Вечная молодость
Иоанна Хмелевская
Ну ладно, ладно... Что мне, даже ошибиться нельзя? Errare humanum est, то бишь человеку свойственно ошибаться, а женщина вроде как тоже человек. Из-за проклятой «Марии» Мальчевского я вырвала остатки волос на голове, потому как только по выходе книги прочитала, что сама умудрилась написать.
Вообще-то я не только писатель, я и читатель. Книги читаю разные, в момент, когда писала тот текст, читала аккурат Элизу Ожешко, где постоянно встречалась именно Мария. Может, это была повесть «Над Неманом»: «Любит ли тебя Мария, золотой мой, милый мой...» И так далее. После чего я, совершенно не подумав, влепила «Марию» Мальчевского вместо «Воеводы» Мицкевича. От отчаяния бьюсь башкой об пол. Даже издательство в смятении.
Разумеется, и малому ребенку понятно, что строки «Поздней ночью из похода воротился воевода» принадлежат Мицкевичу. Удивительно, что пока никто из читателей не выразил бурного протеста.
Эта скандальная путаница с Мальчевским и Мицкевичем вкралась во второй том биографии, воспевший мою первую молодость. Вся эта ужасная правда и только правда мне до чертиков надоела, и теперь я просто мечтаю о каком-нибудь художественном вымысле. Боюсь, что надоела я и читателям, хотя никто у нас еще не издавал приказа эту книгу обязательно читать...
Тем не менее чувствую себя обязанной внести кое-какие исправления и дополнения.
Первое касается седой старины. Та самая домашняя птица, оказывается, наклюкалась вишен на спирту вовсе даже не у графа Росчишевского, а у моей прабабушки в Тоньче. Возможно, аналогичный случай имел место и у графа тоже – я не настаиваю на исключительных правах на пьяную птицу. Так что сперва я все правильно помнила, потом родные меня попугали.
Кроме того, вышла на свет Божий причина отсутствия моей прабабушки за столом, когда моя мать и дядя Петрек наперегонки хлебали ложкой кипящее молоко. Так вот: за столом прабабушки никогда не бывало. Она не снисходила до трапез со своими домочадцами, кушала отдельно у себя в комнате, да притом не абы что, а изысканные лакомства. Ела она немного, но только вкусное, что подтверждает Марыська, которой иногда выпадала честь делить с бабушкой стол, потому как Марыське моя прабабушка доводилась бабушкой. За остальными детьми и внуками присматривал дедушка. Быть может, это от бабушки у меня такое нежелание есть в компании, в чем я честно и открыто признаюсь. А может, эта нелюбовь к совместным трапезам появилась позже и тесно связана с любовью к чтению.
В течение нескольких лет, когда мои дети были еще маленькие, почитать книгу мне удавалось исключительно за едой. Единственное право, в котором мне не отказывали, – это право на питание. Есть я все-таки должна была время от времени, а с вилкой и ножом в руках трудно мести пол, развлекать ребенка, чертить проекты или ходить по магазинам. Я использовала эти минуты для чтения и не скрываю, что старалась есть как можно медленнее. Это вошло у меня в привычку и так навсегда и осталось.
Из детства я вынесла еще одно воспоминание, которое – неизвестно почему – я полностью упустила из виду. Конечно, это мелочь, но, поскольку событие запало в душу, я до сих пор помню его в подробностях. Каждая причина имеет свое следствие, и хотелось бы разобраться, что послужило толчком к этому переживанию...
Моя мать зорко следила, в каком обществе вращается ее единственное чадо, и решила сама выбирать мне подружек. Далеко не с каждым ребенком мне разрешали играть. Мама указала на одну девочку как на самую подходящую кандидатку в подружки, и я покорилась, хотя у меня к ней сердце не лежало. Сразу же, в первой общей игре, выяснилось, насколько неудачен мамин выбор. Девочка эта от души огрела другую, помладше, молотком по спине, пытаясь подчинить ее и наказывая за какие-то капризы. Меня это потрясло, к физическому насилию я не привыкла и расценила поступок подружки как верх невоспитанности. Я помчалась к матери и все ей рассказала, в результате чего мать перестала подбирать мне подружек и никогда больше в мои с ними отношения не вмешивалась. Максимум, на что она отваживалась, – высказать свое мнение, как бы в пространство.
Забыла я упомянуть и про Томиру. Тереса вышла замуж за Тадеуша, когда мне было восемь лет, и семьи перезнакомились между собой. У Тадеуша была старшая сестра, а у сестры – две дочки, Зося и Тоня. Разница в возрасте между ними составляла тринадцать лет. Зося была старшая. Четырехлетняя в ту пору Томира отличалась своеобразием, которое по сию пору помнит вся семья.
Жили они на Жолибоже, и мы с Тересой пошли к ним в гости. Томира играла в садике – прыгала, вертелась, носилась как неугомонная. Я, старше ее на целых пять лет, с ней не водилась и чинно сидела на лавочке. Тереса – рядом со мной. Вдруг Томира бросила играть и подошла к нам.
– Я устала, – доверительно призналась она. – Мне надо побегать.
И действительно: стала бегать по садику из конца в конец.
Необычность такого отдыха меня поразила, и много раз в жизни, когда кто-нибудь жаловался на усталость, я вполголоса огрызалась:
– И что, тебе надо побегать?
Ничего удивительного, что меня иногда считали особой, у которой «не все дома».
Из своего детства я вынесла также вполне определенный взгляд на углы. Нет, не на тупые или острые, известные из геометрии, а на пересечения улиц, которые тоже называются углами. Нет ничего более страшного в жизни, чем торчать на углу улицы, особенно в обществе лица мужского пола. Это предел морального падения! Убеждение в том, что так никогда нельзя поступать, укоренилось во мне настолько прочно, что все детство и ранняя юность были отравлены. Например, возвращаюсь я из школы, со мной парень, одноклассник, который жил неподалеку. У последнего перекрестка мы с ним расходились в противоположные стороны. Разумеется, всю дорогу мы обсуждали наши обычные школьные дела, и на этом последнем перекрестке меня подстерегали адовы муки. Нельзя же оборвать разговор на полуслове, и мы обменивались прощальными фразами именно здесь, на проклятом углу. У меня земля горела под ногами! Как я страдала! Кидала по сторонам нервные взгляды, не видит ли меня кто из знакомых, теряла нить разговора, таблица умножения и та вылетала из памяти, а парень не мог понять, с чего бы это я вдруг начинала судорожно рваться домой. То есть угол вышибал из меня остатки здравого смысла, и длилось это годами.
Это называлось: хорошее воспитание.
И требования у «воспитанной девочки» тоже были не дай Бог. Значительно позже, в очереди за билетом в кино, со мной пытался флиртовать незнакомый молодой человек. Способы добывания билетов в послевоенных кинотеатрах я уже описывала, повторяться не стану, но всем и без того понятно, с какой легкостью заводились знакомства в таком месте. Парень даже понравился мне, я почти готова была отказаться от ледяной неприступности, билеты мы покупали с ним одновременно, в зале оказались тоже вместе. На экране шел киножурнал, показывали парусные лодочки на озере, и парень прокомментировал картину:
– Какая там чудесная погода, солнце, ветер... Так и хоцца поплавать!
Ну и добил меня этим своим «хоцца». После конца сеанса я постаралась поскорее улизнуть. Он мог быть самым красивым парнем на свете, но говорить на родном языке не умел! Такой мне даром не нужен.
Вернусь еще к одному важному воспоминанию детства: своему первому литературному произведению. Написала я его под конец войны, а начиналось оно следующей фразой: «Я умерла и, к своему изумлению, попала на небо».
Процитировать дальше я, увы, не смогу, оригинал давно пропал, остался только переработанный вариант, но содержание помню. Оказалась я на небе, вместе со множеством людей, столь же удивленных. На небе вели раз и навсегда установленный образ жизни, каждый день Божий начинался с шести утра, вместо будильника пронзительно верещали райские птицы, совершалась общая молитва, а затем следовал завтрак. На завтрак подавали манную кашу без соли. Потом была заутреня, после заутрени все собирались петь псалмы, ангел следил за порядком и дирижировал хором. После песнопений шли на обед, с меню изо дня в день одинаковым: брюквенный супчик, второго блюда не помню – то ли творожная запеканка с вермишелью, то ли еще нечто подобное, на десерт компот из райских яблочек без сахара, ибо райские плоды сами по себе сладостны.
После обеда снова наступал час общей молитвы, а потом – отдых. Все брались за руки и водили хороводы или играли в ручеек, а не то ходили парами по райскому саду. Затем была вечерняя служба, ужин из ячменного кофе и ржаного хлебушка со свекольным мармеладом, и – баиньки. В памяти у меня осталась завершающая фраза: «...и все пришли к выводу, что лучше уж самая страшная война на земле, чем это небесное спокойствие».
Собственно говоря, фраза эта была не последней, за ней следовало разъяснение. Когда спасенные души едва не повредились в уме, оказалось, что это был вовсе не рай, а всего лишь чистилище. Мы страдали за грехи наши, а дополнительным наказанием служила уверенность, что так оно теперь во веки веков и будет. На небо нас должны были впустить только теперь. Распахнули перед нами огромные врата, и за ними открылось нечто столь прекрасное, что оказалось неподвластно моему перу.
Будучи уже совершенно взрослым человеком, я переделала этот рассказ в радиоспектакль, введя туда конкретные персонажи и слегка изменив содержание. Радиостудия не пожелала поставить этот спектакль, не знаю почему, мне-то самой он до сих пор нравится. Воспользуюсь-ка я случаем и осчастливлю читателей.
Название у него было весьма заурядное:
НЕБО
Действующие лица:
РЫЖАЯ: ослепительная дива на содержании у себя самой.
ПЛАТИНОВАЯ: изломанная жизнью и озлобленная женщина в должности секретаря-референта.
СЕДАЯ: мать своих детей, жена своего мужа, образцовая домохозяйка.
БРЮНЕТ: стопроцентный мужчина в расцвете сил, гордость адвокатуры.
ЛЫСЫЙ: директор важного учреждения, замотанный обязанностями.
БЛОНДИН: журналист с богатым жизненным опытом.
АНГЕЛ: существо неземное, сверхъестественное.
Место действия:
ЧАСТЬ I – воздух на высоте от 1000 до 0 м над уровнем моря.
ЧАСТЬ II – небо.
ЧАСТЬ III – земля.
Время действия: фрагмент вечности.
ЧАСТЬ I
Слышен равномерный гул самолета.
Платиновая: – ...Хотите верьте, хотите нет, прямо жить не хочется.
Седая: – Вы еще молодая, к тому же все время на людях...
Платиновая /с горечью /: – На людях! Тоже мне радость! Как он меня бросил, так я три ночи проплакала, а днем надо выглядеть на все сто! Чего я только не делала! Парикмахер, косметичка... она меня хной красит, а я плачу сижу!
Седая: – Говорят, для глаз очень вредно...
Платиновая: – Еще бы, конечно, вредно. А ведь надо выглядеть пристойно, заграничные инвесторы как из мешка посыпались!
Седая: – Вы не печальтесь так. Вот я вам скажу, что в четырех стенах оно еще хуже. Единственный раз удалось мне к сестре вырваться, так сами видите – самолетом возвращаюсь! Это чтоб до закрытия кулинарии успеть, а то что я им на ужин подам?
Два тяжелых вздоха.
Седая /с завистью /: – Этой-то хорошо...
Платиновая: – Которой?
Седая: – Да вон той... Вы так явно не поворачивайтесь... Той, рыжей, что справа у окна сидит. За тем брюнетом.
Платиновая: – А, вы про ту... Он к ней клинья подбивает с самого взлета...
Седая /неохотно/: – Красивая пара – он черный, она рыжая...
Платиновая: – Он ее тоже бросит, не волнуйтесь.
Седая: – Так она в очередях за телятиной не стоит, не стирает у корыта. А тут не отдохнешь, пока не сдохнешь!
* * *
Рыжая: – ...и так без конца. Это же каторга! Мой предел – пятьдесят пять кило и ни грамма больше, иначе сразу с работы вылетишь. Лучше уж постареть и стать уродиной. Вы знаете, я вечно голодная.
Брюнет /с чувством /: – Прямо из аэропорта поедем в ресторан и поужинаем...
Рыжая /возмутившись/: – Это чтоб я растолстела?!
Брюнет: – А танцы? От танцев худеют. Вы ведь любите танцевать?
Рыжая /смягчаясь/: – Обожаю!
Брюнет: – Это самый прекрасный полет в моей жизни...
* * *
Блондин: – А вы, как вижу, и в самолете работаете?
Лысый: – Да разве можно иначе?
Блондин: – Кому вы это говорите! Я уж сколько лет об одном мечтаю: отдохнуть бы. Так бы и забился в какую-нибудь нору, чтобы сидеть и ничего не делать. Ни-че-го...
Лысый: – Нет, вы только поглядите на того типа! Вон тот, чернявый, перед нами сидит, возле рыженькой. Я все смотрю на него и думаю: неужели ему еще хочется? Он с самого Щецина к ней клеится.
Блондин: – Я ее знаю, это манекенщица. Вы ее ноги видели?
Лысый: – Да что там ноги, я этого типа знаю: это же знаменитый адвокат. Если б вы знали, сколько у него работы! И ему еще хочется девочку снять!
Блондин: – Ну что, кажется, подлетаем?
Мотор начинает работать с перебоями и постреливает.
Блондин /несколько встревоженно /: – Что это мотор так барахлит?
Мотор продолжает хрипеть и сбиваться с такта.
Седая: – Вы только послушайте... Что-то испортилось?
Рыжая: – Господи Иисусе, что происходит?
Платиновая: – Падаем!!!
Блондин: – Боже, мы падаем!!!
Брюнет: – Спокойно, мы снижаемся на посадку...
Блондин: – Да вы что, с такой канонадой?! Это явно авария!
Платиновая: – Спасите!!!
Лысый: – Пустите-ка меня к окошку, я должен видеть, куда мы падаем!
Блондин: – А на черта это вам, какая разница, куда падать?!
Лысый: – То-то и оно, что разница есть: лишь бы не в воду, у меня насморк...
Визг и хрип мотора, испуганные крики, неразборчивые возгласы.
Лысый /нервно/: – А на ипподроме сейчас скачки... Пулавская... Вежбно...
Шумы и грохот, несомненно свидетельствующие о катастрофе.
ЧАСТЬ II
Слышны звуки райской музыки, на фоне которой раздаются робкие шепчущие голоса.
Платиновая /слегка ошеломленно /: – В чем дело? Я умерла?
Блондин /мрачно/: – А вы как думаете? Все погибли на месте, никто не спасся!
Платиновая /в тревоге /: – Но нас куда-то несет! Что это значит?
* * *
Лысый: – Как вы думаете, куда нас несет?
Блондин /неуверенно/: – А черт его знает... Куда-то на небо, если вверх...
Лысый: – Да что вы такое говорите! Я же в партии!
Блондин: – Тс-с-с! Я тоже... Может, они проглядели. Смотрите-ка, а вот пилот летит, он, наверное, тоже партийный?
Лысый: – Подождите-ка... как это так – на небо? За что?
Седая /твердо/: После такой жизни на земле нас заживо на небо вознести надо!
Блондин: – Заживо уже отпадает...
Платиновая: – Тихо!
Лысый /совершенно остолбенев /: – Мать честная, ангел!..
Ангел /ласковым, звучным голосом /: – Приветствую вас на пороге рая. Святой Петр, прошу открыть ворота, у нас новый заезд.
Слышится скрип небесных врат, затем райская музыка становится громче.
Платиновая: – Боже мой, как тут красиво!..
Лысый: – Чтоб я сдох, это ж райский сад! Смотрите-ка, мы и взаправду на небе. Кто бы мог подумать...
Брюнет: – С вами, милая пани, да еще и в раю... Что-то чересчур хорошо...
Рыжая: – Выходит, мы вместе погибли. Как это романтично!..
* * *
Ангел: – Вот мы и на месте.
Блондин: – А что это такое? Негритянский поселок? Древнеславянское селение?
Платиновая: – Скорее уж помесь того и другого.
Ангел: – Вот избушки, предназначенные для вас. Напитайте свои усталые души, а завтра вас разбудит пение ангелов и щебет райских птиц. И день вы начнете благодарственной молитвой...
* * *
Рыжая: – И что, мы должны спать на этих нарах?
Седая: – Да это ж камень, а не нары! Вы только пощупайте!
Платиновая /неуверенно/: – Мы же теперь только души, может, ничего не почувствуем?
Седая: – Не знаю, чем я все это чувствую, но факт, что чувствую... Сядьте – сами узнаете.
* * *
Лысый: – Тут сквозить не будет? Эти избушки – как решето. А у меня насморк!
Блондин: – У вас БЫЛ насморк. А теперь вы в раю, и насморка у вас нет.
Лысый: – Верно, вроде как поменьше стал. Ну что. пошли спать?
Блондин: – А что еще остается... Господи Иисусе, как тут жестко!
Слышатся постаныванье и скрип нар.
Блондин /приглушенным голосом /: – Вы только посмотрите на него... что он, с ума спятил?
Лысый: – Пан адвокат, что это вы такое вытворяете?
Брюнет /смущенно/: – Что? ...Да нет, ничего особенного... А знаете, странное дело...
Блондин: – Что странного? Чего это вы раскачиваетесь у порога туда-сюда? Не можете решиться? Да выходите наконец, мы никому ничего не скажем. Телка классная, с такой не грех...
Брюнет: – Да в том-то и загвоздка, что я выйти не могу! Я ведь действительно с девушкой уговорился, что мы... того... встретимся и прогуляемся перед сном. И не могу выйти!
Лысый /встревоженно/: – То есть как это не можете? Почему?
Брюнет: – Не знаю. Что-то меня от дверей отталкивает.
Блондин: – Не пугайте нас! Ловушка?.. Погодите, дайте-ка я попробую...
Нары скрипят, слышны шаги блондина
Блондин: – Ну и что? Я вышел безо всяких помех, вы сами видели.
Брюнет /сердито/: – Ну а я не могу...
Лысый: – Погодите-ка, дайте я попробую.
Снова скрип нар и шум шагов.
Лысый: – Все в порядке! Можно и выйти, и войти.
Брюнет: – Не понимаю. Что-то тут не так.
Блондин: – А вы попробуйте с разгону!
Брюнет: – Да где тут разогнаться, места мало... Погодите, может, отсюда? Уберите-ка ноги...
Слышится странный звук типа «бум-м-м!».
Брюнет /сдавленным голосом/: – Мать честная...
Блондин: – Видали, как его отбросило?
Лысый /заинтригованно/: – Загадка, да и только... А она? Взгляните, она уже вышла?
Блондин: – Нет, стоит в дверях, машет рукой. Делает какие-то знаки...
Платиновая: – ...Ну вы же сами видели, я вышла и вошла. Пять раз.
Рыжая /очень испуганно/: – Не понимаю, что это значит...
Седая: – Бесполезно пытаться, тут действует сверхъестественная сила. Давайте-ка, женщины, лучше спать, потому как неизвестно, что нас ждет утром...
* * *
На фоне все более громкого пения ангелов слышится истошное верещанье райских птиц, а вслед за ним – петушиное кукареканье.
Рыжая: – Иисус-Мария, это еще что?!
Седая: – Господи, ну и звуки... Наверняка сигнал, что пора вставать. Который час?
Платиновая: – Не знаю, у меня нет часов. Кажется, это райские птицы...
Рыжая: – Что это вы на меня уставились? Господи, что это с вами? Вы так странно изменились... И вы тоже! Неужели и я?..
Платиновая: – Вот именно, и вы тоже. Ну-ка, повернитесь сюда, к свету. Ох, это просто потрясающе!... /истерически хохочет/.
Седая /критически/: – М-да, вам действительно не идет... И волосы – как солома
Рыжая /потрясена до глубины души/: – Господи Иисусе, что у меня на ногах?! Пляжные «вьетнамки»?! И балахон... Это ж небеленое полотно!
Платиновая: – На шее что-то болтается...
Седая: – Шпагат. Самый настоящий шпагат, только покрашенный в голубенький цвет...
* * *
Блондин /с интересом/: – Послушайте, я тоже выгляжу, как вы? И что это такое голубое? Рубище кающегося грешника?
Лысый: – Да что вы, в раю-то – рубище? Это райские одеяния. /С радостью/: Панове, у меня уже десять лет на макушке ни единого волоска, а тут смотрите, какая шевелюра выросла!
Блондин /ехидно/: – Под Иванушку-дурачка...
Лысый: – Да мне все равно, главное, что я больше не лысый. А вам так идет: глазки остались черненькие, бровки тоже, только волосики соломенные... А что вы так на меня воззрились?
Брюнет: – Кое-кого придушить руки чешутся... Я же выгляжу, как мартышка!..
Ангел /радостно, но твердо/: – На молитву, уважаемые, на молитву! Не время болтать...
* * *
Ангел: – А теперь пойдем к колодцу промыть глаза и прополоскать рот...
Рыжая /робко/: – А остальное?..
Ангел: – Что – остальное?
Рыжая: – Ну, остальное... Как вымыть остальное?
Ангел /неодобрительно/: – А остальное неважно. На небе чисто и никто не пачкается. От колодца пойдем к заутрене, а потом будет завтрак...
Слышен плеск воды.
Брюнет: – Боже правый, это ж лед, а не вода!
Лысый: – Не могу, зубы ломит...
Блондин: – Полощите рот, ангел за вами следит!..
* * *
Седая: – Интересно, что тут дают на завтрак. Вдруг ветчину? На небе все может быть.
Платиновая: – Я голодная как волк.
Лысый: – И я тоже... Что это? Молочная лапша? Как в санатории!
Блондин: – Да вы что? Какая же это лапша? Это гадость какая-то! Люди, что это, по-вашему?
Седая: – Манная каша. Только какая-то не такая, совсем безвкусная... Без соли, скорее даже сладковатая...
Платиновая: – Я догадалась! Это же, наверное, манна небесная! Ну нет, это же есть невозможно!
Рыжая: – Эту пакость в рот не возьмешь. Глядеть тошно! Простите, но я...
Слышно испуганное восклицание.
Платиновая: – Что это с вами?
Рыжая: – Я не могу встать!!!
Ангел /наставительно/: – От стола разрешается вставать только после еды!
* * *
Слышен шум многочисленных шагов на тропинке.
Рыжая: – Мы что, так и будем гулять тут парами? А разойтись никак нельзя?
Блондин: – Вчера парами, сегодня парами... Наверное, тут такой обычай.
Рыжая: – И велят каждый день лежать после обеда...
Платиновая: – А разве плохо? Трава-то мягкая...
Рыжая: – Этак и растолстеть недолго!
Блондин: – Да вы что? На этой райской диете? Манная кашка на завтрак, брюквенный супчик на обед, ячменный кофеек на ужин... Меня только интересует, что за вырвиглаз-косорыловку нам дают на десерт?
Платиновая: – Компотик из райских яблочек. Без сахара.
Блондин: – А почему без сахара?
Платиновая: – Разве вы не слышали? Ангел говорил, что райские плоды сладостны сами по себе и их не надо подслащивать.
Седая: – А на ужин дают свекольный мармелад. Помню, во время оккупации мы ели такой же...
Лысый: – Ходят слухи, будто нас специально так легко кормят, чтобы ночью кошмары не снились.
Блондин: – Пошли нам, Боже, какой-нибудь ночной кошмар, иначе тут с ума сойдешь со скуки. Если бы хоть дали поработать...
Платиновая: – Даже не надейтесь! Кто-то уже по этому вопросу сунулся...
Сразу несколько человек с живейшим интересом: – И что?
Ангел /звучно и величественно /: – Работа есть проклятие за первородный грех, от которого небо избавлено...
* * *
Слышно звяканье ложек и посуды.
Лысый /с непередаваемым омерзением /: – Вы не знаете, в раю кроме брюквы ничего не растет? Мне при одном виде этого супчика плохо делается.
Брюнет /с таким же отвращением /: – Супчик – это еще куда ни шло, но манной каши я с детства в рот не брал. А теперь только попробуй не съесть! Мало того, что ангел бдит, так ведь из-за стола не встанешь!
Седая /со вздохом /: – Сверхъестественная сила держит. Знают, что делают, иначе бы никто эту еду и в рот не взял бы...
Рыжая /в отчаянии /: – А после обеда эта убийственная тишина! И это противное лежание на газоне, а потом мерзкая прогулка, эти так называемые игры на свежем воздухе, эти кошмарные песенки... Хоть на стенку лезь!
Платиновая: – Если бы позволили что-нибудь сделать! Хоть бы голову помыть!
Рыжая /мрачно/: – Вы же слышали, на небесах люди не пачкаются...
Платиновая: – Или хоть бы что-нибудь случилось! Какое-нибудь чудо или землетрясение!
Блондин /рассудительно/: – С землей для нас все кончено, она далеко, а чуда мы не заслуживаем.
Седая /с оживлением /: – А знаете, этот ангел иногда так смотрит, что я начинаю надеяться...
Платиновая: – На что?
Седая: – Что нас из этого рая выкинут...
Платиновая: – Скажете тоже! Просто так, без повода не выкинут...
Блондин /вдруг оживившись /: – Выкинут, говорите? А это мысль! Послушайте, а что, если постараться?..
* * *
Слышен шум шагов и хоровое пение: «В лесу родилась елочка...»
Блондин /шепотом/: – Послушайте, пани... Вы притворяйтесь, будто поете! Наш приятель, ну тот, который раньше был брюнетом... «Зимой и летом стройная, зеленая была...»
Платиновая /оживленно/: – Ну да, в ту, что раньше была рыжей...
Блондин: – Именно... «Трусишка зайка серенький...» Еще и самолете, а теперь, мне кажется, еще больше... «Порою волк, сердитый волк...» А она, как вам кажется?
Платиновая: – Да какое там кажется, говорю вам, она по нему вздыхает!
Блондин /обрадованно/: – Вот именно! Понимаете, мы тут подумали, как бы им помочь? Ясно? Это же грех! Нас и выкинут отсюда в два счета!
Платиновая: – Ангел смотрит!
Хор заводит с новой силой: «А мы просо сеяли, сеяли... А мы просо вытопчем, вытопчем»...
Платиновая: – Может, хоть на прогулке? Она поменяется с той дамой, которая ходит за мной, а вы поменяетесь... «Вытопчем, вытопчем...» с этим брюнетом, и они окажутся в одной паре.
* * *
Шелест шагов на прогулке.
Платиновая /раздраженно/: – Да не лезьте вы обратно, пани! Идите как ни в чем не бывало! Ангел заметит!
Рыжая /тоже раздраженно /: – Это не я лезу, меня что-то толкает!
Лысый /ободряюще/: – Ну, пан, живо на его место!
Брюнет /в отчаянии /: – Не могу, меня что-то держит!
Блондин: – Силой его, силой!... Подтолкните его, а я подамся назад... А вы, пани, тяните...
Седая /недовольно/: – Какой смысл? Ведь он не со мной в одной паре должен быть, а с той дамой. Будьте начеку, пани Рыженькая, помедленней идите. Вы толкнете ее, а вы, пан адвокат, потянетесь к ней. Ну!..
Платиновая: – Ангел смотрит!!!
Молчание и шелест шагов.
Блондин: – Ну, на одно место мы его все-таки пропихнули, какой-никакой, а прогресс.
* * *
Слышится ангельское пение и бешеное верещанье птиц.
Платиновая: – Ишь, раскаркались! Этак недолго в нервное расстройство впасть!
Ангел /звучно и величаво /: – На молитву! На молитву!
Лысый: – Тут не до молитв, впору башки этим чертовым птицам поотрывать, ей-Богу... святой Каспар, моли Бога о нас...
Седая: – А не знаете, нельзя ли их как-нибудь перетравить? В-шестых, не прелюбодействуй, в-седьмых, не кради...