Джон Апдайк

Нижеозначенные Маплы

Они всегда были удачливой парой. Когда они решили, наконец, расстаться, им опять повезло: пуританское сообщество, в котором они жили, приняло новую поправку к своему трещащему по швам, перегруженному своду законов о разводе — об «ответственности без вины». В ней говорилось о совместном письменном показании под присягой: «Нижеозначенные Ричард Ф. и Джоан Р. Мапл клянутся, зная, что лжесвидетельство карается по закону, что их брак непоправимо распался». Когда Ричард читал этот документ в своей бостонской квартире, текст почему-то казался ему таким торжественным, что он представлял себе, как они с Джоан рука об руку прибегают на вечеринку, где ливрейный привратник провозглашает их имена, после чего их осыпают конфетти и поливают шампанским. За долгие годы брака они побывали на множестве вечеринок и на каждой испытывали подъем, надеялись на новую удачу.

К аффидевиту прилагались устрашающие финансовые бланки и требование копии свидетельства о браке. Они успели пожить и в Нью-Йорке, и в Лондоне, на островах и на фермах, однажды летом даже в бревенчатой хижине, тем не менее их брак был заключен в нескольких остановках метро от того места, где теперь стоял с почтой в руках Ричард. Со дня бракосочетания он ни разу не бывал в кембриджской ратуше. Тогда родители доставили его из отеля в Коннектикуте, где все они ночевали, приехав из Западной Виргинии; чтобы не опоздать, пришлось встать в шесть утра, поэтому он почти всю дорогу ехал, накрыв голову пальто в надежде еще поспать. Он вспоминал себя теперь, как какое-то морское существо без костей, прятавшееся под своим медузоподобным пальто: иногда существо с чувством безнадежности высовывалось наружу и видело согретое солнышком извилистое побережье. Было туманное июньское утро. Когда ближе к полудню они добрались до Кембриджа и притащились с сундуками свадебной одежды к квартире Джоан на Эйвон-стрит, невеста принимала ванну. Ричард не помнил, кто тогда находился в квартире, кроме нее; его воспоминания о том дне были отрывистыми, более или менее отчетливые картинки терялись на общем неразличимом фоне. Неба и облаков не было, был только туман и не отбрасывающий теней солнечный свет на кирпичах Брэттл-стрит, белые шпили Гарварда, здоровенные прокаленные жарой автомобили. Ему был двадцать один год, президентом являлся Эйзенхауэр, невеста находилась за дверью и запрещала ему заходить, поскольку увидеть ее было бы плохой приметой. Кто-то хихикал и плескался вместе с ней. Кто? Сестра? Мать? Ричард привалился к двери ванной, слыша на лестнице позади себя возню своих родителей, пыхтевших, но не перестававших переговариваться. Он представлял Джоан в ванной: розовые пальчики ног, прилипшие к шее волосы, скользкие груди в мыльной пене. На этом эпизод завершался, начинался следующий: как они с Джоан увязли в полуденной автомобильной каше на Сентрал-сквер. На ней было выгоревшее летнее платье, он старался не смотреть на нее до церемонии, чтобы не сбылась дурная примета. Вряд ли другие женихи тоже ехали на свою свадьбу, укутав голову в пальто, как дети, прячущиеся от грозы. Держась за руки, малютки, словно Гензель и Гретель, — такой он видел эту парочку сейчас, — они вбежали по нескончаемой лестнице под пышные бурые своды и исчезли.



Мир изменился, но кембриджская ратуша осталась прежней. Круглый замок — подражание Средневековью, красный песчаник и розовый гранит, огромное здание в окружении приземистых строений. Внутри все было отделано лакированным дубом, бледным и мерцающим. Ричарду запомнилось, как он получал свидетельство внизу, через зарешеченное окно с медной табличкой, но теперь стрелка требовала подняться наверх. От колоссальной важности того, что он делал, у него дрожали колени и жгло желудок. Он свернул за угол. На огромной территории, среди зеленых письменных столов и громадных папок на стальных стеллажах, царила пожилая леди.

— Мне нужна к-копия свидетельства о браке, — обратился он к ней.

— Год?

— Простите?

— Год выдачи свидетельства о браке.

— Тысяча девятьсот пятьдесят четвертый.

Произнесенный год показался далеким, словно звезда, но сам он был таким же юным, как тогда, также потел от летнего зноя. Чиновница записала фамилии и дату и отправилась в архив, слишком далеко находилось событие, которое он вознамерился исправить.

Когда она вернулась, Ричард заметил, что она прихрамывает. Папка, которую она притащила, имела размах страниц в добрые три фута, настоящая колдовская книга. Она перелистывала страницы так осторожно, словно они могли вдруг кануть в пропасть напрасно прожитых жизней и прошлых времен. Наверное, когда-то у нее были пламенные рыжие волосы, но теперь они потускнели до абрикосового оттенка и застыли в завитках перманента, безжизненных, как сухая бумага.

— Нашла, — сообщила она с холодной улыбкой. — Вот и вы.

Ричард увидел длинную красную строчку: девичья фамилия Джоан, рядом — его. Джоан назвалась учительницей (она преподавала рисование; он уже забыл ее синий халат, весь в пятнах краски, запах клея от пальцев, велосипед, на котором она ездила на работу даже в самые холодные дни). Сам он был записан студентом. Его удивили их разные домашние адреса: вестибюль на Эйвон-стрит, лестничная площадка в Лоуэлл-хаус, забытые двери, открывающиеся в коридор общих адресов, которые протянулись из прошлого в настоящее. Их подписи... Нет, читать их подписи, даже вверх ногами, было для него невыносимо. Подпись Джоан выглядела тверже.

— Вам одну копию или несколько?

— Достаточно одной.

Суетясь так, словно она не делала то же самое уже тысячу раз, бывшая рыжеволосая красавица, разглаживая лист и часто макая старинную ручку в чернильницу, переписала сведения на стандартный бланк.

Что еще выжило от дня свадьбы? Ричарду запомнилось несколько фотографий. Кузен Джоан запечатлел главных участников церемонии, расставив их вокруг парковочного автомата рядом с церковью. Автомат, стройный серебристый представитель муниципалитета, занимает в этой компании почетное место, красуясь своей узкой головой и лиловым языком. Жених так же тощ, как этот автомат. Он мигал одновременно с затвором, поэтому его лицо смахивает на посмертную маску. Невеста с ямочками на щечках стоит в занятной позе, одновременно напряженной и грациозной, в ней есть что-то от танцовщицы, носки на раскаленном тротуаре смотрят в разные стороны; кажется, она сейчас подберет кисейный подол своего свадебного платья и закружится в танце. Четверо родителей, еще не превращенные в бабушек и дедушек, получились на фотографии не очень отчетливо, у них благожелательный и какой-то комковатый вид, как будто они сложены из тех же камней, что и здание, в котором Ричард отсчитывал сейчас три доллара за эту копию, за свое антисвидетельство.

Другой снимок сделал сосед Ричарда по комнате в общежитии колледжа, он повез их в свадебное путешествие — до домика в приморском городке, в часе езды на юг от Кембриджа. Там на крылечке лежал забытый кем-то набор для игры в крокет, и Ричард, ломая комедию, чтобы скрыть замешательство, принялся жонглировать тремя мячиками. Приятель-сосед по комнате, тоже, наверное, смущенный, запечатлел этот момент. Красный мячик навечно повис в воздухе, помеченный янтарным лучом заходящего солнца; желтый и зеленый выглядят как мазки краски на руках Ричарда, замершего с отвисшей от сосредоточенности челюстью.

— У меня еще одна проблема, — сообщил он чиновнице, захлопнувшей огромную папку и готовой взвалить ее себе на плечо.

— Какая именно?

— Мне нужно нотариально заверить аффидевит.

— Это в другом отделе, сэр. Вам на второй этаж, налево от лифта, направо от лестницы. По лестнице, по-моему, будет быстрее.

Он последовал ее совету и обнаружил молодую темнокожую женщину за стальным столом, переливающимся золотыми рамочками, в которые были заключены свидетельства верности, солидарности и стабильности: дети и родители, паренек шоколадного цвета в военной форме, семья, веселящаяся у озера; там была даже фотография дома — обычного одноэтажного фермерского дома посредине зеленой лужайки. Сотрудница прочла аффидевит Ричарда без всяких комментариев. Он боролся с желанием попросить у нее прощение. Она взяла его водительское удостоверение и сличила фотографию с оригиналом. Вручив ему ручку, она поставила рядом с его подписью печать бесповоротности. Красный мячик по-прежнему висел в воздухе, засунутый в ящик со слайдами, которого он никогда уже не увидит; светящееся безмолвие домика, где они остались вдвоем, все еще летело капсулой тишины к звездам. Но больше всего печалила Ричарда, сморщившегося теперь от солнечного света на улице, одна небольшая подробность давнего бракосочетания. Он был так ошеломлен, так не выспался, его так потрясло белое создание, дрожавшее рядом с ним у алтаря, что он плохо сознавал происходящее, был готов испариться, как радуга в тумане, и забыл скрепить клятву поцелуем. Джоан смотрела на него с выжидательной улыбкой, он тоже улыбался, но ничего не соображал. Момент миновал, и они поспешили прочь от алтаря, как теперь спешил он, сгорая от стыда, вниз по ступенькам ратуши, в убежище подземки.



Под шум поезда метро, пронзавшего тьму, Ричард читал про силы природы. Он получил наукообразный текст по почте вместе с аффидевитом. Раньше, когда он жил не один, он бы его выкинул, даже не взглянув, но теперь, постепенно приобретая привычки стареющего бостонского чудака, он читал все, что получал по почте, и даже нагибался на улице, подбирая грязный клочок газеты для тщательного изучения. «Уже в 1935 году было известно, — читал он, — что в мире природы властвуют силы четырех родов: в порядке увеличения мощности это силы гравитации, то есть слабые, и электромагнетизм, сильное воздействие...» Он поймал себя на том, что болеет за слабосильных: он отождествлял себя с ними. Гравитация, совершенно незначительная на микроуровне, «приобретает доминирующее воздействие на объекты размером в сто и более километров, например, на крупные астероиды; благодаря гравитации занимают свое место Луна, Земля, Солнечная система, звезды, скопления звезд в галактиках и сами галактики». Ричард понимал это так: тщедушная команда, сломленная в начале игры, в последнем, макрокосмическом секторе одерживает победу; он внутренне приветствовал победителей. Когда состав остановился на станции «Кендалл», он вспомнил, как через несколько дней после свадьбы они с Джоан покатили на поезде в Нью-Гемпшир, чтобы подзаработать за лето. Поезд, давно уже отмененный, тогда тащился на север вдоль рек-трудяг, утыканных лесопилками, извивался между зеленеющими горами и ржавеющими подъемниками. Сиденья в вагоне были из фиолетового бархата, вагон все время тихонько раскачивался. На ее руках, белевших на фоне бархата, проступал загар. Не зная точно, как следует проводить медовый месяц, но уверенные, что надо постараться, чтобы воспоминания о нем сохранялись до тех пор, пока смерть не разлучит их, они играли в крокет в чем мать родила, чувствуя себя в безопасности во дворике среди деревьев, похожем на травяной глаз, устремленный в небеса. Он проигрывал ей все партии. «Слабая сила, — читал Ричард, — не оказывает заметного воздействия на структуру ядра, пока не произойдет распад; это как каверна в чугунном колоколе, не влияющая на звон, пока колокол не развалится на куски».

Поезд подземки выполз на свет, чтобы переехать через реку Чарльз. По мерцающей глади реки наклонно скользили парусники. За рекой висели, как парализованные фонтаны, дымчатые небоскребы Бостона. Их поезд огибал тогда озерную бухту и останавливался в Уэйрсе; летом этот городок был заляпан растаявшим мороженым, пропитан яблочным духом, доносившимся с берега детства. Там, прождав несколько часов, они сели на почтовый катер и поплыли на остров, работать. Остров находился у дальнего берега озера Уиннипесауки; плывя туда, они миновали много других островков, где катер тоже оставлял почту. Перед каждой швартовкой он издавал оглушительный гудок. Маплы сидели на носу катера, наслаждаясь солнцем и видами. Очутившись под рожком, испускающим сокрушительный гудок, они поняли, что там им самое место. Острова, вода, горы вдали исполняли вокруг них адажио меняющихся перспектив; удар гудка всякий раз оказывался неожиданным, плющил им сердца, комкал пейзажи в шумовой ком; гудки грубо вторгались в их юный брак. Он осуждал ее и при этом хотел попросить прошения за то, что было превыше их власти. После каждого гудка двигатель стихал, катер подплывал к шаткой пристани, куда по мягким пятнистым тропинкам очередного изумрудного островка сбегались за почтой загорелые ребятишки и адвокаты в плавках и мокасинах; их крики причудливо звенели в ушах оглохших молодоженов. К своему острову Маплы приплыли совершенно измученными.

«Квантовая механика и относительность, взятые вместе, обладают чрезвычайным ограничительным воздействием, отчего представляют собой важнейший логический механизм». Ричард сунул брошюру в карман и вышел на станции «Чарльз». Его путь лежал по переходу, в направлении больницы, где он намеревался проконсультироваться насчет своего артрита. По ночам у него болели кости; некоторые его друзья были при смерти, другие умерли, и ему больше не казалось невероятным, что и он может последовать за ними. Впервые он побывал в этой больнице, когда только начал ухаживать за Джоан. Тогда он поднялся по той же самой эстакаде к стеклянной двери и внутри, запинаясь при виде такого скопления людского нездоровья, стал спрашивать, где ему найти девушку с хвостиком волос, перехваченным резинкой, сидевшую в первом ряду на лекциях по английской литературе («Английская эпическая традиция, от Спенсера к Теннисону»). Всю зиму он трижды в неделю любовался ее затылком и наклоном головы. В сессию он набрался храбрости и заговорил с ней в библиотеке, когда они, сидя за одним столом, пялились на копии блейковских иллюстраций к мильтоновскому «Потерянному раю». Они договорились встретиться после экзаменов, выпить пива. Она не пришла. В амфитеатре аудитории, среди склоненных голов, не хватало ее головы. Предоставив совместный отдых «Королеве фей» и «Идиллиям короля»[1], он позвонил к ней в общежитие и узнал, что Джоан попала в больницу. Природная сила протащила его по длинным коридорам, где он долго петлял, научила, как пробиться сквозь толпу тетушек и других доброхотов в ногах больничной койки. Джоан была во всем белом, на белой простыне, укрытая белым, с распущенными волосами; по пластмассовой трубочке ей в руку поступало что-то прозрачное. Навещая ее снова и снова, он добился права держать ее за руку, сплошь покрытую пластырями. Ей поставили диагноз «недостаток тромбоцитов», из-за которого у нее никак не прекращалось месячное кровотечение. Краснея, она поведала ему о вопросах врачей и интернов, когда у нее в последний раз была половая связь, и о том, с каким смущением она признавалась им в своей девственности.

Врач отсоединил руку Ричарда от тонометра и с улыбкой спросил:

— Как у вас в последнее время со стрессами?

— Я развожусь.

— Как вам, возможно, известно, артрит принадлежит к семейству заболеваний психосоматического происхождения.

— Я знаю одно: когда просыпаешься в четыре утра, посещает весьма неприятная мысль, что я от этого никогда не избавлюсь, что эта боль в плече будет меня мучить весь остаток жизни.

— Не будет. Пройдет.

— Когда?

— Когда ваш мозг перестанет посылать сигналы о самонаказании.

В больнице ее рука, теплая, податливая, но уклончивая, находилась высоко, почти на уровне его глаз. В бревенчатой хижине на острове их кровати стояли врозь и имели разную высоту. Как Джоан ни старалась превратить их в двуспальное ложе, в месте стыка матрасов оставался выступ, который ей или ему приходилось преодолевать среди скомканных простыней. Зато хижина стояла в лесу, по утрам вместе с птичьим чириканьем и по вечерам вместе с шорохом крадущегося зверья туда просачивались влажные ароматы сосны и папоротника. По слухам, на острове даже водились олени: зимой они приходили туда по льду, а весной, после таяния льда, оказывались в ловушке. Хотя никто оленей не видел, слух оказался живучим.

«Почему никто никогда не видел кварк?» Шагая по Чарльз-стрит к своей квартире, Ричард отчего-то вспомнил эту фразу, стал искать в карманах брошюру о силах природы, но вместо нее выудил новый рецепт болеутоляющего, копию свидетельства о браке и подписанный аффидевит. «Нижеозначенные Маплы...» Брошюра каким-то образом оказалась завернутой в аффидевит. «Теоретическое предположение о нарастании силы при удалении кварков друг от друга остается несколько умозрительным; зато дополнение к нему, согласно которому сила ослабевает при сближении кварков, вызывает меньше сомнений». «Да, — подумал он, — так и произошло». В жизни действуют четыре силы: любовь, привычка, время и скука. Любовь и привычка чрезвычайно могущественны на малом расстоянии, но время, которому недостает минусового заряда, накапливается неодолимо и вместе со своей сестрицей, скукой, все выравнивает. Он чувствовал, что умирает, и от этого становился жестоким. Его сердце распластывалось от ужаса перед только что содеянным. Как сказать Джоан, что он сделал с их свидетельством о браке? Кварки в телефонных проводах непременно взбунтуются.

В лесу была зеленая прогалина, травяной глаз, лужок, утыканный звездочками — микрокосмическими белыми цветками, и туда однажды в сумерках пришли олени: крупный темный самец неподвижно стоял в тени, пока его подруга-олениха нюхала заходящее солнце, и силуэты обоих вырисовывались на озаренной закатом траве... Мимо с ревом пронеслась флотилия безликих мотоциклистов, из дверей прачечной-автомата Ричарду помахал рукой какой-то чудак, соблазнительная модница глянула на него холодно, красный сигнал светофора сменился зеленым, и он уже не помнил, что собирался купить, то ли апельсиновый сок, то ли хлеб; еще больше его тревожило то, что он запамятовал, видели ли они на самом деле оленей или он придумал это воспоминание, вымолил его у своего желания лицезреть это чудо.

— Не помню, — сказала ему по телефону Джоан. — Вряд ли видели, просто говорили на эту тему...

— Разве за домом, если идти дальше по тропинке, не было поляны?

— Мы никогда туда не ходили из-за насекомых.

— Олень с оленихой на закате! Неужели ты ничего не помнишь?

— Честно, не помню, Ричард. Опять хочешь вызвать у меня чувство вины?

— Ни в коем случае, раз этого не было. Кстати, о ностальгии...

— Да?

— Я сегодня ездил в кембриджскую ратушу за копией нашего брачного свидетельства.

— Надо же! Ну и как?

— Неплохо. Там все совершенно по-прежнему. Где нам выдавали свидетельство — наверху или внизу?

— Внизу, слева от лифта, как войдешь.

— Там мне заверяли аффидевит. Скоро ты получишь копию. Шокирующий документ!

— Я получила его еще вчера. Что в нем шокирующего? По-моему, он забавно сформулирован: «Нижеозначенные, далее именуемые...»

— Дорогая, ты такая сильная и смелая!

— Мне иначе нельзя, ведь так?

— Так.

Уже не в первый раз за последние два года он почувствовал себя скорчившимся за тоненькой, как яичная скорлупа, перегородкой, которая осыпалась, стоило Джоан повысить голос. Но она ее берегла, то ли не зная, насколько она хрупка, то ли потому, что сама сидела по другую сторону от нее. Так и тогда, за дверью ванной, она приближалась к их браку с той же скоростью, что и он, теми же затухающими толчками.

— Мне другое непонятно, — говорила она, — мы оба должны подписать одно заявление или каждый собственное? И какое именно? Мой адвокат присылает мне все в трех экземплярах, некоторые копии — в синих конвертах. Не пойму, это самые главные или, наоборот, второстепенные, которые я могу оставить себе?

В действительности юристы, такие ловкие в привычном для них мире враждебных обвинений, исков и встречных исков, пришли в замешательство от этого нововведения — требования о подтверждении безошибочности. В утро развода адвокат Ричарда приветствовал его на ступеньках суда предположением, что от него как от истца могут потребовать уточнить, что именно в их браке убедило его в необратимости разрыва.

— Вся суть поправки об ответственности без вины как раз и заключается в том, что тебе не обязательно что-то говорить, — вмешалась Джоан. Она поднялась по ступенькам за спиной у Ричарда; собственно, они прибыли в одной машине, поскольку один из их детей забрал ее «вольво».

Разбирательство было назначено на утро. Он приехал за ней в четверть восьмого и обнаружил ее на лужайке перед домом босой, с окутанными туманом, мокрыми от росы ногами. Туфли на высоких каблуках она держала в руках. Эта картина вызвала у него смех. Распахнув дверцу машины, он крикнул:

— Значит, олени на острове все-таки водятся!

Она была слишком озабочена, чтобы понять намек.

— Как ты думаешь, судья не рассердится, что я без чулок?

— Уберешь ноги под скамейку. — Он чувствовал неожиданную легкость. Он не выспался, зато в кои-то веки его не беспокоило плечо. Она села в машину, принеся с собой запах зари. Она всегда просыпалась рано, а он поздно.

— Спасибо, — сказала она, имея в виду его согласие за ней заехать.

— Не за что.

По пути в суд они болтали о своих автомобилях и о детях. Он был поражен, как Джоан постройнела: косясь на нее уголком глаза, он сравнивал ее с перышком; ее голос щекотал ему ухо, мелодичная интонация и смысловые ударения были ему так знакомы, что он по привычке пропускал часть произносимого ею мимо ушей, словно сидел на концерте и невольно засыпал. Он ее больше не осуждал, отсюда и эта невиданная легкость. Все эти годы он обвинял ее во всем: в пробках на Сентрал-сквер, в реве гудка на почтовом катере, в разном уровне их кроватей. Теперь это ушло в прошлое, он обрел могущество и отпустил ее на волю, освободил от ошибок. Теперь она была для него, как Гретель для Гензеля, близкой родственницей, идущей рядом с ним по тропинке и не оглядывающейся на птиц, клюющих крошки за их спинами.

Адвокат Ричарда мрачно взглянул на Джоан.

— Это, я понимаю, миссис Мапл, — сказал он. — Но все-таки позвольте мне переговорить с клиентом с глазу на глаз.

Они выбрали себе на удивление разных адвокатов. Ричард нанял крупного помятого ирландца в мешковатом бежевом костюме, с брюхом-барабаном, обтянутым рубашкой, этакого меланхолика, папашу, внушающего спокойствие. Адвокат Джоан был, наоборот, маленьким, аккуратным и развязным, предпочитал клетчатые пиджаки и говорил уголком рта, как «жучок» со скачек. Оживленный даже в такой ранний час, со сверкающими глазками, он возник из-за колонны в мраморном храме правосудия и увел Джоан. Она была чуть выше его ростом, наклонялась, чтобы лучше его слышать, являла собой образец покорности. Ричард не верил своим глазам. Вдруг именно такой мужчина был все эти годы ее тайным предпочтением? Его адвокат, тяжело дыша, спросил:

— Если судья действительно задаст вопрос о причине распада брака — я не говорю, что он это сделает, но мы заплыли в неизведанные воды, — то что вы скажете?

— Не знаю, — ответил Ричард. Он изучал завиток на мраморе между носками своих ботинок, похожий на крохотную разбивающуюся волну. — У нас были политические разногласия. Она заставляла меня ходить на демонстрации защитников мира.

— Как насчет физического насилия?

— С этим не очень. Возможно, этого-то и не хватало. Вы действительно считаете, что он станет задавать такие вопросы? А как же ответственность без вины?

— В этом штате принцип «ответственность без вины» — tabula rasa. Наше дело станет прецедентом. Понятия не имею, что выкинет судья. Надо быть готовыми ко всему.

— Помимо политики мы не слишком ладили в сексуальном смысле.

Воздух между ними сгустился; у Ричарда с отцом секс тоже был болезненной темой. Скорбное дыхание адвоката стало еще громче.

— Значит, вы готовы заявить о личной и эмоциональной несовместимости?

Как ни противоречило это истине, Ричард кивнул:

— Если придется, то готов.

— Вот и славно. — Адвокат стиснул своей лапищей плечо Ричарда. Он стоял очень близко, тяжело дышал, был серьезен и только изображал веселость, его костюм казался старомодным, а бумаги у него под мышкой смахивали на список спортивной команды. Увидев все это разом, Ричард понял, что имеет дело с тренером, что сам он вот-вот забьет победный гол, изощренно прыгнет с вышки, заставит взреветь от восторга тысячи бейсбольных болельщиков. Вперед!

Они вошли в зал суда парами. Их встретила целомудренная пустота, в которой доминировал густой зеленый цвет, как в лесу. Окна выходили на черную от промышленных отходов реку, со стен взирали покойные судьи. Адвокаты принялись совещаться, их клиентам осталось только неуклюже переминаться и переглядываться. Ричард скорчил рожу, означавшую «что теперь?», Джоан ответила ему гримасой «понятия не имею». «Слушайте, слушайте, слушайте!» — пропел бестелесный голос, и в зал поспешно вошел улыбчивый судья в развевающейся мантии. Розовое отполированное личико с острыми чертами, вид праведника, который будет жить вечно. Сначала он кивнул, потом сел. Адвокаты подошли к нему и зашептались. Ричарда тянуло к Джоан, единственному живому существу в этом помещении, которое не производило на него отталкивающего впечатления.

— Прямо Домье[2], — прошептала она, имея в виду происходящее.

Адвокаты разошлись, судья поманил истца и ответчицу. Он был такой чистенький, что его улыбка издавала скрип. Он показал Ричарду лист бумаги, оказавшийся аффидевитом.

— Это ваша подпись? — спросил он.

— Моя, — подтвердил Ричард.

— Вы считаете, что ваш брак, как здесь сказано, потерпел непоправимый крах?

— Считаю.

Судья повернулся к Джоан и спросил чуть теплее:

— Это ваша подпись?

— Да. — Ее голос был как целебное дуновение, в нем искрились краски. Ричард следил за ней уголком глаза.

— Вы тоже считаете, что ваш брак потерпел непоправимый крах?

Пауза. Ричард знал, что она так не считает.

— Да, — сказала она.

Судья с улыбкой пожелал им обоим удачи. Адвокаты облегченно перевели дух. Пришло время оживленной юридической болтовни: о будущем принципа ответственности без вины, о «быстрых разводах», некогда практиковавшихся в Алабаме; Маплов все это не касалось. Лишние на своей собственной церемонии, Джоан и Ричард вместе попятились от скамьи и встали плечо к плечу, гадая, как им теперь быть. Ричард вспомнил, наконец, как ему надо поступить, и поцеловал ее.