Николай Тимонович Федоров
Сказано — сделано
Сказано — сделано (повесть)
Глава 1. Объявление
К автобусной остановке неподалёку от нового моста через Смоленку подошли двое мальчишек. Одного звали Коля Скородумов, другого — Саша Оляпкин. Впрочем, начальную букву Сашиной фамилии все почему-то опускали, превращая его в Ляпкина, а то и просто в Ляпу. И как Саша ни доказывал, что оляпка — это птица отряда воробьиных и что птица не простая, потому что способна бегать под водой по самому дну речки, ничего не помогало. В конце концов Саша махнул рукой и позволял называть себя Ляпой даже лучшему другу. А лучшим его другом как раз и был Коля Скородумов.
Друзья остановились около длинного свежевыкрашенного забора, за которым строился тысячеквартирный дом-гигант. Краска на заборе ещё не успела высохнуть, а обрадованные горожане уже поспешили облепить его доброй сотней самодельных объявлений. Свежий балтийский ветер весело топорщил стриженые язычки с номерами телефонов.
Интересно: кто первый в наших городах приклеил на забор самодельное объявление? История этого не знает. Может быть, археологам ещё предстоит найти потемневшую берестяную грамоту, в которой говорится, что некий Амвросий Губа, гражданин Великого Новгорода, намерен срочно обменять свой дом в посаде на центр, желательно близ кремля. Но пока такая грамота не найдена и пальму первенства отдать некому.
В ожидании автобуса друзья рассеянно читали объявления. Большинство было составлено по классическому образцу и начиналось со слова «меняю». Но попадались и другие. «СРОЧНО КУПЛЮ КАМИННЫЕ ЩИПЦЫ. ЗВОНИТЬ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ», «УЧУ ПЛАВАТЬ НОВОРОЖДЕННЫХ», «ПРОДАЮ В КОМПЛЕКТЕ КРОССОВКИ ФИРМЫ «АДИДАС» И МАСЛЯНЫЙ ПОРТРЕТ ГЕНЕРАЛА СКОБЕЛЕВА НА КОНЕ В РАМЕ. СПРОСИТЬ ГРИШУ», «УТЕРЯНА РУКОПИСЬ РОМАНА «ВТОРОГОДНИК». НАШЕДШЕМУ — ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ».
— Продаются два скелета в хорошем состоянии. Звонить в полночь.
Саша метнулся к другу:
— Где, где тут про скелеты?!
— Шучу, Ляпа, шучу, — сказал Коля. — А представляешь, такое объявление! Мне один парень рассказывал…
Но что рассказывал парень, Коля договорить не успел, так как внимание друзей было отвлечено появлением нового действующего лица.
К забору подошёл старый, сутулый человек в толстой вязаной, по виду женской, кофте. Он был гладко выбрит, а редкие седые волосы были аккуратно пострижены и зачёсаны назад. Старик без тени любопытства скользнул взглядом по объявлениям, вынул из пластиковой папки четвертушку листа и тщательно приклеил его на свободное место. Потом отошёл на несколько шагов назад, желая, видимо, посмотреть, хорошо ли видно его объявление среди множества других. Любопытные друзья бочком приблизились к нему и прочли довольно странный текст, который гласил:
Товарищ с говорящим попугаем!
Ваш портфель-«дипломат» находится по адресу:
ул. Капитанская, д. 28, кв. 546. Ивашинцов Павел Андреевич.
Убедительно прошу, в свою очередь, вернуть мне мой.
Ребята недоуменно переглянулись и посмотрели на старика, который продолжал стоять, грустно опустив голову.
— Тут какая-то тайна, — вполголоса проговорил Саша.
— Н-да, похоже, — согласился Коля.
— Простите, пожалуйста, — как можно более вежливо сказал Саша. — Вот ваше объявление… Вы что, ищете человека с попугаем?
Старик вздрогнул и, словно придя в себя, взволнованно проговорил:
— Да, да, мальчики, ищу! Мне просто необходимо его найти! Плотный такой, коренастый брюнет. И усики небольшие, аккуратные. Их в старину унтер-офицерскими называли. На голове кепка коричневая, вельветовая.
— Молодой, старый? — деловито осведомился Саша.
— Да молодой ещё совсем, — замахал руками старик. — Лет сорок пять от силы.
Ребята, улыбнувшись, переглянулись, и Саша поправил:
— Средний, стало быть, возраст. Ближе к пожилому. А особые приметы есть? Ну там, шрам на щеке или бородавка?
— Да нет, ничего такого не заметил. А вот попугай у него примечательный. Крупный такой, красивый. Я в птицах плохо разбираюсь, но мне кажется, это жако. Во всяком случае, он говорящий. Мы пока с хозяином-то беседовали, так попугай — он был в клетке — время от времени всё выкрикивал: «Ишь ты! Ишь ты!» Да так, знаете ли, иногда к месту, будто понимал что-то и разговор наш поддерживал… Ах я старый осёл! И зачем я взял этот проклятый чемодан! Или, как его там, «дипломат». Будь он неладен! Говорил ей: «Не дари ты мне его, не надо!» Пошёл бы со своим стареньким портфелем, так ничего бы не случилось.
— Да вы не волнуйтесь, пожалуйста, успокойтесь, — сказал рассудительный Коля. — Вы объясните, что произошло.
— Да, да, сейчас, — закивал головой старик, — сейчас объясню. Всё очень просто и глупо до необыкновенности. Пошёл я тут, как всегда по средам, в букинистический. И чёрт меня дёрнул взять портфель этот плоский, твёрдый. Их почему-то «дипломатами» величают. Дочка подарила. Да. Ну, и разговорился там с одним человеком. А у него в руках клетка с попугаем этим самым была. И портфель — точь-в-точь как у меня.
Вышли мы из магазина и присели в сквере на лавочке. Он у меня всё про первое издание гончаровского «Фрегата „Паллады”» спрашивал.
Потом поднял портфель, сел в машину, — кажется, это «Жигули» были — и умчался.
— Всё ясно, — сказал Саша. — Портфель он взял ваш.
— Совершенно верно, — подтвердил старик. — Взял мой портфель. Ах как глупо!
— А что у вас в портфеле было? — спросил Коля. — Что-нибудь ценное?
— Не то слово! — замотал головой старик. — Там были вещи бесценные! Просто бесценные! Послушайте, мальчики, помогите мне его отыскать, а? Да я… я ничего за это не пожалею. О! Я знаю! Я отдам вам свою библиотеку приключений. Там много для вас интересного.
— Да ну, что вы, — сказал Коля.
— Нет, нет, отдам непременно. Вот, пожалуйста, возьмите мой адрес.
Старик вынул из папки ещё один экземпляр объявления и протянул ребятам. Потом добавил:
— Да, вот ещё что! Из разговора с этим человеком я понял, что живёт он где-то поблизости. К тому же… Впрочем, тут я могу ошибиться. Мне кажется, что по профессии он биолог или зоолог. А может быть, даже орнитолог.
— Орнитолог? Птиц изучает? — уточнил Коля.
— Совершенно справедливо!
— А почему вы так решили?
— Видите ли, когда мы с ним беседовали, я на клетку с попугаем кивнул и говорю: «Вы, я смотрю, ещё и говорящими птицами увлекаетесь?» Он засмеялся и говорит: «Да нет, это скорей профессиональное». В общем, мальчики, дорогие, приходите ко мне непременно. Обо всём договоримся. Я вас жду.
Старик грустно улыбнулся и медленно пошёл вдоль забора.
— А что, может, поищем? — сказал Саша.
— Да где ж мы его найдём. Ходить, искать… Конечно, библиотеку приключений заиметь было б здорово.
— Да, неплохо, — согласился Саша.
— «Неплохо», — передразнил Коля. — Да ты знаешь, Ляпа, что такое библиотека приключений? Это же Конан Дойл, Беляев, Жюль Верн… Это же Ефремов и Джонатан Свифт!!!
Обрушив на товарища водопад знаменитых имён, Коля замолчал, потому что дыхание у него перехватило.
Дело в том, что Коля Скородумов больше всего на свете любил читать. Он читал дома, в школе на переменах, в вагонах трамваев и метро, в фойе кинотеатров перед началом фильмов и даже в очереди на приём к зубному врачу. С тех пор как он в четыре года пролепетал по складам: «Посадил дед репку», глаза его постоянно искали печатный текст. Однажды в деревне, когда под рукой не оказалось книг, он прочитал за месяц трёхтомник «Справочника металлистов», оставшийся от покойного деда. Потом вечерами под стрекот запечного сверчка он толково рассказывал дремавшей бабушке, чем отличается кислородный конвертер от мартеновских печей. Но что самое поразительное — Коля почти не смотрел телевизор! Даже когда на телеэкране отважный майор Жеглов лупил из револьвера по бандитам из «Чёрной кошки», Коля мог спокойно сидеть в другой комнате, читая славянские сказки. Обеспокоенная мама как-то даже решилась сводить его к врачу-невропатологу. В самом деле, разве это нормально, если ребёнок не смотрит «Ну, погоди!» или «Приключения капитана Врунгеля»? Впрочем, врач не нашёл никаких отклонений, посоветовав Коле чаще бывать на свежем воздухе и заниматься ритмической гимнастикой.
Про себя же опытный доктор отметил, что случай, действительно, довольно редкий.
— В общем, надо попробовать, — сказал Коля. — Как говорил Наполеон, главное — ввязаться в сражение, а там будет видно.
— А что же это у него в портфеле было? — спросил Саша. — Золото, что ли? Или бриллианты? Бесценные, говорит, вещи…
— Бесценными, мой друг, могут быть и книги, — сказал Коля.
Подошёл новенький жёлтый «Икарус» и приветливо распахнул перед друзьями сразу четыре двери.
Глава 2. Джинсовое мыло
Ехать друзьям было недалеко. Всего две остановки. Дело в том, что классная руководительница Татьяна Владимировна попросила их зайти к Кириллу Зюзину, пропускавшему занятия уже четвёртый день. В школе Зюзин имел прозвище Меняла, и на это были веские основания.
Большая часть ещё короткой жизни Кирилла была заполнена обменами. Он менял значки на фломастеры, марки на обёртки от жевательной резинки, модели машин на переводные картинки, старинные монеты на стреляные гильзы. Ему было, в общем-то, всё равно, что на что менять. Ему нравился сам процесс. Поэтому частенько после очередного обмена Зюзин оставался, мягко выражаясь, в некотором проигрыше. Однажды он поменял флейту-пикколо, на которой его бабушка ещё до войны играла в фойе кинотеатра «Везувий», на некий громоздкий предмет, назначения которого не знал и сам владелец. За флейту родители устроили Кириллу грандиозную взбучку и целый месяц не выпускали на двор. Что же касается неопознанного предмета, то это был опытный образец медицинского аппарата для лечения плоскостопия.
Зайти в парадное, где жил Зюзин, оказалось не так-то просто. Дверь была радиофицирована. Друзья долго и вдумчиво читали инструкцию и наконец нажали нужные кнопки. Дверной динамик пискнул и голосом Аллы Пугачёвой застонал на всю улицу: «А ты такой холодный, как айсберг в океане…» Друзья от неожиданности отпустили кнопки, и популярная песня оборвалась на полуслове.
— Во паразит! Болеет называется! — сказал Саша, снова нажимая кнопки. На этот раз динамик отозвался уже зюзинским голосом.
— Вовка, кончай трезвонить! Выйду — в глаз дам!
— Открывай, симулянт, — сказал Саша. — Народный контроль.
— Ляпкин, ты, что ли? А я, понимаешь, думал, опять Вовка. Позвонит, паршивец, и блеет козлом.
— Да откроешь ты в конце концов! — взорвался Саша.
— Так чего открывать-то. Дверь не заперта. Замок с зимы не работает.
В квартире Кирилл усадил гостей на диван и для начала предложил послушать записи рок-группы «Плазматик».
— Вообще-то, их слушать не так уж интересно, — сказал он. — Их смотреть надо.
— А ты что, смотрел? — спросил Коля.
— Откуда? Читал. Ну, сильно выступают! Там пишут, что тухлые яйца себе об головы бьют. А в конце три телевизора взрывают. По-настоящему, динамитом. Завод в зале жуткий!
— Нет, ты уж один своих плазматиков слушай, — сказал Коля. — Некогда нам. Чего дома торчишь? Болеешь?
— Ну.
— А в школу когда?
— Да в пятницу уже. Врачиха нехорошая попалась. Я ей как человеку говорю: доктор, говорю, у меня после гриппа умственное истощение. А она ни в какую.
— Ясно, — сказал Коля. — Сейчас я тебе задание запишу.
Он взял со стола какую-то бумажку и вынул ручку.
— Э, э, Скородумов, ты что!
Зюзин вскочил и выхватил бумажку из Колиных рук.
— Это же переводной лейбл! Гляди.
На другой стороне листка оказалось яркое, цветное изображение японца с диким лицом и оскаленными зубами. Растопырив руки и высоко задрав ногу, японец прямо-таки летел на зрителя. Сверху картинки было написано: «КАРАТЭ».
— Себе на портфель переведу, — с гордостью сказал Кирилл.
— У кого выменял? — спросил Саша.
— У Светки Шурухиной. Я ей за этого Чингисхана два фирменных фломастера отдал.
Кирилл заботливо спрятал озверевшего японца в ящик стола и подал Коле безобидный листок в клеточку. Пока Коля писал, Кирилл с любопытством поглядывал на ручку.
— На, держи, — сказал Коля, протянув листок с заданием. — Хорошо помогает от умственного истощения.
— Ну-ка, дай глянуть, что у тебя за ручка, — сказал Кирилл, небрежно бросив листок на стол. — Хорошая ручка. Фирма «BIC». У меня такая была. Где взял?
— Да не помню. Кажется, в парте нашёл. А что в ней особенного? Ручка как ручка. Наши такие же.
— Ну не скажи. Всё-таки фирменная. Хоть и одноразовая. Исписал — выбросил. Слушай, давай махнёмся. Ты мне ручку, а я тебе джинсовое мыло.
— Джинсовое? Это как? — не понял Коля.
— Ты что, не видел? Мыло — супер! Сейчас покажу.
Мыло оказалось обыкновенным, туалетным. А вот бумажка, в которую оно было обёрнуто, действительно походила на заветные штаны. Точнее, на ту их часть, которой больше всего гордятся обладатели модного товара. На бумажке был искусно нарисован строчёный задний карман с убийственно красивыми медными заклёпками.
— Мойся сам, — сказал Коля, возвращая мыло. — А ручку можешь так взять, если уж она тебе понравилась. Ты нам лучше вот что скажи: знаешь ты в нашей округе людей, у которых говорящие попугаи?
— Говорящие? — Кирилл задумался. — Надо сообразить. Тэ-эк… У Лёхи Рудакова канарейка. У Серого вроде попугайчики. Но они пищат только. О! Вспомнил! Знаю. Сэр Дюк. У него говорящий попугай.
— Плотный, коренастый, лет сорока пяти, брюнет! — выпалил Саша.
— Да погоди ты, не трещи! — замахал Коля на друга.
— Во-первых, не брюнет, а белобрысый, — сказал Кирилл. — А во-вторых, он в восьмом классе. Так что сорок пять — многовато.
— Ты сказал — Сэр Дюк? — переспросил Коля. — Это что же, имя?
— Ну да, Дюк. Вообще-то, он Славка Сердюк. А Сэром его приятели прозвали. «Дюк» значит не то «барон», не то «граф».
— Герцог, — уточнил Коля. — А что у него попугай говорит? Ну, какие слова?
— Понятия не имею. Я у него дома ни разу не был. Знаю только, что попугай есть. Только вам к этому Сэру не подъехать. Крутой мужик. Отец у него в загранку ходит, ну и, сами понимаете… Упакован — будь здоров! Псина у него и та фирменная. Мяу-мяу, что ли.
— Чау-чау, — подсказал Коля.
— О! Точно! Итальянский, наверно, барбос.
— Чау-чау — это китайская порода, — сказал Коля. — Их в Китае в старину ели. Деликатес считался. А увидеть этого Сэра Дюка как?
— Запросто. Он каждый вечер с псиной в нашем дворе гуляет.
В прихожей, когда друзья выходили, послышался звонок. Кирилл включил приёмник, и динамик тут же громко и радостно заблеял.
— Ну, козел проклятый! — возмутился Кирилл. — И не надоест ведь! Мужики, увидите во дворе такого маленького, рыжего — дайте вы ему по рогам!
Когда друзья спустились, Коля сердито сказал:
— Ну что ты сразу лезешь?! «Плотный, коренастый, брюнет»!
— Так ведь ясно: не он. Не может же, действительно, в восьмом классе быть сорок пять лет.
— Ты как маленький! А если это был его отец? Старший брат? Дядя? Дедушка, наконец?! Ты об этом подумал? А если он знает, у кого ещё есть говорящие попугаи? А?
— Верно говоришь, — покорно согласился Саша.
— В общем, надо будет посмотреть на этого сэра Сердюка. Всё-таки ниточка.
Когда ребята уже отошли от зюзинского парадного на несколько шагов, Саша вдруг снова подбежал к двери, нажал нужные кнопки и громко произнёс в микрофон:
— Бэ-э-э-э!
Глава 3. Мама, Коля и Маркиз
Ещё поднимаясь в лифте, Коля уже с радостью думал о том, как, придя домой, вытащит из-под подушки «Голову профессора Доуэля» и прямо за ужином дочитает её всю до последней точки. Книгу эту дала маме на работе сотрудница и очень просила не задерживать. Но разве может задержаться у Коли интересная книга! Одно плохо: хорошие книги, даже самые толстые, очень быстро кончаются. А когда закрывается последняя страница, то становится совсем грустно. Будто стоишь один на пустой платформе и смотришь вслед поезду, на котором уехал твой лучший друг.
В дверях своей квартиры Коля увидел Тычкина — соседа, проживавшего этажом ниже, — и маму.
— Я вас, Татьяна Николаевна, в последний раз предупреждаю, — сердито выговаривал Тычкин. — Я ведь могу и в суд подать. И будете компенсировать! Сколько можно с вами цацкаться! Вы меня уже третий раз заливаете. А у меня, между прочим, на этой стенке картина висит. «Девятый вал»!
Мама, прижав руки к груди, нервно сжимала ладони и виновато улыбалась.
— Но ведь ко мне вчера приходил слесарь, — робко оправдывалась она.
— Уж я не знаю, кто там к вам приходил, но у меня опять на обоях потёки. В общем, я вас категорически предупредил! А там пеняйте на себя.
И Тычкин, сердито сопя и бормоча что-то, пошлёпал к лифту.
— Почему ты разрешаешь этому Затычкину так с собой разговаривать? — сердито спросил Коля.
— Но, Коленька, мы же действительно виноваты, — отвечала Татьяна Николаевна. — Только ты, ради бога, не включай пока воду на кухне. Но каков этот слесарь, а? Три минуты повозился и, разумеется, ничего не сделал. Да ещё перед уходом заявляет: «Я вам пока временную прокладку поставил». Я ему говорю: «Геннадий, а нельзя ли какую-нибудь постоянную прокладку поставить?» Так ты знаешь, что он ответил? «Ничто, — говорит, — так не постоянно, как временное». Надо же, философ!
— Никакой он не философ, — сказал Коля. — Халтурщик он самый настоящий.
— Ладно тебе, не ворчи. Посмотри лучше, какие я симпатичные обои купила. Недорогие, но, говорят, очень модные.
Татьяна Николаевна вынула из сумки рулон и, развернув, с гордостью показала сыну.
На обоях была изображена кирпичная кладка в натуральную величину. Между кирпичами, как и положено, пробегали полосы грязновато-серого раствора. Горожанину девятнадцатого века сама мысль оклеить такими обоями жилище показалась бы, наверное, дикой. Все равно что, если бы ему предложили ходить в пальто, вывернутом наизнанку. А жителю Петербурга они бы непременно напомнили неуютные казематы Петропавловской крепости. Но давно перестала быть страшной Петропавловка, весело гудящая голосами экскурсантов. А красный глиняный кирпич напоминает обитателю крупноблочных коробок нечто старое, крепкое и доброе.
— Как ты думаешь, сумеем мы с тобой сами оклеить прихожую? — спросила Татьяна Николаевна.
— Конечно сумеем, — ответил Коля. — Но ведь потом кирпичи нужно будет штукатурить. А это сложнее.
Татьяна Николаевна засмеялась и ласково потрепала сына по волосам.
— Иди ешь, всё на плите. А мне нужно работать. Я обещала Паукову к утру напечатать статью. Представляешь, он мне сегодня говорит: «Вы, Танечка, единственная, кто разбирает мой почерк».
— Хитрый жук твой Пауков. Просто он знает, что ты быстрее всех печатаешь. Да и лучше всех.
— Ну, зачем так говорить. Кондрат Вульфович — очень порядочный, культурный человек. Без пяти минут доктор наук. Через неделю он улетает в Версаль на симпозиум. Вот он и торопится.
Татьяна Николаевна вздохнула и направилась к старенькой «Оптиме», под которую в три слоя был подложен войлок от изношенных валенок. С этой подкладкой машинка не так сильно стучала и не будила сына, когда ей приходилось засиживаться допоздна.
«Улетает в Версаль», — повторила она про себя. Трудно было поверить, что можно вот так просто купить билет, захватить в дорогу варёную курицу, «Огонёк» с кроссвордом и улететь в Версаль. Вообще, ей представлялось, что Версаль — это озорная выдумка писателя Дюма. Там сверкают на солнце фонтаны, плетут интриги кардиналы, мушкетёры беспрерывно дерутся на дуэлях, а капризные людовики отравляют жизнь несчастным королевам. Симпозиум же таксономистов и систематиков никак не вписывался в эту картину.
Самой Татьяне Николаевне не приходилось ездить дальше Бердянска, где она три года назад провела отпуск вместе с сыном. Из поездки запомнились только длинные очереди в столовые и дикое количество склизких медуз, которыми в тот год было богато Азовское море. Татьяна Николаевна привычным движением вставила бумагу в каретку и раскрыла рукопись пауковской статьи с интригующим названием: «Ревизия закавказских клопов-щитовиков близких родов». Но прежде чем взять первый аккорд, она обернулась и крикнула:
— Колюня, покорми Маркиза! Рыба стынет на балконе.
Третьим и последним членом семьи Скородумовых был огромный сибирский кот с роскошной дымчатой шерстью и грустными жёлтыми глазами. На груди у него имелся аккуратный белый треугольник с тёмной полосой у горла. Имя Маркиз придумал для кота Коля. И надо думать, удачно. С одной стороны, оно отражало благородство его кровей и степенность характера, с другой — имя было удобно в употреблении и быстро пришлось по душе самому коту.
— Маркиз, Маркиз, Маркиз-кис-кис! — позвал Коля, заходя в свою комнату. Маркиз чинно сидел на письменном столе, положив роскошный хвост на учебник математики. Жёлтые, немигающие глаза кота смотрели на Колю со строгой грустью.
— Извольте, ваше благородие, откушать мойвы, — сказал Коля, жестом приглашая кота на трапезу. Ноздри Маркиза затрепетали. В отличие от других котов Маркиз никогда не суетился, не бежал с угодливой поспешностью на кухню, задрав хвост и тыча носом в пятки хозяина. Через некоторое время после приглашения он сам являлся к месту обеда, неторопливо обнюхивал миску и степенно принимался за еду.
Коля вынул из-под подушки «Голову профессора Доуэля», и ему вдруг с удивительной ясностью представились золочёные корешки библиотеки приключений. «А что, может, всё и получится, — подумал он. — Найдём мы с Ляпой этого человека и тогда…» Коля мечтательно вздохнул и углубился в чтение. Но едва он успел прочесть, как несчастная профессорская голова открыла глаза и зашевелила губами, как на балконе нервно затряслась консервная банка, привязанная к перилам. В ней со звоном запрыгали шайбы, винтики и прочая слесарная мелочь. От банки вверх тянулся тонкий нейлоновый шнур. Коля с сожалением закрыл книгу и, бросив на ходу: «Мам, я сейчас!», выскочил из квартиры.
Звенящая банка была сигналом. Сигнал же этот означал, что Саша призывает друга по срочному, важному, а может быть, даже и тайному делу.
Надо сказать, что ребята жили в одном доме и в одном подъезде. Только квартира Скородумовых находилась на десятом этаже, а квартира Оляпкиных — на пятнадцатом. В обеих квартирах имелись телефоны. Но в разговорах по телефону было что-то скучное, обыденное и даже казённое. Одно дело — снять трубку и спросить, какой параграф задан по истории, или выяснить, как пишется слово «винегрет». И совсем другое, когда тебе нужно срочно сообщить, что крючок от вешалки сделан из магниевого сплава и что, превратив его в опилки, можно устроить замечательный фейерверк. Да и вообще, в прыгающей банке было что-то живое и весёлое…
Глава 4. Все в дыму
Если Коля Скородумов беззаветно любил книги, то Саша Оляпкин любил всё. Едва ли в городе нашёлся хотя бы один кружок, который бы он когда-то не посещал. В разное время он играл на турецком барабане, собирал монеты и пуговицы, выпиливал лобзиком, производил химические опыты, изобретал вечные двигатели, искал клады, улавливал мысли на расстоянии и даже вышивал гладью. Ещё вчера он стоял на голове по системе хатха-йога, пил носом воду и умолял друзей закопать его на три часа в землю. А сегодня он уже сидит на крыше и жадно смотрит на звёздное небо в театральный бинокль. Ах, как хочется увидеть хотя бы одну «чёрную дыру» или на худой конец «белого карлика»! Ведь накануне по телевизору объявили, что Вселенная разбегается в разные стороны. Значит, нужно торопиться, а йога может и подождать. К счастью, вскоре выяснилось, что Вселенная разбегается не слишком быстро. Ну, а раз так, то и с «чёрными дырами» не надо пороть горячку. «Что-что, а Вселенная от меня никуда не убежит», — резонно сказал сам себе Саша и бросился в волшебный мир фокусов. Он хорошо научился втирать в щёку пятак, угадывать карту, извлекать из уха серпантин и даже занял второе место на конкурсе магов и чародеев третьего отряда пионерлагеря «Еловый бор». Правда, его мечта — распилить на новогоднем концерте в школе круглую отличницу и красавицу Аллу Тыжных — так и не сбылась. Последней Сашиной любовью была резьба по кости. На выставке детского творчества он увидел костяные фигурки, присланные чукотскими пионерами. Композиция «Медведь на льдине» пленила его. Друзьям и близким он сообщил, что хочет остаток жизни посвятить резьбе по кости. Правда, сразу же возникли трудности с костями. Говяжьи мослы, выловленные из борща, оказались совершенно непригодны. Свиные, бараньи и куриные — тоже не годились. Нужны были бивни мамонтов или на худой конец рога северных оленей. Наконец Саше удалось раздобыть довольно крупный обломок оленьего рога. Этот рог он пилил, резал и полировал почти месяц. По мере уменьшения исходного материала менялись и творческие планы. В конце концов Саша создал нечто похожее на зубочистку. Только больших размеров. Коля осмотрел творение друга, долго думал, потом сказал: «А знаешь, Ляпа, эта штука похожа на швейную иглу неандертальцев. Такими иглами они сшивали шкуры мамонтов». Объяснение пришлось творцу по душе. Он изготовил прекрасную деревянную дощечку-подставочку, укрепил на ней своё произведение и приклеил табличку с надписью: «Игла швейная. Неандертальская».
Итак, Коля по срочному зову друга выскочил из квартиры, вбежал в лифт и нажал кнопку пятнадцатого этажа. На полированной стенке кабины он прочитал выведенную мелом надпись: «ЗИНИТ ЧИМПИОН». Коля поморщился и с негодованием стёр каракули. Нет, конечно, «Зенит» станет чемпионом, но зачем же так безграмотно! На противоположной стене в лучших традициях было выцарапано: «Здесь был Костя». Подобные надписи — Коля знал — существовали ещё в Древнем Риме. Так, при раскопках легендарных Помпей археологи обнаружили следующую надпись: «Гай Пумпидий Квадрат здесь был за пять дней до октябрьских нон». Как бы, наверное, обрадовался этот Гай Пумпидий, доведись ему проехаться в этом лифте.
Дав поочередно два коротких и два длинных звонка, что на языке азбуки Морзе означает букву «я», Коля подозрительно втянул носом воздух и явственно уловил запах гари. Дверь распахнулась, и на пороге в клубах едкого дыма возник силуэт друга. Силуэт хрипло кашлял и отчаянно размахивал руками.
— Опять бездымный порох изобретал? — спросил Коля.
— Нет, дымовуха сработала, — вытирая глаза, ответил Саша. — Случайно, понимаешь. Я не хотел. Я думал, плёнка негорючая, а она ка-ак фукнет! Ну, меня мать убьёт, если дым учует. Сам знаешь, цветы… Помоги скорей дым разогнать.
— Что ж я тебе, пропеллер? Открывай живо все окна, двери, устрой сквозняк!
— Ты что — сквозняк! Цветы не выносят сквозняков.
— Ай, ничего с ними не случится. Делай, что говорю!
Квартира Оляпкиных была до предела заполнена цветочными горшками. Горшки стояли на подоконниках, столах, тумбочках, книжных полках и даже на стульях. Со стен лениво свешивался перистый аспарагус, томно цвела гортензия, прикреплённая к балконной раме, а неприхотливый шотландский плющ обнимал молочные бока холодильника. На полу по углам стояли горшки с чем-то посаженным, но ещё не взошедшим. В целом квартира напоминала оранжерею ботанического сада, и потому присутствие в ней дивана, телевизора, стола и прочих бытовых вещей казалось неуместным.
Цветы разводила Сашина мама. Она работала экскурсоводом и за день так уставала от людей, суеты и даже от собственного голоса, что цветы, как она считала, были её единственным спасением. Они безмолвно росли в своих горшках, никуда не двигались, не спешили и, что самое главное, не спрашивали, почему у Медного всадника босые ноги и когда закрывается «Гостиный двор».
Окна и двери были раскрыты, но едкий дым не спешил покидать квартиру.
— Тяги мало. Надо чем-нибудь помахать, — на свою беду решил Саша и, недолго думая, сдёрнул с дивана большой клетчатый плед. На пол полетела книга, из которой выпорхнули очки. Очки ударились об горшок с африканским бальзамином, а затем повисли на листьях влаголюбивого циперуса. Это были любимые очки Сашиной мамы, которые она привезла из поездки в ГДР. У них были замечательные цейсовские стёкла, темневшие на ярком свете и, напротив, светлевшие в темноте. В народе такие очки называют «хамелеон».
Сердце невезучего Саши провалилось куда-то в желудок. Он нервно сдёрнул очки с циперуса и с ужасом обнаружил, что одно стекло безнадёжно разбито.
— Всё, — сказал он, опускаясь на диван. — Мать меня убьёт.
— Пожалуй, — задумчиво сказал Коля, рассматривая трещины на стекле. — Надо же, как интересно разбилось. Букву «щ» напоминает.
— Да положи ты их! Не трави душу. Придумай лучше что-нибудь.
— Одно спасение, — сказал Коля. — Надо сообщить твоей маме что-то ошеломляющее. Ну, чтоб она сразу про очки забыла.
— Как, как ты говоришь? — оживился Саша. — Ошеломляющее?
— Ну да. Приходит, скажем, она с работы, видит разбитые очки и только тебя убить собирается, а ты говоришь: «Мама, а я сегодня государственную премию получил. За домашнее сочинение».
— Да ну тебя! — обиделся Саша. — Я его серьёзно спрашиваю, а он со своими дурацкими шутками…
— Если серьёзно, то лучше всего — чистосердечное признание. По крайней мере, тебе не влетит за дымовуху. Даже если мама чего и унюхает. Очки, сам понимаешь, перевешивают.
— Ещё как перевешивают, — согласился Саша, закрывая окно.
Тут энергично щёлкнул дверной замок, и в квартиру, нагруженная сумками и сетками, вошла Сашина мама Александра Ивановна.
— Шурик, почему дымом пахнет? — ещё с порога грозно спросила она. — Цветы мне хочешь загубить?!
— Хорошо, что ты пришла, — сказал Саша, криво улыбаясь. — Я как раз хотел тебе сообщить что-то ошеломляющее…
Александра Ивановна поставила сумки и опустилась на тумбочку для обуви.
— Что сообщить?
— То есть нет, наоборот, — несколько сбился Саша. — В общем, там на диване твои очки лежали… Ну эти, из Германии…
— Так. И ты их разбил, — обречённо докончила Александра Ивановна.
— Только одно стекло, — поспешно уточнил Саша, будто этих стёкол было по крайней мере десять. — А второе совершенно цело. Можешь убедиться. Я, это, дым хотел разогнать покрывалом. А в книге почему-то очки оказались. Вечно у тебя ценные вещи где попало… Лежат…
— Всё ясно. Ты просто хотел разогнать дым.
— Ну да! Дыму было полно. Но это ерунда. Очки, сама понимаешь, перевешивают.
— Я понимаю, — тихо сказала Александра Ивановна и, помолчав, покорно добавила: — Вандал. Удивляюсь, Коля, как ты можешь дружить с этим дикарём.
— Да вы не расстраивайтесь, Александра Ивановна, — сказал Коля. — Он не хотел. И вообще, когда что-нибудь бьётся, это к счастью.
Александра Ивановна вздохнула и занялась поливкой цветов. Поняв, что гроза прошла стороной, Саша спросил:
— Мам, ты не знаешь, случайно, у кого тут поблизости говорящий попугай есть?
— Попугай? — рассеянно повторила Александра Ивановна. — Нет, про попугаев я ничего не знаю. Но вот я вчера была у Серафимы Владимировны, так у неё на подоконнике вырос лимон. И что самое удивительное — уже дал плоды! Два таких, знаешь, малюсеньких лимончика. Вот чудо-то! Нам бы надо попробовать.
— Тогда уж лучше посади ананас, — сказал Саша и потащил друга в свою комнату. Здесь произрастали только кактусы и фикусы — растения, как известно, способные пережить любые бедствия.
— А ты знаешь, почему я за дымовухой-то не уследил? — спросил Саша. — Мне, понимаешь, показалось, что по улице идёт тот коренастый, с усами.
— Да уж, конечно. С пятнадцатого этажа усы хорошо видны.
— Ну, может, я и ошибся. Но пока я вглядывался, дымовуха так разошлась, так стрельнула, что ой-ой-ой!
— Ладно. Ерунда всё это. Завтра я иду к Сэру Дюку. Или, как там его по-человечески, Сердюк, что ли.
— А я? — спросил Саша.
— Нет, Ляпа, лучше я один схожу. Тут дело тонкое. А вот к старику послезавтра вместе пойдём.
Ночью Коля видел во сне голову соседа Тычкина. Голова угрожающе шевелила бровями и сердито выкрикивала: «Вы опять залили мою библиотеку приключений! Я на вас в суд подам! У меня библиотека под цвет обоев подобрана!» — «Но ведь у нас был слесарь», — говорил Коля. «Ха, ха, ха! Слесарь! — гремела голова. — А говорящего попугая вы ему за ремонт дали?!» И Коля беспокойно крутился на своём диванчике. Одеяло сползало на пол, а из-под подушки вываливался потрёпанный томик Беляева.
Татьяне Николаевне снилось, что вместо Паукова в Версаль командируют её и что председатель местного комитета Вадим Кузьмич Плутонов строго говорит ей перед отъездом: «Только не забудьте надеть алмазные подвески, которые профком подарил вам на Восьмое марта!»
Коту Маркизу, как и полагалось, снились мыши. Мышей Маркизу в жизни видеть не приходилось. Поэтому они представлялись ему в виде разноцветных воздушных шаров, которые Коля покупал в праздники. Шары летали по комнате, кот прыгал и цапал их когтями. Шары громко лопались, а Маркиз думал: «Оказывается, ловить мышей — дело нехитрое».
Только Саше Оляпкину в эту ночь не снилось ничего. Он просто крепко спал.
Глава 5. Сэр Дюк
Последний урок — математика — подходил к концу. Когда до конца урока оставалось каких-то десять минут, Саша вырвал из блокнота листок и торопливо написал: «Нет, Колян, все-таки надо идти к Сэру Дюку вместе. Мало ли что. Вдвоём надёжнее». Но едва Саша успел передать записку другу, который сидел позади него, как над его головой прогремел голос Валентины Тимофеевны:
— Оляпкин, встань и повтори, что я сказала!
Саша неохотно поднялся.
— Вы сказали… э-э-э… Ах! Да! Вы сказали: «Откройте дневники и запишите домашнее задание».
— Боюсь, что открыть дневник придётся пока только тебе, Оляпкин. В чём дело?! Я уже третий раз тебя поднимаю. Вот что, друг сердечный. Останешься после уроков. Я буду тетради проверять, а ты — учить сегодняшний материал. Иначе тебе контрольную не написать.
Саша понуро сел. Подумаешь, квадратные уравнения… Только что он решал гораздо более важную и трудную задачу. «Что, если, — думал он, — просверлить в земном шаре дыру насквозь, а потом в неё прыгнуть? Вылетишь с другой стороны или нет? А если вылетишь, то что получится? Прыгать будешь вниз, а когда с другой стороны выскочишь, то полетишь уже вверх? Чепуха какая-то».
Прозвенел звонок. Коля подошёл к загрустившему другу и положил ему руку на плечо:
— Ничего, Ляпа, я один схожу. А ты уж позубри тут. Это даже хорошо. Контрольная-то годовая, не шутка.
Славку Сердюка Коля увидел в сквере перед домом и сразу узнал. Да, прав был Кирилл, говоря о том, что Сэр Дюк «упакован будь здоров». Его бело-голубые кроссовки были великолепны. Легкие небесного цвета штаны, узкие внизу и роскошно пузырящиеся в бедрах, напоминали шелковые шальвары древневосточных принцесс. Комплект дополняли сиреневая курточка и синяя строчёная панамка с куцыми, опущенными вниз полями. Уши плотно закрывали изящные стереонаушники. От наушников к карману тянулся тонкий провод. В самом же кармане находился портативный кассетный магнитофон «ДЖИ-ВИ-СИ», в просторечии именуемый «плэйером». Магнитофон посылал в наушники звуки «тяжелого» рока. Песня строго и просто называлась «Укуси меня».
Из полутора тысяч профессий, указанных в справочнике и включавших такие экзотические, как змеелов и дегустатор чая, Славику не нравилась ни одна. Он страстно мечтал стать диск-жокеем. Каждую ночь ему грезился полумрак дискотек, где в оглушающем грохоте стереосистем и в сумасшедшем мелькании разноцветных прожекторов жарко колышется призрачная масса танцующих. Но вот вспыхивает самая мощная лазерная пушка, и на сцену с микрофоном в руках выскакивает он, Славик Сердюк, злой и красивый. «А сейчас, — хрипло кричит он в микрофон, — для вас будет петь и играть нестареющая группа «Водолей» во главе с их бессменным лидером, бас-гитаристом Иннокентием Барским! Для вас, специально для вас они исполняют свой самый популярный шлягер под названием „Улыбка динозавра”». Толпа восторженно ревет, а Славику кажется, что он сам и есть тот непревзойденный бас-гитарист, которого рвут на клочки у выхода из концертного зала восторженные поклонницы.
Впрочем, мама Сердюк придерживалась иного мнения о будущем сына. Ни о каких диск-жокеях она и слушать не хотела, твердо решив, что Славик поступит в торговый институт. Помня о том, что конкурс в этот институт выше, чем даже в университет, она уже сейчас наняла ему репетиторов по всем необходимым предметам.
Коля подошёл к неподвижно стоящему Славке, соображая, с чего бы начать разговор. Но тут Славик снял наушники и, презрительно оглядев Колю, сказал:
— Ну, ты чего тут, клоп, пылишь? Кислород поглощаешь? А?
— Да я так, ничего, — несколько растерялся Коля. — Собака вот у тебя красивая. — Он кивнул в сторону коричневой мохнатой собаки, деловито обнюхивающей тонкий ствол молодого вяза. — Я вот думаю: неужели это чау-чау?
— Ну, допустим. Тебе-то что?
— Ух ты, здорово! Это ж редчайшая порода! Я никогда живыми их не видел. Только на картинках. А вот правду говорят, что у чау-чау синий язык? Даже не верится!
— Сюзи! Ко мне! — позвал Славик. Закормленный пёс повернул голову и неторопливо подошёл к хозяину.
— Голос, Сюзи, голос! — приказал Славик.
Собака подумала и лениво тявкнула два раза, вывалив действительно синий язык. Как успел заметить Коля, язык прекрасно гармонировал по цвету со строчёной панамкой Славика.
— Видал-миндал, — не без гордости произнёс Славик.
— Сила! — сказал и вправду удивлённый Коля. — И главное — так к твоей шляпе подходит. И к штанам…
Славик довольно хохотнул и доверительно добавил:
— Да, за эту псину мать триста рубчиков отстегнула.
— Триста?! — с неподдельным изумлением переспросил Коля. — Зачем же вам такая дорогая собака? Она, наверное, дом хорошо сторожит?
— Как же, сторожит! Это мы её сторожить должны. Чтоб не спёрли.
— А что же она у вас делает?
— Ничего. Ветчину жрёт да на двор ходит.
— Понимаю, — сказал Коля. — Вы просто очень любите животных.
Славик сдвинул панамку на глаза и, посмотрев на Колю сверху вниз, произнёс:
— Да, мы очень любим животных. И растения.
— А у вас ещё кто-нибудь есть? — спросил Коля. — Ну там, кошка или рыбки?
— Рыб нет, — сказал Славик. — Есть птица. Попугай называется.
— Ух ты! Попугай! — притворно удивился Коля. — А он у вас говорящий?
— Естественно, — как бы обидевшись, сказал Славик. — Других не держим.
— Вот бы посмотреть, — мечтательно сказал Коля. — Я ещё ни разу живых говорящих попугаев не видел. В кино только и по телевизору. Да и то, мне кажется, их там актёры озвучивают.
Славик наклонил голову набок и, словно прицениваясь, осмотрел Колю с головы до ног.
— За просмотр деньги платят, — сказал он. — И вообще, откуда ты такой наглый взялся? Как зовут?
Коле было неприятно, что с ним так разговаривают. Он открыто посмотрел на расписного Славика, и ему вспомнился где-то вычитанный афоризм древнего мудреца: «Человек есть существо о двух ногах и без перьев». Хотя в данном случае были и перья. Да ещё какие! Коля усмехнулся, но, вспомнив о важном деле, ради которого он тут стоит, как ни в чём не бывало ответил:
— Меня зовут Коля.
— Коля? — переспросил Славик. — А не врёшь? А вдруг тебя Петей зовут? Или Никифором? Ладно, ладно, шучу. Пойдём зайдём ко мне. Так и быть, покажу тебе говорящую птицу. Люблю нахалов.
Славику нравилось, когда им или его вещами восхищались. Впрочем, если кто и восхищался, то вещами. Но Славик не вдавался в тонкости и особенно не отделял себя от своих вещей. Таким же образом он оценивал и других людей. Если человек сидит за рулём собственного «мерседеса» или «Волги», то этого уже достаточно.
— Скидавай галоши, — приказал Славик, когда они вошли в квартиру. — Вьетнамский паркет, он грязи не любит.
Коля покорно снял свои видавшие виды башмаки с разноцветными шнурками и с любопытством посмотрел на отливавший тёплым янтарным блеском пол. Благородный рисунок паркета напоминал Георгиевский зал Эрмитажа, где на стене в центре Георгий Победоносец поражает копьём дракона. Впрочем, здесь обошлось без драконов. Стены прихожей украшали импортные фотообои. На них во всём блеске современной полиграфии бушевал знаменитый водопад Виктория, так в своё время поразивший путешественника Давида Ливингстона.
Едва Коля в сопровождении хозяина переступил порог комнаты, как большущий красавец жако, сидевший у окна в клетке, радостно закричал: «Метёлки, падайте!»
— Боря, ты что, сдурел? — сказал Славик попугаю и не без гордости посмотрел на Колю. Он был рад, что попугай не подвёл и сразу выдал номер. — К тебе, понимаешь, заходят два джентльмена, а ты, как старый дурень, вопишь: «Девочки, садитесь». Ну где ты, спрашивается, видишь тут девочек?
Попугай нахохлился, приподнял крылья и, ободрённый хозяином, ещё радостнее закричал: «Падайте, падайте! Славик, туши фонарь, врубай систему!»
— Вот бес, — ухмыльнулся Славик. — Нет, пора из этого птеродактиля чучело делать.
— А вот я в одном фильме видел попугая, — сказал Коля, — так тот всё время «Ишь ты!» кричал. Например, герой говорит: «Мой «Кольт» бьёт без промаха!» А попугай: «Ишь ты!» Смешно ужасно. А твой так не говорит?
— Нет, не говорит. Зато этот дармоед деньги хорошо клянчит. По утрам особенно.
И, будто поняв, о чём зашла речь, попугай истошно закричал: «Мать, дай рубль! Рубль дай!»
— О! Слыхал! Это он меня, бездельник, передразнивает.
— Послушай, — сказал Коля, — ты случайно не знаешь ещё людей, у которых такие же редкие, говорящие попугаи есть? Вот, к примеру, собачники, они всегда знают, у кого в округе какая собака. Может, и с попугаями так?
Славик помолчал, оценивающе поглядел на Колю, потом сказал:
— Может, и так. А дальше что?
— Ты бы не мог сказать мне, где эти люди живут? Понимаешь, мне очень надо.
— Ха, ха, ха, — ледяным тоном произнёс Славик. — Я тебе что, частный детектив? Справочное бюро? С какой стати я должен для тебя что-то узнавать?
Коля посмотрел на развалившегося в кресле Славика и понял, что больше ему здесь делать нечего.
— Ну пока, — сказал он, вставая.
— Постой, — прищурившись, произнёс Славик. — Допустим, я дам тебе адресок-другой. Но ты мне должен достать одну вещь. Услуга за услугу. Верно, Никифор?
— Что же это за вещь? — спросил Коля, невольно оглядывая комнату. Казалось странным, что ещё существуют на свете вещи, которых не было бы тут.
— Понимаешь, начал я тут одну коллекцию сколачивать. Всякие старинные музыкальные ящики. У меня уже патефон есть, есть проигрыватель пятидесятых годов — такой ламповый гроб под названием «Рекорд». Ну вот «Филипс» современный стоит, всякие там кассетнички — это не в счёт. А теперь мне нужен граммофон.
— Граммофон? — переспросил Коля.
— Ну. Видал небось в кино или по телику. Вроде патефона, с трубой такой здоровенной. Короче, ты меня понял. Достанешь граммофон — я тебе и адреса какие хочешь дам, и даже вон Борьку могу подарить. Это чучело мне надоело. К тому же он у меня задублирован.
— Как это — задублирован? — не понял Коля.
Славик хмыкнул, подошёл к стоящему в углу телевизору, пощёлкал кнопками и клавишами и снова завалился в кресло. Через несколько секунд на экране вспыхнуло яркое цветное изображение попугая. Несомненно, это был тот же Боря, оригинал которого сидел в клетке. Телепопугай повернул голову в сторону своего живого собрата и отчётливо произнёс: «Боря, не щёлкай клювом!» А потом, чтобы показать свою начитанность, закричал: «Пиастры! Пиастры! Деньги на бочку!»
Оригинал недовольно заворочался в клетке, зашипел, нахохлился и отрывисто бросил: «Ду-рак!», — после чего надменно отвернулся, желая тем самым показать своё превосходство над телекопией.
— Ну как? — самодовольно спросил Славик. — Один к одному сработано. Кто скажет, что это чучело в клетке лучше, чем на видеоплёнке! Даже наоборот, хлопот меньше: включил — выключил. Вообще, я тебе, Никифор, как родному скажу: видеомагнитофон — это супервещь! Я вот тут подумываю всех своих приятелей записать. Тогда и встречаться с ними можно будет только по крайней нужде.
В прихожей послышался звонок. Славик выключил видеомагнитофон и пошёл открывать.
— Доцент припёрся. Математик. Сейчас у меня занятие, гори оно огнём! Так что давай сматывайся. Достанешь граммофон — заруливай.
Доцент оказался молодым спортивного вида мужчиной в джинсах и в кожаной куртке. Он уже, видимо, хорошо знал, что вьетнамский паркет не любит грязи. Едва войдя за порог, доцент быстро скинул свои кроссовки и отрывисто бросил:
— Славик, работаем в темпе. У меня сегодня ещё два ученика. Накрой попугая тряпкой, доставай учебники!
Когда Коля уже выходил на лестницу, попугай вдруг грустно крикнул ему вслед:
— Бедный Боря!
Глава 6. Книги
Дом, в котором жил Павел Андреевич Ивашинцов, оказался точной копией дома, где обитали наши друзья. Впрочем в этом нет ничего удивительного: дома были из одной серии.
Если вы захотите описать кому-нибудь здание из старой части города, то вам придётся с риском сломать себе язык говорить об эркерах, пилястрах, капителях и прочих прекрасных излишествах. Если же вы при этом ещё правильно произнесёте слово «антаблемент», то вам уже можно аплодировать. С новостройками в этом смысле гораздо легче. Достаточно сказать: такой-то дом, допустим, сто тридцать седьмой серии, как ваш собеседник, если он хоть мало-мальски изучал квартирный вопрос, сразу всё поймёт.