Уильям Гибсон
Понедельник после чуда
Пьеса в трех частях
Действующие лица:
АННИ
ХЭЛЕН
ПИТ
ЭД
Часть первая
Два помоста, возвышающихся на сцене, — две соседствующие комнаты. В каждой — кровать. И от каждой комнаты — лестница, ведущая на сцену. На самой сцене — минимум мебели, характеризующий весьма скромный быт обитателей этого дома: небольшая кушетка, покрытая пледом, небольшой письменный стол с пишущей машинкой Брайля, стулья. И собственно — все… Вдали — вид на внутренний дворик, просматриваются деревья, меж ними развешены бельевые веревки.
Слышна музыка. У веревок стоит АННИ — рукава закатаны по локоть, спутанные легким ветром волосы, этакая очаровательная молодая растрепа, хотя ей уже далеко за тридцать. АННИ снимает белье, укладывает его в корзину.
ХЭЛЕН — девушка двадцати с небольшим лет, сидит за столом, печатает на машинке, предназначенной для слепых, это и есть машинка, работающая по известной системе Брайля.
На авансцене, неподалеку от ХЭЛЕН, стоит ДЖОН, молодой человек 25 лет, одетый в твидовый, явно идущий ему костюм, в руках у него ветка сирени. Осматривается. Находит воображаемую дверь, подходит и что есть сил жмет на воображаемый звонок. ХЭЛЕН продолжает печатать. ДЖОН нажимает на кнопку звонка еще и еще, но все так же безрезультатно, ХЭЛЕН никак не реагирует. Он было собрался уйти, но останавливается, услышав звук пишущей машинки. Подходит к воображаемому окну, заглядывает…
ДЖОН. Привет!
ХЭЛЕН допечатывает еще несколько слов, безучастно вынимает страницу из машинки.
Эй! Я сказал — привет! Вы что, не слышите? Здравствуйте!
ХЭЛЕН так же безучастно водит пальцами по странице — проверяет напечатанное. Там, во дворике, АННИ включает стиральную машину. ДЖОН оборачивается, идет к АННИ.
(В сторону ХЭЛЕН). Это и есть Хэлен Келлер?!
АННИ. Да.
ДЖОН. Она прелестна.
АННИ. Какое там… Только не сегодня.
ДЖОН (он в прекрасном расположении духа). Что вы сказали?
АННИ. Я говорю — сегодня нет… Но вам — спасибо.
ДЖОН (без тени смущения рассматривает АННИ, продолжающую заниматься бельем). Однако вы тоже ничего? Мэйси!.. Только почему это вы не отвечаете — я звоню, звоню в дверь и — тишина?! Почему это, а? Мэйси?
АННИ. Я вовсе не Мэйси. Это не мое имя.
ДЖОН. Это мое имя. И значит, так именуют всех, милая Мэйси!
АННИ впервые внимательно смотрит на него.
Как мне найти Анни Мэнсфилд Салливан? Учительницу барышни Келлер?
АННИ. А зачем она вам? Кто вы?
ДЖОН. Друг всех попранных, задавленных бесконечными хлопотами домашних работниц!
АННИ (улыбается). Вроде меня?
ДЖОН (достает из кармана книжку). Приходилось ли вам, Мэйси, читать Карла Маркса?
АННИ. Кого?
ДЖОН. Это мое самое последнее открытие. Открыл его сам. Для себя. Совсем недавно… И все-таки как вас зовут?
АННИ. Конечно же, Бридджит.
ДЖОН. Джон Мэйси! Вы меня ждали. Я явился, и давайте подумаем теперь обо всем насущном в свете вот этого произведения. (Показывает на книжку).
АННИ (кивает). Ладно.
ДЖОН. Наемный труд — вот с чего мы начнем, милая Бридджит! Вы ведь не так много получаете за все эти старания?
АННИ. Да. Что касается денег — просто гроши.
ДЖОН. И перетружены?
АННИ. Работаю как вол. Надрываюсь.
ДЖОН. Ну, так не пойдет! Вам нельзя с этим мириться. Старик Маркс анализирует все причины и дает ответ.
АННИ (заглядывая в раскрытую книгу). И что же это за ответ?
ДЖОН. Революция!
АННИ. Революция?
ДЖОН. Потрясающее слово!
АННИ. Прощу вас — не говорите, что вы один из них.
ДЖОН. Из каких?
АННИ. Из тех, кто устраивает революции.
ДЖОН. Одно препятствие — наш рабочий класс недостаточно созрел… Правда, над этим поработали, постарались дать им прескверное образование…
АННИ. Да?
ДЖОН. Да! Но вас никто не имеет право так эксплуатировать! И вообще, я не понимаю, почему вы столь равнодушны к самой себе? Прочтите это, прочтите, ради бога!
АННИ (берет у него книгу, листает и возвращает). Здесь нет картинок.
ДЖОН. Если человек безнадежен — это навсегда… (Идет за АННИ, направляющейся на кухню). Вкусно пахнет…
АННИ. Я еще и хорошая кухарка. Просто — отменная! (Подходит к ХЭЛЕН, которая продолжает печатать. Дотрагивается до ее плеча, обращается к ней посредством пальцев — это так называемый мануальный алфавит для глухонемых, мы же слышим весь этот разговор АННИ и ХЭЛЕН, голоса звучат за кулисами, или режиссер находит свой вариант решения этой проблемы). Познакомься, детка, это Джон Мэйси. Он предлагает нам свою помощь. Мистер Мэйси, возьмите, пожалуйста, ее за руку, только не надо речей…
ДЖОН (подходит к ХЭЛЕН, протягивает ей руку, потом, сообразив, кладет руку на ее протянутую ладонь, но при этом — не отводит глаз с АННИ). Вы — Анни Мэнсфилд Салливан?
ХЭЛЕН. Помогать нам — это очень любезно с вашей стороны, мистер Мэйси.
АННИ. А мы по рекомендательному письму — представляли вас совсем иным.
ДЖОН (о ХЭЛЕН). Что она сказала?
АННИ. Что это — очень любезное предложение.
ДЖОН. О, простите… Я как-то растерян… Даже испытываю, странный, благоговейный страх.
АННИ. Я не совсем уверена, что он нам подходит, девочка.
ХЭЛЕН (вытягивая руки). Разреши мне рассмотреть его как следует.
ДЖОН. Что?
АННИ. На колени, мистер Мэйси! На колени?
Он послушно встает на колени, ХЭЛЕН внимательно, неторопливо исследует его лицо.
Мы читаем по ладони, по лицу.
ХЭЛЕН. Он талантлив.
ДЖОН. Благодарю.
ХЭЛЕН. И знает об этом.
ДЖОН (довольный). Итак… (Поднимается). Я — действительно талантливый редактор. Ленора сказала, что вам требуется именно такого рода помощь.
АННИ. Да, но не думаю, что нам подойдет анархист с головой, набитой всякой опасной шелухой.
ДЖОН. Ну… (Он растерян, не знает что сказать).
ХЭЛЕН. Давайте не торопиться. Обсудим все серьезно.
АННИ. Ваша страсть к революции — не самая удачная визитная карточка для нас.
ДЖОН. Господи, да я же говорил об обществе, не способном покончить с голодом, неграмотностью, невежеством, наконец! Общество, которое уничтожает человека в самом зародыше! Я же верю в могущество человека, в его возможности, в то, что он обязан раскрыть себя! И вы верите в это, иначе зачем бы возились с этим чудом?! Я совершенно искренно пришел к вам, мне хочется помочь Хэлен Келлер — пригодятся вам мои способности, пожалуйста, я к вашим услугам, нет…
АННИ. Садитесь!
ДЖОН. Вот это была речь! Вот это я сказал! А?!
АННИ. Вы, наверное, голодны, потому так красноречивы. Не сомневаюсь — только поэтому. Вы ели что-нибудь?
ДЖОН. Да.
АННИ. Тогда… (Протягивает ему страницы, лежащие рядом с машинкой). Для начала.
ДЖОН, ничего не разбирая, внимательно разглядывает страницу за страницей.
ХЭЛЕН. А вы читаете по Брайлю?
ДЖОН. Я выучусь. Выучусь. Непременно.
ХЭЛЕН. В самом деле? Научитесь?
ДЖОН целует ей руку.
Я понимаю. Конечно, выучитесь… Любовь и терпение всегда побеждают.
АННИ. Она читает по губам.
ДЖОН. Да? (Подносит пальцы ХЭЛЕН к своим губам). Я понятный? Разборчивый? Удобочитаемый?
ХЭЛЕН. Ну просто — открытая книга.
ДЖОН (АННИ). У нее странный голос.
АННИ. Она не слышит себя.
ДЖОН. Как же она научилась говорить?
АННИ. Имитируя. В точности имитируя движения моего языка и мускулов гортани.
ДЖОН. Потрясающе! Блеск!
АННИ (спокойно). Обычно. Чуть выше среднего, ровно настолько, чтобы она могла закончить весь курс. Колледж — это уж само по себе беспримерно, а мы еще идем на медаль… А почему вы без бороды?
ДЖОН. Чтобы овладеть системой Брайля, нужна борода?
АННИ. Мне казалось, что каждый нормальный профессор в колледже просто обязан носить бороду.
ДЖОН. А как же она справляется в классе?
АННИ. Я всегда рядом и все ей перевожу.
ДЖОН. А… Я не профессор вовсе.
АННИ. Я знаю Ленора мне говорила.
ДЖОН. Просто преподаватель. Английский язык в Гарварде.
АННИ. Она так и говорила — Гарвард.
ДЖОН. А теперь я ушел оттуда. Работаю редактором в одном молодежном журнале.
АННИ. Так это же даже лучше.
ДЖОН. Но я и не редактор.
ХЭЛЕН. Он на глазах становится все загадочнее и загадочнее…
ДЖОН. Я — писатель. В моей голове уже книг двадцать… Но что мне хочется сделать перво-наперво: произвести основательную критическую чистку, — избавить Америку от всякой дряни для чтения. Собственно, то, что вы сделали в педагогике. И начать совершенно новую работу по подлинно жизненному эксперименту — литература должна идти в жизнь.
АННИ. Что же вас останавливает?
ДЖОН. Самое прозаическое — нужда? Мне нужно есть и пить, то есть — деньги! Вы, наверное, не поняли меня — я говорил о том, что наши писатели давно и прилежно, старательно подражают матушке Европе, а наши собственные проблемы — что им до них?? Сэр не может и не хочет понять рабочего. Он попросту не знает языка, на котором говорит тот…
АННИ. Вот это все, что вы нам поведали, — это и есть ваша основная специальность? Круг ваших основных забот и интересов?
ДЖОН. Боюсь, вы что-то вроде ведьмы.
АННИ. Да?
ДЖОН. Или колдунья. Понимаете, те, кто выкинут из жизни, тоже имеют право голоса? Они хотят рассказать о себе и должны! Все, кто брошены, те, кто на дне, кто отвергнут, воюют за право говорить!
АННИ. Вы что — и про Хэлен думаете так же?
ДЖОН. Да.
АННИ. Но она — поднявшийся человек! Восставший!
ДЖОН. Благодаря вам. Но ведь при этом — вы в какой-то мере порабощены, зависимы, в плену?
Пауза.
Я пришел дать вам волю.
АННИ. Наверное, наш контракт с журналом был ошибкой. Но нам очень нужны деньги. А совмещать учебу, дом, плюс еще эти статьи для журнала.
ДЖОН. Вот для того я и здесь.
ХЭЛЕН. Редактор просто сел нам на шею.
АННИ. Запомните: ничего добавлять к тому, что пишет Хэлен, не нужно.
ХЭЛЕН. Только — сокращать. Я ужасно многословна да еще пишу очень уж высоким стилем.
ДЖОН. Понимаю.
АННИ. Я научу вас ее языку, он, правда, чуть-чуть отличается от языка рабочего класса.
ДЖОН (о ХЭЛЕН). Нет, она — гений! Гений!
АННИ. Да, так многие говорят. Им нравится это говорить, а… ей, нам — не нравится это слышать… И — хватит. До воскресенья, мистер Мэйси. (Провожает его к дверям). И вы, наверное, ожидали увидеть здесь нечто другое? Или рассчитывали на другую встречу?
ДЖОН. Все в порядке! Я приду в воскресенье и принесу вам что-нибудь новенькое из Маркса.
АННИ. Что вы — столько забот!.. Да и где мне взять время на чтение, терять время для меня…
ДЖОН (перебивая, торжественно). Вам нечего терять, кроме своих цепей! Это — старик Маркс! (Весело нажимает на звонок, смеется, выходит).
АННИ внимательно смотрит ему вслед, пока мимо нее не проходит ХЭЛЕН.
ХЭЛЕН. Спать. Спеть.
АННИ. Нет. Нет. Еще у нас тригонометрия.
ХЭЛЕН. Опять?
АННИ. Увы.
ХЭЛЕН (уже сверху, сидя на кровати). Все, поздно, я уже сплю.
АННИ. Я сама едва стою на ногах! Не спорь — у тебя есть точные обязанности. Уроки — первые и важнейшие из них. Я говорю — не спорь!
ХЭЛЕН обиженно, медленно идет к письменному столу, зло бросает на него линейку, циркуль, садится, все с той же злостью раскладывает лист ватмана, накалывает на него знаки, цифры… АННИ, стоя на коленях, крепит к карнизу занавески.
ХЭЛЕН. Один такой урок отбирает у меня целую ночь. Понимаешь? Ночь! Но тебе же абсолютно все равно, тебе же это абсолютно безразлично…
АННИ. Нет, и ты знаешь об этом. Неужели я так напоминаю тебе надсмотрщика?
ХЭЛЕН. Именно его. Образцовый надзиратель — вот ты кто. Может, я все-таки пойду спать?
АННИ. Нет. (Она поднимается, идет к ХЭЛЕН, берет учебник, читает). Поднимите перпендикуляр из точки А до пересечения с линией ОП в точке Б, тогда тангенс…
ХЭЛЕН. Боже, боже, какая же это смертельная скука — твоя тригонометрия.
АННИ (прикладывая ее руку к своим губам). Я всегда была против колледжа, это твое желание, девочка!
ХЭЛЕН. Да, мое!
АННИ. Ну и вот…
ХЭЛЕН. Моя юность увядает, как виноградная лоза.
АННИ (после паузы и явно о себе). Увядает, как виноградная лоза… Предельно точно! (И без перехода). В точке В начертить линию в направлении…
ХЭЛЕН послушно трудится, медленно гаснет свет, музыка. Спустя время возникает дневной свет, у входной двери ДЖОН и еще один молодой человек — ПИТ. ДЖОН что-то читает, у ПИТА в руках толстая пачка писем.
ДЖОН. Пит, это блеск! Статья что надо! Покажи ее нашему кому редактору…
ПИТ (перебивает). Поговорил бы ты с ним, Джон, а?
ДЖОН. А что я ему скажу?
ПИТ. Что я не мальчик на побегушках.
ДЖОН. Ты он самый и есть.
ПИТ. Я младший редактор!
ДЖОН. Это его журнал, и ты в этом журнале раб редактора!
ПИТ. Ну тогда скажи ему, что я заслуживаю хотя бы на два доллара в неделю больше.
ДЖОН. Попытаюсь. Дай письма.
ПИТ (смотрит на бельевые веревки). Исподнее Хэлен Келлер?
ДЖОН. У нее все как у людей.
ПИТ. А почему я не могу войти, долго еще мы будем стоять у порога?!
ДЖОН. Тебя, мой друг, никто, кажется, туда не приглашал?!
ПИТ. Я могу тебе помочь.
ДЖОН. Не спеши, Пит. Когда понадобишься — крикну!..
ПИТ. Ты — свинья.
ДЖОН. Но туда — я зван! Я, Не ты.
ПИТ неохотно уходит. Высвечивается комната. На кушетке сидит ХЭЛЕН, рядом немолодой джентльмен — доктор ЭД, они играют в шахматы. Входит ДЖОН, идет к столу, кладет пачку писем.
ХЭЛЕН. Ваш ход, доктор!
ЭД. Как дела у молодых?
ДЖОН. По-молодецки! А как дела у стариков?
ЭД. По-стариковски… (Делает неверный ход.) Черт подери!
ДЖОН. Доктор, мне необходима ваша помощь!
ЭД. Так вы же сказали — дела идут по-молодецки?!
ДЖОН. Вы давно знакомы с этими барышнями?
ЭД (он явно проигрывает). Кому нужна помощь — так это мне!
ДЖОН. Журнал для женщин заплатил им уже три тысячи долларов за статьи. Статьи — понимаете?! А это готовая книга! Книга, а не какие-то там статьи! Выдающаяся книга, которая может изменить всю структуру преподавания в нашей стране, если у наших деятелей просвещения есть хоть капля ума…
ЭД. Неужели эта книга именно то, в чем больше всего сегодня нуждается наша страна?
ДЖОН (горячо). Да, да! Я собрал все, что записывала Анни в разные годы и, конечно…
ЭД (вскакивает). А! И старики — по-молодецки! Вот так! (Садится). Ну и что, молодой человек, что — эта выдающаяся книга?
ДЖОН. Да, выдающаяся! Но она же не разрешит всем этим воспользоваться! Ни одной страницей! Ни одной строчкой!
ЭД. Почему?
ДЖОН. Потому что она выше всего этого! «Нам чужды одинаково и реклама и коммерция, нам не нужна дешевая и глупая шумиха, мы…»
АННИ (стоит с подносом, на котором чашки с молоком и сэндвичи). Мы работаем. Учимся. Живем. И вообще — давайте не будем здесь говорить об этом.
ДЖОН. Где же — в таком случае? И потом, вспомните, ваше имя, повторяю, ваше имя уже значится в статьях??
АННИ. Это не я. Это Хэлен. Она сама вставила. И сама настояла.
ДЖОН. Какая разница… Без вас она бы не написала и строчки. Все это ваше! И только!
ЭД. Почему вы так неприязненно относитесь к предложению молодого человека? По-моему, оно разумно. И пусть небольшая, но гарантия доходов. То, что вам нужнее всего! Деньги!
АННИ. Доктор, кто, если не вы, знает, что для нас значит эта так называемая популярность? Какими деньгами возместить все те травмы…
ЭД (перебивает). Все так, только едва ли люди догадываются о истинном вашем существовании. Как вам все это дается…
АННИ. Давайте переменим тему, а?
ДЖОН. Нет! Нет! Давайте же хоть раз обсудим все трезво, умно, рационально!
АННИ. Все! Мы переменили тему, и теперь наш милый доктор расскажет всем нам, что он видел в лесу этим утром.
ЭД. Ничего особенного этим утром я не видел.
ДЖОН. Вот уж поистине — восхитительная тема! Что я видел этим утром… Но не могли бы мы вернуться к более актуальной теме, например, что я вижу и слышу в это утро? (АННИ). И все-таки?!
ХЭЛЕН. Я расскажу о том, что видел доктор по дороге к нам в лесу… Солнце вставало позади темных мрачных дремлющих холмов, медленно выкатывалось волшебное золотое колесо… И, разбуженные солнцем, нехотя просыпались птицы… И, увидев волшебное колесо, начинали петь — волшебную песню без слов… Не говорите так, доктор, — ничего особенного вы не видели…
ЭД. Потрясающе. Успела еще и две партии у меня выиграть, и колесо увидеть, и песню услышать… Ну, Хэлен… Тебя надо пить, как лекарство! Тонизирующее! Две капли в день натощак — и бодр весь день!
ДЖОН. Как она может все это… знать? Непостижимо!
ЭД. Постижимо… И гениальность этой девочки в том, что она видит и слышит то, где мы попросту бессильны…
ДЖОН. Доктор! Доктор! Будьте же вы разумны: гениальность этой девочки в ее учительнице! Все благодаря ей! Только ей! И без нее… (Сразу торопливо). Мы просто обязаны обо всем этом рассказать людям! Об этом должны знать все! Нельзя это утаивать в своем крохотном мирке, ее опыт, ее метод должны стать достоянием всех, кто в этом нуждается.
ЭД. Джон абсолютно прав, дорогая! Это долг перед людьми.
АННИ. И пальцем не пошевелю! И не подумаю! Все!
ДЖОН. Не все! В конце концов, это ваш долг перед другими учителями, что бьются над этими же бедами поодиночке! Помогите им!
ЭД. Да, Анни, это необходимо сделать ради тысяч других несчастных детей. Слепых, глухих…
ДЖОН (подхватывая). Всех жертв нашего идиотского традиционного обучения! Дайте им ваш метод! Ваш опыт? Дайте!
АННИ. Я уже сказала. И больше ни слова об этом! (С силой бросает тарелку на пол, демонстративно поворачивается, уходит.)
Только лишь ХЭЛЕН остается как бы безучастной ко всему происходящему: она спокойна, светла. Улыбается.
ХЭЛЕН (негромко). С ней это случается… Время от времени…
Медленно гаснет свет, ДЖОН идет следом за АННИ к бельевым веревкам.
ДЖОН. У вас жуткий характер! Вы не просто упрямы… Вы… Только бы поперек течения… Случись вам тонуть, я стану искать вас в верховье…
АННИ. Обойдусь без вашей помощи! Убирайтесь!
ДЖОН. Почему вы не хотите разговаривать со мной? Почему?
АННИ. Вы еще слишком молоды.
ДЖОН. Ну и что?! Вы-то чего так взбешены?
АННИ. Я? Вовсе нет.
ДЖОН. Нет?
АННИ. Конечно, нет! Просто у меня уже нет никаких сил слушать о гениальности, опорой и фундаментом которой являюсь… я. Ну сколько можно быть опорой и фундаментом?! Тем более — гениальности! Ненавижу это слово!
ДЖОН. Я только лишь процитировал вашего доброго доктора… Выслушайте меня, прощу вас! Главы, написанные Хэлен, очаровательны своей наивностью, чистотой, однако ваши записки — клянусь, это выдающийся вклад в современную педагогику! И хватит быть такой чертовски скромной!
АННИ. Да — скромной, и только такой!
ДЖОН. Ну правда — достаточно… Походили в скромницах и хватит. Теперь мой долг рассказать всем именно о вашем вкладе. О том, что сделали и делаете — вы! И все, что я знаю…
АННИ (перебивает). А сколько вам еще неведомо… Это, право, еще одна книга.
ДЖОН. Ну так расскажите! Я готов написать и другую.
Пауза.
АННИ. Я была никем до встречи с Хэлен. И все это — только любовь, захлестнувшая меня… Что еще может даровать этот мир?! Ее семья… Они долго не хотели оставить нас в покое… Знаете ли вы, что ее родной отец хотел показывать Хэлен за деньги?
ДЖОН. Не может быть.
АННИ. Может. Известность. Деньги. Слава. Это будоражит, толкает к безумным поступкам. Учителя из Перкинса настолько завидовали нам, что пошли на унизительный для нас экзамен, обвиняли нас с Хэлен бог знает в каких грехах… В Кембридже к ней вообще относились как к некоему собственному достижению, этакому неодушевленному предмету, символизирующему небывалый успех и еще более небывалые перспективы… А меня — просто вышвырнули вон оттуда, чтобы не мешалась… Я только и делаю, что пытаюсь уберечь Хэлен от все новых и новых поклонников, которым, в сущности, до нее самой нет дела… Я смертельно устала от славы…
ДЖОН. И немножко — от зависти?
АННИ. И это тоже… Пятнадцать лет находиться в тени ее популярности… И прибавьте к этому пятнадцать лет гробовой тишины. Молчания. Ну что, не складывается образ ангела во плоти? Я такой и не была и не буду, я говорю и делаю то, что думаю, и то, что хочу, потому меня так не любят люди… Вы убеждены, что я просто до патологии скромна?! А известно ли вам, как я жадно и настойчиво добивалась успеха? Я ведь постоянно находилась с ней рядом: в классе, переводя каждое слово, произносимое этими выученными идиотами, на всех занятиях, всех и всегда! Вы не найдете в нашей стране и десятка учителей, кто бы столько сил отдавал этому неимоверно трудному делу… Хотя я великодушно оставляю дверь открытой для остальных девяти…
ДЖОН. Вот про все это я и хотел написать в своей книге.
АННИ. Да что вам далась эта книга? Чему она поможет?
ДЖОН. Она принесет успех и славу нам обоим, между прочим, я тоже тщеславен и еще больше вас.
АННИ. Не равняйте меня с собой. Все, что я из себя представляю в настоящий момент, — тридцати шестилетняя женщина…
ДЖОН. Тридцать семь.
АННИ. Тридцать шесть. До вторника.
ДЖОН. А ведете себя точно дитя.
АННИ. Я никогда не была ребенком… Мое детство прошло там, где с трудом выживают взрослые…
Пауза.
Я никогда не учила Хэлен, просто именно благодаря ей я сделалась впервые в жизни ребенком… Ее детство стало и моим… Это — чудо! И всякий раз я сознавала, что, давая ей почувствовать жизнь, ощутить свет, я давала жизнь и самой себе…
ДЖОН. Но этого недостаточно.
АННИ (понимая, о чем он). Не вполне достаточно — я бы сказала так… (Она неожиданно поворачивается, собираясь уйти, но он хватает ее за локоть. АННИ пытается высвободиться). Пойдемте! Слышите — пойдемте!
ДЖОН. Нет.
АННИ. Пойдемте! Ну — идем же!
Он еще сильнее сжимает ее руку, она еще сильнее пытается высвободиться.
ДЖОН. Чтобы чувствовать жизнь настоящей, необходим мужчина, который… (Он не договаривает, потому что АННИ резко и неожиданно бьет его коленом в пах, он буквально взвывает от боли, опускается на колени).
АННИ (опускается рядом). Вам плохо?
ДЖОН (судорожно глотая воздух). Вы оскорбляете меня при посторонних, публично презираете меня при всех, но этого вам мало, вы еще кастрируете меня наедине… Как все это надлежит понимать?
АННИ. Сама не знаю.
ДЖОН. Все! Я отступаю! Сдаюсь!
АННИ. Ничего подобного со мной раньше не случалось. (Она целует его в губы, замирает в ожидании ответного поцелуя).
ДЖОН. Интересно, кто вас учил целоваться?
АННИ. Разве непонятно — никто.
Они целуются, АННИ явно ошеломлена.
А вас кто выучил этому?
ДЖОН. Гарвард.
АННИ. Гарвард и здесь не подкачал. Заслуженная репутация…
Снова целуются.
Ну что за чудо этот Гарвард!..
Медленно гаснет свет.
Прошло несколько месяцев.
Свет постепенно освещает сцену. ХЭЛЕН, закутанная в теплую шаль, устроилась в кресле-качалке с книгой. Она читает ее как обычно — кончиками пальцев. Звучит музыка.
Входит ДЖОН с большим конвертом в руках.
ДЖОН. Анни?
АННИ (сверху). Я сейчас, сейчас.
ДЖОН (кричит ей наверх). Я принес гранки. (Он высыпает содержимое конверта прямо на пол, снимает пиджак, бросает его на стул, опускается на колени, рассматривает гранки. Потом вдруг резко поднимается, молча смотрит на ХЭЛЕН и идет к ней. Берет ее за руку).
ХЭЛЕН (улыбается). Джон, милый! (Она подносит его руку к губам).
ДЖОН. Что тебе поведала моя рука на этот раз?
ХЭЛЕН. Как нужен нам успех, но он ведет к пороку, и лишь несчастье — верный путь к добру… Кто это сказал? Ну?
ДЖОН. Шекспир?