А было так. Командиру эскадрона отвели квартиру в добротном доме. Полы крашеные, на стене - ковер, в горке - посуда красивая. Не то чтобы буржуи жили, но люди очень даже небедные. Одних только книг целая этажерка. Хозяина не оказалось - портрет в черной рамке. И медная табличка на двери: «Акушер».
Встретила Миколу пожилая смуглявая дама увядающей красоты и ее черноглазая пышная дочь с такими умопомрачительными бедрами, что даже у Башибузенко, видавшего виды, дыхание перехватило. Уж он и шпорами звенел, и усищи свои крутил, глазами грыз эту озорную красавицу и все галантные слова вспомнил. А она остра на язычок, подкалывала красного Командира, раззадоривала.
Поужинала вместе с ним, даже вино выпила, но, когда Башибузенко приступил поближе, с такой силой толкнула его в грудь, что могучий казачина едва на ногах удержался. Больше, конечно, от неожиданности его качнуло, но и она оказалась крепка. Сел Микола на диван, хотел высказать в привычных словах свое мнение о таком ее поведении, но молодая женщина опередила:
- Ты что это, брандахлыст, усы без мужика, ручищи свои распустил? Таким кавалером прикидывался, а лезешь, как последний хам!
- Это я - усы без мужика? - вот что больше всего зацепило и обидело Миколу.
- Не топорщатся! - озорно ехидничала она. - Обвисли. Одна только видимость!
- У меня одна видимость? - прямо-таки оторопел от подобных обидных заявлений Башибузенко. - Да я на каждой стоянке баб менял, и на всех хватало!
- Значит, от твоего птичьего греха ни тебе, ни женщине радости нету, потому и менял.
- Да ты сама кто?! - кипел Башибузенко, подбирая слова пообидней: - Мясорубка ты без винта, вот кто!
- Может, и без винта, - с лукавой покорностью согласилась она, обжигая Миколу черными шальными глазищами. - Без винта и лучше, сообрази. Не калечим, а лечим...
Долго потом продолжался меж ними такой бойкий разговор, долго горел свет в оконце. Никто не знал, как и на чем они порешили. Во всяком случае, на следующее утро Башибузенко поднялся поздно, вышел на крыльцо донельзя довольный, и не один, а с черноокой красавицей, одетой по-походному. Сапоги на ней, офицерские галифе, кубанка - все честь честью. А главное - отдал ей Микола синюю венгерку, обшитую серым каракулем. Еще в ноябре захватил ее Башибузенко в отбитом обозе, среди вещей какого-то генерала. Берег, хотел переправить в родную станицу, подарить младшему брату. А подарил этой самой красавице.
Сам вскочил на коня, женщина села в пулеметную тачанку. Пока укутывалась буркой, с крыльца сбежала мать, сунула, плача, баул.
- Прощевайте и не расстраивайтесь дюже, - успокоил ее Башибузенко. - Ждите с победой! Или в стремя ногой, или в пень головой! - подмигнул он своей красотке, тронул коня, и поехали они догонять ушедший вперед эскадрон...
Вернувшегося с партийной конференции комиссара встретил Микола настороженно, понимая, что без серьезного разговора им не обойтись. Сам же первый спросил, усмехнувшись, когда остались в хате с глазу на глаз:
- Видел мою?
- Мельком.
- Ну и как?
- Яркая женщина, - осторожно ответил Роман.
- То-то и оно! - самодовольно хмыкнул Башибузенко. - Образованная, гимназию кончила. Книг, говорит, прочитала целую тыщу. А стихами шпарит прямо всю ночь, - хвастал Микола.
- Так уж и всю ночь, - усмехнулся Леонов. - Спать когда успеваете?
- Отоспимся ишшо. Теперь она всю жизнь при мне будет.
- Ты это всерьез, Микола?
- Вполне. С какой стороны ни подступись, она по-всякому мне подходит. И как баба, и как хозяйка... А имя-то у нее знаешь какое?
- Ася, что ли?
- Это для удобства и для ласковости так кличут, - пояснил Башибузенко. - А если полностью, как в документе написано, - Асхлипиадота. Ты, скубент-читало, понимать должен, что это значит.
- Я понимаю одно: не место женщине в эскадроне.
- Нет, ты ответь насчет Асхлипиадоты!
- Да знаю я... Имеющая дар врачевания, - отмахнулся Леснов.
- Самый подходящий дар на войне!
- Ну как она среди мужчин в боевом эскадроне?
- При мне будет! - насупился Башибузенко. - Вон товарищу Ворошилову жена не помеха, мне тоже.
- Так ведь жена, - растерялся от неожиданности Леснов. А Микола, крепко обдумавший, видно, свои до воды, приготовился к такому разговору и теперь старался «дожать» комиссара.
- И у меня жена. Мы с ней хоть в церкву, хоть так.
- Служить их сюда направили, Ворошиловых-то. Ее в политотдел, а его, сам знаешь... И живут врозь. Он при штабе, она в поезде.
- Не всегда и врозь, - хмыкнул Башибузенко. - А я свою тоже на службу определил. Вторым номером к пулеметчику.
- Сидела бы она дома, ждала бы тебя, раз между вами любовь возросла.
- А ежели ие дождется? Ежели в бою полягу?
- Значит, судьба такая. Каждый из нас незаговоренный.
- Насчет судьбы - это брось. Екатерина Давыдовна, к примеру, тоже могла бы дома сидеть.
- Нет у них ни кола ни двора, никакого дома. Поженились в ссылке. А потом скрывался Климент Ефремович, в подполье работал до самой революции. Где уж им было своими стенами обзаводиться. А гражданская война началась - сам видишь, какое положение.
- Есть и другие женщины в нашей армии! - не сдавался Микола. - Мой односум полком командует, и жена с ним.
- Ну, в полку еще так-сяк, там обоз есть, подводы, для штаба избу всегда подберут. А мы ведь и в чистом поле под открытым небом ночуем, а едим в седле.
- Сдюжит она. Крепкая.
- Ладно, - вздохнул Леонов и привел свой последний козырь: - Будешь, значит, возить жену на тачанке и спать с ней на перинах при первой возможности. А я чем хуже? Завтра же на привале пригляжу себе молодую казачку.
- Га! - повеселел Микола. - Вот это комиссар у меня! Ни в чем не отстанет!
- Потом Черемошин красавицу себе заведет, ему это даже проще, он пулеметными тачанками заведует.
Есть на чем жену возить, одежду ее, посуду. Люльку, когда понадобится... В крайнем случае пулемет с тачанки снимет...
- Я ему поснимаю! - с лица Миколы еще не ушла улыбка, но он уже насторожился.
- У тебя женщина, у меня. И взводные командиры, на нас глядя, семействами обзаведутся. Это еще четыре женщины нам в пополнение. А командиры отделений чем хуже? Ведь не запретишь им? Как ты считаешь: можно запретить или нет?
- Не знаю.
- Попробуй запретить, если у самих рыльце в пушку... Значит, еще дюжина боевых подруг. Через год, а может и раньше, приплод начнется. Асхлипиадоту назначим твоим заместителем по акушерской части. Что для нас потери в боях с таким пополнением? Сами себя обеспечим. Наилучший и показательный эскадрон во всей армии, за опытом к нам приезжать будут... Если, конечно, не разгонят нас раньше того времени. А тебя и меня - под суд за такие великие достижения.
- Ох, комиссар, комиссар, - покачал головой Башибузенко. Произнес удрученно: - Правда твоя, Роман Николаевич. Негоже бабе в боевом эскадроне. Я и сам это понимал, да перед собою словчить хотел. Дюже к ней привязался.
- И не отвязывайся.
- Каким манером?
- Раз уж она имеет дар врачевания, надо использовать этот дар по прямому назначению, - впервые за весь разговор улыбнулся Леснов. - Отправим твою Асхлипиадоту к дивизионным медикам. В санитарную летучку, в госпиталь. Как раз ей там будет. И не одна среди мужиков. Если соскучишься - поезжай к ней. Или она к тебе.
- А возьмут?
- Давай я сам отвезу.
- Только это самое, - поморщился Башибузенко. - Как бы не скрутилась она там без меня. В дивизии тертые ухорезы!
- Ну, знаешь! - рассердился Роман. - Что за любовь такая, что за жена, которую сторожить надо! Никакой серьезности! Ты что, всю жизнь теперь будешь возле нее сидеть? Все равно не усторожишь... Я-то думал, что между вами настоящее чувство, жить друг без друга не можете.
- У меня настоящее, - насупился Микола. - У нее вроде тоже. А там черт ее знает, разве бабу постигнешь?
- Вот и пускай едет. Разлукой проверится. - Пущай! - решился Башибузенко.
Глава восьмая
1
После взятия Ростова Семен Михайлович некоторое время ходил гоголем, ног под собой не чувствуя от радости, будто главное дело своей жизни свершил. «Теперь ша! - рассуждал он. - Теперь как Деникин ни царапайся - ухлай ему полный. Кто не удержался на спине коня, на хвосте и подавно не усидит. Самый свой стратегический пункт беляки потеряли. Еще нажать всеми силами разок-другой - и скинем белую гвардию с Северного Кавказа в море или загоним в крутые горы».
Так думали многие. А получилось иначе. Продвижение красных войск замедлилось, приостановилось. Сперва на участке общевойсковых армий, потом и в полосе Первой Конной. Для Климента Ефремовича это не явилось большой неожиданностью. Он гораздо чаще Буденного бывал у соседей и видел, насколько вымоталась пехота. На одном энтузиазме, можно сказать, дошла до Дона. Из центральных районов до юга России по осеннему бездорожью, в морозы, в пургу, и все время с боями, теряя товарищей убитыми, ранеными, больными. Госпитали переполнены, тыловые подразделения безнадежно отстали. За спиной - словно пустыня. Не работают заводы и фабрики, разрушены железнодорожные станции. Никакого подвоза. Одежду, продовольствие, боеприпасы добывай как хочешь.
Красным войскам требовалась длительная передышка, чтобы переформировать, привести в порядок полки, получить пополнение, подтянуть тылы. Наступил момент, когда пехота выдохлась полностью. 8, 9, 10 и 11-я армии остановились на рубеже рек Дона и Маныча. На штабные карты недвижимо легли синие и красные полоски, обозначившие застывшую линию фронта. Бои местного значения если и передвигали эту линию, то лишь незначительно - на несколько километров в ту или другую сторону.
Усиленно действовала разведка, пытаясь определить расположение и количество сил противника, его замыслы. Климент Ефремович почти каждый день анализировал полученные сведения. По численности враждующие стороны были примерно равны: у каждой тысяч пятьдесят. Однако деникинские войска были лучше вооружены, тепло одеты, не испытывали нужды в продовольствии и боеприпасах - непрерывным потоком поступала помощь из-за границы. Пароходы везли белым все - от снарядов до седел, от шинелей до консервов. А главное преимущество врага заключалось в том, что почти половину белых войск составляла опытная казачья конница, имевшая на степных просторах ощутимое превосходство над пехотой.
Кто мог противостоять казакам в бою, вести, как и они, быструю маневренную войну? Разумеется, Конная армия. Значит, деникинское командование прежде всего постарается нейтрализовать красную конницу, разбить ее. Потом белые спокойно отсидятся в обороне на выгодных рубежах, пополняя свои войска, создавая новые полки и дивизии.
Замыслы противника Климент Ефремович и Буденный определили почти безошибочно. А вот другую опасность не сразу заметили.
Новый командующий теперь уже нового Кавказского фронта Шорин был опытным общевойсковым начальником, добросовестно выполнял свои нелегкие обязанности, про таких говорят: звезд с неба не хватает, но в работе вполне надежен. Однако он не мог, не способен был оценить и правильно использовать совершенно новое, небывалое кавалерийское объединение. Стремительное продвижение, неожиданный удар, прорыв на фланги и в тыл противника, быстрое преследование неприятеля - вот что составляло силу и особенность Конной армии. А Шорин подошел к ней с самой обычной меркой.
Прежде всего он отобрал у Буденного две стрелковые дивизии (зачем ему «своя» пехота?) и передал их в соседние истощенные армии. А перед кавалерией поставил задачи, которые ставят перед общевойсковыми соединениями: прорвать укрепленные позиции белогвардейцев, вести фронтальное наступление. Мало того, что кавалерия лишилась при этом всех своих тактических и оперативных преимуществ, она вынуждена была заниматься делом несвойственным для нее, непривычным. Четыре общевойсковые армии Кавказского фронта отдыхали, а буденновцы раз за разом бросались на штурм вражеских укреплений. И в конном строю, и в пешем. А успехи минимальные, или вообще никаких успехов. Только потери. Но приказы командующего фронтом заставляли идти в бой снова и снова. Среди кавалеристов все упорнее ползли слухи о том, что Шорин продался Деникину и решил погубить красную конницу.
Не будь рядом Ворошилова, Семен Михайлович наверняка плюнул бы на все распоряжения, послал бы командующего куда подальше и поступил бы так, как сам считал нужным. Не так давно произошло нечто подобное. Буденный тогда тоже был подчинен Шорину, тоже получил задачу, которую счел вредной для себя и полезной для противника. Без долгих рассуждений Семен Михайлович связался по телефону с Шориным, не выбирая выражений, объяснил, что он думает о нем и его военных способностях. А выполнять приказ категорически отказался. Однако тогда Буденный командовал полупартизанским корпусом, теперь же он возглавляет регулярную Конную армию, и не один, а вместе с членами Реввоенсовета. Теперь он коммунист, сам борется за строгую дисциплину. Согласен или не согласен, а приказ выполнять надо. Зубами скрипи, но выполняй!
Особенно в трудном положении оказался Климент Ефремович. Всеми своими чувствами был он на стороне Семена Михайловича, вместе е ним болезненно переживал потери и неудачи кавалеристов. Но ведь нельзя же смотреть на события только с точки зрения интересов своей армии. В чем-то прав был и Шорин. Да, кавалеристы несли потери, но в это время накапливали силы четыре общевойсковые армии.
Согласиться с таким положением было нелегко, хотя понять можно. А уж что совсем из рук вон плохо - это взаимоотношения между Буденным и Шориным, обострившиеся до такой степени, что приносили вред общему делу. Кто поддерживал Шорина, тот становился противником Семена Михайловича. И наоборот.
Надо было четко определить свою позицию в этом конфликте. Климент Ефремович попытался взвесить все «за» и «против», по возможности отрешившись от личных симпатий и антипатий. Действия Шорина спорные. Кавалерию он использует не по назначению - это факт. Мог бы найти какие-то другие способы удерживать инициативу. С другой стороны, совершенно ясно, что Конная армия представляет собой наиболее боеспособное войсковое объединение республики на всем юге России. Партия поручила Ворошилову вместе с другими товарищами расширять и укреплять это объединение. Вот так!
Климент Ефремович принял твердое решение: в основном он согласен с Буденным. Об этом написал Шорину и в Москву, в штаб Главкома: полностью поддержал новый замысел Семена Михайловича воспользоваться тем, что основные силы врага сосредоточены южнее Ростова, перебросить Первую Конную на восток и нанести неожиданный удар в направлении Тихорецкой, в стык между Донской и Кубанской армиями противника. Этот план сулил верный успех. А поскольку противоречия между командованием Кавказского фронта и Первой Конной дошли до крайности, поскольку Шорин допустил необоснованные оскорбительные выражения в адрес кавалеристов («Конная армия утопила боевую славу в ростовских винных подвалах»), Ворошилов считает: Шорин должен покинуть свой пост. В противном случае пусть отстраняют от руководства Первой Конной Ворошилова и Буденного.
- Эту поддержку в самый трудный час я запомню, - сказал ему Семен Михайлович. - По гроб жизни запомню.
- Общее дело делаем, - рассеянно ответил Климент Ефремович, занятый своими мыслями. - Раз уж тронули нарыв, вскрыть и очистить его надо полностью. Кто душой болеет за Конную армию? Егоров?
- У Егорова теперь другой фронт, другие заботы, - сказал Буденный.
- А где Сталин? Шифротелеграмму ему посылали и докладную записку - никакого ответа. Ехать к нему нужно. Давай, пока не поздно, Щаденко пошлем.
- Яхима? Он под землей найдет, - согласился Семен Михайлович.
Прежде чем отправить Щаденко, решили еще раз попытать счастья, поискать Сталина по всем действующим телеграфным линиям. Вызывали разные города, железнодорожные станции южного направления. Безуспешно. И вдруг утром 3 февраля он ответил из Курска.
Первым говорил Буденный. Рассказал о положении Конной Армии, о той обстановке, которая сложилась на их фронте. Попросил приехать, разобраться на месте.
В ответ телеграфный аппарат простучал:
«Дней восемь назад, в бытность мою в Москве, в день получения мной вашей шифротелеграммы, я добился отставки Шорина... В Ревсовет вашего фронта назначен Орджоникидзе, который очень хорошо относится к Конармии... Что касается моего выезда, я, вы знаете, не свободен, назначен председателем Совета Труда Юго-Западного фронта и без согласия Совета Обороны не смогу выехать. Во всяком случае же передам вашу записку Ильичу на заключение, если вы не возражаете. Окончательный ответ могу дать только после переговоров с Ильичем. Об одном прошу: берегите Конную армию, это неоценимое золото республики. Пусть временно пропадают те или иные города, лишь бы сохранилась Конная армия».
Через двое суток пришла телеграмма, которую вместе с Орджоникидзе подписал новый командующий Кавказским фронтом Тухачевский. В ней говорилось:
«Неприятно поражены сложившейся обстановкой в отношениях соседних армий и некоторых отдельных лиц с героической красной конницей. Мы глубоко убеждены, что старые дружественные отношения возобновятся и заслуги и искусство Конной армии будут оценены по достоинству...»
В тот же день Реввоенсовет Кавказского фронта приказал Буденному прекратить не оправдавшие себя боевые действия на Манычском направлении и готовиться к переброске в другой район. Как раз туда, где предлагали нанести удар по белогвардейцам Семен Михайлович и Климент Ефремович.
Узнав обо всем этом, Буденный сказал не без самодовольства:
- Гляди, какая у нас с тобой сила. Спихнули все-таки Шорина. Опрокинули командующего фронтом!
- Не мы, - осадил его Ворошилов. - Не наша заслуга.
- А чья же еще?
- Правда верх взяла, правильная позиция.
- Наша с тобой позиция.
- Нет, Семен Михайлович, партийная линия восторжествовала. Ну и, конечно, товарищи наверху учли наше мнение.
- Рассуждай как хочешь, а победу мы все-таки одержали, - весело произнес Буденный.
- Разве это победа? Вот когда Деникина разобьем, тогда настоящий праздник будет. А сейчас что? Ликвидировали недоразумение, и только, - сказал Климент Ефремович.
2
Основные тыловые службы Первой Конной остались в Таганроге. Санитарные подразделения, склады с военным имуществом, сотни резервных лошадей. Ремонтировались бронепоезда. Но главное, пожалуй, не в этом. Вдали от линии фронта постепенно осуществлялся один из замыслов Ворошилова: создавалась новая дивизия, именовавшаяся 14-й кавалерийской. «Пусть она станет образцом для всех других дивизий Первой Конной», - с надеждой думал Климент Ефремович.
Костяк нового соединения составляли добровольцы: донецкие шахтеры, металлисты, железнодорожники. Многие - члены партии. Народ собрался крепкий, преданный Советской власти. Вот только вояки не ахти какие. Чтобы приобщить их к строю и бою, в Таганрог были направлены опытные кавалеристы.
Там же готовилась принять первых слушателей школа красных командиров Конной Армии.
Возглавлял эту работу начальник Управления формирования Ефим Щаденко. Климент Ефремович знал, что у обстоятельного Ефима все будет в порядке, но не упускал возможности побывать в Таганроге. Радовали его новые эскадроны, новые полки, видел в них прообраз будущих, хорошо организованных и хорошо оснащенных войск Советской республики.
В отличие от других дивизий, выросших из партизанских отрядов, 14-я кавалерийская создавалась по единой системе, полностью обеспечена была техникой, в том числе артиллерией разных калибров. Люди получили одинаковое обмундирование, добротные шинели английского производства, френчи, галифе, сапоги. Канадские седла. В буденовках щеголяли бойцы уже нескольких эскадронов.
- Вот что, Ефим, - сказал Климент Ефремович, осмотрев казарму и конюшни кавалерийского полка. - Есть у меня к тебе разговор.
- Упущено что-нибудь?
- Нет, о другом речь пойдет. За последний месяц большие потери у нас, ты знаешь. В некоторых полках выбыло до сорока процентов бойцов и командиров. Однако при такой большой убыли общее количество личного состава в Конармии не уменьшилось. И конского поголовья тоже. Чем это объяснить?
- А ты не знаешь?
- Хочу, Ефим, услышать твое мнение.
- Ну что же, - сказал Щаденко, - я хоть и реже твоего в действующих частях бываю, но и тут мы пульс чувствуем. Семена Михайловича куда магнитом тянуло? За Ростов, туда, где он свой первый отряд создал, где свою первую дивизию организовал, где у бойцов в каждом хуторе родня, сватья да братья. Теперь и хлынули в наши полки друзья и знакомые буденновцев. Белые их тут не очень жаловали, знали, какие орлы из этих гнезд вылетели. Думаю, Клим, это хорошие кадры.
- Согласен. Хотя неполадки, конечно, будут. Но не только одностаничники Семена Михайловича вливаются в наши эскадроны. Сейчас во всех подразделениях донские казаки появились. Сдаются десятками, сотнями, перебегают к нам. Будто плотину прорвало.
- И это мне известно, не зря все же кадрами-то занимаюсь. - Щаденко не удержался от улыбки. - Тут вот что учитывать надо. Многие казаки утратили веру в своих генералов. Это раз. А другое: станицы-то ихние теперь на нашей территории, за нашей спиной, а Кубань без особой охоты донцов встречает. Давнее соперничество. Донское войско большую историю имеет, донцы считают себя настоящими казаками, а кубанцы для них - выскочки. К иногородним их причисляют, «хохлами» зовут. Те тоже в долгу не остаются. Всегда споры-раздоры, а сейчас особенно. В кубанских станицах много беженцев с Дона, которым приходится добывать пропитание и себе, и лошадям, и скоту. А у кубанцев тоже не густо. Они незваных гостей на баз не пускают. Из станиц гонят. Подавайся куда угодно. Хоть в лес к зеленым, хоть в степь к красным.
- Похоже, - согласился Ворошилов. - Я одного перебежчика спросил: как, мол, думаешь дальнейшую судьбу устраивать? А он говорит: «Перезимую с конем в эскадроне, а там видно будет». Вот такой вояка.
- Оботрется, обломается среди наших. Комиссар над ним поработает, командир, товарищи. Что потяжелей, с нами останется. Дерьмо уплывет.
- А другого казачину спросил, так у него свое объяснение. Двенадцатого года призыва, уже восемь лет в седле. Привык воевать, на казенных харчах жить, больше ничего не умеет, ничего не хочет. Говорю: «Война кончится, куда пойдешь?» А он смеется: «На мой век драки хватит. Во Владикавказе афишки видел: англичане казаков к себе кличут в пустыне порядок наводить. Хорошие деньги обещают». И таких немало. Вот и опасаюсь я, Ефим, что размягчит, расшатает это пополнение основу наших эскадронов. Участились случаи нарушения дисциплины. Пьянки, драки, даже грабежи. Трибунал работает с полной нагрузкой.
- Что ты предлагаешь, Клим? Не принимать добровольцев и перебежчиков?
- Нет, идеальных сознательных бойцов нам никто не пошлет, чуда не будет. Мы сами должны лепить, создавать красных конников из того материала, который есть. - А конкретно? - Щаденко понимал, что разговор этот затеял Ворошилов неспроста.
- Думаю, что здесь, в Таганроге, на базе новой дивизии нужно создавать маршевые эскадроны. Включать в них наиболее надежных товарищей. Направим хотя бы человек по двести в каждую действующую дивизию. Сразу окрепнет пролетарская партийная прослойка.
- Не хотелось бы дробить монолит.
- Для чего нам монолит сам по себе? - загорячился Климент Ефремович. -Я как раз вижу значение новой дивизии не только в том, что она будет действовать с рабочим упорством, с рабочей организованностью - она станет кузницей кадров для всей Конармии. Мы отправим теперь на передовую шестьсот - семьсот пролетариев, коммунистов, а на их место возьмем столько же или больше рабочих с шахт и рудников.
- Когда? - спросил Щаденко. - Когда отправлять?
- Вижу, что осознал ты, - улыбнулся Климент Ефремович. - Чем скорее, Ефим, тем лучше. Чтобы успели к большим боям. Передышка короткая, и люди должны осмотреться, освоиться в эскадронах.
3
11 февраля Конная армия двинулась к станице Платовской. Надо было пройти сто тридцать километров по малолюдным просторам вдоль левого берега реки Сал. Семен Михайлович, досконально знавший родные края, хорошо представлял, каково будет коннице в открытой зимней степи, поэтому марш готовился особенно тщательно. Каждая дивизия получила свой маршрут. Пулеметные тачанки переставили на полозья или подняли и закрепили на санях.
Однако даже многоопытный Буденный не смог предвидеть, насколько трудным окажется этот поход. Мешал снег. В степи его навалило метровым слоем, в низких местах - сугробы с человеческий рост. Погода держалась пасмурная, с небольшим морозцем. Снег все подваливал да подваливал. Мелкий, сухой, зыбкий, он засасывал, словно песок. Каждый шаг требовал усилий. Колонны двигались медленно, бойцы на руках вытягивали из заносов артиллерийские орудия, зарядные ящики, обозные повозки.
День в пути, а ночью и отдохнуть негде. Изредка встречались небольшие хутора, разоренные белыми, одни только печные трубы. В уцелевшие хаты люди набивались так, что спали сидя или даже стоя. Лишь бы малость согреться, смежить глаза в тепле.
Добыть здесь продовольствие или фураж нечего было и думать. Бойцы кое-как перебивались на взятых с собой припасах, а кони быстро начали сдавать в теле. Семен Михайлович приказал расспросить местных жителей, где остались неубранные пшеничные поля. Выкапывать пшеницу из-под снега, кормить лошадей.
И все же люди шли весело. Ветераны-буденновцы стремились на родину, в большие богатые станицы Платовскую и Великокняжескую. А придя, увидели, как похозяйничали белогвардейцы, опустошив закрома и подвалы. Но для дорогих земляков жители не поскупились, достали то, что надежно было припрятано в клунях, зарыто в земле.
Радость встреч смешивалась с горем утрат. Привезли с собой буденновцы вести о тех, кто больше никогда не переступит порог родного дома. Черные платки повязали овдовевшие бабы, потерявшие сыновей старухи. Плакали осиротевшие дети. Разом и праздник праздновали, и поминки справляли.
Климент Ефремович проехал через Платовскую вечером. Людно и шумно было в станице. Повсюду в хатах горел свет, слышались громкие голоса, звуки гармошки. Но в общем-то ничего особенного, почти как на обычном отдыхе. По совести говоря, Ворошилов ожидал худшего. Не зря, значит, предупреждал он политработников, а Буденный - комсостав: пока враг близко, никаких особых торжеств, никакого расслабления.
Семена Михайловича нагнал за Манычем, неподалеку от железнодорожной станции Шаблиевки. Командарм был слегка возбужден, но настроение вполне деловое. Сказал, что Шаблиевку упорно обороняют белые пластуны с бронепоездом. Стрелковая дивизия начдива Ковтюха лежит там, зарывшись в снег. Сейчас ей поможет 4-я кавалерийская.
Встречаться с Ворошиловым взглядом Буденный избегал, голос его звучал не очень уверенно. Будто чувствовал за собой какую-то вину. Однако Климент Ефремович, хоть и кипело у него внутри, сдержался, даже поздравил:
- С благополучным возвращением в родную станицу!
- Спасибо. Только вот казаки над головой висят.
- В Шаблиевке?
- С Шаблиевкой сегодня покончим, там семечки... На станции Торговой у них силы сосредоточены. И пехота и конница. Когда разгоним, можно и погулять денька два-три?! - вопросительно покосился он на Климента Ефремовича.
- Против заслуженного отдыха возражать не стану, а вот выдумку твою не одобряю.
- Какую такую выдумку? - притворно удивился Семен Михайлович.
- Эта дорога куда ведет?
- На Торговую.
- А в приказе командующего фронтом что сказано?
- Там сказано, Клим Ефремович, что мы должны врезаться между Донской и Кубанской армиями противника, искалечить их фланги, двигаться но тылам белых в направлении станции Тихорецкая.
- Это общая задача. А конкретно? Куда мы должны были повернуть из Платовской? Строго на запад, на станицу Мечетинскую.
- Чего мне там делать, в этой Мечетинской? Это еще верст сто по бездорожью, по холоду. И никакого фуража на пути. Общую задачу я выполняю, а уж на месте мы с тобой сами можем решить, как лучше. Белые у нас под носом, а мы вместо того, чтобы захватить Торговую, перерезать железнодорожную линию, попремся по степи врага искать.
- Здесь пехота десятой армии справится.
- Не дюже она справляется, пехота-то. Вон Ковтюх со своими целые сутки за Шаблиевку бьется, и никакого продвижения.
- Ловок ты рассуждать, Семен Михайлович, на все у тебя свои доводы.
- Маракую, Клим Ефремович, без этого нам никак нельзя.
- Командующий фронтом тоже соображал, когда приказ отдавал. У него есть план, есть замысел. Вместе с дивизиями товарища Гая и товарища Азина должны мы были захватить Мечетинскую, содействовать нашим войскам. А ты маракуешь... Или самовольничаешь?
- Клим Ефремович, мы выполняем приказ по обстановке. И, между прочим, надеюсь на твою полную поддержку и одобрение.
- Конечно, Мечетинская далеко, мороз крепнет. В такую погоду измотаем армию переходами... Это я, Семен Михайлович, твои рассуждения стараюсь понять.
- Верно угадываешь.
- Вот, а Торговая - рядом. Эшелоны, трофеи. Законная добыча, как ты говоришь.
- Опять в самую точку! - усмехнулся Буденный. - Там снаряды, жратва. Сам знаешь, какой закон в нашей Копной армии: с кем воюем, у того и снабжаемся. А в Мечетинской что найдем? Голодных жителей?
- Может, ты и прав, Семен Михайлович, только гляди, как бы и с новым командующим фронтом не поссориться.
- Ничего, ты меня защитишь.
- Будешь прав - поддержу. А нет - душой не покривлю.
4
Выяснилось, что поблизости от станции Торговая находятся пять стрелковых дивизий 10-й армии. Несколько суток шли они по однообразной степи, сбились с маршрутов, потеряли всякую связь со своим командованием и теперь просто не знали, что им делать.
Дивизии, разумеется, не ахти какие, людей маловато, вооружение слабое. Но ведь не одна! А Первой Конной очень не хватало пехоты для прикрытия флангов, для закрепления достигнутых рубежей.
- Подчиняй их себе, - сказал Буденному Климент Ефремович. - Именем Реввоенсовета.
- Чужие они, - засомневался Семен Михайлович. - Хотя и бесхозные на нонешний день...
- Все наши, советские. А того растяпу-начальника, который свои войска растерял, вообще надо гнать подальше от фронта.
- Тут я полностью согласен с тобой, Клим Ефремович. Нельзя такое безобразие допускать. Пока не объявятся командарм-десять и его штаб, пускай пехота вместе с нами воюет.
- Вызывай начдивов без промедления.
Буденный распорядился умело и быстро. Три стрелковые дивизии нацелил на станцию Торговая и большое село Воронцово-Николаевка рядом с ней. Одну дивизию - правее, другую - левее. В тыл оборонявшегося противника послал сильный кавалерийский отряд для паники. И белые не выдержали, отошли поспешно, бросив подбитый бронепоезд и несколько эшелонов.
Теперь действительно можно было дать коннице передышку после трудного похода, после боев. Тем более что и погода установилась самая непригодная для войны. Расчистилось льдистое небо, быстро начала падать температура. Стрелка термометра опустилась до двадцати пяти градусов. Каково оказаться в голой степи, где морозный ветер пронизывает одежду, выстуживает тело!
Глубокий молодой снег покрылся крепким настом. Пеший проваливался, острые закраины рвали, резали обувь. Про лошадей и говорить нечего: наст обдирал им ноги в кровь, до костей.
Семен Михайлович распорядился: Конной армии отдыхать! Командирам пополнять полки добровольцами. Подтянуть обозы. Подковать коней. Трофеи равномерно распределить среди подразделений, особенно боеприпасы.
- Насчет бдительности предупреди начдивов, - сказал Ворошилов. - Что ни говори, а белые близко.
- Прикажу всем гарнизонам подготовить круговую оборону населенных пунктов, выделить сторожевые заставы, - согласился Семен Михайлович. - Только какие сейчас беляки? На железной дороге нас пехота прикрывает, а через степь даже серый волк не пройдет, окочурится от мороза.
- Хорошо бы разъезды по всем дорогам направить, да подальше.
- И разъезды пошлем, беспокойный ты человек, - ответил Буденный. Мысли его были заняты другим. Собирался на денек в родную станицу.
5
Узнав о переброске Конармии в район станицы Платовской, белое командование сразу оценило угрозу, созданную этим маневром. И приняло быстрые контрмеры. Все имевшиеся под рукой кавалерийские части, в том числе и отборные мамонтовские полки, были объединены в конную группу генерала Павлова. По численности эта группа, насчитывавшая около двенадцати тысяч всадников, была примерно равна силам Буденного. Следуя вдоль реки Маныч, казаки должны были за несколько суток пройти форсированным маршем через пустынные степи и неожиданно ударить по красным.
Прижать Конную армию к железной дороге, где действовал 1-й Кубанский белогвардейский корпус генерал-лейтенанта Крыжановского, расплющить ее между молотом и наковальней, раздробить, уничтожить - такая задача была поставлена перед Павловым. Этот генерал, сменивший покойного Мамонтова, умом и мастерством своего предшественника не отличался, зато славился упорством, решительностью, твердым характером.
Мертвящая стужа, сковавшая степь, захватила группу Павлова в начале похода. Другой человек заколебался бы, не повел бы тысячи людей в далекий (более ста двадцати верст!) рейд по бездорожью, но Павлов, наоборот, счел стужу за благо. В такой мороз красные сидят по хатам да самогон хлещут. Тем более, что станица Платовская и ее округа - родина многих буденновцев. Праздновать будут с земляками свое возвращение. Вот и пускай празднуют!
На пути встретились казакам две красные дивизии, двигавшиеся к станице Мечетинской. Шли сами по себе, не имея поддержки других войск, с оголенными флангами, с незащищенным тылом. Как было Павлову не воспользоваться таким стечением обстоятельств!
Казаки обложили красных с трех сторон. Кавалерийская дивизия советского командира Гая, вырубленная больше чем наполовину в скоротечной схватке, сумела все же вырваться из мешка, отступила за Маныч. А медлительная пехота, окруженная в чистом поле, оборонялась до последней возможности и почти вся полегла под пулями и шашками казаков. Человек триста всего сумели уйти, пользуясь ночной темнотой.
Выяснилось, что это была 28-я стрелковая дивизия красных, отличившаяся на Восточном фронте при разгроме Колчака и недавно переброшенная на юг. Знаменитый начдив Азин, раненный в этом бою, попал в плен и лишь считанные часы прожил после гибели своих людей.
Начало для белых сложилось очень удачно. Генерал Павлов торопил полки. А мороз, необычный для этих мест, становился между тем крепче и крепче.
6
В родной станице веселился Микола Башибузенко. Радовался, что цела его хата, живы мать и меньший братишка. Заодно и свадьбу играл. Вместе с бойцами эскадрона гулеванили близкие и дальние родственники Миколы, народу собралось столько, что столы накрыли не в одном доме, а сразу в трех, стоявших рядком.
- Ты празднуй. Заслужил, - сказал Миколе Леснов. - Разрешение командования получено. О делах не думай: позаботимся.
- Вечером дальний разъезд от нашего эскадрона, - напомнил Башибузенко.
- Все сделаем, командир.
- Эх, любушка ты у меня, - расчувствовался Микола. - Я ж тебе вдвое все долги отработаю!
- Топай, топай к своей раскрасавице, - шутливо подтолкнул его Роман.
После полудня насидевшиеся в хатах гости высыпали на широкую станичную улицу. Затеялась лихая пляска. И мороз нипочем. Кирьян Сичкарь глядел, глядел на такое веселье, сорвался с места, как пуля из ствола, бегом вывел из конюшни своего жеребца. Крикнул:
- А ну, врежь «наурскую»!
Гармонист (он сидел в хате у распахнутого окна, чтобы не отморозить пальцы) рванул мехи. Сичкарь швырнул на землю кубанку, спружинясь, метнулся на спину коня, едва коснувшись луки. Вскочил на седло обеими ногами, откалывая коленца в такт музыке. Восхищенно ахнули девки и бабы. А в толпе кто-то с гордостью:
- Это чего! Они вот так с Калмыковым ночью, стояком, через реку. Босыми ногами на седле. Выскочили к белякам тихо, Пулеметчику кинжал в спину, а потом весь наш эскадрон без потерь!
Жених тоже не удержался, решил показать себя. Сказал Асе:
- Кинь платочек посреди улицы!
Разогнал своего жеребца, на полном скаку свесился всем корпусом, подхватил платок - и снова в седле. Подъехал, вручил с поклоном невесте.
«До чего же отчаянные, чертяки!» - восхищался Роман. Пожалуй, он и сам бы сплясал: такое хорошее было настроение. И люди веселы, и денек ясный, морозный, как на родном севере. Однако пора было готовить разъезд. Улучив момент, подозвал Миколу, перечислил десяток фамилий. Тот подумал, усмехнулся:
- Одних партейных взял?
- Не только.
- Ну, эти двое тоже без пяти минут в твоей ячейке... Ладно. Только Сазонова оставь, с кузнецом поработает.
- И Черемошин останется. За меня. Он пулеметы осматривает.
- Добре, - согласился Микола. - Значит, так: собери со всего эскадрона полушубки и валенки. Чуешь, какой пар изо рта?.. А к ночи еще завернет. Проследи, чтобы затворы карабинов и шашки протерли насухо. Смазка замерзнет - как безоружные будете... Через час пути проверь на всякий случай, пусть затворы подергают. Маршрут знаешь? На развилке дорог хутор. Если хаты целы, обогрейся там, дождись сменного разъезда. Калмыков пущай все время впереди едет: в этом степу ему любой бугорок известен... Эх, жаль отпускать тебя на такой холод. Ну, да чего там - валяй! - махнул он рукой.
Выделенные в разъезд люди собрались в доме комиссара. Сазонов и Черемошин пришли проводить. Бывшие шахтеры Вакуев и Каменюкип переобувались в валенки, Пантелеймон Громкий посмеивался над ними: нет, мол, как ни крути, а не кавалеристы вы, не казачьей породы. Настоящий кавалерист из сапог не вылезет... Шмыгал изувеченным носом Пантелеймон Тихий, с улыбкой слушая брата. Старательно снимали смазку с карабинов Зозуля, Колыбанов и Шишкин - недавно принятые в кандидаты партии молодые ребята из казаков. Возле порога топтался желтолицый, скуластый Калмыков, успевший, вероятно, хватить не одну чарку, поторапливал весело:
- Глянь, комиссар, совсем ночь наступил. Телишься больно долго!
Распахнув дверь, быстро вошла Асхлипиадота. Румяная, большеглазая, разгоряченная. Венгерка небрежно наброшена на плечи. Длинные ресницы мокры - оттаивал иней.
- Успела! - обрадовалась она. - Эй, вояки, подходи по одному, гусиным жиром намажу.
- Зачем так бегаешь? - упрекнул Калмыков. - Голова без шапки совсем плохо! В ящик играть будешь.
- Ничего, привычная... Давайте, товарищ комиссар. (Леснов был единственным человеком в эскадроне, с которым она была на «вы».)
- Смазывайте... Башибузенко подсказал или сами додумались?
- Тут и думать нечего. Элементарно.
- Припасите, пожалуйста, побольше гусиного жира, вазелина.
- Постараюсь.
- Она смекалистая, - прогудел Пантелеймон Громкий. - Какого казака отхватила, командира-то нашего!
- Невелика находка. - Ася игриво повела плечами. - Неизвестно еще, кто кого отхватил!
- Теперь ша, отгулялись. Свадьба.
- Какой свадьба без попа? - вставил Калмыков.
- Мы люди вольные, без попов и без комиссаров вполне обойдемся, - задирала она Леонова. И опять - в который уж раз - поймал он на себе удивленный, испытующий взгляд обжигающих черных глаз. «Ох, Микола, хватишь ты лиха с такой женушкой!»
- Все готово? По коням! - распорядился Роман. Когда выехали за станицу, было уже темно. Только в открытом поле ощутил Леснов, до чего же морозна опустившаяся ночь. Порывами налетал пронизывающий ветер. Мело. Белые струйки перевивали дорогу. Что-то угрожающее чудилось в тусклом, мертвенном свечении белых сугробов.
Не одному Роману, всем жутковато было в затихшем холодном пространстве. Лишь Калмыкову хоть бы что. Покачиваясь на невысокой лохматой лошадке, напевал свое излюбленное:
И-эх, шашка бери-бери,
Винтовка бери-бери,
За красную знамю
Даешь впереди!
- Помолчал бы ты, черт кривоногий, - сказал Пантелеймон Громкий. - Глотку застудишь.
- Ты за мой глотка не боись. Я не балачку болтал, я революционный песня пел.
Судя по времени, проехали они верст десять. Потом пятнадцать. И на всем пути ни единой живой души. На зверя, ни птицы, никакого следа на дороге. Калмыков все чаще поднимался на стременах, вглядываясь в белесую мглу. Наконец сказал:
- Дым чую. Хутор будет.
- Большой?
- Совсем малый. Кошары для овец, домов два или три.
Дорога ощутимо пошла на спуск, к замерзшей речушке, и вскоре темными пятнами проступили впереди постройки. Приблизились к ним осторожно: не грянули бы навстречу выстрелы. Но все было тихо. Калмыков спрыгнул с коня, метнулся за угол, прижался лбом к чуть освещенному окну. Вернувшись, доложил:
- Бабы, детишки возле огня. Спокойно сидят, беляка нету.
- Может, погреемся?! - заколебался Леснов. - Коней в кошару, сами в избу.
- Давай мал-мала дальше поедем. Там кургашек есть, смотреть хорошо.
- На кургане пост выставим, а греться поочередно сюда, - решил Роман.
Намерзшиеся, заиндевевшие кони неохотно пошли от жилья. Люди приободрились: какие-никакие, а все же хибары рядом, будет, где теплом дохнуть, портянки перемотать. Поторапливали коней. И едва миновали мостик через речушку - увидели всадников. Четверо или пятеро ехали им навстречу. Медленно, понурившись, без голосов.
Роман мгновенно определил: казаки! Вдвое меньше! Атаковать!
- Шашки к бою! - полушепотом скомандовал он, - Ребята, «язык» нужен... За мной! - всем телом толкнул он вперед своего кабардинца.
Конь у него - золото. Умен, послушен: Леснов в бою бросал поводья, в одной руке шашка, в другой, если нужно, наган. А Стервец не отвлекался в самой горячке, чутко улавливал пожатие колен всадника, поворачивал куда нужно. Приучил его Роман, вопреки правилам, оставлять противника слева, под неудобную руку. А Леснов и левой рубил не хуже, чем правой.
Казаки стреляли - мелькнуло несколько вспышек. Кто-то вскрикнул позади. Роман летел, пригнувшись к шее коня, не сводил глаз со сбившихся в кучу врагов. Ближний к нему казак, скособочившись, рвал из ножен шашку и не мог вытащить - вмерзла. А верный Стервец уже обходил его, подставлял под удар. Клинком по голове, с потягом!.. Нет! Живьем!
Леснов привычным движением перебросил шашку в правую руку, а левой с разгона хлобыстнул казака по скуле. Тот, охнув, тяжелым мешком рухнул с седла.
Сгоряча промчался дальше, а когда остановил и повернул Стервеца, все уже было кончено. Двое белых стояли, задрав руки. Пантелеймон Тихий прыгал по сугробам, ловил казацкого коня. Несколько человек сгрудились, держа коней в поводу.
- Кого? - спросил Леснов, подъезжая.
- Осипа... Вакуева. - Роман не узнал чей-то изменившийся голос. - В живот, слепое...
У Романа сразу отяжелели плечи, будто усталость нахлынула...
- На полушубок его! В дом, в тепло поскорее!
К сдавшимся подъехал Калмыков, секанул одного нагайкой:
: - У, гад! Мово друга убил!
- Не стрелял я, ей-бо, не стрелял! - причитал казак, так и не вытащивший из ножен шашку.
- Отставить! - Леонов спрыгнул с коня, глянул в испуганное, с выпученными глазами лицо. Немолодой уже, унтер, наверное. - А, мой крестник! Это я тебя обезножил!
- Ей-бо, не стрелял!
- Каменюкин, отведи второго. Допросим порознь. Кто соврет, сразу точка. Правду - жить будешь... Куда ехал?
- В походном охранении мы. С правого фланга.
- Кого охраняли?
- Так что всю колонну, ваше благородие.
- Я тебе не благородие... Какую колонну?
- Нашей дивизии.
- Что? - насторожился Леснов. Откуда тут, в тылу Конармии, целая дивизия белых? Спросил строго: - Ты верно знаешь?
- Как не знать, ваше... Такая колонна идет - днем ни конца ни начала не видно. Гутарят, не одна наша дивизия... Гонят, гонят без передыху. Лошади совсем притомились, сами аж в седлах спим...
«У кого кони крепкие? - соображал Роман. - У Калмыкова, у братьев Пантелеймоновых... Пусть скачут к командиру полка. Нет, сразу в полевой штарм... А если этот казак врет?.. А с чего ему врать?..»
- Пантелеймоновы! - позвал комиссар. - Пленных на коней и в штаб армии! Особая срочность и особая важность! Аллюр три креста! Прямо к Буденному или к Ворошилову... Три креста! Скорей! - повторил он.
7
Семен Михайлович так и не успел уехать в свою станицу. К вечеру осложнилась обстановка. Белая пехота напирала вдоль железной дороги. В морозном воздухе далеко разносилась пальба, полыхало на горизонте широкое зарево. Пока что стрелковые дивизии сдерживали натиск врага, не было необходимости прерывать отдых кавалеристов, но беспокойство не покидало Будённого и Ворошилова. Они допоздна засиделись в двухэтажном кирпичном доме, отведенном под штаб.
Когда привели двух обмороженных, обалдевших от страха и переутомления казаков, Климент Ефремович не сразу поверил их показаниям. Генерал Павлов объединил под своим руководством несколько белых дивизий - это понятно. А вот то, что Павлов четвертые сутки гонит конницу по занесенным дорогам, без дневок, без обогрева, делая переходы в тридцать и сорок верст, - разве такое возможно?
Усомнился даже видавший виды Буденный. А пленные, обмякшие в тепле, разговорившиеся после стакана самогона, охотно выкладывали подробности. Горячей пищи казаки совсем не получают. Артиллерийские кони выдохлись, пушки тянут на веревках, подталкивают руками. Пообморозились - спасу нет. Сперва, начальство сказывало, двигались на станицу Великокняжескую, а вчера повернули вдруг на Торговую.
- Утром должны здесь быть.
Семен Михайлович, слушая, переживал втуне:
- Угробит же конницу! Сколько лошадей погубит!
- Тем хуже для Павлова, - сказал Ворошилов. - Будем готовить встречу.
- Рано еще шум подымать, - возразил Семен Михайлович. - Вышлем разведку, уточним, проверим.
- Действуй, - одобрил Ворошилов. И, улыбнувшись, добавил: - До чего назойливый генерал оказался. А я хотел поспать нынче.
- Вздремни сейчас, потом не придется.
- Да уж что за сон, всю охоту отбил этот Павлов! - отшутился Климент Ефремович.
Ни он, ни Буденный еще не представляли себе, какая угроза нависла над Первой Конной, сколько вражеских войск скрывает в степи ночь. Двадцать четыре кавалерийских полка двигались по разным дорогам на Шаблиевку, на Торговую, на Воронцово-Николаевку. Мертвящее дыхание холода заставляло казаков из последних сил стремиться к жилью. Передовые отряды противника находились уже совсем близко.