– Ну, ты знаешь, как я всегда рассказывала о карусели и о том, какое у меня было прекрасное детство?

Он кивнул. Да, он знал.

– Ну, Рэнди спросил меня, как я, например, чувствовала себя, когда Ванессу увезли. Как реагировала Мелли? А я не помню. Мне было десять лет, когда Ванесса уехала. Я должна помнить хоть что-то, но я не помню. Я только помню, что Мелли всегда говорила, что мы скоро ее увидим опять, но…

– Мелли была ненормальная, – перебил ее Джон. Он никогда бы не сказал этих слов раньше, хотя довольно часто так думал.

– Ну, она не была ненормальной. Она просто, как ты знаешь, все воспринимала по-своему.

Конечно, это так. Мелли жила с ними в последние три месяца своей жизни, десять лет назад. Она уже была смертельно больна раком легких, но даже тогда, даже на этой ужасной последней стадии не могла поверить, что серьезно больна. У нее был хронический кашель, обычно говорила она тем, кто приходил ее навестить. Просто хронический кашель, убеждала она даже самою себя. У Мелли была манера искажать правду так, чтобы всем было приятно. Тогда Джон понял, что и у Клэр было такое же сомнительное умение и что она проделывала это так, что сама верила. Возможно, это было чертовски нездорово. Но теперь, когда она, казалось, потеряла эту способность, ему стало чего-то не хватать.

– Ну, во всяком случае, Рэнди не купился на то, что со мной происходили только хорошие события. Он попытался подтолкнуть меня к…

– Не позволяй ему подталкивать себя ни к чему, Клэр. Продолжай. Возможно, тебе когда-нибудь что-то приснилось, что ты уже не помнишь, а эти образы просто из твоего сна. И не более того.

Она свернула салфетку в длинную розовую змею и положила ее на стол. Он оторвал ее руку от нее и сжал ее пальцы.

– Пожалуйста, послушай меня, – сказал он. – Ты была счастливой, довольной женщиной до того, как все это произошло с Марго. По крайней мере, думала, что была, я прав?

– Да, – сказала она. – Абсолютно.

– И я знаю, для того, чтобы пережить такое потрясение, необходимо время, но мне кажется, что, встречаясь с Рэнди – братом Марго, ты просто никогда не сможешь оставить эту историю позади.

Он понял, что в его аргументах была его собственная выгода, но простил себя. Он окончательно уверился, что встречи и разговоры с Рэнди не доставляют ей ничего, кроме боли. И эти маленькие осколки, как она их называла, потрясли его. Может быть, они действительно возникли из ее сна. А, может быть, из пробелов в памяти Клэр, о существовании которых она могла только догадываться, но он-то это знал на самом деле.

– Если ты забудешь о Рэнди и Марго и направишь всю свою энергию на работу или на планирование отпуска, или просто на что-нибудь, тогда, может быть, все встанет на свои места. – Интересно, почувствовала ли она в его голосе настойчивость.

Она опустила глаза к столу и медленно кивнула.

– Ты, возможно, прав, – сказала она. – Когда меня не преследуют эти… воспоминания… для меня не составляет никакой трудности, представить, что однажды они исчезнут. Или что я слишком много обращаю на это внимания. Возможно, это правда. – Она слабо улыбнулась, и он почувствовал, что его броня треснула где-то у сердца. Он напомнил себе, что ведь она приехала к нему прошлой ночью. Она проехала целый час, чтобы провести с ним ночь. Она могла бы провести ночь и с Рэнди, и он никогда бы об этом не узнал. Но она этого не сделала. Она хотела быть с ним. Рэнди – просто друг, как она говорила. Друг, который не побоялся бросить вызов слепому оптимистическому отношению Клэр к жизни. Рэнди бы не дал ей лить слезы, которые она лила в постели прошлой ночью, не узнав их причины.

Он перебирал бумаги для утреннего заседания, пока Клэр готовилась к отъезду. Он наблюдал, как она упаковывает дорожную сумку. У нее сгорбились плечи, словно под тяжестью чего-то. Раньше он не замечал такого. Подъехав к кровати, когда она застегивала молнию на сумке, Джон коснулся ее рукой, и она присела на край постели, повернув к нему лицо.

– Я сожалею, что мы поссорились, – сказал он.

– А мне жаль, что так получилось с Джилом. Правда.

– Я знаю. – Он провел большим пальцем по ее ладони. – Думаю, нам необходимо сменить обстановку, – сказал он. – Как ты думаешь, не съездить ли нам куда-нибудь поразвлечься вместе? Я имею в виду, кроме обычного отпуска. Нам просто нужно предпринять что-то такое, что запомнилось бы на всю жизнь. Когда мы делали это в последний раз, Клэр? Я даже не могу вспомнить.

Она сухо улыбнулась.

– Думаю, прошлой ночью мы достаточно хорошо поразвлеклись.

Он ответил ей улыбкой, погладив колено.

– Да. Но ты знаешь, что я имею в виду. Когда ты сказала, что ты с Рэнди ездила в музей, я почувствовал…

– Боль.

– Да. Я почувствовал себя брошенным.

– Прости. Я не подумала об этом.

– Итак, не могли бы мы сделать так, как мы обычно делали?

– Да, – сказала она. – Каждый из нас подумает, чего бы ему хотелось, а потом мы сравним списки и остановимся на чем-нибудь.

Она попыталась придать своему голосу веселость, но ей это совсем не удалось. Он подумал, что она покривила душой.

– Хорошо. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее. – Я люблю тебя, Харти.

– Я тоже, Матиас.

Она взяла свою дорожную сумку и маленькую сумочку и направилась к двери. Он посмотрел, как она выходила из комнаты, а затем сразу же подъехал к телефону.

Пэт Виковски, к счастью, была дома.

– Я бы хотел обговорить с тобой гипотетическую ситуацию, – сказал он.

– Погоди. – Пэт что-то готовила. На заднем плане грохотали горшки и кастрюльки.

Он пробежался пальцами по диску телефона.

– Скажем, сторона «А» не помнит что-то, что случилось с ним или с ней в прошлом – что-то очень нехорошее – а сторона «В» знает, что случилось.

Следует ли стороне «В» рассказать стороне «А» о том, что он или она знает?

– Это не похоже на одну из тем конференции по реабилитации инвалидов, – сказала Пэт.

– Так каков же будет ответ?

Пэт поколебалась минутку.

– Ну, есть разные теории, но я бы сказала, что у стороны «А» была, видимо, причина заблокировать это в своей памяти. Возможно, это хороший здоровый защитный механизм, и стороне «В» следует держать язык за зубами.

Джон выглянул в окно, раздумывая, правильно ли она представила ситуацию.

– Но что, если и у стороны «А» появилось беспокойство… какие-то проблески памяти, которые могут быть, а могут и не быть связанными с тем, что знает сторона «В»?

– Если эти воспоминания мешают жить стороне «А», тогда этой стороне лучше бы обратиться к врачу – к кому-нибудь более компетентному – и выяснить, что происходит. Но он должен раскрыть это в собственной временной рамке. А стороне «В» следует считаться с психикой «А», чтобы сообщать ему информацию с такой скоростью, чтобы он смог ее переварить.

Что-то с грохотом упало на конце линии Пэт, и она ругнулась про себя, прежде чем снова заговорить.

– Давай, – настаивала она, – выкладывай, о ком мы говорим. Если это один из наших пациентов, мне нужно знать…

– Нет, – сказал он. – Не дави на меня, Пэт, ладно?

Она вздохнула.

– Ладно. Ну, я готовлю низкокалорийные булочки из шпината и отрубей. Я принесу тебе завтра попробовать.

Он скорчил гримасу при одной мысли о подобном угощении.

– Это может подождать. – Они переговорили о конференции еще пару минут, прежде чем закончить беседу.

Повесив трубку, Джон сидел неподвижно некоторое время, смотря невидящим взглядом в окно, разочарованный и в то же время с некоторым облегчением. Он хотел помочь Клэр, но тогда ему неизбежно придется причинить ей боль.

Он пристально смотрел на бухту вдали, спокойный гнев рос в нем, пока неожиданно не выплеснулся наружу. Он изо всех сил ударил кулаком по колесу коляски.

«Бог тебе не простит этого, Мелли, – подумал он. – Теперь смотри на то, что ты сделала».

19

Сиэтл



Ее замучили телефонные звонки.

Ванесса пришла в свой кабинет после обхода и нашла на своем письменном столе три записки и разрывающийся от звонков телефон. Она не стала поднимать трубку. Секретарша ответит и напишет еще одну записку, которую она попробует не замечать по возможности как можно дольше.

Когда она собирала свою сеть несколько лет назад, она выбрала самых основательных, динамичных и ответственных людей, которых она знала в мире подростковой медицины. Она даже не могла предположить такой уровень энергии и энтузиазма в такой географически разбросанной группе. Как только был дан намек, что можно получить помощь от сенатора Зэда Паттерсона, члены сети, отчаянно старавшиеся поддерживать жизнеспособность программы, бросились действовать.

И казалось, они все решили начать с телефонного звонка к ней. Она понимала, что они считают ее руководителем в этой борьбе, а она пыталась упорно свалить все на Терри Руз или на кого-нибудь другого. Ей просто необходимо было вырваться из этой неразберихи как можно быстрее ради собственного здоровья, как умственного, так и физического. В дневное время с ней было все в порядке, головные боли уменьшились, и на работе она держала себя в руках. Однако во сне этот контроль ускользал из ее рук. Настоящая Ванесса Грэй – Ванесса Харти – возникала по ночам. Перепуганная и беспомощная маленькая девочка на карусели.

Ее собственная подростковая программа получит только выгоду от любых позитивных изменений, независимо от того, будет ли она активна в борьбе или нет. Ей нужно покончить с этим, найдя подходящую логичную отговорку, хотя в настоящий момент она еще не могла придумать как. Она только знала, что никому не может сказать правду своего отказа иметь дело с Паттерсоном.

Она отодвинула записки на одну сторону стола и открыла карту, которую принесла с обхода. Шелли Кольер. Пациентка с анорексией, пройдя четырехнедельный курс лечения по программе исправления трудностей с аппетитом, готовилась теперь к выписке. Она поизучала результаты самых последних анализов девочки с хмурым выражением лица. Данные были не очень хорошими. Пит Олдрич отчитывался, что, несмотря на то, что они отобрали все ее слабительные и принуждали есть насильно и не позволяли никаких физических упражнений или водных процедур после приема пищи, Шелли продолжала терять вес.

Ванесса перелистала карту. Не было ли какой-нибудь тут другой болезни? Или же они упустили что-нибудь совсем очевидное?

Неожиданно ей что-то интуитивно пришло в голову. Она уже сталкивалась с подобным случаем раньше. Поднявшись из-за стола, она сунула под мышку карту и вышла из кабинета.

Сестра-хозяйка опустошала поднос в одной из личных комнат, когда Ванесса нашла ее.

– Не могу ли я поговорить с вами минутку? – Она повела женщину в коридор.

Сестра-хозяйка сняла одну из пластиковых перчаток, чтобы убрать выбившуюся прядь темных волос со лба, а потом пошла за Ванессой. Она стала рядом со своей раздаточной тележкой с выжидательным видом.

– Возможно, мой вопрос покажется вам несколько странным, – сказала Ванесса. – Но не могли бы вы сказать, как часто вы наполняете мыльницу в комнате шестьсот один?

Сестра-хозяйка с интересом взглянула на нее:

– Смешно, что вы об этом спрашиваете, – сказала она. – Я заметила, что там мне приходится наполнять мыльницу в три-четыре раза чаще, чем в спальнях других детей.

Ванесса вынуждена была улыбнуться. Ее подозрения оправдались.

– Спасибо, – сказала она и уже собиралась повернуться и уйти, когда решила, что должна дать объяснения сестре-хозяйке. – Пациентка из этой палаты пьет мыло, – просто сказала она. – Делает себе что-то вроде слабительного коктейля.

Сестра-хозяйка поморщилась и покачала головой.

– Ох, уж эти дети. – Она повернулась, чтобы достать другую перчатку из коробки на своей тележке, бормоча про себя: – С каждым годом все сильнее сходят с ума.

У поста медсестер Ванесса поделилась тем, что узнала, с медсестрой Шелли, добавив, что за девочкой нужно присматривать в ванной и после того, как она поест. Они смогут помочь Шелли Кольер даже против ее воли.

Она забежала еще к нескольким пациентам, включая Джордана Уилли, которому ночью сменили трубку еще раз. Прошла уже неделя с тех пор, как ему ввели первую трубку, которая не произвела должного эффекта, и, когда Ванесса осматривала грубый надрез сбоку, Джорди боролся со слезами и болью, а вероятнее всего, и со страхом. Даже со второй трубкой его легкое не прослушивалось так, как надо. Она посмотрела на его лицо, когда прикладывала стетоскоп к груди. Глаза были крепко закрыты. Голубые вены светились на висках под бледной кожей.

– Болеутоляющие не действуют на тебя, не так ли, Джордан? – спросила она.

– Нет, – прошептал он, не открывая глаза. – Но если мне дадут их больше, я буду все время спать, а я этого не хочу.

Инстинктивно она погладила рукой по его вьющимся темным волосам. Редкий жест для нее. Что же в этом ребенке так разрывает ее сердце?

– Будем надеяться, что эта вторая трубка очень скоро поможет тебе чувствовать себя лучше, – сказала она.

Он кивнул головой, все еще не открывая глаз, его очерченные синевой губы были крепко сжаты, и она понимала, что он не верит ни ее оптимистичным словам утешения, ни тому, что она делает.

К пяти часам на ее письменном столе было уже восемь записок, и она уселась за стол с бутылкой яблочного сока, твердо решив начать отвечать на звонки.

Она попытается отправить всех своих абонентов к Терри.

– Терри – именно тот человек, который разговаривал с Паттерсоном, – говорила она. – Она вам расскажет лучше, чем я, что нужно делать дальше.

Но от ее коллег по сети отделаться было не так легко. Они упорно пытались вовлечь ее в разговор, и все они с энтузиазмом рассказывали ей всякие истории о Зэде Паттерсоне.

– С его помощью единогласно были сохранены права на аборт в Пенсильвании, – настойчиво объяснял один.

– Он помог одной моей старой коллеге по работе развернуть программу помощи жертвам насилия, – говорил другой. – Она ездила к нему в офис и рассказала ему о людях, которым она хотела помочь, и он на самом деле прослезился.

Этот человек быстро приобретал репутацию прямо-таки легендарную, и, когда Ванесса слушала своих восторженных коллег, в углу ее поля зрения стали вспыхивать молнии.

Она сделала шесть звонков, когда непреодолимое желание уехать стало настолько сильным, что она больше не могла с ним бороться. Ей нужна была пробежка. Это единственно правильное решение, чтобы снять напряжение.

Она переоделась в свой теплый прогулочный костюм и туфли для бега и спустилась по лестнице к кабинету Дарси, несмотря на то, что она сильно сомневалась, что Дарси захочет присоединиться к ней. Дарси была на двенадцатой неделе беременности, и ее утренняя тошнота теперь длилась почти всю ночь. На их последней пробежке Дарси останавливалась два раза, и ее рвало.

Дарси застонала, когда увидела, что Ванесса стоит в дверях ее кабинета.

– Забудь об этом, – сказала Дарси. – Ни в коем разе.

Ванесса улыбнулась ей сочувственно. Дарси и в самом деле выглядела не слишком цветущей. Не стоило изводить ее.

– Может, на следующей неделе, – сказала она.

– Не слишком-то надейся. – Дарси повернулась на стуле, чтобы посмотреть на свою подругу. – Я понимаю, что ты не можешь понять, как чувствуют себя в таком положении, но я провожу семьдесят пять процентов времени, желая, чтобы меня пристрелили и избавили от страданий.

Ванесса улыбнулась вымученной улыбкой.

– Прости, Дарси, – сказала она, выходя из кабинета. – Побереги себя, ладно?

Она прошла по коридору, открыла дверь черного выхода из больницы и побежала.

Вечер был замечательно теплым для середины февраля. Ванесса попыталась бежать равномерно, направляясь в сторону парка. Как будто острые колючки ползали под ее кожей, и она тяжело наступала на асфальтовую дорожку, чтобы отделаться от них. Без Дарси она могла бежать быстрее, чтобы выпустить из себя пар до того, как она пойдет домой к Брайану, который не заслуживал ее плохого настроения.

В эти дни Дарси безостановочно говорила о своей беременности. Ванесса смиренно выслушивала ее, на самом же деле готовая наброситься на Дарси с кулаками, если та хоть еще один раз скажет ей: «Я понимаю, что ты не можешь понять, как я себя чувствую». Но каждый раз она прикусывала себе язык. Совершенно не стоило говорить Дарси, что она ошибается. Не стоило говорить об Анне. Не нужно бередить старые раны.

На дорожке впереди лежал камень, она сильно поддела его ногой, послав через близлежащую лужайку. Повернув за угол, она удивилась, когда увидела, что к ней бежал какой-то мужчина. На какое-то мгновение ее сердце забилось чаще, но тут же поняла, что он в спортивном костюме. Такой же бегун, как и она, подумала Ванесса, человек, совершающий пробежку прекрасным зимним вечером.

Она перешла на другую сторону, ближе к улице, чтобы пропустить его, но он сделал то же самое, и она почти засмеялась над тем, что они должны были неизбежно столкнуться, как вдруг она увидела, что он быстрым движением вытянул руки к ней, и тут же почувствовала его пальцы у себя на горле.

У нее не было времени на раздумья. Она опустила подбородок на грудь и изо всех сил потянула своей левой рукой его руку, так, чтобы он приблизился к ней еще ближе. Его темные глаза расширились от удивления. Ребром правой ладони она, собрав всю силу, ударила его по подбородку вверх и назад, и он издал какое-то мычание. Она сжала руку в кулак и изо всех сил ударила его по ключице, послышался безошибочный треск.

– Грязный негодяй. – Коленом она ударила ему между ног, и когда он согнулся вдвое, то еще и ногой в лицо. При бледном свете она увидела, как на ее теплые брюки полилась кровь.

Он встал на четвереньки на дорожке, но Ванесса еще не закончила. Адреналин, бушующий в ее теле, заставил ее чувствовать себя натянутой пружиной, и, когда мужчина, потеряв сознание, упал на землю, она пинала его в лицо, в спину, в бок. Она кричала и наносила ему удары до тех пор, пока кто-то ее не оттащил, но даже тогда она все еще пинала воздух. Завыла сирена вдали, и только тогда она поняла, что незнакомый человек держит ее за руки, а она плачет и ругается и рвет воротник его пальто пальцами.



Тот, кто на нее напал, попал в хирургическое отделение. Полицейские рассказали ей, когда она сидела вместе с Брайаном в приемной полицейского участка, что мужчина будет жить, но долгое время ему придется несладко. Весьма вероятно, что это тот самый негодяй, который изнасиловал двух женщин за последние три месяца, одеваясь бегуном и затаскивая их в кусты. Теперь у него сломаны нос, ключица, вывихнуто колено и повреждены почки. Она же сломала в драке мизинец, но пока никто об этом не знал. Она позаботится об этом позднее.

Ванесса подумала, что в долгу у Зэда Паттерсона. Она в долгу у своих доверчивых коллег по сети и у близоруких больничных сиделок. Она была в долгу у всех, кто вызвал в ней такую ярость, потому что этот возможный насильник получил ее всю. Ярость, которая предназначалась многим, вылилась вся на него.

Слухи о неудавшемся нападении распространялись чрезвычайно быстро. К тому времени, когда она и Брайан покинули полицейский участок, телевизионные и газетные репортеры наводнили автомобильную стоянку. Ванесса со стоном прислонилась к Брайану. Он сделал отрицательный жест репортерам, когда они пересекали стоянку, направляясь к автомобилю. Она подумала, что надо сказать несколько слов в эти микрофоны о том, чтобы женщины учились самообороне. «Мой рост пять футов пять дюймов, а вес сто десять фунтов. – Она представила, как говорит. – Если я смогла сделать это, то сможете и вы. Тренируйте себя». Однако она была слишком обессиленной, чтобы говорить с кем-либо, и все слова вылетели у нее из головы, когда она уселась в машину Брайана.

Она откинула голову на спинку сиденья, когда они выезжали со стоянки.

– Прямо домой? – спросил Брайан. Она покачала головой.

– В больницу. – Она вытянула трясущуюся руку. Палец распух и стал бордовым. – Кабинет неотложной помощи.

Он остановил машину посередине улицы и включил свет, чтобы осмотреть ее руку.

– Ванесса. – Он нахмурился. – Тебя же спрашивали, нет ли у тебя повреждений. Почему ты ничего не сказала?

– Я хотела поскорее отделаться от них и их вопросов. – Она начала плакать нежданными слезами раздражения, и Брайан повернулся, чтобы взять ее за руку, не обращая внимания на гудящие машины впереди.

– Ты испугалась? – спросил он через некоторое время.

– Нет. – Она не испугалась. Только вначале, когда неожиданное появление мужчины заставило ее вздрогнуть. После этого, даже когда она почувствовала его длинные пальцы на горле, она не ощутила страха. Только ярость. – Я подумала, что вижу Зэда Паттерсона, – сказала она. – Если бы меня не оттащили, я бы убила его. Я не могла остановиться. – Она съежилась при воспоминании о последних ударах, которые она ему нанесла, когда под ее ногой его тело было как у тряпичной куклы.

Их обогнала машина, за ней – другая.

– Плохо, что тебя остановили. – Брайан снова поставил свою машину в ряд, и, когда они начали взбираться вверх по улице, Ванесса взяла его за руку и плотно прижала к своему колену. Брайан улыбнулся. Он посмотрел на нее. – Сколько времени прошло с тех пор, как ты прошла курс самообороны?

– Сто лет, – сказала она.

Во всяком случае, больше двадцати. Двадцать два года.

Ее избили один раз в жизни, когда ей было шестнадцать лет, за год до рождения Анны. Это случилось почти сразу же после того, как она перестала ходить в школу – она не «бросила» ее официально. Тогда она еще жила с отцом. По крайней мере, у нее была комната в его доме, где она держала свою одежду. Он редко бывал дома. Тогда он делал деньги и перенял пышный стиль жизни сливок общества «всегда в дороге». Он практически не интересовался ею.

Она шла к другу, когда это случилось. Вдруг буквально ниоткуда появился мужчина, и не успела она и звука издать, как лежала в побоях и синяках от ударов в живот. Она доползла до дома своего друга. Имени мальчика она не могла припомнить – она не помнила больше ничьих имен. Он отговорил ее обратиться в полицию, сказав, что у него был привод, и они могут подумать, что он сделал это. Кроме того, они, возможно, заставят ее вернуться в школу и втянут в это дело ее отца. Итак, она проспала два дня в постели своего друга с грелкой и холодными компрессами. Когда стала чувствовать себя лучше, мальчишка всю ночь учил ее, как защитить себя, обучал ее приемам, которым, как он говорил, его научили в тюрьме. Затем он отвел ее в класс самозащиты, где работал его старый друг. Инструктор сказал, что возраст и пол не важны. Она должна уметь убить, если в этом будет необходимость. Она думала, что забыла все, чему она там научилась, но сегодня ночью на улице все это вернулось к ней.

Брайан припарковал машину перед больницей. Ванесса протянула руку к ручке дверцы, но Брайан остановил ее, положив ладонь ей на плечо.

– Выходи за меня замуж, – сказал он.

Она натянуто засмеялась.

– Почему ты поднял этот вопрос сейчас? – спросила она. – Я – полная развалина. Я только что чуть не убила кого-то. Я каждую ночь просыпаюсь от кошмаров. Тебе бы следовало бежать от меня со всех ног, а не делать предложение.

– Я прошу тебя об этом сейчас, потому что хочу, чтобы ты знала, что даже в самые твои злые, печальные и самые изменчивые и сумасшедшие моменты я все равно тебя люблю. – Он снова откинулся головой на сиденье, но взгляда от ее лица не отвел. – Я люблю тебя, потому что ты – самая сообразительная из всех женщин, которых я когда-либо знал. И потому, что, когда ты говоришь о своих пациентах, в твоих глазах есть чувство, и твое беспокойство о них неподдельное, и ты так волнуешься об их болезнях и так ищешь способ им помочь. И когда мы занимаемся любовью, ты каждый раз приносишь мне неизведанные доселе ощущения. И я люблю тебя, потому что даже несмотря на то, что ты чертовски занята, ты умудряешься найти время, чтобы приготовить мне цыпленка по-киевски, и ты засовываешь мне в чемодан сентиментальные открытки, когда мне нужно уезжать.

Она почувствовала, что ее подбородок задрожал, когда она попыталась удержаться от слез. Адамово яблоко заходило у Брайана в горле. Он слегка провел пальцами по ее распухшей руке.

– И когда тебе больно, Ванесса, я тоже это чувствую, – сказал он. – Если ты решишь никогда не выходить за меня замуж, я все равно останусь с тобой. Но ты никогда не убедишь меня, что именно этого ты хочешь.

Она бы хотела поверить ему, его словам. Она действительно верила ему.

– Я не знаю, насколько все плохо обернется, – сказала она, – вся эта ерунда с Паттерсоном и…

– Ван?

Она промолчала, ожидая, что он скажет.

– Если завтра мне поставят диагноз смертельной болезни и мне останется жить всего три года, и определенно это будут жуткие годы, в течение которых я не смогу ничего делать, только лежать в постели и слабеть, что бы ты сделала?

Этот сценарий было невозможно представить, и все же она чувствовала себя ужасно при мысли о том, что он так впустую может провести свою жизнь.

– Я бы стала ухаживать за тобой, – сказала она. – Я бы попыталась окружить тебя заботой и каждый вечер готовила бы тебе цыпленка по-киевски и…

– А если моя бывшая жена неожиданно возбудит против меня судебное дело, Бог знает насчет чего, и станет угрожать мне смертью, и мне придется потратить все мои деньги – до последней монеты – на судей, что бы ты сделала?

– Я бы помогла тебе, как смогла. Я бы выслушала все твои высказывания и проклятия в ее адрес. – Это заставило ее улыбнуться – она бы несколько лет посвятила бы этому. – Я бы дала тебе денег, чтобы помочь уплатить судебные издержки.

– Итак, почему ты думаешь, что я отвернусь от тебя, если у тебя возникнут проблемы? Ты полагаешь, что я менее благороден, чем ты?

Она снова улыбнулась.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Следовательно, ты выйдешь за меня?

Она посмотрела на колени, где ее рука приняла форму гнезда вокруг синего и распухшего пальца.

– Да, – сказала она с бьющимся сердцем. – Выйду.

20

Джереми, Пенсильвания

1960 год



Однажды за ленчем Винцент Сипаро объявил, что он слишком устал, чтобы отправиться в полдень со своими внучками на прогулку. К концу того лета он сильно уставал и часто задыхался, поэтому Клэр и Ванесса решили отправиться на прогулку в лесок без него, и Такер бежал за ними по пятам.

Они были сообразительными девочками и знали лесок хорошо, им даже не приходило в голову бояться чего-то, когда они с трудом пробирались между деревьями.

– Давай посмотрим, что там, – сказала Клэр, сворачивая с их обычной тропинки, и Ванесса послушно пошла за ней. Вскоре они уже шли по неизведанному участку леса, и девочки аккуратно ломали ветки и бросали камешки на тропинке, делали заметки, как учил Винцент, чтобы всегда смогли найти дорогу домой.

Неожиданно Ванесса остановилась, не сводя глаз с земли под искривленным старым дубом.

– В чем дело? – спросила Клэр.

Ванесса указала на землю перед ней. Клэр раздраженно подошла к сестре – на случай, если Ванессе на глаза попалась змея. Но это не была змея. Под сломанными сучьями и сухими листьями у корней дуба из земли выдавался деревянный крест. Клэр откинула несколько сухих сучьев, и обе девочки уставились на крест. Имя «Такер» было написано белой краской на деревянном кресте.

Они мало знали о могилах, хотя не настолько мало, чтобы не понять, что это было. Год назад умер их дед Харти, отец Лена, и Мелли не позволила им пойти на похороны, но они слышали, как кто-то говорил о могиле, где он похоронен. Когда Клэр спросила Мелли, правда ли, что дедушку Харти засыпали землей, Мелли рассмеялась.

– Конечно же нет. Он на небе. И ты прекрасно об этом знаешь. Могила – это просто место, куда люди приходят, чтобы вспомнить о человеке, который на небесах.

Очень трудно было поверить тому, что иногда говорила Мелли. Ребята в школе говорили, что людей хоронят. Возможно, некоторых людей действительно хоронили, когда они умирали, но если они не принадлежали к семьям Харти или Сипаро.

И все же тут была могила. Обе девочки повернулись, чтобы посмотреть на Такера, который сидел поблизости, поджидая их. Когда они посмотрели в его направлении, он застучал своим хвостом с белым кончиком по сухим листьям.

– Это что же, другой Такер? – спросила Ванесса.

– Не может быть, – сказала Клэр. – Мелли сказала, что он живет в семье, где много детишек, помнишь?

– Да. – Они снова внимательно посмотрели на крест. Надпись была каллиграфической – белые буквы обведены золотой каймой, такой же золотой, какой Винцент обычно делал гривы коням.

– Может быть, был какой-то еще Такер до этого Такера, – предположила Клэр. – И он на небесах, а это – просто место, куда дедушка и бабушка приходят его вспоминать.

Ванесса торжественно кивнула головой.

– Может быть, было миллион Такеров, – сказала она. – Мы могли бы спросить об этом у мамы.

– Нет, – сказала Клэр. – Я не знаю, почему эта могила тут, но если мы спросим Мелли, мы никогда ничего не выясним.

Они решили спросить об этом дедушку, но, несмотря на то, что Винцент работал в мастерской, когда они вернулись к амбару, он казался слишком усталым, чтобы задавать ему вопросы. Каждый раз, когда он поднимался, чтобы взять кисть или ветошь, он тяжело дышал, а когда опускался на рабочую скамейку, то каждый раз охал. Доктор велел ему не курить больше свою трубку, но он все еще сосал ее незажженную, когда работал.

Клэр и Ванесса присели, чтобы позабавиться с пластилином. Клэр постепенно бросила свои занятия с деревом с прошлого лета, и никто и словом не обмолвился об этом. Винцент даже не заметил то, что она больше не берет ни дерево, ни нож для резьбы. Возможно, он видел ее разочарование, когда она занималась резьбой. Неважно, как осторожно работала она с деревянным бруском, все равно она умудрялась отрезать то, что хотела оставить, а такую ошибку исправить уже было нельзя.

Когда Винцент объявил, что настало время их обычной дневной поездки на карусели, девочки отложили свой пластилин на рабочий стол и поспешили в амбар. Как только они забрались на помост карусели, Ванесса побежала прямо к Титану.

– Сегодня я хочу покататься на Титане, – объявила она.

Клэр уставилась на свою младшую сестру, отказываясь верить.

– Титан – мой, – сказала она.

– Ты всегда на нем катаешься. Теперь – моя очередь.

Клэр сжала руки в кулаки.

– Дедушка! – закричала она. Винцент пошел к ним из мастерской.

– Что случилось, девочки? – спросил он, ступая на помост рядом с Титаном. Он легонько провел рукой по белой голове лошади, когда смотрел на своих внучек.

– Ванесса хочет кататься на Титане! – закричала Клэр. – Скажи, что ей нельзя.

– А! – сказал Винцент. Его голубые глаза смотрели устало, но в них все же был огонек. – Ну, а как насчет того, чтобы уступить ей очередь?

Ванесса отчаянно кивала головой, в то время как Клэр покраснела от злости.

– Он – мой! – Она с видом собственницы обняла тонкую ногу скакуна. – Он – всегда был моим. Она может взять всех других лошадок на карусели.

Ванесса притопнула ногой.

– Клэр всегда на нем катается.

Винцент поднял на руки свою светловолосую внучку, с хрипом дыша от усилия.

– Ты же знаешь, что он – любимец Клэр, ангел? – спросил он. – Что она всегда выбирает его, чтобы прокатиться?

Клэр негодующе кивнула, раздувая ноздри от гнева.

– И даже если ты время от времени будешь на нем кататься, он всегда будет лошадкой Клэр, так же как любая другая лошадка может считаться твоей?

Клэр подозрительно подняла голову на Винцента. Винцент преклонил колена перед ней, все еще держа Ванессу на руках.

– Я знаю, что Титан – это твоя лошадь, дорогая, но не думаешь ли ты, что сможешь позволить Ванессе прокатиться на нем время от времени?

Клэр сердито надула губы на свою младшую сестру, чьи блестящие белокурые кудри рассыпались по рукам деда. Незнакомые люди на улице не могли не повернуть головы вслед этим белокурым волосам. Они были почти такого же цвета, что и грива у Титана.

– Я тебя ненавижу, – сказала Клэр Ванессе. Винцент протянул руку, дотрагиваясь до плеча Клэр.

– Ну, Клэр, – сказал он. – Это неправда.

– Нет, правда. – Я даже не хочу кататься на этой глупой карусели, когда она там.

Но Винцент был тверд. Итак, Клэр осталась сидеть, дуясь, на деревянном ящике, покрытом одеялом в углу, пока ее дедушка лениво подтягивал петли на дверях, а Ванесса крутилась на карусели, хихикая, отбрасывая назад свои волосы, когда она галопом мчалась по амбару на гордом белом скакуне.

Перед сельским домом, недалеко от амбара Лен и Мелли садились в автомобиль. Они отправлялись в дальний путь к зеленому Илимуту, и, несмотря на то, что музыка карусели была громкой, все же можно было слышать звуки проезжавшей мимо амбара машины. По крайней мере, Клэр могла слышать их со своего убежища на ящике. За амбаром автомобильный двигатель вдруг заглох, и резко хлопнула дверца автомобиля. Потом началась ссора, подлая, безобразная и громкая. Винцент поднял голову от работы у двери, посмотрел на стену амбара, как будто мог видеть через нее свою дочь и зятя по другую сторону.

Клэр наблюдала за дедушкой, разинув рот, ожидая, что он заметит ссору и что-нибудь предпримет.

Винцент подошел к карусели. Он схватился за один из поручней и взошел на движущуюся платформу, прокладывая себе путь между лошадок, добрался до органа. Он включил музыку так громко, что пол амбара задрожал, и больше никаких звуков не могло быть слышно. Затем он снова пересек помост и сошел с карусели. По его щекам лились капельки пота, блестя в седине бороды, и он вытащил носовой платок из кармана пиджака, чтобы вытереть лицо.

Потом он улыбнулся Клэр.

– Ванесса здорово катается на Титане, не так ли? – Ему пришлось кричать, чтобы его было слышно из-за музыки.

Ванесса наклонилась, обнимая шею Титана, и скакала, поднимаясь вверх и опускаясь вниз. Нельзя было сказать, где кончались волосы девочки и начиналась грива коня.

Винцент опять подошел к двери и нечаянно стукнул молотком себе по пальцу.

В углу Клэр забралась на ящик с ногами и сидела, обняв коленки, прижимая их к груди, сжавшись в маленький комочек у стены.

Ссора закончилась, если она и была. Может быть, это была просто игра, может быть. И если и оставались какие-то воспоминания о криках, или гневе, или о хлопанье дверью автомобиля, скоро все утонуло в громкой музыкальной мелодии карусели.

21

Маклин



Она солгала Джону в первый раз в жизни. Это даже нельзя было назвать ложью во спасение, простой выдумкой, от которой она могла бы отмахнуться. Она позвонила ему из дома, оставив послание по автоответчику в фонде. Ее рука дрожала, когда она сжимала трубку, но голос был таким же веселым и естественным, как всегда. Она подумала, с тенью презрения, что все звучало замечательно правдоподобно, как будто она была лгуньей с большой практикой. Конечно, за последнее время она приобрела некоторый опыт, если упущение можно было назвать ложью. Прошло почти полторы недели с того ужасного утра в отеле в Балтиморе, и она больше не рассказывала Джону о вспышках воспоминаний, хотя они, конечно, не прекратились. Он думал, что она сможет взять их под контроль, ей тоже хотелось, чтобы это было так. Однажды, когда она делала канцелярскую работу в своем кабинете, она увидела рисунок малиновки на формах и записках вместо слов, которые действительно были напечатаны на бумаге. Детский рисунок, как будто из раскрасок. Грудка малиновки были выделена ярким жирным красным цветом. Она нашла рисунок странным и была раздосадована, что он отвлек ее внимание от работы, тем не менее это не испугало ее так, как другие образы.

Но тогда появилась еще и музыкальная шкатулка. Вчера после работы она ходила по магазинам с Амелией. Они были в пешеходной части города, в магазине, где было полно музыкальных шкатулок. Амелия искала подарок на день рождения своей племяннице. Клэр прохаживалась среди шкатулок, рассматривая танцоров или фигуристов, а в некоторых случаях и карусельных лошадок, которые украшали их крышки. Она открыла одну с лошадкой и экипажем на крышке, и мелодия, которая поплыла по магазинчику, была «Позволь мне называть тебя любимой». Достаточно невинная, но с первыми ее нотами Клэр начало трясти. Она так резко захлопнула крышку шкатулки, что продавщица посмотрела на нее со своего места за прилавком.

– Пожалуйста, – сказала она, – будьте поосторожней, они такие хрупкие.

Тут же последовало головокружение, за которым сразу появилась тошнота. Клэр облокотилась о стеклянный прилавок, тяжело дыша ртом.

– Я чувствую себя плохо, – сказала она женщине, с трудом выговаривая слова. – Можно мне пойти в ваш туалет? – Она только смутно осознавала, что Амелия подошла к ней и обняла ее сзади.

Продавщица покачала головой.

– Извините. У нас нет туалета для посетителей, но в магазине у Блуми есть. Это всего…

– Пожалуйста, – сказала Клэр. Помещение начало вращаться.

– Клэр. – Амелия убрала прядь волос с ее лица. – Ты такая бледная. В чем дело?

Клэр начала плакать. Она хорошо понимала, что ее слезы на людях вызовут недоумение, тем не менее ей было все равно.

– Вы должно позволить ей воспользоваться вашим туалетом, – сказала Амелия. Требовательность ее тона была удивительной, и Клэр прислонилась к подруге, дав волю слезам. Она почувствовала, что взгляды других покупателей обратились к ней. Пусть они все идут к черту!

Продавщица смягчилась, провожая Клэр и Амелию в коридор позади торгового зала, где была небольшая ванная комната, заваленная коробками.

– Ты справишься одна? – спросила Амелия, и Клэр смогла кивнуть, прежде чем вошла в ванну и заперла дверь за собой. Она присела на унитаз, не поднимая юбки, и прислонилась спиной к сливному бачку. Она закрыла глаза и тотчас же увидела свою руку, открывающую крышку музыкальной шкатулки, маленькая лошадка и ее миниатюрный кабриолет поблескивали при свете. Она быстро открыла глаза опять и начала читать надписи на стенках и двери своего маленького убежища. «Довольный покупатель – постоянный покупатель». «Лучшая продавщица месяца – Джинни Аксельрод». Там была по крайней мере дюжина надписей, и чтение их успокоило ее, привело в оцепенение.

– Клэр? – Амелия постучала в дверь. – С тобой все в порядке, дорогая?

– Прекрасно, – сказала она. Она опять дышала нормально. Намочила носовой платок в раковине и, не глядя в маленькое зеркальце на стене, протерла под глазами, надеясь смыть следы своих слез.

Амелия, перепуганная и с побелевшими губами, ожидала ее в коридоре. Клэр широко ей улыбнулась.

– Прости, – сказала она. – Я не знаю, что со мной. Просто почувствовала себя совершенно больной на некоторое время, но это прошло.

Амелия положила руку ей на плечи, приобнимая.

– Ты напугала меня, девочка. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– В полном порядке, – сказала она. Но когда они вошли в торговый зал снова, и Амелия объявила, что хочет еще посмотреть музыкальные шкатулки, Клэр почувствовала, что ее охватывает паника.

– Я подожду тебя на улице в тенечке. – Она указала на скамейку за дверью магазина, и Амелия кивнула.

Ожидая на скамейке, она подумала, что спастись бегством из магазина было еще не все. Ей нужно вылезти из собственной шкуры. Взглянув на свои часы на руке, она подумала, не будет ли у нее времени позвонить Рэнди до того, как Джон вернется домой этим вечером. Она хотела рассказать ему, что произошло. Она не видела его со времени их поездки в Смитсониан, но разговаривала каждый день по телефону. Она больше не говорила Джону об этих телефонных звонках.

Когда она наконец связалась с Рэнди вечером, он стал расспрашивать, как она и подозревала, способом, которого она и боялась, и одновременно хотела. Он больше не удовлетворялся поверхностным пересказом ее мыслей. Он спрашивал, где она могла слышать именно эту мелодию раньше. Могла ли она представить, как будет звучать эта мелодия, если ее сыграть на различных инструментах? Что она услышит, если даст полет своей фантазии? У нее не было ответа на вопросы, но она терпела их до тех пор, пока неловкость стала слишком явной и ей пришлось попросить сменить тему.

Она слышала, как Джон въехал на машине в гараж, пока она все еще говорила с Рэнди, и она успела повесить трубку до того, как он добрался до двери черного хода, злясь на себя за свой обман. Если Джон спросит ее, с кем она разговаривала, она ему скажет. Но он не спросил, а она не сказала.

Ложь ему сегодня вечером была намеренная. Рассчитанная. Непростительная.

– Я знаю, что ты будешь работать допоздна, – сказала она в автоответчик. – Поэтому, я надеюсь, ты не будешь против, если я совершу поход в кино с Амелией. – «Совершу поход в кино?» Она раньше никогда не использовала такого выражения. Оно просто у нее вырвалось. – Увидимся вечером.

На самом же деле она отправилась с Рэнди на танцы.

Она думала об обмане, когда надевала свое сиреневое платье, которое было слишком нарядным для работы, но в действительности не представляло из себя ничего особенного. Ей надо было просто сказать Джону, что она сегодня вечером встречается с Рэнди, не упоминая о танцах. Именно танцы причинили бы Джону боль, потому что это было единственное, что они не могли делать вместе.

Будучи подростком, она обожала танцевать, до того, как встретила Джона, и она помнила грусть, с которой она расставалась с этим удовольствием. Тогда она потеряла многих друзей. Не из-за того, что им не нравился Джон, хотя он иногда мог оттолкнуть людей своей резкостью вначале, когда только перевелся в их школу. Она просто потеряла друзей потому, что перестала с ними встречаться без него. Он тогда еще только привыкал к инвалидной коляске, и занятия ее друзей казались ему недосягаемыми. Клэр не возражала. Она была влюблена. Она никогда не позволяла себе думать о том, чего она лишилась. Было опасно слишком задумываться.

Она все еще испытывала неловкость от обмана, когда села в свой автомобиль и вырулила на шоссе. Ей не стоило бы втягивать сюда Амелию. Впутав Амелию в эту историю, она поставила себя в такое положение, как будто в свиданиях с Рэнди было что-то преступное.

А в этом ничего дурного не было. Ей бы хотелось рассказать Джону, что Рэнди не был причиной ее проблем. Скорее, в каком-то смысле, он по непонятным причинам стал средством от них. Подобные тайные встречи не могли, однако, стать нормой. Ей нужно будет найти способ от случая к случаю проводить время с Рэнди, не обижая при этом Джона.

Рэнди спросил ее, не сможет ли она приехать за ним на своей машине, его была в ремонте. Она двигалась в направлении ряда многоэтажных домов в Маклине, чуть в стороне от небольшого театра, и въехала прямо на площадку перед домом номер 167. Автостоянка была хорошо освещена, и она могла великолепно разглядеть дома. Рэнди сказал, что они были построены только пять лет назад, но их фасад из старого кирпича придавал им мягкий, умудренный опытом вид. Номер 167 стоял полностью освещаемый светом одного из фонарей автостоянки. Дом, выстроенный из кирпича, ставшего от времени белым. Ставни были черными, а дверь – красная. Вечнозеленые кусты азалии окружали небольшой садик у фасада, и ей стало интересно, какие же цветы распустятся здесь весной.

Она уже поднялась по ступенькам крыльца и готова была поднять медный дверной молоток, когда Рэнди отворил дверь.

– Почти готов. – Он улыбнулся. – Входи.

Она вступила в небольшую гостиную, уютно обставленную тяжелой темной антикварной мебелью.

Она сняла пальто, и он порывисто обнял ее рукой. Борода мягко коснулась ее щеки.

– Давно тебя не видел, – сказал он. – Ты хорошо выглядишь.

– Спасибо. – Она улыбнулась, почувствовав себя защищенной, чувство, которого она не ощущала с тех пор, когда в последний раз была в его объятиях.

– Я буду через минуту, – сказал он, направляясь к лестнице. – Чувствуй себя как дома.

Она уселась на плюшевую, заваленную подушками софу, и осмотрела комнату. Черный с бежевым восточный ковер почти закрывал пол из твердой древесины. В углу около камина возвышался огромный темный письменный стол-бюро с убирающейся крышкой, открытой так, что виднелись множество ящиков и полочек, и отделений. Все бумаги были аккуратно сложены в стопки. Фактически, несмотря на разброс стиля мебели и тканей, в комнате царил порядок.

Стены были плотно увешаны картинами, в основном пейзажи вокруг реки Гудзон с темными и притягивающими взгляд образами густых деревьев и темной воды. Однако на каминной полке стояло несколько определенно недавних фотографий в современных рамках. Клэр подошла к камину. Две из фотографий изображали одного и того же мальчика – без сомнений – Кэри. Одна была снята, когда ему было шесть или семь лет, другая – девять или десять. У него были синие глаза, как у Рэнди, и натянутая улыбка. Третья фотография – семейный портрет, который она привезла ему из комнаты Марго. Однако он был в другой рамке – медной, согретой коричневым тоном фотографии. Изображение неуклюжего черноволосого мальчика, стоящего на расстоянии от своей семьи, заставило ее улыбнуться с нежностью, которую она не чувствовала с тех пор, как видела эту фотографию в последний раз.

Они болтали о танцах по дороге в «Замок» – клуб, который, как он говорил, они с Льюэн однажды посетили в Розлине. Он сказал, что всегда любил танцевать. Это в нем говорила любовь к сцене. Однако Льюэн предпочитала почти всегда какой-нибудь иной род развлечений, и поэтому они редко ходили на танцы.

Танцевальная площадка была большой и свободной, и музыку обеспечивал ди-джей, который проигрывал исполняемую на электронных инструментах смесь Глена Миллера, Эрика Клэптона, Билли Рэй Цирус и какую-то неузнаваемую и громкую музыку в стиле «диско». Рэнди научил ее танцевать техасский ту-степ и несколько других танцев, которые были изобретены или же переделаны за последние двадцать лет.

Он не обманывал насчет того, что ему нравится показная сторона танцев. У Рэнди совсем не было комплексов, и после нескольких моментов стеснения и замешательства Клэр позволила вовлечь себя в ту свободу движений, которую он предлагал ей на танцевальной площадке.

По мере того, как вечер близился к концу, музыка постепенно становилась все медленнее. Свет померк, а танцоры все меньше уделяли внимания фигурам танца, а больше – друг другу. Рэнди вел ее в медленном танце по площадке, но в его прикосновениях не было никаких намеков, никакой настойчивости, и это было большим облегчением для нее, позволяло ей расслабиться. Он держал ее руку у своей груди, но не гладил пальцев и не сдвигал свою другую руку вниз по спине. Однако так приятно быть в руках мужчины, так, как делал это он. Двигаться. Стоять. Она не хотела, чтобы он ее отпускал, и почувствовала разочарование, когда этот момент был прерван разговором.

– Давай спросим, нет ли у диск-жокея «Позволь мне называть тебя любимой»? – сказал он.

Она не могла понять, не играет ли он с ней.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Кроме того, я уверена, что у него нет.

– Серьезно. А что, если есть? Может быть…

Она покачала головой.

– Забудь об этом.

– Здорово, если б нашлась эта мелодия. Ты могла бы отдаться чувствам, Клэр. Посмотреть, куда они тебя приведут. Ты так быстро убегаешь от них в себя.

– Я собираюсь выбросить их из головы.

– Ну, если ты их выбросишь, то я буду тут как тут, чтобы их подобрать.

Она почувствовала прилив горячих слез.

– Ты не знаешь, какое это отвратительное ощущение, – сказала она.

Он крепко ее обнял.

– Хорошо, – сказал он, – ты победила.

Она почти почувствовала разочарование от того, что он сдался. Она хотела знать источник своего беспокойства, но у нее не хватало храбрости ворошить прошлое.

– Ну, неважно, есть ли у него твоя любимая маленькая песенка, или нет, сегодня вечером диск-жокей хорошо потрудился, – сказал Рэнди.

– Да, – сказала она, дыша более свободно теперь, после того как опасность миновала. – По кусочку из всего. – Она подумала прежде всего о Шопене, которого она слушала после смерти Марго. – Кроме классической музыки.

– Отлично. Я испытываю отвращение к классике. Она подняла голову, чтобы посмотреть на него.