых гор; потому невозможно сказать, вправду ли зловещее плато с его гнусными обитателями и пещерным монастырем, который лучше не упоминать, лежит так близко или это попросту домыслы, порожденные зрелищем грозных черных пиков на фоне встающей луны. Ведь известно, помимо всего прочего, что Ленга достигают не по земным морям. Ничего другого моряки об Инкваноке не ведали, равно как в жизни не слыхали о неведомом Кадате в холодной пустыне, если, конечно, не считать всяких маловразумительных историй. О чудесном же городе в багрянце заката, истинной цели поисков Картера, они и вовсе не имели ни малейшего представления. Поэтому Картер перестал донимать их расспросами и принялся с нетерпением дожидаться того мига, когда сможет перекинуться словечком с людьми из холодного и сумеречного Инкванока, отпрысками богов, лик одного из которых высечен в склоне Нгранека.
К вечеру показалась излучина, от которой начинались и тянулись в глубь суши джунгли Кледа. Картеру захотелось сойти на берег, ибо в глуши тропических зарослей возвышались чудесные дворцы из слоновой кости, ныне покинутые, а некогда принадлежавшие достославному монарху, правителю страны, чье название затерялось в веках. Чары Великих хранили дворцы, оберегали их от упадка и разрушения, так как в скрижалях богов было записано, что однажды они вновь могут понадобиться; погонщики слонов видели те дворцы, но не смели приближаться к ним из страха перед суровыми стражами. Однако галеон миловал излучину и двинулся дальше, в темноту ночи. На небе проступили первые звезды, словно откликнувшись на огоньки горевших по берегам костров, и вскоре джунгли остались позади, лишь попутный ветер доносил некоторое время их сладостный аромат. Ночь напролет корабль плыл к морю, и его команда не ведала — да и не рвалась узнать, — что скрывает окружающий мрак. Раз дозорный на мачте крикнул, что на востоке полыхают на холмах огни, но капитан посоветовал не особенно приглядываться к ним — мол, откуда нам знать, кто и зачем их зажег.
Утром река разлилась так, что берега стали едва различимы. По виду местности Картер заключил, что галеон находится неподалеку от приморского торгового города Хланита. Городские стены были из шероховатого гранита, дома с островерхими крышами поражали причудливостью фасадов. Жители Хланита необыкновенно походили на обитателей мира яви, из-за чего в мире грез к ним относились с известной долей подозрительности, однако отдавали должное мастерству хланитских ремесленников. Корабль пристал к дубовому причалу. Капитан сразу направился в таверну, где обычно велись торговые дела, а Картер пошел побродить по городу, по узким улочкам которого громыхали телеги, а на базарах наперебой расхваливали свой товар купцы. Таверны все располагались рядом с причалами, на мощеной набережной, которую при высоком приливе захлестывали волны, и выглядели неизмеримо древними: низкие закопченные потолки, зеленоватые стекла круглых, точно иллюминаторы, окон. Моряки, сидевшие в тавернах, громогласно рассуждали о далеких портах и рассказывали множество историй о странных людях из сумеречного Инкванока, но их сведения, как правило, повторяли те, какие Картер добыл у матросов галеона. Наконец, после долгой и утомительной разгрузки-погрузки, корабль отвалил от пристани, вышел в Керенарийское море, и стены Хланита исчезли за его кормой вместе с последними лучами заката, на миг придавшего городу очарование, какого не смогли сотворить люди.
Плавание по морю продолжалось две ночи и два дня, на протяжении которых на горизонте не было видно ни признака земли. Навстречу галеону попался лишь один корабль. Под вечер второго дня впереди замаячил снежный пик Аран; немного спустя Картер разглядел деревья гинкго на нижних склонах горы и догадался, что зрит долину Ут-Наргай, в которой привольно раскинулся прекрасный Келефаис. Вот стали различимы сверкающие минареты, мраморные стены с бронзовыми статуями наверху, каменный мост, перекинутый через Нараксу в том месте, где река вливается в море, пологие холмы с рощицами и садами асфоделей, маленькими храмами и домами горожан, а затем вдали проступили обагренные заходящим солнцем Танарианы, величественные и мистические, стерегущие запретные пути в мир яви и иные края мира грез.
Гавань заполняли разноцветные галеры; некоторые из них приплыли из мраморного Серанниана, города в облаках, что находится в эфире, за той чертой, где море встречается с небом, другие же — из более привычных краев земли сновидений. Кормчий, лавируя между судами, подвел галеон к причалу как раз в тот миг, когда на город опустились сумерки и в воде гавани отразились мириады городских огней. Келефаис мнился вечно юным городом мечты: время здесь не имело власти старить или уничтожать. Бирюзовый храм Нат-Хортата — такой же, как десять тысяч лет назад, и среди восьмидесяти служащих в нем жрецов с венками орхидей на головах с тех пор не появился ни один новичок. По-прежнему ярко сияет бронза огромных ворот, по-прежнему кажутся только что вымощенными улицы, в ониксе которых дробится солнечный свет, по-прежнему взирают на купцов и погонщиков верблюдов дивные статуи, а в бородах горожан не найти ни единого седого волоска.
Картер не стал торопиться, не бросился сразу разыскивать главный рам, дворец или цитадель, но остался в порту, намереваясь потолкаться среди торговцев и моряков, а потом, когда все разошлись, направился в знакомую таверну, лег спать и грезил во сне о богах на неведомом Кадате.
На следующий день он вышел на набережную, надеясь на случайную встречу с кем-нибудь из Инкванока, однако ему сообщили, что галера оттуда ожидается не раньше, чем через две недели. Тогда Картер разговорился с торабонианским матросом, который бывал в Инкваноке и даже трудился там на ониксовых копях. По словам этого матроса, к северу от населенных земель лежала пустыня, которой все почему-то боялись. Он предположил, что причина страха кроется в том, что, идя по пустыне, можно обогнуть горную цепь и выйти на зловещее плато Ленг, но добраться туда, прибавил он, не так-то просто: Инкванок полнится олухами о всяких гнусных тварях и безымянных стражах. Та ли это пустыня, в которой высится неведомый Кадат, матрос не знал, но резонно заметил, что иначе не было бы смысла ставить в ней стражей, если те, конечно, не выдумка.
Проведя в таверне еще одну ночь, Картер поутру отправился вверх по улице Колонн в бирюзовый храм и завел беседу с верховным жрецом. Хотя в Келефаисе почитают только Нат-Хортата, дневные молитвы посвящаются всем Великим вместе, а потому верховный жрец ведал кое-что о нравах божеств. Подобно Аталу, он настойчиво убеждал Картера отказаться от поисков, заявил, что боги Земли раздражительны и капризны и пользуются покровительством Других Богов, обитающих Извне, чьим глашатаем является ползучий хаос Ньярлатотеп. То, что они скрыли от него видение чудесного города в багрянце заката, ясный знак их немилости, и вряд ли они доброжелательно отнесутся к Картеру, если тот все же предстанет перед ними и примется молить о возвращении своего сна. В прошлом никому из людей не удалось найти Кадат, и маловероятно, чтобы кто-то отыскал его в будущем. Вдобавок, юлки, что ходят про ониксовый замок Великих, ни в коей мере не обнадеживают.
Поблагодарив верховного жреца, Картер покинул храм и двинулся в сторону мясного рынка: там столовался вождь кошачьего ополчения Келефаиса. Серый кот грелся на солнышке и лишь вяло пошевелился, когда его окликнул человек. Но стоило Картеру произнести пароль, который он узнал от старого ултарского генерала, кот преобразился — сделался приветливым и разговорчивым, открыл гостю много такого, что известно только животным, шныряющим по долине Ут-Наргай. В частности, кот повторил Картеру те сведения, какими его самого снабдили трусоватые кошки из приморских таверн.
Походило на то, что людей из Инкванока будто окутывала некая аура потусторонности, хотя коты не плавали на их кораблях по другой причине, а именно — из-за того, что в Инкваноке простирались тени, которых не выносит никто из кошачьих. Вот почему тот холодный и сумеречный край никогда не слышал ни дружеского мурлыканья, ни звонкого «мяу». Определить, что настораживало котов, было трудно: кто говорил — твари, засевшие в горах на границе зловещего Ленга, кто — чудища, что шныряют в студеной пустыне к северу от моря. Так или иначе, в Инкваноке ощущалось присутствие чего-то чуждого, не от мира сего, чего-то такого, что не по нраву кошкам и что они улавливают гораздо лучше людей. Потому-то все коты дружно отворачивались от черных кораблей, приплывавших из далеких северных земель.
Старый вождь также поведал Картеру, где он сможет найти своего друга, короля Куранеса, которого в последних сновидениях видел попеременно то в хрустальном дворце Семидесяти Удовольствий в Келефаисе, то в высокобашенном облачном замке парящего в небесах Серанниана. Выяснилось, однако, что король, похоже, совсем извелся от тоски по зеленым холмам Англии, среди которых прошло его детство, где звучали вечерами старинные напевы и проступали из-за деревьев серые деревенские церквушки. Он не мог возвратиться в мир яви, ибо тело его умерло, а потому постарался вообразить себе похожую местность к востоку от города — там вздымались над морем утесы, за ними расстилались луга, упиравшиеся в конце концов в подножия Танарианских холмов. Теперь Куранес обитал не во дворце, а в обыкновенном доме готического стиля, окна которого выходили на море, и убеждал сам себя, что это — Тревор-Тауэрз, где появился на свет он и тринадцать поколений его предков. А на побережье он выстроил силою мысли рыбацкую деревушку, словно перенес ее туда из корнуоллской глубинки, сохранив в неприкосновенности все отличительные признаки, и населил людьми, наружностью напоминавшими англичан, которых все пытался научить столь милому его сердцу диалекту. В долине же неподалеку он возвел норманнское аббатство, чьей башней любовался отныне из окон своего дома, и устроил при аббатстве кладбище с надгробиями, на которых вырезал имена предков, а пространство между могилами выложил мхом, походившим на мох родной Англии. Да, Куранес был монархом в стране сновидений, где множество чудес и необычайных красот, восторгов и приключений, однако с радостью отрекся бы от престола, отказался от власти, коей его облекли, за один день в благословенной Англии, тихой и чистой, древней, ненаглядной Англии, которая вскормила его и частичкой которой он останется навеки.
Так что, простившись с вождем кошачьего ополчения, Картер не стал заглядывать в хрустальный дворец; он вышел из Келефаиса через восточные ворота и направился по полю к домику, приютившемуся под сенью раскидистых дубов. Вскоре он достиг живой изгороди, двинулся вдоль нее и какое-то время спустя очутился у кирпичной сторожки. Когда он дернул дверной молоток, к нему вышел не разряженный в пух и прах дворцовый лакей, а низкорослый старик в простой одежде, говоривший по-английски с легким корнуоллским акцентом. Старик пропустил Картера в сад, где все — породы деревьев, тенистые дорожки, планировка эпохи королевы Анны — напоминало об Англии. У двери дома, по обеим сторонам которой восседали на крыльце каменные коты, Картера встретил привратник в ливрее и с бакенбардами. Он проредил гостя в библиотеку, где сидел в кресле у окна Куранес, правитель Ут-Наргая и небес вокруг Серанниана. Он глядел в окно на рыбацкую деревушку и мечтал, чтобы в комнату вошла няня и выбранила его за то, что он не готов ехать на чай к викарию, хотя карета уже подана и матушка сердится.
Завидев Картера, Куранес, облаченный в наряд, какой носили в Лондоне в дни его юности, тепло приветствовал гостя, ибо всякий англосакс из мира яви был для него другом, пускай даже он родился не в Корнуолле, а в Бостоне, штат Массачусетс. Они долго вспоминали былое, и обоим нашлось, что сказать, поскольку и тот, и другой Принадлежали к числу искушенных сновидцев — людей, сведущих в тайнах мира грез. Что касается Куранеса, он побывал в пучине за звездами и, по слухам, единственный сохранил рассудок после такого путешествия.
Наконец Картер заговорил о том, что его волновало, спросил у хозяина про Кадат и про все остальное. Куранес не знал местонахождения Кадата или чудесного города, однако ему было известно, что с Великими лучше не связываться и что Другие Боги не брезгуют никакими средствами, когда защищают божеств Земли. Он многое узнал о Других Богах в отдаленных уголках космоса, особенно в тех палестинах, где не существует формы и где изучают загадки бытия разноцветные газы. Фиолетовый газ С’Нгак открыл ему суть ползучего хаоса Ньярлато-тепа и советовал всячески избегать бездны, где пребывает во мраке демонический султан Азатот. Словом, подытожил Куранес, если Древние не пускают Картера в закатный город, безопаснее всего отступиться и прекратить попытки проникнуть туда.
Куранес даже сомневался, что Картер чего-либо добьется, попади он, паче чаяния, в заветный город. Он сам долгие годы томился по Келефаису в долине Ут-Наргай, по свободе, ярким краскам и буйству жизни, лишенной всевозможных пут, ограничений и условностей. В итоге он очутился в этом городе, стал королем окрестных земель, познал свободу — и что же? Яркие краски быстро потускнели, свобода опротивела, буйство утомило до последней степени. Он правил долиной Ут-Нар-гай, но не находил в этом ничего привлекательного и тосковал по Англии, какой та запомнилась ему по детским впечатлениям. Он отдал бы все свое королевство за плывущий над корнуоллскими холмами звон колоколов, променял бы тысячу минаретов Келефаиса на островерхие крыши деревушки поблизости от того дома, где родился. И потому Куранес сказал гостю, что город, который тот ищет, может не оправдать ожиданий, и лучше ему оставаться манящей, но несбыточной мечтой. В бытность человеком из плоти и крови Куранес часто навещал Картера и знал, что Рэндолф Картер горячо привязан к своей родине — холмистой Новой Англии и, случить ему оказаться оторванным от нее, зачахнет от тоски.
Он предложил Картеру поучиться на его, Куранеса, собственном примере, заявил, что рано или поздно тот перестанет думать о чем-либо, кроме запавших в душу мест: будет видеть мысленным взором огонек маяка Бикон-Хилл, шпили и извилистые улочки архаичного Кингспорта, двускатные крыши колдовского Аркхема, благословенные луга, долины с каменными изгородями, белые домики среди деревьев. Однако Картер не пожелал внять совету друга, и когда они расставались, каждый был убежден, что прав именно он. Картер вернулся в Келефаис и стал дожидаться прибытия в порт черной галеры из холодного и сумеречного Инкванока, галеры, в жилах моряков и купцов с которой течет кровь Великих.
Однажды вечером, ведомая сигналами маяка, долгожданная галера вошла в гавань, пристала к берегу, и вскоре в приморских тавернах появились, поодиночке и компаниями, люди, лица которых в точности воспроизводили черты божественного лика, высеченного в склоне Нгранека. Картер не спешил, присматривался и прислушивался, сознавая, что раскрывать немногословным северянам свои замыслы было бы несколько неосторожно, равно как и расспрашивать их о холодной пустыне; кто знает, каковы они по складу характера, эти отпрыски Великих? Северяне ни с кем особо не общались, в тавернах выбирали укромные уголки, сидели всегда вместе, пели песни неведомых земель или рассказывали друг другу длинные истории на языке, которого никто, кроме них, не понимал. О чем говорилось в тех песнях и историях можно было, впрочем, догадаться по слушателям, взгляды которых выражали благоговение и восторг.
Черная галера простояла в порту Келефаиса ровно неделю. Моряки провели это время в тавернах, а купцы — на городских рынках. Картер попросился на борт перед самым отплытием, назвался рудокопом и заявил, что хочет добывать оникс. Никто не усмотрел в подобном намерении чего-либо необычного или подозрительного. Галера представляла собой не корабль, а прямо-таки произведение искусства: ее построили из тика с вкраплениями черного дерева и золота; стены каюты, в которую поместили пассажира, были завешены шелком и бархатом. Наутро капитан приказал распустить паруса и поднять якорь. Отлив подхватил судно и повлек его в море. Стоя на высокой корме, Картер наблюдал, как постепенно исчезают из виду залитые лучами рассвета стены, бронзовые статуи и золотые минареты Келефаиса, как становится все меньше и меньше снежная шапка пика Аран. К полудню Келефаис пропал без следа — куда ни глянь, повсюду простиралась безбрежная ширь Керенарийского моря. Вдалеке виднелась ярко раскрашенная галера, похоже, державшая путь в Серанниан, где море сливается с небом.
С наступлением ночи на небосводе высыпали звезды. Кормчий правил по Большой и Малой Медведицам, матросы пели незнакомые песни, а остальные разглядывали плескавшихся в волнах рыб, что распространяли вокруг себя тусклый свет. Картер лег спать в полночь, а проснулся на заре и отметил, что солнце несколько сдвинулось к югу. Второй день плавания он посвятил тому, чтобы сойтись поближе с моряками и разговорить их. Осмелев; он начал спрашивать о холодном и сумеречном Инкваноке, об ониксовом городе, о непреодолимой горной цепи, за которой якобы лежит зловещее плато Ленг. Моряки поведали ему о своей печали, о том, что во всем Инкваноке не сыскать Ни единого кота, и виной тому, должно быть, близость проклятого Ленга. Они охотно отвечали на вопросы Картера, но едва тот упоминал холодную пустыню, сразу стушевывались, замыкались в себе и угрюмо замолкали.
В следующие дни они рассказывали Картеру о копях, на которые тот будто бы направлялся. Копей было не перечесть, ведь оникса требовалось очень и очень много: из него были возведены все города Инкванока, им торговали в Ринаре, Огротане и Келефаисе, его меняли на пользовавшиеся большим спросом товары из Трана, Иларнека и Кадатерона. Один рудник, громаднее всех остальных, располагался на крайнем севере, чуть ли не на границе холодной пустыни, существование которой люди Инкванока отказывались признавать; это из него добыли в незапамятные времена те глыбы оникса, о чьих потрясающих воображение размерах напоминали теперь зияющие пустоты в драгоценной породе. Кто вырубил те глыбы и куда их потом переправили, сказать было невозможно, однако при всем при том сочли за лучшее во избежание всякого рода неожиданностей и неприятностей оставить эти копи в покое. Моряки уверяли, что ныне там никто не появляется, за исключением воронья и легендарной птицы шантак. Картер призадумался, ему вспомнились древние предания, гласившие, что замок Великих на вершине неведомого Кадата — из оникса.
С каждым днем солнце вставало все ниже и ниже над горизонтом, а туманы становились все гуще. Затем солнце исчезло вообще, на целых две недели; корабль плыл сквозь колдовские сумерки, светло-серые днем и серебристые ночью. На двадцатый день плавания впереди показалась торчащая из моря скала — первый признак суши с тех пор, как пропал из виду Аран; Картер спросил капитана, как она называется, и услышал в ответ, что названия у нее нет и что ни одно судно не отваживается подойти к ней сколько-нибудь близко из-за звуков, что раздаются с наступлением темноты. Когда пали сумерки, от скалы, словно подтверждая слова капитана, донесся заунывный вой, и пассажир порадовался тому, что галера находится на достаточном удалении от гранитного острова. Матросы молились, пока корабль не отошел настолько, что вой стал не слышен по причине расстояния, а Картера в ту ночь мучали кошмары.
На второе утро на восточном горизонте замаячил горный кряж. Узрев его, моряки затянули веселую песню, некоторые опустились на колени и принялись молиться, и Картер понял, что галера приближается к Инкваноку и скоро пришвартуется к базальтовому причалу. К полудню стало возможным различить береговую линию, а три часа спустя на севере проступили из мглы похожие на луковицы купола и затейливые шпили ониксового города. Древний Инкванок производил весьма внушительное впечатление: черные с золотой инкрустацией стены домов, множество ворот, арки которых венчали бюсты божеств, исполненные столь же искусно, как и лик в склоне Нгранека, шестнадцатиугольная главная башня с балконом — как пояснили моряки, Храм Древних. Еще они прибавили, что верховный жрец этого храма изнемогает под бременем тайн, в которые посвящен. Инкрустация на стенах многооконных строений поражала воображение: замысловатые рисунки, конуса, пирамиды, прочие геометрические фигуры, пересечения, наложения, переплетения.
Время от времени над городом проплывал колокольный звон, которому всякий раз отвечали рога, виолы и сливавшиеся в хоре голоса. Треножники на галерее храма изрыгали пламя — жрецы, а заодно с ними и простые горожане, соблюдали правила, изложенные Великими на скрижалях, более древних, нежели Пинакотические манускрипты. Когда галера миновала базальтовый волнолом и вошла в гавань, послышался шум, обычный для портового города, и Картер увидел на набережной моряков, купцов и рабов. Моряки и купцы явно относились к тем, чей род вел свое начало от богов, а вот рабы, низкорослые и узкоглазые, по слухам, явились в Инкванок из долин за зловещим плато Ленг, то ли обогнув, то ли каким-то образом перевалив через поднебесный хребет. На длинных причалах вовсю торговали всякой всячиной.
Галера пристала. Команда быстро покинула ее и направилась в город. Улицы этого города были вымощены ониксом, некоторые из них отличались прямизной и широтой, прочие были извилистыми и узкими. Дома на набережной уступали высотой всем остальным, однако здесь висели над дверями золотые символы, означавшие, что дому покровительствует то или иное божество. Капитан галеры привел Картера в таверну, где собирались моряки со всего света, пообещал показать ему завтра достопримечательности сумеречного города и отвести в таверну рудокопов у северной стены. Наступил вечер, зажглись бронзовые светильники, моряки запели о далеких краях. Но когда зазвонил колокол храмовой башни, они перестали петь, склонили головы и молчали, пока не стихло последнее эхо. В сумеречном городе Инкванок — свои обычаи, и нарушать их никто не собирался, опасаясь скорого и ужасного возмездия.
Картер окинул взглядом залу — и вздрогнул: в укромном уголке притаился в тени тот самый купец из Дайлат-Лина, кто, если верить молве, торговал с жителями зловещего плато Ленг, которого чураются все здравомыслящие люди; да, купец, якобы имевший дело с верховным жрецом, чье лицо скрывает желтая шелковая вуаль, обитающим в одиночестве в доисторическом скальном монастыре. Этот купец искоса поглядывал на Картера, когда тот расспрашивал дайлатлинцев о холодной пустыне и неведомом Кадате; его присутствие в сумеречном Инкваноке, столь близко от чудес севера, порождало в душе смутную тревогу. Картер хотел было заговорить с ним, но тот ухитрился незаметно
ускользнуть. Кто-то из моряков позднее сообщил Картеру, что купец появился в городе с караваном яков, привез огромные и очень приятные на вкус яйца легендарной птицы шантак, которые, судя по всему, намеревался обменять на яшмовые кубки из Иларнека.
Наутро капитан галеры привел Картера к храму, что располагался, вместе с обнесенным стеной садом, на просторной площади, от которой, подобно спицам в колесе, разбегались во все стороны улицы. Семь ворот сада — арки с резными ликами богов — никогда не запирались, и каждый, кому хотелось, мог побродить среди деревьев по дорожкам, вдоль которых расставлены были пьедесталы с бюстами, заглянуть в скромные святилища мелких божеств. Когда звенел колокол, из семи сторожек у семи ворот звучали рога, виолы и человеческие голоса, а из семи дверей храма выступали семь процессий — жрецы в масках и черных плащах с капюшонами, державшие перед собой, на расстоянии вытянутой руки, золотые чаши, над которыми курились дымки. Шагали они весьма странно: не сгибая ног в коленях, постепенно выстраивались в одну длинную колонну, направлялись к семи сторожкам, вновь разделялись, заходили внутрь — и пропадали. Кое-кто утверждал, что сторожки соединены с храмом подземными коридорами, по которым возвращаются жрецы; правда, уверяли также, что ониксовые ступеньки уводят из сторожек в земные недра, к непостижимым тайнам, но лишь немногие отваживались намекать, что жрецы в масках — вовсе не люди.
Картер не пошел в храм, поскольку путь туда был заказан всем, кроме Короля-под-вуалью. Однако прежде чем он успел покинуть сад, прогремел колокол, запели рога и виолы, потянулись вереницами к семи сторожкам жрецы в масках, и, глядя на них, странник невольно содрогнулся от страха, какой люди внушают отнюдь не часто. Выждав, пока не исчезнет последний из жрецов, Картер покинул сад, поторапливаемый капитаном галеры, который повлек его к прекрасному дворцу Короля-под-вуалью.
Улицы, что вели ко дворцу, были узкими и крутыми, все за исключением той, по которой король и придворные ездили на яках или на влекомых яками колесницах. Картер с капитаном выбрали именно ее, прошли между инкрустированных золотом стен, под балконами, откуда доносились звуки музыки или пряные ароматы, миновали огромную черную арку и очутились в садах развлечений монарха, чей дворец, знаменитый своими высокими стенами, могучими башнями и многочисленными куполами-луковицами, возвышался впереди. У Картера захватило дух от окружающей красоты: ониксовые террасы, колоннады, клумбы, ряды деревьев в цвету, золотые шпалеры, бронзовые урны, треножники с резьбой, статуи из черного с прожилками мрамора, настолько правдоподобные, что казались не изваяниями, а живыми людьми, выложенные базальтом водоемы со светящимися рыбами, птицы, сверкающие переливчатым оперением, изумительный орнамент огромных ворот из бронзы, цветущие лозы на стенах — все это вместе создавало картину, превосходившую прелестью действительность и непривычную даже в стране сновидений. Чудилось, что под серым сумеречным небом словно воплотились чьи-то грезы, невыразимо дивные и потусторонние, особенно в сочетании с видом на королевский дворец и далекий непреодолимый горный хребет.
Затем капитан повел Картера в северный квартал города, к Воротам Караванов, туда, где располагались таверны рудокопов и торговцев. И там, под низким потолком одной из таверн, они расстались, ибо капитану пора было заняться делами, а Картеру не терпелось приступить к расспросам. Народу в таверне было много, и вскоре страннику удалось завязать разговор на интересовавшую его тему. Он представился рудокопом и заявил, что хочет узнать побольше об ониксовых копях Инкванока. Однако ему не слишком повезло: собеседники давали уклончивые ответы, всячески изворачивались или просто замолкали, когда речь заходила о холодной пустыне и заброшенном руднике. Люди боялись существ, что могли явиться невзначай со зловещего Ленга, а еще — пустынных тварей и безымянных часовых в скалах. Картер краем уха разобрал чей-то шепоток: мол, шантакам тоже не след доверять, недаром молва твердит, что увидеть такую птицу — не к добру (не зря же прародителя шантаков, заключенного в королевском дворце, кормят в сплошной темноте).
На следующий день, сказав, что хочет побывать на копях и заглянуть в несколько деревушек, Картер нанял яка, навьючил на животное мешки с поклажей и выехал из города через Ворота Караванов. Дорога бежала, никуда не сворачивая, вдоль нее виднелись дома с приплюснутыми куполами. Время от времени Картер заходил в эти дома и задавал свои вопросы. Раз ему встретился человек замечательной наружности, суровый и немногословный, черты лица которого удивительно напоминали божественный лик в склоне Нгранека, и Картер решил, что наконец-то отыскал одного из Великих или, по крайней мере, кого-то из Числа их ближайших родственников, а потому беседовал с тем поселянином весьма почтительно, избегал всего, что могло бы помниться хулой на богов, наоборот, не уставал повторять, как признателен Древним за все их благодеяния.
Он заночевал на придорожном лугу, под сенью громадного дерева лигат, к которому привязал своего яка, а утром продолжил путь на се> вер. Часам к десяти он добрался до селения Ург, где отдыхали обычно караванщики и делились историями рудокопы, и просидел до полудня в деревенской таверне. Сразу за Ургом караваны сворачивали на запад, в сторону Силарна; Картер же по-прежнему двигался в северном направлении. Дорога, уже караванной тропы, вилась меж каменистых взгорков, а слева приобретала все более четкие очертания гряда холмов. К вечеру холмы превратились в черные скалы, и Картер понял, что приближается к местам, где добывали оникс. Вдалеке справа высился непреодолимый горный хребет, и чем выше забирался путник, тем меньше приятного слышал он о тех горах от случайных попутчиков.
На четвертый день местность сделалась не то чтобы пугающей, но достаточно неприглядной, дорога сузилась до тропки, которая вела все вверх и вверх. Справа по-прежнему возвышались грозные пики; чем дальше проникал Картер в неизведанный край, тем холоднее и темнее становилось вокруг. Вскоре он заметил, что на тропе нет ни единого следа, и догадался, что ею не пользовались с незапамятных времен. Порой над головою раздавался хриплый крик ворона, а шорох за камнями наводил на мысль о легендарных шантаках, но в основном окрест было тихо. Косматый як тащился вперед — Картеру раз за разом приходилось его понукать, — фыркал и тряс головой при малейшем, даже еле слышном звуке.
Тропу с обеих сторон стискивали отвесные стены утеса, она стала еще круче, копыта яка частенько скользили по камням. Часа через два такой езды Картер разглядел перевал, за которым не было ничего, кроме тускло-серого неба, и порадовался предстоящему спуску. Однако добраться до перевала оказалось не так-то легко: тропа пошла вверх едва ли не вертикально. Картер спешился и повел животное в поводу, а як то упирался, то спотыкался. Внезапно подъем закончился. Картер осмотрелся — и оторопел.
Тропа и впрямь сбегала вниз по более-менее пологому склону. Слева от нее находилась пропасть — не естественная, а рукотворная, образовавшаяся после того, как из скалы извлекли умопомрачительное количество оникса. На дно копей, помещавшееся, казалось, в глубине планетных недр, нырял, словно в пасть исполинского чудища, гигантский желоб. Да, подумалось Картеру, тут поработали явно не люди. Щербины на стенах пропасти свидетельствовали о том, какого размера куски высекали здесь когда-то молотки неведомых рудокопов. Над краем пропасти кружили вороны, а внизу шныряли нетопыри или урхаги, а может, иные жуткие твари. Ошеломленный Картер глядел то на сумеречное небо, то на тропу, поворачивался то к высоким утесам справа, то к бездонной пропасти слева.
Вдруг, издав пронзительный вопль, як вырвал из руки человека повод и помчался по тропе вниз. Камни из-под его копыт летели в пропасть и словно растворялись в воздухе, не достигая дна. Картер бросился вдогонку. Постепенно утесы обступили тропу как справа, так и слева, опасность свалиться в пропасть миновала. Картеру почудилось, будто впереди слышен топот копыт, и он припустил еще быстрее. Погоня продолжалась миля за милей, тропа мало-помалу становилась все шире, и Картер осознал, что скоро очутится в холодной пустыне. Над утесами справа вновь возникли вершины непреодолимого горного хребта, прямо же виднелось открытое пространство, предвестник голой и студеной равнины. Вновь, отчетливее, чем раньше, зацокали копыта, и Картер испугался, ибо звук доносился сверху, с перевала, и вовсе не походил на топот мчащегося сломя голову яка.
Погоня за животным обернулась бегством от незримого преследователя. Картер не оглядывался, но что-то подсказывало ему, что ничего хорошего он у себя за спиной не увидит. Должно быть, як ощутил это прежде человека. Неужели, подумал Картер, меня преследуют от самого Инкванока или это появилось какое-нибудь чудовище из бездны? Тем временем утесы сгинули, словно их и не было; впереди расстилалась бескрайняя песчаная пустыня. Следы яка исчезли, зато сзади по-прежнему раздавался цокот, перемежавшийся порой звуком, напоминавшим хлопанье крыльев. Картер понимал, что его настигают, вдобавок он утратил всякую ориентировку.
И тут Картер рассмотрел нечто поистине ужасное. Сперва ему показалось, что на севере — гряда холмов, но когда замерцали низко нависшие над землей тучи, он осознал свою ошибку. То были не холмы, а колоссальные изваяния, статуи собакоподобных существ высотой в добрую тысячу футов, протянувшиеся цепочкой от горного хребта на востоке до горизонта на западе, — громадный ониксовый кряж, преобразившийся под руками тех, с кем не мог равняться человек. Молчаливые стражи, они сидели в пустыне, подобные волам или упырям, увенчанные коронами туманов и туч, воздев правые лапы в угрожающем жесте.
Картеру померещилось, будто двухголовые твари шевельнулись, однако то была всего лишь игра тусклого света. Но в следующий миг над статуями показались черные силуэты, которые действительно двигались. Крылатые создания неумолимо приближались — размерами больше слона, с лошадиными мордами. Картер, хоть ни разу не встречался с ними, догадался, что это легендарные шантаки. Ему стало ясно, кого так страшатся люди Инкванока, каких безымянных дозорных в пустыне. Он остановился, решил наконец оглянуться и увидел то, что, собственно, ожидал: за ним ехал на тощем яке купец с раскосыми глазами, которого сопровождала стая омерзительных шантаков, не успевших еще отряхнуть с крыльев селитру земных недр.
Очутившись в западне, окруженный кошмарными существами, Рэндолф Картер не потерял ни сознания, ни присутствия духа. Купец соскочил с яка, ухмыльнулся и ткнул пальцем в одного из шантаков. Картер понял: ему предлагали взобраться на отвратительное чудище. Купец подсадил его, Картер содрогнулся от прикосновения нечестивца. Подниматься было нелегко, ибо у шантаков вместо перьев чешуя, притом очень и очень скользкая. Но вот Картер уселся, купец пристроился у него за спиной, оставив яка кому-то из гиппоцефалов. Картер увидел, что животное погнали в сторону гигантских ониксовых статуй.
Остальные шантаки взмыли в воздух и устремились на восток, к тому непреодолимому хребту, за которым, по слухам, лежал Ленг. Они летели над облаками, а потому Картер сумел разглядеть то, что было недоступно взорам людей Инкванока — затянутые сверкающей дымкой горные вершины. Он различил на склонах отверстия пещер и вспомнил о Нгранеке, но не стал спрашивать купца, кто обитает в тех пещерах, ибо заметил, что и купец, и его крылатый скакун, похоже, испытывают страх.
Миновав горы, шантак снизился. В разрывах облаков стала видна серая равнина, на которой, на значительном удалении друг от друга, мерцали огоньки костров. Присмотревшись, Картер увидел одинокие гранитные дома и деревни из таких домов. Окна строений лучились бледным светом, изнутри доносились визгливое пение дудок и мерзкий грохот.
У костров плясали какие-то существа. Картеру, несмотря на его положение, стало любопытно, каковы они из себя. Он ведал, что никому еще не доводилось сталкиваться с обитателями Ленга, в преданиях говорилось лишь о каменных селениях и огнях костров. Плясуны двигались медленно и неуклюже, изгибаясь так, что к горлу подступала тошнота, и Картер понял, откуда взялся тот ужас, с которым упоминают о Ленге во всех концах мира грез.
Шантак пролетел над кострами, гранитными строениями и пляшущими у огня нелюдями и устремился дальше. Под ним тянулись голые серые холмы, единственное, что оживляло угрюмый пейзаж студеной пустыни. Наступил день, свечение облаков померкло, а исполинская птица продолжала по-прежнему мерно взмахивать крыльями. Порой купец заговаривал со своим скакуном, обращался к нему на отвратительном, клекочущем языке, а тот отвечал свистом, который резал уши, как царапанье ногтем по стеклу. Между тем местность внизу постепенно повышалась, и какое-то время спустя шантак очутился над плоской, доступной всем ветрам равниной, этакой крышей проклятого, обезлюдевшего мира. Посреди той равнины стояло приземистое здание без окон, окруженное цепочкой грубо обтесанных монолитов. На человеческий дух здесь не чувствовалось даже намека; Картеру вспомнились старинные предания, и он заключил, что и впрямь попал в самое жуткое на свете место — доисторический монастырь, в котором молится в одиночестве Другим Богам и их глашатаю, ползучему хаосу Ньярлатотепу верховный жрец, чье лицо скрыто желтой шелковой маской.
Птица приземлилась. Купец легко соскочил с нее и помог спуститься пленнику. Теперь Картер знал, зачем его похитили. Вне сомнения, купец с раскосыми глазами являлся соглядатаем темных сил и, чтобы выслужиться перед своими повелителями, решил доставить им смертного, который осмелился разыскивать неведомый Кадат и ониксовый замок Великих на его вершине. Что ж, подумалось Картеру, во всяком случае, он узнал, что подходы к Кадату надежно охраняются Другими Богами, владыками Ленга и холодной пустыни к северу от Инкванока.
Купец был невысок ростом, однако ослушаться его не представлялось возможным, ибо он, чуть что, поглядывал на огромного гиппоцефала. Поэтому Картер безропотно последовал за ним, миновал круг монолитов и ступил сквозь низкий дверной проем под своды лишенного окон монастыря. Внутри было темно, однако купец зажег глиняный светильник с омерзительной резьбой на стенках и повел пленника в лабиринт узких, извилистых коридоров. Стены коридоров сплошь покрывали фрески, возраст которых уходил в глубину веков, а стиль исполнения поразил бы археологов мира яви. Несмотря на прошедшие тысячелетия, краски ничуть не выцвели, поскольку их сохранила стужа, царившая на зловещем Ленге. То, что удалось разглядеть Картеру в тусклом свете, исходившем из глиняной плошки, заставило его содрогнуться.
На фресках раскрывалась история Ленга. Рогатые большеротые нелюди плясали на развалинах позабытых городов, сражались с жирными лиловыми пауками из соседних долин, встречали черные галеры с луны, сдавались жабообразным тварям, что спрыгивали с палуб кораблей, а после поклонялись им как богам, и во взглядах, какими они провожали галеры, увозившие самых крепких и упитанных самцов, не читалось ни гнева, ни мольбы о снисхождении. Судя по фрескам, лунные жабы обосновались по прибытии на острове в открытом море; Картер понял страх моряков Инкванока перед одинокой скалой, мимо которой им приходится плавать и с которой доносится по ночам жуткий, заунывный вой.
Кроме того, на этих фресках изображен был морской порт, столица хвостатых нелюдей, город на утесах, со множеством колоннад, базальтовыми причалами, великолепными дворцами и чудесными храмами. Широкие улицы вели от утесов и от шести увенчанных сфинксами ворот через цветущие сады к просторной центральной площади, на которой восседали два циклопических крылатых льва: они стерегли уводившую под землю лестницу. Изображения львов повторялись снова и снова, то в серых сумерках дня, то в тусклом свечении ночи, и в конце концов Картера словно осенило; он догадался, где сидят исполинские львы и какой город принадлежал нелюдям до прибытия черных лунных галер. Ошибки быть не могло — тот город неоднократно прославлялся в легендах. Баснословный Саркоманд, лежавший в руинах за миллион лет до появления на Земле человека! Если так, львы охраняют лестницу, что ведет из страны сновидений в Великую Бездну.
Другие фрески показывали горный хребет, что отделял Ленг от Инкванока, чудовищных шантаков, чьи гнезда лепились к скалам над глубокими пропастями, и пещеры вблизи вершин, те пещеры, от которых шарахались в ужасе, как можно было судить по картине, храбрейшие из шантаков. Картер видел эти пещеры сверху, со спины гигантской птицы, и еще тогда заметил их сходство с пещерами Нгранека. Теперь же он убедился в том, что сходство не простая случайность. Фрески изображали обитателей пещер — нетопыриные крылья, рога, хвосты, когтистые лапы, будто гуттаперчевые тела… Да, он сталкивался с ними! Лишенные рассудка стражи Великой Бездны, которых боятся даже Великие и которые подчиняются не Ньярлатотепу, а седому Ноденсу, призраки Нгранека, что никогда не смеются и не улыбаются, потому что не имеют лиц, вечно снующие во мраке между долиной Анот и проходами во внешний мир!
Купец привел Картера в помещение с арочным потолком. Стены украшали отталкивающего содержания барельефы, в полу посреди помещения зияла круглая дыра, вдоль которой выстроились в кольцо шесть покрытых бурыми пятнами алтарей. Глиняная плошка светила столь слабо, что подробности обстановки воспринимались не сразу, а постепенно, одна за другой. У дальней стены возвышался каменный помост, к которому вели пять ступенек; на нем стоял золотой трон, а на том троне сидело существо в желтых с красным шелковых одеждах и желтой шелковой маской на лице. Купец принялся оживленно жестикулировать, существо в ответ поднесло к губам флейту из слоновой гости и извлекло из инструмента ряд оскорбительных для слуха звуков. Разговор продолжался, но вот существо высунуло из шелкового рукава лапу, и Картер удостоверился, что его опасения были не напрасны. Волной накатил страх и побудил сделать то, на что по здравом размышлении он вряд ли бы отважился. Всякие раздумья уступили место одной-единственной мысли: бежать прочь отсюда, прочь от этой твари на золотом троне! Он помнил, что от выхода из монастыря его отделяет лабиринт коридоров, а на студеной равнине поджидают шантаки, однако все опасности вдруг будто умалились, а все желания свелись к тому, чтобы вырваться из лап облаченного в шелковые одежды чудища.
Купец поставил плошку на один из алтарей у края дыры в полу и прошел немного вперед, вероятно, для того, чтобы верховный жрец мог лучше разобрать его жесты. Картер, до сих пор выказывавший полную покорность судьбе, внезапно словно воспрял: толкнул купца с силой, которую придал ему страх, и тот рухнул в дыру, что являлась, по слухам, колодцем, достигавшим пещер Зина, где охотились во мраке на гастов косматые каги. Почти в ту же секунду сновидец схватил с алтаря глиняную плошку со свечой и кинулся в лабиринт коридоров, сворачивая туда, куда несли ноги, и стараясь не думать о возможной погоне и о тех ловушках, которые наверняка подстерегают его в темноте.
Мгновение спустя ему пришлось пожалеть о том, что он бежал без оглядки, — ведь насколько разумнее было бы ориентироваться по фрескам! Правда, с ними тоже морока, зачастую последующее изображение лишь немногим отличается от предыдущего, но надо было хотя бы попробовать. Те фрески, которые открывались его взгляду теперь, выглядели гораздо отвратительнее прежних, и он сообразил, что направляется не к выходу из монастыря, а, по-видимому, в обратную сторону. Довольно скоро он убедился, что его не преследуют, и слегка сбавил шаг, но едва вздохнул с облегчением, как обрушилась новая напасть: свеча в плошке догорала. Картеру предстояло очутиться в кромешной тьме.
Когда свеча погасла, он продолжил путь на ощупь, моля Великих о пускай незначительной, но помощи. Порой коридор уводил вверх, порой нырял вниз, а как-то раз Картер споткнулся о ступеньку, которой по всем признакам на том месте никак не должно было быть. Чем дальше он шел, тем более сырым становился воздух; когда обнаруживал, что туннель разветвляется, то всегда выбирал тот проход, который имел наименьший уклон. Он сознавал, что идет вниз: запах, как на кладбище, узоры на склизких стенах, покатый пол — все свидетельствовало о том, что он забрался глубоко в недра зловещего плато Ленг. А дальше случилось непредвиденное. Только что он ковылял по коридору, ощупывая рукой стену, а в следующий миг уже летел с головокружительной скоростью во мрак по чуть ли не строго вертикальной шахте.
Сколько продолжалось падение, он не знал, ибо замечал всего лишь приступы тошноты и панического ужаса, но вдруг понял, что лежит на земле, устремив взгляд на тускло светящиеся облака. Его окружали осыпавшиеся стены и полуразрушенные колонны, сквозь камни мостовой пробивались трава и кустарник. Сзади возвышался базальтовый утес, в его испещренном узорами склоне зияло черное отверстие — должно быть, та самая шахта. Впереди виднелись двойные колоннады, обломки, пьедесталы, урны, бассейны фонтанов: похоже, когда-то здесь пролегала широкая и красивая улица. В конце улицы можно было различить просторную площадь, над которой проступали из серого сумрака два диоритовых колосса. То были крылатые львы, расстояние от их голов до земли составляло полных двадцать футов, они грозно взирали на руины и как будто рычали. Рассмотрев их, Картер понял, куда его забросило. Перед ним восседали бессменные стражи Великой Бездны, у ног которых распростерлись развалины древнего Саркоманда.
Первым делом Картер заложил то отверстие, из которого выскочил, попавшимися под руку кусками камня. Ему вовсе не хотелось столкнуться с погоней из скального монастыря на зловещем плато Ленг. Покончив с этим, он задумался над тем, как ему возвратиться из Саркоманда в населенные области страны сновидений. Спускаться к упырям не имело смысла, ибо собратьям Пикмена известно не больше, чем самому Картеру. Те трое упырей, что помогли ему пробраться через город кагов, ведать не ведали, как им добраться до Саркоманда, и собирались расспросить торговцев Дайлат-Лина. Мысль о том, чтобы вновь сойти в подземелье кагов, проникнуть опять в башню Коса и попытаться достичь зачарованного леса, отнюдь не прельщала Картера; тем не менее он решил вернуться к ней, если не придумает ничего другого. Бродить по зловещему Ленгу с его доисторическим монастырем, да еще в одиночку, было бы сущим безумием; вдобавок, он вряд ли сумеет избежать встречи с шантаками и прочей тамошней жутью. Будь у него лодка, он мог бы доплыть до Инкванока, миновав каким-то образом торчащую из моря скалу: ведь если судить по фрескам в лабиринте монастыря, та скала находится довольно близко от базальтовых причалов Саркоманда. Но лодки нет, и найти ее или построить не удастся.
Вот о чем размышлял Рэндолф Картер, когда произошло событие, положившее конец всяким размышлениям. Справа от крылатых львов замерцал над руинами баснословного Саркоманда призрачный свет, исходивший не от фосфоресцирующих туч. Этот свет имел зеленоватый оттенок и то становился ярче, а то тускнел. Догадавшись об искусственном происхождении зеленоватого свечения, Картер осторожно двинулся туда, где предположительно находился его источник. Как выяснилось минуту-другую спустя, то были отблески разожженного близ пристани костра, возле которого толпились смутно различимые фигуры и который источал весьма неприятный запах. Слышался плеск воды. У пристани стоял большой корабль. Картера пронзил страх, когда он увидел, что судно — черная галера с луны.
Он уже собирался ползти прочь, но тут толпа у костра зашевелилась, и до Картера донесся звук, который невозможно было спутать ни с каким иным, — всхлип перепуганного упыря. Поначалу еле слышный, всхлип постепенно перешел в надрывный вопль. Чувствуя себя в
безопасности в тени саркомандских развалин, Картер справился со страхом и, вместо того, чтобы убраться восвояси, пополз вперед. Ему пришлось перебраться на противоположную сторону, что он и проделал, извиваясь всем телом, как громадный червяк, а затем вынужден был подняться на ноги, чтобы преодолеть без лишнего шума груду мраморных осколков. Никто его не окликнул и не схватил, так что вскоре он притаился за толстой колонной, откуда мог наблюдать за происходящим, оставаясь незамеченным. Возле костра, разведенного из лунного мха, сидели на корточках жабообразные твари и их рабы-нелюди. Несколько рабов нагревали в пламени наконечники диковинных копий для того, чтобы потом прижечь кожу троим крепко связанным пленникам, катавшимся от боли по земле у ног предводителей отряда. По тому, как дергались щупальца на рылах лунных жаб, Картер заключил, что они наслаждаются зрелищем; а затем он пришел в неописуемый ужас, ибо узнал в мучимых упырях своих проводников, верных товарищей на пути из подземелья в верхний мир, с которыми расстался в зачарованном лесу, когда они отправились на поиски Саркоманда и ворот, через какие могли бы попасть домой.
Лунных жаб у костра было многое множество, так что Картер бессилен был помочь тем, кто не так давно выручил его. Каким образом упыри оказались в плену, он не имел ни малейшего понятия, однако предположил, что жабы услышали в Дайлат-Лине, как те выспрашивают дорогу в Саркоманд, и устроили засаду, не желая близко подпускать их к зловещему плато Ленг и скальному монастырю с его верховным Жрецом. Прикидывая, как ему поступить, Картер припомнил вдруг, что совсем недалеко ворота в подземелье упырей. Пожалуй, разумнее всего будет вернуться на площадь диоритовых львов и спуститься по лестнице в бездну, ужасы которой наверняка уступают тем, что творятся здесь. Да, необходимо спуститься и разыскать там вампиров, готовых сразиться за освобождение сородичей. Быть может, битва завершится истреблением всех до единой жаб с черной лунной галеры. Тут Картеру пришло в голову, что ворота, как и прочие проходы в бездну, стерегут, должно быть, немые призраки, но их, как ни странно, он не боялся. Он узнал, что призраков связывают с упырями нерушимые клятвы; упырь Ричард Пикмен сообщил ему пароль, который понимали призраки.
Картер пополз обратно, по направлению к центральной площади с ее крылатыми львами. Увлеченные пыткой лунные жабы не обращали внимания на шум, который он производил при движении. Наконец Картер выбрался на площадь и, перебегая от одного мертвого дерева к другому, устремился к воротам в бездну. Исполинские львы, очертания которых четко обрисовывались на фоне тускло-серого ночного неба, грозно нависали над ним, но он мужественно продолжал путь. Статуи располагались на расстоянии десяти футов друг от друга, их пьедесталы испещряли отталкивающие изображения. Между пьедесталами была площадка, некогда огороженная ониксовой галереей, а посреди площадки чернел зев провала. Присмотревшись, Картер различил искрошившиеся от времени ступени, ведущие вниз.
Ужасный спуск длился не час и не два. Время летело незаметно для Картера, спускавшегося по бесконечной спирали в кошмарное подземелье. Ступени были столь древними и узкими и вдобавок такими скользкими, что он постоянно ожидал падения, гибельного полета до самых земных недр. К тому же в уголке сознания прочно угнездилась мысль, что ему не избежать нападения немых призраков. Постепенно Картер словно превратился в автомат: он двигался, как заведенный, и не заметил, что кто-то подхватил его и повлек в темноту, и лишь когда зашелся в нервном смехе от щекотки, сообразил, что угодил-таки в лапы к призракам.
Опомнившись, Картер прокричал пароль, который узнал от упыря Ричарда Пикмена. Хотя, по утверждению молвы, призраки лишены рассудка, их поведение тут же изменилось: щекотка прекратилась, пленника прекратили терзать. Ободренный таким поворотом событий, Картер пустился в объяснения, поведав об участи троих упырей, и заявил, что необходимо освободить несчастных. Призраки, похоже, поняли его, скорость их движения возросла. Внезапно густая тьма рассеялась, вокруг засерел тусклый свет подземного мира, впереди показалась одна из тех равнин, на которых так любят собираться вампиры. Повсюду валялись обломки надгробий и остатки нечестивых пиршеств; когда Картер издал призывный клич, из нор высунулось с дюжину похожих на собачьи морд. Призраки опустили Картера на ноги посреди возбужденных упырей, а сами порхнули в сторону.
Картер быстро сообщил, что привело его к вампирам. Четверо упырей немедля нырнули в норы, чтобы известить остальных и собрать войско. Через некоторое время появился упырь, пользовавшийся, должно быть, определенным влиянием. Он сделал знак призракам, и двое из них сорвались с мест и скрылись во мраке. Вскоре они возвратились, а за ними прилетела целая стая их собратьев. Между тем из нор, взволнованно переговариваясь, вылезали все новые упыри. Мало-помалу они выстраивались в некое подобие боевого порядка. Вот из норы возник предводитель, бывший бостонский художник Ричард Пикмен, и ему Картер изложил случившееся во всех подробностях. Пикмен, обрадованный встречей со старым другом, быстро разобрался, что к чему, и устроил совет с другими вождями.
Наконец, окинув придирчивыми взглядами собравшееся войско, предводители принялись отдавать приказы как вампирам, так и призракам. Крупный отряд рогатых летунов взмыл в воздух, а те, что остались, разбились на пары и опустились на колени. Едва тот или иной упырь взбирался на своих «скакунов», призраки взлетали и пропадали во тьме. Постепенно равнина опустела, исчезли все, за исключением Картера, Пикмена, прочих вождей и их призраков. Пикмен объяснил, что призраки — кавалерия упыриного войска, которая ринулась в Саркоманд. По примеру вампиров, Картер подошел к призракам, очутился в крепких объятиях, а в следующее мгновение поднялся над кладбищем, и призраки понесли его к крылатым львам и древним руинам древнего города.
Снова томительно долгое пребывание в кромешной тьме, но вот показались светящиеся тучи, и призраки вылетели на центральную площадь Саркоманда, заполненную воинственно настроенными упырями и их помощниками. Судя по свечению неба, скоро должен был наступить день, однако армия была столь внушительной, столь грозной, что ее командующий вовсе не собирался прятаться от врага. Близ пристани по-прежнему виднелись зеленоватые отблески пламени костра, хотя отсутстрие криков говорило о том, что пытка — по крайней мере, на время — закончилась. Отданы последние указания, упыри сомкнули ряды и двинулись по развалинам в направлении пристани. Картер шагал рядом с Пикменом в первой шеренге и потому чуть ли не раньше всех увидел лунных жаб. Те оказались застигнутыми врасплох. Трое пленников лежали на земле, их мучители дремали у огня, рабы-нелюди крепко спали, даже часовые пребывали в полусонном состоянии, ибо жабы, по всей вероятности, полагали, что опасаться им некого.
Упыри и призраки напали разом, так что жабообразные твари и рабы-нелюди не успели издать ни звука. Впрочем, лунные жабы не имели голосов, но и у рабов вырвались в лучшем случае всего лишь один или два сдавленных вопля. Жабы бешено извивались, но, как ни пытались, не могли освободиться из железной хватки призраков. Те применяли простой, однако, судя по результатам, весьма действенный способ, чтобы успокоить непонятливых: хватали их за розовые щупальца на рылах, и жабы сразу же прекращали трепыхаться. Картер ожидал кровавой бойни, но обнаружил, что замысел упырей гораздо коварнее. Призракам велели сделать то-то и то-то (Картер не разобрал, что именно). Однако какое-то время спустя его любопытство было удовлетворено: призраки с живым грузом в когтях отправились обратно в Великую Бездну, чтобы доставить столь изысканное лакомство к столу дхолов, кагов, гастов и прочих жителей подземелья. Трех несчастных упырей развязали, разведчики обыскали окрестности и взошли на борт черной галеры, дабы убедиться, что никто не избежал возмездия. Да, победа била полной и сокрушительной. Картер, желая сохранить корабль для возможного путешествия в иные пределы страны сновидений, попросил не сжигать галеру. Его просьбу, разумеется, исполнили, ибо упыри были признательны человеку за услугу, которую он им оказал. На корабле нашли диковинные предметы и украшения, впрочем, большую часть Картер немедля выкинул в море.
Вожди стали обсуждать дальнейшие действия. Трое спасенных Предлагали совершить набег на скалу в море и уничтожить тамошний гарнизон. Но призраки не согласились, ибо не любили летать над водой, поэтому от этой затеи пришлось отказаться. Впрочем, не до конца: Картер посоветовал воспользоваться вражеской галерой и научить Упырей работать веслами. Все одобрительно зашумели. Наступил серый День; отряд вампиров поднялся на борт корабля, и Картер взялся за обучение. Дело пошло столь гладко, что к вечеру он уже отважился поплавать немного по гавани, но лишь три дня спустя окончательно уверился в том, что может положиться на упырей. Призраков разместили на носу, гребцы заняли свои места, Картер, Пикмен и прочие вожди расположились на корме, и галера снялась с якоря.
В первую же ночь над морем разнесся заунывный вой. Все невольно содрогнулись; хуже других чувствовали себя трое спасенных, которым было известно, что означает этот вой. Посовещавшись, вожди сочли за лучшее не нападать ночью. В час серого рассвета завывания стихли; гребцы налегли на весла, и галера помчалась к гранитной скале, чьи очертания мнились поистине фантастическими на фоне свинцового неба. На крутых, обрывистых склонах виднелись уступы, на которых мелькали диковинные здания без окон и придорожные ограждения. К этому острову не приближалось еще ни одно судно с командой и людьми — вернее, приближаться-то оно могло, но вот на возвращение живыми и здоровыми морякам рассчитывать не приходилось, однако ни Картер, ни упыри не ведали страха. Галера обогнула восточный склон горы — и впереди проступили из сумрака причалы порта.
Вход в гавань охраняли два высоких мыса. Расстояние между ними было столь малым, что сумей встретиться в проливе корабли — один с моря, другой из порта, — они ни за что бы не разминулись. Дозорных вроде бы не наблюдалось, поэтому галера устремилась в пролив, проскользнула меж мысов и оказалась в гавани. Там уже находилось несколько судов, стоявших на якоре у каменного причала, по которому, подгоняемые лунными жабами, сновали рабы-нелюди — таскали ящики и бочонки, грузили их на повозки, покрикивали на запряженных в постромки чудовищных тварей. Над пристанью нависал утес, у подножия которого притулились какие-то строения, а по склону вилась дорога, исчезавшая за гребнем.
Завидев галеру, существа на причале засуетились: те, у кого были глаза, таращились на судно, а лишенные глаз помахивали розовыми щупальцами. Они, разумеется, не догадывались, что черная галера сменила хозяев, ибо издали упыри сильно смахивали на рогатых рабов-нелюдей, а призраки заблаговременно попрятались. Замысел вождей состоял в следующем: едва корабль пристанет, выпустить на врагов немых призраков, а самим идти полным ходом обратно в открытое море. Брошенные якобы на произвол судьбы, призраки похватают всех живых существ, каких только сумеют найти, а затем, изнывая от тоски по дому, преодолеют свой страх перед водой и полетят к подземелью, обремененные добычей, которую потом разделят по справедливости.
Упырь Ричард Пикмен спустился в трюм и разъяснил призракам, что от них требуется, а тем временем галера подошла едва ли не вплотную к одному из зловещих причалов. Внезапно Картер заметил, что на берегу нарастает беспокойство. То ли корабль двигался не туда, куда предписано, то ли кто-то уловил разницу между рабами-нелюдями и упырями на палубе. Должно быть, подали сигнал тревоги: из зданий без окон у подножия утеса выплеснулся целый поток лунных жаб, на галеру обрушился град дротиков, двое вампиров упали замертво, третий был ранен. Но тут распахнулись настежь люки, и из трюма вырвались призраки — они закружились над пристанью подобно стае громадных рогатых нетопырей.
Лунные жабы попытались отпихнуть галеру от причала длинным шестом, однако на них накинулись призраки, и они забыли и думать о своих попытках. Зрелище впечатляло: безликие призраки парили над пристанью, залетали в дома, носились над дорогой; порой они роняли по ошибке кого-то из жаб, твари падали и разбивались о камни, распространяя вокруг отвратительную вонь. Когда последний из призраков покинул галеру, прозвучала команда, гребцы навалились на весла, и корабль устремился прочь из гавани. На берегу по-прежнему царил хаос.
Пикмен решил, что призракам понадобится несколько часов, чтобы довершить дело, а потому галера бросила якорь примерно в миле от гранитной скалы, и упыри занялись ранеными товарищами. Пала ночь, серый сумрак сменился тусклым свечением облаков; предводители пристально вглядывались в небо, ожидая появления вереницы призраков. Где-то под утро показалась черная точка, вскоре к ней присоединились другие, и словно возникло еще одно облако. Перед самым рассветом облако рассеялось, а через четверть часа его было не сыскать и следа. Призраки улетели на северо-восток. Когда упыри убедились, что призраки направились в сторону Саркоманда и ворот в Великую Бездну, галера снялась с якоря и снова вошла в гавань. Команда высадилась на берег и рассыпалась по окрестностям.
Ужасными были находки, сделанные в башнях и домах без окон: в основном, остатки нечестивых пиршеств. Внутренняя обстановка домов была весьма скудной и состояла, как правило, из диковинных стульев и скамей, сделанных из древесины лунного дерева; стены украшали затейливые узоры. Повсюду валялись оружие и драгоценности, в том числе вырезанные из цельных рубинов идолы с наружностью явно неземных существ. Эти идолы, несмотря на материал, который пошел на их Изготовление, не заслуживали того, чтобы ими любовались, и Картер Разбил целых пять штук на мельчайшие кусочки. Копья и дротики он, с одобрения Пикмена, распределил среди упырей. Тем такое оружие было в новинку, однако обращение с ним не составляло никакого труда, поэтому Картер надеялся, что упыри вскоре освоятся.
Чем выше по склону утеса, тем чаще встречались храмы и реже — жилые дома. Сделанные в скале многочисленные пещеры скрывали во мраке резные алтари, все в бурых пятнах от жидкости, которой их наполняли, святилища для поклонения тем, кому были не чета даже дикие божества, воздвигшие себе замок на вершине неведомого Кадата. В одном из скальных храмов Картер обнаружил уводивший в темноту коридор и забрался в него с зажженным факелом. Коридор привел его в подземный зал со сводчатым потолком, на стенах которого виднелись изображения всевозможных бесов, а посредине зияла дыра, как две капли воды напоминавшая жерло бездонного колодца в монастыре на плато Ленг, где обитает верховный жрец в желтой шелковой маске. Картеру почудилось, будто он различает в стене рядом с ямой бронзовую дверцу, но что-то подсказало ему, что открывать ее не нужно и лучше даже не приближаться, и он заторопился обратно, к своим союзникам-упырям, которые шныряли по острову, проявляя завидную любознательность и полное равнодушие к тому, что повергало человека в панику. Они отыскали бочонок крепкого лунного вина и закатили на борт галеры. На складе недалеко от пристани нашлось громадное количество лунных рубинов, как ограненных, так и необработанных, но когда упыри выяснили, что самоцветы не годятся в пищу, они потеряли к ним всякий интерес.
Вдруг с причала донесся окрик часовых. Все, кто находился на берегу, обернулись к морю. В проливе показалась черная галера. Оставалось лишь какое-то мгновение до того, как рабы на ее палубе заметят упырей и сообщат о том хозяевам-жабам. По счастью, вампиры не додумались выкинуть копья и дротики, которыми вооружил их Картер; повинуясь приказу человека, подкрепленному распоряжениями Ричарда Пикмена, упыри построились в боевой порядок и приготовились отразить натиск новоприбывших. Волнение на борту галеры свидетельствовало о том, что экипаж корабля в замешательстве, а то, что судно, едва войдя в гавань, подняло все весла, доказывало — жабы приняли в расчет многочисленность упыриного войска. Вот галера развернулась и помчалась в море, однако вампиры отнюдь не предполагали, что им удалось одержать столь легкую, бескровную победу. Галера либо отправилась за подкреплением, либо ее команда попытается высадиться на остров в другом месте, поэтому на высокий утес были посланы дозорные с наказом проследить, куда двинется вражеское судно.
Несколько минут спустя один из дозорных вернулся с вестью, что лунные жабы и их рабы высаживаются на побережье восточного мыса и поднимаются наверх тропинками, крутизны которых испугаются и горные козлы. Тут в глубине пролива вновь мелькнула галера, а потом прибежал второй дозорный с донесением, что еще один отряд, еще большим числом, занял западный мыс. В этот миг галера, которую только что поминали, проскользнула в гавань, действуя лишь одним рядом весел, и бросила якорь.
Картер и Пикмен разделили упырей на три группы — две направлялись в бой, а третья оставалась в городе. Первые группы немедленно разошлись в разные стороны, третью же разбили на сухопутную и морскую. Морской, под командованием Картера, предстояло атаковать вражескую галеру. Та, видя, что противник выбирает якорь, вышла в открытое море. Картер не стал преследовать ее, так как понимал, что может понадобиться в городе.
Отряды жаб и рабов-нелюдей взобрались на вершины мысов, их фигуры отчетливо вырисовывались на фоне сумеречного неба. Завизжали дудки; общее впечатление, которое производили жабообразные твари, было ничуть не менее тошнотворным, чем вонь, исходившая от их тел. Неожиданно в поле зрения возникли упыри. Воздух заполонили дротики, к визгу дудок добавились крики упырей и завывания нелюдей, и все вместе они слились в чудовищную, демоническую какофонию. Тела валились с обрывов то в открытое море, то в воду гавани; в последнем случае их незамедлительно проглатывали некие твари, чье присутствие ощущалось лишь по пузырькам на поверхности.
Сражение продолжалось около получаса. Но вот западный мыс оказался полностью очищенным от нападавших. Однако на восточном, где, судя по всему, бился в рядах своих воинов предводитель лунных жаб, дела обстояли иным образом: упыри медленно отступали. Пикмен отправил туда подкрепление, а затем в схватку вмешались подоспевшие с западного мыса, и стало ясно, что победа достанется упырям. Они отогнали врагов к обрыву. Нелюди к тому времени все полегли, уцелели только жабы, да и то немногие, но дрались они отчаянно, размахивая огромными копьями. Дротики уже не годились, завязалась рукопашная.
Битва кипела, и тела сыпались вниз одно за другим. Все, кто падал в гавань, погибали в челюстях неведомых тварей, из тех же, кто очутился в открытом море, некоторым посчастливилось добраться до подножия мыса, где торчали из воды обнажившиеся с отливом камни, а нескольких лунных жаб подобрала их галера. Впрочем, упыри на камнях находились в незавидном положении: влезть наверх они не могли, ибо единственный проход загораживали жабы, а с галеры принялись метать Дротики. Но тут, очень вовремя, появился Картер, прогнал лунную галеру подальше от берега, снял горстку упырей с камней, выловил тех, что барахтались в воде, и прикончил обнаруженных у подножия мыса лунных жаб.
Считая, что вражеской галеры теперь можно не опасаться, он высадил на сушу многочисленный отряд, который ударил противнику в тыл, и сражение вскоре закончилось. Зажатых с обеих сторон жаб убили или сбросили со скал. Черная галера скрылась за горизонтом. Обсудив, как быть дальше, вожди упырей решили покинуть гранитный остров, дабы избежать столкновения с превосходящими силами лунян, которые наверняка вот-вот явятся сюда.
Пикмен с Картером собрали упырей, пересчитали их и установили, что в схватке пала четвертая часть войска. Раненых разместили на корабле — Пикмен терпеть не мог древнего обычая убивать и поедать сородичей, получивших ранения в бою, — гребцы расселись по веслам, а остальные примостились там, где нашлось свободное местечко, и галера тронулась в путь. Картер ни капельки не жалел о том, что покидает загадочный остров с его секретами и сводчатой залой, где зияет в полу черная дыра, а рядом виднеется в стене бронзовая дверца. Рассвет застал галеру рядом с базальтовыми развалинами Саркоманда, где упырей поджидало несколько призраков: словно рогатые горгульи, они сидели на корточках, взгромоздясь на руины города, процветавшего и канувшего в небытие задолго до рождения первого человека.
Упыри расположились лагерем на набережной и послали гонца за призраками. Пикмен и прочие вожди наперебой благодарили Картера, а тот вдруг ощутил, что обрел над соратниками власть, позволявшую требовать от тех помощи в поисках ониксового замка богов на вершине неведомого Кадата и чудесного города в багрянце заката, столь безжалостно выхваченного из его сновидений. И тогда он поведал упырям то, что сумел узнать за время своих блужданий по миру грез. Он сказал, что знает, где холодная пустыня, в которой высится Кадат, упомянул про гигантских шантаков и двухголовых ониксовых исполинов, заявил, что шантаки боятся немых призраков, описал, как громадные, гиппоцефалы шарахались от пещер на склонах гор, отделяющих Инкванок от зловещего Ленга. Он прибавил также, что видел изображения призраков на фресках в коридорах скального монастыря, где восседает на золотом троне верховный жрец в желтой шелковой маске; судя по тем фрескам, крылатых тварей боятся даже Великие, а повелевает ими не ползучий хаос Ньярлатотеп, но седой и неизмеримо древний Но-денс, владыка Великой Бездны.
Изложив все это упырям, Картер сказал, что у него есть просьба, которую, он надеется, не сочтут чрезмерной в благодарность за услуги, оказанные им упыриному роду. Он просит выделить ему столько призраков, сколько нужно, чтобы перенести человека через гнездовья шантаков, по-над ониксовыми стражами и холодной пустыней, туда где не бывал еще ни один смертный. Он хочет добраться до замка на вершине неведомого Кадата в холодной пустыне, дабы умолить Великих вернуть ему видение чудесного города в багреце заката. Он убежден, что призракам под силу преодолеть все опасности на долгом и многотрудном пути.
Для подобного путешествия, продолжал Картер, вполне хватило бы десяти или пятнадцати призраков, такое количество наверняка удержит шантаков на почтительном расстоянии. Вдобавок, он был бы очень рад, если бы его вызвался сопровождать кто-либо из упырей, поскольку упыри гораздо лучше знакомы с повадками призраков. Возможно, кому-то из упырей также захочется повидать Великих; он, Картер, отнюдь не станет возражать, ибо присутствие сподвижников придаст лишний вес его мольбе. Впрочем, последнее не суть важно. Итак, он просит, чтобы его доставили в ониксовый замок на вершине неведомого Кадата в холодной пустыне, а оттуда или в чудесный закатный город, если боги смилостивятся, или к Вратам Глубокого Сна в зачарованном лесу, если моления окажутся тщетными.
Вожди внимательно слушали Картера. Небо между тем потемнело от кишевших в нем призраков, тех самых, за которыми посылали гонца. Рогатые твари окружили войско упырей и замерли в ожидании. Упырь Ричард Пикмен, переговорив с остальными, объявил Картеру решение совета. Поскольку человек помог им расправиться с лунными жабами, они посодействуют ему в осуществлении его дерзкого замысла, предоставят в распоряжение Картера стаю призраков заодно с седоками, за исключением небольшого отряда, необходимого для охраны захваченной галеры, а по прибытии на вершину Кадата ему, когда он ступит под своды замка божеств, будет сопутствовать процессия упырей.
Донельзя обрадованный, Картер принялся обсуждать подробности перелета. Было решено, что призраки полетят как можно выше, чтобы избежать неприятностей над зловещим Ленгом с его безымянным монастырем и каменными поселениями, задержатся лишь на горном хребте, где постараются отыскать своих внушающих ужас чудовищным шантакам сородичей и перемолвятся с ними словечком. Затем, в зависимости от того, что сообщат им собратья, они двинутся дальше то ли над пустыней с ее ониксовыми двухголовыми стражами, то ли над северными пределами гнусного Ленга. Лишенные души, ни упыри, ни призраки не страшились кары, могущей постигнуть тех, кто проникнет в студеную пустыню, и не испытывали ни намека на благоговение при упоминании неведомого Кадата.
Около полудня все было готово, каждый из упырей встал рядом с парой выделенных ему летунов. Картер находился во главе войска, рядом с Пикменом, перед двойной шеренгой призраков без ноши — они составляли авангард. По сигналу Пикмена стая взмыла в воздух, поднимаясь все выше и выше над развалинами древнего Саркоманда, и вот уже остался внизу исполинский базальтовый утес, и взгляду открылась голая равнина, предвестница зловещего Ленга. Но подъем продолжался, и вскоре равнина сделалась едва-едва различимой. Призраки устремились на север. Когда они неслись над жутким плато, Картер содрогнулся, рассмотрев круг монолитов и приземистое здание без окон, где скрывается верховный жрец в желтой шелковой маске, отвратительный монстр, в чьих когтистых лапах ему довелось не так давно очутиться. Стая пролетела над монастырем, миновала селения с их бледными огоньками костров, у которых плясали под визгливые звуки дудок рогатые и хвостатые нелюди. Вдалеке мелькнул шантак — углядев призраков, он издал истошный вопль и умчался на север.
В сумерках стая достигла горного хребта, отделяющего Ленг от Инкванока, и закружилась над пещерами, которые, как вспомнилось Картеру, вызывали панический страх у шантаков. Вожди упырей призывно закричали, и из пещер вылетели черные крылатые существа; упыри и призраки завязали с ними разговор. Вскоре выяснилось, что безопаснее всего продолжать путь над холодной пустыней, ибо северные пределы Ленга изобилуют ловушками, которых остерегаются даже призраки: те представляют собой полусферические белые здания на диковинных холмах, и молва гласит, что их воздвигли Другие Боги со своим ползучим хаосом Ньярлатотепом.
О Кадате обитатели горных вершин ничего не знали, сообщили только, что к северу должно находиться некое чудо, доступ к которому преграждают шантаки и двухголовые ониксовые стражи. По слухам, холодная пустыня искажала до неузнаваемости любые формы и размеры, а еще толковали, что ее окутывает покрывало вечной ночи. Однако это были домыслы, и потому Картер, поблагодарив рогатых существ, дал знак отправляться: стая призраков снова взвилась в воздух, промчалась над кряжем, а затем опустилась до уровня фосфоресцирующих облаков, и тут вдалеке проступили из сумрака очертания исполинских фигур, созданных в седой древности руками неведомых титанов.
Чудища сидели полукругом, зарывшись в песок задними лапами, а правые передние воздев к облакам, — зловещие, похожие на волков двухголовые твари с выражением ярости на оскаленных мордах, бессменные блюстители рубежей человеческого мира, хранители тайн студеной северной пустыни. На статуях примостились огромные шантаки, которые было замахали крыльями, но, заметив передовой отряд призраков, ринулись прочь, оглашая окрестности истошными воплями. Стая пролетела над стражами, и внизу потянулась, лига за лигой, безжизненная холодная пустыня. Свет облаков все более тускнел, наконец наступила темнота, но призраки, привычные к мраку своего подземелья, ничуть не испугались. Дальше, дальше, лига за лигой, туда, где тьма гуще… Прикинув, сколько длится полет, Картер невольно вздрогнул: а что, если они покинули земной мир грез?
Внезапно облака стали реже, в разрывах между ними замерцали звезды. Внизу по-прежнему царила кромешная тьма, зато наверху лучились светом небесные маяки, словно указуя дорогу. Картеру чудилось, будто знакомые созвездия сделались вдруг символами, суть которых проясняется с первого же взгляда. Впечатление было такое, что на небе возникла громадная сверкающая стрела, устремленная на север; странника как бы подгоняли к неведомой цели, лежавшей за студеной пустыней. Картер посмотрел на восток, где высился горный хребет, протянувшийся вдоль границы Инкванока. В сиянии звезд можно было различить отдельные пики, зияющие чернотой расщелины, обрывистые склоны; горы, мнилось, являются продолжением прорезавшей небосвод стрелы, чем-то вроде ее оперения.
Призраки летели так быстро, что человек попросту не успевал как следует разглядеть то, что приковывало к себе его внимание. Неожиданно Картер уловил краем глаза какое-то движение над хребтом: некая тень двигалась в том же направлении, в каком мчалась стая. Упыри также заметили новоявленного спутника, о том говорило их возбужденное бормотание; сперва Картер решил, что видит необычайно крупного шантака, но мгновение спустя понял, что ошибся: у крылатых гиппоцефалов не наблюдалось пары голов, до сих пор они обходились одной, и, кроме того, диковинное существо, если и летело, то без помощи крыльев.
Впереди показался разрыв в горной цепи: узкий проход, соединявший холодную пустыню со зловещим Ленгом. Картер пристально всматривался в него, рассчитывая увидеть преследователя в полный рост. Тот сейчас слегка опережал призраков. Вот он достиг прохода и немного умерил свою прыть, будто осознал, что превратился из преследователя в преследуемого. Упыри, не сводившие с него глаз, дружно вскрикнули, и их возгласы выражали панический ужас, а человек ощутил, как ему в душу закрадывается беспримерная стужа. Над горами виднелась лишь голова, вернее, две головы, а в проходе мелькнуло на миг массивное тело, напоминавшее очертаниями невероятно огромную гиену.
Картер не потерял сознания и даже не закричал от страха, ибо отнюдь не впервые очутился в мире грез. Однако оглянувшись, он содрогнулся: в погоню за стаей призраков бросились, похоже, все до единого ониксовые исполины. Трое из них гнались за дерзкими нарушителями буквально по пятам. Выходит, гиганты сидят на рубеже пустыни не просто так: у них есть свои обязанности, которые они должны выполнять. Жуткость происходящего подчеркивалась тем, что каменные твари не издавали ни звука, двигались совершенно бесшумно.
Упырь Ричард Пикмен отдал приказ — и стая взмыла вверх, едва ли не под самые звезды; призраки поднимались до тех пор, пока горный хребет и ониксовые стражи не пропали в разливавшемся внизу мраке. Теперь вокруг были только мерцание звезд, шелест ветров да смех эфира — ни шантаков, ни иных, более гнусных тварей. Быстрее, быстрее! Казалось, призраки превзошли резвостью скорость винтовочной пули и вот-вот достигнут той, с какой кружит по орбите планета. Странно, подумалось Картеру, сколько летим, а под нами все та же Земля. Впрочем, ему было известно, что в мире грез расстояния иные. Он был уверен единственно в том, что они попали в край вечной ночи; ему вновь почудилось, будто созвездия указывают на север. Небо словно сжималось гигантской пружиной, чтобы затем швырнуть стаю в холодные объятия северного полюса.
Картер вдруг заметил, что призраки больше не машут крыльями, и преисполнился ужаса. В самом деле, рогатые летуны сложили свои перепончатые отростки и доверились буйному ветру, стаю увлекала вдаль неведомая, потусторонняя сила: ни призраки, ни упыри не могли противостоять небесному течению, мчавшему их на север, откуда не возвращался еще ни один смертный. На горизонте заблистал свет, разгоравшийся тем ярче, чем становился ближе, а под ним проступало нечто темное, заслонявшее собой звезды. Картеру померещился маяк на горе — лишь высокая гора способна была произвести подобное впечатление из поднебесья.
Гора, если то была гора, постепенно увеличивалась в размерах и наконец взметнулась выше стаи призраков, надо всеми земными вершинами, пронзив лишенный атомов эфир, в котором вращаются загадочная луна и безумные планеты. Люди не в состоянии вообразить себе что-либо подобное. Кайма облаков оторачивала подножие горы, верхние слои атмосферы служили ей как бы поясом на чресла. Черный во мраке вечной ночи вздымался впереди мост между землей и небом, увенчанный короной звезд, которые изливали на него ослепительное сияние. Упыри шумно восхищались, Картер же испугался, что беспомощная стая врежется с лета в грандиозную скалу.
А та поднималась все выше, прямо в зенит, и будто бы подмигивала путнику, насмешливо и с издевкой, со своей недосягаемой вершины, где стоял маяк. Пространство внизу затянула тьма: кромешный, непроницаемый мрак, истекавший из незримых пучин и достигавший непознанных высот. Картер присмотрелся к маяку — и оторопел от неожиданности. Он различил башни с куполами, созданные явно не человеческими руками, укрепления, террасы, невыразимо прекрасные и грозные одновременно, посеребренные сиянием звездного венца; увидел и понял, что поиски завершены, что он добрался до желанной цели, предмета дерзновенных мечтаний и устремлений, легендарного замка Великих на вершине неведомого Кадата.
Едва постигнув это, он осознал, что ветер, увлекавший стаю к горе, изменил направление и теперь дует снизу вверх. Судя по всему, ему велели доставить незваных гостей в ониксовый замок. Склон горы был совсем рядом, но подъем происходил столь быстро, да и к тому же было так темно, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Мало-помалу замок Великих приобретал все более четкие очертания, и Картеру подумалось, что колоссальные башни попирают самим фактом своего существования законы и установления населенного людьми мира. Все постройки замка были сложены из громадных глыб оникса, вполне возможно, тех, что добыли в незапамятные времена на заброшенном ныне руднике близ Инкванока. Купола многочисленных башен сверкали и переливались в свете звезд. То, что Картер поначалу принял за маяк, оказалось освещенным окном наверху одной из высочайших башен. Человеку показалось, он видит в окне — сводчатом, ничуть не похожем на окна земных домов — неясные тени.
Между тем отвесный склон исподволь перешел в замковую стену. Скорость полета слегка уменьшилась. Мелькнули огромные ворота, а в следующий миг призраки, упыри и Рэндолф Картер очутились на внутреннем дворе замка богов. Там они не задержались, невидимое воздушное течение увлекло их в темный дверной проем у основания башни. Коридор, в котором, как и снаружи, царила темнота, сворачивал то вправо, то влево, однако неуклонно вел вверх. Тьма угнетала: ее не нарушили ни звук, ни проблеск света. Стая призраков словно сгинула в ней, канула в бесконечном лабиринте ониксового замка. Но вот вокруг разлился бледный свет, и пилигримы оказались в помещении со сводчатым окном. Картер долго приглядывался к стенам и потолку, прежде чем сообразил, где находится: ему было почудилось, что он окружен пустотой.
Рэндолф Картер рассчитывал явиться в тронную залу Великих — пускай не торжественно, но с достоинством, в сопровождении свиты упырей, и изложить свою просьбу так, как пристало свободному и искушенному сновидцу. Он знал, что мольба смертного может тронуть Великих, и уповал на то, что в решающее мгновение поблизости не будет ни Других Богов, ни их глашатая — ползучего хаоса Ньярлатотепа. В глубине души он даже грезил о том, что его свита отпугнет Других Богов, ведь упыри не подчиняются никому, а призраками повелевает не Ньярлатотеп, но неизмеримо древний Ноденс. Однако сейчас, узрев величественный Кадат, охраняемый безымянными стражами и полный чудес, он понял, что Другие Боги, должно быть, не спускают глаз со слабых, безвольных божеств Земли. Да, они не правят ни упырями, ни призраками, но наделены могуществом и способны, когда понадобится, подчинить себе любого. Так что Рэндолф Картер явился в тронную залу Великих не как свободный и искушенный сновидец. Его вместе со спутниками внесли туда звездные вихри и швырнули на ониксовый пол, исполняя, очевидно, некое беззвучное, неслышимое распоряжение.
Картер не увидел ни золотого престола, ни диковинных существ в ореолах славы, с узкими раскосыми глазами, длинными мочками ушей, тонкими носами и заостренными книзу подбородками, словом, тех, к кому, убежденный сходством их черт с ликом на склоне Нгранека, мог обратиться с мольбой. Не считая одной-единственной комнаты, ониксовый замок на вершине Кадата был погружен во мрак, а его владельцы не показывались. Картер добрался до неведомого Кадата в холодной пустыне, но богов не нашел. Однако просторное помещение наверху высочайшей из башен заливал неяркий свет. Да, божества Земли отсутствовали, но в дымке, скрывавшей стены и потолок помещения, угадывались иные создания, ибо Великие не вездесущи, но Другие Боги — повсюду и, разумеется, не могли оставить без присмотра ониксовый замок. В каком обличье они предстанут, Картер не ведал, однако чувствовал, что его здесь ожидали, и спросил себя, сколь пристально следил за ним ползучий хаос Ньярлатотеп. Именно Ньярлатотепу, ужасу множества миров, гнусному глашатаю Других Богов, служат лунные жабы; Картеру вспомнилась черная галера, исчезнувшая за горизонтом, когда стало ясно, что упыри сумели отстоять гранитный остров.
Подобного рода размышлениям предавался Рэндолф Картер, когда вдруг под сводами необъятной залы раскатился громоподобный звук, повторившийся затем еще дважды. Три раза пропели фанфары, смолкло последнее эхо, и Картер обнаружил, что остался один. Упыри и призраки будто растворились в воздухе. Куда и каким образом они подевались, Картер не имел ни малейшего представления, знал только, что лишился дружеской поддержки и что невидимые существа, которые заполняет комнату, — чужаки в земном мире грез. Из глубины помещения донесся новый звук, похожий на предыдущий, но менее пронзительный, исполненный эфирной мелодичности и волшебности, присущей разве что сну: он навевал видения, пронизанные насквозь неизъяснимой прелестью. По комнате заструились диковинные пряные ароматы, а под потолком вспыхнул ослепительный свет, небесный огонь, менявший цвета в такт музыке, то и дело обретавший неизвестные на Земле оттенки. Вдали замерцали факелы, дробь барабанов словно подчеркнула напряженность ожидания.
Из утончающейся на глазах дымки возникли окутанные клубами благовоний черные рабы с набедренными повязками из искрящегося шелка. Их головы венчали причудливые металлические шлемы, в которые были вставлены смолистые факелы, распространявшие вокруг по-истине божественный фимиам. Каждый раб держал в правой руке хрустальный жезл с набалдашником в виде мерзко ухмыляющейся химеры, а в левой — серебряную трубу, в которую по очереди дул. На запястьях и лодыжках блистали золотые браслеты, причем ножные были соединены между собой золотой же цепочкой, что, похоже, сильно мешало рабам идти. В них с первого взгляда можно было признать жителей земного мира грез, однако наряды и украшения явно принадлежали иным измерениям. Двигаясь двумя вереницами, рабы остановились в десяти футах от Картера, трубы взлетели к толстым губам, а затем, как бы вторя пению фанфар, из множества глоток вырвался приветственный клич.
В дальнем конце комнаты появилась еще одна фигура: высокий и стройный человек с юным лицом египетского фараона, облаченный в яркие одежды, со сверкающим золотым обручем на волосах. Он приблизился к Картеру, которому почудилось, будто он видит перед собой темного бога. Незнакомец усмехнулся и заговорил, и в его голосе послышалась дикая музыка реки забвения.
— Рэндолф Картер, — произнес незнакомец, — ты явился сюда, чтобы узреть Великих, которых не дано видеть никому из людей. О твоей дерзости говорили стражи, Другие Боги гневались в бездне, где они пляшут под звуки флейт, радуя демонического султана, чье имя не смеют произносить вслух.
Барзай Мудрый, что взобрался на Хатег-Кла, чтобы понаблюдать за великими, танцующими на вершине в лунном свете, так и не вернулся домой. Зениг из Афората пытался достичь неведомого Кадата в холодной пустыне, и теперь его череп оправлен в металл кольца на пальце того, кого мне не нужно называть.
Но ты, Рэндолф Картер, оказался отважнее всех в земном мире грез, и в твоей душе по-прежнему горит пламя. Ты пришел не из праздного любопытства, но чтобы отыскать то, что полагаешь своим, и ни единожды не оскорбил богов Земли словом или поступком. Тем не менее эти боги спрятали от тебя чудесный город в багреце заката, видение из твоего сна. Знай же, что их побудила к тому обыкновенная зависть: они позавидовали богатству твоего воображения и поклялись, что отныне не станут обитать ни в каком ином месте.
Они покинули замок на вершине неведомого Кадата, чтобы поселиться в том чудесном городе! В его мраморных дворцах они веселятся днем, а когда солнце садится, выходят в сады и любуются отблесками заката на храмах и колоннадах, мостах и фонтанах, на широких улицах с цветниками и статуями из слоновой кости. С наступлением ночи, когда на траву падает роса, они поднимаются на террасы, усаживаются на резные скамьи из порфира и глядят на звезды или на холмы к северу от города; там зажигаются одно за другим окошки в домиках под островерхими крышами.
Боги полюбили твой чудесный город и ради него отринули древние обычаи. Они забыли о вершинах Земли, о тех горах, на которых танцевали в дни юности. Земля утратила своих божеств, лишь Другие Боги, существа Извне, навещают ныне вековечный Кадат, а Великие, безучастные к радостям и скорби людей, проводят дни в бездумном веселье в далекой долине твоего, Рэндолф Картер, счастливого детства. Твои грезы были чересчур хороши, о великий сновидец, они заставили божеств бежать из мира, созданного снами всех людей, в тот, который сотворил ты, ибо тебе удалось воплотить детские фантазии в нечто непостижимое, непередаваемо прекрасное!
Но божествам Земли не к лицу оставлять троны, чтобы на тех пряли свою пряжу гнусные пауки, или препоручать державу произволу Других. Силы, явившиеся Извне, грозят хаосом и бедой, прежде всего тебе, Рэндолф Картер, ибо ты причина случившегося; впрочем, Другим известно, что лишь при твоем участии возможно возвращение божеств Земли в покинутый ими мир. В страну, возникшую в твоем воображении, сейчас нет доступа никому, кроме тебя; только ты можешь изгнать себялюбивых Великих из чудесного города в багреце заката, вернуть их в северные сумерки, на вершину неведомого Кадата в холодной пустыне.
А потому, Рэндолф Картер, я пощажу тебя! Во имя Других Богов повелеваю тебе разыскать чудесный город, где скрываются божества, по которым томится мир грез, и прислать их сюда. Тебе нетрудно будет найти свою мечту. Вспомни звуки фанфар и звон цимбал, вспомни тайну, что сопровождала тебя по залам яви и пещерам сна, мучала обрывками позабытых впечатлений, терзала мыслями о том, что ты считал утраченным навеки. Вспомни свою путеводную звезду, в сиянии которой слились воедино искорки всех твоих сновидений. Зри! Ищи не за безбрежными морями, за прожитыми годами. Ты должен повернуть вспять, возвратиться в детство — к волшебным чарам, узнанным тобою л а заре жизни.
Знай: чудесный город в багреце заката — воплощение всего, что ты видел и любил в молодости. В нем прелесть бостонских крыш и окон, обагренных лучами заходящего солнца, огромный купол на холме, лес печных труб в лиловой долине величавого Чарлза, сладость напоенного цветочными ароматами воздуха. Все это, Рэндолф Картер, ты видел своей первой весной и увидишь снова, в последний час. Еще в том городе — древний Салем, и призрачный Марблхед, и солнце садясь, золотит шпили Салема и пастбища Марблхеда, и гавань, которая их разделяет.
Не забудь о Провиденсе с его семью холмами над зеркальной гладью вод, зелеными террасами, что ведут к высоким башням и старинным укреплениям; о Ньюпорте, что вздымается, подобный призраку, над призрачным же волноломом; об Аркхеме, за двускатными крышами которого раскинулись среди скалистых холмов пышные луга; о старом Кингспорте, где дымоходы осыпаются от дряхлости, набережные пусты, а над затянутым белесой дымкой океаном возносятся исполинские утесы, вершин которых достигает порой звон колокольцев на бакенах.
Прохладные долы Конкорда, мощеные улочки Портсмута, извивы сельских дорог Нью-Гемпшира, гигантские ильмы, белые домики, скрипучие журавли колодцев; просоленные причалы Глостера, скрытые зарослями дикого винограда окна Труро, зрелище, какое являет собой Северное побережье: гряды холмов, маленькие тихие городки; приземистые строения Род-Айленда; запах моря и благоухание полей; очарование лесов и рассветное чудо садов — таков, Рэндолф Картер, твой город и таков ты сам. Новая Англия воспитала тебя и запечатлелась в твоей душе, и образ ее бессмертен. То великолепие, подправленное и дополненное годами мечтаний и видений, и есть твоя греза о багреце заката на мраморных террасах. А чтобы найти террасы и спуститься наконец по широкой лестнице в город просторных площадей и искрящихся фонтанов, тебе нужно лишь обернуться в прошлое, вернуться к мыслям и переживаниям своего детства.
Зри! В окне башни мерцают звезды вечной ночи. Даже сейчас, даже здесь они льют свой свет на пейзажи, ведомые тебе и любимые тобой, впитывают пленительность твоих снов, чтобы потом одарить ею самые укромные уголки мира грез. Вон Антарес — он стоит над Тремонт-стрит, и ты можешь видеть его из окна своего дома на Бикон-Хилл. За теми звездами простирается бездна, куда загнали меня мои лишенные разума хозяева. Быть может, однажды ты навестишь меня там, но я надеюсь, что мудрость удержит тебя от подобного шага, ибо из тех смертных, что заглядывали в черную пучину, лишь один сохранил рассудок. Там снуют чудовищные твари, они сражаются друг с другом, потому что им не хватает места, и мелкие куда злее крупных. Признаться, я не испытывал желания губить тебя и давным-давно бы помог, не будь я уверен, что ты справишься без моей помощи, и не отвлекай меня иные заботы. Берегись преисподней, что Извне, и не забывай светлых дней своей юности! Отыщи чудесный город, изгони оттуда Великих, напомни им о горах, что ожидают их возвращения!
Однако я попытаюсь облегчить твой путь. Смотри! Вот шантак, его ведет раб, которого ты не видишь. Забирайся на птицу. Пособи-ка ему, черный Йогаш! Правь на ярчайшую из звезд к югу от зенита, на Вегу; через два часа она встанет над террасами твоего города. Правь на нее, но лишь до тех пор, пока не услышишь тихое пение. То голоса эфира, они навевают безумие, поэтому поверни шантака и оглянись на Землю. Ты узришь вечное пламя алтаря Иред-Наа на крыше священного храма. Это и будет твой город, лети к нему, иначе сойдешь с ума.
Когда окажешься над городом, правь на тот балкон, с которого любовался когда-то закатом, и заставь шантака закричать. Великие услышат этот крик и все поймут, их одолеет тоска по дому, они поступятся всеми красотами закатного города ради угрюмого замка на вершине Кадата и звездного венца над ним.
Тогда ты должен приземлиться и проследить, чтобы Великие притронулись к гиппоцефалу, не переставая твердить им о неведомом Кадате. Скажи им, что ты только что оттуда, сердце твое полно скорби, ибо в замке темно и пусто и нет былого веселья. А шантак заговорит с ними по-своему, но он способен лишь напомнить о прошлом, власть убеждать ему не дана.
Снова и снова повторяй Великим, сколь прекрасен их древний дом; в конце концов они попросят указать тропу, которая приведет их сюда.
Тогда ты отпустишь шантака, тот поднимется в небо и издаст свой клич. Великие примутся танцевать, а затем последуют за шантаком легкой поступью божеств, перешагивая через небесные пропасти, и вернутся на отринутый ими Кадат.
Чудесный город в багреце заката останется тебе, наслаждайся им в свое удовольствие, а земные божества вновь станут править сновидениями людей. Лети — окно открыто, звезды ожидают снаружи. Твой шантак извелся от нетерпения. Правь на Вегу, но поверни, когда услышишь пение. Не забудь повернуть, иначе неописуемые твари увлекут тебя в пучину безумия. Помни Других Богов, они лишены разума, но велики и грозны, они — Извне. Таких богов следует опасаться.
Хей! Аа-шанта ‘ниг! Лети! Верни богов Земли в замок на вершине неведомого Кадата и молись, чтобы тебе не привелось вновь встретиться со мной в любом из моих обличий. Прощай, Рэндолф Картер, и берегись. Ибо я — ползучий хаос Ньярлатотеп!
Картер закричал от ужаса, но тут шантак ринулся в окно и устремился сквозь ночь туда, где холодно мерцала голубая Вега. Человек посмел бросить лишь один взгляд через плечо на башни ониксового амка, на бледный свет в окне высоко над миром грез. Мимо проносились омерзительные чудища, он слышал хлопанье множества нетопыриных крыльев, но лишь крепче вцеплялся в гриву исполинского гиппоцефала. Звезды словно потешались над ним — смещались то вправо, то влево, вверх или вниз, образуя светящиеся знаки судьбы; завывали вокруг космические ветры, будто жалуясь на вечный мрак и одиночество.
Вдруг ветры и чудища разом исчезли, как исчезают на рассвете в снах ночные животные. Картер очутился в переливчато-золотом облаке и различил далекую мелодию, равной которой по красоте поистине не могло возникнуть в нашей Вселенной. Шантак встрепенулся и помчался вперед, седок пригнулся, чтобы лучше слышать. Это была песня, которую пели небесные сферы, и звучала она задолго до того, как был сотворен космос и родились Ньярлатотеп и Другие Боги.
Все быстрее летел шантак, все ниже пригибался человек к его спинe, опьяненный чудесами, пронизанный волшебством того, что Извне, внезапно — слишком поздно! — он вспомнил предостережение Ньярлатотепа, вспомнил, что тот советовал остерегаться музыки эфира. Лишь затем, чтобы помучить, указал ползучий хаос дорогу к чудесному городу в багреце заката; лишь затем, чтобы вдоволь натешиться, открыл тайну божеств Земли, которых легко мог возвратить единым мановением руки! Безумие и возмездие обитателей бездны — вот чем одарил Ньярлатотеп самонадеянного смертного! Как ни старался Картер поворотить шантака, тот рвался выше и выше, обуреваемый злобной радостью, устремляя полет к пучине, которой не достигают никакие сны: той самой, где мечется в центре бесконечности демонический султан Азатот, чье имя никогда не произносят вслух.
Повинуясь воле Ньярлатотепа, гнусная птица летела сквозь мрак, в котором копошились бесформенные, безымянные создания, прислужники Других Богов, слепые, как хозяева, лишенные рассудка, зато наделенные неутолимым голодом и жаждой.
Вперед, вперед, под истерический хохот, в какой переросла песня ночи и небесных сфер, вперед, за грань мироздания, к непостижимым рубежам иных измерений, прочь от звезд и материи, — блистающим метеором через Ничто, туда, где мечется жуткий Азатот, где гремят бесовские барабаны и визжат мерзкие дудки.
Вперед, вперед, сквозь наполненные клекотом полости… Внезапно взору обреченного Рэндолфа Картера явился благословенный образ. Сведущий в пытках и мучениях Ньярлатотеп воссоздал то, чего не уничтожить отвратительнейшим из порождений зла: дом! Новая Англия… Бикон-Хилл… Мир яви!..
«Знай: чудесный город в багреце заката — воплощение всего, что ты видел и любил в молодости… прелесть бостонских крыш и окон, обагренных лучами заходящего солнца, огромный купол на холме, лес печных труб… А чтобы найти террасы и спуститься наконец по широкой лестнице в город просторных площадей и искрящихся фонтанов, тебе нужно лишь обернуться в прошлое, вернуться к мыслям и переживаниям своего детства».
Вперед, вперед, с головокружительной скоростью к неумолимой судьбе, сквозь мрак, где шарят вслепую чьи-то лапы, касаются тела скользкие рыла, раздаются отвратительные звуки. Однако, как бы то ни было, образ мелькнул — и запечатлелся, и Рэндолф Картер теперь знал наверняка, что всего лишь спит и что город его детства лежит где-то на рубежах мира яви. Снова пришли слова: «…тебе нужно лишь обернуться в прошлое…» Обернуться. Обернуться! Вокруг темнота, но он, Рэндолф Картер, увидит то, что ждет!
Несмотря на накатившую вдруг слабость, Картер сумел обернуться. Он обнаружил, что может двигаться, может, если захочет, спрыгнуть со спины шантака, уносившего его в бездну по приказу ползучего хаоса Ньярлатотепа. Да, он может спрыгнуть в пучину ночи под ногами, в пучину, которой страшится гораздо меньше, нежели участи, уготованной ему в сердце хаоса.
Обреченный сновидец сорвался с исполинского гиппоцефала, скатился в кромешную тьму бездны. Мимо пролетали эпохи, умирали и рождались заново вселенные, звезды превращались в туманности и вновь становились звездами, а Рэндолф Картер все падал и падал.
И тут, на необъятной протяженности вечности, космос завершил один цикл и перешел в другой, и все стало таким, каким было несчетные тысячелетия назад. Материя и свет возродились в том виде, какой был изначально присущ им в пространстве; кометы, солнца и миры воспряли к жизни. Правда, Ничто уцелело — чтобы напомнить о порядке вещей: все, что появляется, должно рано или поздно исчезнуть. Так заведено от века.
Сызнова возникла небесная твердь, подул ветер, и в глаза сновидцу > дарил багряный свет. Возвратились боги и прочие живые существа, добро и зло, послышался истошный вопль ночи, которую лишили жертвы. Но образ, сохранившийся в памяти сновидца с детских лет, пережил вселенскую катастрофу, только благодаря ему удалось воссоздать мир яви. Фиолетовый газ С’нгак указал Картеру путь, а из бездны подал голос седой Ноденс.
Звездные сумерки перетекли в рассветы, а те расцвели всплесками колота, кармина и багрянца. Падение же Картера все продолжалось! Лучи света разогнали тварей тьмы, эфир огласили веселые крики, седой Тоденс торжествующе захохотал, когда Ньярлатотеп, уже настигавший сновидца, отпрянул, ибо яркое сияние испепелило его гнусных приспешников. Рэндолф Картер опустился на широкую мраморную лестницу, что вела в чудесный город, и очутился в Новой Англии, на просторах которой провел годы детства.
Загремели раскаты незримого органа, приветствуя наступление рассвета, первые лучи коснулись огромного купола Стэйт-Хайз на холме, и Рэндолф Картер, вскрикнув, проснулся в собственном доме на одной из бостонских улиц. За окном пели птицы, в комнату проникал аромат кустарников и вьюнков, посаженных еще дедом Картера. В спальне было светло и уютно, у очага лежал черный кот; он потянулся, разбуженный криком хозяина, а далеко-далеко, за Вратами Глубокого Сна, зачарованным лесом, плодородной долиной Ская, Керенарийским морем и сумрачными пределами Инкванока, расхаживал по ониксовому замку на вершине неведомого Кадата ползучий хаос Ньярлатотеп. Раздраженный неудачей с Картером, он издевался над божествами Земли, которым так и не дал сполна насладиться чудесным городом в багреце заката.
Жанр сновидений (видений), весьма популярный в литературе средних веков, возрожден и интерпретирован Г. Лавкрафтом весьма своеобразно. Однако в одном писатель вполне реалистичен: «быстрые сны» не только выявляют скрытые комплексы, подавленные желания, но и свидетельствуют об эмоциональном фоне человека. О новом понятии — коэффициенте эмоционального развития пойдет речь в этой статье, подготовленной по материалам зарубежной печати.
*********************************************************************************************
ОДНА ИЛИ ДВЕ?
Вы и представить не можете, как, оказывается, просто предсказать грядущую судьбу несмышленых четырехлеток! Улыбчивый дядя поочередно приглашает малышей в самую обычную комнату, где на столе лежит БОЛЬШАЯ, ОЧЕНЬ ВКУСНАЯ КОНФЕТА. «Мне надо выйти ненадолго, — доверительно сообщает он. — Ты можешь взять конфету, если хочешь, но если дождешься, когда я вернусь, то получишь сразу две». После чего психолог демонстративно удаляется, а испытуемый…
Некоторые дети хватают лакомство сразу, лишь только закроется дверь, другие сдаются через несколько минут; но в любой группе малышей всегда находятся те, которые твердо решают подождать. Кто-то из них просто отворачивается от стола, кто-то стискивает кулачки и зажмуривает глаза, иные начинают петь, плясать или декламировать стихи, некоторые придумывают для себя игру, а кое-кто даже пытается заснуть. И когда добрый дядя наконец возвращается, терпеливые детишки получают свою честно заслуженную награду!
Когда малолетние стоики дорастают до старших классов, выясняется удивительная вещь: именно эти подростки пользуются наибольшей популярностью в школе, они предприимчивы, надежны, дружелюбны и лучше адаптированы к окружению. Чем раньше четырехлетний малыш поддался соблазну, тем больше вероятность того, что он вырастет упрямым, психически неуравновешенным, пасующим перед трудностями — и очень, очень одиноким…
Мы часто удивляемся: почему природные дарования у одних людей с возрастом лишь расцветают, у других же безнадежно гаснут. Получается так, что умение устоять перед БОЛЬШОЙ КОНФЕТОЙ имеет к сему феномену самое непосредственное отношение… Способность отложить «на потом» удовлетворение сильного желания — великое душевное мастерство, демонстрирующее убедительную победу ума рассудительного над умом импульсивным!
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ
Этот термин ввели в научный обиход в 1990 г. американские психологи Питер Саловей и Джон Майер для обозначения таких специфических свойств человеческой психики, как умение разбираться в собственных чувствах, понимать настроение людей (что обычно называют эмпатией), а также умение регулировать собственные эмоции.
А пятью годами позже под тем же названием вышла в свет нашумевшая книга д-ра Дэниела Гоулмена, психолога из Гарварда, в которой тот довольно убедительно доказывает, что жизненный успех индивида определяется не столько пресловутым коэффициентом умственного развития (КИ), сколько теми особенностями его разума, которые принято было называть характером до тех пор, пока сей расплывчатый термин не сделался решительно старомодным.
На первый взгляд, в этой мысли нет ничего нового и оригинального… Однако Гоулмен не ограничился абстрактными рассуждениями, но выработал целую систему практических приложений своей идеи, показав, какими критериями должны руководствоваться компании при наборе персонала, как родители должны воспитывать детей, а школы — обучать их, каким образом создается гармоничное супружество и т. д. и т. п. Сам автор крайне осторожно относится к измерению эмоций «градуированной линейкой», зато его последователи разработали множество тестов для определения т. н. коэффициента эмоционального развития (КЭ), хотя в книге Гоулмена этот термин вообще отсутствует. Не станем придираться! Ведь общепринятый КИ тоже неизвестно что измеряет — то ли (выражаясь языком компьютерщиков) аппаратное обеспечение человеческого мозга, то ли программное, а возможно, и быстродействие, и объем оперативной памяти или базы данных.
Согласно новейшим исследованиям, доля КИ в жизненном и деловом успехе человека составляет примерно 20 % — остальное же зависит преимущественно от КЭ и элементарного везения! Коэффициенты умственного и эмоционального развития — вовсе не антагонисты: некоторых людей природа благословила высокими значениями обоих, у других перевешивает та или иная половина человеческой натуры.
Между прочим, ведущие американские психологи дали весьма поучительные оценки КИ и КЭ президентов США нашего столетия. Так, знаменитый Франклин Рузвельт обладал «второсортным интеллектом, зато первоклассным темпераментом». Самых популярных президентов второй половины века — Джона Кеннеди и Рональда Рейгана «никак нельзя обвинить в гениальности», однако оба умели производить столь необходимое для национального лидера впечатление честности и открытости, внушая к себе глубокое доверие. Признанные неудачниками из неудачников на президентском посту Линдон Джонсон и Ричард Никсон, напротив, обладали всеми интеллектуальными достоинствами превосходных политиков, но испытывали серьезные эмоциональные затруднения: «Здесь мы имеем случай политического Ван-Гога, который писал великолепные картины — а потом взял да и отрезал себе ухо!»
Чрезвычайно любопытен психологический портрет Билла Клинтона: «Его мозгу вполне можно присвоить сертификат высшего качества, однако эмоциональный интеллект весьма неустойчив. Клинтон несомненно обладает даром очаровывать людей, но иногда так усердствует в этом, что производит впечатление откровенного слабака, что же касается контроля над врожденной импульсивностью — тут наш нынешний президент совершенно безнадежен».
Хотя то, что называется характером, индивид получает от матушки-природы, однако нервные пути мозга продолжают развиваться примерно до середины человеческой жизни — а это означает, что эмоциональные недостатки вполне возможно подкорректировать.
КЛЮЧИ К ВЫЖИВАНИЮ
Примитивные эмоции были некогда прямым руководством к действию: например, страх выбрасывал в кровь адреналин. Эмоциональной жизнью человека заведует т. н. лимбическая система мозга, на которую миллионы лет назад наложилась новая кора, подарившая нам память, способность к обучению и планированию действий. Чем больше связей между корой и лимбической системой, тем искусней индивид регулирует свои эмоциональные реакции!
Однако наш древний мозг по-прежнему имеет прямой доступ к управлению действиями человека (посредством «короткой» нервной цепочки, открытой американским нейрофизиологом Джозефом Ледо) и срабатывает быстрее рациональной коры. К примеру, турист, углядев в траве нечто длинное и извилистое, в инстинктивном испуге шарахается в сторону и только через несколько миллисекунд, когда кора обработает визуальную информацию, понимает, что это не змея, а сухой изогнутый сук.
С другой стороны, при разрыве связей между корой и лимбической системой вследствие травмы или болезни, люди не теряют своих интеллектуальных способностей, но зато их образ жизни, как правило, катастрофически изменяется… Весьма поучительной иллюстрацией тому является знаменитая «загадка Финеаса Гейджа». 13 сентября 1848 г. этот 25-летний американский рабочий стал жертвой жуткого инцидента: при взрыве динамита массивный металлический прут, вонзившись в его щеку и выбив коренной зуб, прошил насквозь черепную коробку и мозг, попутно выбил глаз и пролетел еще несколько метров. Как ни странно, Финеас не был убит на месте, более того, он полностью сохранил умственные способности, память, дар речи и контроль над собственным телом; однако вскоре прежде серьезный, разумный и добропорядочный член общества сделался капризным, грубым, ненадежным и агрессивным субъектом. Но почему?! — долго недоумевала классическая медицина…
В 1994 г. несколько исследователей из Гарвардского университета, с величайшей точностью обмерив череп Гейджа с помощью метода радиографии, воссоздали в киберпространстве его трехмерный аналог, а затем поместили в черепную коробку объемную структурную модель мозга и, руководствуясь координатами входного и выходного отверстий, восстановили траекторию пронзившего его металлического стержня. Пораженными оказались именно предлобные участки мозга (вентральный и медианный), которые осуществляют связь коры с подкоркой: это своего рода «моральный центр», управляющий поведением человека и регулирующий его отношения с обществом.
«Без эмоций мы просто не можем нормально функционировать» — утверждает нейрофизиолог Антонио Дамасио, принимавший участие в описанном исследовании. Дело в том, что любая проблема, с которой мы сталкиваемся в жизни, имеет множество решений, и если бы человек анализировал их путем элементарного перебора, то никогда не смог бы действовать, как говорят те же компьютерщики, в режиме реального времени. К счастью, наш мозг приписывает каждому из вариантов т. н. эмоциональный вес, что резко ограничивает область выбора наиболее сильными положительными эмоциями. Совершив ошибку, мы обычно испытываем довольно неприятные чувства… и тем самым учимся на собственном горьком опыте! Однако те индивиды, у которых нарушена связь между корой и лимбической системой, неспособны правильно оценить реакцию окружающих на свой ошибочный выбор: совершая антиобщественные поступки, они не чувствуют ни сожаления, ни раскаяния, ни вины — и потому повторяют их снова и снова.
БАЗИС ЭМОЦИОНАЛЬНОГО ИНТЕЛЛЕКТА
Умение разбираться в собственных «смешанных чувствах» — вот основа самопознания, на коем зиждится столь необходимый в жизни эмоциональный контроль. Тут требуется изрядная доля мужества: к примеру, убитая горем вдова вряд ли готова признать, что одновременно злится на покойного мужа за то, что тот оставил ее на произвол судьбы… Тем не менее осознание своих чувств во всей полноте (физиологически эмоции переводятся в сферу сознания путем обработки новой корой) дает человеку возможность наилучшим образом справится с аффектом.
Такую способность взглянуть на себя со стороны и четко классифицировать собственные эмоции («То, что я чувствую, вовсе не гнев, а обида и зависть!») ученые называют МЕТАНАСТРОЕНИЕМ. Это довольно трудное искусство, и чтобы овладеть им, следует не подавлять чувства, отягощая ими подсознание, но проделывать то, что еще Аристотель почитал тяжкой работой золи и ума. «Каждый может рассердиться, это очень просто, — замечает он в «Никомахеанской этике». — Но рассердиться именно на того, на кого и следует гневаться, да притом в нужной степени, в нужное время, по соответствующему поводу и соответственным образом. Это вовсе не просто».
Гнев — одна из сильнейших эмоций и хуже всего поддается контролю; по мнению специалистов, в его основе лежит подсознательная уверенность человека в том, что у него отнимают нечто, принадлежащее ему по праву. При этом в кровь выбрасывается целый каскад нейромедиаторов-катехоламинов, вызывающих огромный прилив энергии, и человек уже готов броситься в рукопашную. В экстремальных условиях весьма полезная реакция, но в обыденной жизни… «Ни в коем случае не пытайтесь «разрядиться», дав волю вспышке гнева!» — предупреждает Гоулмен: вопреки популярному убеждению, при этом происходит не катарсис, а бурное усиление эмоции. Зато другая народная мудрость — «сосчитай до десяти» — здесь гораздо уместнее.
Тревога предупреждает нас о возможной опасности — и тем полезна, фокусируя разум на быстрейшем разрешении проблемы, однако все меняется, когда она выходит из-под контроля… Чем сильнее человек боится ошибки, тем больше вероятность ее совершить. Общая идея контроля за такими высокоэнергетическими эмоциями, как гнев, панический страх и прочая, состоит в отвлечении и расслаблении, а низкоэнергетические состояния типа подавленности или печали, напротив, уходят, когда человек включается в активную деятельность. Короче, главный принцип эмоциональной саморегуляции заключается в переводе мозга на иной уровень возбуждения, что как раз и прерывает разрушительный цикл настроения, ну а конкретную технику каждый вырабатывает самостоятельно (вспомним наших терпеливых четырехлеток).