Джон Апдайк

Лучший час его жизни

В восемь часов вечера они услышали хруст разбитого вдребезги бокала. Звук был четкий, трехчастный – глухой удар о стену, звон разлетающихся стекол, шушуканье укладывавшихся на полу осколков. Казалось, стакан швырнули прямо у них в гостиной. Джордж лишний раз вспомнил, какие у них тонкие стены. Стены были тонкие, потолок лупился, от мебели пахло тленом, электричество то и дело отключалось. Комнаты были крошечные, плата за квартиру чудовищная, вид из окон унылый. Джордж Чендлер ненавидел Нью-Йорк. Ему, уроженцу Аризоны, чудилось, что затхлый воздух этого города кишмя кишит злыми духами, которые норовят его надуть. Подобно тому как истинно верующий христианин ищет в каждом явлении отпечатки пальцев Всевышнего, Джордж в каждом необычном происшествии, будь то приветствие в подземке или неожиданный стук в дверь, усматривал предупреждение о финансовых убытках. Он взял себе за правило сидеть и не рыпаться. Что он и делал – сидел, не поднимая глаз от самоучителя арабского языка.

Розалинда, ростом выше мужа и не такая боязливая, сидела скрестив свои длинные ноги. Сняв одну ногу с другой, она сказала:

– Миссис Ирва, наверное, что-то уронила.

Джордж не хотел это обсуждать, но ему редко удавалось удержаться от замечания жене.

– Не уронила, дорогая, а бросила.

В комнатах семейства Ирва что-то опрокинулось, словно там перекатывали с места на место деревянную бочку.

– Как по-твоему, что там случилось?

В руках у Розалинды не было даже книги, она просто сидела в ожидании еще каких-нибудь звуков. В отличие от Джорджа она не имела ничего против Нью-Йорка. Он не заметил, когда она вошла в комнату из их маленькой кухни. Каждый вечер после ужина он посвящал один час изучению арабского языка и требовал, чтобы ему не мешали.

– По-твоему, там что-то неладно? – настаивала Розалинда, слегка перефразировав вопрос на случай, если в первый раз Джордж его не расслышал.

Джордж с напускным смирением опустил учебник на стол.

– Разве мистер Ирва пьет?

– Не знаю. Он шеф-повар.

– По-твоему, повара не пьют, а только едят.

– Я вовсе не хотела сказать, что эти две вещи связаны между собой. – Розалинда отозвалась мягко, словно муж просто ее не понял.

Джордж снова взялся за учебник. Imperfect одного глагола в сочетании с perfect другого означает действие, которое завершится в будущем. Сайд напишет. (Кто-то разбил еще один стакан, но на этот раз звук был глуше. Кто-то что-то сказал, но слов было не разобрать.) Если глагол независимый, то подлежащее стоит в nominative, а дополнение – в accusative. Апостол будет свидетельствовать против тебя.

– Слушай, – прошипела Розалинда с таким ужасом, словно настал конец света.

Джордж прислушался, но ничего не услышал. Потом миссис Ирва завизжала.

Джордж сперва подумал, что она шутит. Звуки, которые она издавала, могли означать все, что угодно, – страх, радость, гнев, восторг. Они могли быть механического происхождения, например, от ритмического трения деталей какой-то огромной полезной машины. Казалось, они вот-вот должны прекратиться.

– Что ты намерен делать? – спросила Розалинда. Она встала и подошла вплотную к мужу, источая гнетущий аромат тревоги.

– Делать?

– Мы можем кого-нибудь вызвать?

Их управляющий, стройный поляк с бледными бескровными деснами, обслуживал еще три дома и начальную школу. Свой обход он совершал украдкой на рассвете и ближе к полудню. Домовладелица, мрачная вдова-еврейка, обитала по другую сторону Центрального парка, в более приличном районе. Второй сосед Чендлеров, молодой студент-китаец, жил в задней части дома. Его комната примыкала к их спальне. Сдав экзамены, он аккуратно вывел черными чернилами адрес для пересылки его почты в штат Огайо, прикрепил листок с адресом к стене над своим почтовым ящиком и уехал.

– Нет, Карл! Перестань! – вскрикнула миссис Ирва. Смешавшись с беспорядочным грохотом падающих предметов, голос ее утратил свою первоначальную чистоту, и отчаянные вопли звучали пронзительно и хрипло. – Нет, нет, нет! Пожалуйста, не надо!

– Он ее убивает, Джордж! Джордж, что ты делаешь?

– Ничего я не делаю.

– Может, мне позвать полицию? – Ледяное презрение, сквозившее во взгляде Розалинды, тотчас растаяло под воздействием ее природной доброты. Она подошла к стене, грациозно к ней прислонилась, разинула рот и прошептала: – Они открывают кран.

Расхрабрившись, Джордж спросил:

– Может, нам пора вмешаться?

– Обожди. Кажется, притихли.

– Они…

– Тссс!

– Она мертва, – сказал Джордж. – Он смывает с рук кровь.

Даже в этой критической ситуации он не мог удержаться от искушения подразнить жену. Розалинда так разволновалась, что приняла его слова всерьез.

– Да, похоже на то, – согласилась она, но, заметив его улыбку, добавила: – А по-твоему, нет?

Он ласково погладил ее по плечу.

– Джордж, он и вправду ее убил, – сказала Розалинда. – Потому там и стало тихо. Взломай дверь!

– Успокойся и соберись с мыслями, детка. Почем ты знаешь, может, они…

Когда до нее наконец дошло, она посмотрела на него широко открытыми глазами:

– Неужели на свете есть такие люди?

Розалинда была сбита с толку, в комнате за стеной стало тихо, и Джордж решил, что инцидент исчерпан.

– Помогите! Пожалуйста, помогите! – довольно спокойно прокричала миссис Ирва. Ее крик явно привел в ярость нападавшего, ибо она вдруг завопила так громко, что едва не задохнулась – словно ребенок, который заходится от неудержимого плача.

Этот рев – такой бессмысленный, такая жалкая награда за его терпение – привел Джорджа в бешенство. Он остервенело распахнул свою дверь и ступил на ничем не покрытый дощатый пол квадратного холла, куда выходили все три квартиры. Когда он стоял в самом центре этого пространства, перед его мысленным взором развернулся большой отрезок времени, и ему почудилось, будто он, уже старик, вспоминает молодость, вновь переживая лучший час своей жизни. Бесстрашно отбросив сомнения, он постучал костяшками пальцев в дверь под приколотой кнопками карточкой: «Мистер и миссис Ирва» – и протяжно спросил:

– У вас тут все в порядке?

– Берегись! – взмолилась Розалинда, одновременно положив ладони ему на спину, словно собиралась втолкнуть его внутрь. Он обернулся, чтобы сделать ей внушение, и с неудовольствием отметил, что, поскольку сам он съежился, а Розалинда встала на цыпочки, ее глаза находятся на несколько дюймов выше его собственных.

– Ты что, хочешь сама сюда ворваться? – раздраженно выпалил он и недолго думая повернул ручку двери. Дверь была не заперта. Осторожно вдвинув ее внутрь, он увидел вертикальный срез американского интерьера – ковер с размытым узором, часть бордового стула, соломенную корзинку для мусора под повернутым к нему боком телевизором, лампу с бамбуковым абажуром, фотографию в рамке, коричневато-желтую стену, неровный зеленый потолок. Ничто не свидетельствовало о нарушении порядка. Из большей, невидимой части комнаты раздался возглас миссис Ирва: «Уходите! У него нож!»

При звуке ее голоса Джордж инстинктивно захлопнул дверь, все еще держа ее за ручку, словно это был щит.

– Мы должны ей помочь, – настаивала Розалинда.

– Отстань, – сказал Джордж.

– О боже! – простонала миссис Ирва.

Джордж опять нажал на дверь, и на этот раз она открылась настолько, что он увидел единственный признак беспорядка – нижнюю рубашку на спинке дивана.

– Не подходите! – крикнула невидимая женщина. – У него нож!

Джордж опять закрыл дверь.

Голос, который несомненно принадлежал мистеру Ирва, без всякого выражения произнес:

– Ты кого сюда вызвала?

Ответа не последовало. Джордж успокоился. Хотя он и не видел миссис Ирва, она могла догадаться, кто он.

Неожиданно раздался топот приближающихся ног, и вбежавшая в холл молодая пара быстро укрылась у себя в квартире.

Закрывая и запирая свою дверь, Розалинда поцарапала Джорджу руку.



Впоследствии, рассказывая о случившемся, Джордж выставлял вперед согнутую в локте левую руку и застывшими одеревенелыми пальцами второй руки показывал, как металлическая грань замочного язычка зацепилась за плоскую поверхность на краю его предплечья и досиня содрала с нее кожу прямо сквозь рубашку. Рубашку она разодрала тоже. Рубашку ценой в четыре доллара. Особое внимание к этой детали было явно адресовано его жене, однако та сделала вид, будто этот упрек к ней не относится, и на ее широкой треугольной физиономии не выразилось ничего, кроме нетерпеливого желания услышать продолжение рассказа.

Розалинда, дочь ученого поэта, который отправился на Юго-Запад в целях покаяния и обновления, в свою очередь отнюдь не испытывала сомнений в своих умственных способностях. Ее античную фигуру облекали платья с узором из скрипок, нот, басовых и скрипичных ключей и бюстов Бетховена. Она отличалась полным отсутствием вкуса и поистине феноменальным невежеством. Даже самые простые фамилии и те она произносила неправильно – Сартер, Хазлит, Мохем[1]. Со временем, предвидя смущенные попытки Джорджа поскорее исправить ее промахи, она научилась сделать паузу, смущенно улыбнуться гостям и лишь после этого выпалить: «Но больше всего мне понравились розовые рыбки и фигурки из палочек на картинах этого замечательного художника – ну как же его фамилия, кажется, Кли[2]?»

Однако кое-что она запоминала прекрасно, например названия улиц и магазинов, имена героев заинтересовавших ее романов, бейсболистов, второстепенных киноактеров. Когда Джордж завершал демонстрацию своей ободранной конечности, она говорила:

– Один из тех двоих полицейских, которые наконец явились, был как две капли воды похож на Джона Айрленда[3]. Только помоложе и не такой симпатичный.

Вызвала их Розалинда – Джордж был в ванной комнате, где обрабатывал свою рану борной кислотой. Руководствуясь указаниями на первой странице телефонной книги, Розалинда набрала ноль и сказала:

– Мне нужен полицейский.

Телефонистка, приняв ее за девочку-подростка, спросила:

– Ты уверена, детка? – Ее все называли «детка».

– Конечно уверена.

Два молодых полицейских, которые приехали двенадцать минут спустя, явно были стажерами. Нахмурившись, они стояли плечом к плечу в дверях Чендлеров – два вполне приличных экс-рядовых военной полиции, стремящиеся честно заработать себе на жизнь в этом насквозь прогнившем мире. Первым делом они принялись с интересом изучать средний палец левой руки Розалинды. Как только тот, который немножко напоминал Джона Айрленда, увидел на пальце блеск золота, он сразу переключил внимание на Джорджа. Второй, однако, не сводил глаз с кольца, с пристрастием рассматривал его с боков, снизу и сверху. В конце концов его глаза с бледной радужкой, какая бывает у безнадежных тупиц, хитро прищурившись, поднялись к лицу Розалинды.

– Нам дали такой номер квартиры, – сказал Джон Айрленд. Сверившись с листком бумаги, он прочитал по отдельности: – «Пять, четыре, А».

– Вон та дверь, – сказал Джордж, без всякой надобности показывая через плечо полицейского. С перепугу рука у него сильно дрожала. Полицейские взяли это на заметку. – Мы слышали звон разбитого стекла часа два назад, примерно в восемь.

– Сейчас девять ноль пять, – заметил второй полицейский, глянув на свои часы.

– По-моему, больше – возразила Розалинда.

Глаза обоих полицейских сосредоточились на ее губах. Подозрительный скривил физиономию, стараясь не пропустить ни единой нотки ее голоса. Она говорила негромко, выговаривая слова медленно и культурно. Шлюхи так не разговаривают.

Намек жены на скверную работу полиции придал Джорджу смелости. Он обстоятельно описал звуки и крики, которые они слышали.

– После того как мы вам позвонили, шум еще некоторое время не смолкал, но последние минут шесть или около того больше ничего не было слышно. Если бы раздался какой-нибудь шум, мы бы его услышали – стены тут чертовски тонкие. – Как бы извиняясь за грубость, он слегка улыбнулся, но симпатий этим не завоевал.

Второй полицейский, поскрипывая пером, записывал что-то в маленький блокнотик.

– Минут шесть или около того, – бормотал он себе под нос.

Джордж никак не мог понять, почему он сказал «шесть минут», а не «пять». Это и впрямь наводило на подозрения.

– После того как вы позвонили, вы не выходили из своей комнаты? – продолжал полицейский.

– Мы боялись еще больше его разозлить, – ответил Джордж.

Джон Айрленд, задрав кверху свой длинный и тонкий, как иголка, нос, постучал в дверь квартиры Ирва. Не получив ответа, он толкнул дверь ногой. Все двинулись за ним. Комната была пуста. Один стул был опрокинут. На ковре блестели осколки стекла. Беспорядка было меньше, чем можно было ожидать. Чендлеры были разочарованы и пристыжены.

Однако именно теперь, когда они показались самим себе особенно уязвимыми, полицейские не стали их укорять. Джон Айрленд расстегнул кобуру. Второй полицейский сказал:

– Кровь на подлокотнике дивана, – Потом, войдя в кухню, шепотом протянул: – Кровавые потеки в раковине.

Кровавые потеки!

– Она кричала все громче и громче, – сказал Джордж. Джон Айрленд высунул голову в окно. Второй полицейский спросил:

– Мисс, здесь есть телефон?

– Мы ни разу не слышали, чтобы он звонил.

– Телефон есть у нас, – сказал Джордж. Он изо всех сил старался преуспеть в новой роли союзника полиции. Теперь стало ясно, что всем им противостоит общий враг. Быть может, Ирва прячется за занавеской душа или стоит за окном на узеньком бетонном балкончике, разрекламированном под названием «терраса», который Чендлеры видели, когда рисковали выйти на такой же собственный. Ощущение опасности расплывалось по комнате, как йод по воде. Джон Айрленд быстро отошел от окна. Второй полицейский вернулся из кухни в комнату. Все трое мужчин сгрудились у двери, с натужной предупредительностью уступая дорогу Розалинде.

Она сделала шаг в маленький холл и вскрикнула. Насмерть перепуганный Джордж одним прыжком кинулся к ней и обнял ее сзади. Следом вошли полицейские. На площадке лестницы, ведущей на верхний этаж, прямо на уровне их голов копошилась на четвереньках миссис Ирва, глядя на них затуманенным взглядом. Ее правая рука от кисти до локтя была залита кровью. Людям свойственно забывать, что кровь такая яркая. Комбинация у нее на правом боку была разорвана, и одна грудь обнажилась. Миссис Ирва молчала.



Как решили позже Чендлеры, произошло следующее: когда мистер Ирва ушел (они пытались вспомнить, не хлопнула ли дверь), перепуганная миссис Ирва взбежала вверх по лестнице, но, почувствовав приступ слабости или услышав разговор этажом ниже, поползла обратно.

Впрочем, такое предположение далеко не все объясняло. Зачем она вышла из комнаты, когда мужа уже не было? С другой стороны, если он сам загнал ее на лестницу, то куда он делся? Один из полицейских поднялся наверх посмотреть, но никого там не нашел. Возможно, когда приехала полиция, Ирва был наверху, а когда все вошли в его квартиру, потихоньку прокрался вниз. Он мог даже поехать вниз на лифте, что, впрочем, было весьма рискованно – лифт был без лифтера, и если бы кто-нибудь вызвал его с одного из нижних этажей, то кабина вместе со злодеем остановилась бы, чтобы впустить нового пассажира. Но разве Чендлеры не услышали бы шагов мистера Ирва сквозь тонкие квартирные перегородки?

Пролить на все это свет миссис Ирва не могла. Она была так подавлена, что никто и не стал ее расспрашивать. Полицейские привели ее к Чендлерам и уложили на вонючую кушетку, доставшуюся им вместе с квартирой. Джон Айрленд велел Розалинде принести из ванной два полотенца и спросил Джоржда, не найдется ли у них спиртного. Когда Розалинда принесла два полотенца (Джордж обратил внимание, что они гостевые), Джон разорвал одно в длину, чтобы сделать жгут. Чендлеры выпивали редко – оба были прижимисты и к тому же берегли свое здоровье, однако в одном из кухонных шкафчиков за буханкой хлеба «Пепперидж фарм» все-таки обнаружилась бутылка хереса. Джордж налил немножко в стакан и робко протянул его миссис Ирва, которой жгут придавал довольно щеголеватый вид. Порванная бретелька ее комбинации была теперь связана узлом. Деликатно отпив глоток, миссис Ирва сказала: «Хорошо», но больше пить не стала. Розалинда принесла из спальни желтое одеяло, накрыла им миссис Ирва и отправилась на кухню вскипятить воды.

– Что ты делаешь? – спросил Джордж.

– Он велел мне сварить кофе, – кивнула она в сторону полицейского, не похожего ни на какого знаменитого киноактера.

Тот, который был похож на кинозвезду, подошел к Джорджу и встал рядом с ним. От прикосновения синей полицейской униформы Джордж почувствовал себя взятым под арест.

– Чего только на свете не бывает, – смущенно пробормотал он.

– Пустяки, дружище, – отозвался полицейский. – У нас я городе каждую минуту еще и не такое происходит.

Джорджу он стал даже нравиться.

– Охотно верю, – согласился он. – Да я сам на прошлой неделе ехал в подземке, так какой-то сопляк полез на меня с кулаками прямо в вагоне!

Джон Айрленд покачал головой:

– Это ерунда, дружище. Знал бы ты, что я каждый день вижу. Всю неделю подряд.

«Скорая помощь» приехала прежде, чем закипела вода для кофе. В квартиру вошли два негра. Один, в накрахмаленном белом халате, нес сложенные носилки, которые с усердием фокусника тотчас принялся раскладывать. На втором, более высоком и неповоротливом, возможно лишь недавно приехавшем с Юга, поверх тонкого фирменного халата была напялена темно-красная спортивная куртка. Они уложили миссис Ирва на носилки. Она не шевельнулась и, лишь когда ее поднимали, сжала губы от страха.

– Спокойно, – сказал высокий санитар.

Поднимаясь на лифте, санитары заметили, что носилки в кабине не поместятся, и им пришлось пройти четыре марша пешком. Тот, который шел впереди, держал рукоятки носилок на уровне плеча.

Полицейские на секунду замешкались в лифте, глядя на Чендлеров, которые стояли в дверях, словно хозяева, провожающие гостей после вечеринки.

– О\'кей, – угрожающе произнес Джон Айрленд.

Лифт закрылся, и полицейские исчезли.

Из окна своей квартиры Джордж с Розалиндой увидели мостовую, утыканную укороченными перспективой зрителями. Человечки образовали проход, по которому проследовали стражи порядка и санитары со своею ношей. Желтый прямоугольник, каким с высоты пятого этажа казалась миссис Ирва, вставили в серый прямоугольник «скорой помощи». Полицейские залезли в свой зелено-бело-черный «форд», и оба автомобиля, словно танцоры в ночном клубе, одновременно отъехали от тротуара. «Скорая помощь» сердито застонала, но завыла в полный голос лишь тогда, когда, проехав целый квартал, окончательно скрылась из виду.

Джордж хотел было вернуться к своему арабскому самоучителю, но Розалинда в шестой раз выразила сожаление по поводу того, что не видела, кто из полицейских завязывал разорванную бретельку на комбинации миссис Ирва. Джордж, напротив, твердил, что скорее всего она завязала ее сама.

– У нее же рука рассечена до кости!

– Да что ты, детка. Всего лишь царапина.

Розалинда взбила свою подушку и зарылась в нее головой.

– Я знаю, что это он завязал. На него похоже. Второй, который курносый, – тот был гораздо симпатичней.

– Судя по тому, как он на тебя пялился, когда ты у дверей стояла? Ты что, не заметила, как он смотрел на твое обручальное кольцо?

– Он по крайней мере хоть какое-то внимание обратил на меня. А зато второй влюбился в тебя. – (Розалинде всюду мерещились гомосексуалисты.)



На следующее утро они услышали, что миссис Ирва убирает пылесосом свою квартиру. Через несколько дней Джордж, спускаясь вместе с ней на лифте, спросил, как она себя чувствует. Никаких бинтов он не заметил. На ней было платье с длинными рукавами.

Миссис Ирва просияла:

– Вполне прилично. А как вы и ваша милая жена?

– Хорошо, – отвечал Джордж и, раздраженный тем, что она приняла его вопрос за простую любезность, ехидно поинтересовался: – Вы благополучно добрались до дому?

– О да! Они были такие милые.

Джордж не понял, кого она имеет в виду. Полицейских? Врачей в больнице? Четвертый, третий, второй этажи проехали молча.

– Мой муж… – начала было миссис Ирва, но тут лифт спустился на первый этаж, и дверь открылась.

– Да, а как ваш муж?

– О, он ни в чем не винит ни вас, ни вашу жену, – сказала миссис Ирва и улыбнулась так, словно хотела пригласить их в гости. А об одеяле даже и не заикнулась.

Джорджу было жалко этого желтого одеяла. Майские ночи в Нью-Йорке казались ему холодными. Он торчал здесь лишь потому, что хотел найти себе должность в Аравии или в другой мусульманской стране. Поиски работы привели его в район, ограниченный сороковыми улицами Вест-Сайда и Гринвич-Виллидж, – мрачное место, где разбивались все иллюзии: на территорию Уоллстрит; в затхлые коридоры офисов нефтяных компаний, экспортных контор, грузоперевозчиков и банков, имеющих заморские филиалы. Секретарши грубили. Администраторы, ведавшие кадрами, боялись расцепить кончики пальцев, чтобы не выдать дрожь в руках, до того они были утомлены и напуганы новыми научными методами набора персонала. Джордж ставил их в тупик. В их анкетах отсутствовала графа, куда можно было бы вписать: «арабофилия».

Пристрастие к пустыне совершенно не вязалось с угрюмой одутловатой физиономией Джорджа и с его статусом женатого мужчины. Он редко давал объяснения. Зато порой поздним вечером, проведенным в кругу друзей, он мог неожиданно огорошить их рассказом о том, как данакили[4] ловят моллюсков в Красном море.

– Это просто фантастика. Они бродят по коралловым рифам и, как только заметят такую, знаете, огромную улитку, сразу погружаются под воду. А ветер со стороны Египта так сильно высушивает кожу, что тело становится белым от соли. Кораллы, по которым они ступают, очень хрупкие, а обломки такие острые, что у них все ноги изодраны в кровь. Их жалят ядовитые медузы, и, чтобы их отпугнуть, они во весь голос поют. От рыбачьих лодок за шесть миль воняет улитками, гниющими в трюмах. Они ночуют в этих утлых лодчонках, а их провизия кишит миллионами черных мух. На аравийском берегу в пятидесяти милях от этих мест нет ничего, кроме пиратов. А тут эти парни распевают песни, чтоб отогнать ядовитых медуз. Вы спросите… я знаю, что вы думаете…

Что думает он, никто не знал, но выражение одного из обращенных к нему лиц наводило его на мысль, что он выставляет себя дураком.

В другой раз он мог в пух и прах раскритиковать современную жилую застройку: равнины вокруг Финикса, уставленные уродливыми коробками пастельных тонов, сгруппированными вдоль нарочито кривых улочек; супермаркеты; расширяющиеся автострады; вообще всю страну, которая неуклонно и повсеместно идет под откос. Это было совершенно в стиле Джорджа – он развивал свой интеллект негативно, постепенно расширяя область своего презрения. Все кинофильмы никуда не годятся, все политики продажны, американское народное образование самое плохое в мире, чтение большинства романов – пустая трата времени, все, кто вещает с телеэкрана, стремятся лишь к одному – выманить у вас деньги. Интеллектуальный багаж Джорджа составился из страхов его родителей и двусмысленных намеков недоучек-педагогов. Джордж гордился своими знаниями – ему было невдомек, что в «хороших» колледжах (он с готовностью признавал, что его колледж был далеко не хорош) любят всё – вестерны, пошлую музыку, дрянное чтиво, продажных политиканов, глупых девчонок, – а отвращение приберегают для великих людей.

Если бы кому-нибудь из друзей Чендлеров вздумалось порыться в их библиотеке (большей частью состоявшей из старых учебников политических наук и детективов в бумажных обложках, которыми зачитывалась Розалинда), он мог взять с полки «Гашиш» Анри де Монфре (единственную книгу, имевшую хотя бы косвенное отношение к Аравии) и найти в ней подчеркнутую жирным мягким карандашом фразу (подчеркнул ее, конечно, Джордж): «Земля и стены источали зной, словно колоссальный вздох облегчения».

Однако, глядя на чиновника, сидевшего перед ним по другую сторону стеклянного конторского стола, Джордж с подобострастным смешком мог сказать лишь одно:

– Возможно, это глупо, но я с детства влюблен в эти края.

– Что вы, я вовсе не считаю, что это глупо, – отвечали ему.



Через месяц после потасовки в квартире семейства Ирва Розалинда, стоя у дверей, встретила вернувшегося домой Джорджа словами:

– Тут у нас такое творится!

– Опять что-то стряслось?

Джордж поднимался по лестнице пешком. Женщина, жившая на четвертом этаже, вошла в лифт вместе с ним, а так как лифт после любой остановки норовил вернуться обратно на первый, Джордж, когда лифт остановился на четвертом, вышел вместе с ней и отправился наверх пешком. День выдался неудачный. Самое заманчивое предложение – поездка с делегацией США на ярмарку в Басру – сорвалось. Он прождал мистера Герена три четверти часа, после чего ему сообщили, что средства ограничены. С горя он купил за тридцать восемь центов билет в кино, но оказалось, что там крутят какой-то старый фильм с участием Барбары Стэнвик[5], причем до того бездарный, что Джорджа чуть не стошнило, и он ушел. В забегаловке на 33-й улице Ист-Сайда с него взяли доллар десять центов за бутерброд с индейкой, стакан молока и чашку кофе. Когда он протянул кассирше пятидолларовую бумажку, она потребовала с него еще тринадцать центов налога, а сдачу положила не в протянутую руку, а грубо швырнула на прилавок. Словно он был весь покрыт бациллами. По дороге домой толпы, давящиеся в подземке, снующие взад-вперед на перекрестках, лавирующие в потоке автомобилей, изрекающие пошлые остроты, казались сплошной кучей зловонного мусора. Джордж уже одиннадцатую неделю искал работу. Жалованья Розалинды – она служила в большом универмаге и теперь, когда пасхальный бум закончился, работала всего шесть часов в день – не хватало даже на еду и плату за квартиру. Чендлерам уже пришлось заимствовать по пятьдесят долларов в месяц из своих сбережений.

Розалинда заслоняла собой дверь в их квартиру. Это рассердило Джорджа – он смертельно устал.

– Обожди, – сказала Розалинда, выставив вперед руку, чтобы продлить себе удовольствие. – Ты на этих днях видел кого-нибудь из Ирва? Подумай хорошенько.

– Его я никогда не вижу. А с миссис Ирва мы иногда едем вместе в лифте.

После первой встречи с миссис Ирва он больше не пытался вызвать ее на разговор. К тому же между обезумевшей полуголой жертвой того вечера и нынешней маленькой, плотно сбитой женщиной, с седыми прядями в волосах, с черными пуговками на блузке, с полоской оранжевой помады, заходящей за края верхней губы, было, казалось, так мало общего, что Джордж старался говорить с ней только о погоде и о беспорядке в доме, словно более важных тем для обсуждения у них не было.

– Это что еще за фокусы? – спросил Джордж Розалинду, которая с выражением бессмысленной веселости на лице остановилась у входа в квартиру.

– Воззри, эфенди! – провозгласила она, распахивая дверь.

Вся комната была заполнена цветами. Белые, красные, желтые цветы были везде – высокие стебли неподвижно стояли в вазах, кувшинах и мусорных ведрах; связки цветов лежали навалом на столах, на стульях и на полу. Джордж никогда не знал названий цветов, даже самых обыкновенных, наиболее часто встречающихся в повседневной жизни, тем более этих, подчеркнуто декоративных, торжественно выставленных на всеобщее обозрение. Их удлиненные бессмысленные вычурные физиономии излучали благолепие. По комнате разливалась прохлада, словно в цветочном магазине.

– Их привезли в огромном фургоне. Миссис Ирва сказала, что вчера вечером ими были украшены банкетные столы, а после банкета администратор велел отдать их шеф-повару, и мистер Ирва решил подарить их нам. В знак того, что между нашими семьями нет никаких недоразумений, – так мне миссис Ирва сказала.

Джордж в изумлении застыл на месте. Вливаясь в мозг через глаза, лавина цветов смыла из головы все мысли. Потом, когда в чужой вонючей Басре тоскующая по родине супружеская пара пыталась вспомнить Америку, перед умственным взором Джорджа мгновенно вставало нагромождение этих идиотских красавцев.