— Ну и как? Вы ведь должны были нам рассказать, как выглядели те искусители.

Парень Моники снова уселся за их спинами и с интересом стал слушать.

— Один — такой блондин, довольно высокий, не худой, не толстый, — начал рассказывать новенький. — С такой добродушной рожей, я бы в жизни не подумал, что он какой-то махинатор. Второй тоже блондин, но щупленький, вёрткий, такой пружинистый. И один коротко стриженый, с тёмными волосами…

— Ломжиняки, — сказал снисходительно полковник. — Что им было скрываться, о них весь мир знает. Эти блондинчики то есть. Третьего, тёмного, я не знаю. Наверное, охранник, потому что они с охраной ходят.

Кошмарный грохот дверей заглушал дальнейший разговор, потому что таинственным образом он создавал эхо, и атмосфера становилась невыносимой. Один мужик, вообще-то спокойный и тихий, поссорился с паном Вальдемаром насчёт завтрашнего победителя дерби. За перегородкой трое за столиком ругали друг друга на чем свет стоит, причём исключительно сельскохозяйственными ругательствами. В ход шли сплошь бараны, свиньи, ослы и козлы вонючие. Один из них внёс некоторое разнообразие, обозвав оппонента «бородой висельника». Парень Моники пропал из поля зрения, смешавшись с толпой. Моника на бегу шепнула мне, что в паддоке она высмотрела Каллу с Веером. На Калле скакал Сарновский; по рассказам новенького, его в той забегаловке не было. Судя по описаниям свидетеля, там могли сидеть Бялас, Ровкович и Замечек. Однако Сарновского могли подкупить в других обстоятельствах или при посредничестве Бяласа.

Касс было слишком мало; даже если все работали одновременно, к ним стояли очереди. Я бросила на прогуливающегося неподалёку председателя попечительского совета недобрый взгляд, но его рука на перевязи не позволяла мне высказать все, что я о нем думаю. Я подумала, что завтра в кассах будет ещё хуже, придётся приходить пораньше и ставить кучей на целый день…

Мне удалось вернуться к своему креслу перед самым началом второй скачки. Двери выдавали орудийные залпы. Моника уже сидела сзади. Когда я уселась, она наклонилась ко мне и прошептала:

— А знаете, этот Гжесь мне очень нравится.

— И вы ему тоже, — заверила я её. — А откуда вы знаете, что я знаю?..

— А у меня такое впечатление, что вы все знаете…

— Он женат?

— Ну что вы! Какая жена согласилась бы на такое?!

— Это очень хорошо…

— Я все думаю, не поставить ли мне на Деция, — рассеянно сказала пани Ада. — Но что-то меня останавливает..

Я раскрыла программку и посмотрела на третью скачку.

— И правильно вас останавливает. Если бы не Гезик, Деций выиграл бы, — ответила я. — Гезик у него все шансы отбирает.

Гезик был совершенно чудовищным жокеем. Ему почти удалось набрать побед для звания практиканта, но он уже был недалеко от пенсии. Антиталант на уровне покойника Дерчика. Известно было, что лошадь с Гезиком в седле можно выбросить на помойку. Однако каждый год случалась такая скачка, в которой Гезик выигрывал в роли чудовищного фукса. К тому же по неизвестной причине его всегда сажали на хороших лошадей. Эх, кабы не Гезик… Бедный Деций! — Там кто-то с седла слетел! — крикнул Вальдемар. — Который?

Я схватила бинокль.

— Красный — это Глебовский, — сообщила я всем. — А соскочил Машкарский, он на Тарлтоне скачет. Но пока со старта не ушёл.

Машкарский с конмальчиком подгоняли снаряжение. Тарлтон передними ногами стоял спокойно, а задними выделывал кренделя, что весьма затрудняло работу. В конце концов Машкарский снова сел в седло.

— Сделай милость, забери это от меня, — нервно сказала Мария, всовывая мне в руку свои купоны.

— Зачем? Ты, видно, хочешь забыть, на что ставила?

— Да нет, хочу перестать, наконец, их терять. Уже за сегодня три раза потеряла, только что нашла. Спрячь их от меня, потому что не хочу потерять в четвёртый раз. Я помру от инфаркта из-за этих поисков.

Я кивнула и сунула её купоны в футляр от бинокля, чтобы они не смешивались с моими. Если бы кто-нибудь из нас чудом выиграл, неизвестно было бы кто.

— Давай, Весельчак! — подбодрил Метя. Я с большим интересом смотрела на лошадей, которые несли в себе мой выигрыш. Калла с Веером, которых Моника высмотрела в паддоке. Веер шёл вторым, сразу за лидирующим Тарлтоном, Калла держалась на четвёртом месте. Сарновский снова оказался гениальным. Он сперва держался поближе к общей куче, а потом, на финишной прямой, послал свою лошадь вперёд и теперь оглядывался.

— И снова оглядывается, гадюка! — рычала я. — Пусть себе голову на резьбе поставит! Какое ему дело, кто там сзади за ним едет! Пся крев, пусти же кобылу вперёд!! Лихорадка ты жёлтая, черт тебя дери!!

— Давай, Калла! — кричал с надеждой Юрек.

Веер стал обгонять Тарлтона. Калла вела скачку, и конкурентов у неё не было.

— Вы смотрите, что он делает! — орал кто-то рядом. — Что делает, сукин сын! Он же говорил, что не придёт! Где он был до сих пор!

— Не слушайте вы их, — заявила я, счастливая своим фуксовым выигрышем, Каллой с Веером.

— ..этот город так загазован, что в нем жить нельзя, никаких коммуникаций, никаких стоянок! Что делать человеку с машиной, сожрать её или с собой забрать, если он куда-то идёт?! — говорили за спиной пани Ада и пан Собеслав.

Разговор меня живо заинтересовал.

— Точно! Я два месяца жила в Канаде, в Торонто, самый промышленный город, и только раз за все время почувствовала запах выхлопного газа. Один раз! А тут мусоровоз сделал газовую камеру из целого автобуса!

— Как это? — полюбопытствовала пани Ада.

— Да очень просто! Мусоровоз стоял возле остановки, потому что для них нет ничего святого, автобус не мог причалить к краю тротуара и остановился рядом с мусоровозом. Так выхлопная труба этой заразы оказалась аккурат напротив дверей. Конечно, весь перегар летел прямо в салон. Водитель закрыл двери и отъехал, а весь этот ароматизированный воздух, естественно, остался внутри. К счастью, я на следующей остановке выходила, поэтому могла ещё задержать дыхание, но люди, которые ехали дальше, наверное, покинули автобус только в виде трупов. А вы говорите!

— С ума сойти можно! — высказался пан Рысь.

Все согласились. В шестой скачке все уже поняли, что Тадек с сопляком — это Скорек и Зимничек. Взглянув на табло, я увидела, что на них поставил свои деньги весь ипподром. Я посмотрела на это с омерзением и решила поставить на кого-нибудь другого.

Своё отважное намерение я реализовала в последний момент, потому что очередь в кассу вдруг застопорило: там объявилась несчастная жертва судьбы, тип, который все время что-то терял и ронял — то записи, то программку, то купоны, то ручку. Если бы в руках у него была граната без чеки, он и её уронил бы. Потом он вспомнил, что забыл сделать какую-то ещё ставку, вернулся и долго вспоминал, что хотел сказать…

Я это все выдержала только благодаря тому, что задумалась. Вспомнилась мне одна кассирша, которая лет десять назад работала в кассе триплетов, внизу. Она выплачивала выигрыши, и это был внеконкурсный, просто клинический пример человека не на своём месте. Она была довольно-таки пожилая и панически боялась денег, что можно было заметить невооружённым глазом издалека. Штуки эта кассирша выделывала невероятные. Приняв трясущимися руками билет от игрока, она долго смотрела на билет, потом начинала искать нужную копию. Ясное дело, рылась она в копиях не от той скачки, долго перекладывая стопки бумаг. Потом копия обнаруживалась, но зато пропадал сам билет. В конце концов она его находила, но забывала, куда положила копию, и начинала её снова искать. Найдя, наконец, копию во второй раз, она минуты три всматривалась в две бумажки, копию и оригинал. Насмотревшись, заглядывала в ящик с деньгами, потом запирала его и снова всматривалась в билеты. Затем опять отпирала ящик и начинала вынимать деньги. На середине подсчёта её охватывали сомнения в правильности своих действий, она снова запирала ящик и рассматривала билеты. Потом эта убогая пересчитывала деньги раз пятнадцать, но все боялась их отдать и прижимала купюры к груди, не уверенная, что все законно и правильно.

Ещё хуже бывало, когда какой-то беспечный игрок подавал ей не только триплеты, а и остальные билеты. Казалось, ей никогда не выпутаться из этого хаоса. Она начинала складывать суммы на этих билетах, и видно было, что ей это даётся таким же трудом, как горняку добыча угля кайлом. Пот струился у неё со лба, она отирала его платком. Игроки в очереди не скандалили: они стояли в страшном, гробовом молчании. Ибо стоило просто шепнуть: «Проще пани, вот лежат мои билеты», как она пугалась словно громом поражённая, сбивалась и начинала все сначала. Никогда в жизни я не видела такой неподвижности, такого каменного молчания, как в очереди в эту кассу. Счастье, что она работала там только полсезона. Иначе в психушку отправились бы все: и выигравшие счастливчики, и сама кассирша.

Только радость, что её больше нет на ипподроме, и помогла мне выдержать эту очередь. Потом я вернулась на своё место. Шестая скачка обещала быть весьма интересной. Вишняк устроил дело разумно: отстал всего корпусов на шесть. Он начал догонять основную массу лошадей ещё до поворота, потом присоединился к ним, но на внешней дорожке. Дирит стал вдруг ослабевать и отставать, и Гельвеция Вишняка оказалась уже не на последнем месте. Вперёд вышли Борис с Фалангой, то есть, согласно мафиозному уговору, Скорек с Зимничеком, которого окрестили сопляком. Гельвеция вошла в поворот по очень широкой дуге, и Вишняк, спокойный, что теперь уж обязательно проиграет, перестал её придерживать и пустил свободно.

Если бы он знал, какие последствия принесёт его самоуверенность, он бы скорее рисковал быть дисквалифицированным до конца сезона, чем пустить лошадь бежать.

Разные вещи мне случалось видеть на этом ипподроме, но все же бывали моменты, когда и я разевала от изумления рот. Гельвеция вдруг припустила как стрела. Она промелькнула мимо всех остальных лошадей, не скакала, а летела, полная энергии и желания выиграть. Вишняк на середине финишной прямой сообразил, что происходит, но ведь не мог же он осаживать лошадь открыто, перед самыми судьями! Он только подобрал поводья и сидел, как мешок с картошкой. На трибунах стоял рёв, Гельвеция как пуля мчалась к первому месту. Вишняк в отчаянии решился наконец и сделал попытку её придержать, но все равно Гельвеция выиграла два корпуса.

— Вот ведь что значит Езерняк! — сказала с уважением пани Ада. — Как лошадь подготовил! Я на неё поставила, люблю ставить на всякие фуксы.

Копаясь в купонах, мы с Марией обнаружили, что все-таки поставили на Вишняка, и ужасно обрадовались, потому что выплата обещала быть немалой.

— Жаль, Вишняку придётся возвращать бабки, — заметил Метя. — Но, если у этих бандитов есть глаза, они видели, что Гельвецию удержать невозможно было.

Перед последней скачкой народ стал понемногу расходиться, двери, однако, продолжали грохотать, потому что возбуждённые игроки бегали туда-сюда. Как правило, в последней скачке проигравшие решают взять реванш, а выигравшие позволяют себе поставить на невообразимые фуксы. Мне удалось попасть в кассу пораньше, так что в очереди я стояла недолго, а возвращаясь, заметила какого-то страшно расстроенного типа. Он сидел в углу за вешалкой, отвернувшись от всего мира, опираясь на экран батареи, заслонившись чьим-то плащом, висящим на вешалке. Может быть, он был к тому же ещё и пьян, но в эту позу его усадила явно не великая радость.

Моника с Гжесем подошли в последний момент.

— Я его всюду провела, — похвасталась Моника. — Даже в весовую, мне туда можно из-за Флоренции. Вы себе даже не представляете, что там творилось после скачки. Вишняк просто рыдал. Непонятно почему, он же выиграл!

— Потому и рыдал, — объяснила я.

— Жуткие сцены там разыгрывались. Туда ворвался какой-то чужой тип, хотел Вишняка побить, его оттащили и выкинули, он сразу же удрал и бросился сюда. Наверное, проиграл.

Отгадала она правильно, но никто из нас не предполагал, до какой степени проиграл этот человек. Слух, что Вишняк взял деньги, подтвердился. Ясное дело, теперь ему придётся их возвращать. Никто его особенно не жалел, поскольку Вишняк наверняка не успел ещё эти деньги спустить, так что отрывать кусок от сердца ему не придётся. Зато все согласились с моим мнением, что глупый трёп игроков слушать не следует. Вот все слушали, слушали и прошляпили Гельвецию, которая оказалась в прекрасной форме. Даже сам Вишняк се недооценил…

Я отправилась домой после скачек, бросив Монику с Гжесем на произвол судьбы. По таинственным причинам друг Моники твёрдо решил, что уедет с ипподрома последним…

Я нажала на кнопку звонка и своим ключом открыла соседние двери. Януш услышал, выглянул из кухоньки, и в этот момент зазвонил телефон. Сделав мне приветственный жест, он поднял трубку.

Разговор продолжался недолго и в основном состоял из монолога на другом конце провода.

— Холера, — сказал собеседник по эту сторону. — Хорошо. Через час.

Он резко изменился в лице. Положив трубку, Януш посмотрел на меня.

— Садись. Я тебе принесу пива, вина, чаю — что хочешь.

— Что-нибудь поесть, — перебила я категорически.

— Я разогрел рубцы, потому что знал, что ты приедешь голодная. Сейчас принесу. И ещё я должен тебя допросить.

Радостная беспечность во мне потихоньку растаяла, ноги подкосились, но ради рубцов я не рухнула у порога, а добралась к стулу возле стола.

— Ну? Что такое?! Что случилось?

— Ты на сегодняшних скачках ничего не услышала, ничего не заметила?

На такой вопрос я была не в состоянии ответить. Я видела и слышала — особенно слышала — чудовищно много. И от этого почти оглохла. Мысль о том, что всю эту какофонию придётся описать словами «ничего не слышала», привела меня в отчаяние.

— Я тебя очень прошу, допроси ты меня как-нибудь подробнее! — потребовала я. — Там ад земной сегодня творился, потому что двери грохотали, а мошенническая скачка не получилась, но я уверена, что тебя не это интересует. Говори как человек и спрашивай по делу!

— Ладно, будет тебе и по делу, можешь не сомневаться. Сперва рубцы, потому что я тоже голодный, ждал тебя…

Я поспешно принялась есть, поскольку боялась, что потом он мне испортит аппетит. Януш не смог долго терпеть.

— В павильоне дирекции, у тебя под носом, совершили убийство, — сухо сказал он. — Одного типа застрелили. Может быть, ты сумеешь это как-то прокомментировать, потому что твой допрос должен состоять как раз в том, чтобы ты высказала собственные наблюдения.

Христе Боже милосердный!..

— Ясно одно: я ни на какой труп там не натыкалась, — ответила я помолчав. — Кого убили-то?! Что касается выстрела, так его могли расстрелять из пушки — и все равно никто не услышал бы, такой там стоял грохот. Нет, не так. Никто просто не обратил бы внимания. На первом месте среди наших акустических впечатлений стояли те самые чёртовы двери. В каком месте его убили? Постой! Это не тот, что за вешалкой?!

— Какой за вешалкой?

Я вспомнила страшно расстроенного типа, прислонившегося к экрану батареи. Он торчал там как-то отчаянно безнадёжно. Я рассказала про него. Януш покивал головой.

— Все правильно, его нашли именно в этом углу. Он был не пьян, а мёртв. Нашёл его Гжесь.

— Господи, так вот почему он хотел остаться до конца! Он что-то подозревал? Хотел проверить, не привлекая внимания?

— Не ты меня должна допрашивать, а я тебя! Что ты ещё на эту тему знаешь?

— Совершенно ничего. То, что сказала Моника. Какой-то тип хотел побить Вишняка, а потом прибежал в павильон, не знаю, какое отношение это имеет к делу, но что-то такое там произошло. Может, это тоже имеет отношение к убийству, пусть этот ваш Гжесь допросит Монику… Да что я такое говорю, он ведь был при этом! Он там видел то же самое, что и она!

— Ты сделала какие-нибудь выводы? Я понимала, о чем он спрашивает. Я глубоко задумалась, пожирая тем временем остатки рубцов.

— Предупреждаю тебя, что мои выводы могут оказаться ошибочными. Пока что у меня одна мысль: кто-то сговаривался с Вишняком, чтобы тот придержал Гельвецию. Гельвеция пришла первой, и кто-то другой — работодатель, спонсор — страшно проигрался… А он должен был страшно проиграться, потому что все деньги были поставлены на Скорека с Зимничеком, без Гельвеции. Этот проигравшийся затем замочил своего подчинённого, который так скверно все устроил. Может быть, он подозревал убитого в присвоении денег. Это может быть единственной причиной, связанной с сегодняшними скачками, но они с тем же успехом могли поубивать друг друга из-за измены жены или чего-нибудь в том же роде.

— Нам нужны твои соображения, касащиеся исключительно скачек. Через час.., нет, теперь уже через сорок пять минут, я увижусь с ребятами, в том числе с Гжесем. Ты в какое время видела жертву?

— Перед последней скачкой. Если точно — в восемнадцать часов восемнадцать минут. Я возвращалась от касс и посмотрела на чаем. Может быть, он сидел там уже тогда, когда я шла в кассы, но я примеривалась к очереди, потому что искала самую короткую и по сторонам не глазела. Погоди-ка.., чуть раньше за ближайшим столиком лицом к покойнику сидел пан Януш. Обычно пан Януш шатается повсюду, но именно после шестой скачки он сидел за столиком и пил кофе… Ну, извини, ничего не поделаешь, его зовут так же, как тебя. Может быть, он что-нибудь видел. Пана Януша я тебе должна буду показать пальцем, потому что не помню его фамилии, высокий такой, красивый и симпатичный, особых примет нет. Гладко бреется и не отращивает длинных нечёсаных косм. Сейчас он может сидеть в зале игровых автоматов «Гранд-отеля», потому что после скачек любит поиграть на автоматах.

Януш поднялся с места и забрал у меня из-под носа пустую тарелку, решив за меня проблему, попросить добавки или продолжать худеть.

— Порядок. Едем в «Гранд-отель»… Пан Януш оказался там. Я спряталась за автоматом фруктовой рулетки и указала на него пальцем. Он играл на идиотской заразе, которая или выплачивала страшные суммы, или не платила вовсе, причём второй вариант выпадал гораздо чаще, и эта фаза длилась значительно дольше, чем полоса везения. Я следила за паном Янушем, пока мой личный полицейский устраивал в дирекции необходимые формальности, потом увидела, как к пану Янушу подошёл неприметный тип и вежливо с ним заговорил. Они обменялись несколькими словами, потом прошли мимо меня, заставив меня тем самым отступить, огибая моё укрытие. Я решительно предпочитала оставаться во мраке неизвестности.

В одиннадцать вечера я позволила вытащить себя из «Гранд-отеля».

— Русский, — сообщил мне Януш сразу за дверями. — Вишняк был немного не в себе, поэтому нам удалось из него довольно много выудить. Из его болтовни мы смогли понять, что покойника там знали: он ставил у букмекеров, в кассах, ставил на заранее условленных лошадей и на чем-то погорел. Компания этой девушки…

— Да, кстати! — перебила я. — Что с девушкой?

— Девушку они три дня назад вытолкали в Германию. Просто избавились от неё. Очень гуманно это устроили, дали ей довольно большую сумму денег, а этот её муж должен поехать за ней следом, так они уговорились. Погоди, я тебе повторю, что болтал Вишняк, потому что мне интересно: тебе придёт в голову то же самое, что и нашим оперативникам, или нет?..

Оказалось, что трясущийся Вишняк в первый момент приписал всю вину себе. Наши жокеи какие есть, такие есть, но человскоубийственные наклонности в них пока не расцвели. Этот покойник был даже очень для них симпатичным, они его почти полюбили и устранять его с этого света совершенно не собирались. Он вёл себя вполне прилично, а всей этой мафии боялся даже больше, чем они. Там существовали какие-то финансовые сложности, покойника обвиняли в денежных махинациях. Мафия вроде как говорила, что он обманывает: то ли с жокеями что-то комбинирует для себя, то ли наоборот забывает комбинировать для шефов, — подробностей конфликта Вишняк не знал, они его и не касались. Во всяком случае, там создалось положение на грани фола. Не каждую скачку так уж подстраивают, но именно эта была подстроена, и вовсе не публика как полоумная ставила на этих двоих, Скорека с Зимничеком, публика ставила на Джонатана. Это как раз мафия поставила на подстроенную последовательность все наличные деньги, а тот, убитый, просто трясся, чтобы был выигрыш. Благодаря этому выигрышу он должен был расплатиться с долгами и избавиться от неприятностей с шефами. Вишняк совсем не планировал нагадить ему на сапоги, но чёртова Гельвеция сама по себе рванулась к финишу и провалила дело. Будущий покойник впал в отчаяние, и, прежде чем удалось оторвать его от Вишняка, он успел прокричать, что тот, сволочь такая, жизни его лишил. И оказалось, что так оно и есть…

Я попыталась как-то упорядочить полученные сведения.

— Убитый вообще-то должен был утверждать, что мошенничества уже долгое время не получаются, — сказала я задумчиво и не очень уверенно. — Может, он покаялся — они любят каяться — и обещал в будущем какие-то крупные прибыли? Отыграется, дескать. Он был посредником, связником, информатором… А-а-а! Они могли его подозревать в том, что он даёт им ложную информацию, заставляет ставить на посредственных лошадей, а сам ставит на других, хороших, пользуясь тем, что деньги, поставленные его хозяевами, повышают выплату. Что он обманывает мафию. Правда, у букмекеров это никакого влияния на выигрыш не оказывает… Но такое обвинение было бы самым тяжёлым, за это действительно могли убить. При случае это могло бы стать хорошим предостережением для его преемника: будешь темнить — с жизнью расстанешься. Вишняк должен гораздо больше на эту тему знать.

— Наверняка знает, но он ужасно волновался, только то и удалось из него вырвать, что я тебе сейчас пересказал. Потом он пришёл в себя и отрёкся от всех показаний. Они, дескать, не устраивают никаких фортелей с лошадьми, не берут никаких денег. Это он сам считал, что у Гельвеции нет шансов, и таким своим мнением просто поделился с жертвой. О лошадях разговаривать можно, никаким законом это не запрещается. Не его дело, на что всякие разные типы будут ставить. Все вернулось в исходную точку.

— Но по дороге наследило, — насмешливо буркнула я. — Ну хорошо, подозрения подозрениями, но покойник действительно дурил мафию?

— Этого никто не знает. Между нами говоря, в их личные дела не очень-то вникают. Наверное, это не он, он слишком трусил, как считает Вишняк.

— А убийцу вы уже нашли?

— Пока нет, но найдём, проблем тут нет. Они немного перегнули палку, позволяют себе больше разумного, а на самом деле только убийство и незаконное владение огнестрельным оружием даёт возможность их задержать. Парочку мы уже поймали, как ты знаешь. С ними главная проблема в том, что немыслимо доказать, кто из них стрелял в кассира, а кто в председателя попечительского совета. В каждом конкретном случае был один выстрел, одна пуля, так что и преступник должен быть один, ты сама это понимаешь. Гжесь для нас стал бесценным, благодаря Монике он уже вошёл в эту среду и на него не падают никакие подозрения. Он весьма талантливо симулирует алчность и вот-вот узнает закулисную сторону мафиозного бизнеса. Не проявляй к нему никакого интереса и не дай тебе Бог его чем-нибудь выдать!

Ещё бы! Только того не хватает, чтобы и мой труп сидел, пригорюнившись, под вешалкой… Меня охватило беспокойство за Флоренцию, ведь эти головорезы стреляют без удержу, если Осика будет по-прежнему им сопротивляться, они решат наказать его, убив лошадь…

* * *

— Вы только представьте себе, — в ужасе рассказывал наутро пан Януш, — оказывается, я почти был свидетелем убийства! Меня допрашивали ещё вчера вечером, и я все голову ломаю, как они меня нашли и откуда знали, за каким столиком я сидел… Вы уже знаете, что того человека в углу убили?

— Весь ипподром это знает. И что вы видели?

Пан Януш, казалось, был глубоко огорчён.

Он видел слишком мало.

— Я там поставил чашку с кофе и вычислял свои ставки на последнюю скачку. Видел, что в последнем кресле, возле вешалки, сидит такой тип… Я понятия не имел, кто это, но в лицо я его, разумеется, знал. Мне до него не было никакого дела, я к нему и не присматривался, но заметил, что он как-то так сидит, словно не хочет бросаться в глаза, и вешалка его заслоняет. К нему подошёл какой-то другой, сел рядом, этого другого я тоже в случае необходимости могу узнать. Вроде бы он и должен быть убийцей. Так я их и оставил там, как они вместе сидели, пошёл в кассу, а что было дальше, не знаю. Вы себе представляете?! Среди толпы людей, а! Невероятно, что творится, форменный Чикаго! Каким таким чудом никто ничего не заметил и не услышал?!

— Двери жутко бабахали, — напомнила я ему. — Чудо, что сегодня эту проклятую пружину сняли. А на скачках все заняты своими делами и на такие мелочи, как выстрел, не обращают внимания. А как этот убийца выглядел? Знакомое лицо?

— Знакомое — это, пожалуй, сильно сказано, но можно сказать, что не совсем чужое. Невероятно, что это убийца. Такой приятный, чистый и гладенький блондинчик, совсем не головорез! Можно сказать, вызывал симпатию. А это уже точно известно, что именно он убил?

— Понятия не имею. Вы их, наверное, видели вместе в последний момент?

— Полагаю, да. По крайней мере, рядом никого другого не было. А на кого вы ставите в дерби?

Я без труда перестроилась.

— Не знаю, на кого поставить, но знаю, кого мне хочется видеть победителем. Косматку. Может быть, у Макария больше шансов. К тому же участвует Янтарь, потому что Капуляс упёрся и вовсю готовит лошадей. Но я люблю Косматку из-за её мамули и бабули. И панически боюсь Олигарха.

— Для Олигарха вроде бы слишком длинная дистанция?

— А кто его знает.

— На Янтаря все ставят.

— Потому что Капуляс оптимист. Его успехи только раздразнили…

Пан Януш без труда выбросил из памяти страшное преступление, которого он не видел, и немного повеселел. Дерби заслонило преступную сенсацию, которая превратилась в тему номер два. Толпы людей видели тех двоих в креслах за вешалкой, но жертву помнили все, а убийцу — никто. Я заняла кресла для Моники с Гжесем, однако Гжесь почти не сидел на месте: он всюду бегал и со всеми разговаривал.

— ..и, представьте, я видел, как один другого к стенке прижал, но мне ничего плохого в голову не пришло, — говорил кто-то за перегородкой.

— А если он придёт лидером? На Аталанту посадили Куявского!

— ..убивают, убивают, сюда стало опасно приходить.., да вы что?! Какая там Косматка, не Косматка, а Макарий! Только Макарий!

— ..а может, кредитора пришил, например, должен был ему деньги… Эту Интенцию до сих пор, по-моему, придерживали, а я на неё рассчитываю. Какой будет фукс!

— И надо же, что я ничего не знала! — нервно и возмущённо говорила Мария, вернувшись наконец от касс. — Может быть, он ещё был жив, надо было его спасать!

— Он уже был мёртв, — поспешно заверила я, чтобы угрызения совести не мешали ей делать разумные ставки. — Ему попали прямо в желудочек.

— В какой ещё такой желудочек?!

— Да вот говорят, что у сердца есть желудочки, тебе лучше знать. Когда в оленя стреляют, то должны целиться прямо в желудочек.

— Ну знаешь!..

— Если бы каждому ослу, который сюда ходит, попадали бы прямо в желудочек, сомневаюсь, что осталось бы в живых десять человек, — высказался Вольдемар. — Коньячка не хотите? Французский, первый сорт!

— Дай капельку. Погоди, не лить же в пиво! За пять часов выветрится…

— А свинство все-таки — убивать человека перед самым дерби, — осудила убийство пани Ада. — Надо было дать ему ещё денёк пожить!

— Сегодня бы не получилось, потому что двери не грохают, — заметил пан Рысь. Я обернулась к Монике.

— Каким образом ему удалось сохранить инкогнито? — шёпотом спросила я. — Потому что я знаю, что именно он его нашёл. Я имею в виду, нашёл труп.

Моника мгновенно поняла, о ком я говорю, и наклонилась ко мне.

— Он притворился, будто решил, что этот тип спит, а он не хочет его будить, — шепнула она в ответ. — И мы специально там сидели, в тех креслах рядом, и заслоняли его. Потом Гжесь прикинулся испуганным и привёл уборщиц, а потом, как обыкновенный человек, позвонил в полицию. Полиция притворилась, что считает его обычным свидетелем. А я прикинулась, что очень испугана, то есть мне и притворяться не потребовалось, я и впрямь очень боюсь за Флоренцию.

— И я тоже. Вы что-нибудь делаете, чтобы за ней следить?

— Она ни на секунду не остаётся в конюшне одна. Сперва им придётся убить того, кто с ней там сидит. Там Агата или её муж, или Марыся, или Зигмусь, или мы оба, или я одна. С собой я все время ношу этот тесак, хотя предпочла бы огнестрельное оружие. У отца есть охотничье ружьё. Наверное, я у него одолжу и устрою себе разрешение. Стрелять я умею.

— А вообще-то успели что-нибудь узнать?

— Множество всего. Но мне он ничего не рассказывает. Да и не обязательно, сама знаю, как они там все устраивают, главным образом через Зигмуся. А, кстати! Зигмусь вынужден был сегодня пообещать, что в седьмой скачке не придёт первым, он страшно доволен и говорит, что даже если бы ему пришлось лопнуть от натуги, все равно на этой кляче первым не пришёл бы. Три миллиона за это получил. Он делает вид, что покорился и идёт на уступки, что готов придерживать всех лошадей, кроме Флоренции.

Мне в голову вдруг пришла новая идея.

— Пусть он договорится с Вонгровской и с другими тренерами. Они должны записывать любых других жокеев, а в последний момент делать замену. Замену жокеев объявляют иногда в последний момент перед скачкой, в программе Гоморек или там Юзвик, а на таблице — Осика. Они не успеют к нему кинуться, а по правилам все будет в порядке, менять жокеев разрешено.

— А знаете, просто отличная мысль, — обрадовалась Моника. — Этого Гоморека или кого-нибудь ещё они уговорят, чтобы он соглашался и брал деньги, а потом возвращал. Только предлог найти надо…

— Ногу подвернул, живот болит, с утра чирей на заднице вскочил! Тренер ему нахамил, жокей обиделся и не поскачет. Предлогов-то мильон. С Флоренцией к нему по-прежнему пристают?

— Поменьше, особенно с тех пор как он пошёл на уступки. Говорит, что нет худа без добра. Ещё немного — и Зигмусь купит большой «фиат» или даже «полонез». Знаете, он меня провожает до дому, мы вместе ездим и вообще…

Я прекрасно понимала, что не Осика её провожает домой, а Гжесь. Я очень надеялась, что в этой части своего задания он не притворяется, а ведёт себя искренне…

Ворвался пан Здись с цветами для дам и страшным воплем, что дерби выиграет Гарант, лошадь Вонгровской. У меня потемнело в глазах. Гаранту я отвела в дерби от силы третье место. Выйти на лучшее было за пределами его возможностей. Я считала, что даже третье место для него под вопросом. Я даже не признавалась, что на него поставила. Гаранту, Осике и Вонгровской я всегда желала только самого лучшего. Но ведь все имеет свои границы. Как минимум два главных фаворита были намного лучше Гаранта. Пан Здись своими воплями мог сглазить.

— Я специально приехал на два дня раньше, чтобы успеть на дерби, — оживлённо говорил он. — И Атаракс выиграет, слышите? Второй лошадью пишите Атаракса.

— Да вас просто убьют за такие слова! — в ужасе сказала Мария. — Пан Здись, тут уже стрелять начали, за такие пророчества можно и жизни лишиться!

— Я его первый голыми руками задушу, — себе под нос пробормотал Юрек.

— Как это — стрелять? — поинтересовался пан Здись. — Кто стреляет? И в кого?

Объяснять ему принялись все одновременно, и рассказ его потряс. По крайней мере, он забыл про Гаранта. Прежде чем он снова про него вспомнил, началась первая скачка.

— Кто-то просидел старт.., а, седьмой номер, вижу! — комментировал Вальдемар, уставясь в бинокль. — Совсем не первый впереди, а четвёртый! Куда он лезет, фраер?!.. Так вот, пару мафиози посадили, один слёг в больницу… О, вот и вынесло его на повороте!.. И надеялись, что их мало осталось, а тут… Давай, Болек, лопух ты!!!

— Полинезия выиграла! — сорвался с места за нашими спинами пан Здись. — Фукс столетия!!!

— Во-первых, даже не сезона, не только что не столетия, — остудил полковник его пыл. — Во-вторых, не Полинезия. Болек был первым.

Они чуть не подрались. Помирил их фотофиниш. Куявский выиграл на полголовы. Пан Здись никак не мог утешиться, что выиграла не Полинезия, и на сей раз Юрек, в виде исключения, был с ним солидарен. Появился опоздавший Метя и оглушил Марию предложением поставить квинту, начиная только от Макария. Чтобы их не слушать, я пошла в кассу, и там ко мне протолкался страшно взволнованный пан Януш.

— Пани Иоанна, он тут! Я его видел!

— Кого?

— Этого убийцу! Я его минуту назад заметил!

Я едва не забыла, куда и зачем иду.

— Вы уверены? Вот сумасшедший, зачем он сюда пришёл! Пошли туда, я не смогу выстоять теперь в очереди!

Я протолкалась дальше, пан Януш последовал за мной.

— Но ведь надо что-то делать, кому-то сказать… Может, его поймают, ведь вроде как только я могу его узнать, я его как раз и узнал, он только мелькнул в толпе, но это он, совершенно точно! Наверное, он себе волосы какой-то помадой мажет…

Я заняла место в очереди, хотя меня слегка ошеломили предположения пана Януша насчёт косметических ухищрений убийцы. Пан Януш принялся оглядывать толпу, тем более что высокий рост ему это облегчал. Я велела ему пройти дальше и посмотреть, не шляется ли убийца по галерее. Он послушно пошёл, но через пару минут вернулся.

— Я его не вижу, в такой толпе трудно кого-нибудь заметить, через дверь он не выходил, потому что я сразу пошёл к вам, а в окно он отсюда не выпрыгнет. Тут ведь должны быть полицейские, как бы им сообщить…

Я решилась.

— Вы встаньте тут за мной, займёте места для Марии и Мети, я им сейчас скажу, что заняла очередь с вами. При случае можете себе сделать ставки, а я попробую кое-что устроить.

Монику я нашла у окна с видом на паддок.

— Где Гжесь? — быстро спросила я.

— Не знаю, — ответила она рассеянно. — Наверное, везде. Тройка и пятёрка в самой лучшей форме, они должны прийти. Сами посмотрите.

Невольно я бросила взгляд на лошадей и расстроилась. На тройку я поставила, а на пятёрку не решилась. Для меня день обещал быть обычным днём дерби: мало того что объявился убийца, так ещё я должна проиграть! Сто чертей и одна ведьма в пушку!

— Найдите где-нибудь поскорее Гжеся! — энергично выпалила я. — Не знаю как, может быть, интуитивно. Пан Януш сказал, что тут шляется тот вчерашний убийца. Никому об этом не говорите, только Гжесю, а он уж пусть действует как считает нужным.

Моника смертельно перепугалась.

— Где шляется?! Господи, он что, с ума сошёл?!

— Может быть. А может быть, думает, что его никто не видел. Или знает, что его видел только пан Януш, и пришёл застрелить единственного свидетеля!

Кошмарная мысль, которая вдруг пришла мне в голову, окончательно нас обеих оглушила. Моника бросила паддок и помчалась искать своего парня, пробираясь сквозь толпу. Я кинулась в противоположную сторону, перепуганная и полная угрызений совести: какую глупость я сделала, выставив на всеобщее обозрение пана Януша! Ну нет, стрелять этот злодей сегодня уже не станет, потому что двери стали бесшумными, но пырнуть ножом — запросто… В этой снующей толпе люди сориентируются только тогда, когда труп упадёт и по нему начнут ходить, и то ещё неизвестно, не примутся ли скандалить, что уборщицы плохо работают, всюду мусор, ступить некуда…

В очередь мчался и Метя, я его догнала, толкнула перед собой и спешно вколотила в очередь на место пана Януша, которого силой вытащила, не объясняя причины. Пан Януш, постояв в этой очереди, решил сделать ставки и теперь решительно протестовал.

— Метя за вас поставит, — отрезала я. — Напишите на программке, что вам надо, а он поставит! И вон отсюда! Пошли!

Продолжая физически воздействовать на него, я притащила потенциальную жертву к нашим креслам, где было поменьше народа.

— Садитесь-ка на место Моники, а ещё лучше — на моё, и чтоб не сметь отсюда уходить! — приказала я. — И смотрите, кто у вас за спиной. Мне как раз пришло в голову, что убийца про вас знает и специально пришёл вас ликвидировать. В этой толкучке он без, труда может и десять человек прикончить, не только одного. Так что вы тут будете подстрахованы!

Пан Януш не верил в возможность своей близкой кончины, но способ избежать её показался ему весьма привлекательным, поэтому, продолжая возражать, он с комфортом устроился в кресле Моники. Однако все-таки слегка побледнел. Он пытался вспомнить, внимательно ли присматривался к нему убийца и сможет ли убийца теперь узнать его. Может, и вовсе не смотрел… Я оставила его наедине с этими животрепещущими размышлениями и помчалась к лестнице, откуда мне лучше всего видно было проходивших мимо.

Моника каким-то чудом нашла Гжеся. Я увидела их обоих, когда они шли наверх. Как раз в этот момент рупор провыл, что начинается вторая скачка. От паддока весь народ кинулся к турфу.

— Вам уже все известно? — нервно спросила я, пытаясь из-за дверей хотя бы посмотреть в окно, что мне все равно не удалось бы, поскольку люди заслоняли вид.

— Да, — ответил Гжесь. — Где этот ваш пан Януш?

— В кресле Моники. Через перегородку никто его не убьёт.

— Но я же не могу ему открыться…

— И не надо. Я его уже напугала, что убийца пришёл специально, чтобы убрать свидетеля, а жених Моники будет его в порядке личной инициативы охранять. Нет другого способа, чтобы найти убийцу, как только ходить вместе с паном Янушем, вот вы и будете ходить с ним в качестве охранника. Это можно?

— Отлично, только погодите минутку. Мне надо предупредить людей.

— После скачки. Мамочки, старт дали! Только бы не пятёрка, а тройка выиграла… Я хочу хотя бы увидеть, как проиграю!.. Мы вас там подождём. Пан Здись сразу же сорвётся с места и будет приплясывать, так что пан Януш досидит на вашем кресле.

Я ещё успела увидеть чудо: тройка первая, пятёрка сразу за ней. Чудо, конечно, не самого высокого класса, потому что на тройку ставили все, кому не лень. Триплет у меня пока получался, пусть и жалкий. Лучше пусть жалкий, чем никакой.

Пан Януш, все ещё живой и здоровый, согласился подождать, пока придёт его личный охранник. Я без особого труда убедила его, что развиваю деятельность на два фронта, что, с одной стороны, я уже сообщила следственным органам о присутствии негодяя, с другой стороны — должна обеспечить свидетелю безопасность при помощи своего знакомого амбала. Гжесь хиляком не выглядел, так что сомневаться не было повода.

— Я за него боюсь, — сердито сказала Моника, когда они оба ушли вглубь помещения. — У меня с собой тот самый тесак, может, мне тоже с ними пойти?

— Не делайте глупостей! — накинулась я на неё сурово. — В этой толпе вам даже замахнуться как следует не удастся! А Гжесь и сам справится, кроме того, теперь я и впрямь уже не так уверена, что бандит сюда пришёл с убийственными намерениями. Может быть, он просто-напросто легкомысленный и наглый, уверен, что тогда на него никто не обратил внимания. Кроме того, пан Януш мог и ошибиться.

Пан Януш, однако, не ошибся…

Первый триплет я без труда угадала, второй у меня уже не получился. Мне надоели фавориты, так что в четвёртой скачке я переключилась на фуксы, а фавориты упорно продолжали приходить первыми. Мария накинулась на Метю, что тот ставит на разных лошадей, когда договорились же — ставить на Милену!

— Но ведь и Очкарик может прийти! — защищался Метя. — Он уже вторым приходил! А если бы выиграл?

— Но он не выиграл!

— А мне хотелось на него поставить!

— Ну и ладно, в шестой все равно проиграем…

— Не каркай, Кассандра!

Дерби накалило атмосферу. По ипподрому шлялся убийца, но кому какое дело до убийцы, если возле стартовых боксов какая-то суматоха!

— Вот увидите, выиграет Сабин! — пророчил кто-то сзади замогильным басом.

— Заткни пасть! — посоветовал прорицателю кто-то другой.

— Старт, — сказал наконец рупор. — Ведёт Сабин, второй — Атаракс, на третьем месте Олигарх…

До конца скачки не было слышно ни единого слова — такие эмоции взыграли в зрителях.

— Куда он едет?!

— Что он себе вообразил?!

— Тихо вы! — зашипела Мария. — Не просидел на старте, надо же…

— Атаракс!! — вопил пан Здись за нашими спинами. — Я же говорил!!

— Вы говорили, что Гарант…

— С Атараксом! Атаракс уже выиграл!! На последнем повороте Сарновский показал фортель, несравненным мастером которого в своё время был Мельницкий. Разогнавшиеся кони вошли в поворот по широкой дуге. Сарневский вышел на бровку, срезал расстояние и оказался почти первым, вместе с Атараксом. Косматка рванулась следом за ними. У экранов монитора народ сбился в плотную кучу. Выиграл все же Макарий, на полголовы от него отстала Косматка, а за ней Гарант…

— Слишком поздно финишировал! — сердился Вальдемар. — Просидел! Я поставил на Янтаря, мог бы и выиграть…

Через толпу пробрался пан Януш и уселся в кресло возле Моники. Он был один, без Гжеся.

— Я выиграл, поставил на тройку. Пока что у меня получается триплет, и квинта очень неплохо идёт… То есть я вам не то хотел сказать! Я его видел! Показал! Этого убийцу! Представляете себе, он стоял почти со мной рядом, смотрел скачку. Потом обернулся и поглядел прямо на меня!

В радостном тоне пана Януша прозвучал и лёгкий ужас.

— Не знаю, узнал он меня или нет, но сразу бросился в толпу, а тот молодой человек, который меня охранял, пошёл за ним…

— О Боже… — простонала Моника и сорвалась с места.

— Сидите! И что?

— Ничего. Собственно говоря, он даже не пошёл, а стал пробиваться сквозь толпу с большими усилиями. Он сказал, что предпочитает караулить бандита, а не меня, потому что таким образом будет исключена всякая неожиданность…

— И куда они стали пробиваться? В какую сторону?

— Понятия не имею, люди заслонили…

Моника снова застонала и упала в кресло. Я встревоженно посмотрела на толпу и поняла, что толчея ликвидирует всякую возможность что-либо увидеть. Даже если что-то где-то и происходит, все равно ничего не разберёшь. Я не сомневалась, что Гжесь — профессионал и сам справится. Пан Януш все ещё был очень возбуждён, неизвестно, чем больше — присутствием убийцы или своим выигрышем. Возле буфета раздались возмущённые выкрики, кто-то резво пробирался к выходу. Рупор информировал, что начинается церемония награждения победителей, народ мчался к паддоку. Я вскочила с места и бросилась в холл. Моника проталкивалась сразу за мной.

Движение на лестнице шло исключительно сверху вниз. Трое каких-то мужиков спускались с бешеной энергией, словно бульдозером сметая со своего пути все препятствия. Чудо, что никто не упал. Я протолкалась к окну и выглянула в паддок. Участники церемонии награждения уже сгруппировались среди газона. Вишняка с Макарием поставили фотографироваться, кто-то надевал на Макария розетку, а тот мотал головой. Вдруг со стенки в паддок соскочил какой-то тип, на что сперва никто не обратил внимания, потому что все были заняты церемонией. Его заметили только тогда, когда он галопом помчался прямо через весь паддок к воротам, едва не повалив по пути пани Зосю. Внизу раздались вопли, трое с лестницы тоже прыгнули в паддок и тоже помчались галопом, обогнув собравшихся на торжество. Первый уже перескочил через сетку с другой стороны паддока, упал в толпу и тут же пропал у меня из поля зрения. Те трое добежали до сетки и точно так же перепрыгнули её. Люди окончательно рассердились. Директор делал вид, что ничего не видит. Макарий плевать на всех хотел, он совершал круг почёта по паддоку. Его вёл счастливый и смущённый Вишняк, а у ворот нарастал скандал.

— Удрал, — сказал за нашими спинами Гжесь чрезвычайно мрачным тоном. — Наверное, у него это получилось.

Моника вздохнула, не скрывая облегчения. Для неё явно лучше было, чтобы злодей удрал, чем сделал Гжесю что-нибудь плохое. Я очень даже разделяла её чувства, но встревожилась.

— Ну хорошо, а что с паном Янушем? Этот гад его видел? Узнал? Вы, надеюсь, будете его теперь караулить, как пасеку?

— Пока не знаю. Трудно оценить, узнал его убийца или нет, но он наверняка о чем-то догадался. У таких типчиков очень развиты инстинкты. Он сразу стал уходить. Прежде чем я успел показать его нашим людям, он уже был внизу. Слава Богу, что ему в башку не взбрело стрелять.

— На стоянке кто-нибудь есть?

— Разумеется, но вы сами знаете, что там творится. У него наверняка есть машина, только черт знает, где она. За ним поедут, если успеют…

Суматоха у ворот нарастала. Торжественная церемония уже покидала паддок, от неё оторвался председатель попечительского совета, все ещё с рукой на перевязи, и торжественным шагом двинулся в сторону ворот. На полдороге он сообразил, что ему придётся перелезать через сетку, эта мысль, очевидно, у него восторга не вызвала, и он пошёл в обход. Однако слухи распространялись быстрее ветра, и до нас они тоже дошли.

— Бандит человека убил! — возвестил глас народа.

По другой стороне паддока к воротам понёсся врач, а за ним медсестра. Стоящая со стороны турфа машина «скорой» стала объезжать паддок вокруг. Лошади, которые участвовали в шестой скачке, уже начали выходить из-под арки, таким образом толпа получила сразу два зрелища.

Через пятнадцать минут глас народа поправил лично пан Кшись.

— Никого не убили. Выживет. Но факт, ножом пырнули, чуть руку не отрезали. «Неотложка» уже вызвана, потому что наша «скорая» не может уезжать.

Председателю попечительского совета не позволили сразу спрятаться в директорской ложе, где в этот момент слышались хлопки пробок от бутылок с шампанским.

— Почему его пырнули? Кто жертва?

— Какой-то олух под мухой. Беглец ему наступил на любимую мозоль, он рассердился, поймал убегающего и держал его, хотя сам не знает зачем. Может, хотел дать в рыло, может, пару ласковых сказать.

— А люди? Не помогли ему?

— Люди не сообразили, в чем дело, а при виде ножа все скорее отпрянут, чем приблизятся. Зато поймали троих следующих и держат их там накрепко. Полиция уже вмешалась.

— Он удрал на машине? За ним гнались?

— Вот этого я уже не знаю. Несколько автомобилей как раз отъезжало, но так всегда бывает после большого приза…

— Ерунда получилась, — недовольно оценил положение Гжесь, когда мы выпустили из своих когтей пана Кшися. — Но, даю вам слово, я не предполагал, что этот тип будет так спокойно стоять и смотреть скачку. Я только и мог, что подать знак, потому что в такой толчее Ничего больше не сделаешь. А те трое, которых поймали, это наши, полиция поможет им выпутаться…

Больше всех недоволен был пан Януш. Опасность от него не отвели, преступник удрал и при первом же удобном случае мог ему сделать что-нибудь нехорошее. Я сама вложила ему в голову эту мысль, и теперь он не мог от неё избавиться.

— Хорошо, что перерыв, теперь уеду себе в маленький такой отпуск, может, он про меня забудет, — неуверенно говорил он. — Или пусть они меня арестуют. Не может быть, чтобы он знал, где я живу…

Я утешила его, что преступник наверняка не знает даже его фамилии, не говоря уже про адрес. И очень возможно, что убийца пришёл сюда не подкарауливать пана Януша, просто он заядлый лошадник, и скачки для него превыше доводов разума. На этом разговоры о преступлении закончились и начались очередные рассуждения о том, кто выиграет в седьмой скачке. Выиграла, разумеется, семёрка. До конца дня нас радовали только фавориты. Дерби в сочетании с погоней за убийцей — такое бывает только раз в жизни…

* * *

— Страшный прокол, все в ярости, — сообщил мне вечером Януш. — Можно, конечно, оправдываться тем, что все получилось слишком неожиданно, никто не предполагал, что он там так нагло появится…

— Убийца всегда возвращается на место преступления, — с упрёком заметила ему я.

— Ничего подобного, почти никогда. Разве что он там что-нибудь потерял и хочет найти. Или угрызения совести его терзают. Ты что, ожидаешь угрызений совести от этих висельников? Какая мафия уважает человеческую жизнь?

— Ну хорошо, никакая. И что теперь?

— Теперь остаётся молиться, чтобы убийца не избавился от оружия. Все-таки вещественное доказательство. Хотя ему будет жалко хорошего оружия…

— А может, он ещё расточительнее меня, — буркнула я себе под нос и заглянула в духовку, где допекалась курица. — Ты во сколько газ зажёг?

— Как ты велела. В половине шестого.

— Тогда уже можно есть. С голоду не соображаю, что ты мне говоришь. Тут будем есть, а то в комнате неудобно.

В моей страшно тесной кухне было не намного удобнее, но в комнате стоял исключительно низенький журнальный столик, над которым надо было корчиться или держать тарелку под подбородком, а для этого нужна третья рука. Мы решили, что лучше в тесноте, да не в обиде. Съев половину, я почувствовала, что информация начинает потихоньку доходить до меня.

Гжесь превратился в настоящие алмазные копи. Походив с Моникой на два призовых дня и три обыкновенных, он сумел даже завязать осторожный контакт с одним из ломжинской мафии, наиболее тупым и наименее агрессивным. О русской мафии Гжесь получил массу сведений, все малоутешительные. Это страшные бандиты, очень жестокие, обожают Чикаго, готовы расставить своих людей с автоматами по углам улиц, уверены в собственной безнаказанности, потому что плевали они на наши тюрьмы в сравнении со своими. С ломжинцами, тоже начисто лишёнными ангельских черт, они пока что живут в мире и согласии. Покопались в уголовном кодексе, поняли, что за убийство лошади им ничего не будет, очень обрадовались этому. Поговаривают, что они решили, дескать, это прекрасный метод укрощать слишком строптивых тренеров и жокеев. Один там есть среди них очень крутой, он только два месяца назад приехал. Держит остальных на коротком поводке, ведёт какое-то расследование между своими, хочет, чтобы и на скачках все у него по струнке ходили.

— А много их там вообще? — спросила я с отвращением. — Ведь парочку уже обезвредили?

— Самых активных там ещё человек пять. В случае надобности вызовут помощников, если только мы границу не закроем.

Я влезла под кухонный стол и попыталась достать оттуда ломтик помидора. Януш попробовал наклониться, но ему мешала раковина.

— А как насчёт того места, где они живут? — спросила я, снова садясь на стул. — Все ещё на Праге? И убийца тоже там торчит? Нельзя его выковырнуть оттуда?

— Не торчит. Гузка — для собаки?

— Для собаки. Достань, пожалуйста, бумагу, за тобой висит рулон… Мои хрящики тоже для собаки.

Ясное дело, речь шла о суке моих детей, которой я при каждом визите обязалась приносить лакомства. Хрящики от курицы были деликатесом.

— Убийца же, — продолжал Януш, — некий Сергей Тимонов, смылся, и неизвестно, где живёт. Даже его дружки не знают, во всяком случае, говорят, что не знают. Им за это, к сожалению, ничего нельзя сделать. Наверняка у него есть фальшивый паспорт, притворяется, например, болгарином, который говорит по-русски. А на какую фамилию эти липовые бумаги, его дружки и правда могут не знать.

— И он и есть тот самый их босс?

— Нет. Правая рука. Босса они тоже не закладывают. Мы знаем, кто это, мы почти все знаем, только вот доказать им не можем.

— В этой ситуации мне больше всего не нравится их намерение вредить лошадям. Ты думаешь, что они на самом деле способны на такое свинство?

— Думаю, что какую-нибудь лошадь они вполне в состоянии застрелить. Я боюсь за Флоренцию, потому что они постоянно что-то на её тему бормочут. Этот их босс считает, что если прикончить Флоренцию, то весь ипподром перед ним на колени упадёт. Они даже строили такие планы, чтобы се украсть, взять её вроде как в заложницы…

— Совсем одурели?

— Ну, они не выказывают ослепительных умственных способностей. Идеи у них весьма примитивные. Но как раз несусветные глупости труднее всего бывает предвидеть.

Я так забеспокоилась, что потеряла аппетит. Хотя, может быть, это было связано с тем, что я одна умяла полкурицы. Как защитить от нападений нашу Флоренцию? Может быть, на глупость ответить глупостью?

Выдумать какую-нибудь глупость я не успела, потому что раздался телефонный звонок. На том конце провода была Моника.

— Я бы хотела её забрать на время перерыва в Лонцк, — сказала она без всяких предисловий. — Но лошадям путешествия совсем не на пользу, и она этот фургон очень не любит, а через две недели ей все равно придётся возвращаться. Я могла бы разместить её и поближе. В Трускаве, под Кампиновской пущей, у меня есть знакомые.

— А, значит, вы уже знаете?

— Да, Гжесь мне рассказал. Что вы об этом думаете?

— Восемнадцать километров от Маримонта, а до этого ещё через весь город…

— Нет, она поехала бы только до Бабиц, а дальше может идти пешком, через Липков. По лесной дороге. Я боюсь оставить её в конюшне, потому что Вонгровская уезжает, у неё какие-то там семейные обстоятельства, и она использует перерыв, чтобы все уладить. А на Флоренцию все время покушаются. Что вы скажете на это?

Забрать лошадь из профессиональной конюшни, поместить её черт знает куда, например, в гораздо худшие условия, чем в заводе, лошадь класса Флоренции… Я подумала, что это несусветная глупость, и мгновенно меня осенило. Эта глупость может оказаться очень даже полезной!