Алану Рикману и Матвею Мишталю – лучшим в своей игре.
Отпуск – это функция, монотонная, ограниченная сверху и снизу, а потому, имеющая предел, стремящийся к последнему дню. Или: в отпуске всегда найдётся хотя бы один день, который окажется последним. Докажем от противного. Допустим, такого дня нет, но тогда последовательность дней расходится…Господи! Что за чушь! Только в кошмарном сне… И-ме-нно. Во сне. Будильник надорвался, охрип и теперь непонятно, икает он или тикает.
Последний день отпуска был вчера.
Не то, чтобы на службу идти было неприятно. Скорее как-то странно после почти двух месяцев относительной свободы от навязчиво привычного уклада жизни. Во всяком случае, хочется мне или нет – не вопрос. Возвращение из отпуска – есть осознанная необходимость, а, стало быть, свобода не отменяется, а приобретает свойства функции, ограниченной… О-о-о! Нет! Нет! Кофе, где мой кофе? Я еще сплю, я не человек. Точнее, человек, но какой-то другой.
Странно, но мерное урчание кофемолки действует более эффективно, чем истеричные вопли будильника. Уши проснулись это уже я! С добрым утром, Анна, прочь скорей с дивана, открывайся ванна, капает из крана. Да, опять капает, а все сантехники – двоечники. С краном я вечером сама разберусь. Может быть.
Чем хороша знакомая дорога? С одной стороны ты можешь думать о чём-то своём, ноги всё равно приведут к конечной цели, а с другой… С ДРУГОЙ СТОРОНЫ ДОРОГИ. Всегда можно увидеть что-то удивительное, что не разглядел бы в стремительной смене впечатлений незнакомого пути. Воздушный шарик, зацепившийся за водосточную трубу, отчаянно борется со своей вынужденной привязанностью. Ему бы лететь в небесах, но порыв бросил его к этому дому, этому алюминиевому поясу на изящном изгибе водостока, и теперь ему осталось только медленно терять своё естество, пока… Ладно, не важно.
А ещё, это бывало, наверное, с каждым, когда в сумраке толпы вдруг неизвестно откуда взявшийся свет отметит одно единственное лицо, даже не само лицо, а его отражение в стекле затемнённой витрины. На миг. И ты понимаешь, что уже никогда не увидишь его снова, и, скорее всего, забудешь. Но сейчас у тебя есть шанс, хотя бы мысленно, развить какую-нибудь тему, прикоснуться к чужой, придуманной жизни, прожить её, как свою и вдруг протрезветь на пороге истинной цели, то есть перед дверью любимой школы. Возможно, грёзы и впрямь сродни алкогольному опьянению. Они невероятно притягательны, и мы возвращаемся к ним при каждом удобном случае, когда идем знакомой дорогой. И пусть пробуждение приносит страдание. Здравствуй, родная дверь, почти между мирами.
С чем можно сравнить работу школьного учителя? Представьте себя орнитологом на птичьем базаре. Нет, это тоже требует дополнительных комментариев. Тогда, быть может, вы смотритель Ниагарского водопада с обязанностью отслеживать весь попадающий в него мусор, и, по возможности, его, то есть мусор, устранять. А теперь вообразите, вы пришли на службу, а водопада нет, и вместо рёва воды на ваши уши обрушивается тишина. Она тут же даёт команду в мозг: «Что-то не так!». Однако паника сменяется чудной смесью облегчения с разочарованием. Просто до первого сентября ещё неделя, и Ниагарский водопад на каникулах.
– Здравствуйте. Анна Анатольевна, рада вас видеть.
– Добрый день, Наина Глебовна.
– Совещание, как вы, несомненно, знаете, уже через час, но мне хотелось бы кое-что прояснить заранее.
– Да, я вас слушаю.
– У нас опять проблема с классным руководством в одиннадцатом – первом. Зная ваше отношение к этому классу, я бы вам могла рекомендовать его в качестве курируемого.
Директор наш обычно ничего не просит и даже не рекомендует – она приказывает, и все возражения имеют силу не более жужжания назойливой мухи, – в лучшем случае вам удастся вовремя вылететь из поля действия убедительных её аргументов. Рекомендации, стало быть, да ещё в таком мягком обрамлении – вещь необычная, непредсказуемая, следовательно, опасная. Никаких компромиссов.
– Вы же знаете, у меня есть класс, и я не могу, при всей любви к единичке, оставить его.
– Не беспокойтесь. Я не ждала другого ответа. Мой вопрос был простой формальностью. Итак, через час в учительской.
Пустые кабинеты, дремлющие в ожидании начала уроков, содержат в себе нечто таинственное. Как будто следы прошлого и будущего переплелись, создав пустоту настоящего. Но эта пустота неустойчива, в ней гораздо больше напряжения, чем в заполненности. Потенциальная энергия пустоты побуждает к действию. Начнём с самого простого, тривиального и, скорее всего, ненужного. С разбора прошлогодних тетрадок с творческими работами. Иногда встречаются шедевры достойные отдельного издания «Тысяча самых невероятных сочинений». Физико-математический лицей навязывает свои порядки, создаёт особенные условия и приучает к своеобразным оборотам речи. Например, в сочинениях, скажем, о своеобразии поэтических приёмов Блока, каждая вторая работа начинается фразой: «Допустим, что…» или «Примем, что…». Оборот «Отсюда следует…» хорошо, если пишется словами, а не математическими символами. Самое замечательное – заключение «Что и требовалось доказать», встречается почти у каждого.
Надо же, у меня остались ещё с первой четверти прошлого года три листочка, вложенные один в другой: опусы неразлучной троицы из той самой единички, которую … нет, даже не думать, у меня свой класс.
Хотелось хоть как-то увлечь лицеистов Островским. Пьеса «Гроза» в матшколе, разумеется, не бестселлер, но писать монологи от лица персонажей им в принципе нравилось. Однако, в данном случае они, в некотором смысле, превзошли все мои ожидания. Половина работ имела один общий первоисточник, при желании вполне обнаруживаемый, были ещё монологи девочек, – в смысле Кабанихи. Но эти три, – просто психологические портреты авторов. Первая – сухая, логичная, – ни эмоций, ни чувств, ни единой орфографической ошибки. Десять строк компьютерной программы, имеющей некоторое отношение к Борису. Вторую можно было читать только между строк: «Не мучайте меня, поставьте «три» и больше не отвлекайте всякими глупостями от серьёзных и важных дел». Третье же. … Этот ребёнок умеет удивлять. Ещё перед выполнением работы он умудрился с моего соизволения, (сама не понимаю, как) чуть-чуть изменить задание, и писать монолог читателя,– ну да, один из наиболее второстепенных персонажей, по его же собственному высказыванию. Я не стала оценивать эту работу.
«Мне глубоко безразличны все эти вымышленные герои с их мелкими страстями и пустыми душами. Они не способны ни страдать, ни верить, ни быть смиренными, ни гордыми. Мир их ничтожен, разум мёртв, и мне нечего сказать от лица ни одного из них». Вот так. Что делать учителю литературы, который в глубине души иногда думает так же? Игра идёт не по правилам. Или наоборот: самое главное правило учителя – позволить ученику, не боясь, высказать любую мысль. Позволить себе не навязать своих идей, не придавить авторитетом или, хотя бы, не ограничить сверху оценкой.
О, возлюбленные нами, всемогущие оценки! Мы их получаем при рождении: тест на количество верно показанных рефлексов, – и ты уже потенциальный двоечник или отличник по жизни. И, чем ты становишься старше, тем тяжелее вырваться из окружения проставляемых баллов. Мир рабов, где мотивацией любой деятельности служит стимул – оценка. И мы – учителя, следующие после педиатров, выращиваем полноценных его жителей. Оценка – предмет бесконечных споров на педсоветах.
– Давайте их отменим вообще.
– Тогда кто же учиться будет?
– Ходили же за Аристотелем ученики без всяких оценок.
– Ну, мы тут не Аристотели!
А кто? Если не Аристотели, то, что мы здесь делаем? Пытаемся научить тому, чему нас учили? Теми же методами, только с учетом собственного опыта ученичества, не очень– то блестящего и, увы, всякое бывало, не всегда честного. Не давая права юному гению выбирать то, что ему действительно нужно, а посредственности оставаться честной посредственностью. Да и кто, опять же, оценит, кто гений, а кто нет.
О чём думаешь, учитель? Скажи правду, интересен тебе самому твой предмет? Считаешь ли ты его самым важным, красивым, веришь ли, что без науки, которую ты преподаёшь, не выжить? Если нет – уходи! Если да, – ученики сами придут к тебе, и между вами не будет ни стимулов, ни оценок, а только распахнутые двери бесконечных миров. И все эти мысли, разумеется, не вслух, а про себя. Именно, что про себя…
***
Это не предчувствие, а всего лишь ожидание предчувствия, нечто особенное, что мы стремимся продлить, чтобы ощущения стали полными. Это состояние, когда время замирает в объятиях трепещущего пространства. А если сложить всё вместе и перевести на язык тривиальной логики, получится банальная формула: сегодня что-то произойдёт.
Мир замер, прислушиваясь, нет ни ветра, никакого другого движения, даже свет слегка померк, чтобы избежать возможных бликов, и стало непонятно: утро, вечер, или туманный пасмурный день. И всё сосредоточилось вокруг скамьи в парке, на которой сидел человек. На коленях он держал ноутбук, и ничего, кроме быстро сменяющихся сполохов на экране, его сейчас не могло ни занять, ни отвлечь. Растрепанные нестриженные волосы, профиль хищной птицы и чёрный плащ делали его похожим скорее на средневекового алхимика, чем на программиста. Так мог бы выглядеть Нострадамус или Фауст, держащий в руках колдовской фолиант. Но в тёмных зеленовато-ржавых глазах отражался не огонь полыхающих формул философского камня, а какой-то странный набор значков, переменных и ещё, бог весть, чего, что, впрочем, создавало ореол таинственности и неприступности. Его руки исполняли над клавиатурой ритмичный, очень красивый танец, пальцы почти не касались клавиш. Это было похоже на первую любовную ласку.
И уже неизвестно сколько времени за спиной увлечённого работой взрослого стоял подросток. Он вглядывался в монитор, и в его стальных глазах отражалось нечто большее, чем можно было видеть на экране компьютера.
– Вы мне поможете – вдруг произнёс мальчик. И, невзирая на ломающийся голос, фраза получилась твёрдой и уверенной. Но мужчина продолжал свою работу.
– Вы мне поможете.
Вероятно, если бы в этой фразе что-нибудь изменилось, слова или хотя бы тон, эффект был бы прежним. Но она прозвучала, как магнитофонная запись и заставила нарушить затаившуюся тишину ещё одним голосом хрипловатым и резким.
– Ты кто?
– Оглянитесь.
– Я задал вопрос.
– Я ответил, что знал.
– Тогда ты мне не интересен.
Мужчина ещё несколько секунд поколдовал над клавиатурой, захлопнул ноутбук, резко встал и быстро, не оглядываясь, пошёл прочь по аллее. Вслед ему смотрел невысокий подросток. Резкий порыв ветра взметнул длинные, прямые золотистые волосы, и они смахнули ироничную ухмылку с его лица. Глаза потемнели, взгляд стал недетским : в нём не было ни добра, ни зла, только ожидание…
II
«Многие знания порождают многие печали», и, разумеется, наши школьники не преминули воспользоваться древней мудростью для обозначения неотвратимо надвигающегося первого сентября. Итак, международный день печали наступил. Но радостно в нём то, опять же по мнению господ учащихся, что следующий подобный праздник будет только через год. Однако к школьной линейке все подготовились, и уже за полчаса до её начала двор перед главным входом в лицей превратился в некоторое подобие форума. Наши ежегодные торжества на первый взгляд не очень-то отличаются разнообразием. Но для восьмиклассников они обладают эффектом новизны, сдобренным счастьем трудного поступления в одну из лучших школ страны, в девятом хочется повторения, в одиннадцатом – это уже последняя линейка, и десятиклассники, заглянув в будущее, тоже не хотят потерять хотя бы один такой день. Даже бывшие выпускники, если могут найти время, приходят поздравить своих учителей с началом учебного года.
Вот вынесли и наладили аудиоаппаратуру, вот классы, возглавляемые руководителями, выстроились в торжественное каре, уже звучат бодрые, почти никем не слушаемые речи, сейчас главное – причастность. В этом получасовом совместном стоянии с последующим разводом классов есть магия, как будто мощный организм соединяет сам себя. Неважно, что говорится, что будет услышано, начинается процесс внутреннего единения. Недаром есть всемирное братство ФМЛ, но это особая история.
Итак, лицеисты, не стесняясь, оживлённо общаются, некоторые целое лето не виделись. Учителя в очередной раз удивляются физиологическим переменам, произошедшим за три месяца роста природы. Пытаюсь разглядеть в толпе автора гневного монолога читателя. Как всегда, – ни в первых рядах, ни в последних, ровно в центре, со своими друзьями. К этой осени он умудрился догнать по росту половину своих одноклассников и выглядит уже не такой белой вороной, хотя что-то от этой птицы в нем имеется. Дело тут не в особенностях организма. Просто он младше своих одноклассников на два года. Чего, в прочем, товарищи никогда не замечали, ибо он по всем параметрам, кроме роста, соответствовал их возрасту. Учителя же, наоборот, дабы никто (даже они сами себя) не мог обвинить их в предвзятости, были излишне строги. Не думаю, что это ему вредило. Он не реагировал на оценки и учился весьма неплохо ради своей, давно выбранной цели, а, посему, при всём моём старании никого не выделять и не иметь любимчиков, таковым стал. Да, не буду лгать сама себе: мне (и не только мне, судя по разговорам в учительской) в нём нравится, увы, всё. Он шаловлив, в чем-то даже поболее других, но, как очень немногие, честен. Это вовсе не означает, что вы можете у него выведать при необходимости чужие тайны. Он довольно талантлив, как в точных предметах, так и во многом другом: и актёр, и художник, и поэт. Даже внешность его несколько необычна. Очень крепко сложён, так, что в прошлом году казался толстяком. Как пошутил один наш коллега: «Это щенок очень, очень крупной породы». Волосы его, предмет особой зависти всех лицеисток, густые, прямые, и, что поразительно, имеют чистый цвет золота. К тому же, вопреки школьным правилам, он умудряется уже третий год не стричься, и директор давно махнула на это рукой . Думаю, ей самой нравится его романтичная причёска. А меня поражают его глаза. Странной для европейца формы, нет не монгольские, – просто вытянутые параллелограммы, тупые углы которых закруглены, а острые слегка изогнуты. И цвет радужки, оттенок которого меняется от тёмно-свинцового к серебряному. Серебро с золотом – сильное сочетание. Губы еще по-детски пухлые, а нос уже приобрёл породистую горбинку. Вот такая помесь орлёнка и крупного пса – грифон – подросток.
– Анна Анатольевна, идёмте, это нас.
Ничего себе засмотрелась, даже не услышала, как объявили мой класс, спасибо бдительным девочкам. И вот мы торжественно под взглядами гордых родителей и слегка завидующих бывших выпускников направляемся к дверям лицея.
Первое сентября в нашей школе – полноценный учебный день. Сразу же начинаем готовиться к выпускному сочинению. Сегодня у меня уроки в одиннадцатых классах. На четвёртом имею счастье лицезреть возлюбленную единичку. Три минуты на взаимные любезности, и к работе.
– Итак, напрягаем мысль, рождаем идеи, оттачиваем слог. Сегодня вспоминаем стили речи. Описания. Я попрошу вас описать личность какого-либо известного человека. Повторяю: человека: не колобка и не поросёнка. Это может быть литературный герой, или историческая личность, даже учащийся или учитель нашего лицея. Важно показать характер, выраженный в чертах лица, в фигуре, в походке. Что, Богдан?
– А давайте, сначала это сделаете вы, а мы посмотрим.
– Боюсь, мои слова станут основой ваших работ,
– Нет. Как раз хорошо. Мы постараемся только опираться на ваши мысли, а не использовать их. Так даже интереснее.
– Хорошо, кого мне описать, назови.
– А можно без имени? Здесь оно всё равно мало кому известно. Я опишу характер.
– Давай. – Иногда есть смысл позволить лидеру внести что-то своё. И ему интереснее, и класс охотнее работает, и задание, в принципе, выполняется почти как и было задумано. – Ну, говори.
Он встал, откинул свои знаменитые пряди, на пару секунд задумался, хотя давно знал, что говорить, держал паузу – актёр.
– Это учёный, физик, программист, между прочим, весьма известный за границей. Больше, чем у нас. Много умеет, не только в науке. Занимается какими-то древними, но не восточными единоборствами. Никогда не был женат. Очень нелюдим и замкнут.
– Мизантроп?
– Нет, люди, скорее, его не интересуют. Трудно описать его характер. Внешне он имеет спокойствие максимально зажатой пружины. Причём пружины, которая зажимает себя сама. Пожалуй, всё. Да, ему лет сорок-пятьдесят, не помню точно.
– Почти исчерпывающе. Ладно. Пробую: По аллее парка стремительной походкой шел мужчина, очень высокий и довольно худой, волосы, давно не стриженные, бились на ветру о небрежно поднятый воротник его плаща. Когда-то они были светло-русые или, скорее, бурые, теперь, тронутые сединой, напоминали шерсть волка. Глаза его строгие и внимательные: слегка удлиненный разрез и опущенные к переносице уголки, как ни странно, придавали бы лицу некоторую трогательность, если бы не цвет затухающего зеленоватого пламени вокруг чёрных дыр зрачков: то ли янтарь, то ли огонь. Высокий лоб, очень крупный горбатый нос и губы, чувственные, резко очерченные, в то же время холодные, жёсткие, делали его похожим на чернокнижника. Полностью подчеркивал создавшееся впечатление подбородок – сильный и твёрдый. Пожалуй, всё.
– Ну, прямо, профессор Снейп из Гарри Поттера.
– Нет, у того глаза чёрные. Это – Нострадамус!
– Мефистофель!
– Распутин!
– Достаточно! Пишем – у вас осталось двадцать минут.
Отдавая мне работу, Богдан тихо сказал: «Вы очень точно описали его». И тут на меня нахлынуло: лицо, отражение лица в тёмной витрине.
– Ты знаешь его?
– Так, из Интернета.
Я пыталась поймать его взгляд. Это легко, он очень открыт. Как может быть открыт застывший свинец.
Школьные посиделки хороши необязательностью своего посещения, чем я обычно пользуюсь. Правила их проведения я поняла ещё в самом начале работы в школе, и вряд ли они изменились за двадцать лет, и наверняка не отличаются от таковых в любом другом коллективе. Вначале все создают иллюзию добросердечного единения, потом, по мере расслабления, честно делятся на группировки по интересам, и обязательно найдутся обиженные, пристыженные, поведшие себя как-то не так, то есть проявляется ещё одно положительное качество подобных вечеринок – создание поводов для пересудов в дальнейшем. А людям хорошо вместе, когда есть о чём поговорить. Сегодня же, против обыкновения, я решила посетить наше увеселительное мероприятие. Мне не хотелось идти домой, оставаться с собой наедине. Думаю, уверена – меня очень смутил урок в одиннадцатом – первом. Никак не выходил из головы образ незнакомца, созданный вдвоём с Богданом.
Итак, было шумно, людно, и, надо отдать должное, первые полчаса даже по-настоящему весело. Наша школа недаром считается самой сильной. Основное качество моих коллег – это интеллект, помноженный на чувство юмора. Почти у всех. Полуофициальная часть закончилась, и ко мне подсели мои приятельницы. Поговорить. О, сколько новостей я узнала об учениках, их родителях, о коллегах. Бразильской киноиндустрии грозит банкротство.
– Ой, Анька, что ни говори, но учебный год похож на беременность.
– Это как?
– Ну, первое сентября обставляется, как праздник. Весьма сомнительный, конечно. И не для всех. Но, в принципе, похож на зачатие. Потом пару месяцев эйфории от новизны ощущений и неосознания того, во что тебя втянули. С третьего месяца начинает тошнить. И не только по утрам. К Новому Году потихоньку втягиваешься, но, с каждым днём становишься тяжелее. И всё это заканчивается продолжительными болезненными родами выпускных экзаменов. Разница только в том, что за наших «новорождённых» мы не в ответе.
– Ну, как сказать.
– Но сделать-то ты ничего не можешь.
– Ой, девчонки, хорошо, что сидите. Слушайте новость года!
– Сплетня?
– Хорошо, сплетня года. Но правда.
– Ладно, говори.
– Видите, нашей снегурочки опять нет?
– Какой снегурочки?
– Да, Светки, Светланы Николаевны.
– Почему снегурочки?
– Ну, помните, она четыре года назад в спектакле играла?
– Так ведь Дюймовочку.
– Не я её снегурочкой назвала. Но к ней приклеилось. Дело-то не в этом. Такая дурочка! Ей мало было одной интрижки.
Подразумевалась грязная история, когда учительница… Нет, не хочу! Главное, в конце концов она благополучно вышла замуж за старого знакомого.
– Ну, слушайте. Она со своими приятельницами тусовалась в каких-то клубах, где бомонд развлекается. Она же у нас певица. Ну и влюбилась там в одного актёра – красавца. И куда лезет, с такой-то рожей. Благодарила бы Бога, что её вообще замуж взяли.
– Ну, ты уж слишком. Не фотомодель конечно…
– Ага, фотомодель! Для клиники челюстно-лицевой хирургии. Не перебивайте! Она и мужа своего стала на эти тусовки таскать, чтобы он тоже с этим актёром познакомился. Типа, так все приличнее выглядит. Ну, и затащила его к себе.
– Куда?
– В гости, конечно. Не в постель. В постель его уже муж затащил.
– Что-о-о ?!!
– То! Муж от неё к этому актёру ушёл. Ну просто сбылась голубая мечта.
Господи, как же мне было гадко. Что происходит с нашим миром? Почему люди делают такие вещи? Почему говорят об этом? Это их занимает, будоражит? Почему нужно периодически возвышенное опускать в грязь, а порок превозносить до небес? И вдруг мне стало смешно. Это юмор такой, человеческий. Иначе не выдержать весь объём, всю чудовищность отвратительного и всю мощь прекрасного. Требуется некоторое масштабирование. Всё просто и смешно.
Я бежала к своему спасительному дому то плача, то смеясь. Нет, я не осуждала ни коллегу, рассказавшую столь увлекательную историю, – очень жизненно, ни Светку – несчастная она. Многие женщины считают, что им дано слишком мало и не то, что хотелось. Ведёрко не такое, как у девочки в песочнице, бантик, не как у подружки в классе, и требуют это ведёрко, этот бантик, и отвергают предложенные им более ценные дары. Я бежала от своей школы, своих мыслей, а у подъезда моего дома стоял подросток, и вечернее солнце смотрелось в него, как в зеркало.
– Богдан, что ты здесь делаешь?
– Жду одного человека. А вообще-то, я живу в этом доме.
– Ах да, мы же почти соседи.
– Хотите?
– Что?
– Мне тут вернули диск с одним фильмом. Сильная штука. Правда неоднозначная. Мерзкая ситуация, возвышенная силой искусства и блестящей игрой актёров.
– Давай. Завтра верну. Спасибо.
– Можете не торопиться. Мне его так долго не возвращали, что я приобрёл ещё один.
– Такой хороший фильм?
– Такой хороший актёр.
– Ладно. Заинтриговал. Удачи. До завтра.
– До завтра. И вам Бог в помощь.
И правда, Господи, как мне нужна твоя помощь!
Дом встретил мягкой успокаивающей тишиной. Где-то очень далеко (ах да, в ванной) с ритмичностью метронома капало из крана. Всё было на своих местах. Подошёл и потёрся о ноги мой рыжий Роки. Это было очень приятно. Последнее время он пропадал, прощаясь с летом, и я начала уже беспокоится и сожалеть, что предоставила коту полную свободу. Однако он не выглядел ни голодным, ни уставшим, как будто не мотался неделю по крышам, а благоденствовал на каком-то кошачьем курорте. Однако от ужина, как всегда, не отказался. Его легко кормить – он мудро всеяден, а потому всегда доволен и толст. Можно было смотреть фильм. Мне очень хотелось его смотреть. И я поняла уже давно, что вся жизнь состоит из случайностей, приобретающих свойства навязчивых закономерностей. С обложки диска мимо меня, куда-то в недра квартиры смотрело до боли знакомое лицо, только волосы покороче. Я сегодня на уроке, сама того не подозревая, описала внешность довольно известного (почему-то только не мне) английского актёра. Ещё бы теперь не посмотреть этот фильм. На мгновение я даже подумала, что он может быть о таинственной и полной философии жизни учёного, что-то вроде «Игр разума». Правда название настораживало – «Тёмная гавань». Восемьдесят пять минут я, не отрываясь, смотрела на экран. Достойнейшее, даже более того, завершение сегодняшнего дня. Мастерски разыгранная тремя актёрами история двух геев, которые так искренне и самозабвенно любили друг друга, что не задумываясь, но при этом весьма изощрённо, прикончили жену одного из них, чтобы наконец соединиться. И, вероятно, жить долго и счастливо. Апофеоз человеческой нравственности: разрушить храм и на его месте выстроить другой «шедевр», похоть и прелюбодеяние возвести в ранг искусства и показать так, что это красиво и притягательно. Господи, благодарю тебя за мой первый учебный день.
***
Первый вечер осени был необычайно ярок. Солнце полностью оправдывало своё древнеславянское имя и щедро дарило себя миру. В этом буйном сиянии вдоль опустевшей улицы шли двое: мужчина и подросток, и, казалось, не будет конца ни их пути, ни их молчанию. И вдруг резкий чаячий вопль прорвал тишину, и улица проявилась, как изображение на фотобумаге: помчались машины, засуетились прохожие. И взрослый первым задал вопрос.
– Зачем ты идёшь со мной?
– Я говорил вам раньше.
– Наши дороги не совпадают.
– Но они пересекаются.
– Считаешь, что точка пересечения сегодня?
– Вы это и сами видите.
– У меня никогда не было, нет и не будет учеников.
– Просто не вы выбираете, а они, и время пришло.
Взрослый резко остановился, потом медленно повернул голову и взглянул прямо в глаза подростку. При встрече огня и металла, и тот и другой меняют свой цвет. Но чего-то еще не хватало, и цепь, не успев окрепнуть, распалась на звенья.
– Не сегодня. – Сказал взрослый и размашистой походкой крупной хищной птицы пошёл прочь навстречу закату, а подросток улыбался, глядя на солнце, и оно отражалось в нём.
Мужчина свернул к широкому проспекту. Солнце уже не ослепляло, и он слегка замедлил шаги. У него было достаточно времени до предстоящей деловой встречи. У него было всегда достаточно времени. Ещё в юности он научился рассчитывать не только каждый свой шаг, но и намного вперёд, разыгрывая жизнь, как шахматную партию, правда, по своим собственным правилам, и никому не позволял ни обсуждать эти правила, ни менять их. Он так много научился делать в юности и сделал потом, что, казалось, прожил лет двести, и не стремился предаваться воспоминаниям, ибо это могло занять слишком много ценного, предназначенного для плодотворной работы, времени. Но странный светловолосый подросток с металлическим блеском в глазах, бесцеремонно, как вирус, ворвавшийся в его жизнь, заставил события тридцатилетней давности взбудоражить его тщательно убаюканную память. Он в детстве не был похож на этого нагловатого, самоуверенного гения-недоучки. Родители, вечно занятые своим научным карьерным ростом, одно время заподозрили, не без оснований, в увлечённом только математикой отпрыске начинающийся аутизм, и стали отправлять его на лето к одному чудаковатому двоюродному или троюродному деду в далёкую глухую деревню. Для развития правого полушария. О, как они не ошиблись, даже сами не подозревая насколько. Дед, который, по мнению родственников, был сумасшедшим талантливым художником, имел, в придачу к весьма сомнительным, по его собственным словам, способностям к живописи и скульптуре, университетское образование. И еще какой-то оккультно-философский опыт. Отнюдь не учителя, которые были более, чем высоко квалифицированы, в прославленной математической школе научили зацикленного на сухой логике подростка видеть в математике одно из проявлений прекрасного. Он же сказал ему однажды:
– Ты рассуждаешь о случайностях и закономерностях, а они всего лишь координатные оси на одном из многочисленных двухмерных графиков судьбы, и всё зависит от задаваемых тобою же параметров. Задача имеющего душу – подняться над этим графиком.
– То есть, выйти из плоскости?
– Да, из плоскости бытия в пространство духа.
– Дед, мне кажется ты говоришь гораздо меньше, чем знаешь.
– И тебе не мешало бы научиться тому же.
И он учился. Дед увозил его на месяц в лес. С лёгким рюкзачком, в котором лежали только топор, нож и одеяло. Туда, где ломалась привычная логика, и постигалась наука причастности ко всему сущему. Он учился не выживать, но жить полно и, в то же время, максимально рационально в мире, где делать лишние движения нет смысла и даже опасно, где требуется предельное сочувствие со всем окружающим пространством, где необходимо уметь защитить и накормить себя не причиняя вреда никому и ничему.
– Дед, ты так много умеешь. Почему бы тебе ни организовать школу для таких, как я.
– Ученики к учителю приходят сами, когда наступает время. Вот ты, например.
– Но, если бы не родители, этого могло бы не произойти.
– Но произошло.
– Да. Я не подумал.
– Помнишь Аристотеля? У него были великие ученики.
– Ну да, один даже прошёл с огнём и мечом полмира.
– Это уже был его выбор.
– Разве учитель не несёт ответственности за деяния своих учеников?
– Несёт, и Аристотель тоже отвечал.
– Дед, я вернусь к тебе, когда закончу университет.
– Не вернёшься.
– Почему ты так думаешь?
– Ну, во-первых, двум таким, как мы, в одной деревне не место…
– Каким таким?
– А с чего ты взял, что я уже всё знаю? Я пока ещё живу.
И он не вернулся, увлекшись ещё на втором курсе научной работой, темой каких-то, только что обнаруженных физических полей. Они с дедом некоторое время переписывались, пока однажды он не получил письмо: «Павел, я взял из этого мира, что хотел, и дал ему всё, что мог, меня ждут другие мои миры. Помни три вещи: не отвергай любовь, ученика, и самого себя».
Очередной чаячий вопль бесцеремонно ворвался в мир прошлого, Павел остановился и даже обернулся, вдруг случайно не почувствовал присутствия этого лохматого мальчишки, но увидел только свою длинную тень. «Это его выбор», – подумал он и зашагал вглубь медленно погружающегося в сумерки проспекта.
III
Балует солнце редко в октябре,
Но этот год какой-то очень странный.
Не заживая, клёнов рдеют раны,
Берёзы в злате, ивы в серебре.
Душа не по-осеннему шалит,
А сердце, несомненно, просит встряски.
И города гранитный монолит
Похож на замок, выросший из сказки.
Октябрь, однако, незаметно сменился ноябрём, и появилось ощущение, что природа этой осенью за календарём не успевает. Думать с возрастом, что время, простите, ускорило свой бег, слишком банально, а потому не будем. Мы живём в соответствии с природой, и нам до зимы ещё, Бог даст, далеко. Каникулы после первой четверти я всегда проводила с учениками, разъезжая по стране и даже за рубежом, но в этот раз захотелось остаться дома со своими книгами, мыслями, стихами, вечной клепсидрой в ванной, всегда готовым к еде, игре и ласкам котом и самой собой, если получится, или захочется. Если я вообще готова общаться сама с собой. Может быть, имело смысл уехать.
Итак, озвучим и одвижем пространство. Телевизор не вдохновляет. Ладно, я хорошо знаю, чего хочу. Мне нужно посмотреть второй раз фильм, так удачно забытый дома до каникул. Не второй. Не важно. Ну и что меня так привлекает? С точки зрения кинематографа он, безусловно очень хорош, но это же не совсем твой любимый жанр. Почему, очень философский, затрагивает… Да не это тебя затрагивает. Ты хочешь снова увидеть знакомое лицо актёра, как там его? Стоп! Во-первых, ты уже хорошо выучила, как его там, а во-вторых, кто привлекает тебя: герой – вряд ли – он весьма малосимпатичный тип. Но, как ни странно, не лишён обаяния. Нет, это исполнитель не лишён обаяния! То есть получается, что я, по образу и подобию пресловутой Светки, влюбилась в актёра, только очень удобно и безопасно. Ничего не нужно делать, поскольку эта любовь обречена изначально. По всем пунктам. Пункт первый – мы живём в разных странах, пункт второй – встреча практически невозможна, пункт третий – даже в случае встречи, всё равно никаких шансов. И так далее. Хватит. Дело не в актёре. Дело в отражении в тёмной витрине. И чужой жизни, выдуманной тобой, когда ты шла своей знакомой дорогой. Лучше было уехать. О, телефон, спаситель душ, мой спор внутри меня нарушь . Как вовремя он зазвонил!
– Алло!
– Ты чего, дома сидишь? – гениальный вопрос.
– А ты звонишь в надежде, что меня нет?
– Да ладно тебе, блюстительница слова. Пора привыкнуть к современным идиомам.
Ну да, речевой идиотизм облагораживаем и называем идиомами.
– Я просто хотела, если ты никуда не уезжаешь, позвать тебя в гости. Будут в основном наши, лицейские, ну еще пара-тройка интересных людей.
– Пара – я понимаю, а тройка – это как?
– Заткнись! Ты придёшь? Чего молчишь? Ладно, не затыкайся, отвечай.
– Я просто думала, идти ли.
– Идти!
– Хорошо.
– Умница. Завтра в девятнадцать у нашего метро.
Пойду. Только сначала встречусь с Богданом и верну диск.
– Алло, здравствуй, это Анна Анатольевна, я бы хотела отдать тебе фильм.
– Вам понравилось?
– Очень неоднозначно, ты был прав.
Я рассказала всё, что думала об этом фильме и тенденциях современного искусства.
– Давайте, вы нам урок проведёте на эту тему. А я подготовлю доклад про средневековую легенду о Носферату. Между прочим, один из наиболее сексуально привлекательных персонажей того времени.
– Ладно. Заодно поговорим о долге художника и уровне произведения.
– Хорошо, у меня есть еще один фильм с участием … и тут прозвучало имя, которое за два последних месяца стало для меня почти родным. Так просто. Чужое имя из чужого мира. Мне было приятно услышать его из уст ребёнка, ибо ничего внутри меня не дрогнуло. В этот момент. И я с радостью согласилась посмотреть хорошее кино.
К походу в гости следовало подготовиться. Я знала, чего от меня ждали. Там непременно окажется кем-то принесённая гитара, и все, умеющие ею пользоваться без видимых повреждений, будут востребованы. В узких кругах считается, что я хорошо пою замечательные песни, или наоборот. Дело в том, что это всё мои собственные творения, а потому отсутствие музыкального слуха не обнаруживается, а некоторый диссонанс между звучанием гитары и голоса выдаётся за оригинальность исполнения. То есть, мне необходимо взять инструмент, и напомнить пальцам и мозгам, как следует синхронизировать свои действия. На это имеется почти сутки. И еще пару часов, чтобы создать приемлемый таинственно-романтический образ, соответствующий встрече ностальгирующих и рефлексирующих интеллектуалов.
Ну-с, что имеем в зеркале? Обычно я не трачу много времени на создание автопортретов на лице: чуть-чуть оттенить глаза, слегка подчеркнуть губы, особо не всматриваясь в неизбежные возрастные изменения и оставаясь в счастливом неведении о таковых. Иногда имеет смысл отнестись к себе повнимательнее, и я включила яркий свет, чтобы всё разглядеть с пристрастием. Из зеркала на меня смотрели глаза. Естественно мои. Но, в то же время, не мои: удлиненный разрез, внутренние уголки чуть опущены к переносице и цвет радужки – прозрачный зеленоватый янтарь или… нет, показалось, просто очень похоже.
Богдан, умница, дисциплинированный мальчик, уже стоял около метро. За три года я ни разу не замечала, чтобы он куда-нибудь опаздывал.
– Здравствуйте, Анна Анатольевна, какая вы сегодня! – Он протянул мне футляр с диском.
– Какая? – Я машинально взяла фильм, и отдала ему другой.
– Вы сегодня просто очаровательны, особенно глаза.
– Так, Богдан, пожалуйста, не забывайся.
– Простите.
– Ничего, как, когда и кому делать комплименты, – не врождённые знания.
– Этот фильм тоже можете немного подержать.
– До Нового Года?
– Запросто.
– Спасибо, помни о здании на каникулы.
Ну вот. Учительница. Ну что плохого в том, что мальчик отреагировал на твой макияж. Вместо «спасибо» – помни об уроках. Внутри занозой засело чувство какой-то досадной недосказанности и потери.
На вечеринку мы предусмотрительно опоздали. Тем самым избежали кухонной повинности. Не то, чтобы я не умела или не любила готовить, я просто этого не делала, не имело смысла. Для Роки культ еды заключался не в качестве, а в количестве, а мне хватало магазина кулинарии. Итак, все уже были в сборе и радостно приветствовали последних ожидаемых гостей, то есть нас, ибо это означало возможность наконец-то откупорить напитки и налечь на закуски, источающие предательский аромат для всех наших «фотомоделей». Народу было достаточно. Человек двадцать – двадцать пять, при этом половина из них мне абсолютно незнакома. Но чувства неловкости не возникало – всеобщая расслабленность и доброжелательность весьма бодрили. Вот уже шампанское призывно заиграло в бокалах, зашептало: «Ус-смири с-с-воою жажду». И я усмирила и оглядела гостей. Боже, какие все замечательные люди. Говорят умно, шутят тонко, но корректно, кавалеры галантны, дамы обаятельны, при этом ни чопорности, ни напыщенности, ни снобизма. Интересно, так ли это на самом деле, и как долго продлится? Видимо долго, поскольку седоволосый красавец уже настраивает гитару. И вот он запел глубоким низким голосом. Но главное даже не голос. Звучали Окуджава, Егоров, Мирзоян. Ну просто весь необходимый набор, чтобы сделать меня счастливой. Вот чего не хватало мне так давно: этих песен, этого единения. Действительно «Поднявший меч на наш союз, достоин будет худшей кары». Красавец, кажется его имя Андрей или Антон, спел «Письма римскому другу» и передал гитару весёлому усатому дядьке, на лице которого читалась его принадлежность к особому виду вечно неунывающих, молодецки задорных людей. Турист запел «Иваси». Я думала приуныть, но шампанское шипело: «Слуш-ш-шай, Слуш-ш-шай, не страш-шно, рас-с-слабся». И я расслабилась. И слушала песни с чувством приятного превосходства. А потом, как-то само собой, гитара оказалась в моих руках.
Я спела пару песен. Гитара снова пошла по кругу. В конце концов мы с красавцем, как там его, Альберт или Арнольд, пели дуэтом, и меня, как, впрочем, и всех остальных, нисколько не заботило отсутствие связи слуха и голоса.
А потом я себя обнаружила на холодной ночной улице.
– Анна, подождите! Вы так незаметно скрылись. Честное слово, как Золушка бежали. Вот, даже туфельки оставили, правда обе, но не отпирайтесь, они ваши, я видел.
Я обернулась. Сейчас он был необыкновенно хорош – этот седой красавец, протягивающий мне мои выходные туфли. Я подумала, что моя забывчивость последнее время стала весьма предусмотрительной. Мне нравился этот мужчина. Чуть выше среднего роста, довольно плотный, но не толстый, рано поседевшие густые волосы аккуратно и модно подстрижены, яркие голубые глаза, тонкий прямой нос, губы могли бы быть повыразительнее, но ямочки на щеках и на подбородке полностью компенсировали мелкий недостаток. И взгляд его, заинтересованно-доброжелательный, открытый, – ни намёков, ни подтекстов, весьма располагал к общению. Особенно осенней ночью на пустой улице.
– Я иду домой.
– Домой? Вы должно быть живёте где-то рядом?
– Пять остановок на метро.
– Вы знаете, который час?
Я поняла, метро давно закрыто. Это было, конечно, смешно, и мы, конечно, смеялись.
– Я не очень хочу возвращаться. Если вы не возражаете, я бы проводил вас.
– Пешком?
– Можем на машине.
– Нет, пешком.
– Собственно, я так и хотел. Мне очень понравились ваши песни.
– Ну да, я в одном ряду с Окуджавой и Мирзояном.
– Не ухмыляйтесь. Я даже не сразу понял, что вы не профессионал.
– Вообще-то я учитель словесности.
– Учить слову и владеть словом – это разные вещи. Вам, мне кажется, доступно и то и другое.
– По первому пункту я с вами согласна.
– Почитайте, пожалуйста, свои стихи.
– А вы? Вы тоже пишете?
– Лучше я прочту Бродского.
– Или Соснору.
– Или Тарковского с Левитанским.
– Точно.
– Если вы ещё скажете, что вам нравится Гийом Аполлинер…
– Он мне нравится.
И, конечно, это тоже показалось смешным. Причём настолько, что позволило взяться за руки, так невинно… Мы шли посреди пустого тротуара и читали любимые стихи любимых поэтов, шутили, смеялись. И только изредка, встречаясь взглядами, скорее ощущали, чем понимали, что происходит нечто большее, чем просто общение двух влюблённых в поэзию людей, нечто интимное, недозволенное, а оттого притягательное.
Нет, я не пригласила его на чашечку кофе. Это могло бы показаться проявлением дурного вкуса. Мы не обменялись телефонами, и я не спросила его имени. Но более долгий, чем того требует этикет, взгляд, глубокий, серьёзный, с оттенком грусти, без слов говорили о необходимости скорой встречи.
Я ждала, и ожидание было приятным. Ещё не совершено никаких ошибок, никаких промахов. Нет ни лжи, ни лукавства, только ни к чему не обязывающая заинтересованность.
Я ждала. Что сильнее: надежда или осуществление мечты, предчувствие или само чувство? Почему у всех народов сказки рассказывают о стремлении к счастью, пути трудном, полном препятствий, усилий и преодолений и заканчиваются свадьбой, то есть воплощением надежд. А дальше только: жили-были король с королевой, мужик да баба, старик со старухой – и новый цикл, но уже с другими героями. И почти никогда не имеет значение полная страстей жизнь в осуществлённой мечте, или это только видимость. Чего боимся? Обыденности, рутины постоянного, как мелкий северный дождь счастья? Или ошибки? Не так важен результат, он может вообще не иметь смысла или быть даже вреден, но значимо стремление к нему. А если нет даже видимого стремления, только ожидание, только невероятное напряжение зажатой пружины, только тишина и сумрачное спокойствие поля перед грозой, берега, с которого стремительно ушло море. Остановись мгновение, ибо то, что будет дальше, неподвластно ничьему контролю: мощная, в той или степени малопродолжительная кульминация, ошарашивающая, и почти не запоминающаяся в деталях. И всё, – длительная разрядка, и сколь ни велик объём полученного, неизбежно разочарование.
Я ждала и желала, сама не зная чего.
Он стоял во дворе лицея, в сером пальто, как будто даже не приходил сюда, а материализовался здесь, собрав всё, по возможности лучшее, из этой ноябрьской смеси мелкого дождя, смога и чьих-то рухнувших надежд. Он просто сказал: «Пойдёмте» и я не стала спрашивать, куда – это не имело значения.
Мы шли сквозь взвесь сумрака и тумана не торопясь, не касаясь друг друга и не разговаривая, и в этом молчании было не меньше взаимопонимания и гораздо больше единения, чем могла бы дать любая беседа. Но и это состояние, как бы не было приятно, отыграв свою короткую, но для нас обоих значимую, роль, уступила место следующему действию.
– Я хочу сегодня пригласить вас в театр. Я уже видел эту вещь однажды. Вам, должно быть, тоже понравится.
– Несомненно, судя по общности наших вкусов.
– Да, я так и решил. Думал сначала пойти вместе на премьеру, но потом… Я очень хочу, чтобы вам сегодня было хорошо.
– Сегодня?
– Ну да, ведь это, в некотором смысле, наша первая встреча.
– Вторая.
– Тогда было просто знакомства, даже не само знакомства, а как бы предтеча его. А сегодня. Понимаете. Это не вынужденное общение, пусть даже очень приятное, двух людей, оказавшихся в одной компании, а осознанное, желаемое свидание.
– Вы ждали?
– Да, своего решения.
– А моего?
– Я не хотел с самого начала даже в мелочи обмануть вас.
– А моего?
– Да, я несколько… Нет, очень сильно, боялся отказа.
– Почему?
– Потому, что не хочу его.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.
– Я не отказываю, пойдёмте.
Спектакль мне в самом деле понравился: и пьеса хороша, и постановка, и игра актёров выше всяких похвал. Даже скабрезности, соответствующие сюжету, и с удовольствием разрешённые веянием времени, не казались ни пошлыми, ни навязчивыми, они были остроумными.
Всю дорогу до моего дома мы отчаянно шутили, много смеялись, мне было действительно очень хорошо. Я узнала, что имя моего нового замечательного знакомого Андрей, и оно мне наконец-то понравилось. Прощались мы так же, как в первый раз, может быть несколько дольше. Я не пригласила его на чашечку кофе.
В успокаивающей тишине квартиры под мерное тиканье крана в ванной и урчание довольного Роки я осталась, наконец, наедине с собой. Зеркало в комнате отражало часть моего внутреннего мира, интерьер, состоящий из книг, компьютера и самого необходимого прочего. Пытаясь увидеть себя и свой быт глазами другого человека, я подошла к зеркалу. Неплохо, очень даже, для сорока с небольшим. Быть может, одиночество хорошо сохраняет внешность, но что оно делает с душой? Компьютер в режиме ожидания. Ну нет! Глаза уже заиграли, ожили, засветился тёмный янтарь, можно было сказать просто карие, но это не совсем точно. Звучит, как обозначение масти, а не цвета зеркала души. Я состроила сама себе глазки, томно опустила веки, и увидела коробочку с диском на туалетном столике. Фильм, который я до сих пор не посмотрела. Почему-то дрожали руки и щемило в груди. Не сейчас. Не могу или не хочу сейчас. Слишком много впечатлений. Спектакль чудный. И этот странный разговор вначале. Немного напряжённый, даже неловкий. Что хотел сказать Андрей? Не о своей влюблённости же в самом деле. Я не очень-то верила, что могла, вот так сразу, стать предметом воздыхания такого симпатичного, и, как я поняла, весьма успешного, во многих отношениях, мужчины, хотя и одинокого. Просто внимательный, галантный человек, думающий о других и стремящийся иногда кому-нибудь доставить удовольствие. Он так воспитан. Что же тогда значат его слова об отказе? Почему для него важно общение со мной? Или это просто кокетство?
Телефон заверещал, как будто ожил, оттого, что ему наступили на провод.
– Алло, Анька, ну как прошёл вечер?
– Ты о чём?
– Ну, конечно, ты встречаешься с мужиком во дворе школы и считаешь, что никто ничего не видит.
– Всё хорошо.
– Колись, давай. Я заметила, как он за тобой ещё с вечеринки удрал. Вы встречаетесь?
– Ну, не знаю, сегодня вот были в театре.
– А потом?
– Потом он проводил меня домой.
– Ну и?..
– Что и?.. Чего ты от меня хочешь? Мы просто разговаривали о литературе, о стихах.
– Ага, о стихах. Ты знаешь, кто он?
– В каком смысле?