Игорь Ревва

Испытательный срок

Он искал спасения в вечном, неведомом и недоступном простым смертным городе. Там, где скорбное небо тысячелетиями хранит блики лучей утонувшего дневного светила; там, где открывается истина; там, куда бежал он в поисках несуществующей. Там, где познал он: отбившейся от стаи птице не суждено прибиться к другой. Никогда. Смрадное дыхание призраков прошлого преследует и в этом городе — Самат, провинция Багнадоф... Из блокнота Николая-летописца


1. ОБЛАВА

Ну, это уж иначе как лажей просто и не назвать! Или навел кто-то. Сами судите!.. Копаемся это мы с Гусенком в развалинах — обоймы собираем, ну и поглядываем еще, вдруг курьеры эти чего обронили, — а наши все торчат у входа в метро... не помню, как эта станция называется. То ли «Профсоюзная», то ли еще какая «союзная»...

Самого-то входа давно уже нет — так, дырка в асфальте, обломки вокруг торчат, арматура, камень. Туннель, наверное, есть еще, и даже ведет куда-то. А как бы иначе курьеры сюда попали? Тоже, придурки, нашли место!.. Руины здания полукольцом охватывают этот вход. Здоровенная, видать, домина была, столько обломков — метра на три возвышаются, словно вал. А может, их сюда просто взрывом сдвинуло. Короче, в этих руинах вся наша команда укрыться может. И укрылись типа. Хорошо укрылись, никто и не почуял засады. Потому что курьеры, как вылезли со станции, сразу же по открытому месту пошли. Здесь, с другой стороны от входа в метро, ровненько, битый кирпич.

Короче, удачно обошлось и все такое. Почикали мы этих курьеров минуты за три. И барахлишко быстро собрали. Только вот теперь-то чего тянем? На фиг Косому эти обоймы сдались?! Ползай тут на карачках...

Короче, наши все на стреме — понимай так, отдыхают, — а мы с Гусенком вкалываем. То есть вкалываю-то, конечно, больше я. Типа того что Гусенок не обоймы высматривает, а за мной следит, чтобы я чего не спер. Оно и понятно. Гусенок, он с Косым уже третий год, а я недавно к команде прибился. Да и то сказать — прибился... Прибился, чтобы не прибили, во как! Нормально, да? До сих пор кое-кого из наших с удовольствием бы шлепнул. Суки потому что. Вот.

В общем, прыгаю я по камушкам, слежу, чтобы ноги не переломать. А Гусенок, значит, за мной следит. И по сторонам поглядывает. Юго-Запад — это такое место, что тут по сторонам поглядывать просто необходимо. И вообще ходить с оглядкой надо. А дышать — через раз.

Наши все — кто где. Самого Косого не видать. Возле метро маячит башка Крысы, да еще в сторонке — возле самой порушенной колонны — Ворон торчит. Тоже сволочь порядочная, он мне в первый же день зуб выбил, гад. Длинный, сука, как оглобля. У нас в Твери таких иначе и не называют: оглобля — оглобля и есть. Не люблю я таких длинных. Они все норовят на тебя сверху вниз посмотреть. Да не просто так, а с выражением. Типа я большой и сильный, а ты хрень какая-то. Сами они... Длинна палка дерьмо мешать, во!..

— Ну чё, Прыжок? Всё, что ль?.. — лениво так спрашивает Гусенок.

— Вроде всё, — отвечаю. А сам думаю, что даже если и осталось еще чего — плевать. И так уже пять обойм от «эмки», две от «калаша» и одна еще от «гюрзы» нашлась. Больше — тяжело будет. К тому же солнце вылезло, тени от камней черные совсем сделались, Поди пойми, обойма там валяется или Рваная Клякса притаилась, голодная вдобавок, за руку тяпнет — мало не покажется. Одному из нашей команды — не помню, как его звали, он в первый же день, как я появился, подох как раз — повезло рукой за Кляксу зацепиться. Видел я, чего потом от руки осталось — крохотный поджаренный обрубочек. Ни одна запасная обойма того не стоит, ни одна банка тушенки. Да и фиолетово мне, в общем-то, есть там еще чего-нибудь или нет. Барахло курьерское, видать, мы всё подобрали, тот прыткий, что от нас по развалинам рванул, пустым шел. А обоймы мне тем более по фигу. У меня всего-то — «Пэ-Эм» занюханный. Мой старый «калаш» сейчас как раз у Крысы, отобрал, падла.

— Всё, говоришь? — прищуривается Гусенок. — А вот там чего лежит? Во-о-он там! — и стволом тычет куда-то.

— Чё лежит, чё лежит... — ворчу. — Чё положено, то и лежит...

— Будешь гундеть, Прыжок, я тебя сверчком прыгать заставлю, — цедит Гусенок. И ухмыляется. Типа пошутил. Нормально, да? Придурок. Смешно ему...

Прыжком меня еще в Твери прозвали. Ну, в смысле, невысокого роста я — метр в прыжке, как говорится. А когда мы из Твери сюда поперли да когда на команду Косого напоролись... Эх! Чё вспоминать-то? Двое нас только и осталось тогда — я да Гнусь, который через неделю сбежал. Он и объяснил остальным мою кликуху, придурок. Я из-за этого тогда же с Вороном и подрался. Ну, в смысле, он меня тогда отделал...

Встречу Гнуся — в глаз дам. Чтобы зря лишнего не болтал. Меня в Твери этой кликухой достали уже. Прыжок, понимаешь... Молчал бы Гнусь, я бы себе чего-нибудь покруче придумал. Не, точно! Гнусю при встрече — в глаз! Хотя Гнуся моего, наверное, убили уже. Одному в Москве не прожить — столица, мать ее... Он сбежал, а я остался. Как дурак. Огреб по полной за Гнуся, отлежался пару недель, теперь — в команде. Только все равно я здесь чужой. И никогда для них своим не стану. Вон, к примеру, как Гусенок на меня зыркает. Только повод ему дай — пальнет и не задумается, падла...

Пополз я туда, куда Гусенок указывает. Типа чтобы повода ему не давать... Гляжу — лежит чего-то. Ближе — книжка! Обложка красочная такая, разноцветная. Красивая. Ну, я ее сразу — хвать! Оборачиваюсь и Гусенку радостно так, дурень, показываю. А тот мне:

— Брось. Не надо.

— Ничё, — говорю. — Тебе не надо, мне пригодится...

— Брось, я сказал, — и стволом в мою сторону.

— Да ладно тебе, Гусенок! — возражаю. — Чё стало-то?!

Молчит, зараза. Только палец на курке напрягся. Нормально, да? Плюнул я и бросил книжку. Хрен с ней, жизнь дороже.

Напрасно я так явно обрадовался. У нас в команде, кроме меня, никто читать не любит. Скучно им, типа того. А мне не скучно.

На прошлой неделе мы вон как раз обчистили одного. Так, по мелочи взяли — консервов немного, галеты, кофе и все такое. А на столе у него книжка какая-то была — это уж я прихватил. Ему-то она уже ни к чему — мертвые читать не умеют. А мне нравится. Читаешь и забываешь обо всем. Интересно.

Толька книжка та какая-то дурная оказалась. Всё от руки написано, типа большого блокнота она. И написано непонятное что-то. Так понимаю, про Вторжение что-то там, про Багнадоф, про гоблинов и все такое. Про «резаного» какого-то... И чё самое главное-то — непонятно написано! Думал, со временем разберусь. Где там! Нашим только с книгой меня увидеть, сразу — р-раз! И по затылку! Суки...

— Выше себя не прыгнешь, Прыжок, — ухмыляется Гусенок. Опять, значит, шутит.

Промолчал я, но, видать, глаза за меня все сказали. Потому что морда у Гусенка разом окаменела, словно кто на него Стылое Заклятие наложил. И автомат уже прямехонько мне в лоб смотрит.

— Остынь, — говорю, — Гусенок. Все о\'кей...

— Сейчас ты у меня остынешь, — ворчит. — Насмерть...

Вот дал бы я ему! Прямо так бы в морду и врезал! Чтобы нос его гусиный — всмятку, в лепешку, в кровь! Чтобы зубы хрустнули на весь этот долбаный Юго-Западный район! Чтобы он, падла, башкой дернул и назад завалился! И все такое!..

И тут у меня прямо глаза на лоб вылезли. Потому что эта сука — Гусенок, в смысле, — действительно дергает своей дурацкой головой и начинает заваливаться назад! Не, это нормально, да? Не поверите — я чуть не заорал от удивления! Первая мысль, которая в башку мне пришла, — это что я, может быть, типа магом вдруг сделался. Представляете? Подумаю я теперь про какую-нибудь гниду: «Сдохни!» — а гнида-то — хлоп! И копытами в небо! И все такое! Красота!..

Ну, эта мысль у меня в голове недолго сидела. До тех пор только, пока не дошло до меня, что хлопок, услышанный секундой раньше, выстрелом был. И сразу же за ним следом — второй, третий... Ну и так далее. И уже без всяких там глушителей, грохот стоит, осколки кирпича вокруг красной пылью плещут — жуть! Нормально, да? Сходили, называется, на курьеров поохотиться...

Я рухнул, где стоял, и взвыл в голос. А чего?! Думаете, не больно? Сами попробуйте на битый кирпич упасть, погляжу я на вас...

«Пэ-Эм» свой из-за пояса достал, затвор дергаю — не идет, зараза! Типа заело что-то. А хоть бы и шел — фиолетово уже это все. Потому что стреляют и справа, и слева, и впереди, и позади. И даже, кажется, сверху и снизу. Не, ну это нормально, да?

Наши, понятное дело, тоже на противника не просто так смотрят, и все такое. Но я сразу въехал, что неспроста это. Потому что тут либо Корпус Верных Защитников, либо какая-нибудь другая команда, покруче нашей. А ни тем ни другим мы на фиг не нужны. Живыми, я имею в виду. И если уж это действительно Корпус, то против подобных бойцов наши пукалки — несерьезное возражение, скажу я вам.

Вжался я в камни, замер. Лежу. Битый кирпич не так больно, как пули. И не в пример безопаснее. Замер я, прислушиваюсь. И думаю заодно: на хрена я сюда приперся из своей Твери?! И как там сейчас? Вспоминаю, как голодно было, как наши все — тверские, в смысле, — решили в Москву идти. И то, почему, собственно, я сюда поперся. Так ведь и не отыскал я ту женщину (язык не поворачивается ее бабой назвать!). Короче, мысли в башке разные скачут. А больше всего, конечно, одна: сколько мне еще жить осталось?..

Пальба стихла. Слышу — голоса. Вроде спрашивают у кого-то чего-то. И все такое...

Ну, у кого там чего спрашивают — не мое дело. Главное, чтобы меня не спросили. Приоткрываю я один глаз — вроде порядок. Приоткрываю второй... И сразу же начинаю жалеть об этом. Лежал бы себе с закрытыми глазами, легче было б подыхать. А тут — прямо перед моим носом чьи-то сапоги. А в них — все остальное. С «Абаканом» в руках. И даже не целится, а лениво так стволом возле носа моего водит. Нормально, да?

— Есть кто? — кричат со стороны метро.

— Не-а, — отвечает этот. — Никого живого!..

Ну, тут уж я на ноги вскочил!..

Сам не понимаю — зачем?! Бежать по развалинам — пулю не обгонишь. Оттолкнуть его, правда, я успел, но не сильно. Тот — шаг назад и сразу стволом в мою сторону опять. То ли мне просто показать захотелось, что типа есть здесь живые... пока что. То ли еще чего — сам не знаю.

— Не стрелять!!! — орут.

И уже бежит сюда кто-то. А я застыл и думаю: пальнет или нет? И по всему видно, что уроду этому пальнуть в меня очень даже охота. И положил он на всякие там «не стрелять» с пробором. Капитально положил. Вот сейчас пальчиком надавит посильнее, и... и все такое. И тут вдруг слышу:

— Прыжо-о-о-ок!..

И голос такой знакомый, ну очень!

Отвожу я глаза от ствола...

Мать твою так и этак!..

Гнусь!!!

Собственной персоной! Живой, поганец! Живей меня!

Подбегает он и ствол, что на меня смотрел, рукой в сторону отводит.

— Не стрелять! — говорит. — Свой это!

— Кому он свой? — Детина, что в меня целился, недоволен. А ствол, словно заколдованный, обратно ко мне.

— Нам свой! — заявляет Гнусь. — Знаю я его! С детства знаю! Росли вместе...

— Бандит он, — возражает детина. — Не фига тут!..

— Сказано же было — по возможности живыми! — орет на него Гнусь. И опять ствол отталкивает. — Я чё, не видел, как ты двоих завалил? Сам в расход пойдешь, понял?

— Ладно, — кивает вдруг детина.

И улыбается. Не, ну нормально, да? Типа мне улыбается! Урод!..

Только что чуть не ухлопал, а сейчас — рот до ушей, зубы скалит! И автоматик на плечо уже, и пошел от нас не спеша, только что ладошкой не помахал на прощание. Офигеть можно!..

Не понравилось мне это все. Не понимаю я такого вот. А когда я чего не понимаю, мне это очень не нравится...

— Как ты, Прыжок? — тормошит меня Гнусь. — Живой?

— Частично — очень даже, — отвечаю. А в голове — карусель.

— Молодец! — хвалит Гнусь.

И еще чего-то тараторит. А я его не слушаю, я смотрю в сторону метро. Там как раз очень интересное кино происходит...

Вижу я Ворона — стоит, морда в крови, руки подняты. А перед ним какой-то хрен, судя по всему — старший всей этой развеселой команды. И старший у Ворона что-то спрашивает. Долго спрашивает, несколько вопросов задал. А Ворон на все в ответ только башкой мотает. Не знаю, мол, понятия не имею, типа того...

А потом старшему типа надоело это — кому ж понравится, когда перед тобой так долго головой вертят?! — и он рукой махнул. И тут же детина, что едва меня не пристрелил, прямо от пояса, не поднимая оружия, дает короткую очередь. Ворон падает как подрубленный. А детина делает еще один выстрел — в голову, приседает над Вороном на корточки и начинает шарить у него по карманам.

Так, думаю. Это, ребята, нам не подходит стопудово. Хрен там разберет, чего у Ворона спрашивали. И никакой гарантии, что сам я на эти же вопросы отвечу иначе.

Я уже по сторонам глазами шарю — как бы половчее слинять, — когда до меня доходит, что конкретно мне Гнусь долдонит тут уже пару минут.

— Стой, — говорю, — погоди! Кто?! Кого?!

— Секретного Войска, — говорит. — Спецотряд! Понял?

— Понял, — отвечаю.

А у самого, конечно, в башке гудит, не въезжаю совершенно. Ведь «секретников» я тут меньше всего ожидал увидеть, они же дальше «Сходненской» или «Планерной» носа не высовывают. Да и нет уже давно никакого войска, то, что есть, войском назвать нельзя.

И вообще, ребята эти на «секретников» не похожи совершенно! Да и что им тут делать?! Ведь они же из своих нор и не высовываются. Или у них, как и у нас в Твери, голод наступил? И они тоже промыслом занялись...

А потом я наконец-то въехал окончательно, что там Гнусь ляпнул.

— Повтори-ка, — говорю.

А Гнусь — рад стараться! И морда у него такая вся сияющая, словно он мне радость какую сообщает:

— Спецотряд, — говорит. — Мы здесь разыскиваем кое-что.

— Что именно? — спрашиваю, но чтобы время оттянуть.

— Тут неподалеку одного старика убили...

— Где? — спрашиваю. А у самого внутри обмирает.

Ну, Гнусь и называет — где. Как раз там, где мы на прошлой неделе барахлишком кое-каким разжились.

Я киваю, а про себя думаю: «Ну, ребята, крындец пришел...»

2. ДОПРОС

Слабый ветерок едва шевелил стебельки редкой травы, с трудом пробившейся сквозь кирпичное крошево. Возле входа на бывшую станцию метро «Профсоюзная», на искрошенном, растрескавшемся и выгоревшем асфальте рядком лежало несколько тел. Трое крепких на вид ребят, одетых в камуфляжную форму, подтащили сюда еще одного — тщедушное тельце в заляпанной кровью куртке неопределенного цвета. Они действовали быстро и молча. Никто не хотел сердить командира спецотряда — Владимира Данихнова.

Данихнов был вспыльчив и резок. Но вспыльчивость эта проистекала из страха перед чем-то, о чем никто в Секретном Войске не знал. Ну, может быть, кроме двоих-троих самых верных и преданных друзей Данихнова. Но эти друзья не входили в состав Специального Отряда, и никто не мог предсказать, какое событие или слово подействует на командира на манер детонатора.

Те, кто видел Влада Данихнова в деле, почтительно замолкали, когда речь заходила об этом человеке. Потому что видели, как командир вел в атаку людей; как он сам тащил на себе раненых; как он, рискуя жизнью — своей и чужой, — отбивал у Корпуса Верных Защитников попавших в плен.

Полноватое лицо, внимательный взгляд, короткая рыжая поросль, украшавшая голову Влада, негромкая речь, хрипловатый голос... Видевшие Данихнова впервые, словно сговорившись, определяли его одним коротким словом: воин. Он и был воином. Самым настоящим. С тех самых пор, когда его — совсем еще зеленого мальчишку — едва не убили на Речном Вокзале. Тогда Влада спасла только помощь подружки Лены — такой же маленькой, но уже понимающей кое-что в магии девочки. Знала она не много, но пары защитных заклятий хватило на то, чтобы она и Влад остались незамеченными. Другой бы, избежав смерти, забился в щель, постарался стать невидимым, уехал бы из Москвы в какую-нибудь глухомань — чтобы даже памяти о себе не оставить. Влад поступил иначе.

В тот же день он раздобыл оружие и пошел по следам тех, кто погубил его близких и едва не убил его самого. Это была просто банда, каких сегодня в городе и не сосчитать. В то время они не так часто встречались, и сферы их влияния были достаточно четко разделены. Банда Кислого, за которой шел Влад, насчитывала семнадцать человек. И ни одного из них Влад не оставил в живых.

Долгих три недели Данихнов выслеживал и убивал их одного за другим. Лена не оставила его и все это время была рядом. Она не одобряла этой мести, считала, что, расквитавшись с главными виновниками, на остальных можно поставить крест. Влад считал иначе.

Лена погибла тогда, когда от банды оставались уже жалкие огрызки — сам Кислый и двое его телохранителей. Напуганные непониманием происходящего, они схоронились в остатках лесопосадок за Ленинградским шоссе. Данихнов так и не узнал, чье именно заклинание погубило Лену, буквально за несколько минут превратило ее в хрупкий и ломкий манекен, рассыпавшийся от прикосновений Влада. То, что в банде Кислого не осталось магов, Влад знал. Значит, это был кто-то другой. И, покончив с Кислым, Данихнов отправился разыскивать следующую жертву.

Через некоторое время судьба занесла его к «секретникам». Данихнов отыскал их и потребовал (не попросил, а именно потребовал!) взять его в войско. И скоро он уже стал тем незаменимым элементом организации, которым вечно затыкают многочисленные и неожиданно возникающие дыры.

Данихнова это нисколько не коробило. Он совершенно спокойно относился к тому, что, если нет никакого выхода, если все плохо, если всему конец — посылают его. В качестве командира группы. Но от прежней поры у Влада осталось опасливое отношение к магам и магии. Не важно — земная, гоблинская или еще какая. Магию Данихнов не любил, хотя и признавал ее необходимость в нынешнем мире. И из-за этой вот нелюбви теперешнее задание Данихнова воспринималось им особенно болезненно.

По правде говоря, никто не заставлял Влада браться за это задание. Но он то ли почувствовал что-то, то ли просто захотел сломать в себе застарелые уже комплексы. В прошлом году он сам пришел к командованию и заявил, что собирается заняться решением этой проблемы. И командование не возражало — в Секретном Войске вообще мало кто осмеливался возражать Данихнову. Намного легче и спокойнее Владу от этого не стало. Теперь каждое слово, каждую ситуацию он воспринимал едва ли не как выпад, брошенный судьбой ему лично. В полной мере это относилось и к сегодняшней операции по ликвидации команды Косого.

Сейчас Владимир Данихнов внимательно разглядывал стоявшего перед ним человека. Он уже сомневался, что поступил правильно, последовав совету Сергея Ватолина (к которому этот пленный обращался по кличке — Гнусь). Ничего интересного пленный не расскажет. Очевидно, мелкая сошка.

Напрасно Макс застрелил троих из этой банды. Без допроса застрелил. Хотя приказ ему был дан совершенно однозначный — всех членов банды Косого брать по возможности живыми. Но Максим повел себя как-то странно. Он вообще в последнее время ведет себя странно.

Максим Игнатьев появился в прошлом году. Пришел и напросился в войско. И что же, не брать его? Сейчас мало кто с улицы хочет оказаться в рядах «секретников». Каждого не проверишь. Не гоблин — и ладно...

А потом — буквально через неделю после появления Макса — Владу стало известно о Николае-летописце. Тогда-то все и началось.

У Данихнова сложилось впечатление, что Максим заинтересовался этим летописцем даже больше, чем сам Влад. Хотя понятно: появилась реальная возможность разделаться с противником. Но вот почему Макс перебил всех тех, от кого можно было получить инфу? Ведь троих же ухлопал! И кто у нас сейчас остался?!

Влад подозрительно оглядел парня.

Метрах в двух от него стояло существо, отдаленно напоминающее человека. Коротенькие кривые ножки в засаленных кожаных штанах были обуты в странные сапоги ядовито-зеленого цвета; куртка на нем явно не по размеру — связанные за спиной волосатые ручонки, казалось, вот-вот утонут в ее длиннющих рукавах. А гвоздеподобная шея сиротливо и одновременно немного нагловато торчала из наглухо застегнутого ворота. На этой шее ловко пристроилась маленькая головка, в верхней части которой попадались островки зарослей серовато-черных волос. Узкие черные глазки шустро бегали по сторонам и сверлили окружающих, словно лазером.

Владу даже на какой-то краткий миг почудилось, будто тело его под этим взглядом расщепляется на миллиарды мельчайших частиц. Данихнов вздрогнул. Подобные ощущения часто возникали у него при встречах с магами. Но стоявший перед ним магом явно не был. Данихнов скрипнул зубами и постарался отогнать эти мысли подальше.

Несмотря на свои габариты, пойманное существо (именно — существо!) умудрялось смотреть на командира (как, впрочем, и на всех остальных) сверху вниз. Владу это сильно действовало на нервы. Необходимо было показать, кто есть кто.

Данихнов взглядом подозвал одного из своих людей и свирепо гаркнул:

— Эй! Обучи-ка этого недоумка правилам общения с командованием!..

Тот мгновенно подскочил к пленному и ударил его под дых. Пленный вздрогнул, но взгляд его по-прежнему оставался таким же сурово-колючим и непокорным, как и ранее.

— Я собираюсь сесть! — вновь гаркнул Данихнов.

Сию секунду к нему подбежали двое и мгновенно устроили прямо на земле нехитрое сиденье из какого-то непонятного тряпья. Сев поудобнее, Данихнов вновь принялся разглядывать «последнего героя» из людей Косого. «Герой» продолжал озираться по сторонам и одаривать всех презрительным взглядом.

— Имя, — повторил командир.

— Анатолий... — пленный шмыгнул носом, — Мошков.

«Прямо-таки Кавказские хребты, а не нос», — подумал командир.

В начале года ему довелось побывать на Кавказе — Влад искал летописца. Тогда поиски оказались напрасными. Как, впрочем, и в течение последующих месяцев. Каждый раз, когда казалось, что вот она, разгадка местонахождения легендарного Николая, информация оказывалась либо ложной, либо устаревшей. И вот две недели назад он наконец-то напал на верный след. Командир выяснил, что Николай-летописец пребывает ныне в Юго-Западном районе Москвы. На всех парах мчался Влад сюда, нашел и... опоздал. Кто-то наткнулся на летописца двумя днями раньше. И убил. Летописец пропал навеки, а с ним пропали все записи, за которыми в принципе и охотился Данихнов.

И наибольшую злость вызывало то, что наверняка все это вновь произошло по вине какой-то банды. Опять банда! Опять эти отморозки, гордо именующие себя «командами», заботящиеся только о своей шкуре, ни во что не ставящие ни жизнь остальных людей, ни вообще весь Срединный Мир. Подонки, куда более худшие и ненавистные, чем даже Корпус Верных Защитников, пресмыкающийся перед гоблинами и служащий им верой и правдой. У Корпуса хоть есть какие-то (пусть и низкие, нечеловеческие) идеалы, к которым они стремятся. Хоть какое-то подобие кодекса чести, пусть даже и не приемлемое Данихновым. У команд же нет ничего, кроме свободы в самом худшем понимании этого слова — свободы от совести, свободы от чести, свободы от милосердия.

Наверняка ведь труд Николая-летописца не нужен им совершенно. Просто так прихватили с собой. А по дороге скорее всего выкинули за ненадобностью. Зачем нужны этим бандитам летописи?! На вопрос же соратников, зачем летописи нужны ему самому (читать ведь почти никто не умел, а если и умел, то не считал нужным часто вспоминать об этом), Данихнов отвечал уклончиво или же (что бывало гораздо чаще) не отвечал вообще.

А потом Макс откуда-то узнал, что Николая-летописца убили люди из банды Косого. Данихнову до сих пор оставалось неясным, где именно Макс получил эту инфу. Как оставалось неясным и то, каким образом Макс сумел точно указать место и время, где банда Косого решила устроить засаду на курьеров, везших провиант одной из команд. И совершенно непонятно, почему Макс принялся ни с того ни с сего убивать. И вот — один из бандитов здесь. Всего один...

— Сколько лет тебе? — прищурился Данихнов.

— Семнадцать...

— Что вы здесь делали?!

Сероватая кожа на миг собралась в складки и вновь обтянула скуластое личико пленного. При этом шрам, рассекавший физиономию парня от верхней губы до левого виска, всколыхнулся, словно волна. Данихнова, видавшего всякое, передернуло. Было в этом человеке что-то такое, от чего кровь в жилах стыла, а мысли застревали, так и не успев воплотиться в действия. Подсознательно Влад понимал, что он значительно слабее своего пленника, и пусть никто (даже сам пленный) этого не замечает, все равно — неожиданная и необъяснимая сила пугала.

— Искали, может, найдем что-нибудь интересненькое... — Мошков выстрелил очередным лазерным взглядом и облизнул тонкие пересохшие губы.

— Чего такого «интересненького»?! — встрепенулся Влад.

— Да так, искали, чем бы поживиться. — Мошков явно пытался прикинуться дураком.

— Ты меня за идиота держишь? — Данихнов не выдержал, вскочил с «трона» и, подлетев к парню, заорал во всю мочь: — Отвечай! Что вы делали здесь?!

Влад был в бешенстве. Последняя надежда ускользала из рук. Подбородок Данихнова затрясся, лицо побелело. Но как бы ни был страшен в гневе своем командир, лицо Мошкова продолжало сохранять то неприступно-тупое выражение, которое приняло в самом начале допроса. И тут в разговор некстати встрял перепуганный насмерть (как и все остальные окружавшие Данихнова) Сергей Ватолин:

— Прыжок, ты чё?! Ну скажи же! Вы же на курьеров пошли!

— Были бы руки развязаны, Гнусь, я б тебе сказал, — проскрипел Мошков. — И про курьеров, и... все такое.

Хрясь!

Мошков рухнул на асфальт. В ушах зашумело, в глазах сделалось темно. Уже теряя сознание, Анатолий почувствовал, как его подхватывают за ноги, за плечи, куда-то тащат...



* * *



— ...Толик! Вставай!..

Силясь открыть глаза и пошевелить рукой, Мошков прошептал еле слышно:

— Это ты?!

То ли прошептал, то ли всего лишь сделал попытку.

И вновь ушел, уплыл в небытие. Но голос опять позвал:

— Толик! Вставай!..

Мошков приоткрыл глаза-щелочки. Это была женщина — не молодая и не старая, не уродина, но и не красавица. Женщина в красном платье, с зелеными волосами. Точно такая же, ничуть не изменилась.

Мошков хотел спросить, куда она пропала — тогда, в Твери, после перестрелки, после того проклятого туннеля, — но вновь отключился...



* * *



— Эй, ты! Как тебя там?.. Анатолий! Ишь ты, разлегся тут, понимаешь...

Мошков ощутил пинок в бок. Не слишком обходительно для женщины. Он захотел подняться, чтобы объяснить, кто есть кто в этом мире, но получил очередной пинок. Пересилив себя, Анатолий открыл глаза. Женщина в красном платье была всего лишь видением, галлюцинацией, если хотите. Здесь же — в холодной и ржавой реальности — вместо женщины на Мошкова смотрела нагловато-трусливая рожа одного из соратников Владимира Данихнова.

— Очухался? — поинтересовалась рожа. — Эт хорошо! Давай ногами шевели!..

Мошков с легким недоумением отметил, что поблизости вдруг появился небольшой грузовичок. За рулем его сидел кто-то в чем-то черном. Человек в кабине на миг повернулся, и Мошков вздрогнул. Ему показалось, что за рулем грузовика сидит привидение. Лицо водителя странно блеснуло, словно выкованное из металла. Но разглядеть его толком Мошкову не удалось. Его уже поставили на ноги и подтащили к кузову.

— Залазь!..

— Руки-то связаны! — прохрипел Мошков. — Дубина!..

Последовал еще один удар, от которого Мошков снова рухнул на землю. Он почувствовал, как его поднимают и зашвыривают в кузов. Следом за ним, громыхая сапогами, полезли какие-то люди. После чего машина тронулась.

Следующие несколько минут Мошкова заботило только то, чтобы не удариться головой. Когда же машина остановилась, он даже не сделал попытки подняться на ноги. Здраво рассудив, что как его сюда закинули, так и выкинут наружу. И оказался прав — выкинули его без разговоров, довольно быстро и без особой жестокости. Так что у Мошкова даже появилась возможность оглядеться по сторонам.

Судя по всему, это было где-то недалеко от Нахимовского проспекта. Скорее всего временное пристанище спецотряда, походный лагерь.

Мошкова потащили к какой-то развалюхе, напоминающей скорее заброшенный склад, нежели штаб-квартиру командира команды. Робкие лучи несмело посматривающего на искалеченную землю солнца падали на крышу барака. Сколоченная из трухлявых, почерневших от дождя и времени досок, хибара одиноко стояла среди многочисленных полуразрушенных домишек. Окон в бараке не было, их заменяли зиявшие в прогнивших досках дыры, с грехом пополам затянутые кусками полиэтилена. Дверь, очевидно, выломали еще тогда, когда отбирали домишко у прежних хозяев, поэтому ее первое время попросту приваливали к входу, а затем и вовсе ликвидировали. С тех пор черная пустота скалилась на окружающий мир, подобно раскрытой пасти шакала. Тоскливо и мрачно... Впрочем, команд по нынешним временам в Москве развелось — пруд пруди, так что удивляться нечему.

Внутреннее убранство «штаб-квартиры» не особо отличалось от остальных убежищ — ворох тряпья в левом углу, груда оружия возле входа да котелок с невнятным содержимым на столе посреди комнаты — вот и все.

Из темноты возникла фигура командира. На сей раз он не был раздражен и даже улыбался.

— Ватолин заступился за тебя, — поведал он. — Он сказал, что ты расскажешь нам все. — Опять улыбка.

«Значит, убивать не станут... пока», — пронеслось в мозгу у Мошкова.

— Буду краток, — подытожил командир. — Я хочу знать, не нашел ли ты или кто-то из ваших что-нибудь особенное.

Внешний вид Данихнова был обманчив. В данную минуту Влад был раздражен, но старался не показать этого, а потому постоянно улыбался. Надо сказать, особого очарования натянутая улыбка квадратному лицу командира не придавала.

— Прежде чем спрашивать, поясни, что именно вы ищете, — ответил Мошков. Он был достаточно ограниченным, но здесь большого ума, чтобы понять, какие игры затеял командир, не требовалось.

— А ты не так глуп, как хочешь показаться! — Данихнов начал выходить из себя. Он обвел взглядом комнату — у входа толпилось несколько вооруженных людей.

— Вон! — рявкнул им Влад.

Люди испуганно шарахнулись в дверь. Все, кроме одного. Мошков толком не видел этого человека — тьма, сгустившаяся в углу, не позволяла этого сделать. Единственное, что он разглядел, — что-то черное, лоснящееся, поблескивающее металлическими капельками. И над всем этим — непонятное и необъяснимое призрачное зеленоватое сияние, словно бы даже контуры лица.

— Катя, ты тоже... — на тон ниже произнес Данихнов.

Фигура не шевельнулась, только сияние на миг погасло.

— Пожалуйста, — неожиданно сказал Данихнов.

Тень двинулась к двери и, очевидно, покинула помещение — Мошков сейчас больше внимания уделял стоявшему перед ним Данихнову, чем этому непонятному существу с женским именем. Данихнов же внимательно рассматривал еще несколько часов назад казавшееся ему тупым и никчемным лицо.

— Ты хочешь знать, что я ищу? Это не оружие, не золото и не порошок. Это... летопись. Знаешь, что такое летопись?

— Не в курятнике родился, — кивнул Мошков.

— Так вот, — Данихнов, казалось, пропустил слова Мошкова мимо ушей, — на протяжении многих лет ее составлял один из умнейших людей. Не спрашивай, зачем мне эта летопись, ибо ответа ты не получишь. Хватит с тебя и того, что я уже сказал.

Мошков пожал плечами. Глаза Данихнова метнули молнии, но сам Влад промолчал.

— Итак, не находил ли ты летопись? — Данихнов подошел к Мошкову почти вплотную и уставился ему в лоб. Влад пытался выглядеть посерьезнее, а смотреть в глаза парню ему не хотелось — тут же всплывали неприятные мысли и становилось жутковато. Поэтому командир решил остановить взор где-то в промежутке между лбом и густыми бровями паренька.

— Чё там? — поинтересовался Мошков с кривой усмешкой. — Прыщик, что ли?

— Тварь... — прошипел Данихнов.

— Ага, — осклабился Мошков. — Только ты ничего со мной не сделаешь. Пока я тебе нужен — не сделаешь. И вообще, не помню я, чтобы мы находили что-нибудь этакое. Да и фиолетово нам такая фигня! Среди наших типа грамотных почти что не было. Мы всё больше по оружию да порошку специализировались. Ну и все такое...

— Твою мать! — не выдержал Данихнов.

А Мошков вновь удостоился чести поцеловать землю-матушку. Удар командира был не столько сильным, сколько неожиданным...

3. ШАНС

Я сразу понял, что этот Влад меня не убьет. Нужен я ему зачем-то. Зачем — не знаю. Но когда он выяснит, что толку от меня, как от тени гоблина, тогда уже — все! Тогда уже — пиф-паф! А потому надо мне ноги рисовать от них, пока не поздно.

А пока меня заставили показать, где наше убежище было. А чего бы не показать-то?! Мне там уже не жить... если вообще жив останусь...

Руки мне развязали — это Гнусь командира упросил, — уже хорошо.

Ну, потащил я их на Зюзинскую, к нашему стойбищу. Кстати, не так уж и много этих «секретников» оказалось, человек пятнадцать, двое из которых к тому же ранены. Но мне, понятное дело, это фиолетово. Пятнадцать их там или пятнадцать тысяч... ухлопать меня — и одного хватит.

По дороге я все думал, как сложилась бы судьба, окажись мы в другом районе. Не знаю, чего нас понесло в этот Юго-Западный?! Здесь, конечно, не так все порушено, но это-то и плохо. Будь тут развалин поменьше, и команд поменьше было бы, На Болотниковской вон все спокойно, ровненькое место, все видать. И ведь, казалось бы, недалеко совсем, прямо за Севастопольским проспектом, а вот поди ж ты! То ли лень гоблинам было тут все громить, то ли еще чего — неясно.

А может, и не гоблины громили, кто ж знает? На эти московские рожи посмотришь — не лучше гоблинов. Они и сами могли тут кавардак устроить. Мало ли чего — может, власть делили, зоны влияния типа там... или склады какие... или еще чего.

Пока мы до Зюзина тащились, Гнусь старался рядом держаться, подбадривал типа. А у меня, как мы с Нахимовского свернули, настроение упало ниже плинтуса. Как только по сторонам развалины пошли, на душе так гнило сделалось — словами не передать. Не люблю я развалин, особенно таких вот больших — в два, в три, а кое-где даже и в четыре этажа. И чем дальше, тем развалины эти выше. И вот уже почти целехонькие дома попадаются... Не, нехорошо это! Это как человек, который только что умер. Неприятно.

Меж домами все заросло. Кое-где обычной травой, деревцами молодыми, кустарником. Кое-где — Черной Проволокой. Единственное, пожалуй, место во всей Москве, где эта дрянь чувствует себя хорошо. Потому, наверное, и оборотней тут нечасто встретишь, не любят они Черную Проволоку. И она им отвечает горячей взаимностью.

Ну, доковыляли мы до места, указал я на подвал дома, от которого чуть больше одного целого этажа осталось. Думаю, что вот они все сейчас в подвал полезут, а я потихоньку смоюсь. Хотел было уже Гнуся предупредить, чтобы он тревогу не поднимал, да не успел. Меня ласково так прикладиком по почкам стукнули и стволом указали, куда мне следовать — в подвал же, типа показывать, где, чего и как. Не, это нормально, да? Как будто не понимают, что уже одно то, что я их сюда привел, нервы рвет! Суки!..

А что возразишь? Против автомата — ничего...

Ну, пока эти ребята по берлогам нашим шарили, я все смотрел, как бы типа смыться от них. Не уверен я, что в живых оставят, не такие они люди и все такое. Гнусь — он, конечно, с ними в одной команде, но и Гнусь для Данихнова не великий авторитет.

К тому же так и не въехал я до сих пор, про какие такие летописи они талдычат всю дорогу?! Не было там ни фига подобного! Или было, но мы не заметили, а после нас кто другой их стянул. Или до нас еще. Не, ребята, не было там летописей! Я бы их узнал, наверное.

В одной книжке я видел картинку с летописями — типа такие длинные желтые листы бумаги, в трубочку свернутые. И там фигня разная написана — история родного края и все такое. А у того хрена ничего подобного не наблюдалось.

Вообще, странный он был — старик тот. Ну, все говорят, что старик. Да и на вид ему — столько люди вообще не живут. Но вот глаза — на всю жизнь запомню! Особенные какие-то были глаза у него. Молодые, сильные. Типа как у той женщины, из-за которой я в эту долбаную Москву подался. И когда Крыса в него выстрелил, что-то с глазами теми случилось. Словно они умерли раньше старика. Непонятно. Не люблю я непонятного!..

Хотя вся моя ситуация сейчас непонятная. Сбегу или не выйдет? Фиг его знает...

Макс — ту суку, что меня пристрелить хотел, Максимом зовут, оказывается, — так вот, Макс меня сразу невзлюбил. Лыбится, разговаривает весело так, и все такое. А в глазах его — смерть. Моя. Хуже убитого Гусенка, честное слово!

Когда до моей норы добрались, он как раз первым туда нырнул. И сразу же следом за ним Гнусь и еще двое из команды. А потом уже я — моя ж нора и все такое!..

И вот что меня сразу насторожило. Все мое барахло перетряхивают, кроме Макса. Он стоит в сторонке, улыбается и на все замечания — что, мол, и ему бы поискать неплохо — только кивает. И на одном месте торчит как приклеенный. Прямо возле ящика, которым я вместо стола пользовался. А потом он быстренько так оглянулся, на ящик этот посмотрел и — прямо задницей своей на него! Присел типа отдохнуть.

Я глазами хлопаю, не въезжаю ни фига. А потом до меня дошло, что там у меня, может быть, обойма запасная лежала или еще чего. А этот гад решил прикарманить чужое добро. И все такое.

Но тут же вспоминаю, что не может у меня на столе ничего такого быть. Потому как запасными обоймами я не избалованный человек. Только книга на столе лежала, кажется. Ну, та самая, от руки написанная...

...которую, кстати, я из берлоги того долбаного летописца забрал...

Бли-и-ин!!!

Меня как кипятком ошпарило!

Не, нормально, да?!

Может быть, они как раз этот блокнот и ищут. Мало ли что он не в трубочку свернутый? Может, из-за него всех наших и перебили. Может, из-за этой вот хреновины и меня убить могут. А этот гад прямо на нее — задницей своей! Нормально, да? Типа чтобы не видел никто! Сука!..

Я спокойно так подхожу к Максу. А он мне улыбается, улыбочка такая вся из себя радостная, искренняя. А я ему:

— Привстань-ка на секундочку.

— Зачем это?! — очень так похоже удивляется Макс.

— Привстань, привстань, — говорю, — о тебе же забочусь. А то как бы ты на летописях этих задницу себе не отсидел...

Ну, Макс подскочил, словно его блокнот шилом в зад ткнул. И все сразу к столу кинулись. И заорали радостно так. И все такое.

Данихнов мигом в норе моей оказался, глаза сияют, руки дрожат, блокнот листает торопливо. И все такое.

И все уже про меня забыли. Кроме Макса. Я его взгляд перехватить успел — не улыбается уже, глаза злые, смертью исходят. Оставь сейчас меня с ним вдвоем — зубами загрызет.

И тут понимаю я, что летописи уже найдены и пользы от меня любезному обществу более никакой. Типа можно и в расход пускать. Что, смею заметить, с планами моими не совпадает совершенно. А значит, нужно немедленно принимать какие-то меры. А какие? И вдруг меня осенило. Не поверите, словно вспышка какая в башке сверкнула. Я тут же, пока все еще здесь — и Данихнов, и Гнусь, и прочая братия, — беру крепенько так Макса за грудки и ору во все горло:

— Утаить хотел? Зараза! На Корпус работаешь, падла? Убью!!!

Ну, меня сразу же, понятное дело, прикладом по боку — шарах! Потом ногами немножко так попинали — ничего, не страшно. Зато, чего надо было, сказать я успел.

Когда же происходящее вокруг опять начало возбуждать во мне интерес, я едва не улыбнулся. Ну, типа подействовали мои крики, сейчас уже с Максом разбираются, и все такое.

— Давно я замечаю! — орет Гнусь. — Вечно ты палки в колеса ставишь, Макс!

— Заткнись, выродок! — орет Макс в ответ. — Это ты со своим Прыжком — одной бандой меченные, одной кровью мазанные! Выгораживаешь ты его!

— Молча-а-ать! — рявкнул тут Данихнов.

Ну, все типа сразу же замолчали. А он скрипучим таким голосом заявляет вдруг:

— Всё! Этот Мошков больше не нужен!..

Не, нормально, да? Вот сука!.. Помогай таким летописи разыскивать! Больше хрен дождетесь от меня чего хорошего!..

Я на Макса глаза скосил, на Гнуся, на остальных. Ну, Гнусь побелел типа, глаза вытаращил. А Макс — тот как-то сразу ко мне интерес потерял, словно и нет меня тут.

— Влад, послушай! — говорит Гнусь. — Не нужно Прыжка убивать! Он свой! Проверь его! Испытай!

— Чего там испытывать... — проворчал Данихнов.

Не, нормально, да? Я осторожно так на ноги поднимаюсь, оглядываюсь. Не, не сбежать. Куча народу в моей берлоге, да в дверях еще громилы торчат — поперек себя же шире.

— Дай ему шанс! — настаивает Гнусь. — Пусть... ну, пусть он, например, с нашей группой пойдет!

— Вы и так дойдете куда надо, — бурчит Данихнов. А на меня не смотрит даже, зараза.

И тут уж я голос подал.

— Ага, дойдут! — ехидно так говорю. — Вот этот вот, — и на Макса киваю, — всех и доведет! Прямо в Совет Равнодушных! То-то в Каганате радости будет!

Макс посмотрел на меня — холодно так, безразлично — и вдруг заявляет:

— А что, Влад? Люди нам нужны. Пусть этот Прыжок с нами сходит.

— Папа твой — прыжок, — ворчу. — Когда тебя делал — подпрыгивал...

Ну, меня опять прикладом по боку. Встал я, о стену оперся — тяжело стоять-то, вас бы столько раз прикладом, да еще по одному и тому же месту... Но самое непонятное мне — это почему Макс вдруг решил меня защищать?! Чего это он за меня заступился, а? Непонятно... Не люблю я непонятного! И все такое...

Данихнов с сомнением смотрит на меня, на Макса и говорит вдруг:

— Чем дальше, тем меньше я доверяю и тебе, Игнатьев, и тебе, Ватолин. А этому вот, — в мою сторону кивает, — не доверяю совершенно.

Лично мне фиолетово как-то, доверяет ли он мне и все такое. Сам я тоже не доверяю ни Максу, ни Владу. Разве что Гнусю... Кстати! Я ж ему в глаз дать хотел при встрече! Не забыть бы... Если жив останусь. Потому что сейчас разговор именно о жизни идет. О моей. Шлепнуть могут стопудово. То есть типа терять мне нечего. И я говорю тогда:

— А ты проверь! Все равно за Максом твоим глаз да глаз нужен. Вот я и послежу...

— А за тобой кто следить будет? — усмехается. — Бандит ты. Выродок. Дрянь.

Макс на меня опять с ненавистью уставился. Ясно же — я за его счет выехать хочу. Ну, мне-то плевать, мне главное в живых остаться.

И тут вдруг девка какая-то встревает. Говорит:

— Пусть этот бандит с нами идет...

Голос у нее противный, хрипловатый такой, дребезжащий. То ли горло у нее искусственное, то ли от рождения голос такой мерзкий — хуже, чем у меня, честное слово!

Оглянулся я на нее — тьфу! Голосочку своему под стать. Не, не то чтобы страшная она очень (хотя и не без этого, конечно), а жалкая какая-то. Выглядит так, словно ей по башке ведром стукнули. Мусорным. Полным.

Худая до ужаса, словно макаронина. Длинная к тому же, неказистая вся какая-то, на шлагбаум погнутый смахивает. А на ногах еле держится. Дунешь на нее — свалится. И стоит она не по-человечески... или это ноги у нее кривые такие?.. Не въедешь сразу. Напялила на себя непонятный балахон какой-то дурацкий, черный, и плавает под ним, как рыба пьяная, и все такое... Нос востренький, птичий, со всеми присущими ему прелестями соответственно. Волосы черные, короткие, непослушные. Торчат во все стороны, как солома на крыше дома после взрыва. Вот только глазища у нее (да, именно глазища!) — что ты! Силища такая в глазах, почище, чем у Данихнова. Огромные, черные... Они к ее лицу даже не подходят совсем. Да и вообще к ней не подходят. Вся нелепая, несуразная, хотя и заступаться пытается. А глазища-то горят, светятся!

А сам Данихнов теперь уже взглядом по всем по нам по четверым прыгает — девка, Макс, Гнусь, я, опять девка... И кажется мне, что я своими словами про Макса в точку попал — не доверяет ему Данихнов, ох не доверяет. И все такое. Почему не доверяет — фиолетово. Но мне это типа на руку.

— Возьмешь его в свою группу, Эллина, — сказал, как отрубил.

Девка кивнула, а я сразу же ляпнул:

— Оружие дайте!

Ну, мне сразу же и дали, типа опять прикладом и по тому же боку. Не, нормально, да? Не расстреляли, так что ж теперь, прикладом забить?! Суки.

— Вставай, Прыжок, — говорит Макс. А в глазах его опять злость.

— Ничего, — отвечаю, — я пока полежу — с земли не так больно падать...

Но встать, конечно, пришлось. Потому как с прикладом не поспоришь. Блин! И откуда у них тут столько прикладов?! По три штуки на каждом автомате, что ли?! С ума сойти можно!

— Сегодня же отправляетесь, — приказывает Данихнов. — Катя, возьми...

И блокнот старика того девке какой-то протягивает.

Я сразу вспомнил — Катя! Не та ли самая, к которой Данихнов этот так почтительно обращался? Поглядел я на нее — страшноватая тоже, типа Эллины этой. Лысая — то ли сама наголо бреется, то ли еще чего. Половина морды какая-то ненастоящая — серебрится, словно лужа грязи под луной. Когда она стояла ко мне нормальной стороной лица повернута — ничего так, терпимая девка. А потом повернулась — мать твою!.. Гоблин свежезажаренный и то краше! И одета она как-то необычно. Не, конечно, остальные из этой развеселой компании тоже не в армейских шмотках. Но она как-то в глаза бросается — черные штаны, куртка тоже черная, вся такими блестящими железяками утыканная. А на плече у нее сумка — тоже вся черная такая.

И вот эта самая Катя блокнот у Влада берет и в сумку запихивает. А я замечаю, как Макс взглядом блокнот этот провожает. Ну, голодный взгляд, тина того. Так на баб в постели смотрят, а не на блокнот. И замечаю я еще, что Данихнов тоже за Максом украдкой наблюдает. Перехватил мой взгляд, замер... А я зачем-то взял и осторожно ему кивнул. Фиг его знает — зачем?! Но Данихнов молча так прикрыл на миг глаза, типа согласен.

Короче, беседа двух немых идиотов получается. Чего он имел в виду? Как он мой кивок воспринял? Фиг его знает...

Да и фиолетово это мне, по правде сказать. Мне сейчас главное — шансом воспользоваться. Улучить момент и рвануть от них подальше. Иначе убьют. А жизнь у меня одна. И шанс — тоже один...

4. КОМАНДА

Небо покрылось тяжелыми грязно-серыми облаками, которые с каждым часом сгущались все сильнее. Солнце пару раз попыталось выкарабкаться из-за туч, но не справилось и плюнуло на это дело окончательно.

К вечеру облака приобрели недобрый красноватый оттенок, словно где-то за горизонтом пылали пожары. Тучи сделались черно-багровыми на западе, а на востоке появилось необычное золотистое сияние — словно в небе сквозь неожиданный просвет проглянули россыпи звезд. Только звезды эти не стояли на месте, крутили хороводы, сплетаясь в спирали и чертя на мглистом фоне пунктирные линии.

При виде этого зрелища в лагере Данихнова все затихли — видели такое уже не раз. Не опасное, но и непонятное, необъяснимое. И к явлению этому одинаково настороженно относились и жители Срединного Мира, и гости из Преисподней. Потому что было это необъяснимо для всех — и людей, и гоблинов.

Ближе к полуночи золотистый пунктир в небе начал таять. Одновременно принялся меркнуть и багровый отсвет на западе. Люди зашевелились, послышались негромкие разговоры. Постепенно в лагере каждый занялся своим делом — кто-то принялся собирать топливо для костра; кто-то проверял оружие; кто-то просто сидел или валялся на земле, тупо уставившись в пространство.

Прыжок расположился на остатках постамента какого-то развороченного взрывом памятника и пытался оценить обстановку. Отношение «секретников» было к нему по-прежнему настороженным, и оружия Мошкову не вернули. Но бить перестали и даже накормили. Это, разумеется, не повод, чтобы задерживаться у «секретников» дольше, чем необходимо. Но пока что Мошков складывающейся ситуацией был доволен — жив, сыт и надежда на побег есть.

— Ну как ты?..

Прыжок поднял взгляд. Долговязое, нескладное нечто склонилось над ним. Нечесаные рыжие, торчащие во все стороны волосы этого «нечто» почти полностью спрятали его лицо. Прыжок вздохнул и отвернулся.

— Да так, Гнусь, ничего особенного, — нехотя отозвался он.

— Ты что, не рад, что ли?

— А чего мне радоваться-то?! — Прыжок обалдело посмотрел на Гнуся.

— Ну как это — чего?! — Гнусь тоже вытаращил глаза. — Снова встретились! Да и жив ты остался!..

— Ну разве что, — буркнул Прыжок. — А насчет того, что встретились... Не забыть бы тебе в глаз дать, вот чего!..

— За что это?!