Фиона Хиггинс
— В одном королевстве, — начал он, — вранье считалось преступлением, и за него казнили.
Вся честная компания покатилась со смеху. Хороший это признак или плохой? Трудно было сказать. Гектор продолжил:
— В королевство прибыл молодой чужеземец. Узнав об этом законе, он сказал, что это чепуха. «Я совру, и меня не казнят», — объявил он местным жителям.
Его слова услышал один из королевских стражников. «Ты сказал, что избежишь наказания за ложь?» — спросил он.
«Ничего такого я не говорил», — с вызовом ответил молодой человек.
«Это ложь!» — закричали горожане.
Наглеца арестовали и бросили в тюрьму.
На следующий день он предстал перед королем и судом из двенадцати присяжных.
«Тебя уличили во лжи, — сказал король, — Тебе предоставляется последнее слово перед тем, как мы тебя казним, но только учти: если ты скажешь правду, тебе дадут сильнодействующее снотворное, и ты умрешь безболезненно, а если соврешь, тебя сожгут заживо».
Молодой человек произнес в ответ только одну фразу, и королю ничего не оставалось, как отпустить его на все четыре стороны.
Мальчишки, затихнув, внимательно слушали Гектора, и он ощутил прилив гордости. Они силой захватили его, но его слова тоже держат их в его власти.
— Так чего он сказал-то? — спросил стоявший перед Гектором шкет, украсивший себя его галстуком.
— Ха! — торжествующе воскликнул Гектор. — Это и есть загадка!
Наступило продолжительное молчание.
— Ну што ж, загадка как загадка, — произнес наконец вожак, пожав плечами, и тут же все они неожиданно бросились врассыпную с громким хохотом, оставив Гектора одного в темноте.
Эти уличные мальчишки, похоже, и впрямь не признавали никаких договоров, но они оставили его в покое, и Гектор с облегчением перевел дух.
— Вот бандиты! — пробормотал он с оттенком восхищения в голосе. — Обобрали меня, но спасибо, хоть жизнь сохранили.
Тем не менее он был без куртки, без шляпы, без ботинок и к тому же на чужом берегу. Надо было пробираться к мосту.
Но в какой он стороне?
«Ну вот, Гектор, — подумал он уныло, — ты жаждал приключений — и получил их».
У себя, на Северной стороне города, Гектор вел, подобно всем людям его круга, жизнь изысканную и практически лишенную забот. Однако, в отличие от всех других, такая жизнь его не удовлетворяла. Ему хотелось чего-то еще, и он полагал, что найдет это на южном берегу реки — там, где он в данный момент и находился. Узкие, захламленные улицы были все в рытвинах, а в канавах струилась какая-то мерзость. Закопченные, обшарпанные дома с разбитыми окнами и сломанными ставнями сгрудились так тесно, что между ними оставался лишь лабиринт узеньких переулков. Люди сновали в полутьме, оберегая от посторонних свои секреты, но зачастую это их не спасало. А вонь стояла просто неописуемая. Однако Гектору все это чертовски нравилось! Тут было страшно, но он впервые почувствовал вкус настоящей жизни.
Неожиданно чья-то рука легла ему на плечо. Гектор круто обернулся и увидел перед собой того самого шкета из шайки.
— Ну, что еще ты хочешь? — спросил он устало. — Мои штаны?
— Вот еще, — бросил мальчуган чуть ли не оскорбленно. — Я хочу разгадку. А я за это скажу тебе, как отсюда выбраться, — добавил он вкрадчиво. — Такому, как ты, здесь опасно. Можешь нарваться на кого-нибудь похуже нас.
— Ладно, — улыбнулся Гектор и сообщил мальчишке ответ[2].
Тот озадаченно сморщил свою грязную рожицу.
— Хрень какая-то, — пожал он плечами и, прежде чем Гектор успел открыть рот, сунул что-то ему в руку и кинулся прочь.
— Постой! — окликнул его Гектор. — Так куда мне идти-то?
— Вон туда, налево, — махнул рукой парнишка, — по Кальмаровому проходу и Козлиному переулку, потом через кладбище — и выйдешь к реке.
Гектор раскрыл ладонь. В руке у него лежал черный кокон.
— Спасибо! — крикнул он вдогонку парнишке, но тот был уже вне пределов слышимости.
ГЛАВА 2
Гулливер Трупин
Гулливер Трупин подошел к окну, инстинктивно прячась, чтобы с улицы его не заметили. Ему же с четвертого этажа открывался вид на весь грязный город с его вяло текущей рекой. Машинально он оперся о стену рукой, но тут же брезгливо отдернул ее. Стена была липкой на ощупь, и даже страшно было подумать, что за вещество ее покрывает. Он поспешил вытереть свою худую бледную руку носовым платком.
Последние несколько лет Трупин провел вдали от Урбс-Умиды. Он не скучал по городу и не вернулся бы сюда, если бы не тот факт, что в Урбс-Умиде было не счесть потенциальных клиентов (бизнес, которым он занимался, был мошенничеством). Но разумеется, не на Южной стороне. Здешние жители были слишком хитроумны, чтобы играть с ними в эти игры, да многие и сами промышляли тем же. Нет, думал Трупин, глядя на красные черепичные крыши, нарядные двери и широкие, блистающие чистотой мостовые на северном берегу Фодуса, его делянка там, за рекой. Богачи, ослепленные своей жадностью, представляли собой поразительно легкую добычу, одурачить их было проще простого. Да ничего другого они и не заслуживали.
Но для начала надо было втереться в их общество.
Трупин подошел к висевшему на стене маленькому зеркалу, засиженному мухами, и приподнял повязку, прикрывавшую шрам на веке и искусственный глаз. Шрам был гораздо меньше заметен, чем несколько лет назад, но вот стеклянный глаз выглядел омерзительно. Он потускнел и пожелтел, демонстрируя свой преклонный возраст и низкое качество. Трупин вставлял глаз в основном для того, чтобы веко окончательно не провисло, но жалкий вид искусственного глазного яблока вызывал у него такое отвращение, что он прятал глаз под повязку.
— Ну, ничего, теперь уже скоро, — пробормотал Трупин. Совсем немного осталось до того дня, когда он сможет при желании обойтись и без повязки.
Он придирчиво проверил, не увеличились ли залысины, и пригладил волосы рукой. Они были, пожалуй, не такими густыми, как прежде. Жаль, конечно, но этот не такой уж существенный недостаток явился необходимой жертвой, без которой был бы невозможен финансовый успех.
Дело в том, что шевелюра его поредела не из-за возраста, а под действием некоего снадобья, приобретенного им у странствующего торговца. Снадобье должно было избавить его от желудочных проблем, как клятвенно заверяли этикетка на бутылке и сам торговец. Трупин не без удивления убедился, что кислая коричневая бурда и в самом деле излечила его заболевание, но зато дала побочный эффект в виде быстрого и заметного выпадения волос. Трупин в ярости кинулся на розыски торговца и, потратив три дня впустую, на четвертый нашел-таки его на одном из деревенских базаров. Подкравшись к торговцу сзади, он схватил его за горло и потребовал, чтобы тот сказал ему, как справиться со свалившейся на него бедой.
— Не принимай больше желудочное лекарство, и твои волосы снова отрастут, — прохрипел торговец.
— А ты не врешь?
— Вот увидишь, — пискнул торговец и отключился.
Трупин сразу же понял, что в руки ему плывет уникальный шанс прилично заработать — точно тем же замысловатым способом, каким он проведал о нем, испытав на себе. Когда торговец пришел в чувство (с помощью пары увесистых пощечин), Трупин затащил его в ближайшее питейное заведение, где накачал пивом и выведал рецепт снадобья. Оно состояло, как Трупин и ожидал, в основном из подкрашенной воды с добавлением ингредиента, который, по всей вероятности, как раз и излечивал желудок за счет потери волос. Заготовив несколько галлонов чудодейственного средства и разлив его по бутылкам, Трупин отправился в соседнюю деревушку. При свете растущей луны он вылил солидную порцию снадобья в деревенский колодец, после чего расположился лагерем в лесу за околицей. Не прошло и нескольких дней, как жители деревни, бравшие воду из колодца, стали замечать, что у них интенсивно выпадают волосы, но вместе с ними пропадают и желудочно-кишечные недуги. Как известно, нет худа без добра. Тем не менее вся деревня стояла на ушах и терялась в догадках, откуда взялась эта напасть и как от нее избавиться.
Тут-то на сцену и вышел Трупин. Он выдал себя за странствующего фармацевта, торгующего средством от облысения (фактически ароматизированной водой). Чтобы средство подействовало, предупредил он, в течение десяти дней нельзя пить ничего, кроме него и молока. После того как деревенские жители полторы недели не употребляли колодезной воды, их волосы, естественно, снова стали отрастать, и Трупина провозгласили чудотворцем. Ему предоставили лучшие апартаменты на постоялом дворе, кормили самой изысканной пищей, какая у них имелась (и была, по его мнению, вовсе не такой уж изысканной), обращались к нему за советами по самым разным вопросам — от ловли кротов до засолки бекона — и щедро за эти советы расплачивались.
В мошенническом деле главное — вовремя остановиться. Это было жизненным кредо Трупина. Примерно через неделю он распрощался с благодарными селянами и отправился с ощутимо потяжелевшим кошельком на поиски следующей компании доверчивых клиентов. Он повторял свой трюк в одной деревне за другой, пока не добрался до Урбс-Умиды.
Зарабатывая на жизнь жульничеством и одурачиванием ближних в течение нескольких лет, Трупин обзавелся широким ассортиментом уловок, обличий и псевдонимов. Он довел до совершенства аферу с выдачей денег под залог (что было занятием несколько рискованным, но в конечном итоге чрезвычайно прибыльным). Неплохо он нажился также и на распродаже обломков Ноева ковчега, но особого успеха добился с танцующим хорьком (который, увы, преждевременно скончался). Обладая даром подражания с юных лет, Трупин быстро избавился от доставшегося ему по наследству произношения вместе с данным ему от рождения именем (на самом деле его звали Джером Свинопас и вырос он в нищей крестьянской семье). Он свободно переключался с одной речевой манеры на другую, так что его принимали за своего и в беднейших слоях общества, и в более высоких кругах (последнее было, разумеется, намного предпочтительнее). Он умел говорить с французским прононсом и однажды очень правдоподобно изобразил карточного шулера-парижанина, а мог сойти и за представителя городских низов.
Вещественным доказательством успеха, достигнутого Трупиным на ниве мошенничества и служившего предметом его гордости, была накопленная им солидная денежная сумма. В отличие от большинства собратьев по профессии, он не растратил ее на вино, женщин и другие сомнительные досуги. Гулливер Трупин в полном смысле слова смотрел одним глазом в будущее. И вот будущее наступило. Он устал от кочевого образа жизни и полагал, что пора уже ему осесть где-нибудь и пожинать плоды своих бесчестных трудов. Но осесть он хотел совсем не там, где прозябает большинство обыкновенных людей. Он метил гораздо выше. Все предыдущие аферы были лишь трамплином для задуманной им полной трансформации его личности и триумфального взлета, о котором он всегда мечтал и которого, по его убеждению, заслуживал.
Но для этого ему все-таки не хватало денег. Чтобы добыть их, он разработал план, и приступить к его осуществлению предстояло этим же вечером. План был очень прост и тривиален — Трупин давно убедился, что это, как правило, действует лучше всего. Требовались лишь чуточку нахальства и умение водить людей за нос — ну а уж это для него не проблема.
Он избрал старое и испытанное средство: шантаж.
Из окна Трупину был виден и трактир «Ловкий пальчик», где через четверть часа у него была назначена встреча. Он подошел к кровати, на которой было разложено два комплекта одежды. Вряд ли можно было найти два костюма, более далеких друг от друга по качеству. С одной стороны лежали нарядный черный бархатный пиджак и не менее шикарные брюки, с другой — грубая выцветшая рубашка и потрепанный жилет. Трупин с сожалением погладил бархатную ткань. Но это был не тот момент, чтобы потакать своим вкусам. С брезгливой гримасой он облачился в старую одежду, словно само прикосновение ее к коже вызывало у него неприятные ощущения. Сверху он накинул невзрачный коричневый плащ. Посмотрев на поношенные и ободранные ботинки, он только покачал головой.
«Ладно, недолго осталось ждать, когда я выброшу это тряпье», — подумал он. Только эта мысль и позволяла ему мириться с временными неудобствами.
Уже темнело, когда Гулливер Трупин вышел из дому и стал переходить через улицу. На полпути его чуть не сшиб с ног темноволосый мальчишка с пронзительным взглядом, одетый явно не по погоде. Трупин, подозревая, что это карманник, схватил мальчишку за шкирку и, угрожающе рявкнув, оттолкнул его от себя и направился в трактир. Он взял кувшин пива (конечно, он предпочел бы искристое вино, но его, увы, не подавали) и устроился с ним в дальнем углу. Костюм позволял ему слиться с толпой. Это было тем легче сделать, что никто из присутствующих не обращал на него внимания и не хотел привлекать внимание к себе. Коротая время, он, морщась, потягивал пиво.
— Трупин?
Подняв голову, Гулливер увидел нависшую над ним дородную фигуру в темном пальто и шляпе. Он кивнул. Пришедший тяжело опустился на соседний стул.
— Пива? — спросил Трупин, хотя заторможенное поведение и покрасневший нос незнакомца наводили на мысль, что он уже прилично набрался джина.
— Угу, — пробурчал тот; Трупин наполнил его кружку. — Стало быть, — произнес незнакомец, с шумом сделав большой глоток, — вы, как я понимаю, хотите обзавестись новым именем.
— Да.
— И титулом к тому же?
— Непременно.
— Это обойдется вам недешево, — обронил собеседник Трупина, — очень недешево.
— У меня есть деньги, — кивнув, сказал Трупин. «Точнее, скоро будут», — подумал он.
— Значит, договорились. Приходите сюда в полночь, все будет готово. — С этими словами незнакомец влил в себя оставшееся в кружке пиво и растворился в толпе.
Трупин откинулся на стуле и позволил себе улыбнуться. Итак, первый шаг сделан. Теперь — следующий: переодеться и нанести визит мистеру Огастесу Фитцбодли.
ГЛАВА 3
На Северной стороне
Гектор неподвижно сидел в питомнике бабочек. Было невыносимо жарко, хотя поверх ночной рубашки на нем ничего не было надето. Саднило ноги, сбитые до крови при возвращении домой босиком; нервы все еще были напряжены. Бабочки самых разных размеров и окраски порхали вокруг него и садились на сочную зелень и цветы, тянувшиеся вверх по стенам их стеклянного жилища.
«Такая красота…» — думал Гектор. А между тем совсем недавно его окружало вопиющее уродство — и оно ему тоже нравилось.
Казалось, он никогда не выберется с южного берега. Он несся во всю прыть с опущенной головой, боясь встретиться взглядом с прохожими, и тем не менее вызывал у них совсем не желательный повышенный интерес — но не потому, что на нем осталось не так уж много одежды, а потому, что оставшаяся была необычайно чистой. Полуодетые мальчишки попадались на каждом шагу, но ни у одного из них не было таких белых носков. Однако благодаря устилавшей улицы смеси навоза и гнилых овощей они вскоре стали точно такого же цвета, как и у всех оборванцев, снующих в толпе. Гектор быстро усвоил истину, известную всем здешним: лучше ничем не выделяться среди других.
Он проскакивал мимо сотрясающихся от буйства трактиров и тихих, запертых на ночь лавок и ломбардов. В переулках виднелись неподвижно сидящие или лежащие фигуры. То ли они спали, то ли умерли — не разберешь. Около джинопроводных кранов колыхались неясные тени, глотавшие жидкость, которая согревала и внутренности, и души, прежде чем окончательно погубить их. То и дело Гектору преграждали путь ручные тачки и тележки, молочницы и точильщики ножей, сквернословившие нищие и бренчавшие на своих инструментах музыканты.
Наконец он вышел к реке, и мысль, что когда-нибудь он, возможно, все-таки доберется до дому, стала казаться не столь уж фантастической. Перегнувшись через парапет, Гектор взглянул на темные воды прославленного Фодуса. Запаху, который он ощутил, суждено было остаться с ним до конца дней. Достаточно было вдохнуть один атом вещества аналогичного состава, как тут же пробуждались горько-сладостные воспоминания об Урбс-Умиде и его южной половине. В некоторых городах реки являются их жизненными артериями, Фодус же можно сравнить скорее со Стиксом, текущим в преисподней. Разгоряченное воображение Гектора тут же нарисовало плоскодонку с Хароном, перевозящим души в загробный мир, но это был, разумеется, всего лишь бедняк-лодочник в своем речном такси.
На мосту, почувствовав, что дом уже близко, Гектор ускорил шаг. Проходя мимо трактира «Ловкий пальчик», чья дурная слава гремела по всему городу, как с северной стороны реки, так и с южной, он в спешке споткнулся о выбитый из мостовой булыжник и налетел на пересекавшего улицу прохожего довольно потрепанного вида.
— В карман хочешь залезть, воришка?! — прорычал прохожий и, схватив Гектора одной рукой за шиворот, а другой за подбородок, приблизил его лицо к своему.
Зрелище, представшее перед мальчиком, было не из приятных: всклокоченная седая борода, грязная повязка на глазу. Одноглазый хорошенько встряхнул Гектора и отпустил. Гектор кинулся от него со скоростью, на какую были способны его уставшие ноги, и вскоре уже шагал по широкому, ярко освещенному проспекту Северной стороны…
И вот спустя несколько часов он был в безопасности, среди порхавших вокруг него отцовских бабочек. Южный берег остался где-то далеко. В окно приветливо заглядывала луна. Одна из бабочек, черная как ночь, опустилась на его неподвижную ладонь. Он чувствовал мягкие прикосновения ножек, шагающих по его коже. «Должно быть, недавно вылупилась», — подумал он и осторожно поднес бабочку к лицу, чтобы рассмотреть.
— Гектор?
От неожиданности он вздрогнул и, подняв голову, увидел в дверях отца. Бабочка вспорхнула с его ладони и стала подниматься по спирали к стеклянной крыше.
— Ты что здесь делаешь так поздно? — спросил отец, с тревогой глядя на него.
— Не спится, — пожал плечами Гектор, в свою очередь удивившись тому, что отец все еще на ногах в столь поздний час.
В последние дни у него был озабоченный вид. Гектор решил, что это его бизнес не дает ему покоя. Чтобы отвлечь внимание от себя, он указал на черную бабочку, усевшуюся на белый цветок на ближайшем кусте.
— Я смотрю, у тебя новенькая. Pulvis funestus, если не ошибаюсь.
— Ты прав, — улыбнулся Огастес. — Но обычно ее называют просто чернокрылкой. В большом количестве они производят внушительное впечатление — будто маленькое черное облако. Суеверные люди говорят, что это облако смерти. Эти бабочки обожают цветы Lippia citriodora, лимонной вербены. Не могут устоять против ее цитрусового аромата. Но и в самом деле уже поздно. Зайди ко мне в кабинет — я хочу показать тебе кое-что.
Трава была влажной от вечерней росы. Гектор снял шлепанцы и прошелся по ней босиком, чтобы охладить горевшие ноги. Если отец и заметил это, то ничего не сказал.
В кабинете Огастеса Фитцбодли все стены были заставлены стеклянными ящичками, в каждом из которых сидело по бабочке: тут были темно-коричневые ленточницы, геликониды с зазубренными крылышками, элегантные парусники и репейницы. Гектор знал названия всех этих видов — как популярные, так и латинские — и гордился этим. Огастес увлекся лепидоптерологией, то есть изучением бабочек и мотыльков, после смерти матери Гектора. Он проводил все больше и больше времени наедине со своей коллекцией, и Гектор подумал, что отец будет уделять внимание также и ему лишь в том случае, если он примет участие в этом увлечении. Поначалу приходившие к ним домой пакеты из коричневой бумаги с надписью «Урбс-Умида, лепидоптерологу», внутри которых были коконы, гусеницы и яйца бабочек, вызывали у мальчика брезгливое чувство, но теперь он ожидал эти посылки с нетерпением.
— Вот смотри, — сказал отец и поставил на стол стеклянный ящик вдвое больше других.
Внутри с безжизненной симметричностью раскрыла неподвижные крылья самая большая бабочка, какую Гектор когда-либо видел. Она переливалась мириадами оттенков синего и зеленого цветов, испестренных блестящими пурпурными искрами.
— Papilio ingenspennatus, — объявил Огастес. — Размах крыльев достигает целого фута. Подобно чернокрылке, в коконе она способна переносить очень низкие температуры. Сидит внутри и развивается, а наружу вылетает лишь тогда, когда становится достаточно тепло.
Гектор смотрел на бабочку с благоговением. Он действительно не видел ничего подобного раньше. Даже в состоянии вечного покоя бабочка, казалось, мерцала.
— Ходил на Южную сторону? — неожиданно спросил отец, застигнув Гектора врасплох. — Я видел, как ты вернулся. Вид у тебя был, мягко говоря, довольно взъерошенный.
Отпираться было бесполезно. К тому же отец вроде бы подмигнул ему — Гектору, по крайней мере, так показалось.
— Хотел посмотреть, что там такое, вот и все, — ответил он небрежным тоном, продолжая смотреть на бабочку.
— Понятно… Маленькое приключение. Ну и что ты там увидел? Уродство, грязь, вонь? — Огастес внимательно смотрел на сына.
Гектор понимал, что отец ждет подтверждения. Он, конечно, был прав. Уродство, грязь и вонь оставили неизгладимое впечатление. И вместе с тем при воспоминании о том, что он видел, Гектора опять охватило возбуждение.
— Здесь у нас все очень вежливы и воспитанны, — отозвался он. — Точнее, делают вид, что они такие. Дамы крутят зонтиками и демонстрируют свои новые наряды. Мужчины кланяются, улыбаются и ведут занудные разговоры. Но все это показное, одно притворство.
— Хм… Возможно, в этом есть доля правды, — пробормотал отец.
— Там, за рекой, — с горячностью продолжал Гектор, — не только люди выглядят по-другому, но и вообще все другое: немножко страшное, но интересное и живое. А здесь все кажется иногда полумертвым.
Тут уж Огастес встревожился не на шутку. Он произнес строго и внушительно:
— Гектор, не поддавайся этому чувству. Возможно, тебя это возбуждает, кажется непривычным, притягательным, но это мерзость, мерзость. Там процветают все пороки, какие только существуют на свете. Этот район прогнил насквозь, он заселен нечестивыми пьяницами, распутниками и негодяями. Я просто-напросто запрещаю тебе ходить туда.
Лицо Гектора вытянулось, даже он сам это почувствовал. Отец немедленно смягчился:
— Твое будущее на этой стороне реки, сынок. Вот погоди, займешься нашим бизнесом…
— Виноторговлей? — уныло откликнулся Гектор. — Но я не хочу…
Огастес положил руку ему на плечо и улыбнулся:
— Не забывай, торговля вином принесла нам много хорошего — да, по сути, все, чем мы владеем. Если не ты продолжишь наше дело, то кто же?
Наступило молчание. Оба были разочарованы. Тишину нарушил лишь бой часов в кабинете. Гектор подумал, что вряд ли его прогулка на южный берег была единственной причиной беспокойства и плохого настроения отца. Он резко сменил тему.
— У тебя есть загадка для меня? — спросил он. Это была их ежевечерняя игра. — Сегодня твоя очередь.
Насупленные брови Огастеса расправились.
— Да, есть, и непростая. Отгадай фразу, от которой осталась только буква «я».
— «Я»? — недоуменно нахмурился Гектор.
— Да. Всего лишь буква «я», и ничего больше.
— Хм-м… — задумался Гектор. — Ничего больше… Но ведь что-то рядом с ней было… — По выражению отцовского лица Гектор понял, что он на правильном пути. — Были другие буквы, но осталась одна «я», без остальных.
Отец поднял руки вверх, сдаваясь, и Гектор с широкой улыбкой объявил:
— Я думаю, это была фраза «Дарья бездарь»!
Огастес расхохотался и захлопал в ладоши.
— Знаешь, Гектор, ты, без сомнения, далеко не бездарь. Я уверен, ты многого добьешься в жизни.
— И обязательно в виноторговле?
— Хватит споров на сегодня. — Отец шутливо погрозил ему пальцем. — Отправляйся в постель. У меня назначена встреча.
Брови Гектора поползли вверх.
— Так поздно?
— Иногда дела этого требуют, — уклончиво ответил Огастес. — Пошли. Я провожу тебя до лестницы.
ГЛАВА 4
Незваный гость
Гектор, встав на колени на верхней площадке лестницы, смотрел, как отец возвращается в кабинет. Он потушил газовую лампу и мог наблюдать за всем происходящим внизу, оставаясь невидимым. Ночной гость чрезвычайно заинтересовал мальчика, и он хотел взглянуть на него. Наверняка странное настроение отца было как-то связано с этим визитом.
Гектор услышал стук дверного молотка и увидел, как служанка впустила человека, одетого во все черное, и проводила его в кабинет. Обычно одежда говорит очень многое о человеке, но это был не тот случай. Весь облик гостя носил подчеркнуто анонимный характер. Костюм сидел на нем хорошо, но сливался с окружающей темнотой, словно полностью поглощал свет, падавший на него. Широкополая шляпа мужчины была низко надвинута на глаза, к тому же он еще и опустил голову.
— Хм-м… — пробормотал Гектор. — Странно…
Он научился безошибочно оценивать состоятельных людей по их одежде, а только такие к ним и приходили. Но об этом субъекте он ничего не мог сказать, и это сразу пробудило подозрения. Другие гости всегда старались подчеркнуть свое материальное благополучие.
Служанка постучала в дверь кабинета.
— К вам мистер Трупин, — объявила она.
Дверь отворилась, и человек-невидимка вошел в кабинет. Дождавшись, когда служанка уйдет, Гектор крадучись спустился по лестнице и, встав опять на колени, заглянул в замочную скважину. И сразу почувствовал слабый цитрусовый запах. «Надушился», — подумал Гектор. Но это еще ни о чем не говорило.
Все, что ему было видно, — это обтянутую кожей крышку письменного стола и отцовское кресло. Но затем в поле зрения попал и Трупин, стоявший чуть левее лицом к столу. Он снял шляпу, дав Гектору возможность рассмотреть его профиль — тонкий, чуть крючковатый нос и выдвинутый вперед подбородок. И вдруг Гектор с удивлением заметил на его левом глазу повязку.
«Вот это совпадение!» — поразился мальчик. Ибо перед ним был, несомненно, тот самый человек, которого он едва не сшиб на мосту. Гораздо лучше одетый, с аккуратно расчесанной бородой, но с тем же характерным носом. «Интересно, — гадал Гектор, — как он потерял свой глаз? В бою? На дуэли из-за прекрасной дамы?» Впрочем, правда была гораздо прозаичнее, но Гектору ее знать не полагалось.
Он посмотрел на отца, стоявшего у письменного стола. Тот нервно теребил одной рукой лацкан пиджака, в другой у него была какая-то бумага.
— Значит, вы и есть Гулливер Трупин, — холодно произнес Огастес.
— Я вижу, вы получили мое письмо, — сказал гость в ответ.
Лицо Огастеса потемнело.
— М-да, — проговорил он, — до сих пор мне не приходилось получать подобных гадостей. Я позвоню полицейскому судье — он мой друг, к вашему сведению, — и он закует вас в кандалы. Шантаж — самое презренное преступление.
— Шантаж? — переспросил Трупин с недоумевающим видом. — Удивляюсь вам, мистер Фитцбэдли…
— Фитцбодли, — поправил его Огастес сквозь зубы.
— Как пожелаете. — Трупин скривил губы в улыбке. — Возможно, кое-кто и сказал бы, что это шантаж, но я предпочитаю называть это сделкой. Ведь все, о чем я пишу, — правда, не так ли?
— Я не заключаю сделок с подонками, — огрызнулся Огастес.
— Тогда мне остается только передать эту информацию в «Северный вестник», — сухо отозвался Трупин. — Они-то охотно заплатят за нее, уверяю вас. Думаю, им будет очень интересно узнать, что вы, Огастес, самый популярный виноторговец Северной стороны, поставляющий редкие вина на каждый стол, в каждый ресторан этого района, на самом деле ничуть не лучше подпольного бутлегера, торгующего дешевым джином на южном берегу!
Гектор с ужасом увидел, что эти страшные обвинения заставили его отца густо покраснеть. О чем этот тип болтает? Какой джин? Этого не может быть! А между тем у Огастеса был такой вид, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.
— Мне доподлинно известно, мистер Фитцбэдли, — продолжал между тем Трупин, — что вы сколотили состояние, продавая джин жителям Южной стороны, поощряя их вредные привычки и наживаясь на их несчастьях. У вас больше джинопроводных кранов, чем у любого другого торговца.
— Откуда вам это известно? — пролепетал Огастес.
— Да уж известно. И доказательства есть, и свидетели. Очень многие могут подтвердить это. Интересно, каким человеком надо быть, чтобы зарабатывать деньги таким способом?
— А каким человеком надо быть, чтобы зарабатывать шантажом и угрозами? — парировал Огастес. — И что это за мнимые свидетели моих преступлений? Уверен, все они подкуплены вами. Да, поначалу я торговал джином, не отрицаю. Но это были ошибки молодости. Я давным-давно бросил это и постарался загладить свою вину.
— Ах да, ну как же, — презрительно усмехнулся Трупин. — Пожертвования детским приютам и бесплатные столовые для бедняков. Очень трогательно. Между прочим, это как раз и навело меня на ваш след. Человек вашего положения не станет кормить народ бесплатными супами без особой на то причины. Ну хорошо, я даже допускаю, что вы исключение и вас мучает совесть. Но это не меняет дела — я могу разорить вас. Всем известно, какими верными друзьями бывают люди у вас на северном берегу: чуть что — предадут не задумываясь. Но без них вы пропадете. Так что либо платите, либо пеняйте на себя. Можете рассматривать это как еще один акт благотворительности. В конце концов, сумма, которую я прошу, для вас лишь капля в море.
Гектор слушал этот разговор за дверью, сжав кулаки и скрипя зубами. Он не мог поверить своим ушам. Не далее как сегодня он видел людей, ставших жертвами пристрастия к джину. Неужели его отец действительно приложил к этому руку? Да, он признал это, но ведь он сказал также, что сожалеет об этом и что бросил это занятие. Гектор верил ему. А Трупин запрашивал немалую сумму — независимо от того, какую долю отцовского капитала она составляла. «Не плати, — мысленно уговаривал он отца, — не давай ничего этому подонку».
Отец его между тем в нерешительности ходил взад и вперед за своим столом. Трупин ждал с непроницаемым лицом. Наконец Огастес повернулся к шантажисту, и при виде его лица у Гектора упало сердце. Ему стало ясно, что сейчас последует.
— Ну хорошо, я заплачу вам, хоть вы этого и не заслуживаете, — медленно проговорил Огастес. — Но я сделаю это только ради моего сына и его будущего. Я даже удвою сумму при условии, что вы навсегда покинете город.
— Утройте ее, и мы договорились.
Закрыв глаза, Огастес кивнул:
— Я дам вам деньги, но я проклинаю вас, и пусть это проклятие преследует вас до самой смерти.
Трупин скупо улыбнулся:
— Проклинайте сколько вам влезет. Это лишь сотрясение воздуха. Главное, гоните деньги.
— Не надо! — прошептал Гектор. Это вышло у него громче, чем он рассчитывал.
— Нас кто-то подслушивает? — Трупин повернулся к дверям.
Огастес открыл дверь, но Гектора за ней уже не было.
ГЛАВА 5
«СЕВЕРНЫЙ ВЕСТНИК»
НЕБЛАГОВИДНЫЕ ДЕЛА
Статья Тарквина Фолкнера
Визипиттс-холл
В течение многих лет имя Фитцбодли в представлении всех добропорядочных людей к северу от реки Фодус было неразрывно связано с тонкими и редкими марочными винами. Все знали, что этому имени можно доверять и что вино Фитцбодли соответствует характеристикам, заявленным на этикетке, — высшего качества, крепкое, без примесей.
Увы, все это в прошлом.
Огастес Фитцбодли, в отличие от его вин, оказался не тем, за кого себя выдавал… Один из бдительных горожан довел до моего сведения, что, при всех своих манерах и показных добродетелях, Огастес Фитцбодли обыкновенный жулик. Своим состоянием — а оно к настоящему моменту весьма солидное — он обязан не только винам с заслуженной репутацией, но и незаконному дешевому джину, который он распродает галлонами в своих многочисленных лавках на южном берегу. Мы, жители Северной стороны, хорошо сознаем, насколько пагубно пристрастие к джину и как оно ведет всех и каждого к самоуничтожению. Кто из нас не видел за рекой отвратительных пьяных бродяг, валяющихся на улице в полубессознательном состоянии? Мы считали большой удачей, что они предпочитают оставаться за рекой, среди себе подобных; мы содрогались, видя их ужасающее положение. Но теперь мы знаем, кого следует винить во всем этом. Не кого иного, как Огастеса Фитцбодли.
Я призываю вас всех до единого не поддерживать виноторговлю Фитцбодли. Не покупайте и не заказывайте больше его шардоне и мерло, его матаро и ламбруско, «Желтого монаха» и «Черные башни». Это самое меньшее, что мы можем сделать ради несчастных, которым не так повезло, как нам. Этот человек не заслуживает нашего покровительства. Он бессовестно обманывал нас, и мы, естественно, не можем испытывать по отношению к нему ничего, кроме гнева. В городе есть и другие достойные виноторговцы, к которым можно обратиться. Я, со своей стороны, от всей души рекомендую вам Фолкнера с Винной улицы (НЕ родственника).
ГЛАВА 6
Письмо к Полли
Дорогая Полли!
Я почти ничего не рассказывал о себе, когда поселился у Лотти Фитч, но ты догадывалась, что у меня в жизни не все гладко, через несколько недель я убедился, что ты настоящий друг. Ты внимательно слушала, когда мне хотелось поговорить, и не задавала вопросов, когда у меня не было желания отвечать. (И теперь я хочу отплатить тебе за твою дружбу, рассказав правду о том, что со мной приключилось и как я попал в приют.
Все изменилось после того, как к нам явился Гулливер Трупин. Я очень хорошо помню вечер, когда он пришел к моему отцу со своими угрозами. После его ухода отец поднялся ко мне. Он остановился в дверях спальни, и мне показалось, что он постарел на несколько лет по сравнению с тем, каким он был всего час назад.
— Все будет в порядке? — спросил я.
Он присел ко мне на постель и посмотрел прямо в глаза. Возможно, он догадался, что я подслушивал.
— Гектор, иногда приходится поступать не лучшим образом. Жизнь есть жизнь. Я сожалею о том, что делал в прошлом, но я верил, что все это позади. Человек, который приходил ко мне сегодня, Гулливер Трупин, — это паразит, существующий за счет несчастий других. Но что было, то было. Меня волнует только твоя судьба. Мой долг — сделать так чтобы мои ошибки не стали препятствием к твоему успеху и счастью. Все, что я создал, я создал ради тебя.
— Я понимаю, — сказал я.
Однако нашей прежней жизни пришел конец. Трупин доказал, что для него не существует даже такого понятия, как воровская честь. Выманив шантажом деньги у отца, он все-таки продал свои сведения в «Северный вестник». Уж, наверное, они неплохо ему заплатили — в Урбс-Умиде все, что хоть чуточку попахивает скандалом, ценится очень высоко. В течение нескольких дней все городские газеты перепечатывали историю о том, как отец торговал дешевым джином и к чему это привело. Отца называли преступником, и никто даже не заикнулся о том, что он стал жертвой шантажиста.
Скандал развивался стремительно, как снежный ком, который катится с горы, набирая скорость и разрастаясь. Все поспешили устраниться, чтобы их это не затронуло. Поданные ранее заказы были отменены, кредиторы потребовали выплаты долга, мы были брошены на произвол судьбы. Чистейшее ханжество. Но таковы нравы Северной стороны. Важно выглядеть благопристойно, а что кроется за этим — не имеет значения. Самое главное — не допустить, чтобы твои секреты выплыли наружу. Отец был в отчаянии и не выходил из своего кабинета. Слуги покинули нас, как крысы, бегущие с корабля. Многих из наших бывших слуг, взяли к себе соседи. Миссис Экклстоп, переманила кухарку — ей всегда нравились ее фаршированные гуси. Даже мой домашний учитель исчез, и я был предоставлен самому себе.
В конце концов у нас не осталось ничего. Продажа нашего дома со всем, что в нем имелось, была поручена поверенным, Бэдлсмайру и Ливлаеду, специализировавшимся на взыскании долгов. Они набросились на наше имущество, как стервятники на добычу. Никогда не забуду тот страшный день, когда они вынесли из дома все вещи до единой. Отец стоически молчал, сжав зубы, пока они не добрались до его кабинета и коллекции бабочек.
— Ну-ну, мистер Фитцбодли, давайте обойдемся без сцен, — увещевал его Бэдлсмайр. — Это совсем ни к чему.
Отец кинулся к нему, чтобы отнять стеклянный ящик с бабочкой. Я пытался остановить его, и в этот момент ящик упал и разбился. Осколки стекла разодрали на мелкие частички многоцветные крылья огромной бабочки, которую отец с такой гордостью показывал мне всего несколько дней назад, и они осыпались на ковер, как горстка пепла.
Вечером, когда захватчики ушли и дом опустел, я нашел отца в разоренном питомнике бабочек. Он стоял там, вперив взгляд в пространство.
— Это Трупин во всем виноват! — воскликнул я ожесточенно. — Надо подать на него в суд за шантаж и обман. Надо добиться справедливости!
— Он получил, что хотел, и его наверняка уже нет в Городе, — ответил отец. Он повернулся ко мне, и я ужаснулся тому, какой он бледный, как будто все жизненные силы были выкачаны из него. — Возможно, газеты и правы, — добавил он. — Возможно, я заслужил это.
— Такого никто не заслуживает, — с горячностью возразил я. — И кто такой этот Гулливер Трупин, чтобы судить тебя? — Я сжал кулаки — Клянусь, если я найду его…
Отец покачал головой:
— Насилие не поможет восстановить справедливость. — Он оперся рукой о стену, словно желал сохранить внутреннее равновесие — Лучшая месть — не отвечать злом на зло.
— То есть как это?! — чуть ли не закричал я на него, еле сдерживаясь. — Ты хочешь сказать, что Трупину это так и сойдет с рук?
Неожиданно отец простонал, схватился за грудь и упал. Я бросился на каменный пол рядом с ним и положил его голову себе на колени. Глаза его были широко раскрыты и неподвижны, тело застыло, он дышал хрипло и неровно.
— Гектор, — выдавил он, — я всегда боялся, что мой секрет когда-нибудь выплывет на свет. Но я не думал, что это будет так ужасно. Я безмерно виноват в том, что случилось.
Я помотал головой, сдерживая слезы, и сказал, что это не имеет значения. Лицо его между тем стало приобретать зеленоватый оттенок губы посинели. Он нащупал мою руку и притянул меня к себе, чтобы я услышал то, что он хотел сказать.
— Для меня все кончено, — прошептал он, — но у тебя вся жизнь впереди. Будь осторожен. Я понимаю, ты сейчас разгневан, но запомни: с волками жить — по-волчьи выть. Ты этого хочешь?
— Я только хочу справедливости, — ответил я, заплакав.
Отец улыбнулся мне:
— Я уверен, ты найдешь правильное решение — его лицо исказилось, он судорожно сжал мою руку. Затем глубоко вздохнул, пальцы его разжались, и я понял, что он мертв.
В полумраке питомника я так сильно сдавил в кулаке черный кокон на шее, что костяшки моих пальцев побелели
— Правильное решение — это месть, а не справедливость, — прошептал я.
Salve[3],
ГЛАВА 7
Приют Лотти Фитч для Подкинутых Младенцев и Выкинутых Мальчишек
На похоронах Огастеса Фитцбодли не было никого, кроме Гектора. Приходской священник, морщась из-за дождя, наскоро прочитал отрывок из Библии и поспешил укрыться под сводами церкви. Скромная служба соответствовала ничтожной сумме, полученной за нее. Единственный могильщик, непрерывно бормоча что-то себе под нос, никак не мог столкнуть гроб, пока Гектор, оцепенело взиравший на это, не пришел на помощь. Дешевый деревянный гроб со щелями на стыках едва поместился в могиле. Глубина ее составляла более трех футов, но, поскольку у Гектора не было денег, чтобы заплатить за отдельную могилу, отца положили поверх другого покойника. Гектор ушел под стук комьев земли о крышку гроба, угнетенный тем, что похоронил отца как нищего. Он дал себе слово перезахоронить его, как только представится возможность.
Гектор не имел представления, куда направляется, — в данный момент ему было, в общем-то, все равно. Он проходил мимо джинопроводных кранов и пивных, гадая, не принадлежали ли они его отцу. Улицы носили безрадостные названия: Кандальный проход, Скорбный переулок, Козлиный переулок. В скором времени ему предстояло близко познакомиться с ними. В полутьме между домами мельтешили какие-то тени. Но Гектора ничто не трогало и не возбуждало; ему казалось, что он уже наполовину умер, и было страшно.
Перед этим он в последний раз прошелся по широким, ярко освещенным улицам и ухоженным скверам Северной стороны. Оставив позади ряды блестящих карет, выстроившихся около театров и ресторанов, где совсем недавно каждый вечер подавали вина Фитцбодли, он опять перешел реку по мосту.
Отец умер и лежал на кладбище, и ничего, кроме отупения и разочарования во всем, Гектор не ощущал. Он не слышал раздававшихся вокруг криков о помощи, не чувствовал пальцев, цеплявшихся за его куртку. Даже когда какой-то бродяга с безумным взглядом перегородил ему дорогу, уперев руки в боки, Гектор не обратил на него внимания. Бродяга, увидев отчаяние, застывшее в глазах мальчика, убрал руки и оставил его в покое. В конце концов Гектор обессиленно опустился на ступеньки у входа в один из обшарпанных и почерневших от копоти домов и обхватил голову руками. Последние силы покинули его. Он так глубоко погрузился в свои переживания, что не слышал, как дверь позади него открылась. Однако он не мог не почувствовать, как чьи-то костлявые руки обхватили его и буквально втащили в дом. Дверь захлопнулась с гулким стуком, и все погрузилось во тьму.
— Ах, великодушный Господь послал нам еще одно чадо! — прозвучал надтреснутый голос где-то у него за ухом, — Не волнуйся, дорогуша, мы за тобой здесь присмотрим. Тебя выкинули прямо в холод и грязь?
Гектору кое-как удалось высвободиться из удивительно цепких женских объятий (он предполагал, что это женщина, хотя по голосу определить было трудно) и повернуться, чтобы взглянуть на похитительницу. Впоследствии он убедился, что окружавший их полумрак — наиболее выгодное для нее освещение, а пока что смог разглядеть лишь маленькую высохшую фигурку женских очертаний.
— Меня зовут миссис Фитч, — произнесла она. — Я соображаю, что значит очутиться на нечестивых улочках Урбс-Умиды. И я соображаю, как тебе плохо. Но Всевышний… — тут она быстро перекрестилась, — Всевышний спас меня от меня самой престранным способом — трагическим происшествием. Я почти уже совершила ужасное преступление, но Он указал мне путь и позволил искупить грех. Не полагай, что это было легко, о нет, меня испытывают непрерывно. И Там Наверху, — она подняла глаза к небесам, но несколько позже выяснилось, что она имела в виду чердак, — мое самое тяжкое испытание. Бедный Нед Там Наверху выбрался из одной трагедии, чтобы тут же угодить в другую. Застрял навечно в бесполезном теле.
— А где я? — спросил Гектор, когда миссис Фитч на миг замолкла, чтобы восстановить дребезжащее дыхание.
— Как «где»? Ты в лучшем месте, какое только может быть: в Приюте Лотти Фитч для Подкинутых Младенцев и Выкинутых Мальчишек.
— Но меня не выкидывали, — запротестовал Гектор. — Просто у меня… папа умер.
— Ох, какая трагедия для такого малыша! — воскликнула Лотти, стиснув его еще раз. — Но не волнуйся, мы позаботимся о тебе. Иди за мной.
Гектор покорно последовал за миссис Фитч, протащившей его по коридору и затем вниз по лесенке в большую кухню с длинным столом и скамейками вдоль него. При этом она непрерывно болтала о Всевышнем и о своих добрых делах, время от времени упоминая «Бедного Неда Там Наверху».
В дальнем конце кухни какая-то девушка нарезала овощи. Услышав их шаги, она подняла голову и улыбнулась.
— Полли, у нас новичок, — сказала миссис Фитч. — Его зовут Гектор. Ему надо что-нибудь съесть, а потом попробуй найти для него кровать. Но прежде всего надо быстро-быстро поблагодарить Господа за то, что Гектор пришел к нам и не попал под растлевающее влияние городских улиц.
Полли тут же прекратила нарезать овощи, сложила руки и закрыла глаза. Миссис Фитч сделала то же самое, и обе они забормотали слова молитвы. Гектор не был верующим в строгом смысле слова, но кое-какие молитвы знал, так что присоединился к ним. Миссис Фитч вроде бы осталась этим довольна. Перепоручив Гектора заботам Полли, она удалилась.
С тех пор как Полли несколько лет назад начала работать в приюте, здесь появлялось много новичков, и многие ушли отсюда в большой мир. Полли заботилась обо всех, не отдавая никому предпочтения, но сегодня она сразу поняла, что этот мальчик не такой, как другие. Его темные волосы свисали на лицо, а глаза, выглядывавшие из-под челки, были черны как уголь. Несмотря на порядком замызганный вид, он держался уверенно и прямо и смотрел на окружающее с интересом. Он не был толстым, но уж никак и не истощенным. Ростом Гектор почти не уступал Полли, хотя, по ее прикидкам, был младше ее лет на пять-шесть. Окинув его костюм опытным взглядом, Полли отметила, что манжеты его рубашки доходят до кистей (чего не наблюдалось ни у кого из других обитателей приюта), куртка хорошего качества, а ботинки хоть и заляпаны грязью, но явно незадолго до этого были почищены. «До сих пор этому Гектору жилось неплохо», — подумала она. Большего контраста между ним и другими приютскими мальчишками нельзя было и вообразить.
— Добро пожаловать в приют Лотти Фитч, — приветствовала она новичка. — Ты, наверное, хочешь есть? Дать тебе что-нибудь?
— Да, пожалуйста, — ответил Гектор, вдруг осознавший, несмотря на все свое горе, что он очень голоден. Он практически ничего не ел с тех пор, как умер отец.