Иоанна Хмелевская

Стечение обстоятельств

Подпоручик Янек Яжембский в условленное место прибыл пунктуально. Прибыв, сначала позвонил, потом постучал и лишь после этого взялся за ручку входной двери — все, как положено по инструкции. Разумеется, дверь оказалась незапертой.

— Можно? — вежливо спросил сотрудник полиции и вошел в квартиру.

Труп, ясное дело, не ответил. Он лежал на полу, заваленный макулатурой. Хорошо просматривались лишь ноги, но подпоручик полиции Янек Яжембский обладал уже некоторым опытом и по ногам сразу понял — человек мертв. На всякий случай полицейский ноги все-таки пощупал, они оказались еще теплыми. Окинув взглядом находящуюся в неимоверном беспорядке комнату этой однокомнатной квартиры, выхватил из разгрома искомое — телефон. Разбит, конечно.

Подпоручик Янек Яжембский в полиции состоял не по уголовной, а по экономической части, но, разумеется, имел представление о сложностях работы коллег из отдела особо тяжких уголовных преступлений, и в его планы отнюдь не входило еще более усложнять их работу:

Однако, с другой стороны, этот еще тепленький покойник мог оказаться не совсем мертвым, и в таком случае ему следовало оказать незамедлительную медицинскую помощь. Кстати, возможность вернуть к жизни пострадавшего целиком совпадала с интересами самого подпоручика, ибо на условленное место он прибыл для того, чтобы пообщаться вот с этим предполагаемым покойником, и неоказание ему помощи могло вообще перечеркнуть все шансы на такое общение.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове подпоручика Яжембского, и их вытеснила одна, главная — немедленно вызвать медицинскую помощь и немедленно вызвать оперативную группу. Но как? Телефон выведен из строя. Бежать куда-то и бросить незапертой квартиру с обнаруженным трупом? Оставить в квартире некого, запереть нечем, а пока он туда и обратно преодолеет лестницу на пятый этаж, всякое может случиться. Попробовать позвонить от соседей? Ни в коем случае, неизвестно, чем еще обернется дело. Скорей, скорей решайся, сколько можно раздумывать! Необходимость что-то немедленно предпринять прямо-таки заглядывала подпоручику через плечо и рычала страшным голосом. И он решился.

— Один раз козе смерть! — пробормотал подпоручик, плотно закрыл дверь злосчастной квартиры и ринулся вниз по очень неудобным ступенькам крутой лестницы. Просто чудо, как не переломал себе рук и ног! Позвонив куда надо из своей служебной машины, припаркованной за квартал от этого дома, подпоручик в том же темпе взлетел на пятый этаж, убедился в наличии покойника в квартире и, опять закрыв дверь, тяжело дыша, уселся перед нею на верхней ступеньке лестницы. Теперь только оставалось ждать прибытия опергруппы с полицейским врачом, о чем Яжембский предупредил особо.

Тут скрипнула дверь квартиры напротив злосчастной, и в щель просунулась дамская голова в мелких завитках. Женщина, чьи лучшие годы давно миновали, подозрительно посмотрела на незнакомого мужчину, усевшегося на ее лестничной площадке, и неприязненно поинтересовалась:

— А пан тут чего?

Подпоручик Яжембский выглядел очень прилично, никак не походил ни на пьянчугу, ни на бандита, ни даже на хулигана. Был он молод, симпатичен, одет прилично, тщательно выбрит, и трудно было предположить, что такой способен безобразничать на лестничной клетке. А вот на квартирного вора очень даже походил! Как раз такие приличные, не вызывающие подозрений и очищают квартиры в отсутствие их владельцев.

Видимо, эта мысль столь явственно отразилась на лице женщины, что подпоручик счел нужным рассеять ее подозрения и. произвести по возможности хорошее впечатление. Во-первых, нельзя допускать, чтобы баба подняла крик на все парадное, а она явно к этому готовилась. Во-вторых, такая, судя по всему, любопытная и энергичная особа, проживающая дверь в дверь с его безвременно ушедшим из жизни клиентом, может оказаться весьма ценным свидетелем.

Послав дотошной бабе одну из своих самых обаятельных улыбок, молодой человек с грустью произнес:

— Так не повезло, проше пани! Ногу подвернул, ступить нельзя. Подожду немного, может, пройдет. Очень уж неудобная у вас лестница!

— Не лестница, а форменное безобразие! — с готовностью подтвердила голова в дверях, но бдительности не утратила. — Интересно, когда же пан успел подвернуть ногу? Только что вошел, и вообще ничего такого я не слышала.

— Вот на этой ступеньке и подвернул, только что, и сразу сел! В самом деле ничего слышно не было, видите, у меня ботинки на микропоре. Да вы не беспокойтесь, я вот помассирую, авось все и пройдет!

И он принялся растирать щиколотку правой ноги, так как к бабе ближе была левая.

Бабу это не очень убедило.

— А мне казалось, что пан уже был здесь, потом спустился на улицу, а потом опять поднялся! — настаивала она. — А чтоб подвернул ногу, такого я не видела.

Ага, похоже, любопытная соседка не отходила от глазка в своей двери! Очень важное обстоятельство, и хорошо, что подпоручик его установил, ведь неизвестно, захочет ли еще эта вредная баба общаться с официальными представителями следственных властей.

— Пани просто не могла меня видеть, ведь я нагнулся! — вежливо пояснил Яжембский, проверяя свою гипотезу относительно глазка. Поскольку опровержения не последовало, офицер полиции уверился в своем предположении и смело врал дальше, еще энергичнее растирая ногу:

— Такая боль, вы не представляете!

Трудно сказать, удалось ли подпоручику убедить соседку. Скорее, не удалось, ибо она по-прежнему смотрела на него с подозрением, помощи не предложила и, похоже, о чем-то думала. Затем, судя по движению кудрявой головы, пожала плечами, втянула эту голову внутрь и захлопнула дверь.

Будучи уверен, что баба продолжает наблюдать за ним через глазок, подпоручик продолжал демонстративно массировать лодыжку. Ему пришло в голову, что версию с вывихнутой ногой можно использовать и в другом отношении: опергруппа, уезжая, прихватит его с собой как пострадавшего, и тем самым удастся скрыть от дотошной соседки свою принадлежность к полиции. Знакомство с нею, так сказать, состоялось, как знать, может, и пригодится.

Полиция прибыла через десять минут. С нею приехал и полицейский врач.

— Ну, что тут у вас? — сухо поинтересовался подпоручик Анджей Вербель, с которым Янек Яжембский учился еще в начальной школе, не говоря уже о средней и специальной милицейской. Пути их разошлись лишь после окончания Высшей школы милиции, когда судьба разделила их, отправив на службу в разные отделы.

— Нарочно не придумаешь! — ответил Яжембский и стащил коллегу на несколько ступенек вниз. В ответ на недоуменный взгляд давнего дружка пояснил: — Камера работает! Баба вон из той квартиры видит нас в глазок.

— Да что случилось?

— Приехал поговорить по душам о своем деле с одним типом, а застал клиента для вас.

— Фальшивомонетчики? — пожелал убедиться подпоручик Вербель.

— Да, как раз копаюсь в этом деле, а он мог много знать. Чертовски много знать. Как тебе удалось так быстро заловить эскулапа?

— Случайно ошивался поблизости. А что, ты думаешь, тот еще жив?

— Был теплый, я пощупал. И знаешь, в комнате все вверх ногами. Анджей, мне бы хотелось присутствовать при осмотре.

— Нет проблем! Пошли скорее!

Оказалось, можно уже не спешить, ибо хозяин квартиры, как установил врач, расстался с жизнью окончательно и бесповоротно, и произошло это еще до прибытия подпоручика Яжембского, минимум полчаса назад. После врача свое дело сделал фотограф и уступил место специалисту по дактилоскопии.

— На ручке входной двери мои отпечатки, — информировал его подпоручик Яжембский. — Снаружи, внутри я к ручке не прикасался.

— Очень мило с вашей стороны, — похвалил его эксперт. — Тут я как раз вижу потрясающие отпечатки. Свеженькие, как первая редисочка.

Врач в своем заключении не сомневался. Хозяин квартиры и в самом деле был совершенно мертв. Две колотые раны, из них одна прямиком в нужный орган, исключали ошибку. Следов борьбы врач не обнаружил.

— Если удар в сердце нанесен пружинным ножом, это мог сделать даже ребенок, — заметил врач. — А больше ничего до вскрытия сказать не могу.

Начальник опергруппы капитан Фрелькович подвел итоги первых минут расследования:

— Нападение внезапное, скорее всего, действовали пружинным ножом. Хозяин квартиры открыл кому-то знакомому дверь — это мог быть и мужчина, и женщина, и даже ребенок — и получил первый удар. Не давая ему опомниться, нападавший толкнул хозяина в квартиру, где и нанес ему смертельную рану. Потом в спешке принялся что-то искать в комнате. Преимущественно рылся в бумагах.

— И наверняка нашел, — с горечью резюмировал подпоручик Яжембский. — Что бы мне, холера, прийти на час раньше!

— А почему же ты не пришел? — поинтересовался школьный товарищ.

— Он сам мне назначил время. Слушайте, тут напротив такая дотошная баба живет, она не отходит от глазка в двери и наверняка видела, кто здесь был незадолго до моего прихода.

И Яжембский рассказал о своем знакомстве с любопытной соседкой. Оба — и капитан, и подпоручик из следственной группы — очень обрадовались. Такая камера действительно могла оказаться бесценной!

Труп лежал посередине небольшой комнаты тесной однокомнатной квартиры и очень мешал опергруппе в ее работе, поэтому капитан распорядился отправить его с врачом в морг. Подпоручики Вербель и Яжембский могли на просторе приступить к осмотру помещения, сам же капитан решил лично побеседовать с наблюдательной соседкой, надеясь в глубине души, что после общения с ней следствие удастся закончить в рекордно короткий срок.

Не успел капитан снять палец с кнопки звонка, как дверь распахнулась.

— Ну, чего раззвонились? — недоброжелательно поинтересовалась пожилая красотка громким пронзительным голосом, явно намереваясь привлечь к делу общественность. — Сейчас полицию вызову!

— А я и есть полиция! — обрадовал ее капитан. — Вот мое служебное удостоверение. Разрешите войти? Мне нужна ваша помощь.

Внимательно изучив удостоверение личности, женщина неохотно впустила капитана в квартиру. Удостоверение, похоже, отнюдь не смягчило подозрительную особу, она по-прежнему оставалась неприязненной и бдительной.

Опытному оперативному работнику хватило взгляда, чтобы понять — он имеет дело с одной из самых неприятных категорий граждан, самоуверенными и недалекими женщинами старше среднего возраста со следами былой привлекательности, исполненными претензий ко всему на свете неизвестно за что. Первые же слова возможной свидетельницы подтвердили наихудшие опасения капитана:

— А что тут вообще происходит? С чего вдруг такой шум? Там живет порядочный человек, редкий мужчина, никогда никакого шума не было, никаких подозрительных визитеров, вроде вас...

— Вот я как раз о визитерах и хотел поговорить с уважаемой пани! — подхватил капитан. — У вас глазок в двери, так, может, вы случайно видели, кто тут сегодня был?

— Случайно! — фыркнула дама. — Тоже скажете! Да я, если хотите знать...

Спохватившись, что сболтнула лишнее, она прикусила язык и попыталась исправить содеянное:

— То есть я хочу сказать... приходится смотреть, столько разного жулья развелось! Вот поэтому, как услышу что подозрительное, сразу и смотрю в глазок. Да вы войдите, чего уж там.

Капитан с энтузиазмом похвалил столь полезную осторожность и спросил, кого же именно удалось сегодня высмотреть.

Оказалось, одного такого... Околачивался здесь, на лестнице, без всякой видимой причины один подозрительный тип. С виду — чисто ангелочек, воды не замутит, вежливый такой. Но она-то знает, что именно такие самые опасные! Уж поверьте ее опыту и умению разбираться в людях. Ногу он подвернул, видите ли! А сам по лестнице вверх и вниз как метеор шастал!

Капитан терпеливо выслушал донос на подпоручика Яжембского, продемонстрировав к нему повышенный интерес, поблагодарил бабу за бдительность и спросил, не видела ли она сегодня еще кого до появления подозрительного ангелочка. В бабе опять пробудилась бдительность и недюжинные способности рыночной торговки.

— Сначала пусть пан полицейский мне скажет, что случилось. Ведь я же видела — кого-то на носилках вынесли. Не иначе, моего соседа. Совсем расхворался? Он ведь уже несколько дней как плохо себя чувствовал. Приступ какой? А иначе больше ни словечка от меня не услышите.

— Убили его! — резко бросил капитан, решив, что встряска бабе не помешает, а правду сказать соседям все равно придется.

Полицейская тактика сработала безотказно. Баба была ошарашена, да еще как! Схватилась за горло, видимо, дыхание перехватило, вскочила со стула и тут же тяжело плюхнулась обратно. Капитан невозмутимо наблюдал за реакцией соседки на известие о смерти «такого порядочного человека», «редкого мужчины». А соседка с ненавистью прохрипела сквозь стиснутые зубы:

— Это та сука, не иначе!

— Какая сука? — немедленно пожелал уточнить капитан.

Женщина не ответила. Молча сидела она, пытаясь справиться с волнением и интенсивно о чем-то размышляя. Потом все так же, не говоря ни слова, встала, направилась в кухонный закуток и там напилась воды прямо из-под крана, что несомненно свидетельствовало — волнение было истинным, не показным. Какой дурак в нормальном состоянии стал бы пить прямо из-под крана жидкость, которая в этом городе называется водой? В сыром виде?! Когда всем известно, что даже в кипяченом ею лучше мыть пол, а не потреблять внутрь.

Тем не менее женщина немного пришла в себя, села на прежнее место, тяжело вздохнула и решительно заявила:

— Все скажу! И, помолчав, стала давать показания:

— Первое: в глазок я наблюдала за дверью соседа, потому как он сам меня просил об этом. Кто, кто... Пан Миколай, ясное дело, сосед мой, что живет напротив! За кем наблюдать? Да за всеми, кто тут крутится на площадке, кто звонит ему, когда его нет дома, вообще за всем. Ну, я и наблюдала. Раз какие-то типы пришли и отверткой в его двери ковыряться начали, так я их шуганула. Нет, это еще в прошлом году было. Сегодня? Как же, и сегодня приходили. С час назад, ну, может, с полтора, появилась тут эта лахудра. Я ее сразу узнала! Явилась не запылилась, вспомнила о пане Миколае через три года!

Лахудра очень заинтересовала капитана Фрельковича, и он попросил рассказать о ней подробней.

— Да жила она с ним три года назад! — с ненавистью, сквозь стиснутые зубы произнесла соседка покойника. — Приходила сюда к нему. Редко правда, чаще он к ней ходил. «Жена», — говорил мне, а какая она там жена! Багажная квитанция вместо штампа в паспорте. Да вот уже как три года не видать тут было этой холеры, и слава Богу, а сегодня — нате вам, объявилась! В зеленом ортальоновом плаще. Он ей открыл, она вошла, побыла немного и отчалила. А уж летела, будто волки за ней гнались! Я в окно поглядела, так она к своей машине чуть ли не бегом бежала. И умчалась.

— А какая у нее машина?

— Не знаю, в машинах я не разбираюсь. Нет, не «фиат», не «полонез» и не «мерседес», эти я отличу, а , вот за другие не поручусь. Да старая такая машина, поношенная. Я так понимаю — пан Миколай эту стерву бросил, вот она ему и отомстила, пришила беднягу. Как пить дать, она пришила!

— Фамилию ее знаете?

— Нет, пан Миколай мне не говорил. И имени тоже.

— А как она выглядит?

— Ну чистая выдра, страх один. Патлы торчат... Что какие? Патлы какие? Да такие, светлые. Ну да, блондинка. Нет, не крашеная. Да уж можете мне поверить, я в этом разбираюсь получше некоторых полицейских чинов! А что еще сказать? Нет, не толстая, скорее тощая. И вовсе не молодая, только строит из себя девочку, а самой никак не меньше тридцати пяти! Рост? Поменьше меня, на полголовы меньше, факт!

Поскольку свидетельница габаритами напоминала деревенскую печь, — рост далеко за метр семьдесят и телосложение весьма солидное — капитан сделал необходимую поправку, и все равно информация о внешних данных лахудры, выдры и стервы была слишком общей. Хорошо бы в бумагах покойного пана Миколая обнаружить ее имя и телефон, а возможно, и адрес.

— Так вы не знаете, где она живет?

— Где-то недалеко, в районе Верхнего Мокотова, а вот улицы не знаю. Пан полицейский, эта чума в квартиру пана Миколая входила последней, а до того пан Миколай живехонький был! Я ему сырок принесла из магазина. Он дверь отворил и взял сырок. Говорю вам — в полном порядке был, живой и здоровый!

— Как же здоровый, ведь вы только что сказали, что он уже несколько дней как хворал?

— Он ив самом деле был нездоров. Несчастный случай, попал под машину. Что-то с позвоночником, по квартире пан Миколай с трудом передвигался, а на улицу и вовсе не выходил. В остальном же здоровехонек был, с чего ему помирать?

— А больше к нему никто сегодня не приходил?

Баба ответила не сразу, и у капитана создалось впечатление, что она решает про себя — сказать или не говорить еще о чем-то. Похоже, решила информацию попридержать.

— Нет! — сказала как отрезала.

Поскольку капитан продолжал выжидающе смотреть на свидетельницу, та, подумав, сочла нужным добавить:

— Да к нему, почитай, вообще никто и не заходил. Бывал, правда, один хмырь, но редко, раза два в году, не чаще. Ну, какой хмырь, известно какой! Средний такой, рябоватый, вечно обвешанный фотоаппаратами. А как-то раз заявилась форменная кикимора — большая, толстая и чернявая. Но та вовнутрь не заходила, он с ней через цепочку говорил. Оставил на площадке ждать, вышел, и куда-то они пошли. Нет, кикимора больше не появлялась.

По словам наблюдательной соседки, убитый был журналистом и вечно собирал материал-информацию, над которым потом работал дома. Поиски необходимого материала занимали у него много времени, случалось, он целыми днями где-то пропадал. Но пьяным ни разу не возвращался! Даже если добирался до дому поздней ночью или под утро. Одно слово — порядочный человек.

На этом, собственно, и закончился первый разговор капитана Фрельковича с наблюдательной соседкой. Из всего сказанного ею самой ценной представлялась информация о неизвестной женщине, побывавшей в квартире соседа последней.

Тем временем два подпоручика с помощью сержанта полиции провели в квартире погибшего большую работу. Отложив на будущее подробный анализ множества машинописных страниц, газетных вырезок, газет и журналов в целом виде, а также официальных документов (оптимисты!), они первым делом занялись тщательным изучением двух, по их мнению, самых интересных предметов. Один из них был блокнотом, а может быть, записной книжкой, второй — женской сумкой из мягкой кожи, большой, не очень новой, с оторванным ремешком, на котором ее носили на плече, и испорченным замком-молнией.

Капитан Фрелькович накинулся на эту сумку, как оголодавший стервятник на падаль, ведь она, естественно, ассоциировалась у него с упомянутой выше лахудрой, стервой и чумой. Очень возможно, что именно она, бывшая любовница, и прикончила соседа свидетельницы.

— Документы? — с надеждой воскликнул капитан.

— Фига с маком! — невежливо ответил подпоручик Вербель, но начальство не обиделось — такая горечь и разочарование прозвучали в голосе подчиненного. А тот добавил:

— Разве в такой сумке может оказаться что-нибудь путное? Да вы сами взгляните, пан капитан, на ее содержимое, вон там мы все выложили. И перечень составили.

Обозрев кучу самых разнообразных предметов, вываленных на софу, капитан схватился за перечень. Из него следовало, что весьма поношенная пластмассовая косметичка, находящаяся в упомянутой дамской сумке, была битком набита предметами, из которых только пудреница не вызывала удивления. Остальные же ничего общего с косметикой не имели. Там находились: перочинный и консервный ножи, лекарства и перевязочный материал, филателистический пинцет, булавки и столько прочей дребедени, что содержимого только косметички хватило на то, чтобы завалить полсофы.

Капитан воздержался от комментариев и продолжил чтение перечня. Под пунктом 4 в нем фигурировал миниатюрный календарик на этот год всего с двумя записями. Под пунктом 15 — клочок бумаги с надписью «Змам 46 16». Далее следовал еще один клочок, на котором было в спешке накорябано: «Зося 15». Фигурировали в перечне и несколько пустых пластмассовых папок с надписями на иностранных языках, и ксерокопия весьма экзотического кулинарного рецепта, жетоны к игорным автоматам, скомканные куски бумажных салфеток и туалетной бумаги. От 17 до 21 пункта следовали: две банки пива марки «Окочим», бутылочка салицилового спирта, горсть гальки в целлофановом пакете, отдельно два довольно крупных булыжника, один черный, другой белый, и небольшой электрический фонарик на две батарейки — без батареек.

Дочитав до конца, капитан долго молчал, переваривая прочитанное, потом задумчиво произнес:

— Женщина, которая в своей сумке носит столько барахла, способна на все! Ведь она же явно ненормальная. Была тут в квартире одна, незадолго до Яжембского. Ее обязательно надо найти.

— Надо бы, но как? — пробурчал подпоручик Вербель.

— Есть же ее записи в календарике. Ну и клочки бумаги с двумя телефонами.

— Много ли выжмешь из «Зоей 15»? Всем известно, что пятнадцатого мая именины Зофьи. Вы на «Змам» надеетесь, пан капитан? Хотелось бы знать, что это такое — «Змам».

— Адрес, — не очень уверенно предположил капитан, — улица Змам, дом сорок шесть, квартира шестнадцать.

— Да разве есть такая улица? — удивился подпоручик.

— А вот вы и проверьте. И позвоните по этим вот номерам телефона, что записаны в календарике. А больше ничего не обнаружили интересного?

— Я нет, может, коллеге удалось...

Коллега, подпоручик Яжембский, занялся изучением записной книжки покойного. Судя по выражению лица коллеги, ему не многое удалось из нее выудить.

— Обнаружишь тут! Ну и блокнотик, в жизни не видел такого.

И в самом деле, трудно было назвать блокнотом эту груду перепутанных смятых страниц. Объединяло их лишь то, что лежали они в одной кучке и были одного формата. Заполняли странички бесчисленные цифры, номера телефонов, адреса, наскоро сделанные записи для памяти типа: стекло, суб. 17, бабуля, 77/42, Яр., М. Око, на углу и т. п. Компьютер бы спятил, пытаясь расшифровать такое!

— Послушайте, а вы уверены, что это сумка женщины, а не покойника? — деликатно поинтересовался подпоручик Вербель. — Она хоть и дамская, да уж очень подходит ее содержание к записям в его записной книжке.

— И пудреница подходит? — усомнился капитан.

— Зато губной помады в сумке не было. И туши для ресниц. А у женщин они всегда при себе.

— Кончай инсинуировать, он был нормальный мужик! — рассердился подпоручик Яжембский. — Метр восемьдесят ростом, и бицепсы, как у борца. Бабу из себя никогда не строил.

— Ты его так хорошо знаешь? — удивился капитан.

— Еще бы мне его не знать! Не первый месяц копаюсь в афере с фальшивомонетчиками. Этот тип работал в МВД, но уже пятнадцать лет как вышел на пенсию. После того, как получил травму позвоночника. Однако склонность к разнюхиванию осталась. На свободе занялся расследованием подделки пятисотзлотовых купюр. Возможно, еще раньше проявил интерес к фальшивым стодолларовым банкнотам, но точно утверждать этого не могу, пока нет данных. Человек предельно осторожный и очень замкнутый, держался в стороне от всех, много знал, но помалкивал, язык не распускал. Для чего собирал сведения — трудно сказать, может, просто искусство ради искусства. Мне удалось его прижать к стенке, во время нашего последнего разговора согласился на встречу и дал понять, что кое о чем расскажет, поделится своими сведениями. Поделился, ничего не скажешь...

Помолчали, каждый думал о своем. Молчание прервал капитан:

— Необходимо выяснить следующие вещи. Кажется, тут кто-то ковырялся в замке отмычкой. На сей счет допросить бабу из квартиры напротив. Далее, недавний несчастный случай с покойным. Получил опять травму позвоночника, везет же человеку! Тут могут сохраниться сведения в Дорожной инспекции, разузнать подробности...

— А самое главное — разыскать хозяйку этой сумки! — подхватил подпоручик Вербель, взмахнув упомянутой сумкой. — Только и делов!

Вернувшись в комендатуру полиции, подпоручик позвонил по номерам телефонов, обнаруженным в календарике. Оба не отвечали. Удалось выяснить, что это номера в Центре экспериментальной медицины Польской академии наук, который расположен на улице Дворковой. Правда, в это время в Центре уже мог закончиться рабочий день.

Стали искать улицу Змам и не нашли. Подпоручик Яжембский высказал предположение, что запись прочли неправильно, следует читать — Знам. Улицы, начинающейся на Знам, тоже не оказалось. Подпоручик Яжембский пошел еще дальше и предложил расшифровать запись как Знан, ибо не вызывали сомнения только буквы «З» и «а». Таких улиц Оказалось целых две, улица Знана и улица Знанецкого. Первая была короткой ууичкой на Воле, старом районе Варшавы, вторая, тоже не сказать чтобы очень длинная, в Гоцлавеке, районе новостроек. Поскольку ни на одной из этих улиц никак не поместился бы дом под номером 46, сотрудникам следственной группы было поручено поискать упомянутые улицы по другим городам Республики Польша.

Когда следственная группа покидала квартиру, где был обнаружен труп, подпоручик Яжембский предусмотрительно попросил коллег вывести его из квартиры под видом задержанного. Школьный товарищ с удовольствием выполнил его просьбу и не только крепко держал Яжембского за плечо, выпроваживая из квартиры, но даже легонько подталкивал в спину. Оба надеялись, что любопытная соседка подсматривала в глазок, а подпоручик Яжембский рассчитывал побеседовать с ней в частном порядке. Вечером того же дня он нанес ей визит.

— Ну что? — удивилась соседка, впуская в квартиру уже знакомого человека, — Так сразу и выпустили?

— Сразу и выпустили! — не задумавшись ответил молодой человек. — Только проверили отпечатки пальцев да обыскали. Перчаток не обнаружили, чего же не выпустить?

— Вы могли их сто раз выбросить, когда по лестнице вниз сигали.

— Так они не только лестницу проверили, а и все мусорные ящики поблизости. И мою ногу. Увидели, что вывихнута, с такой я далеко не мог сбегать. Ихний доктор мне перевязку сделал. Вот, смотрите.

Подтянув брючину, молодой человек продемонстрировал свою щиколотку, аккуратно обмотанную эластичным бинтом. Правую, Яжембский постарался не перепутать. Женщина с недоверием покачала головой. Непонятно, как это она могла так ошибиться, ведь уверена была, что вот этот парень с грохотом помчался вниз по лестнице и тут же вернулся, а оказывается, и в самом деле, вывихнув ногу, сидел на лестнице согнувшись, потому она его и не могла видеть. Жаль, что сидел молча, вот если бы еще и стонал, тогда у нее не осталось бы и тени подозрений. Последнее соображение недоверчивая соседка высказала вслух, на что Янек Яжембский признался: не стонал он не потому, что такая сильная у него воля, а просто от боли горло перехватило. Это чистосердечное признание вроде бы немного смягчило недоверчивое сердце женщины.

— А теперь вы чего хотите? — почти дружелюбно поинтересовалась она.

— Если бы я знал! — с тяжким вздохом ответил несчастный молодой человек. — Теперь и сам не знаю, что делать. Кто-то убил вашего соседа, а я, честно говоря, ведь к нему пришел.

— Знаю! — отрезала соседка.

— Но наверняка не знаете, что его обокрали! — убедительно врал подпоручик. Историю он заранее выдумал. — Утащили большой толстый портфель, точнее, саквояж, размером с хороший чемодан. Бумаги там у него были...

— Что за бумаги?

— Да всякие. В том числе и мои. Как бы это вам объяснить... Расписки там были, векселя, знаете, всякие такие документы... Имея их на руках, можно много неприятностей людям сделать. Я хотел договориться с паном Миколаем, знаю, за так он бы моих расписок не отдал, но я и заплатить был готов. Да что я! Мелочь. А вот некоторые другие, чьи векселя оказались у пана Миколая, запросто могли и пристукнуть беднягу, чтобы раз и навсегда разделаться. И дешевле обойдется... Вот я и подумал — не было ли здесь чего-нибудь такого, особенного? Ну не знаю, скандал какой, ссора, попытка взлома, не угрожал ли кто ему? Вы, судя по всему, женщина умная, наблюдательная, вы должны знать все!

И молодой человек устремил на умную женщину такой молящий взгляд, что и камень бы не выдержал. И хотя баба по своей консистенции намного превосходила любой минерал, она вроде бы чуточку смягчилась. Во всяком случае, утратила настороженность, ибо у нее вырвалось:

— А может, это те самые...

— Которые? — жадно подхватил подпоручик. Баба немедленно спохватилась и вновь закаменела.

— Ну та самая зараза, — ответила она. — Та сука, та мерзавка, что убила его. Вышла она с торбой.

Информация о торбе была весьма ценной, но проинструктированный капитаном подпоручик намеревался расколоть упрямую бабу, которая что-то явно скрывала. Для следствия, естественно, главный интерес представляла женщина, посетившая пана Миколая за минуту до его смерти, но оно, следствие, не имело права проигнорировать и все сопутствующие обстоятельства. Особенно, если их скрывали столь упорно.

Торба была описана соседкой во всех подробностях: большая, похоже тяжелая, битком набитая и зеленого цвета. Нет, из нее ничего не торчало, так что невозможно было догадаться, что именно вынесла эта гангрена. Очень может быть, что и те самые бумаги.

Подпоручик разыграл целую комедию. Это надо же, как ему не повезло! Хозяин бумаг убит, а бумаги свистнула какая-то неизвестная гангрена. Может, хоть кто-нибудь еще ее видел, может, кто ее знает, раз она бывала в этом доме, может, кто из соседей или дворник? А вообще, очень странно, ибо, насколько он знает, бумагами были заинтересованы сплошь мужчины, откуда появилась женщина и чего ей тут было надо? Совершенно непонятно и вообще сплошные проблемы!

Старания подпоручика не пропали даром, баба вроде бы стала колебаться. Невооруженным глазом было видно, что в ней борются противоречивые чувства: засадить на всю оставшуюся жизнь за решетку стерву и гангрену или сообщить этому несчастному молодому человеку еще какую-то информацию. Информация свидетельствовала о ее, бабы, уме и наблюдательности и уже не могла повредить соседу. А с другой стороны, как не воспользоваться такой уникальной возможностью отомстить разлучнице? Ни за что!

— У меня чуть молоко не убежало, — сухо заявила баба вроде бы ни с того ни с сего. — Так что не знаю, был ли тут еще кто. А ее я видела! И когда она ушла, пан Миколай был уже мертв. Повесить ее мало, пусть на веки вечные в пекле мается, такого мужчину убила!

Голос женщины дрогнул, и стало ясно, что под безвкусным макияжем и копной взбитых и покрытых лаком волос кипят истинные страсти, над которыми довлела ненависть и жажда мести. Подпоручик поспешил высказать свое полное согласие с мнением уважаемой пани. Да, он тоже считает, что принятое ранее наказание плетьми у позорного столба следовало бы для некоторых преступниц вновь ввести. А еще лучше таких привязывать к хвосту лошади и... Но даже такое родство душ не побудило соседку выявить правду. Двух человек видела она сегодня у двери своего соседа — заразу и вот его самого, а больше никого. И ничего не знает.

У подпоручика создалось твердое убеждение — что-то еще произошло здесь сегодня. Или еще кто околачивался, или покойник выходил после ухода заразы, или что-нибудь другое приключилось, однако выдавить правду из этой ожесточившейся мегеры представлялось невозможным. В своих показаниях она зациклилась на одном пункте, возможно и имеющем место, а больше ни о чем сообщать не намеревалась. Более того, сама попыталась выудить у подпоручика информацию:

— А что, когда вы вошли в квартиру, так пан Миколай был совсем мертвый?

— Совсем! — ответил подпоручик. — И по правде говоря, я хотел тут же смыться, да проклятая нога подвела. Вы небось видели — наехали менты и прихватили меня. Вот интересно, кто им сообщил? Случайно не вы?

— Нет, не я. Ведь тогда я еще не знала, в чем дело, а пан Миколай очень не любил шум поднимать, я бы не осмелилась без его разрешения. Тьфу, что я такое говорю! А вы никого не видели, когда сюда поднимались?

— А кого я мог видеть? Вы имеете в виду ту заразу?

— Да нет, уже после нее мое молоко закипело, пришлось постоять над кастрюлей. Но ведь она могла прийти не одна, а с компанией.

— С какой компанией?

Баба упрямо сжала рот, а подпоручик вновь почувствовал уверенность в том, что соседка наверняка еще кого-то видела здесь, на лестничной площадке. Видела, но ни за что на свете не признается, чтобы под подозрением оказалась лишь ненавистная соперница. А может, сама не уверена, что еще кого-то видела, может, не успела рассмотреть, как раз из-за того самого молока, о котором так упорно твердит. Может, только что-то слышала...

Выдерживая долгую паузу, молодой человек испытующе глядел на свою собеседницу. Без толку, выдержка у той была железобетонная. Подпоручик тяжело вздохнул и на всякий случай задал вопрос:

— А сколько прошло времени от ухода этой заразы до моего появления? Может, хоть приблизительно можете сказать?

— Шестнадцать минут! — был ответ. Подпоручик изумился:

— Вы так точно заметили время?

— Да, все из-за молока. Я его поставила, а сама на часы смотрела.

— И за это время ничего не произошло?

— Как же не произошло? Молоко сбежало. Подпоручик почувствовал, что сыт этим молоком по горло, и сменил направление расспросов.

— Вот вы упоминали, уважаемая пани, что один тип ковырялся в замке вашего соседа отмычкой. Расскажите об этом подробнее, если помните, конечно.

Баба вроде бы вздохнула с облегчением — ушли от неприятного разговора — и охотно поделилась сведениями о типе с отмычкой. Было это еще в прошлом году. И не один был тип, с ним еще женщина была. Ну, какие, обыкновенные, он не старый, но и не молодой, средний такой, а она помоложе будет. Рассказывать особенно нечего, ведь они так ни до чего и не доковырялись, она их шуганула. А больше тут ничего особенного не происходило, пан Миколай — человек порядочный, спокойный, таких мужчин поискать...

И опять полились дифирамбы покойному. Подпоручик изображал на лице внимание и сочувствие, стараясь не выходить из своей роли.

— Да, так не повезло, — мрачно резюмировал он, когда соседка замолчала. — А я, признаться, питал слабую надежду, что он, пан Миколай, может, кое-что у вас оставил. Ведь он полностью вам доверял, я правильно понял?

— Полностью! — с гордостью подтвердила соседка. — И если бы захотел что оставить, то только у меня. А вам обязательно надо разыскать ту заразу. Мало того, что она прикончила пана Миколая, так еще и воровка, ваши бумаги сперла...

На этом их разговор и закончился. Злой как черт спускался подпоручик Яжембский по лестнице, тщетно ломая голову над тем, как заставить проклятую бабу поделиться, несомненно, очень важной информацией. В том, что она ею располагала, он теперь не сомневался.

В комендатуре полиции уже были получены результаты дактилоскопической экспертизы. С ними подпоручика ознакомил капитан Фрелькович.

— В квартире обнаружены отпечатки пальцев всего двух лиц — покойника и свеженькие, женские. А больше никаких! Сколько живу, такого не встречал! И ведь ничего не стирали, специально отпечатки не стирали, это установлено. Неужели в этой квартире так никто никогда и не бывал?

— А весь этот беспорядок в комнате? — заинтересовался подпоручик Яжембский. — Его та женщина устроила?

— Нет, беспорядок устраивали в перчатках. Серых, синтетических. Но могло быть и так: он ее впустил, она вошла, поговорили, она наоставляла немного своих отпечатков, потом сделала вид, что уходит, убила хозяина, надела перчатки и принялась что-то искать. След от перчаток всюду оставлен поверх следов от ее пальцев, так что приходится принять такую очередность.

— Допустим, а зачем она оставила свою сумку с камнями и пивом?

— Черт ее знает. Может, ее что-то спугнуло, пришлось срочно смываться. Ума не приложу! Никакая разумная версия не приходит в голову. Я уже готов был допустить, что сумку хозяин хранил как память о ком-то. Да вот пиво свеженькое, календарик этого года. А внутри сумки отпечатки пальцев только этой женщины. На бутылках с пивом еще, правда, чьи-то, скорее всего продавца. Знаешь, у меня такое ощущение, что что-то здесь не так, уж больно все просто...

В свою очередь подпоручик Яжембский доложил о своем разговоре с соседкой покойного и обуревавших его, подпоручика, подозрениях насчет скрываемых соседкой сведений. Капитан оживился.

— Значит, возможна все-таки еще одна версия, — сказал он. — Соседка видела еще кого-то, кто заходил в квартиру соседа после ухода той женщины, и он-то и прикончил нашего покойника. А потом стал что-то искать в его квартире, устроил беспорядок и смылся. Ты как думаешь?

— Баба явно что-то скрывает, то, что может свидетельствовать в пользу ненавистной ей женщины, поэтому и не говорит. Уперлась и ни словечка! Послушай, не сделать ли нам кофе? — Он подошел к столику, включил чайник с водой. — У вас найдется кофе или мне сбегать за своим?

— У Вербеля где-то должен быть, посмотри. А теперь давай, рассказывай в подробностях, что удалось узнать. Может, сопоставив данные, на какую-нибудь версию и нападем. Я уже договорился о временном включении тебя в нашу опергруппу. Или вот что, принеси-ка для начала свои документы, те, что ты собрал по делу о фальшивомонетчиках. Наверняка пригодятся. Тогда уж и кофе свой захвати.

— Приветик! — сказал мужской голос в телефонной трубке.

Я не ответила. Слишком хорошо знала я этот голос и слишком сильно ненавидела его все эти три года. Только в последнее время ненависть поуменьшилась. Давно отошли в прошлое упоительные чувства и романтические душевные порывы. Их сменили разделяющие нас бездонные Пропасти, горы до небес и топкие болота, в которых без следа погрязло все светлое, что некогда объединяло. Не думала я, что снова придется услышать этот голос.

По опыту зная, что он способен ждать до посинения, я сочла за лучшее отозваться и сухо произнесла:

— Добрый день.

Он сразу перешел в наступление:

— Значит, ты узнала, кто говорит?

— Да.

— У меня к тебе громадная просьба. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пришла.

Мне показалось, я ослышалась. В гневе я всегда реагировала необдуманно. Вот и теперь, позабыв о намерении быть сдержанной, я невольно воскликнула:

— Что ты сказал?!

— Мне бы хотелось, чтобы ты пришла ко мне, — вежливо ответил он, не обращая внимания на тон вопроса. Он всегда был таким. — И, если можешь, немедленно.

Уж не спятил ли он? Или перепутал номера телефонов и не отдает себе отчета в том, с кем говорит?

— Зачем? — заставила я себя спросить по возможности спокойно.

— Мне нужна твоя помощь.

За те семь лет, что мы провели вместе, ему неоднократно требовалась моя помощь, и каждый раз это было такое, от чего становилось плохо. Он говорил: «Будь готова, мне понадобится твоя помощь». И я по нескольку часов, как дура, должна была сидеть в полной готовности, ничего не делая, никуда не отлучаясь, и ждать, что он мне соизволит приказать куда поехать, что сделать. Одна из причин, приведшая к нашему разрыву.

— А ты отдаешь себе отчет, с кем говоришь? — недоверчиво поинтересовалась я.

— Конечно, отдаю, ведь я же звоню именно тебе! Мне требуется помощь, и ни к кому другому я обратиться не могу. Сколько раз ты упрекала меня, что я тебя не ценю, что не вижу в тебе никаких положительных качеств. Вот тебе еще одно доказательство, что ценю и вижу. И особенно одно из них, которое в данной ситуации просто бесценно. И поверь, сейчас речь идет не обо мне, а о гораздо более важных вещах!

Я с трудом удержалась от того, чтобы не выразить вслух своего изумления: разве есть на свете что-то более важное, чем он?

Вместо этого решительно заявила: — Не хочу!

— Я предполагал, что ты не захочешь. И все-таки обратился к тебе. Ибо дело это связано с такими вещами и такими людьми, которые, я уверен, тебя очень интересуют. У тебя появляется возможность узнать нечто очень важное.

— Выходит, ты предлагаешь мне взятку?

— Нет, я знаю, взяток ты не берешь. А сейчас одному из твоих друзей грозит опасность. Оказывая мне помощь, ты поможешь и ему. Я бы сам все сделал, уже немного осталось, да временно лишен возможности передвижения.

Противоречивые чувства боролись в моей душе. Гнев и ненависть побуждали отказаться от всяких дальнейших разговоров и положить трубку, любопытство и желание помочь какому-то своему другу толкали на дальнейшие переговоры. Ну и еще эта дурацкая черта моего характера — не подвести человека, если он надеется на меня, доверился мне. Не меняться же мне теперь, даже если доверившийся мне человек оказался форменным свиньей, грубым животным, лишенным жалости и понимания!

— Ладно! — со злостью сказала я в трубку. — Приду. Что, прямо сейчас?

— Как можно скорее.

Дорога не заняла много времени, через десять минут я уже была у его дома. Жил он, чтоб ему пусто было, на пятом этаже, а в этих жутких домах на Рацлавицкой улице нет лифтов. Давно уже мечтала я лицом к лицу встретиться с тем извращенцем, который дал указание пяти-шестиэтажные дома строить без лифтов, решив, вероятно, что в них поселятся сплошь альпинисты и скалолазы. Задушила бы кретина голыми руками!

По лестнице на пятый этаж я поднималась дольше, чем ехала до этого дома. Уже на третьем этаже я почувствовала, что моя сумка стала тяжелее, на четвертом я еле ее тащила. Интересно, чем это она у меня набита? А поскольку еще обнаружилось, что ремешок, на котором она висела на плече, еле держится, вот-вот оторвется, пришлось эту тяжесть тащить в руке. К знакомой двери на площадке пятого этажа я добралась на последнем издыхании и была не в состоянии даже жестами дать понять мое отношение к бабе из квартиры напротив, глаз которой так и выпирал из глазка ее двери.

— В чем дело? — неприязненно спросила я Ми-колая, захлопнув за собой его дверь.

— Видишь ли, — вежливо ответил тот, — у меня неприятности с позвоночником.

Я не сочла нужным отреагировать на информацию, не поинтересовалась, что именно у него с позвоночником, зато сразу поняла, что ему от меня требовалось: значит, надо сделать за него что-то вне дома, ибо сам он выходить не может. Да уж, одолеть такую лестницу и здоровый-то не всякий способен... Я молчала, выжидая, чтобы он сам изложил свою просьбу. И дождалась, Миколай заговорил сам:

— Не буду говорить о других чертах твоего характера, но уж положиться на тебя можно, на себе проверил не один раз. Если возьмешься — сделаешь обязательно. А просьба моя такая: я дам тебе сумку, которую надо отвезти на Центральный вокзал, в камеру хранения. Там есть такие автоматические ячейки. Запрешь в одну из них, а ключ привезешь мне. Сделать это надо поскорее, но не раньше, чем через два часа. Вот и все. Извини, что обременяю тебя, но ты сама неоднократно повторяла — человек должен расплачиваться за свои достоинства, ты — за свою добросовестность и честность.

У меня в глазах потемнело от ярости. С ума он сошел, что ли, чтобы сейчас вспоминать как раз то, из-за чего у нас вечно вспыхивали ссоры? Сколько раз он имел случай убеждаться в моей добросовестности, оскорбляя меня при этом и унижая. Теперь-то зачем об этом вспоминать, если действительно нуждается в моей помощи? Не иначе позвоночник ему в голову бросился. Ох, как хотелось кинуть ему в лицо: «Подавись ты моей добросовестностью», повернуться и уйти, хлопнув дверью. Уж не знаю, что меня удержало.

— Ну и разумеется, быть немой как могила или колодец бездонный, — лишь ехидно произнесла я.

— Колодец не молчит, — поучительно заметил Миколай. — В колодце есть эхо. А если бы не надо было соблюдать тайну, я нашел бы и других исполнителей.

Езус-Мария, смилуйся надо мной! За что я должна выслушивать все это? Если я такое сокровище, так раньше надо было меня оценить, а не использовать в своих целях как неодушевленный предмет, не очень полезный, зато весьма обременительный. Любая девка казалась ему намного привлекательней меня. Так пусть теперь эти девки и таскаются по вокзалам с его вещами! Уж что я вытерпела с ним, на сколько постарела, как истрепала нервы — и не рассказать. И нет у меня ни малейшего желания помогать ему, к тому же я на все сто процентов уверена — нет никакой необходимости отвозить этот сверток. Выдумал он такую необходимость! Предельный эгоист, эгоцентрик в высшей степени, он уверен, что весь мир только и ждет, чтобы вцепиться в его секреты, наступит мировая катастрофа, если кто-то про них проведает. И я должна принимать участие в этом идиотизме?! Только потому, что, оказывается, я — единственное существо во всей Галактике, достойное его доверия.

Правда, прося оказать помощи, Миколай, надо отдать ему справедливость, не подлизывался и не пресмыкался передо мной.

— Где это? — спросила я.

— Да вот, — указал он на огромную пластиковую сумку, битком набитую.

Я попробовала приподнять ее, и у меня опустились руки.

— Чем она у тебя набита? Килограммов сто, не меньше!

— Всего шесть с половиной. А набита она записями, составляющими плод моих исследований, которые тебя также интересуют. По разным причинам я не могу это держать дома. А с сумкой тебе не придется подниматься по лестнице, спускаться будешь. Исследования же касаются... Кажется, его зовут Павел, не так ли?

Молнией пронеслось в голове — так вот что торчало занозой в его сердце все эти годы! Холодная ярость овладела мной, я поставила сумку и потребовала, сдерживая нарастающее бешенство: ;

— Немедленно говори, в чем дело!

— Нет, — ответил мерзавец. — Скажу, когда ты вернешься с ключом.

Он смотрел на меня с таким потрясающим равнодушием, что рассудок подсказал — надо пойти на компромисс. Я хорошо знала этого человека: скорей я по кирпичику разберу этот проклятый дом, чем выдавлю из него хоть одно слово.

— Хорошо, — сказала я, — через два часа.

— Кстати, обрати внимание на разрушенную беседку, — заметил этот мерзавец совершенно равнодушным тоном.

Как меня кондрашка не хватила на вместе — не знаю. Ну, ладно, через два часа я сюда вернусь и вот — клянусь чем угодно — с места не сойду, к полу прирасту, пока он мне не скажет всего! Убью мерзавца, если надо будет! Дверь-то он мне откроет, ведь ключ от меня получить надо. Злая, как сто тысяч чертей, пылающая от ярости и в то же время старающаяся не показать этого, я взяла его торбу и свою сумку. Вот еще дополнительная тяжесть! Тут я вспомнила, что ведь через два часа опять сюда вернусь, зачем же таскаться со своей сумкой, еще раз тащить ее на пятый этаж? Хватит с меня того, что я сейчас спущусь с этой неимоверной тяжестью, хоть подниматься буду налегке. Не помню, что у меня там в сумке, но пока я без нее обойдусь.

Я лишь вынула из своей сумки кошелек и портмоне с документами. Хорошо, что в моей куртке такие карманы, еще и не то поместится.

— Сумку оставляю, пусть у тебя постоит.

— Хорошо. Постарайся никому не попадаться на глаза.

Вот еще пылая от ярости, я не помнила, как спустилась с лестницы, как добралась до своей машины. Затолкала проклятую сумку на заднее сиденье и поехала на вокзал.

В Павла я влюбилась в восемнадцать лет, когда была студенткой первого курса. Он учился на втором. Поскольку у меня к тому времени был уже муж и первый ребенок, я задушила в себе неуместное чувство, чему немало способствовал тот факт, что объект не обращал на меня особого внимания. Обращал он его на Баську, одну из моих подружек, девицу потрясающей красоты, но с невыносимым характером. Вот так, с самого начала, мой жизненный путь вечно преграждала чья-то потрясающая красота... На Баське он и женился.

Слабым утешением явилось то обстоятельство, что в характере супруги он разобрался раньше, чем я защитила диплом. Потом я на время потеряла Павла из виду, потом мы встретились снова. К тому времени у меня уже было двое сыновей и я развелась с мужем, а у Павла оказалась новая жена. Мне это было до лампочки, слишком много проблем ставила передо мною жизнь, но прежние чувства аукнулись, и я, не сдержавшись, сказала ему об этом. Тогда мы вместе работали над интерьером резиденции американского посла, ну и я как-то ляпнула чего не следовало, без всякой видимой цели, ибо считала свою жизнь окончательно разбитой и планов на будущее уже не строила.

— Похоже, голубушка, ты спятила малость, — сочувственно отозвался в ответ Павел, решительно изгоняя из посольской ванной крикливый кармин и заменяя его тонированной охрой. — Ты молода, красива, только жить начинаешь, карьеру наверняка сделаешь! Да от мужиков отбою не будет!

— Ха-ха! — только и сказала я. Зачем мне какие-то мужики, вот если бы он сам... Мог бы на деле доказать, что жизнь моя только начинается, вместо того чтобы утешать дурацкими словами. Вслух я этого не произнесла, но, похоже, мысли мои витали в воздухе, ибо он каким-то образом отгадал их и желание мое осуществил.

Жизнь продолжалась, любовь наша через пень колоду тянулась, спотыкаясь на многочисленных роковых препятствиях, но дружбу нам удалось сохранить навсегда. Пни и колоды были самого разного свойства. Когда Павел разводился второй раз, я уже успела не только второй раз развестись, но и поклялась в верности Миколаю. А когда рассталась с ним, Павла поблизости не оказалось, не говоря уже о том, что он был женат в третий раз. Меня эта женщина не могла вынести даже на столь большом расстоянии, и Павлу, чтобы избежать скандалов, приходилось скрывать от нее мои самые невинные приветы и поздравления.

К тому времени Павел навсегда покинул родину. Дело в том, что на четверть он был французом, с детства польский и французский были для него родными языками, а его французская бабка так до конца дней своих и не овладела польским. Во Францию Павла всегда тянуло, чему, принимая во внимание тогдашние порядки в нашей стране, нечего удивляться. Талантливый декоратор, там он считался ценным специалистом и вообще уважаемым человеком, здесь же терялся в серой массе безликих роботов, лишенных всякой перспективы на будущее. Он мечтал работать свободно, с размахом, никому не подчиняясь и не оглядываясь на всевозможные ограничения, расстался с народной, прости Боже, демократией и бросился в объятия капитализма. Результаты оказались ошеломляющими.

Однако до этого Павел отколол рискованный номер. Даже слишком рискованный.

Зарабатывали мы тогда мало, что кот наплакал. Я меньше, он немного больше, но все равно мало. А уезжать за границу нищим, клянчить на хлеб и ночевать под мостом очень не хотелось. Питаться сухим хлебом с остатками колбасы, захваченной с покинутой родины — нерадостная перспектива. Человеком почувствовать себя хотелось сразу же.

— Аська! — как-то сказал Павел. Он один на свете так меня называл (Иоанна — Иоаська — Аська).

— Если умеешь колдовать, постарайся уж для меня, сейчас мне просто необходима помощь каких-нибудь сверхъестественных сил.

— Ты что задумал? — встревожилась я.

— Побился об заклад. И теперь меня ждет одно из трех: пять тысяч зеленых, строгая изоляция на срок до двадцати пяти лет или пенсия по инвалидности на всю оставшуюся жизнь. Наколдуй, чтобы получилось первое.

— А что это за пари? — сурово спросила я.

— Я побился об заклад, что сумею нарисовать стодолларовую купюру. Что касается моих творческих возможностей, тут я совершенно уверен, плевое дело. К сожалению, заключая пари, я был здорово выпивши, иначе, может быть, и воздержался бы. Хотя уже и тогда отдавал себе отчет, на какое опасное дело иду. Понимал, что и отъезд меня не спасет, ибо такого рода преступления преследуются Интерполом.

— И что, отступить уже нельзя?

— Поздно, тот человек передо мной раскрылся, и теперь мне или браться за дело, или плыть Вислой к морю в виде хладного трупа. Это тебе не благотворительное общество.

— О Езус-Мария! Никому ни слова об этом! Об этом мы не только никому не сказали, но и между собой не говорили, тем не менее я узнала, что пари Павел выиграл и вскоре после этого покинул Польшу.

Затем была короткая встреча в Париже. Павел по уши сидел в работе, от заказчиков не было отбою, пресса всего мира писала о нем. Ему удалось отвертеться от какого-то интервью, чтобы втайне от жены встретиться со мной. Встречу я начала с того, что со злостью накинулась на бывшего возлюбленного.

— Чувства твои я уважаю, но не понимаю, черт возьми, что эта женщина против меня имеет? Я раньше нее спала с тобой! Это я могла бы предъявлять претензии!

— А разве от женщин можно требовать логики? Ей просто хотелось бы, чтобы тебя просто вообще никогда не было на свете, и давай с этой темой покончим.

— Не только ей этого хочется! — пробурчала я в ответ, мимоходом подумав о том, что знаю еще подобных женщин, но сейчас не время было раздумывать над таким удивительным явлением. Должно быть, было во мне что-то такое, что вызывало распространение активной неприязни ко мне у стольких представительниц нашего прекрасного пола...

— Ты знаешь, у меня возникли кое-какие опасения, — сказал Павел в ходе той нашей парижской встречи. — Ну, может, опасения — сильно сказано. Тень опасений. Техника, конечно, за это время изменилась, но где-то у кого-то припрятана картинка моей стодолларовки с моими отпечатками пальцев и, стыдно признаваться в такой глупости, но даже и матрица. Один раз я брал ее в руки.

— Не надо было брать! — поучительно сказала я. — Для того, чтобы разглядывать, хватило бы и глаз.

— Я только что признался в собственной глупости, не так ли? — мягко возразил Павел. — А то самое мероприятие раскручивается вовсю. Ты знаешь, полиция такого не любит. К тому же дело осложняют некоторые политические аспекты, не только здесь, но и в Штатах. Впрочем, ты сама, все понимаешь, говорить об этом излишне. Вдобавок зашевелились конкуренты, у меня есть враги. Предметы, о которых я только что упомянул, находятся в Польше.

— И что?

— Если бы удалось их уничтожить... Я подумала о Миколае, с которым меня тогда как раз связывала любовь — огромная и вечная, как завивка и двигатель. Тогда я Миколаю доверяла безоговорочно. Возможностями он располагал, энергии ему не занимать, а что Павла любил примерно так же, как жена последнего — меня, так на что мои дипломатические способности? Подавив зародившиеся было в душе сомнения в собственных дипломатических способностях, я решила попытаться.

Когда я сказала об этом Павлу, он решился ознакомить меня с теми сведениями, которые ему удалось собрать. Его дед, супруг той самой французской бабки, был богатым человеком. Среди прочих недвижимостей было у него небольшое поместье Поеднане, которое находилось в четырех километрах за Тарчином, недалеко от груецкого шоссе. Я не только знала об этом поместье, но и бывала там. Дело в том, что моему отцу, банковскому служащему, вскоре после войны приходилось вести по роду службы дела с владельцем поместья. Недвижимость эта равнялась пятидесяти гектарам и десяти квадратным метрам. Вот из-за этих десяти м2 и разгорелся весь сыр-бор. Владения, превышающие пятьдесят гектаров, государство приватизировало. Оно бы не задумываясь отобрало и Поеднане, да дедушка Павла был малый не промах, использовал все свои тайные возможности, нажал на тайные пружины, и довольно долго ему удавалось сдерживать аппетиты государства. В конце концов ему помог мой отец, человек справедливый и мыслящий математическими категориями. По его предложению цифру, обозначающую размер владения, округлили в сторону уменьшения. Чем в конце концов закончилось дело, я не знаю, но поместье запомнила очень хорошо, ибо отец брал меня туда с собой несколько раз, поместье мне чрезвычайно нравилось, я даже представляла, что оно принадлежит мне... Потом я выросла, научилась читать и разучилась мечтать, долго не бывала в тех краях и уже совсем недавно приезжала туда вместе с Миколаем.

Павел был старше меня на три года, в доме деда подолгу живал и в его поместье знал каждый кустик. Знал он и о том, что до сих пор сохранился тайный ход из дома до беседки, стоящей в саду. Так вот, у него была информация о том, что подвалы дома и подземный ход к беседке используются фальшивомонетчиками как тайные хранилища. Откуда он это узнал — мне неизвестно. Далее Павел сообщил, что беседка давно обвалилась, сам большой дом наполовину заселен случайными людьми, наполовину же используется под склад продовольственных товаров.

Огораживающую сад и дом загородку местное население уже давно использовало на свои нужды. Как раз, именно в тайных хранилищах дедова дома Павел и просил меня поискать вещественные доказательства его преступления. А я-то, когда мы с Миколаем приходили в тот дом, и не догадывалась ни о чем. Теперь мне кажется, что Миколай догадывался...

И вот теперь, в маленьком парижском кафе, где мы с Павлом заняли уютный столик в уголке, Павел знакомил меня с топографией тайника. Оказалось, что вход в него существует и со стороны беседки, и со стороны дома, и оба эти входа закрыты очень сложной системой запоров.

— Да откуда ты об этом знаешь?

— О подземном ходе?

— Кончай придуряться, о малине!

— Тебе об этом знать необязательно. А поскольку до истечения срока давности мне осталось целых восемь лет, я постарался еще до отъезда побольше разузнать, да и все это время поддерживаю кое с кем контакт. Мне известно, что сейчас тем бизнесом занялся один матерый уголовник, большой специалист своего дела. Он прибрал к рукам и производство, и сбыт, и доставку, ведь не все изготовляется у нас, немного и импортируют. Занялись не только долларами, советую относиться внимательнее и к собственным банкнотам, особенно к крупным купюрам. К этому я уже никакого отношения не имел. А вся моя беда в том, что моя картинка оказалась самой удачной. Приятно, конечно, что я такой талантливый, но согласись, на черта мне эта реклама. Если тебе что-то удастся сделать — очень хорошо, но если не выйдет, не огорчайся. Нет так нет.

Слушая Павла, я невольно думала о том, что если бы не Миколай и не жена Павла, я бы опять в него влюбилась.

Пообещав держать руку на пульсе, я рассталась с бывшим возлюбленным и отправилась по своим делам.

Фальшивомонетчиками из любви к искусству занимался по давней милицейской привычке Миколай, а результатами своих изысканий со мной не делился. Когда мы с ним были в Поеднане, он без внимания оставил беседку в саду, куда я хотела по старой памяти заглянуть. А теперь вдруг оказалось, что он что-то разнюхал, и невинная беседка вдруг приобрела первостепенное значение. Неизвестные же мне результаты его изысканий, по всей вероятности, находятся вот в этой невероятно тяжелой сумке, которую мне велено запрятать в одной из бесчисленных ячеек камеры хранения Центрального вокзала.

Если бы я знала, что случится на этом проклятом Центральном вокзале, ни за что не согласилась бы помочь Миколаю!

По дороге у меня кончился бензин, с трудом хватило дотянуть до Дольной, там проторчала в очереди на заправку. При въезде в Пулавскую мне чуть не под колеса бросился мой приятель Мачек, умоляя подбросить его на площадь Трех Крестов. Крюк предстоял небольшой, подбросила. Двинулась прямиком к вокзалу и угодила в пробку на Иерусалимских Аллеях. Ничего, и пробку пережила. Предусмотренные Миколаем два часа уже были на исходе.

У вокзала я довольно легко нашла место для машины, припарковала ее и отправилась с сумкой к камерам хранения. Тут обнаружилось, что подъехала я не к тому уровню вокзала, пришлось спускаться на нижний этаж с тяжеленной сумкой, а она, проклятая, с каждым шагом становилась все тяжелее. Внизу я увидела громадное количество искомых багажных ячеек, они тянулись передо мной бесконечными рядами, скрываясь в туманной дали. Народу возле них крутилось немного, я и обрадовалась — похоже, выполнить задачу будет нетрудно. Потом я прочитала надписи-инструкции для пользователей багажными ячейками. Больше всего эмоций вызвали две. Первая сообщала, что жетоны следует приобретать в кассе «Б» этажом выше. Вторая — что администрация железной дороги не несет никакой ответственности за оставленный в ячейках багаж. Ругнувшись про себя, я отправилась искать эскалатор. Нашла, но он не действовал. Нашла второй, и он вывез меня на площадь перед вокзалом. Не на тот, значит, встала.

Ругнувшись уже не про себя, но все-таки не очень громко, я обошла вокруг вокзальное здание и не нашла кассы «Б». Сумка меня буквально пригибала к земле, никто из посетителей вокзала не мог мне сказать, где находится касса «Б». Выбрав из окошек «Справочной» то, к которому стояла самая короткая очередь, я уже через пятнадцать минут узнала, что пани в окошечке занимается исключительно расписанием поездов, причем только международных, а о багажных ячейках не имеет ни малейшего понятия. Я удержалась от громкого выражения своего негодования только потому, что внезапно вспомнила: среди автоматических багажных ячеек я видела окно-прилавок с живым человеком! Надо было сразу же обратиться к нему, а не заниматься чтением. Неужели многие годы печального опыта так и не научили меня, что нельзя верить печатному слову?

Я опять потащилась на первый этаж. От тяжести проклятой сумки рука совсем занемела. Вот и прилавок с живым человеком!

— Да эти ячейки не работают вот уже, почитай, года два! — сказал мне человек за прилавком, сочувственно глядя на меня. — Ими никто давно не пользуется.

Может, я не так его поняла? Вообще разучилась понимать по-польски? Может, я нахожусь вообще в какой-то другой стране?

— Мне непонятно, что вы сказали, — слабым голосом ответила я. — Как это не пользуются? Вот это все остается без употребления? Почему?

— Очень просто. Пока изготовляли жетоны, цены успели несколько раз поменяться, вот у них все и сорвалось.