Питер Джеймс

Убийственно жив

Посвящается Берти, Сити и Фибе
Предисловие

Суссекская полиция вдохновила меня на цикл романов о Рое Грейсе, поэтому я глубоко признателен многим офицерам и вспомогательному персоналу, тепло меня принявшим и оказавшим всяческую поддержку. Список возглавляет главный констебль Джо Эдвардс, любезно выдавший разрешение на знакомство с деятельностью уголовного розыска. Бесценную помощь в работе над книгой оказал мой друг, бывший главный суперинтендент, находящийся ныне в отставке, Дэйв Гейлор, который долгие годы знакомил меня с работой суссекской полиции и во многом послужил прототипом Роя Грейса. Это мой первый наставник, фонтан творческих идей, терпеливый святой, внесший огромный вклад в нынешний и предшествующие романы. Без него их было бы гораздо меньше.

Упомяну среди прочих — простите, пожалуйста, если кого позабыл, — главного суперинтендента Кевина Мура, оказавшего неоценимую помощь, блистательных сотрудников отдела высоких технологий Рея Пэкема и его жену, подбросивших замечательные творческие идеи. Констебль Пол Гжегожек из местной вспомогательной бригады вводил меня в курс преступной жизни Брайтона и действий полиции, которая старается ее обуздать. Благодарю сержанта Джулиана Клаппа, заставившего меня не раз содрогнуться во время процедуры оформления предварительного заключения, и инспектора Марка Пауэллса из отдела идентификации суссекской уголовной полиции.

Хочу поблагодарить инспекторов Роя Эппса и Пола Фарнелла, констебля Мэтта Вебстера, инспектора Энди Парра, главного суперинтендента Питера Колла, начальника отдела высоких технологий сержанта Фила Тейлора и бывшего начальника того же отдела Джона Шоу, ныне возглавляющего экспертно-криминалистическую бригаду; Джулию Пейдж из отдела программного обеспечения; сержанта Кита Халлета, работающего с полицейской информационной программой ХОЛМС; консультанта аналитического отдела Брайана Кука; инспектора уголовной полиции Уильяма Уорнера; старшего следователя по уголовным делам Стюарта Леонарда; старшего аналитика Сьюзи Строан; сержанта Джейсона Тингли; офицеров отдела семейных проблем Аманду Страуд и Луизу Пай; и отдельно старшего следователя отдела тяжких преступлений Тони Кейса, который уделил мне очень много времени, с энтузиазмом оказывая колоссальную помощь.

Большое спасибо фантастической мюнхенской команде моих помощников: комиссару криминальной полиции Вальтеру Дюфтеру, Людвигу Вальдингеру, Детфелю Пухельту, Францу-Йозефу Вильфингу; Энди и Сабине; Анетт Липперт, потрудившейся познакомить меня с Мюнхеном; и, конечно, величайшему из живущих немецких актеров Гансу Юргену Штокери, который с величайшим терпением провел меня как минимум десять раз по всему городу, уточняя места действия.

Мне очень помогли эссекский коронер доктор Питер Дин, патологоанатом доктор Найджел Киркэм, судебно-медицинский эксперт министерства внутренних дел Великобритании доктор Весна Джурович, судебный дантист научно-криминалистической лаборатории и отдела судебной медицины Монреаля доктор Роберт Дорион — автор исчерпывающего труда о зубном прикусе. От всей души благодарю своих чудесных друзей в морге Брайтона и Хоува — Элси Суитмен, Виктора Синдена — за бесконечное внимание, доброту, понимание.

Спасибо Брайану Эллису, доктору Эндрю Дэйви, доктору Джонатану Пашу, технику-патологоанатому Тому Ферреру, Роберту Фрэнкису — одному из немногих, кто догонял меня в автомобильных гонках; Питеру Бейли, обладающему энциклопедическими познаниями о прошлом и настоящем Суссекса и о сети железных дорог графства. Огромная благодарность инспектору по надзору за приемными детьми Крисси Франклин, которая неустанно меня консультировала в своем нелегком и тонком деле.

Как обычно, спасибо Крису Уэббу, который заботился о моем компьютере; неофициальным редакторам Иможен Ллойд-Уэббер, Анне-Лизе Линдеблад и Сью Энселл, читавшим на разных стадиях рукопись и делавшим бесценные замечания. Благодарю за усердную работу группу по связям с общественностью издательства «Мидас», Тони Малликена, Марго Вилал и Амелию Роуленд.

Шлю бесчисленные благословения своему сказочному агенту Кэрол Блейк — гордясь, что позволил ей ходить всего в нескольких туфлях из имевшихся у нее трех триллионов фирменных пар. А также своему киноагенту Джулиану Фридмену. Считаю большой честью публикацию моих книг издательством «Макмиллан». Всех не перечислить, но поблагодарю Ричарда Чаркина, Дэвида Норта, Джеффа Даффилда, Анну Стокбридж, Вивьен Нельсон, Мари Слокомб, Мишель Тейлор, Кейтриону Роу, Клэр Берн, Али Мюиридена, Ричарда Эванса, Хлою Брайтон, Лиз Коуэн, мою машинистку Лесли Левин и в заключение, но отнюдь не в последнюю очередь, Стеф Бирвирт — редактора, которая творит невероятные чудеса. Через Ла-Манш посылаю общее спасибо немецким издателям за щедрую помощь. Особенно Петеру Ломанну, Джулии Шейд, Андреа Энгену, Корделии Борхард, Бруно Бэку, Индре Хайнц и необычайно грозной Андреа Дидрих — величайшему издателю в Германии.

Спасибо моим верным гончим Берти, Сити и Фибе за напоминание, что и за дверью моего рабочего кабинета продолжается жизнь.

Последняя, но самая горячая благодарность моей милой Хелен за веру в мои способности, в то, что другого пути передо мной просто нет.

Наконец, еще раз спасибо всем моим читателям — за письма и добрые слова. Для меня это много значит.

Питер Джеймс

Суссекс, Англия

scary&pavilion.co.uk

www.peterjames.com

1

Ждать темноты было долго, но стоило. Время не проблема. Он давно понял, что времени в жизни полно, когда ее остается еще хоть чуточку. У него куча времени. Почти миллиардный запас.

Вскоре после полуночи женщина, за которой он следовал по пятам, свернула на двухполосную подъездную дорогу и подъехала к освещенной одним фонарем площадке заправочной станции «Бритиш петролеум». Он остановил угнанный фургон на неосвещенной полосе, следя за ее тормозными огнями, которые горели все ярче и ярче. Красный цвет опасности, красный цвет удачи, красный цвет секса. Семьдесят один процент жертв убивают родные и близкие люди. Цифры статистики бешено крутились в голове, словно шарик пинбола[1] в поисках лузы. Он собирал статистику, старательно пряча цифры, как белка орешки, храня в долгой памяти до того дня, когда они наверняка понадобятся.

Вопрос в том, сколько процентов из семидесяти одного знают, что их вот-вот убьют. Вы знаете, леди?

Мелькали передние фары автомобилей, в шеренгу грузовиков затесался маленький синий «рено», дребезжа в багажнике какими-то слесарными инструментами. У колонок стояли только две машины — готовившаяся отъехать пассажирская «тойота» и большой «ягуар». Его владелец, тучный мужчина в плохо сидевшем смокинге, возвращался от окошечка кассы, засовывая во внутренний карман бумажник. Неподалеку стоял бензовоз «Бритиш петролеум», водитель которого в защитном костюме разматывал длинный шланг, готовясь к дозаправке.

Старательно оглядевшись, он заметил всего одну камеру слежения, направленную на заправочную площадку. С этой проблемой вполне можно справиться.

Лучшего места для наблюдения не придумаешь!

Он послал камере воздушный поцелуй.

2

Был теплый летний вечер. Кэти Бишоп откинула с лица растрепанные огненно-рыжие волосы и устало зевнула. Вымоталась — но очень-очень приятно, спасибо! Она настороженно разглядывала бензоколонку, видя в ней, как почти во всех прочих бензоколонках, некое инопланетное существо, прибывшее на Землю, чтобы ее запугать. Муж с огромным трудом разбирается в инструкциях к посудомоечной и стиральной машинам, утверждая, что они написаны на чужом, «женском» языке. А с ее точки зрения, бензоколонки выражаются на чужом языке, инструкции написаны на «мужском» жаргоне.

Она, как обычно, с трудом открутила крышку бензобака своего БМВ, уставилась на таблички «премиум» и «супер», вспоминая, что именно надо залить. Если «премиум», Брайан будет недоволен из-за низкосортного бензина, если «супер» — будет ворчать из-за лишней траты денег. Впрочем, в данный момент это не имеет значения. Держа в одной руке шланг и с силой нажимая на рычаг, она помахала другой, привлекая внимание сонного ночного дежурного в окошечке.

Брайан все больше ее раздражает. Жутко надоели скандалы из-за дурацких мелочей — его зубная паста лежит не на своем месте на полочке в ванной, стулья вокруг кухонного стола расставлены не на одинаковом расстоянии друг от друга… Кроме того, он буквально свихнулся, регулярно таская домой сумки из секс-шопов со всякими дикими приспособлениями, настаивая, что их надо испробовать. Противно до невозможности.

Она так глубоко задумалась, что почти не заметила, как шланг дрогнул, колонка резко щелкнула. Вдыхая пары бензина, запах которых ей очень нравился, Кэти толкнула рычаг вверх, заперла дверцы машины с помощью пульта дистанционного управления — Брайан без конца предупреждает, что автомобили часто угоняют на бензозаправках, — и пошла к будке расплачиваться.

На обратном пути старательно уложила в сумочку кредитную карточку и квитанцию, отперла дверцу, села и снова заперла ее изнутри, защелкнула ремень безопасности, запустила мотор. Включился проигрыватель с лазерным диском. Она на секунду подумала, не поднять ли верх машины. Уже за полночь, опасно в такой час ехать в Брайтон с открытым верхом. Лучше сидеть в безопасности в закрытом автомобиле. Потом решила не поднимать.

Только вырулив с заправки и проехав добрую сотню ярдов по темной и скользкой дороге, она почуяла в машине какой-то посторонний запах. Хорошо знакомый. Потом что-то мелькнуло в зеркале заднего обзора.

В машине кто-то был.

Страх вонзился в горло рыболовным крючком, руки на руле застыли. Она с силой нажала на тормозную педаль, автомобиль с визгом остановился, рука отчаянно нащупывала рычаг, чтобы дать задний ход, вернуться на спасительную заправку, и почувствовала прикосновение к горлу острого холодного металла.

— Поезжай вперед, Кэти, — сказал он. — Ты ведь была не слишком хорошей девочкой, правда?

Стараясь увидеть его в зеркальце, она уловила проблеск серебристого лезвия.

А он уловил в том же зеркальце ужас в ее глазах.

3

Марлон, как всегда, плавал в стеклянном сосуде, кружа в своем мире с неуемной целеустремленностью исследователя, который направляется к очередному еще не нанесенному на карту континенту. Рот его открывался и закрывался, глотая главным образом воду, а порой и микроскопические хлопья, которые обходились Рою Грейсу в ту же сумму, в какую обошелся бы обед золотой рыбки в ресторане «Гордон Рамсей».

Грейс развалился в шезлонге в гостиной своего дома, обставленного давно исчезнувшей женой Сэнди в черно-белом минималистском стиле дзен и до недавнего времени полного воспоминаний о ней. Теперь здесь осталось лишь несколько забавных вещичек 1950-х годов, которые они вместе купили: главная гордость — отреставрированный и отремонтированный музыкальный автомат — и всего одна ее фотография в серебряной рамке, снятая двадцать лет назад на отдыхе на Капри. Прелестное загорелое лицо с широкой и счастливой улыбкой. Она стоит у скалы, длинные светлые волосы развеваются на ветру, вся сплошь залита солнцем, словно посланная ему с небес богиня.

Грейс хлебнул виски со льдом, не сводя глаз с телеэкрана, где крутилось старое кино на DVD, один из десяти тысяч фильмов, которых, по твердому убеждению его коллеги и приятеля Гленна Брэнсона, он просто не мог не видеть.

В последнее время вовсе не вопрос об одностороннем преимуществе Брэнсона в этой области вынуждает его стремиться к полноправному соперничеству. Перед ним стоит задача учиться, пополнить образование, ликвидировать обширные культурные пробелы. Он постепенно и медленно осознал, что в мозгу отложились бесчисленные страницы полицейских руководств и инструкций, результаты матчей по регби и крикету, футбольных игр, мотогонок и больше почти ничего. Дело надо поправить. И срочно.

Потому что впервые за долгое время он вновь с кем-то встречается, к кому-то тянется, может быть, даже в кого-то влюблен. Не верится в такую удачу. Но она гораздо образованнее, чем он. Порой кажется, что прочитала каждую книгу, когда-либо написанную, видела каждый фильм, слышала каждую оперу, знакома с творчеством каждого художника, живого и мертвого. Мало того, она заканчивает философский факультет Открытого университета.

Этим объясняется стопка философских книжек на журнальном столике за шезлонгом. Большинство недавно куплено в «Сити-букс» на Вестерн-роуд, остальные выловлены в бесчисленных книжных лавках Брайтона и Хоува.

Сверху лежат две с самыми понятными названиями: «Утешения философии», «Дзен и Черепаха». Книги для простых людей, в которые можно вникнуть. Ну, хотя бы частично, получив возможность для блефа при обсуждении с Клио некоторых занимающих ее вопросов. Причем, как ни странно, он сам искренне заинтересовался. В частности, вполне согласился с Сократом, одиноким, приговоренным к смерти за свое учение и образ мыслей, однажды сказавшим: «Не стоит жить неосмысленной жизнью».

На прошлой неделе она потащила его на Глайндборн[2] послушать «Свадьбу Фигаро» Моцарта. Опера его слегка утомила, но порой музыка и само представление отличались такой красотой, что он чуть не заливался слезами.

И сейчас его захватил черно-белый фильм, снятый в послевоенной Вене. Вот Орсон Уэллс в роли дельца черного рынка Гарри Лайма поднимается в парке отдыха в люльке на колесе обозрения вместе с Джозефом Коттеном.[3] Коттен обвиняет своего старого друга Гарри в коррупции. Уэллс оправдывается, напоминая, что в Италии при Борджиа тридцать лет шли войны, убийства, кровопролитие и одновременно царствовал Ренессанс, творили Микеланджело, да Винчи. А что вышло из Швейцарии после пятисот мирных лет демократии и всеобщей братской любви? Часы с кукушкой.

Грейс еще раз от души хлебнул виски. Уэллс играет обаятельного человека, но он не испытывает к нему симпатии. Это негодяй и мерзавец. За двадцать лет службы он не встречал ни одного мерзавца и негодяя, который не пытался бы оправдать свои действия. В их извращенном представлении плох мир, а не они сами.

Он зевнул, погромыхал кубиками льда в опустевшем стакане, думая о завтрашнем дне — пятнице — и об обеде с Клио. Не видел ее с прошлой пятницы — она уезжала на выходные на крупное сборище родственников в честь тридцать пятой годовщины свадьбы родителей. Немного обидно, что она его не пригласила поехать, как бы сохраняя дистанцию и давая понять, что, хоть они встречаются, занимаясь любовью, целого все же реально не составляют. А в понедельник отправилась на курсы повышения квалификации. Они ежедневно перезваниваются, обмениваются сообщениями по электронной почте, и все-таки он безумно тоскует по ней.

Завтра утром предстоит встреча с непредсказуемой, попеременно кислой и сладкой начальницей Элисон Воспер, заместителем начальника суссекской уголовной полиции. Вдруг устав как собака, он раздумывал, выпить ли еще виски и досмотреть фильм или приберечь все это на завтрашний вечер, когда услышал звонок в дверь.

Кто может нанести визит в полночь?

Вновь прозвонил звонок. Затем послышался настойчивый стук.

Он озадаченно и настороженно выключил видео, не совсем уверенно поднялся и пошел в прихожую. Снова стук и звонок.

Грейс жил в почти тихом пригороде, на застроенной отдельно стоявшими домами улице, сбегавшей к морскому берегу Хоува. Здесь проходила проторенная дорожка наркоманов и ночных хулиганов Брайтона и Хоува, против которых он прочно держал оборону.

Долгие годы службы скрещивал мечи с местными злодеями, вымещал злобу на простых подонках и сильных игроках. Мало кто с ним тут мог потягаться. Но он так и не потрудился врезать дверной глазок и поставить цепочку.

Поэтому, понадеявшись на свою сообразительность, притуплённую лишним количеством виски, Грейс широко распахнул дверь. И увидел перед собой самого любимого на свете мужчину — сержанта Гленна Брэнсона ростом шесть футов два дюйма, чернокожего и лысого, как метеорит. Однако сейчас сержант не улыбался, как это было ему свойственно, а морщился и таращил глаза.

4

Лезвие крепче врезалось в горло, распарывало. С каждым ухабом на дороге становилось больней и больней.

— Выброси всякие домыслы из головы, — тихо и добродушно предупредил он.

По горлу текла кровь, или пот, или то и другое — неясно. Объятая страхом и ужасом, Кэти отчаянно старалась мыслить здраво. Открыла рот, хотела что-нибудь сказать, видя приближавшийся свет фар, стискивая скользкими от пота руками рулевое колесо БМВ, но лезвие только сильнее впивалось.

Машина въезжала на вершину холма, слева горели огни Брайтона и Хоува.

— Держись левой полосы, выезжай на вторую развязку.

Она покорно свернула на широкую двухполосную Дайк-роуд, залитую оранжевым фонарным светом. Знала, куда они едут, понимала, что должна что-нибудь сделать, прежде чем доедут. Сердце вдруг подскочило от радости. Через дорогу замелькали голубые звездные вспышки. Патрульная машина! Стоит перед другим автомобилем. Она протянула руку, чтобы выключить указатель поворота, но вместо этого стеклоочистители заскрежетали по сухому стеклу.

Черт возьми!

— Зачем ты включила «дворники», Кэти? Дождя нет, — послышался голос с заднего сиденья.

Проклятье, проклятье, проклятье! Не на то нажала!

Проехали мимо полицейской патрульной машины. Она смотрела на ее фары в зеркале, как на исчезающий оазис, и одновременно ей удалось разглядеть позади бородатую физиономию в низко надвинутой бейсбольной кепке и темных очках, несмотря на ночь. Лицо неузнаваемое и все-таки, вместе с голосом, тревожно знакомое.

— Поворачивай влево, Кэти. Сбрось скорость. По-моему, ты знаешь, куда мы направляемся.

Сенсор автоматически открывает ворота. Через несколько секунд они распахнутся, БМВ в них въедет, они за ним закроются, она очутится в темноте, в одиночестве, никто не будет ее видеть, кроме мужчины на заднем сиденье.

Нет. Этого нельзя допустить.

Можно вывернуть руль, врезаться в фонарный столб или в фары приближающегося автомобиля. Она еще сильней напряглась. Взглянула на спидометр, стараясь сообразить. Если резко затормозить или на что-нибудь натолкнуться, его бросит вперед, нож вылетит из рук. Это было бы умно. Не просто умно — единственный выход.

Помоги мне, Господи Иисусе.

В желудке образовался комок, который жег сильней льда. Во рту возник кислый зловонный запах. Вдруг зазвонил мобильник, лежавший рядом на сиденье. Тринадцатилетняя падчерица Карли выбрала для сигнала глупую надоедливую распроклятую «цыплячью песенку», которая всякий раз ее чертовски бесит.

— Даже не думай отвечать, Кэти, — предупредил он.

И она не ответила. Вместо того покорной овечкой свернула налево в послушно открывшиеся ворота из кованого железа, за которыми лежала короткая темная асфальтированная дорожка, обсаженная немыслимо огромными кустами рододендронов, купленных Брайаном в садовом центре за сумасшедшие деньги. Чтобы они нас ограждали, объяснил он.

Угу. Чтоб ограждали. Большое спасибо.

Передние фары высветили фасад. Несколько часов назад Кэти выехала из своего дома. Теперь, в этот самый момент, он казался совсем другим — чужим и враждебным, от которого надо бежать со всех ног.

Ворота закрылись за ней.

5

Рой Грейс несколько секунд ошеломленно таращился на Гленна Брэнсона. Обычно официально одетый, сержант был теперь в веселенькой синей рубахе, спортивной серой курточке с капюшоном, мешковатых штанах и кроссовках. На лице печать многодневной усталости. Вместо обычного в последнее время модного мужского одеколона от него несло застарелым потом. Он больше смахивал на разыскиваемого преступника, чем на полицейского.

Прежде чем Грейс сумел вымолвить слово, сержант его крепко обнял, прижавшись потной щекой к его лицу.

— Рой, она меня выгнала. Господи боже, старик, она меня вышвырнула!

Грейс кое-как умудрился ввести друга в дом, в гостиную, усадить на диван. Сев рядом и обхватив могучие плечи сержанта, сочувственно спросил:

— Эри?

— Она меня вышвырнула.

— То есть как? Что значит «вышвырнула»?

Гленн Брэнсон подался вперед, уткнулся локтями в стеклянный журнальный столик и закрыл лицо ладонями.

— Я этого не переживу. Рой, ты мне должен помочь. Я не вынесу.

— Чего тебе налить? Виски? Вина? Кофе?

— Мне нужна Эри. И Сэмми. И Рэми. — И Гленн отчаянно зарыдал.

Грейс на секунду оглянулся на золотую рыбку, глядя, как Марлон дрейфует, сделав редкий перерыв в кругосветном путешествии, праздно открывая и закрывая рот, и вдруг понял, что сам открывает и закрывает рот. Потом встал, вышел из комнаты, откупорил годами пылившуюся в буфете бутылку коньяка «Курвуазье», плеснул в стакан, сунул в мясистую руку Гленна:

— Выпей.

Сержант нянчил стакан, молча глядя в него, словно выискивая написанное на поверхности сообщение. Наконец сделал маленький глоточек, за которым последовал очень большой, после чего он поставил стакан, не сводя с него мрачного взгляда.

— Рассказывай, — попросил Грейс, глядя на неподвижно застывшие на телевизионном экране лица Орсона Уэллса и Джозефа Коттена. — Говори, что случилось.

Брэнсон тоже взглянул на экран и пробормотал:

— Знаешь, все дело в верности. Дружба, любовь, измена…

— Что это значит?

— Кино, — выдавил он. — «Третий человек».[4] Режиссер Кэрол Рид. Музыка. Цитра. Всегда меня заводит. Орсон Уэллс рано прославился, а первого успеха не смог повторить — вот в чем его трагедия. Бедняга. Снял несколько лучших фильмов всех времен и народов. А за что его люди особенно помнят? Помнят толстяка, торгующего шерри.

— Я тебя не совсем понимаю, — признался Грейс.

— По-моему, это был шерри. Возможно. Кому какое дело? — Гленн поднес к губам стакан и осушил его. — Я за рулем. Ну и хрен с ним.

Рой терпеливо ждал, решив ни в коем случае не позволять Гленну вести машину. Он никогда прежде не видел своего друга в таком состоянии.

Гленн почти бессознательно протянул ему пустой стакан.

— Еще хочешь?

Сержант, глядя в стол, промямлил:

— Как скажешь.

Грейс налил ему коньяку на четыре пальца. Два месяца назад Гленна подстрелили во время организованного Роем налета, в чем он до сих пор себя адски винил. Пронзившая сержанта пуля 38-го калибра чудом не причинила большого вреда. Пройди она на полдюйма правее, было бы совсем другое дело.

Пуля с круглой головкой попала в брюшину под грудной клеткой на небольшой скорости, не задев позвоночник, аорту, внутреннюю полую вену и мочеточники. Частично повредила мочевой пузырь, который пришлось оперировать, и мягкие ткани, главным образом жировые прослойки и мышцы, что тоже потребовало хирургического вмешательства. Через десять дней его выпустили из больницы домой на долгую реабилитацию.

На протяжении двух следующих месяцев Грейс каждый день и каждую ночь прокручивал в памяти события той операции. Снова, снова и снова. Несмотря на все расчеты и меры предосторожности, все пошло кувырком. Никто из вышестоящего начальства его не винил, но в душе он чувствовал себя ответственным за ранение подчиненного.

Еще хуже — лучшего друга.

Еще хуже — в начале операции другая его подчиненная, на редкость талантливая Эмма Джейн Бутвуд, получила тяжелые травмы, пытаясь остановить фургон, и до сих пор остается в больнице.

Слегка утешали недавно подмеченные и навсегда запомнившиеся слова философа Серена Кьеркегора: «Надо дальше проживать жизнь, но понять ее можно только потом».

— Эри, — вдруг простонал Гленн. — Господи Иисусе, я этого не вынесу…

Грейс знал о супружеских проблемах друга. Само собой разумеется, у полицейского безумный, неупорядоченный график работы. Если он не женат на понимающей это коллеге, наверняка возникнут проблемы. У каждого из их братии в некий момент они возникают. Может быть, и Сэнди страдала, только о том не говорила. Может быть, потому и исчезла. Может быть, поняла, что с нее хватит, и просто ушла. Таково одно из множества объяснений случившегося в июльский вечер, когда ему исполнилось тридцать лет.

В прошлую среду с тех пор стукнуло девять лет.

Сержант хлебнул коньяку и жестоко закашлялся. Потом взглянул на Грейса большими, налившимися желчью глазами:

— Что мне делать?

— Объясни, что случилось.

— Эри решила, что с нее довольно.

— Чего?

— Меня. Нашей совместной жизни. Не знаю. Просто не знаю. — Он уставился куда-то вдаль. — Ходила на всякие курсы самосовершенствования. Я же тебе рассказывал, покупала мне книжки «Мужчины с Марса, женщины с Венеры»… «Почему женщины не разбираются в дорожных картах, а мужчины не могут ничего найти в холодильнике», прочую белиберду… Понял? Все сильней злилась, когда я поздно возвращался домой, а ей приходилось сидеть с ребятишками, пропускать курсы. Понял?

Грейс понял, плеснул себе виски, потом вдруг ощутил желание закурить.

— Но я думал, ей самой хотелось, чтобы ты служил в полиции.

— Угу. А теперь наш график довел ее до ручки. Разве женщину можно понять?

— Ты умный, сообразительный, амбициозный, быстро продвигаешься. Разве она этого не понимает? Не знает, как высоко тебя ценит начальство?

— По-моему, ей на это дерьмо глубоко плевать.

— Возьми себя в руки, старик! Ты днем работал охранником, а три ночи в неделю вышибалой. Что тебе светило, черт возьми? Сам же мне говорил, что, когда у тебя сын родился, ты как бы прозрел. Не хотел, чтобы он признавался своим одноклассникам, что его отец — вышибала в ночном клубе. Хотел, чтоб он тобой гордился. Правда?

Брэнсон тупо смотрел в свой стакан, снова опустевший.

— Угу.

— Тогда я не понимаю…

— Я тоже.

Видя, что выпивка несколько угомонила приятеля, Грейс взял его стакан, налил еще на два пальца, снова сунул ему в руку. Вспомнил собственный опыт патрульного, свою долю семейных разборок. Любой полицейский ненавидит вызовы по «семейным проблемам», которые, главным образом, оборачиваются вторжением в дом, где отчаянно скандалят муж с женой. Как правило, один из них или оба пьяные и копу в лицо в ту же минуту врезается кулак или стул летит в голову. Впрочем, этот опыт дал Грейсу рудиментарное представление о семейном праве.

— Ты когда-нибудь плохо вел себя с Эри?

— Шутишь? Никогда. Никогда. Не может быть даже речи.

Грейс поверил, хорошо зная, что Брэнсон по натуре не способен жестоко обращаться с любимыми. В могучей туше прячется добрейшая, нежнейшая, деликатнейшая душа.

— Закладная на дом оформлена на тебя?

— На нас обоих. — Брэнсон поставил стакан и снова заплакал. Через несколько минут, когда слезы иссякли, сказал: — Господи Иисусе… Лучше б та самая пуля не промахнулась. Пускай бы попала мне в самое сердце, ко всем чертям.

— Типун тебе на язык.

— Правда. Я серьезно. Ничего не выиграл, чтоб мне провалиться. Она взбесилась из-за того, что я работаю семь дней в неделю по двадцать четыре часа, а в последние полтора месяца вообще не бывал дома. А ты называешь меня подкаблучником.

Грейс минутку подумал.

— Дом твой. Тебе он принадлежит не меньше, чем Эри. Даже если она на тебя разозлилась, из дома не выкинет. У тебя есть свои права.

— Угу. Да ты же знаешь Эри.

Действительно, весьма привлекательная дама под тридцать, с очень сильной волей, всегда твердо дает понять, кто хозяин в доме Брэнсонов. Пусть Гленни носит штаны, но его физиономия выглядывает из ширинки.



Почти в пять утра Грейс вытащил из комода какие-то простыни, одеяло, постелил приятелю постель. Бутылка виски и бутылка коньяку почти опустели, в пепельнице громоздилась куча раздавленных окурков. Он уже почти совсем бросил курить, увидев недавно в морге черные легкие заядлого курильщика, но долгая выпивка лишила его силы воли.

Казалось, будто прошло лишь несколько минут, когда зазвонил мобильник. Грейс взглянул на будильник у кровати и с ужасом понял, что уже десять минут десятого.

Звонят почти наверняка со службы. Он дал телефону еще позвонить, стараясь полностью проснуться, чтоб голос звучал твердо. В голову будто вонзалась проволока для резки сыра. На этой неделе он исполняет обязанности старшего следователя и фактически должен являться в офис к восьми тридцати, всецело готовый к самым серьезным делам. Наконец он нажал кнопку ответа:

— Рой Грейс слушает.

Послышался очень серьезный голос молодого инспектора из диспетчерской по имени Джим Уолтерс, с которым Грейс несколько раз разговаривал, но лично не встречался.

— Суперинтендент, сержант из брайтонского управления просит вас заняться подозрительной смертью на Дайк-роуд-авеню в Хоуве.

— Можете сообщить какие-нибудь подробности? — спросил Грейс, окончательно придя в себя.

Разъединившись, накинул халат, налил в кружку воды, принял две таблетки парацетамола из аптечки в ванной, запил, выдавил из фольги еще две, протопал в другую комнату, крепко пропахшую спиртным и мужским запахом, растормошил Гленна Брэнсона:

— Вставай, вставай, это твой личный врач из преисподней!

Брэнсон приоткрыл один глаз.

— Издеваешься, старик, мать твою? — Он схватился за голову. — Черт возьми, сколько я вчера выпил? Голова как…

Грейс протянул таблетки и кружку:

— Завтрак в постель. У тебя две минуты, чтобы принять душ, одеться, проглотить таблетки и еще чего-нибудь на кухне. Потом отправляемся на службу.

— Забудь. Я еще неделю на больничном.

— Ничего подобного. Заключение врача. Никакого больничного. Приступаешь к работе сегодня. Сию же минуту. Идем труп осматривать.

Брэнсон медленно, словно ежесекундно страдая от боли, поднялся с постели. Грейс увидел круглый бесцветный шрам в нескольких дюймах выше пупка — след от пули. Меньше дюйма в диаметре. Устрашающе маленький.

Сержант сглотнул таблетки, запил водой, встал, затоптался на месте в длинных трусах, как бы потеряв ориентацию, почесывая мошонку.

— Черт побери, старик, у меня ничего нет, кроме этой вонючей одежды. Нельзя же в ней осматривать труп.

— Он возражать не будет, — заверил друга Грейс.

6

Телефон звонил и вибрировал. Пип — пиииип — зззззз — пииииппип — ззззз… Дисплей вспыхивал, судорожно трепыхаясь на краю раковины, где Вонючка его оставил, словно крупное, обезумевшее, насмерть подбитое насекомое.

Через тридцать секунд аппарату удалось его разбудить. Он рывком сел в постели, как всегда ударившись головой о низкую крышу фургона.

— Черт возьми!

Телефон упал с раковины на узкую ковровую дорожку, по-прежнему издавая омерзительный звон. Прошлой ночью он взял его в угнанной машине — хозяин не позаботился оставить инструкцию или ПИН-код. Вонючка был в таком вздрюченном состоянии, что не соображал, как заглушить звонок, и не решался выключить аппарат, не зная ПИН-кода, чтоб снова включить. А ему надо было сделать несколько звонков, прежде чем хозяин сообразит, что телефон пропал, и попросит компанию об отключении. Среди прочего позвонил брату Мику, который живет в Сиднее в Австралии с женой и ребятишками. Мик звонку не обрадовался, проворчал, что у них сейчас четыре утра, и разъединился.

Еще раз прозвонив, прогудев, пропищав, телефон замолчал. Классный аппарат в поблескивающем корпусе из нержавеющей стали, одна из последних моделей «моторолы». В магазинах, торгующих без специальной скидки, стоит фунтов триста. Если повезет, то после небольшого торга можно будет его утром сбагрить за двадцать пять.

Он вдруг почувствовал, что его колотит. Непонятная темная жидкость, текущая в венах, пронизывала каждую клетку тела, пока он лежал поверх одеяла в нижнем белье, то обливаясь потом, то трясясь. То же самое повторяется каждое утро, когда мир представляется жуткой пещерой, которая вот-вот обрушится и поглотит его. Навсегда.

Перед глазами мелькнул скорпион.

— Пошел вон, чтоб тебя разразило ко всем чертям!

Он снова сел, снова стукнулся, вскрикнув от боли. Никакого скорпиона, вообще ничего. Просто поехала крыша, из-за чего кажется, что личинки вгрызаются в тело, тысячами копошатся под кожей, образуя плотный кокон.

— Проваливайте ко всем чертям! — проскрипел он, пытаясь их стряхнуть, все громче сыпля проклятиями, соображая, что нет никаких скорпионов. Одно воображение. Каждый день одно и то же. Подсказывает, что надо принять коричневого или белого. Господи Иисусе, хоть чего-нибудь.

Он напомнил себе, что пора выбираться отсюда, уйти от запаха потных ног, зловонной одежды, прокисшего молока, встать и отправиться в офис. Бетани нравится, когда он говорит об офисе. Считает, что это забавно. При этом так странно хихикает, кривя маленький ротик, что продетое в верхней губе колечко на секунду совсем исчезает. Только непонятно, потешается ли она вместе с ним или над ним.

Впрочем, она его любит. Это ясно: он никогда раньше ничего такого не чувствовал. Видел в мыльных телесериалах, как люди признаются друг другу в любви, но не имел никакого понятия, что это значит, пока не познакомился с ней, подсадив в машину на второй развязке в пятницу несколько недель назад — или несколько месяцев.

Она его любит, время от времени нянчится, как с любимой куклой. Покупает еду, убирает квартиру, стирает одежду, заклеивает иногда вскакивающие прыщи, неловко занимается сексом днем или ночью, прежде чем торопливо умчаться.

Голова раскалывалась. Он пошарил на полке, вытянув руку с татуировкой во всю длину, нащупал пачку сигарет, пластмассовую зажигалку и пепельницу из фольги, лежавшую за складным ножом, который всегда был наготове, открытый.

Из пепельницы посыпались на пол окурки и пепел. Вонючка вытряхнул из пачки сигарету «Кэмел», закурил и в зубах с ней откинулся на тощую подушку. Одурманенный, глубоко затянулся и медленно выпустил дым из ноздрей. Сладкий вкус, невероятно сладкий! Мрачность на мгновение развеялась. Сердце хорошо застучало. Почувствовался прилив сил. Он ожил.

Что-то происходит. Звучит и замолкает сирена. Громыхает автобус, подняв за собой ветер и тучу пыли. Кто-то нетерпеливо гудит. Тарахтит мотоцикл. Он потянулся к пульту дистанционного управления, несколько раз промахнулся, пока не нащупал нужную кнопку, включил телевизор. Шикарная чернокожая Триша брала интервью у рыдавшей чернокожей женщины, муж которой только что признался, что он гей. На полоске внизу экрана указывалось время — шесть тридцать.

Рано. Еще все спят. В офисе пока нет никого из сотрудников.

Снова мимо промчалась сирена. Вонючка закашлялся от табачного дыма, выполз из постели, осторожно перебравшись через тело спящего ливерпульца, имени которого не запомнил, явившегося сюда среди ночи со своим приятелем, покурив травки, выпив бутылку водки, купленную кем-то в нелегальной лавке. Остается надеяться, что они отвалят, проснувшись и обнаружив, что тут нет ни еды, ни наркоты, ни выпивки.

Он дернул дверцу холодильника и вытащил единственное, что там было, — полбутылки теплой кока-колы. Холодильник не работал с момента приобретения самого фургона. Крышка открутилась со слабым шипением — хороший вкус, сказочный.

Потом он наклонился над кухонной раковиной, полной тарелок, которые надо вымыть, картонок, которые надо выбросить — когда снова придет Бетани, — раздвинул оранжевые занавески в крапинку. Яркий лазерный луч солнца враждебно ударил в лицо, обжигая глаза.

Свет разбудил хомяка Эла. Даже с одной лапой в лубке, зверек подскочил в колесе и забегал. Вонючка посмотрел сквозь решетку, хватит ли воды и корма. Вроде хватит. Потом надо выбрать из клетки какашки. Больше ему ничего практически не приходится делать по дому.

Он вновь задернул занавески, хлебнул еще колы, поднял с пола пепельницу, затянулся сигаретой в последний раз, высосал почти до фильтра, загасил окурок. Снова закашлялся — кашель не унимается уже несколько дней или даже недель. Потом, вдруг почувствовав слабость, осторожно схватился за раковину, добрался до лежанки, цепляясь за спинки стульев вокруг широкого кухонного стола, улегся, слушая вокруг дневные шумы — пульс, звуки, ритмы, голоса его города. Здесь он родился и наверняка однажды умрет.

Городу он нисколько не нужен. Это город магазинов с такими вещами, какие он себе никогда в жизни позволить не сможет, с произведениями искусства, которых он не понимает, с лодками, яхтами, принадлежностями для гольфа и путешествий, с агентами по недвижимости, юристами, однодневными турагентами, представителями торговых ассоциаций, полицейскими. Он везде видит потенциальное посягательство на свою жизнь. Сами люди для него не имеют и никогда не имели значения. Они и я.

У них собственность. Это значит — наличные деньги.

Наличные позволяют прожить еще двадцать четыре часа. За двадцать фунтов, вырученных за украденный телефон, можно купить коричневый или белый пакетик — героин или крэк, что подвернется под руку. Если еще пятерку выгадать — пойдет на еду, выпивку, курево. Вдобавок, может, получится что-то украсть.

7

Предвещалась редчайшая вещь — великолепный летний английский день. Даже в высоких даунских холмах никакого намека на ветер. Без четверти одиннадцать солнце уже высушило росу на густой зелени и дорожках брайтонского гольф-клуба, земля совсем просохла, затвердела, в воздухе сильно пахло свежескошенной травой и деньгами. Жара была столь сильной, что ее хотелось соскрести с кожи.

Автомобильная стоянка сверкала дорогим металлом, кроме писка неисправной противоугонной сигнализации слышалось только жужжание насекомых, рубящие удары титана по выщербленному полимеру, электрический рокот тележек, быстро замолкавшие звонки мобильных телефонов, приглушенные проклятия промахнувшихся игроков.

Отсюда кажется, будто стоишь на вершине мира. На юге открывается полный вид на Брайтон и Хоув в долине — крыши, выше поднимающиеся к побережью, одиноко торчащая труба шорэмской электростанции, дальше серо-голубые воды Ла-Манша.

На юго-западе виднеются очертания города Уортинга, тающие, подобно многим его старым жителям, в дальней дымке. На севере лежат луга и пшеничные поля Даунса. Недавно скошенные квадратные и длинные круглые копны лежат, как фишки в настольной игре; работающие комбайны представляются издали крошечными, как игрушечные машинки.

Впрочем, почти все утренние гольфисты видели это так часто, что почти уже не замечали. В гольф по утрам играет элита Брайтона и Хоува, профессионалы, бизнесмены и те, кто воображает, будто принадлежит к элите, немалое количество дам, для которых гольф служит способом достижения жизненных целей, множество пенсионеров — в основном растерянных мужчин, просто вынужденных здесь жить.

На девятой лунке Бишоп, вспотев, как все прочие, сосредоточился на сияющем белом мяче, который только что поставил на метку. Расслабил колени, развернулся, крепко ухватив клюшку, готовясь к отработанному удару. Практиковался он только в одном — в дисциплине, потому что твердо верил только в нее. Привлеченный шмелиным жужжанием, увидел божью коровку, внезапно взлетевшую справа с земли. Как бы готовясь к долгому полету, она расправила крылья, убрала закрылки.

Бишоп старался припомнить, что мать говорила о божьих коровках. Он не так уж суеверен — не больше любого другого, — чтобы верить в байки, будто они приносят богатство, удачу. Помня, что за ним в очереди три партнера, а следующие игроки уже на лужайке, он упал на колени, схватил рукой в перчатке красное существо в черных крапинах, перенес в безопасное место. Потом снова встал в стойку, сосредоточился, прицелился, не обращая внимания на собственную тень, протянувшуюся прямо перед ним, не обращая внимания на кружившего где-то рядом шмеля, нанес точный удар — вжик! — и про себя воскликнул: «Вот так!»

Придя в клуб утром измотанным как собака, Бишоп играл потрясающе. Ни партнер, ни трое соперников не верили своим глазам. Нынче утром казалось, будто он, обычный член клуба, отвечающий средним стандартам, много лет твердо стоявший на восемнадцатом месте, принял пару волшебных пилюль, которые полностью изменили его неизменное мрачное настроение и отразились на игре. Вместо того, чтобы угрюмо и молча бродить по площадке, погрузившись в собственный внутренний мир, он отпустил пару шуточек, даже хлопнул кого-то по спине. Словно некий собственный демон, обычно тихонько сидевший в душе, вдруг вырвался на волю, по крайней мере на нынешнее утро.

Оставалось несколько последних ударов для успешного прохождения всех девяти лунок. Справа была плотная купа деревьев, заросшая густой травой, где мяч без следа затеряется. Слева полный простор. Всегда лучше бить чуть-чуть левей лунки. Но сегодня он был так уверен в себе, что решил послать мяч по лужайке. Шагнул, взмахнул клюшкой, ударил. Мяч с чудесным и нежным шлепком высоко воспарил, мертво замер, пронзил дугой облака на кобальтовом небе и упал, не докатившись до лужайки на пол-ярда.

Близкий друг Гленн Мишон, больше смахивавший со своей длинной гривой темных волос на состарившуюся рок-звезду, чем на самого удачливого в Брайтоне агента по сделкам с недвижимостью, ухмыльнулся, покачав головой.

— Чего бы ты ни добивался, приятель, поделись со мной, — сказал он.

Брайан отступил в сторону, сунул в сумку клюшку, глядя, как партнер готовится к удару. Один из соперников, маленький дантист-ирландец в очках с толстыми стеклами и в шотландском берете, сделал долгий глоток из кожаной набедренной фляжки, которую предлагал всем по кругу, хотя было только без десяти одиннадцать. Другой хороший игрок, Иен Стайл, был в дорогих бермудах и в рубашке поло с эмблемой Хилтон-Хэд-Айленда.

Ни один из них не повторил его достижения.

Схватив свою тележку, он зашагал вперед, держась от остальных подальше, решив полностью сосредоточиться, не отвлекаясь на пустую болтовню. Если удастся успешно пройти девять первых лунок, всего с одной метки забросив мяч в лунку, получится невероятный результат: на четыре меньше пара.[5] Должно получиться!

Он чертовски близко к лунке.

Сорокадвухлетний Бишоп был чуть больше шести футов ростом, с сухим холодно-симпатичным лицом под аккуратно и гладко зачесанными назад темными волосами. Его часто считали похожим на киноактера Клайва Оуэна, что ему очень нравилось, комплимент питал недокормленное эго. Всегда подобающе, хоть и ярко одетый, он был этим утром в синей рубахе поло с открытым воротом от Армани, брюках из шотландки, безупречно начищенных двухцветных туфлях для гольфа, круглых темных очках от Дольче и Габаны.

У него, как правило, не имелось возможности тратить время по будням на гольф, но его недавно избрали членом комитета этого престижного клуба с перспективой стать председателем, и он поэтому считал необходимым присутствовать на всех клубных мероприятиях. Само по себе председательство не слишком много для него значило. Его манила только слава, связанная с титулом. Северный Брайтон — хорошее место для налаживания контактов, а многие инвесторы, связанные с ним делами, были членами гольф-клуба. Не менее важно — а может быть, даже важнее, — что это радовало Кэти, удовлетворяя ее светские амбиции.

Кэти как бы запечатлела в памяти некое руководство по светскому скалолазанию, пункты которого тикают друг за другом: вступление в гольф-клуб — тик; избрание в комитет — тик; членство в «Ротари-клубе»[6] — тик; президентство в местном отделении «Ротари» — тик; членство в Национальном комитете защиты детей от жестокого обращения — тик… А недавно она составила новый список, рассчитанный на десять лет вперед, убеждая его в необходимости заручиться сторонниками, которые однажды его выберут высоким шерифом или лордом-наместником[7] Восточного или Западного Суссекса.

Он остановился на почтительном расстоянии от первого из четырех мячей на дорожке, с некоторым самодовольством отметив, насколько его мяч впереди других. Приблизившись, оценил силу и точность удара. Мяч лежал меньше чем в десяти футах от лунки.

— Знатный удар, — признал ирландец, протягивая фляжку. Он отмел ее взмахом руки:

— Спасибо, Мэтт. Для меня слишком рано.

— Знаешь, что говорил Фрэнк Синатра? — спросил ирландец.

Бишоп отвлекся, обратив внимание на щеголеватого клубного секретаря, бывшего армейского офицера, который стоял перед зданием клуба вместе с двоими незнакомыми мужчинами и указывал пальцем в их сторону, и через секунду вымолвил:

— Нет… Что?

— Он говорил: «Мне жалко тех, кто не пьет, потому что, когда они по утрам просыпаются, день для них будет потерян».

— Никогда не был поклонником Фрэнка Синатры, — заявил Бишоп, не сводя глаз с троих мужчин, решительно направлявшихся к ним. — Фривольный и сентиментальный зануда.

— Не надо быть поклонником Синатры, чтобы выпивать с удовольствием!

Проигнорировав снова предложенную ирландцем фляжку, он сосредоточился на выборе клюшки. То ли сделать изящный широкий удар, то ли попросту сразу загнать в лунку мяч. Годы тяжкого опыта говорили, что, когда везет, надо действовать осторожно и методично. На пересохшей августовской земле гораздо безопаснее бить старательно выбранной короткой клюшкой, хоть и стоя поодаль от лунки. Казалось, будто девственную траву вокруг брил парикмахер опасной бритвой, а не газонокосилкой. Она была гладкой, бархатной, как сукно бильярдного стола. Нынче утром вся зелень насмерть пересохла.

Он наблюдал за клубным секретарем в синем блейзере, серых фланелевых брюках, остановившимся на зеленой площадке перед лункой и указывавшим на него. С одной стороны от секретаря стоял высокий лысый чернокожий мужчина в темно-коричневом костюме, с другой — столь же высокий, но очень худой белый человек в плохо сидевшем синем костюме. Оба стояли неподвижно, смотрели, кивали. Интересно, кто это такие?

Ирландец громко выругался. Настала очередь Иена Стайла, который сделал хорошо рассчитанный удар клюшкой номер 9, и мяч остановился в нескольких дюймах от лунки. Гленн Мишон, партнер Бишопа, пустил мяч слишком высоко — он приземлился в добрых двенадцати футах от площадки.

Бишоп повертел в руках короткую клюшку, потом решил разыграть перед секретарем классическую картину, сунул ее в тележку и вытащил длинную клинообразную.

Принял стойку, отбросив на мяч длинную узкую тень, замахнулся, сделал шаг вперед и ударил. Клюшка слишком рано ударила по земле, начисто срезала дерн, он в отчаянии увидел, как мяч, скользнув, почти под прямым углом врезался в естественное препятствие.

Черт возьми.

Подняв тучу песка, он его вытащил, но до лунки все равно осталось добрых тридцать футов. Сильный удар подогнал мяч на три фута.

Партнеры заполнили карточки. Все-таки удалось пройти девять последних лунок на два меньше пара. Но в душе он сыпал проклятиями. Если бы сделал правильный выбор, удалось бы на четыре меньше.

Он потащил тележку к краю лужайки. Навстречу ему шагнул чернокожий мужчина.

— Мистер Бишоп? — уточнил он низким голосом. Тон твердый, уверенный.

— Да? — Он в раздражении остановился. И увидел предъявленное удостоверение офицера полиции.

— Сержант Брэнсон из уголовной полиции Брайтона. Мой коллега, констебль Николл. Можно вас на пару слов?

Чувствуя, как на небо надвинулась огромная туча, он спросил:

— В чем дело?

— Простите, сэр, — кажется, с искренним сожалением проговорил офицер, — лучше поговорить в другом месте.

Бишоп оглянулся на трех партнеров по гольфу, шагнул ближе к сержанту Брэнсону и тихо сказал, надеясь, что никто не услышит:

— Действительно не совсем подходящий момент. У меня турнир по гольфу. Нельзя отложить, пока я доиграю?

— Простите, сэр, — настаивал Брэнсон, — дело важное.

Клубный секретарь мельком бросил на него непонятный взгляд, после чего с большим интересом уставился на иссыхавшую траву у себя под ногами.

— Что такое? — спросил Бишоп.

— Мы должны кое-что сообщить вам о вашей жене, сэр. К сожалению, у нас плохие вести. Буду очень признателен, если вы на минутку пройдете вместе с нами в клуб.

— Что с моей женой?

Сержант кивнул на здание клуба:

— Предлагаю побеседовать наедине, сэр.

8

Софи Харрингтон бегло мысленно подсчитывала трупы. Семь на этой странице. Пролистала назад. Четырьмя страницами раньше одиннадцать. Добавим четыре после взрыва бомбы в машине на первой странице, три уложенные очередью из «узи» на девятой, шесть после крушения частного самолета на девятнадцатой, пятьдесят два в разбомбленном наркопритоне в Уиллсдене на двадцать восьмой. И теперь еще семь наркоманов с угнанной яхты в Карибском море. В целом восемьдесят три, а она дошла только до сорок первой страницы распечатки файла из ста тридцати шести страниц.

Говори после этого о куче дерьма!

Ну, согласно продюсеру, приславшему сценарий по электронной почте два дня назад, его отправили Энтони Хопкинсу, Мэтту Деймону, Лоре Линней, его прочла Кира Найтли, режиссер Саймон Уэст, снявший «Лару Крофт» — ничего себе — и «Воздушную тюрьму», который ей по-настоящему нравится, видно снятый ради чистой забавы.

Конечно.

Поезд подземки влетал на станцию. Здоровенный растафарианец,[8] сидевший напротив в подключенных к плееру наушниках, судорожно сжимал колени и мотал головой в такт музыке. Рядом с ним дремал с открытым ртом пожилой мужчина с дымчатой шевелюрой. Сбоку от него молоденькая хорошенькая азиатка сосредоточенно читала журнал.

В дальнем конце вагона под болтавшейся ручкой и объявлением агентства по найму сидел какой-то плотно закутавшийся чокнутый придурок, в капюшоне и темных очках, длинноволосый и бородатый, уткнувшийся в газету, которые раздают даром в часы пик у входа в подземку. Время от времени он посасывал тыльную сторону правой ладони.

У Софи с недавнего времени вошло в привычку рассматривать всех пассажиров, отыскивая воображаемого смертника с бомбой. Еще одна рутинная автоматическая предосторожность, необходимая для выживания, вроде обычая оглядываться в обе стороны, прежде чем переходить дорогу. Впрочем, в данный момент правила на секунду смешались.

Она опаздывала, потому что надо было кое-что сделать, прежде чем выскакивать в город. Уже половина одиннадцатого, обычно она к этому времени уже час сидит в офисе. Увидела проплывшую мимо надпись «Грин-парк». Рекламные плакаты на стене с картинками и четкой печатью размылись, затуманились. Двери зашипели, открылись. Она вновь вернулась к распечатке, намереваясь за пару секунд просмотреть то, что ей помешали прочесть вчера вечером — но как помешали, господи помилуй! Боже мой, даже вспомнив об этом, она заледенела.

Перевернула страницу, стараясь сосредоточиться в жарком, душном вагоне, из которого надо выйти на следующей остановке — «Пикадилли». Явившись в контору, придется печатать отзыв.

До сих пор история развивалась так. Папа-мультимиллиардер, безумно любивший единственного ребенка — дочь двадцати одного года, скончавшуюся от передозировки героина, — нанял бывшего солдата-наемника, ставшего киллером. Киллеру открыт неограниченный счет за поиски и уничтожение каждого звена в цепочке, начиная с того, кто сажает маковые зерна, заканчивая тем, кто сбывал дочке смертельное зелье.

Рекламный слоган: самоубийственная страсть пересеклась со сбытом наркотиков.

Поезд подъезжал к станции «Пикадилли». Софи затолкала распечатку в прозрачную ярко-красную папку, сунула в рюкзачок между ноутбуком, новеньким, наполовину прочитанным справочником о туристических поездках на выходные и августовским номером дорогого журнала «Харперс куин». Журнал не совсем в ее вкусе, но любовник — приятель, как она его всем представляет, за исключением двух ближайших подруг, — намного ее старше, гораздо умнее, образованнее, поэтому она изо всех сил старается поспевать за последними писками моды, диеты и прочего, чтобы казаться самой продвинутой девочкой в городе, полностью отвечающей его планетарным претензиям.

Через несколько минут она широко шагала в удушающей жаре по теневой стороне Уордор-стрит. Кто-то ей когда-то рассказывал, что Уордор-стрит — единственная улица в мире, где обе стороны теневые, потому что приютили музыкальную и киноиндустрию. Она в это так до конца не поверила.

В свои двадцать семь лет, с длинными темными волосами до плеч, привлекательным личиком, вздернутым коротким носиком, Софи не была красивой по классическим меркам, но весьма сексуальной. На ней был легкий пиджак цвета хаки, светлая футболка, мешковатые джинсы и кроссовки. Сегодня ей до боли хотелось повидаться с приятелем. Когда доведется с ним встретиться? Она с острой ревностью знала, что нынче он дома, в постели с женой.

Понятно, что их отношения не приведут ни к чему, просто не хочется, чтобы он ее бросил, как свою первую жену, от которой у него двое детей. Но она все равно обожает его. И с этим ничего не поделаешь, черт побери.

Она его просто боготворит. Целиком и полностью. Даже двусмысленные отношения ей нравятся. Нравится его опасливая оглядка при входе в ресторан, нравится, что он начал следить, не заметил ли их кто-нибудь из знакомых, за много месяцев до того, как они впервые переспали. Нравятся сообщения по электронной почте. Его запах. Телесные соки. Неожиданные появления среди ночи в последнее время. Например, вчера. Он всегда приходит к ней в крошечную брайтонскую квартирку, что странно — у него квартира в Лондоне, где он живет всю рабочую неделю.

— Ох, проклятье, — тихо высказалась она, подходя к офисной двери. — Проклятье, проклятье, проклятье!..

Остановилась и набрала сообщение:


«Скучаю по тебе! Обожаю тебя! Жутко хочу тебя! XXXX».


Отперла ключом дверь, наполовину поднялась по узкой лестнице, услышала два резких звонка, взглянула на дисплей мобильника, разочарованно прочитала сообщение своей лучшей подруги Холли:


«Пойдем завтра вечером на вечеринку на пристани? Будет клево».


«Нет, — подумала Софи. — Не хочу завтра идти на клевую вечеринку. Вообще никогда. Просто хочется…»

Чего хочется, черт возьми?

На дверях перед глазами висела эмблема: символическое изображение молнии на кинопленке, под которым темнели слова: «Блайндинг лайт продакшнс».

Она вошла в унылый кабинетик. Повсюду мебель из оргстекла, призрачные столы и стулья, аквамариновое ковровое покрытие, на стенах плакаты с кадрами из фильмов, в производстве которых иногда участвовала и компания. «Венецианский купец» с Аль Пачино и Джереми Айронсом; один из первых фильмов Шарлиз Тэрон, сразу переведенный на видео; лента о вампирах с Дугреем Скоттом и Сэффрон Барроуз.

За крошечной приемной, где стоял ее письменный стол и оранжевый диванчик, располагался открытый кабинет руководителя и главного юрисконсульта Адама. Наголо выбритый, веснушчатый, он горбился за компьютером, одетый в самую что ни на есть ужасающую рубашку, не считая той, в которой был вчера. Кроме него там сидел хладнокровный финансовый директор Кристиан, с глубокой сосредоточенностью вглядываясь в какой-то бесцветно-серый график на компьютерном мониторе. На нем, напротив, была рубашка из явно неисчерпаемой шелковой, баснословно дорогой коллекции — на этот раз кремовая — и шикарные замшевые туфли. Рядом с ним стоял черный каркас складного велосипеда.