Зои Стейдж
Молочные зубы
Zoje Stage
BABY TEETH
Copyright © 2018 by Zoje Stage
© В. Липка, перевод на русский язык, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
Посвящается моему отцу, Джону Стейджу
ХАННА
Возможно, машина умела различать слова, которые она никогда не произносила. Наверняка они хранились где-то у нее в подкорке. Возможно, увеличив изображение, все эти люди в белых халатах смогли бы разглядеть мысли, роящиеся в 3D-проекции ее черепа, как суетливые пчелы. Ханна знала: с ней все в порядке. Но мама захотела показать ее специалистам. Снова.
Больничная палата грозно стращала иглами. К аромату лимонных леденцов примешивался едкий химический запах. Когда она была маленькой, машина ее пугала. Но теперь Ханне было семь, и она вообразила себя астронавтом. Космический корабль несся вперед и издавал короткие сигналы, а она определяла координаты, постоянно сверяя курс. Крохотная Земля исчезла из виду в иллюминаторе, и девочка оказалась в темноте, среди сияющих, убегающих вдаль звезд. Ее никто и никогда не догонит. Она улыбнулась.
– Не шевелись, пожалуйста. Мы почти закончили, у тебя все здорово получается.
Руководитель полетов внимательно наблюдал за ней, сидя за монитором. Она ненавидела персонал наземного центра управления с их белыми халатами, мелодичными голосами и искусственными улыбками, в мгновение ока сменявшимися хмурым взглядом. Все они одинаковые. Лжецы.
Ханна держала слова при себе, потому что они наделяли ее силой, сохраняя непорочность внутри нее. Она присматривалась к маме и другим взрослым, внимательно их изучая. Слова слетали с их губ как мертвые жучки. Не у многих людей, таких как папа, слова были похожи на разноцветных бабочек, от которых у нее дух захватывало.
Внутри нее бушевал калейдоскоп удивительных эмоций, которые она пыталась хоть как-то выражать. Но, как назло, изо рта вылетали будто цветные шарики. Чушь. Лепет. Разочарование даже для ее собственных ушей. Когда она оставалась в комнате одна, то изо всех сил практиковалась, но с губ срывались лишь жучки, пугающе живые, резво разбегавшиеся по коже и одежде. Она стряхивала их и смотрела, как они исчезают за запертой дверью.
Слова, как всегда ненадежные, еще никому не стали другом.
Но если честно, то существовала и другая причина ее безмолвия – выгода. Ее молчание сводило маму с ума. Все эти годы та отчаянно желала услышать, как ее дочь заговорит. И без конца умоляла:
– Ну, пожалуйста, маленькая моя! Ма-ма! Ма-ма!
А вот папа, наоборот, никогда не расстраивался и не просил. Когда он держал ее на руках, у него загорались глаза, будто перед ним вспыхивала сверхновая. Он один видел ее настоящую, поэтому она улыбалась ему, а в награду отец целовал ее и щекотал.
– Порядок, мы закончили, – сказал руководитель полетов.
В наземном центре управления кто-то нажал кнопку, и ее голова выскользнула из гигантской механической трубы. Космический корабль приземлился обратно на Землю, швырнув ее в водоворот повседневности. Вокруг проступили бесформенные силуэты, и один из них протянул ей руку, предлагая отвести обратно к маме, словно это было какое-то вознаграждение.
– Ты потрудилась на славу!
Какая ложь. Она вообще ничего не сделала, разве что слишком рано вернулась на Землю. Лежать неподвижно оказалось совсем не трудно, а молчание и вовсе было для нее естественным состоянием. Ханна протянула женщине руку, хотя ей очень не хотелось возвращаться к недовольной маме в очередную душную комнату. Куда лучше было бы исследовать бесконечные больничные коридоры. Она вообразила, что движется в чреве огромного дракона. Изрыгнув злобное пламя, он вышвырнул бы ее в другой мир, которому она принадлежала, где можно было мчаться по мрачному лесу с мечом в руке, выкрикивая боевой клич, чтобы собрать соратников. Она повела бы приспешников в атаку, и они ринулись бы на врага: режь, круши, бей и руби. Меч познал бы вкус крови.
СЮЗЕТТА
Она провела по затылку дочери, пригладив растрепавшиеся во время процедуры волосы.
– Вот видишь, все не так плохо. Теперь послушаем, что скажут врачи.
От натянутой улыбки у нее задергался глаз, и она коснулась его уголка указательным пальцем. Ужас запустил острые когти в ее сердце, нанося непоправимый урон душевному равновесию. Бесконечные больничные коридоры, палаты и кабинеты врачей она считала ничем иным, как ведомством пыток. Они нависали над ней тяжеленной глыбой. Ханна сидела, подперев ладонью щеку, поглощенная своими мыслями, без тени эмоций на лице. Такой она обычно бывала перед экраном телевизора. Сюзетта взглянула на картину в раме, привлекшую внимание дочери. Квадраты блеклых цветов. По движению глаз Ханны она хотела понять, пытается ли та их сосчитать или сгруппировать по сходным оттенкам. Дочь делала вид, что не замечает присутствия матери, и в этом нежелании смотреть на нее Сюзетта увидела привычный укор. После стольких лет она потеряла счет грехам, за которые несла наказание.
Возможно, Ханна все еще сердилась, что у них закончились бананы. Перед этим она ударила кулаками по столу, сердито глядя в тарелку, в которой не было ничего, кроме хлопьев. Может, дочь затаила обиду за прошлый вечер, неделю или день. Ханна не знала, что Сюзетта не хотела делать ей еще одну томографию – радиация, в пятьсот раз превышающая обычный рентген, – но уступила желанию Алекса. Соображения, которыми руководствовался муж, основывались на прагматичной уверенности, что прогрессу дочери в развитии речи препятствует физиология. Он не видел, что вытворяла девочка, а Сюзетта никогда не могла сказать ему, в чем действительно заключалась проблема и что все это было одной сплошной ошибкой: она не умела быть матерью и удивлялась, как это вообще когда-то показалось ей хорошей идеей. И, видимо, поэтому во всем с ним соглашалась. Ханну, конечно же, обследуют еще раз. Им, разумеется, надо знать, нет ли у нее физических недостатков.
Сюзетта посмотрела на дочь. Как же они были похожи: темные волосы, большие карие глаза. Хоть бы она унаследовала что-то от Алекса. Сюзетта нарядила Ханну: надела новые гольфы и сандалии с ремешком. На ней же было шелковое платье спортивного покроя, перетянутое на талии ремнем, чтобы подчеркнуть фигуру, и туфли, стоившие целое состояние. Сюзетта понимала, что так наряжаться, отправляясь к врачам, глупо, но боялась, что ее сочтут плохой матерью. Так хотя бы никто не скажет, что ее ребенок выглядит неухоженным. К тому же у Сюзетты было так мало других возможностей надеть что-нибудь изысканное, потому что все время приходилось сидеть дома с Ханной. Раньше она любила наряжаться, отправляясь к Алексу на корпоративные вечеринки. Ей нравилось, что он не сводил с нее сладострастного взгляда, когда она попивала вино и болтала с другими мужчинами.
Тогда еще они пытались прибегнуть к помощи нянь, однако те быстро сбегали, и в конце концов, им пришлось сдаться. Алекс отнесся с пониманием, его вечеринки стали реже и короче, но тем не менее ей не хватало непринужденной обыденности, которой они когда-то наслаждались с Фионой, Сашей и Нгози. Сюзетта никогда не спрашивала, рассказывает ли Алекс о ней на работе или же ведет себя так, будто ее больше нет.
С волнением ожидая, что скажет доктор – и что он, возможно, станет ее критиковать, – она стала барабанить пальцами по руке Ханны. Та отдернула ладонь и уткнулась подбородком в грудь, все так же глядя на пеструю картину, которая ее словно гипнотизировала. Сюзетта чувствовала, как все тело затекло. От этого неприятно саднила недавняя рана, и женщина потянулась, пытаясь расслабиться. После операции, сделанной восемь недель назад, она впервые устроила себе такую продолжительную прогулку. На этот раз процедуру провели лапароскопическим методом, поэтому реабилитация казалась легче, хотя ей все равно пришлось попросить доктора зафиксировать шрам.
Уродливая неровность рубца, спускавшаяся с правой стороны от пупка вниз глубокой шестидюймовой бороздой, всегда беспокоила ее. Алекс говорил, что эта деталь ее совсем не портит, наоборот, свидетельствует о ее внутренней силе, позволившей выжить, несмотря на перенесенные страдания. Сама же она не нуждалась в напоминаниях о тех отвратительных сиротливых годах, о затаившемся внутри нее враге или об убийственном безразличии собственной матери.
Как водится, первая операция, сделанная в семнадцать лет, вселила в нее такой ужас, что она отвергала рекомендации доктора Стефански до тех пор, пока не возникла опасность прободения кишечника. Поначалу сужение выводного канала отзывалось лишь легкой болью, и она сократила потребление клетчатки. Ей казалось, что активное лечение – впрыскиваемый в кровь препарат биологического происхождения – устранит наиболее тяжелые симптомы болезни Крона
[1]. Так оно и вышло. Но когда воспаление отступило, вокруг стриктуры в кишечнике наросла рубцовая ткань.
– Не вырезайте слишком много! – молила она хирурга, словно он хотел не вернуть ей здоровье, а обокрасть.
Алекс поцеловал ее руку с побелевшими костяшками.
– Все будет хорошо, älskling
[2], ты почувствуешь себя намного лучше и сможешь есть значительно больше продуктов.
Да, здравые доводы. Ее не столько пугала потеря изрядного участка тонкой кишки, сколько утрата неотъемлемого права испражняться на унитазе как нормальный человек. Ей доводилось видеть тех, кто вынужден был жить с илеостомией, таская с собой прикрепленные к животу пакеты. Но вот она не могла представить себя на их месте. От одной мысли об этом у нее тряслась голова – до тех пор, пока Ханна не вздрагивала и не бросала на нее сердитый взгляд, недовольно хмурясь, словно она уже взялась портить воздух в комнате.
Сюзетте приходилось снова и снова брать себя в руки, чтобы не пугать дочь. Но несговорчивый разум продолжал свою игру, отказываясь отвлекаться на более радостные мысли в последовавшие за операцией недели.
А если еще одна фистула?
Эти страхи преследовали Сюзетту каждый день с тех пор, как ей назначили операцию. В последний раз свищ появился примерно через шесть недель после срочного хирургического вмешательства. Как-то утром она проснулась, чувствуя себя так, будто всю ночь проспала на кирпичах, которые проглотила накануне: лужа нечистот, ждавшая, когда ее осушат. После операции прошло восемь недель, так что вероятность осложнений пошла на спад. Алекс выдал очередную банальность в духе: «Проблемы надо решать по мере их поступления». Доктор Стефански заверил: «Нет-нет, просто продолжайте делать вливания, показатели воспалительных процессов у вас в норме». Но в голове крутился один и тот же вопрос: а если Алексу придется играть роль сиделки, меняющей грязные, вонючие пакеты в ране, которой не дано затянуться…
В дверь смотровой постучали, вырывая Сюзетту из раздумий. Иногда присутствие врача лишь усугубляло ее душевную травму, но на этот раз речь шла не о ней, а о Ханне. Она же пришла сюда как мать, причем мать заботливая, в отличие от ее собственной. Сюзетта приложила руку к животу, в который будто впились тысячи крохотных иголочек, а когда врач с более седой, по сравнению с предыдущим, головой стремительно переступил порог, заставила себя улыбнуться. Брови у него топорщились во все стороны, а из носа вызывающе торчали волоски, и Сюзетте с трудом удавалось смотреть доктору в глаза.
Он пожал ей руку и поприветствовал:
– Миссис Дженсен.
Как и все остальные, доктор неправильно произнес ее фамилию. Хотя Сюзетту это беспокоило в меньшей степени, чем Алекса, который родился в Швеции и, прожив в Соединенных Штатах девятнадцать лет, все не мог смириться с тем, что американцы вместо «Й» всегда произносят «Дж». Доктор сел на стул на колесиках и вывел на экран компьютера медицинскую карту Ханны.
– Никаких изменений с момента предыдущего обследования… Когда она его прошла? Два с половиной года назад? Череп, челюсть, горло, рот – никаких аномалий не выявлено ни томографией, ни осмотром. Стало быть, все хорошо, правда? Ханна у нас – здоровая девочка.
Он улыбнулся, а Ханна отвернулась.
– Значит… нет никаких?.. – Сюзетта старалась не выдать охватившего ее разочарования. – Ханна должна уже оканчивать первый класс, а мы ее даже в школу не можем отдать, потому что она не говорит. Мы не считаем, что ее надо отдавать в специальный класс: она сообразительна, я занимаюсь с ней дома, девочка очень умна. Умеет читать, считать…
– Миссис Дженсен…
– Это не пойдет Ханне на пользу, в такой изоляции ей будет плохо. У нее нет друзей, она не общается со сверстниками. Мы стараемся ее поддерживать и ободрять. Неужели ничего нельзя сделать, как-то помочь?
– Если у Ханны проблемы с речью, я знаю прекрасного логопеда.
– Мы уже обращались к логопедам.
– Она сможет пройти любые тесты. Речевая апраксия, семантическое прагматическое расстройство… – Он прокрутил на мониторе таблицу, что-то выискивая. – Нарушение слухового восприятия, хотя ее случай для этого представляется нетипичным. Вы обследовали ее на предмет данных патологий?
– На что мы ее только не проверяли. Она прекрасно все слышит, мышечная слабость нигде не выявлена, когнитивных проблем тоже не наблюдается. Я уже сбилась считать эти тесты, хотя они, по всей видимости, ее забавляют. Но не хочет говорить ни слова.
– Не хочет? – Доктор повернулся и посмотрел на Сюзетту.
– Не хочет. Или не может. Я не знаю. То есть… именно это мы и пытаемся выяснить.
Сюзетте стало неуютно, когда доктор начал переключать внимание с нее на Ханну и обратно. Она представила картину его глазами: дочь с полчищем тараканов в голове и мать – аккуратную и ухоженную, но с нервами ни к черту.
– Говорите, она умеет читать и писать? Стало быть, вы можете общаться с ней с помощью письма?
– Она пишет ответы в тетрадках, ничуть против этого не возражая. Мы знаем: наша девочка все понимает. Но когда просим ее выразить на бумаге свои мысли, чтобы наладить хоть сколь-нибудь эффективное общение… Нет, она не желает с нами так говорить.
Сюзетта так крепко сжала кулаки, что почувствовала боль. Потом схватила и стала теребить ремешок сумочки.
– Ханна умеет издавать громкие, неприятные звуки, и мы считаем, что у нее могли бы получаться и другие. Она может рычать, визжать, а еще мычать про себя какие-нибудь песенки.
– Если все дело в ее сознательном отказе… Тем, кто не хочет и кто не может, требуются разные врачи.
Сюзетта почувствовала, как покраснело лицо, будто собственные руки рванулись к горлу и принялись выдавливать из нее жизнь.
– Я… мы… даже не знаем, что делать. Дальше так продолжаться не может.
Она судорожно вздохнула.
Врач сцепил пальцы и улыбнулся сочувственной кривоватой улыбкой.
– С поведенческими нарушениями справиться так же трудно, как и с физическими, если не труднее.
– Мне не дает покоя одна мысль… Может, я что-то делаю неправильно?
– Понимаю, это действительно создает в семье напряжение. Я мог бы посоветовать вам детского психолога. Психиатра рекомендовать не буду, по крайней мере, до тех пор, пока девочке не поставят диагноз. В наш век все страшно торопятся выписывать рецепты, а психолога, надо полагать, вы как-нибудь переживете.
– Да, спасибо, думаю, так действительно будет лучше.
– Я вышлю направление через вашу страховую компанию…
Он повернулся обратно к компьютеру. Сюзетта мяла ремешок сумочки, скручивая его в узлы, от облегчения у нее немного кружилась голова. Потом заправила Ханне за ухо выбившуюся прядь волос.
– Я стараюсь избегать всякой химии, – сказала она в ссутулившуюся спину доктора. – Дело не в том, что все медикаменты ядовиты, однако общество, как вы сами только что заметили, по поводу и без повода сразу же стремится найти таблетку, совершенно не задумываясь о побочных эффектах. Но если это не физический недостаток… Решение, не подразумевающее никакой химии, звучит неплохо.
Она повернулась к Ханне.
– Мы все решим и найдем кого-нибудь, с кем ты сможешь говорить.
Ханна хлопнула Сюзетту по руке, презрительно скривила губу и сердито зарычала. Сюзетта метнула в нее предупреждающий взгляд и украдкой посмотрела на доктора, желая убедиться, что он ничего не видел.
Ханна вскочила на ноги, сложила на груди руки и встала у двери.
– Мы закончим буквально через минуту.
Сюзетта постаралась вложить в интонацию все терпение, на которое только была способна.
Доктор повернулся обратно на стуле и тихо засмеялся.
– Я никоим образом вас не порицаю, юная леди, ведь в такой солнечный день вам пришлось торчать у врача. – Он встал, и Сюзетта с Ханной – вслед за ним. – Как только получите направление, а на это, скорее всего, уйдет несколько дней, свяжитесь непосредственно с доктором Ямамото и запишитесь к ней на прием. Она специализируется на психологии детского развития, прекрасно ладит с ребятишками и считается очень авторитетным экспертом. Надеюсь, Ханна найдет с ней общий язык. Когда будете отсюда уходить, вам распечатают всю необходимую информацию.
– Огромное вам спасибо.
– Думаю, она даже сможет посоветовать вам какую-нибудь школу.
– Отлично.
Сюзетта посмотрела на дочь и совсем не удивилась хмурому, сердитому выражению ее лица. Своим отвратительным поведением Ханна добилась, что перед ней закрыли двери три начальные школы и два детских сада. Сюзетта пришла к выводу, что ее отношения с дочерью улучшатся только тогда, когда Ханна пойдет учиться и они перестанут находиться вместе двадцать четыре часа в сутки. Ей действительно очень хотелось, чтобы они стали лучше понимать друг друга. Она устала без конца орать на дочь. Может, это был и не самый действенный метод воспитания, но девочка все время давала ей поводы – большие и маленькие – это делать: обрывала на комнатных растениях все листья, разматывала по дому клубки ниток, незаметно подливала в апельсиновый сок средство для снятия лака, швыряла мячами в стеклянную стену их дома, неподвижно смотрела на нее в упор, отказываясь шевелиться или моргать. Разбрасывала по всей комнате, как дротики, остро наточенные карандаши. Ханна изобретала множество способов поразвлечься, и практически все они относились к категории недопустимых.
Поскольку доктор подтвердил, что с физиологией у нее все в порядке, пришло время убедить Алекса подыскать для Ханны школу для ее же собственного физического и душевного благополучия. Кто-нибудь другой, может, и смог бы призвать дочь к порядку и преуспеть там, где у нее ничего не получалось. Она не могла сказать мужу, что ей тоже нужны личное пространство и время на себя. При нем Ханна вела себя очень даже мило. Там, где Сюзетта видела злобное баловство, он усматривал лишь глупость, а вызывающие выходки дочери списывал на ее нестабильное эмоциональное состояние. И в упор не замечал собственного притворства, считая все происходящее совершенно нормальным, да при этом еще похваляясь, что она развита не по годам. Значит, Сюзетта возьмет на вооружение следующий аргумент: одаренной Ханне стало скучно; девочке нужно больше стимулов, которые дома ей никто не даст.
Так или иначе, но она не допустит, чтобы дочь и дальше коверкала ей жизнь.
Взявшись за руки, они начали безмолвную борьбу, кто сильнее сожмет ладонь другого. Сюзетта улыбнулась медсестрам и направилась к выходу.
ХАННА
Порой мама напоминала осьминога, сжимавшего в каждом щупальце по острому лезвию. Когда она обижала ее, заставляя чувствовать себя никчемной, Ханна считала справедливым тоже в ответ причинять ей боль. Девочке не нравилось, что доктор Брови Гусеницы просвечивал ее рентгеном, пытаясь обнаружить, что с ней не так. Не нравилось, как мама отзывалась о ней, будто о дефективной, никудышной. Но что еще хуже, все это было лишь игрой. Маме просто хотелось найти подходящий предлог, чтобы ее куда-нибудь сплавить. Ханна много раз видела, как мама проделывала нечто подобное, например, в магазине:
Роберт Блох
– Это брак, я могу вернуть деньги?
Американская готика
Ханна знала, что мама хочет от нее избавиться; она всегда предпринимала попытки ее бросить. Вот почему она так стремилась устроить ее в школу, хотя у Ханны имелись веские причины увиливать от этого: постоянный шум, жадные сверстники, приступы паники оттого, что кто-то без конца нарушает твое личное пространство. К четырем годам она раскусила и другие мамины уловки вроде нянь. Такое поведение недопустимо: мама проваливала экзамены, в ходе которых ей следовало доказать свою материнскую любовь. Но чем хуже Сюзетта вела себя, тем больше возможностей загладить вину старалась ей предоставить Ханна. Хотя не всегда понимала правила их войны и, как ни напрягала мозг, не могла вспомнить, кто ее начал.
Абха. Так звали последнюю няню. Это имя навсегда останется в памяти Ханны, потому что напоминало ей «АББУ» – группу из папиного детства. Он любил кружить ее в танце, держа на руках и напевая Dancing Queen. Абха была ни в чем не виновата. Настроение у Ханны испортилось еще до того, как девушка нажала кнопку дверного звонка. Ей хотелось одеться, отправиться на вечеринку, чтобы папины друзья ей улыбались и говорили приятные слова, а не оставаться дома, чувствуя себя брошенной и забытой, в компании очередной пучеглазой незнакомки.
Посвящаю эту книгу Лил, Би и Тесс – девочкам, которых я знал и любил дольше кого-либо из ныне живых…
Она вспомнила, как однажды на цыпочках прокралась в мамину комнату. Увидев, что та стоит в ванной перед зеркалом в облегающем черном платье, она опустилась на четвереньки и подползла к маминой стороне кровати. Для Ханны это была уже не первая миссия по слежке и сбору информации. Девочка знала все мамины привычки, например, та всегда выбирала драгоценности, прежде чем одеться, а потом оставляла на прикроватном столике, будто потерянное сокровище. Мама планировала надеть сверкающие серьги-кольца и кулон с драгоценным камнем, по цвету напоминающим воду в бассейне, на изящной цепочке.
Ханна схватила серьги со столика и утащила в свою комнату.
Глава 1
Времени было немного – мама собиралась выходить – поэтому она спрятала их в дырке на спине Манго, старой-престарой плюшевой обезьянки, которую использовала как тайник. Она быстро переоделась в блестящее бледно-лиловое платье, которое оказалось ей маловато, потому что она успела подрасти с того момента, когда надевала его в последний раз, но ничего роскошнее в ее шкафу не нашлось.
Замок стоял среди тьмы.
Когда Ханна опять вбежала в спальню родителей, мама все еще наносила макияж, прислонившись к раковине, напоминавшей снежный сугроб, поблескивавший застывшими кристаллами льда. Девочка вошла к ней и закружилась в танце, сделав несколько пируэтов. Платье все еще смотрелось прелестно, хотя и жало в плечах.
Находясь внизу, на дорожке, Милли смотрела на его вздымающиеся башенки, а тем временем карета, грохоча по булыжникам, отъезжала прочь. Замок ответил ей взглядом: в верхней башенке открылось окошко, и два горящих глаза уставились на нее.
– Я думала, ты наденешь пижаму, – произнесло мамино отражение в зеркале.
– Подумаешь! Обычные лампы, – неуверенно пробормотала Милли.
Ханна чуть подпрыгнула, показала на маму пальцем и мысленно произнесла: «Давай, давай, давай».
Разумеется, она была права. Но после того как гулкий стук копыт замер в ночи, звук собственного голоса почему-то подействовал на нее успокаивающе.
Та засунула кисточку обратно в тюбик и повернулась к ней. Ханна не сомневалась: мама заметит, как необычно она выглядит, какой стала взрослой и ослепительной, что готова пойти на вечеринку. Она представила, как папа будет повсюду водить ее за собой, приговаривая: «Посмотрите, ну не прекрасна ли моя маленькая непоседа?!».
Она не ожидала, что, улица будет настолько темной и пустынной, и не представляла, что замок окажется таким огромным.
– Я уже говорила тебе, да и папа утром тоже сказал: эта вечеринка для взрослых, детей туда не приглашали, тебе нечего там делать. Собирайся-ка лучше спать. С минуты на минуту приедет няня…
Перейдя через дорожку и оказавшись у входа, она заставила себя сосредоточиться на мысли, что замок – по сути, не замок, а новенькое здание постройки 1893 года. Внушительное трехэтажное строение с фальшивым фасадом, с башенками, было подделкой, будто из волшебной детской сказки. В настоящих замках не сдаются внаем верхние комнаты и нет аптеки на первом этаже.
Ханна запрокинула назад голову и в знак протеста завопила. Когда мама решительно вышла из ванной, девочка бросилась за ней, схватила за подол блестящего платья и крепко сжала. Это было несправедливо. Мама весь день болталась по дому: перед вечеринкой надо было сделать какие-то дела, принарядиться – это очевидно. Бодрым голосом запрашивала подтверждение у компании, согласившейся прислать к ним няню, и названивала папе, спрашивая, как у него дела: «Тебе больше ничего не надо? Может, захватить что-нибудь еще?». Ханне пришлось ужинать одной, в то время как мама стояла в маленькой ванной на первом этаже и укладывала волосы в высокую прическу. Ей только этого и хотелось: выбросить дочь из головы, вышвырнуть из своей жизни и забыть.
В подтверждение своих мыслей она увидела, подойдя к витрине, резные стеклянные сосуды, наполненные странными, мерцающими янтарем и пурпуром жидкостями. Скорее всего, лишь подкрашенная вода – еще одна подделка.
Ханна протянула ладонь и кончиками ногтей провела по обнаженной маминой коже, чтобы та наконец поняла, чего она от нее хочет. Для девочки это было своего рода «пожалуйста». В горле комом встали слезы.
Впрочем, кто она такая, чтобы высокомерно кривить нос? Шорох юбки из бомбазина напомнил Милли о том, что у нее под костюмом были турнюр и корсет – тоже фальшивка. И, несмотря на перья, на голове у нее сидела не птица с широкими крыльями, а обычная шляпка. И в руке – так называемая сумочка-шатэлен, ни сама она вовсе не «шатэлен», не хозяйка замка. Хотя могла бы ею быть.
Но было слишком поздно: мама уже посмотрела на прикроватный столик.
Могла быть. При этой мысли сердце заколотилось, и ей показалось, будто его стук слился с резким стуком ночного аптечного колокольчика, ожившего, когда она нажала на кнопку у входа.
– Где мои серьги?
Да она могла бы жить в этом замке, играя роль притворщицы. Изящно сооруженная прическа, безупречно наложенная пудра, и духи, и пачули – все для того, чтобы скрыть тридцатипятилетний возраст за маской юности.
Она застегнула небольшое колье, продолжая рыскать взглядом по комнате в поисках пропажи. Затем задрала вверх подол узкого платья, опустилась на колени и стала шарить руками по полу, будто серьги превратились в невидимок. Затем подняла голову и встретилась взглядом с дочерью.
Иногда трудно отделить иллюзию от реальности, потому что ты пользуешься одним, чтобы постичь другое. И пусть тебе известна разница между правдой и ложью – бывают минуты, когда лучше притвориться, даже перед самим собой.
– Это ты взяла мои серьги?
Звук скользнувшего вбок засова был реальным, как и скрип дверных петель… Человек, улыбающийся ей из темноты, тоже был реальным.
Ханна не двинулась с места и даже не моргнула.
– Добрый вечер, Миллисент.
– Они с бриллиантами. Очень дорогой подарок, сделанный… Это ты их взяла?
Голос был мягкий, низкий и гулкий. Днем она еле расслышала его сквозь треск в телефоне, но этого уже было достаточно, чтобы у нее закружилась голова. Тогда она заставила себя говорить спокойно. А теперь едва не лишилась речи.
В дверь позвонили.
– Гордон…
Мама встала. Затем, тяжело дыша, злобно посмотрела на дочь.
Не узнавая собственного голоса, она была рада, что стоит в тени: он не должен видеть, как она краснеет, будто глупая школьница. Какая нелепица – взрослая женщина, слабеющая при виде собственного мужа. Он – такой высокий и статный, гораздо симпатичнее, чем она помнила, а они не виделись вот уже…
– Пожалуйста, Ханна. В прошлый раз… Те серьги ничего не стоили, но… Прошу тебя.
– Три месяца, – пробормотал Гордон. – Неужели прошло столько времени? – Он покачал головой. – Неужели ты сможешь простить меня?
Та же неподвижность. Тот же застывший взгляд.
Милли хотелось сказать, что она давно простила его, как прощала все последние годы. Но вдруг вспомнила, что должна проявить твердость и лишь кивнула в ответ. Такова игра: изволь притворяться, если хочешь чего-то добиться.
Звонок повторился.
– Входи же, – Он отступил, и она шагнула, через порог. У нее за спиной в полной темноте послышался щелчок дверного засова. Затем с шипением вспыхнул газовый рожок у двери, разгоняя тени по углам.
Мама громко фыркнула и вышла. Ханна побежала за ней. Может, она выйдет из себя, отошлет няню обратно, а потом перевернет дом вверх дном в поисках украшения? Вот было бы зрелище: мама устраивает в доме бардак! А потом Ханна «найдет» их и отдаст. Мама будет счастлива и возьмет ее с собой на вечеринку.
– Ну, что скажешь? – улыбнулся Гордон пораженной Милли.
В темном блестящем платье мама напоминала разъяренную волну, катившуюся водопадом по ступенькам вниз к входной двери.
Она наконец взяла себя в руки.
– Здравствуйте, большое спасибо, что пришли. Я Сюзетта, а это Ханна.
– Здравствуй, Ханна. Я Абха.
– Очень внушительно. И действительно: сияющая белизна отделанных плиткой стоек, застекленные полки, уставленные фармацевтическими препаратами – все выглядело таким современным, таким научным. Гордону следовало отдать должное: он всегда был фанатиком всего наилучшего и изысканного.
У нее были черные прямые волосы. Когда няня наклонилась и улыбнулась девочке, они каскадом рассыпались по плечам.
Он кивнул, довольный ее реакцией.
– Входите. Она еще не говорит…
– Позволь показать тебе остальное.
– Вы приучили ее к горшку? – спросила Абха, переступая порог.
Он повел Милли по коридору, она разглядывала препараты на полках: «Вита-тоник», «Пилюли д-ра Хаммонда для нервов и мозга», «Женские пилюли д-ра Уордена», «Целебный германский ликер», «Порошки от ожирения д-ра Роза», бальзам из ежевики, египетское средство от геморроя, парижское средство для удаления волос, петролеумный вазелин, гигиеническая пенка для зубов. Все последние достижения медицины, включая замечательный «Электрический Эликсир» – «великолепное средство от женских и мужских расстройств, изготовленное по тайному рецепту лично доктором Г. Гордоном Грэггом». Большие коричневые бутыли с белыми ярлыками и гравюрным оттиском портрета ее мужа на каждой, – столь достойного и внушительного в своем пенсне, как и пристало известному врачу и благодетелю человечества.
– Конечно.
Ханна заревела, как лев, наступивший на колючку. Эта дура еще пожалеет, что посчитала ее младенцем: ей уже целых четыре года.
Мама показала няне кухню – располагайтесь – и объяснила, как пользоваться пультом от телевизора на случай, если той захочется что-нибудь посмотреть.
И снова Милли вспомнила о клубке, в котором сплелись воедино нити иллюзий и реальности. Пенсне – притворство: Гордон никогда не носил очков, и строгое выражение его лица на этикетках – всего лишь маска. Но он был авторитетным медиком и действительно отдал много лет усовершенствованию своего открытия. То и дело он приходил к ней за деньгами, чтобы продолжать исследования и опыты с «Электрическим Эликсиром». Она жертвовала деньги из наследства, оставленного дорогим папой, и Гордон усердно работал по ночам в тайной лаборатории где-то на окраине города. Даже ей не было известно, где находилась эта лаборатория, как, впрочем, и ингредиенты препарата, но она могла наблюдать результаты: многие благодарные пациенты, излечились, и десятки больных мужчин и женщин возвращались, неделя за неделей, чтобы приобрести свежий запас «Эликсира». Однажды, страдая от приступа женского недомогания, Милли сама попробовала препарат. Он был сладким на вкус, но даже от маленьком дозы она почувствовала слабость и головокружение и больше не принимала его. Гордон объяснил ей, что силу эликсиру придает электрический ток: в электричестве таится жизненная сила, а соединение электрических импульсов с благотворным лекарством требует больших затрат.
– Когда Ханна уснет, мне надо будет позаниматься.
– Считай это вкладом, – говорил он ей. – Вкладом в здоровье человечества и в наше с тобой будущее. Придет время, и «Эликсир» провозгласят медицинским чудом эпохи.
– Вы учитесь в университете Питтсбурга? – спросила мама.
Наше будущее.
– Да, на третьем курсе.
Так сказал Гордон. И повторял это каждый раз, когда она удивлялась его одержимости работой. Весь долгий период последней разлуки Милли утешалась мыслью об этом будущем. Правда, бывали моменты, когда она одиноко сидела в доме на Саннисайд-авеню, и надежда казалась ей очень зыбкой. Сколько их было, этих долгих ночей в пригороде Рэйвенсвуд, проведенных в ожидании звонка – увы, напрасном – ночей, когда казалось, что Гордон вообще не вернется. Все, что она знала, – намерение мужа открыть свое дело где-то на окраине, в Саут-сайде: он даже не назвал адреса, а Чикаго – огромный город.
Когда она повела Абху наверх, показать второй этаж, Ханна поплелась за ними, все больше раздражаясь и огорчаясь. Мама явно собиралась бросить ее вместе с этой нянькой, даже не отыскав бесценные серьги с бриллиантами.
– Ханна может закатить истерику и заявить, что хочет лечь в нашей комнате – что-то подобное она проделывала и раньше с другими нянями, – но при этом знает, что ей полагается спать в собственной кровати.
Вдобавок, город увеличивался, разрастаясь с каждым днем в преддверии важного события – Колумбийской выставки, Всемирной Ярмарки. Милли следила за событиями по газетам, поражаясь отчетам о возводимом в Джексон-парке гигантском комплексе. Архитектор Бернхэм превращал пятьсот пятьдесят акров болотистой земли в ослепительную галерею дворцов и увеселительных площадок – в чудесный Белый Город. Удастся ли осуществить проект к торжественному открытию выставки в день первого мая? В конце апреля великие державы прислали свои военные корабли в Нью-йоркскую гавань. Состоялся военный парад. Через несколько дней, Чикаго принял герцога Веругианского и Кристобаля Агильера – потомка самого Колумба. В качестве одного из экспонатов выставки из Филадельфии привезли Колокол свободы, и состоялась замечательная церемония встречи президента Кливленда.
Мама щелкнула выключателем в комнате дочери.
Весь город бурлил ожиданием, и Милли тоже была взволнована. Но она не рискнула посетить Юродской центр, где уже начиналось пышное празднество: леди, не пристало появляться среди людских толп и электрических конок без сопровождения мужчины. Она узнавала новости дома, в одиночестве.
– После моего ухода ей можно пятнадцать минут посмотреть телевизор, но потом пусть сразу идет в постель. Можете почитать ей какую-нибудь книжку.
– Ханна одета как принцесса. Ты что, принцесса?
Когда наступил великий день, она по-прежнему была одна, хотя полгорода пробилось в этот чудный полдень к подмосткам, сооруженным перед зданием администрации. Там можно было вдоволь поглазеть на украшенные золотыми шнурами мундиры знаменитостей, послушать оркестр Теодора Томаса, исполняющий «Колумбийский марш», и внять молитвам слепого пастора, доктора Милберна. Президент Соединенных Штатов кладет руку на кнопку – и Ярмарка оживает: бьют фонтаны, содрогаются турбины и вспыхивают электрические лампочки, окуная волшебную страну в ослепительное многоцветье.
Вот идиотка! Это же платье для вечеринки.
Электричество. Магия. Новое чудо 1893 года – новый мир телеграфа и телефонов – наподобие того, что установил здесь, в доме на Саннисайд-авеню, Гордон. Телефона, который так и не зазвонил. До сегодняшнего дня.
– У нее под подушкой лежит чистая пижама.
Наконец, звонок раздался – в полдень, во время открытия Ярмарки. Гордон сообщил, что работа успешно завершена, и он ожидает ее по адресу, который тут же дал.
Абха протянула Ханне руку.
– Я построил замок, – произнес Гордон.
– Пойдем посмотрим телевизор? Какие передачи ты любишь?
И вот она пришла – пришла в прекрасный новый мир, чтобы увидеть иллюзию, воплощенную в реальность…
Мама повела их вниз, но Ханна так и не взяла Абху за руку.
Гордон отпирал дверь в рецептурный отдел. Милли заглянула туда, следуя за ним по коридору, и заметила ступку и пестик на стойке для составления препаратов, лекарства на полках. Фармакопея. Ряд флаконов, бутылки и банки, едкие запахи. Жидкий лауданум, селитра, порошковый опиум, травы, бальзамы, притирания и химические составы. Снова магия – магия лечения.
– Она знает, какие каналы ей позволено смотреть. Номера наших мобильных найдете на холодильнике…
В конце помещения находилась еще одна дверь. Гордон открыл ее, пользуясь тем же ключом, что и раньше. Он улыбнулся Милли и довольно кивнул, заметив ее удивление.
Ханна побежала вперед и плюхнулась на диван. Услышав, что платье где-то треснуло по шву, она ничуть не расстроилась: подумаешь, надо будет показать папе, и он купит новое. Потом нажала несколько кнопочек на пульте от большого телевизора… Но мама еще не закончила разговор с Абхой.
– Один ключ на все, – сказал он. – Через минуту ты увидишь почему. – Гордон шагнул в сторону, пропустив Милли вперед. За дверью, к ее удивлению, оказалась крутая и узкая лестница, ведущая наверх, в темноту.
– Я просила агентство прислать опытную няню, ведь с Ханной порой бывает непросто. – С этими словами она бросила на дочь неодобрительный взгляд и посмотрела ей в глаза. – Мне просто хотелось бы до конца убедиться, что вы в самом деле…
Он зажег газовый рожок у лестницы и предложил ей подняться.
– Не волнуйтесь, я прошла сертификацию, умею делать искусственное дыхание и закрытый массаж сердца, знаю, что делать, если ребенок подавился. Мне довелось целый год нянчиться с двухлетними близнецами, а в собственной семье я одновременно и старшая сестра, и младшая, а заодно и тетя. Так что детей в моей жизни всегда хватало.
– Осторожней на ступеньках.
– Ну хорошо, я просто не хочу, чтобы вы… Поскольку девочка не говорит, с ней могут возникнуть проблемы. Поэтому прошу вас, если что не так, тут же звоните нам. В этом нет ничего страшного.
Взбираясь вверх, Милли приподняла юбки, остро чувствуя взгляд Гордона на своих лодыжках. Не слишком вежливое приглашение, но ведь они – муж и жена. Ее сердце снова заколотилось, но отнюдь не из-за подъема.
– Хорошо, позвоню, не волнуйтесь.
– Вот и пришли, – произнес Гордон у нее за спиной. Они оказались на втором этаже, перед ними тянулся покрытый ковровой дорожкой коридор со множеством дверей по обе стороны.
– Доброй ночи, маленькая моя. Будь паинькой.
– Комнаты для жильцов, – сказал Гордон, показывая ключ. – Теперь ты понимаешь, для чего мне нужен ключ-отмычка?
Мама послала ей воздушный поцелуй, который испарился еще до того, как долетел до дивана.
– Но твои гости… как насчет их личной жизни?
– Почему бы тебе не переодеться в пижаму перед тем, как смотреть телевизор? Ты точно не знаешь, где мои сережки?
– Их ключи подходят только к их дверям. – Гордон зажег газовый рожок, и коридор залило мерцающим светом. – К тому же, у меня еще нет жильцов. Помещения едва успели закончить к Ярмарке. Я намерен дать на неделе объявления, и тогда народ повалит сюда валом.
Ханна сделала телевизор громче, но все равно услышала, как мама ушла, закрыв за собой дверь. Абха села рядом, и девочка подавила желание вцепиться в ее длинные волосы, повиснуть и немного на них покачаться. Няня улыбнулась, однако Ханна в ответ лишь уставилась на нее хмурым взглядом. И смотрела так до тех пор, пока возникшая в животике боль не навела ее на самую что ни на есть удивительную мысль.
Он указал Милли налево, и они вместе пошли по длинному коридору.
Она вскочила на ноги, перепрыгнула через спинку дивана и помчалась наверх.
– Как видишь, я пренебрегал тобою не без причин. Мне нужно было все подготовить к сегодняшнему дню. Только представь себе всех этих туристов, хлынувших в город в поисках жилья, – а я тут как тут, с дюжинами комнат и всего в миле от Джексон-парка. Да здесь целая куча денег!
– Наденешь пижаму? – бросила ей вслед Абха.
– Но как ты справишься с этим, у тебя же еще аптека?
Ханна с ухмылкой кивнула, с восторгом жаждая осуществить намеченный план.
Добежав до комнаты, она уже успела наполовину снять платье, потом бросила его на пол.
– Компетентные помощники. В лавке и конторе. – Он кивнул. – Ты забываешь, что я занимаюсь рассылкой заказов почтой. Плюс частная врачебная практика. Дело нуждается в правильной организации.
А минуту спустя уже встала на пороге ванной со спущенными трусиками и завопила во все горло, для ровного счета добавив еще пару пронзительных воплей на случай, если Абха ничего не услышала за работающим телевизором.
Милли заметила, что все двери были одинаковыми; отличались они лишь металлическими номерами, укрепленными на верхних панелях. В конце коридора Гордон остановился у одной из них: номер семнадцать. Ключ скользнул в замок, дверь распахнулась, и он поманил ее в комнату.
Перепуганная няня лихорадочно взлетела по лестнице. Когда Абха увидела суть проблемы – лужицу мочи и кучку какашек, оставленных ею на полу, Ханна заревела еще пуще, хотя на самом деле ей хотелось смеяться.
Но вместо комнаты Милли оказалась у очередной лестницы, начинающейся сразу за порогом.
– О нет… Ты ведь это случайно?
– Организация, – повторил Гордон, улыбаясь ей и подкручивая газовый рожок. – Отдельный вход, чтобы я мог приходить и уходить, не беспокоя жильцов.
Ханна кивнула, все так же продолжая орать.
– Но куда ведет лестница?
– Не переживай, мы сейчас все уберем.
– Я покажу тебе. – Гордон пошел первым, Милли – следом. Здесь пахло свежей краской и штукатуркой: стены казались едва просохшими. Милли глянула вверх и увидела мужа, стоящего на верхней ступени перед следующей дверью, открывшейся от его прикосновения. Он шагнул в сторону, жестом приглашая ее войти, и доброжелательно улыбаясь.
При этом Абха сморщила нос, и Ханна поняла, что весь этот бардак ей отвратителен. Так ей и надо, пусть не думает, что ее могли не приучить к горшку.
– Вот мы и дома.
Она позволила няне помыть ее и переодеть, перед тем как уложить в постель, хотя могла бы справиться и сама. Потом прислонилась к перилам холла, скрестила ноги и стала жадно наблюдать, как Абха будет убирать за ней. Она знала, как это делала мама, даже однажды видела, когда в возрасте двух лет на вполне законных основаниях не успела сделать свои дела на горшке. Под каждой раковиной в доме хранился запас чистящих средств и перчаток, но вот Абха об этом ничего не знала.
Лестница вела к очередной двери, и Милли вдруг очутилась в залитой светом комнате.
Няня встала, уперев руки в бока и прикидывая варианты.
Роскошный ярко-красный ковер оттенял изящество мебели в стиле барокко с цветастой обивкой, каминную доску резного мрамора и позолоченные рамы написанных маслом картин. В углу поблескивал отделанный дубом орган фирмы «Эсти».
– Губки и аэрозоли у мамы на кухне есть?
Гордон приблизился к Милли, наслаждаясь ее изумлением.,
Ханна кивнула, поджав губы, чтобы не ухмыляться. В конце концов, вечер обещал выдаться не таким уж скучным. Она вприпрыжку носилась за няней, жадно ловя каждое ее движение.
– Ну, как тебе это нравится? – пробормотал он. – Я рассчитывал на твое одобрение.
Абха сняла все свои серебристые колечки и положила их на кухонную стойку. Ханна проявила к ним такой интерес, что тут же перестала замечать ее саму. А когда няня задала какой-то вопрос, безропотно позволила ей подняться одной наверх, вооружившись перчатками, бумажными салфетками и чистящими средствами.
– Еще бы… – Губы ее дрогнули в улыбке. – Но все это должно стоить целое состояние.
Каждое из четырех колечек было по-своему привлекательно. Но она остановилась на самом маленьком – плетеном, с красным камушком посередине. Ханна понимала, что Абха обязательно спросит, куда подевалось кольцо, и поэтому, чтобы избежать очередного сеанса игры в саму невинность, решила лечь спать. Но перед этим спрятала пульт от телевизора, обрекая Абху весь вечер смотреть глупые мультики.
– Я уже говорил тебе, что собираюсь его заработать. Сейчас это не повод для беспокойства. – Он провел ее через комнату к противоположной двери. – Хочу показать тебе остальное.
Когда девочка поднялась наверх, все уже было убрано. Абха стояла на четвереньках, надраивая пол. Девочка зевнула и направилась в свою комнату.
Он снова отступил, позволяя ей первой шагнуть через порог. В комнате находился единственный тусклый рожок, но света было достаточно, чтобы разглядеть величие кровати под балдахином, занимавшей всю середину комнаты. В огромном зеркале напротив – двойник Милли. Вглядываясь в это зеркало, она видела улыбавшегося рядом с ней Гордона.
– Ложишься спать?
– Итак, дорогая, что скажешь?
Ага.
– Это похоже на дворец!
– Я сейчас все закончу и тебя уложу.
– Замок, – уточнил ой. – Дом мужчины – его замок.
Перед тем как скользнуть под одеяло, она доверила Манго еще одно сокровище. Потом услышала, как Абха за стенкой отмывала руки под струей воды. А когда пару минут спустя няня вошла и прикоснулась к ее лбу тыльной стороной ладони, та была еще влажной.
Ладонь Гордона легла на ее предплечье, и ей стало щекотно от этого прикосновения. «Пора», – подумала она. Пора стряхнуть его руку, строго посмотреть ему в лицо и выложить все, что накопилось на душе за долгие месяцы одиночества, припомнив все его уловки, чудачества и пренебрежение ее желаниями.
– С тобой все в порядке? – спросила она, и Ханна согласно кивнула. – Хорошо. Хочешь, я почитаю тебе книжку?
Но, заглянув ему в глаза, Милли ощутила их магнетизм, действующий на нее сильнее украдкой ласкающих пальцев. Она всегда чувствовала эти глаза – нежный и глубокий взгляд, такой же, как и его голос.
Девочка покачала головой. Она любила слушать, только когда ей читал папа. Вместо этого показала на щечки, сначала на одну, потом на другую, чтобы Абха ее поцеловала и пожелала спокойной ночи.
– А что за замок без принцессы? – прозвучал этот голос.
Чмок-чмок.
Он смолк, но руки продолжали ласкать ее, и Милли видела в зрачках его глаз собственные крошечные отражения.
– Спи сладко.
– Я так скучал по тебе, моя милая, – добавил он.
Чмок-чмок.
Она была такой крошечной, а его глаза такими бездонными и постель – такой мягкой и глубокой, что все случилось… просто, случилось. В одной из стен – окно, и за ним, на фоне темного неба – зарево Ярмарки.
Когда Абха собиралась выпрямиться и сесть, Ханна схватила толстую прядь ее волос. Они показались ей достаточно крепкими для того, чтобы на них покачаться. Девочка слегка дернула их, проверяя на прочность.
Позже, когда она расслабленно лежала в его объятиях, из глубины сознания вдруг вернулась тревога.
– Эй.
– Счастлива? – шепнул он.
Абха попыталась высвободить волосы, но Ханна их не отпустила, вцепившись двумя руками.
– Да.
– Что ты делаешь?
– Тогда к чему хмуриться?
Девочка лишь глазела на нее в упор с довольной улыбкой на лице.
Он заметил это. Он всегда чувствовал ее настроение.
– Дай мне встать.
– Я все же думаю… столько расходов…
Но Ханна не ослабляла хватку.
Глаза над нею блеснули лукавыми искорками.
– Ханна…
– Мужчина обязан немного потратиться на свой медовый месяц. Пусть даже на второй медовый месяц. Пожалуйста, сердце мое, – добавил он, уже серьезно, – не будем портить эти минуты.
Абха попыталась разжать ей пальцы, но от этого девочка, наоборот, вцепилась в волосы еще крепче. А потом опять дернула и подтянула ближе к себе ее лицо. Абха, похоже, немного запаниковала.
Милли не ответила, вспомнив их первый медовый месяц и то, как она узнала о делишках мужа на восточном побережье. Конечно, заработанные деньги помогли ему оплатить медицинское училище, но идея продажи тел бродяг в анатомические классы всегда тревожила ее.
– Прекрати, это не смешно.
Гордон был тогда терпелив и тактичен. Видя, что она опечалена, он разъяснил: подобная практика не только законна, но и необходима – ведь научные интересы требуют, чтобы студенты-медики получали образцы для работы. Постепенно Милли поняла, что на нее действует собственный страх смерти и особенно боязнь погребения под землей.
Дерг.