Тем временем беглецы выбрались из толпы, что собралась у стен тюрьмы, и очень быстро оказались в центре города.

Молчание нарушил Хэл Букер:

— Послушайте! Я — ваш друг и умею хранить тайны. Может, все-таки скажете, кто вы?

— Охотно! Меня зовут Жан Рено. Я родом из Франции, по профессии я изобретатель. Все, чего я добиваюсь, — жениться на любимой женщине. Моя отличительная черта — порядочность.

— Теперь я в этом не сомневаюсь.

— Вы наконец поняли, что я не вор?

— Я очень ошибался. Впрочем, секрет, которым вы владеете, делает вас могущественным, как король. Даже мистеру Шарку не хватило бы состояния купить его!

— Спасибо! Однако кража денег и драгоценностей нанесла Мясному Королю серьезный ущерб.

— Да!

— Вы сказали мне, что кражу совершили по вашему приказу или по приказу ваших таинственных друзей, не так ли?

— Сказал! Но не судите так быстро! Вы иностранец и многого не знаете…

— Я не осуждаю, но и не приветствую подобные деяния. Меня это не касается.

— Видите ли, среди всех преступлений иногда встречаются такие, которые человеческая совесть оправдывает… Например, кража того, что некогда было утрачено. Иначе говоря, это насильственный возврат ранее утраченного. Поборники справедливости объявили бы его законным… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Я верю вам на слово!

— Тогда еще один вопрос.

— Спрашивайте.

— Вы знаете Рыцарей Труда?

— Нет. Клянусь честью, я их не знаю.

— Это люди честные, самоотверженные и, самое главное, высоконравственные. Они создали мощную организацию, стоящую над предрассудками, условностями и законом нашего общества. Общества алчного, извращенного, несправедливого и жестокого!

— Вы меня не знаете! — кричал далёкий абонент. — Мне 75 лет. Я звоню из Израиля. Я пишу рассказы, повести и романы, только что издал книгу за свой счёт и прошу у вас рекомендацию, чтобы вступить в Союз писателей прекрасного нашего сибирского города Абаканска, откуда я эмигрировал десять лет назад.

— Очень интересно! А какова цель этой организации?

— В какой Союз? Их у нас теперь два: Союз российских писателей и Союз писателей России.

— Цель в высшей степени гуманная! Она заключается в помощи бедным, спасении слабых, охране труда и, особенно, в разоблачении тщательно скрываемых просчетов безнаказанных преступников, которым удалось избежать правосудия, оказавшегося бессильным или даже причастным к их преступлениям.

— А можно сразу в оба?

— В таком случае это что-то вроде секретного трибунала, аналогичного трибуналу Комиссии Бдительности, применяющей Закон Линча. Вы так же легко отправляете преступников на тот свет?

— Можно, можно! — рассмеялся Альберт Иванович и положил трубку.

— Бдительные образуют одно из отделений Рыцарей… Оно занимается уголовными делами.

Прикалывается кто-то, подумал он. Как можно жить в Израиле и быть членом Союза писателей в Абаканске? Бред какой-то. А впрочем, почему бы и нет? Вот только зачем? Мечтатель! Ему 75 лет, а он вместо того, чтобы задуматься о вечности и бесконечности, нервотрёпку с приёмом себе планирует. Мне, что ли, вступить в Союз еврейских писателей в Израиле? Только вопрос — доживу ли я, как он, до семидесяти пяти? Десять лет всё-таки. Всякое может случиться. Дотяну ли? Что-то сердечко у писателя Шалимова пошаливать стало, скаламбурил он. Артериальное давление скачет то вверх, то вниз. Сердце грозит инфарктом, со-суды — инсультом, вот и выбирай.

— И много их, этих рыцарей?

Как это там, в песне, поётся? — если смерти, то мгновенной!

— Более ста тысяч! Среди них есть представители различных классов общества, различных слоев. Должен добавить, что Комиссия Бдительности обладает огромной властью.

Кому охота — лежать после инсульта и догнивать заживо, и чтобы кто-нибудь из близких по долгу родства вежливо так, а на самом деле с внутренней ненавистью и отвращением выносил из-под меня горшки да протирал пролежни камфарным маслом?

— Не сомневаюсь. Но почему вы рассказываете мне вещи, не представляющие для меня никакого интереса, кроме простого любопытства?

Б-р-р-р-р-р… Нет, яду, яду надо купить, чтобы в случае чего — ррраз — проглотил — и «Инсульт-привет!»

— Вы иностранец. Вероятно, без поддержки и состояния. У вас есть цель, но на пути ее достижения вы уже начали испытывать некоторые трудности. Представьте себе, что сто тысяч преданных людей вдруг пришли вам на помощь.



— Понимаю. Другими словами, вы предлагаете мне стать членом организации Рыцарей Труда. Очень польщен. Но, к моему великому сожалению, я вынужден отказаться.

Поскольку Союз писателей был на евроремонте, 65-летний юбилей почётного жителя прекрасного сибирского города Абаканска А. И. Шалимова отмечали по соседству, в Союзе композиторов, где евроремонт был уже завершён.

— Жаль! Ваше решение окончательно?

Писатели и поэты — все, как один, хвалили своего начальника.

— В настоящую минуту — да! Окончательно и бесповоротно.

Представитель областной администрации прикрепил к груди виновника торжества Золотой знак, герб Абаканска — медведя, стоящего на задних лапах и держащего в передних широкую лопату.

— Может быть, потом вы передумаете.

А представитель городской администрации вручил грамоту и авторучку «Паркер» с золотым пером.

— Вряд ли.

— Вы — золотое перо нашего города! — воскликнул представитель, и все дружно захлопали.

— Позвольте вам не поверить. Как бы то ни было, вы оказали мне хорошую услугу. Ваши достоинства покорили меня. Если вы когда-нибудь попадете в беду, вспомните о Хэле Букере.

Потом юбиляра задарили розами и гвоздиками.

— От всего сердца благодарю вас! Я не забуду о вашем предложении.

Всё, как в том сне, подумал он и в своём заключительном слове с горькой улыбкой на губах повторил:

— Стоит вам только прийти на биржу труда и сказать: «Я — Жан Рено, мне нужен Хэл Букер» — и вы увидите, что Хэл Букер — человек слова.

— Юбилей — это репетиция поминок! Да-да, дорогие друзья, как бы вы меня ни хвалили, это действительно так. Поэтому предлагаю всем вам плавно перейти в банкетный зал, где уже накрыт подобающий случаю стол.

— Еще раз благодарю! Я вам очень признателен.

Праздничный стол был накрыт скромно, но со вкусом. Шампанское, коньяк, водка, апельсиновый сок, минеральная вода. Буженина, сервелат, сыр, омуль, стерлядь. Лимон, виноград. Торт «Полёт».

— У вас есть деньги?

Все быстро напились и долго не хотели расходиться. Закончился банкет глубокой ночью.

— Около тысячи двухсот долларов.



— Этого мало!

— Мне хватит.

И когда наконец утомлённый юбиляр приехал на такси домой, на пятый этаж своей однокомнатной квартиры, доставшейся ему после развода и раздела имущества с женой, расставил цветы по вазам, банкам и заснул в кровати, не раздеваясь, снилось ему до самого утра прерываемое кратковременными кошмарами продолжение банкета, в конце которого взял слово председатель Союза композиторов и сказал:

— Выходит, я ничего не могу сделать для вас?

— Как хозяин этого гостеприимного дома я рад выпить, Альберт Иванович, за вас, рад, потому что у вас есть всё — и здоровье, и слава, и благополучие. А чтобы нам с вами, ровесниками по существу, было интереснее жить ближайшие десять лет, вызываю вас, как раньше говорили, на социалистическое соревнование. Я поступаю и заочно оканчиваю Литературный институт и за десять лет сочиняю десять романов.

— Пока ничего.

Вы поступаете в консерваторию и сочиняете десять симфоний.

— Тогда нам пора расстаться… Крепко жму вашу руку и желаю удачи.

После чего вы принимаете меня в Союз писателей, а я вас — в Союз композиторов. Идёт?

— Вам также удачи, дорогой Хэл! Мне тяжело расставаться с вами, но я обязан выполнить свой долг… А знаете, ради одного удовольствия видеть вас я приду на биржу в ближайшие дни!

— Идёт! — воскликнул юбиляр.

— Спасибо! Я буду иметь это в виду. До свидания!

— Идёт! — подхватили захмелевшие собутыльники.

— До свидания.

— И вообще, Альберт! Я хочу сказать тебе, что я тебя давно люблю — и как писателя, и как человека!

С этими словами приятели разошлись в разные стороны. Первым делом Жан Рено отправился в магазин готового платья. Там он приобрел легкую накидку, доходившую ему до пят и полностью скрывавшую фигуру. Молодой человек купил также пенсне, фетровую шляпу, дорожный картуз, который он временно засунул в карман, и подробную карту Флэштауна. Сделав покупки, Жан зашел в первый попавшийся бар, где, потягивая шерри, принялся изучать карту. Он быстро нашел бесконечно длинную улицу Королевы с указанием номера каждого десятого дома.

— За что? Почему? — вяло поинтересовался председатель Союза писателей.

«Судя по всему, Дикки находится где-то здесь, — подумал Жан. — Но идти к нему прямо сейчас было бы по меньшей мере неосторожно. Слово CAVERE в послании Дикки указывает на возможную опасность. Лучше всего дождаться ночи. В моем распоряжении около восьми часов. Чем же мне заняться?»

— Любят не за что, а вопреки! — воскликнул председатель Союза композиторов. — Просто люблю! За то, что ты красивый. И хочу написать про тебя оперу!

Он еще немного посидел в баре, затем расплатился и, убедившись, что за ним нет слежки, вышел. Жан решительно зашагал в сторону Центрального вокзала. Поезд до Синклера был готов к отправлению. Только бы успеть купить билет! Сделав это, Жан вскочил в вагон и три часа спустя оказался в столице. Молодой человек тотчас же подозвал водителя припаркованного около вокзала такси и сказал ему адрес. Автомобиль помчался по городу и вскоре остановился около шикарного ювелирного магазина. Жан решительно распахнул дверь и спросил мистера Андерсона. Маленький старичок невзрачного вида, но с острым, пронзительным взглядом ответил:

— Кому, кому?

— Это я!

— Да не — кому, а — что! Оперу о твоей замечательной жизни. Это будет шедевр. А потом мы вместе улетим в Израиль и поставим её на оперной сцене Тель-Авива! Кто за то, чтобы так всё и было? Прошу поднять рюмки и бокалы!

Он провел Жана в заднюю комнату, где молодой человек вытащил из жилетного кармана часть бриллиантового колье.

И все присутствующие выпили раз, ещё раз и ещё много-много раз, а потом запели, сначала по-английски:

— Сколько может стоить это украшение? — спросил без обиняков Жан.



— Хэппи бёсдей ту ю!
Хэппи бёсдей ту ю!
Хэппи бёсдей, хеппи бёсдей,
Хэппи бёсдей ту ю!



Старичок изучил при помощи лупы каждый камень, затем положил колье на весы и ответил:

А потом и по-русски:

— Двадцать восемь тысяч долларов. Бриллианты просто превосходны!



— Многая лета!
Многая лета!
Мно-о-га-я
ле-э-та-а-а-а-а-а…



— Сколько вы за них даете?

— Пять тысяч долларов.

Но пасаран!

— Сойдемся на шести тысячах — колье ваше.

— Можно ли написать отрицательную рецензию на гениальные стихи? — спросила Вера Павловна у Степана Петровича.

— Откуда у вас камни?

— Не можно, а нужно! — воскликнул Степан Петрович. — Не век же вам оставаться зав редакционно-издательским отделом, пора и кафедру филологии возглавить. Зав кафедрой! Звучит? Конечно, если меня выберут ректором.

— Я продаю их по поручению мистера Жана Рено. Вы звонили этому джентльмену во флэштаунскую тюрьму и предлагали свои услуги.

— Намёк поняла. Напишу отрицательную, — вздохнула Вера Павловна.

Мистер Андерсон улыбнулся и сказал:

— И не забудьте в заключении отметить, что никакие гениальные стихи нашим студентам не нужны, и даже вредны, поскольку расшатывают стереотипы, отвергают традиционные моральные нормы и разрушают стройную систему этических и эстетических ценностей, сложившуюся за 70 лет существования нашего ВУЗа.

— Шесть тысяч… Хорошо! Но при одном условии.

Вера Павловна приняла из рук Степана Петровича диск и распечатку антологии «Гениальные стихи. 100 русских поэтов, от Державина до Коржавина» и покинула кабинет проректора.

— Каком?

— Вы продадите мне и остальное.

Всю жизнь поэт, лауреат Пушкинской премии, Михаил Злобин составлял эту антологию, и не по социальному заказу, как было принято во времена социалистического реализма, а по велению души, и когда составил, обнаружил, что поэтов ровно 100, ни больше ни меньше.

— Решено!

«Перст судьбы!» — подумал Михаил и направился в пединститут, который недавно был переименован в педуниверситет имени Мамина-Сибиряка и готовился к 70-летнему юбилею.

— Вот двенадцать купюр по пятьсот долларов.

С нынешним ректором Олегом Сидоровым они когда-то учились на одном курсе. В вестибюле как раз напротив входа красовался огромный стенд «Выберем на новый срок!» Стенд отражал весь жизненный путь ректора О. В. Сидорова, от простого школьника до профессора, почётного члена многих отечественных и зарубежных академий.

— Спасибо! До свидания.

Олег Викторович только что вернулся из Испании, где договаривался о дружественном обмене студентами.

— До свидания, сэр! Не забудьте о нашем уговоре! Я рассчитываю на вас.

Переговоры прошли успешно. Десять студентов из Абаканска будут учиться в прекрасной Барселоне, а десять студентов из Барселоны будут учиться в прекрасном сибирском городе Абаканске.

— All right!

Настроение у него было прекрасное, и ректор с радостью ухватился за идею издать антологию.

Жан снова сел в автомобиль и подумал:

Он угостил Михаила кофе с коньяком, вспомнил молодость, жизнь в студенческой общаге: «Прекрасное было время!». А потом вызвал проректора и сказал:

«Тридцать тысяч франков здесь и более шести тысяч, которые я заработал, сидя в Каменном Мешке, — вот что мне позволит ловко провернуть дело. А теперь вперед!»

Он дал водителю другой адрес, найденный в справочнике, и такси помчалось через весь город на окраину. Когда автомобиль наконец остановился, Жан увидел перед собой высокую гладкую стену, за которой находились громадные сооружения с ангарами на крышах.

— Степан Петрович, заключите с Михаилом Иосифовичем договор, составьте калькуляцию, возьмите счёт в типографии, да о вознаграждении составителю не забудьте! Нашим студентам нужны гениальные стихи. Кто как не мы должны будоражить их мысли и чувства, расшатывать консервативные стереотипы, вспоминать славные классические традиции и на их основе создавать новые этические и эстетические ценности. И приурочьте, пожалуйста, выход «Гениальных стихов» к юбилейной дате. Издание должно стать подарком не только студентам, но и преподавателям!

— Это здесь! — сказал он.

— Будет сделано, Олег Викторович, в лучшем виде! Мелованная бумага, твёрдый переплёт. Средства есть, художника пригласим, оформим так, чтобы самому губернатору не стыдно было вручить!

Щедро заплатив таксисту, Жан прошел через галерею, ведущую к одному из зданий, пересек застекленный двор и оказался в какой-то конторе. Повсюду по стенам были развешаны фотографии и чертежи аэростатов. На столах стояли модели дирижаблей, лежали образцы обшивок, моторов, винтов, короче говоря, всего, что связано с аэронавтикой.

Каково же было удивление Михаила, когда через две недели получил он заказное письмо из ректората, а в нём — отрицательная рецензия с редакционным заключением:

— Мне нужен аэростат, — сказал Жан с американской лаконичностью после короткого приветствия.

«Таким образом, в настоящее время гениальные стихи студентам не нужны, поскольку не предусмотрены учебным планом и будут отвлекать внимание от основного учебного процесса».

— Каких размеров? Какой скорости? По какой цене? — спросил его человек средних лет, не поднимаясь с места.

В расстроенных чувствах вновь пришёл Михаил Злобин к Олегу Сидорову. Ни кофе, ни коньяка.

— Маленький, весом не более восьмисот фунтов, способный развивать максимальную скорость.

— Я уже в курсе, — сказал Олег Викторович, — и, как ты сам понимаешь, после такой рецензии лишён возможности подписать документы на издание антологии. Интриги, брат, интриги! Перевыборы, подготовка к юбилею. Ты не представляешь, в какое болото, словно брошенный камень, угодила твоя антология.

— Новый или подержанный?

— Почему же не представляю? Представляю. И желаю тебе быть переизбранным на новый срок.

— Подержанный. Сколько это будет стоить?

— Десять тысяч долларов. У нас есть один в запасе. В превосходном состоянии.

— Спасибо, дорогой. Два конкурента — не шутка. Но я уверен, переизберусь, организуем положительную рецензию — и, как это у классика из твоей антологии?

— Отлично! Я возьму его на пять дней на пробу, а там видно будет.



«Не пропадёт наш скорбный труд
И дум высокое стремленье!»



— Сто долларов в день плюс тысяча долларов залога из расчета стоимости аэростата.

А конкурентам мы скажем по-испански: «Но пасаран!»

— All right! Вот полторы тысячи долларов. Кроме того, я хотел бы нанять механика. По возможности молодого, энергичного, немного даже отчаянного. Обещаю удвоить жалованье, если останусь доволен его работой.

Когда Михаил Злобин вышел в вестибюль, его догнала запыхавшаяся Вера Павловна и произнесла:

— Все к вашим услугам! Когда вы собираетесь забрать аэростат?

— Михаил Иосифович! Вы забыли на столе у ректора отрицательную рецензию! Вот она!

— Через десять минут. Это не слишком быстро?

— Зачем мне ваша отрицательная рецензия? Оставьте её себе на память. Возможно, что при новом ректоре вы станете заведовать кафедрой филологии, вот и расскажете студентам, как на гениальные стихи можно и даже нужно в нужный момент сочинить нечто подобное.

— Достаточно и пяти минут.

— Откуда вы всё знаете? — вспыхнула как маков цвет Вера Павловна.

Человек поднял телефонную трубку и произнес несколько коротких фраз. Раздавшийся вскоре вой сирены означал, что аэростат готов.

— Пойдемте, я провожу вас к лифту, — предложил служащий Жану.

— Откуда? Да от верблюда! — усмехнулся Михаил Злобин. — Абаканск — хоть и миллионный город, но до сих пор большая деревня, где всё про всех узнаётся мгновенно благодаря сотовой связи и мобильным телефонам. Кстати, большой привет Степану Петровичу, организатору вашей победы, и всего два слова: «Но пасаран!», что в переводе с испанского на русский означало и означает: «Они не пройдут!»

Они довольно долго поднимались, пока перед ними не появилась платформа. На ней находился красивый светло-коричневый аэростат. Около входного люка стоял молодой человек лет двадцати. Его взгляд был искренним и одновременно решительным.

— Кто — они?

— Интриги и интриганы, кто же ещё?

— Боб! — окликнул его провожатый Жана. — Этот джентльмен берет вас с собой на пять дней. Об условиях он сам потом скажет. А сейчас приступайте к выполнению своих обязанностей! Поднимайтесь на борт и go ahead![95]

Подведение итогов

Три минуты спустя аэростат мчался на огромной скорости, поднимался, опускался, поворачивал, следуя безукоризненному управлению Боба. Механик, казалось, был рад предоставленной возможности показать и свое умение, и качества дирижабля. Между тем молодые люди познакомились и сразу же понравились друг другу. Опробовав аэростат и установив между собой теплые отношения, они запаслись продуктами и полетели в сторону Флэштауна.

Поэтесса А повесилась на дверной ручке своей квартиры. Предсмертная записка, обращённая к маме, тоже поэтессе, гласила: «Мама, как я тебя ненавижу!»

Наступила ночь. Прошел еще час. Приближаясь к городу, Боб выключил опознавательные огни. Жан Рено был счастлив, думая о том, что скоро вновь увидит друга:

«Милый Дикки! Какой сюрприз для него! Какая радость встретиться с ним! И как приятно свалиться ему на голову вот так, без предупреждения!»

Поэт Б умер, выпив в компании с каким-то бичом большое количество технического спирта. Приехала «Скорая помощь». В горбольнице его безуспешно пытались спасти. Отпевали на кладбище перед свежевырытой могильной ямой. Пахло ладаном. Порхали бабочки. В детстве он был крещён, однако рос атеистом, не веря ни в Бога, ни в Чёрта, Писал хорошие стихи. Долго мучился, что при окончании Литературного института в Москве вынужден был сочинить по настойчивой просьбе творческого руководителя гимн Коммунистической партии Советского союза, иначе не получил бы диплома о высшем образовании. Старался заглушить комплекс вины постоянным употреблением спиртных напитков.

Жан попытался сориентироваться и, после того как аэростат сделал несколько кругов, узнал длинную улицу Королевы. Тем временем воздушный корабль продолжал лететь вперед, к окраине города, где светились лишь редкие огоньки. Вскоре аэростат начал снижаться. Прошло еще немного времени, и он поравнялся с крышами домов. Боб включил ламповый прожектор и прошелся световым лучом по фасадам. Жан успел заметить номера 204, 206. Совсем рядом вырисовывались очертания 208-го.

Поэт В умер после инсульта. Работал в газетах. Был добрейшим человеком, о чём сказал на похоронах его последний редактор, который уволил его по статье за пьянку.

— Осторожно, приземляемся! — скомандовал Жан. Как только нижняя часть корабля коснулась земли, он открыл люк и спрыгнул на землю. В эту минуту послышался страшный крик:

Поэт Г умер от рака. Преуспевал. Всё, что написал, было опубликовано. Хоронили из Дома офицеров. Интересно, в каком офицерском звании он был и при каком ведомстве, если всегда ходил в штатском? Когда опускали в могилу полированный, красного дерева, очень дорогой гроб, из него звучала музыка. И мне припомнилось выражение «гроб с музыкой».

— На помощь! Здесь убийца! Убивают!

Поэт Д умер от рака. Всю жизнь писал он стихи под рубрикой «Против течения», считал себя коммунистом и однажды, когда его друг поэт Г потерял партбилет, на собрании ячейки сказал: «По мне, лучше лишиться яиц, чем лишиться партийного билета!»

Жан Рено вздрогнул и бросился вперед. Через распахнутую дверь одного из домов он увидел человека с ножом. Великолепным ударом ноги он отбросил убийцу в сторону и с криком: «Дикки! Дорогой Дикки, это я, Джонни!» — подскочил к кровати.

Поэт Е купил машину «Жигули» и долго катался по городу с любовницей. Вернувшись, в гараже выпивали они портвейн № 77, не выключив двигатель автомобиля. В результате чего пары алкоголя и выхлопные газы окутали их сознание, и обнаружены они были под утро обнажёнными, бездыханными.

— Джонни! Ах, я спасен!

Поэт Ж умер от рака. Он сочинял стихи о художниках и о них же доносил в компетентные органы. Был сексотом — то есть секретным сотрудником, в чём признался, изрядно выпив однажды с одним из пострадавших от него художников в скверике имени Василия Ивановича Сурикова. Но и после этого сильно мучился угрызениями совести, стараясь утопить их в алкоголе. Перед смертью ослеп, что воспринял как заслуженную Божью кару.

Жан обнял друга, подхватил на руки, как ребенка, и быстро вынес из дома. Аэростат был готов к отлету. Жан поднялся на борт, закрыл за собой люк и крикнул:

— Go up! Go!

Поэт З умер от старости. Хотел прожить 100 лет. А прожил 98. Продлевал срок тем, что пил урину, мочу то есть. Сначала свою. Потом маленьких детей. Уринотерапия тогда была в большой моде.

Боб только и ждал этой команды. Он до отказа нажал на рычаг, винты завертелись с бешеной скоростью, и аэростат взметнулся ввысь.

Поэт И был убит ночью в тёмном переулке неизвестными, когда возвращался с работы. Всю жизнь проработал в Центральном универмаге гравёром, отчего всегда имел в карманах много денег. Сам не пил, но любил угощать знакомых литераторов, которые радовались лишний раз выпить на халяву. Сочинял задушевные песни. Был хорошим человеком.

ГЛАВА 7

Поэт К покончил с жизнью самоубийством. Был без сомнения гениален. Ездил покорять Москву и Питер. Своим самоуничтожением вызвал большое недоумение в литературных кругах. Никто из литературоведов в посмертных публикациях не обратил внимания на его последние стихи с многочисленными гомосексуальными намёками.

Поэт Л умер от неизлечимого заболевания сердца — перикардита, то есть воспаления околосердечной оболочки. Чем оно было вызвано, неизвестно. Профессор сказал: «Причина — мультифакториальность. И социальные факторы, и эмоциональные стрессы, и инфекция». У поэта всегда была на лице милая, добрая, как бы чуть виноватая улыбка.

После спасения. — В Синклер! — Идея! — Отказ. — В чужом доме. — Та, которую не ждали. — Хорошо начать — не значит хорошо закончить. — О бриллиантах. — Оскорбительные сомнения. — Вынужденная самозащита. — Растерявшийся человек.

Поэт М был великим трезвенником, умницей. Увлекался восточной философией, собирал редкие книги, преподавал на филфаке спецкурс «Практика стихосложения», переводил на русский язык китайских, индийских, японских мудрецов, многим начинающим поэтам помог опубликоваться. Умер во сне.

Аэростат уносил молодых людей все дальше и дальше от места трагических событий, но Жан Рено ничего не замечал вокруг. Он находился в каком-то оцепенении, был не в состоянии ни говорить, ни двигаться. Торопясь на встречу с Дикки, он был готов ко всему, но только не к тому, чтобы найти друга при смерти, да еще и в ту минуту, когда на его жизнь вновь покушались. В смятении Жан только повторял каким-то глухим, безжизненным, беззвучным голосом:

Поэт Н был поэтом-песенником. Воспевал завоевания социализма вослед всем постановлениям партии и правительства. Стал лауреатом Государственной премии, Героем социалистического труда.

— Вовремя… Слава Богу! Как вовремя!

Закончился социализм — нечего стало воспевать, и он за полгода зачах.

Боб, молодой механик, изумленно смотрел на него и думал:

«Джентльмен выглядит таким растерянным… Что же, черт возьми, все-таки произошло?»

Рак. Рок

Ни одной из написанных им песен сейчас никто не поёт. Другие времена, другие песни.

Между тем Дикки, мысли которого путались от жара, неожиданно пришел в себя. То, что случилось, не было кошмарным сном. Дикки отчетливо вспомнил лицо незнакомца, бросившегося на него с ножом, вспомнил про одеяло на голове преданной Кэти и про то, что его дорогой Джонни вмешался в тот момент, когда убийца готов был нанести удар. Дикки помнил также, как Джонни вынес его из хижины, затем наступила тишина… И эту благословенную тишину нарушало только жужжание винтов… На Дикки с тревогой и участием смотрели знакомые добрые глаза.

Поэт О был найден на городской свалке. Туловище — в одном конце, голова — в другом. Накануне опубликовал в «Абаканской газете» стихотворение, смысл которого: как хорошо было раньше, хоть и при проклятых коммуняках, и как плохо сейчас, при замечательных дерьмократах, типа, вокруг — миллионеры, банкиры, бизнесмены, дилеры, киллеры, бичи, бомжи и так далее.

Осознав наконец случившееся, Дикки растроганно прошептал:

— Джонни, вы снова спасли меня…

Поэт П решил жениться на поэтессе Х. Как потом она рассказывала на закрытом судебном заседании, признался ей в любви, угощал шампанским, коньяком… Потом стал хвалить свои стихи и критиковать её стихи, что вызвало с её стороны озлобление и ссору. Когда он заснул, она задушила его подушкой, для верности сев на подушку верхом.

Лицо Жана Рено засветилось от радости, и он весело сказал:

Поэт Р был большим специалистом по ленинской тематике, автором статей, монографий. Составителем антологий о вожде мирового пролетариата — какой он был хороший и гениальный.

— Я сделал то, что должен был сделать.

Когда же коммунистическая партия развенчала образ своего вождя и рассекретила партийные документы, оказалось, что вождь — совсем не хороший, а воплощение дьявола и на его совести — миллионы погибших ни за что людей.

— Послушайте, дорогой друг, а не взять ли мне абонемент? — сострил репортер. — Наверное, вы не раз еще будете проделывать нечто подобное…

Прочитав об этом в газете, поэт Р сел в свой «Москвич» и поехал из Шушенского в Абаканск. На трассе не справился с управлением, так как была гололедица, выехал на встречную полосу движения, столкнулся с КАМАЗом и, пробив лобовое стекло, вылетел прямо ему под колёса.

Эта шутка показалась Жану настолько смешной, что заставила его расхохотаться и тем самым лишила остатков хладнокровия.

Тема исчерпала себя.

— Значит, вы не слишком пострадали, дорогой сумасшедший? — спросил он со слезами на глазах.

Поэт С, член КПСС, главный редактор газеты «Абаканская правда» случайно пропустил в печать стихотворение поэтессы А, в котором она выражала сожаление по поводу того, что верные ленинцы, большевики, в Екатеринбурге расстреляли отрёкшегося от престола царя и членов его семьи. Не стоило, мол, этого делать, грех на душу брать.

— Д-да… пожалуй, что так. Дайте же мне вашу руку! Я хочу по-братски, от всего сердца пожать ее. Моя душа переполнена словами благодарности к вам, дорогой Джонни.

Поэта С проработали на бюро райкома партии, на бюро горкома партии, на бюро обкома партии, после чего на него, испереживавшегося, напал рак. И через полгода он скончался в страшных мучениях. Даже морфин не смог снять болевого синдрома.

— Услуга за услугу, и не будем об этом больше говорить.

Поэт Т, умирая, написал завещание, в котором просил сжечь его на берегу реки, а пепел развеять по ветру.

— Напротив, мы должны об этом говорить!

«Романтик!» — сказали одни.

— Нет, у нас и так дел хватает.

«Прагматик!» — сказали другие.

— Ладно, но сначала скажите, где мы находимся.

Костёр был огромным и жарким, но поэт долго не хотел превращаться в прах.

— На борту дирижабля, который я взял на пробу.

Ждали ветра, а ветра не было.

— Отлично! Поздравляю.

Тогда стали горстями кидать остывший пепел от костра в волны реки.

Внезапно впервые за все время, проведенное на дирижабле, Дикки вспомнил о механике. Его присутствие требовало осторожности со стороны друзей, и Дикки решил, что все разговоры следует отложить на потом. Кроме того, репортер был еще очень слаб, и его рана могла послужить хорошим предлогом, чтобы оставшееся время хранить молчание. Дикки потянулся, зевнул и как бы невзначай сказал:

Пепел, рассыпавшись в воздухе, падал на воду и уплывал по течению.

— Кажется, я переоценил свои силы. Отдав законную, но слишком малую дань благодарности и дружбе, я предпочел бы отдохнуть.

Исполнявшие волю покойного очень сильно перепачкались и стали походить на чертей.

Жан прекрасно понял уловку друга и с жаром одобрил:

К счастью, омовение в реке сделало их вновь чистыми и душою, и телом.

— Правильно, дорогой Дикки, спите. А как только мы приземлимся, я разбужу вас.

Поэт У

Между тем Жан Рено со все возраставшим беспокойством спрашивал себя:

«Что делать дальше? Куда лететь? Где укрыться?»



Поэт скончался от инфаркта
Во время полового акта.
Любил он женщин и коньяк
И сексуальный был маньяк.



Но напрасно молодой человек ломал голову — выхода он не находил. В то же время он понимал, что время не ждет. Ведь нельзя же бесконечно оставаться на борту аэростата, не имея продуктов, лекарств и даже самого простого матраса для раненого. К тому же больной срочно нуждался в квалифицированном уходе.

Вспомнил я всё это на открытии памятника поэту Ф.

«Ах, если бы бедный Дикки был здоров! — думал Жан Рено. — Куда приземлиться, имея на борту раненого, а на хвосте — самых лучших полицейских ищеек?!»

Кто-то из его поклонников при жизни Ф обратился в Законодательное собрание, чтобы прибавили известному поэту пенсию, так как на ту, которую он получает, прожить практически невозможно.

В эту минуту в голову Жана пришла совершенно безумная мысль. Хэл Букер! Имя товарища по тюрьме внезапно выплыло из глубин его памяти и чуть было не сорвалось с губ. Правильно, Хэл Букер! Почему бы не обратиться к нему? Да, действительно… Почему бы нет, в самом деле?

Законодатели, все как один, проголосовали против.

«Терять все равно нечего, — размышлял Жан. — Не лучше ли довериться этому таинственному, страшному и в то же время преданному человеку?»

И поэт умер от цинги.

Отважный француз еще немного подумал, трезво взвесил, что могла им дать эта безумная затея, и решительно сказал себе: «Надо отыскать Хэла Букера!»

Пять лет прошло с тех пор.

— Послушайте, мистер Боб, где мы сейчас находимся? — спросил Жан механика.

За это время законодатели, переизбранные на второй срок, прониклись величием созданных поэтом произведений, воспевающих необъятные просторы Сибири и прекрасный наш сибирский город Абаканск, и приняли постановление об увековечении его памяти.

— На полпути между Синклером и Флэштауном.

— Постарайтесь добраться до Синклера как можно быстрее.

Скульптор изобразил поэта Ф в сказочной манере, очень похожим на барона Мюнхгаузена — камзол, треуголка, ботфорты, шпага не бедре.

— All right!

И вот стоит он на Стрелке, где сливаются две реки, вылитый из бронзы, великий, ни в чём не нуждающийся, глядит в необозримые просторы, а законодатели один за другим произносят пламенные слова о любви к нему, к Сибири, к Родине, которая никогда никого не забывает и каждому воздаёт по заслугам.

Спустя час дирижабль планировал над огромным, залитым ярким светом городом.

Последний кактус

— Это Синклер, джентльмены, — сказал механик.

Сергей Петрович и Ольга Ивановна жили на седьмом этаже девятиэтажки в двухкомнатной квартире с балконом.

— На какой высоте мы летим?

После сорока лет совместной жизни каждый спал в своей комнате.

— Пятьсот футов.

Сергей Петрович любил домашние цветы, и на всех подоконниках долгое время красовались герани, хлорофитумы, щучие хвосты, они же тёщины языки, сингониумы, алоэ, молочай, шефлеры, толстянки, они же денежные деревья.

— Который час?

Он аккуратно поливал их, подрезал, рыхлил землю и всегда разговаривал с ними, как с живыми людьми.

— Полночь.

Ольга Ивановна цветов не любила и, когда муж отлучался из дома на несколько дней, постепенно выбрасывала горшочки с балкона или в мусоропровод.