Внутрипартийная борьба среди конгрессистов началась вокруг нового закона об управлении Индией, опубликованного в августе 1935 года. По мнению Неру, этот закон был составлен таким образом, что «представители индийского народа лишались малейшей возможности воздействовать на находящийся под английским контролем государственный аппарат или изменять его. Изменения и улучшения могли быть произведены только английским парламентом». Уже в предпосланном к закону «введении» давалась формула, которая ни у кого не должна была вызывать сомнений по поводу верховной власти в Индии. «Все права, вся власть и вся юрисдикция осуществляются Его величеством», — говорилось во «введении». Согласно этому закону страна должна была представлять собой федерацию провинций Британской Индии и индийских княжеств. Законодательная и исполнительная власть в федерации оставалась в руках колонизаторов и послушных им князей во главе с английским генерал-губернатором. Создавались две палаты — Центральное законодательное собрание и Государственный совет, в которых индийские князья имели преобладающие голоса. В провинциях предусматривалось учреждение законодательных собраний с правом формировать местные правительства, состав которых опять же утверждался или отклонялся губернатором провинции.

Левые конгрессисты выступили за бойкот нового закона об управлении Индией, правые готовились занять министерские посты в провинциях.

Ганди, усматривая, видимо, в создавшейся обстановке угрозу раскола партии, решает, что предотвратить его может только Джавахарлал, и выдвигает кандидатуру Неру на пост председателя ИНК. Никто не отважился противиться Ганди. И вот Неру перед свершившимся фактом: он вновь председатель Конгресса...

В Лондоне, к удивлению Джавахарлала, ему устраивают шумную встречу: журналисты и газетчики окружают лидера Индийского национального конгресса плотной стеной, назойливо домогаясь от него интервью и заявлений для прессы.

«Когда он сошел с поезда, кругом воцарилась тишина. Я увидел красиво очерченное лицо, словно отлитое по классическому слепку, — восторженно живописал портрет Неру репортер газеты «Трибюн». — Несомненно, Джавахарлал — выдающаяся личность, притом неизмеримо более значительная, нежели простой политик». От похвал не было отбоя. Даже твердолобые консерваторы, ярые противники ИНК, и те сдержанно признавали авторитет и популярность Неру.

Лорд Лотиан, один из тех, кто формулировал в Лондоне политику для Индии, настойчиво добивался встречи с Неру, приглашая его посетить «самый роскошный в Англии Елизаветинский дворец», как он сам писал о своем имении в Норфолке. «Я не сомневаюсь, что наши взгляды на последние события в Индии и на политику вообще будут весьма различными, — откровенничал лорд, — но к лучшему или худшему, судьбы Индии и Англии все еще тесно взаимосвязаны, и мне представляется очень важным, чтобы некоторые из нас в Англии, кто заботится об индийских делах, были лично знакомы с теми молодыми лидерами в Индии, которые будут строить ее будущее и определять ее политику. Я думаю, что не менее важно, чтобы вы также знали кое-кого из нас».

Лотиан обещал пригласить на предложенную им встречу с Неру и лорда Галифакса — недавнего вице-короля, который носил в Индии титул лорда Ирвина.

При всей присущей лидеру Конгресса тактичности он не проявил ожидаемой в таком случае учтивости и уклонился от встречи, ответив Лотиану, что «испытывает для себя определенное неудобство встречаться с людьми, которые в течение последних кошмарных лет официально связаны с правительством Индии... Непросто пожимать руки тем, — писал Неру, — кто пытается повесить тебя».

Джавахарлал знал цену салонным улыбкам, мягким, вкрадчивым речам английских аристократов, знал, чего стоит их «личное расположение». «Даже члены лейбористской партии, — как он говорил, — в своем большинстве, со всеми их проклятиями в адрес империализма опутаны его сетями, из которых они не могут выбраться».

Когда Неру возвращался по вечерам в лондонскую гостиницу, то портье вручал ему пачку визитных карточек от его бывших сверстников по школе в Харроу и университету. Многие из них уже стали «Ви-Ай-Пи» — «очень важными лицами». Те, кому удавалось свидеться с Джавахарлалом, горько упрекали его в «подрыве единства Британской империи» и выражали недоумение по поводу его «измены делу служения интересам привилегированного общества», к которому они его причисляли. Ничего общего у Неру с этими напыщенными снобами не было, и он как мог избегал встреч с ними.

В Лондоне Джавахарлал познакомился с человеком, который впоследствии станет его самым близким товарищем и соратником, — Кришной Меноном. Пышной, вьющейся шевелюрой и темнокожим нервным лицом он сразу же выдавал в себе жителя южного побережья Индии. Несмотря на чрезмерную худобу, Кришна Менон выглядел мужественно, и в его внешности находили что-то от героев древнеиндийского эпоса. Менон создал в Англии Индийскую лигу, сплотив вокруг нее индийских патриотов и подлинных друзей Индии из числа левых лейбористов и коммунистов. Он писал и распространял страстные памфлеты, организовывал лектории, проводил собрания и митинги, без устали отстаивая требования о предоставлении Индии независимости.



В конце ноября в горах Шварцвальда выпал мокрый снег. Промозглая погода вызвала у Камалы новый приступ болезни. Джавахарлал перевозит жену в Швейцарию, под Лозанну, здесь суше и теплее, поэтому Камала почувствовала себя немного лучше.

В лозаннском санатории для легочных больных Неру повстречался с Раджани Палм Даттом — членом исполкома Компартии Англии, редактором газеты «Дейли уоркер», который приехал сюда из Лондона навестить своего близкого товарища по партии Бена Бредли.

Датт родился в Англии. Сын индийца, он считал Индию второй родиной. Имя его, как талантливого публициста и историка, было Джавахарлалу известно еще задолго до этой встречи.

Целых три дня они провели в беседах, обсуждая положение дел в Индии, политику Конгресса и роль других партий в национально-освободительном движении. Уже по истечении многих лет Датт рассказал Сарвепалли Гопалу (компетентному и крупному биографу Неру, директору его мемориального фонда), что Джавахарлал высказал готовность сотрудничать с индийскими коммунистами в рамках единого антиимпериалистического народного фронта, создания которого необходимо было добиваться на базе широкого вовлечения в Конгресс рабочих и крестьянских организаций.

Камала покоряющей искренностью своих суждений, непосредственностью восприятия и чистотой мыслей произвела на Датта неизгладимое впечатление. У него сложилось твердое убеждение, что ее духовная сила передавалась Джавахарлалу и помогала ему выстоять в трудные дни его жизни. Впрочем, это признавал и сам Неру, говоря, что самое большое влияние на него, помимо отца и Ганди, оказывала жена.



На апрель 1936 года в Лакхнау была назначена очередная ежегодная сессия ИНК. Камала и слышать не хотела о том, чтобы Джавахарлал из-за ее болезни отказался от поста председателя Конгресса и не поехал на сессию. После некоторых колебаний Неру заказал билет на самолет. Но за несколько дней до вылета врачи посоветовали ему задержаться: состояние жены, по их мнению, было почти безнадежным.

Камала умирала спокойно, находясь до последнего вздоха в ясном сознании. Джавахарлал и Индира постоянно были при ней. 28 февраля, в пятницу, в пять часов утра Камалы не стало.

Маленькая урна с прахом — все, что осталось у Джавахарлала от любимой жены. Он увезет ее останки в родной Аллахабад, там рассеет их в водах Ганга, а щепотку праха сохранит до конца своих дней при себе, завещав после смерти смешать эту бесценную для него реликвию с его собственным прахом.

Джавахарлал еще несколько дней оставался в Швейцарии для завершения оставшихся дел. В его адрес поступали сотни соболезнований от друзей, родственников и знакомых. Прислали их и некоторые официальные лица — члены английского парламента, государственный секретарь по делам Индии и даже вице-король. Больше всего Джавахарлала растрогали письма, полученные от Тагора и Ганди. Их соболезнования были проникнуты искренним участием и скорбью по невозвратимой утрате. Тагор объявил в Шантиникетане день памяти Камалы. Выступая на траурном митинге, он назвал ее самым верным соратником Джавахарлала в борьбе за новую Индию.

В начале марта Неру посетил итальянский консул в Лозанне и передал ему соболезнование от Муссолини. Странный жест итальянского диктатора сначала удивил и насторожил Джавахарлала: чем можно объяснить такое внимание к нему со стороны дуче? Но через несколько дней все прояснилось: Муссолини искал с ним встречи, направив ему официальное приглашение приехать в Италию.

Диктатор, несомненно, намерен был использовать встречу с индийским лидером для осуществления своих политических интриг против англичан, и Неру это хорошо понимал. У него, питавшего глубокое отвращение к фашизму и лично к Муссолини, который вел грабительскую колониальную войну в Абиссинии, не было никакого желания видеться с ним.

Получив отказ, дуче продолжал настаивать на свидании. Когда самолет, на котором Неру возвращался в Индию, сделал остановку в Риме, к Джавахарлалу в аэропорту подошел начальник личной канцелярии Муссолини и тоном, не допускающим возражений, заявил, что дуче будет рад видеть его в шесть часов вечера у себя в резиденции. Видя, что его заявление не произвело ожидаемого впечатления на Неру, он сменил тон и начал уговаривать его поехать к диктатору, обещая, что их свидание будет длиться всего несколько минут и что в беседе не будут затрагиваться политические вопросы и о ней вообще никто не узнает. Представитель Муссолини наконец попытался разжалобить Неру, говоря, что дуче уволит его со службы, если он не сумеет организовать эту встречу. Затем в голосе фашиста появились нотки угрозы. Для Неру создалась вполне реальная опасность. У Муссолини, как известно, были длинные руки, и он вероломно расправлялся с антифашистами не только в Италии, но и далеко за ее пределами. Ему ничего не стоило расправиться и с Неру, который по случаю оказался в самом Риме. Англо-индийские власти вряд ли бы стали защищать Неру. Официальный Лондон, видимо, выразил бы лицемерное соболезнование по поводу трагической гибели лидера Индийского национального конгресса и, может быть, даже заявил бы Муссолини протест.

От Неру потребовалось большое мужество, и он нашел его в себе — вежливо, но решительно отклонив всякую возможность встречи с Муссолини.

Когда самолет наконец поднялся в воздух, Джавахарлал облегченно вздохнул. Его мысли снова вернулись к ушедшей Камале. На пути в Индию из Багдада он послал в Лондон издателю «Автобиографии» телеграмму, в которой просил поместить на титульном листе книги слова: «Камале, которой уже нет».

Конгрессистские руководители с нетерпением ожидали возвращения председателя партии. В отсутствие Неру они не принимали никаких решений. Один из них, Раджендра Прасад, говорил, что именно Джавахарлалу предстоит «покончить с этой политикой бездействия и бездумья».

Как только Неру вернулся в Индию, он сразу же погрузился в работу: встретился с Ганди, Р.Прасадом, А.К.Азадом и другими старейшинами Конгресса.

За время, пока он находился в тюрьме, а затем ездил в Европу, в ИНК произошла перегруппировка сил, обострилась внутрипартийная борьба, «создалась атмосфера подозрительности, ожесточения и конфликта». На первом заседании Рабочего комитета Конгресса Неру обнаруживает, что предлагаемый им для обсуждения на предстоящей сессии Конгресса политический курс воспринимается большинством членов комитета весьма сдержанно, а некоторыми из них просто враждебно. Однако при опоре на левое крыло Конгресса ему все же удается провести резолюцию об объединенном антиимпериалистическом фронте, необходимость создания которого обсуждалась им во время бесед с Даттом в Лозанне. Делая практический шаг в этом направлении, Неру предложил внести изменения в устав ИНК с тем, чтобы организации трудящихся и крестьянские союзы могли входить в Конгресс на правах его коллективных членов. Но состав Рабочего комитета, за малым исключением, отнесся к этому предложению настороженно, опасаясь притока в партию сил, могущих укрепить ее левое крыло.

Готовясь к сессии Конгресса, Джавахарлал хорошо взвесил обстановку. Он отдавал себе отчет в том, что его позиция придется не по душе многим ветеранам ИНК; наверняка ее не одобрит и Ганди. Вместе с тем для Неру, чуткого политика, было очевидным и то, что рядовые члены партии тяготились руководством Конгресса, которое стало безынициативным, слишком медлительным и не в меру осторожным. Через поверхностный слой капитулянтства и реакции в общественно-политической жизни страны Неру видел глубинные течения и революционные тенденции, проявлявшиеся в народной гуще; благотворные процессы обновления происходили и внутри самой конгрессистской партии. Представители трудовой Индии — рабочие, крестьяне, интеллигенция, — приобретя опыт политической борьбы в период кампаний гражданского неповиновения, пройдя через тюрьмы колонизаторов, начали задумываться над необходимостью новой ориентации Конгресса, склоняться к близким и понятным для Неру социалистическим взглядам. Именно эти тенденции и привели к образованию внутри ИНК Конгресс-социалистической партии. Разумеется, далеко не все, кто причислял себя к ней, были истинными социалистами, многие из них являлись сознательными выразителями левого национал-реформизма. Однако правдой было и то, что немало конгресс-социалистов, восприняв теорию научного социализма, вступило затем в Коммунистическую партию Индии. «Между Конгресс-социалистической и Коммунистической партиями Индии, — писал один из видных представителей коммунистического движения в стране Ш.С.Сардесаи, — существовали такие тесные отношения, что была даже предпринята попытка объединить их в единую марксистскую партию. Этого не произошло только из-за того, что реакцией снова было пущено в ход пугало «коммунистической опасности».



Сессия Конгресса проходила с 12 по 15 апреля 1936 года в Лакхнау.

Над древним городом, утопавшим в цветах, висела еще не успевшая выгореть от весенних лучей лазурь. Высокие минареты, бирюзовые купола мусульманских мечетей, чередующихся с индуистскими храмами, великолепные дворцы с кружевными орнаментами молчаливо свидетельствовали о былом богатстве, вере, вкусе и могуществе правителей этого края. Рикши в прилипших к потному телу рубашках с утра до вечера развозили приехавших на сессию Конгресса делегатов и гостей. Повсюду мелькавшие белоснежные конгрессистские шапочки придавали уличной толпе своеобразный колорит. Город жил в ожидании чего-то важного, такого, что будет иметь значение для судьбы каждого индийца в отдельности и для народа в целом, и, видимо, поэтому рикши, обычно усталые и унылые от изнуряющего труда, приветливо улыбались конгрессистам.

Тишину прорезает усиленный громкоговорителями ровный и неторопливый голос:

— Я уверен, что единственным ключом к решению проблем, стоящих перед миром и перед Индией, является социализм, — говорит председатель Конгресса Джавахарлал Неру. — Когда я произношу это слово, я вкладываю в него не смутный гуманитарный смысл, а точное, научное, экономическое содержание. Однако социализм является чем-то большим, нежели просто экономическая доктрина; он является философией жизни, и именно этим он мне импонирует. Я не вижу другого пути уничтожения нищеты, безработицы, деградации и зависимости индийского народа. Для этого необходимы широкие и революционные перемены в нашем политическом и общественном строе, уничтожение господства богатых в сельском хозяйстве и промышленности, а также феодальной деспотической системы индийских княжеств.

При этих словах волна восторженных возгласов слышится из рядов делегатов. Зато угрюмо молчат трибуны, где восседают важные гости, представители имущих классов и колониальной прессы; нет энтузиазма и среди «старой гвардии» Конгресса.

— Это в конечном счете означает изменение наших инстинктов, привычек и желаний, — продолжает Неру. — Короче говоря, имеется в виду новая цивилизация, радикально отличающаяся от нынешнего капиталистического строя... Я смотрю на это великое и вдохновляющее созидание нового строя и новой цивилизации как на одно из обнадеживающих явлений нашего мрачного мира. И если будущее полно надежды, заслуга в этом главным образом принадлежит Советской России и тому, что она сделала. Я уверен, — с пророческой выразительностью звучит голос оратора, — что, если не помешает какая-нибудь мировая катастрофа, эта новая цивилизация распространится и в других странах, положив конец войнам и конфликтам, которые порождает капитализм.

Махатма Ганди присутствовал на сессии Конгресса, но, казалось, был равнодушен ко всем политическим страстям, бушевавшим вокруг него. Но когда Неру затронул в своей речи вопрос о неприкасаемых, решению которого Махатма отдавал столько сил, он стал внимательно вслушиваться в то, что говорил Джавахарлал.

Сознательно не касаясь религиозного аспекта проблемы, оратор приходил к выводу, что только общество, организованное на социалистических началах, способно до конца и последовательно уравнять хариджан, лишенных земли и других средств производства, во всех правах с остальным населением.

— Я осознаю, — продолжал Неру, — что большинство Конгресса в том составе, в котором он представлен сегодня, может быть, не готово идти столь далеко... Каким бы сильным ни было мое желание продвинуть дело социализма в нашей стране, у меня нет намерений навязывать это Конгрессу силой и тем самым создавать трудности на пути борьбы за независимость. Я буду с радостью, отдавая всего себя, сотрудничать со всеми теми, кто добивается независимости, если даже они не согласны с социалистическим подходом к решению проблемы.

Далее в обращении к делегатам сессии он развивает идею объединенного фронта: «Настоящей проблемой для нас является вопрос о том, как мы в нашей борьбе за независимость можем объединить все антиимпериалистические силы в стране, как мы можем создать широкий фронт из представителей масс и подавляющего большинства представителей средних классов, выступающих за независимость... Главной сутью объединенного народного фронта должно быть непреклонное сопротивление империализму. Такой фронт неизбежно будет черпать свои силы в активном участии в нем крестьян и рабочих».

У Неру, хотя он и был избран председателем ИНК, не было достаточной поддержки в партии, но он уже тогда являлся наряду с Ганди признанным общенациональным лидером. Огромной популярностью Неру пользовался в профсоюзах, в крестьянских массах, во Всеиндийской федерации студентов, в патриотических кругах интеллигенции, среди прогрессивных писателей. И все знали, что он выступал на сессии ИНК не только как председатель партии, а как общенациональный лидер, обращавший свои слова ко всему индийскому народу.

Вскоре после сессии Конгресса Неру беседовал с группой рабочих. Кто-то из них спросил его:

— Какая польза от вашего сотрудничества со «старой гвардией» в Конгрессе?

— Я стремлюсь добиться успеха в борьбе за независимость путем пробуждения во всех слоях народа острого чувства национального самосознания, — ответил Неру, хорошо осознававший роль национальной буржуазии в освободительном движении, интересы которой и выражало руководство ИНК.

Непоследовательность и колебания Конгресса отражали классовую ограниченность буржуазии. Неру был достаточно прозорливым политиком, чтобы разглядеть относительную прогрессивность миссии индийской буржуазии на данном этапе антиколониальной борьбы.

После своей программной речи на сессии Неру стал известен всей Индии как «проповедник социализма», и где бы он ни появлялся, газетчики и представители различных политических партий забрасывали его вопросами: «Как вы мыслите ликвидировать феодальные землевладения? Намерены ли вы повернуть политику Конгресса на социалистический путь?» Среди вопросов были и такие: «Чем отличается социалистическое общество от коммунистического и что такое марксизм? Что вы думаете о классовой борьбе? Есть ли будущее у капитализма в Индии?»

Неру никогда не принимал марксизм полностью: «На меня слишком большое влияние оказал Оксфорд, — говорил он, — возможно, я слишком большой индивидуалист». А в «Автобиографии» писал: «...Я очень далек от того, чтобы быть коммунистом. Истоки моего мировоззрения, вероятно, все еще частично восходят к XIX столетию, либерально-гуманистические традиции оказали на меня слишком большое влияние, чтобы я мог совсем от них освободиться. Это буржуазное воспитание неотделимо от меня».

Неру порой упрекал индийских коммунистов в нигилистическом отношении к истории своей родины и к национальным традициям, говоря, что для них история начинается с 1917 года. Такое мнение о коммунистах в Индии тогда было довольно распространенным, и это до известной степени препятствовало росту рядов компартии. Но, не всегда соглашаясь с индийскими коммунистами, Неру в то же время восхищался их огромным мужеством и самоотверженностью: «Коммунист... ощущает себя частицей движущейся вперед великой армии, вершительницы судеб человечества, и он чувствует, что «идет в ногу с историей».

Кампания по выборам в провинциальные законодательные собрания достигла летом 1936 года своей вершины. Неру с поражавшей всех энергией включился в проведение предвыборной кампании. Он летал на самолетах, ездил по железной дороге, в автомашинах, передвигался в крестьянских повозках, на велосипеде, верхом на лошадях, верблюдах и даже слонах, плыл на пароходах, в рыбачьих лодках, шел пешком, иногда бежал, чтобы успеть вовремя на митинг, забирался в самые отдаленные и глухие уголки Индии. Оставляя на сон по пять-шесть часов в сутки, Джавахарлал за четыре месяца кампании покрыл расстояние в восемьдесят тысяч километров. Он ежедневно выступал в среднем на двенадцати митингах, в каждом из которых принимали участие от двадцати до ста тысяч человек. По самым скромным подсчетам, за время поездки Неру по стране около десяти миллионов индийцев имели возможность услышать и увидеть своего лидера. Часто на митингах люди стояли так плотно друг к другу, что Неру не мог пройти к трибуне, и тогда тысячи рук поднимали его в воздух и переносили к месту выступления.

Путешествуя, Джавахарлал открыл для себя новые черты Индии, своего народа. При всем богатом разнообразии Севера и Юга, Востока и Запада страны в главном и основном Индия и ее народ оставались едиными.

Кажется, еще никогда Неру не воспринимал так остро все увиденное. Его завораживали пещерные скульптуры и фрески знаменитых Аджанты и Эллоры, он пристально всматривался в лица соотечественников, встречавшихся ему на длинных проселочных дорогах, и находил в облике простых крестьян общие черты с их легендарными предками.

Широкая агитационная кампания, проводимая Неру, не на шутку встревожила не только колонизаторов, но и представителей крупного индийского бизнеса. Двадцать предпринимателей, объединившись, издали в мае 1936 года манифест, в котором обвинили Неру в осуществлении «разрушительной и подрывной» пропаганды, могущей привести к беспорядкам в стране, что, по их мнению, только затруднит получение Индией прав на самоуправление.

В ответ, выступая на многолюдном митинге в Бомбее — «городе большого бизнеса», Неру определил крупных индийских промышленников как союзников английского империализма.

Через своих ставленников в Конгрессе индийские банкиры, промышленники и князья все настоятельнее требовали отстранения Неру от политического руководства партией. В то время, когда он, разъезжая по стране, вел кампанию за избрание конгрессистских кандидатов в законодательные собрания, консервативные лидеры в ИНК делали все, чтобы настроить Махатму Ганди против Неру.

Однако изменить отношение Махатмы к Джавахарлалу никому не удавалось. Несмотря на разительные расхождения во взглядах с Неру, вера Ганди в политическую честность и глубокую личную порядочность своего ученика и соратника была непоколебима. В этом проявились его проницательность и удивительное умение, пусть временно, но уравновешивать различные конфликтующие, порой, казалось бы, непримиримые общественные силы, участвовавшие в национально-освободительном движении.

Махатма, советуя Неру поубавить воинственный тон в публичных выступлениях, в то же время защищает его от нападок представителей «старой гвардии». Больше того, на пост председателя ИНК на следующий, 1937 год Ганди вновь выдвигает Неру, считая, что было бы неразумным заменять руководителя партии в период продолжающейся в стране избирательной кампании.

Очередная, пятидесятая по счету, сессия ИНК собралась в конце декабря 1936 года в деревне Файзпур, находящейся в западной части Индии в Махараштре.

Одновременно с сессией Конгресса здесь проходила всеиндийская крестьянская конференция. Ганди и Неру заявили, что Файзпур выбран ими не случайно, а для установления более широких и прочных связей Конгресса с крестьянством.

Всеиндийская крестьянская конференция приняла «Хартию крестьянских прав». В хартии указывалось, что борьба за хлеб и землю неразрывно связана с борьбой за национальное освобождение, и выдвигалось требование уничтожения всех видов помещичьего землевладения и передачи крестьянам прав на землю.

Неру предложил делегатам сессии ИНК принять резолюцию, в которой говорилось, что «фашистская агрессия расширилась, фашистские державы создали союз и объединились, чтобы начать войну, целью которой является достижение господства в Европе и во всем мире, уничтожение политических и социальных свобод. Конгресс полностью осознает необходимость противостоять этой всемирной угрозе в сотрудничестве с прогрессивными нациями и народами земного шара».

29 декабря 1936 года Неру, подводя итоги сессии ИНК, сказал: «Сессия имела исключительный успех. Она продемонстрировала единство индийского народа в великой борьбе за независимость... Огонь, который мы зажгли в Файзпуре, осветит не только сельские и городские районы Махараштры, но озарит также всю Индию, и десятки тысяч мужчин и женщин, собравшиеся здесь, понесут факелы, зажженные от этого огня для того, чтобы запылало пламя борьбы за независимость в бесчисленных деревнях и городах Индии».

В 1937 году конгрессистские кандидаты завоевали на выборах в законодательные собрания в шести провинциях абсолютное большинство голосов. Успех Конгресса, который впервые выступил с демократической аграрной программой, обеспечили голоса крестьян и рабочих, всех левых сил страны.

Внутри ИНК снова возник острый спор о том, принимать ли конгрессистам министерские посты. Члены Рабочего комитета вопреки мнению Неру высказались за то, чтобы передать решение этого вопроса провинциальным комитетам Конгресса. После чего во многих провинциях конгрессисты заняли министерские должности, в том числе сестра Неру Виджайялакшми стала первой в истории Индии женщиной-министром в правительстве Соединенных провинций.

Министерская деятельность конгрессистов, как и предполагал Неру, ничего не дала народу: власть по-прежнему оставалась в руках колонизаторов, и конгрессисты даже частично не смогли выполнить своих предвыборных обещаний.

Прошло несколько месяцев, и Джавахарлал, говоря о деятельности министров — членов ИНК, написал Ганди: «Они слишком горячо пытаются приспособиться к старому порядку и оправдать его. Все это, хотя и плохо, было бы еще терпимо; гораздо хуже то, что мы теряем высокое доверие, которое с таким трудом завоевали у народа. Мы превращаемся в заурядных политиканов...»

К концу 1937 года из-за обострившегося конфликта между консервативной группировкой и левыми в Конгрессе назревал внутрипартийный кризис. Это крайне беспокоило Ганди, и он высказывал Джавахарлалу свое недовольство некоторыми его действиями как председателя партии. Неру и сам не хотел раскола Конгресса и делал все, чтобы предотвратить кризис. Его успокаивала мысль: после Лакхнау и Файзпура капитулянты уже бессильны повернуть движение вспять, если даже на посту председателя ИНК окажется не он, а другой человек.

Глава X

Посмотрите вокруг! Всюду жизнь, всюду труд. Люди грудью за землю родную встают, За человечество жизнь отдают. Мир великой охвачен борьбой. Рабиндранат Тагор
«Мне стало известно, что некоторые конгрессисты предложили выдвинуть мою кандидатуру на пост председателя ИНК на следующий срок. У меня нет желания баллотироваться, и я хотел бы попросить вас вычеркнуть мою фамилию из списка кандидатов. Буду также признателен вам, если вы объявите об этом в печати с тем, чтобы избиратели не проголосовали за меня по ошибке. Искренне ваш Джавахарлал Неру». Такое письмо получил в начале января 1938 года один из руководителей Конгресса.

Двумя месяцами ранее в калькуттской газете «Модерн ревью» появилась анонимная статья под заголовком «Раштрапати», что на санскрите означает «Глава государства». Неизвестный автор, воздавая должное Неру и не оспаривая его заслуг перед индийским народом, решительно возражал против его избрания на пост председателя ИНК на третий срок. В статье утверждалось, что люди, подобные Джавахарлалу Неру, несмотря на все их достоинства и способности, опасны для дела демократии. В результате слишком широкой популярности Неру (кстати сказать, заметно раздражавшей автора) в нем развилась потребность к поклонению толпы; сила воли, позволявшая ему сравнительно легко добиваться поставленной цели, грозила обернуться беспринципностью при выборе средств для достижения ее, а развитое чувство собственного достоинства все чаще стало походить на заносчивость, и так далее. Избрание Неру, который уже семнадцать лет занимает ответственные посты в ИНК, в третий раз председателем Конгресса, предупреждал автор, породит в нем уверенность в его незаменимости, и дело закончится тем, что Индия получит своего Цезаря, под лозунгами социализма и демократии насаждающего деспотизм. Несколько неожиданно для читателей сменив гнев на милость, автор доверительно сообщал, что Неру основательно переутомился и крайне нуждается в отдыхе, который они и должны ему предоставить, дабы сохранить Неру для будущих важных дел. «Мы вправе ожидать от него потом хорошей работы, давайте же не портить его излишними лестью и хвалой», — восклицал автор и, снова перейдя на воинственный тон, заканчивал: «Мы не хотим цезарей!»

Статья наделала много шуму в конгрессистских кругах. Правых, особенно тех, кто с опаской относился к Неру и считал его марксистом, она порадовала, а у левых, естественно, вызвала возмущение. Но тех и других одинаково занимал вопрос: кто же автор статьи? На этот вопрос не смог ответить даже редактор «Модерн ревью», получивший статью по почте. Правые подозревали, что автор находится среди них. Левое крыло ИНК допускало причастность к появлению статьи как англичан, так и правых. Неру же, невозмутимо наблюдавшего за реакцией конгрессистов, это нисколько не волновало. Автором статьи, шумно обсуждавшейся его коллегами, был не кто иной, как он сам.

Что же побудило Неру пуститься на такую уловку? Не пытался ли он с помощью статьи, в которой он нападал на самого себя, выяснить, насколько расстановка сил в Конгрессе благоприятствует продолжению его работы в качестве председателя партии? А потом, собрав нужные сведения и убедившись в шаткости своих позиций, уже открыто заявить об отказе вновь стать кандидатом на этот пост? Но Неру всегда неприязненно относился к различного рода закулисным маневрам и считал недостойным для себя прибегать к приемам, которыми обычно пользовались иные деятели от политики.

В течение двух последних лет он возглавлял Конгресс, и какими бы тяжелыми ни казались ему подчас его обязанности, он никогда не стремился облегчить их или переложить часть своей ответственности на плечи других. За эти годы численность ИНК увеличилась почти в десять раз и достигла 5 миллионов человек. Неру гордился тем, что и он содействовал возрождению Конгресса как подлинно массовой политической организации индийского народа.

Однако вступившие в ряды Конгресса крестьяне, рабочие, ремесленники, студенты требовали от его руководителей выполнения предвыборной программы ИНК, одобренной всеми прогрессивными силами страны, настаивали на более решительных действиях, направленных на достижение полной независимости. Положение Неру осложнялось тем, что он, разделяя требования левых кругов ИНК и пытаясь помочь им, наталкивался на противодействие правых, составлявших большинство в руководстве Конгресса. Крупная индийская буржуазия, как и раньше, уповала на тактику компромиссов и реформ и, не желая укрепления позиций левых сил, препятствовала превращению ИНК в орган единого национального фронта борьбы против империализма. Между правым руководством и левым крылом Конгресса назревал конфликт, и в этих условиях некоторые лидеры ИНК, и в их числе Ганди, выражали недовольство взглядами и деятельностью Неру, по-прежнему убежденного в том, что для разрешения главных внутриполитических проблем «требовались более глубокие и основательные изменения и ликвидация империалистической системы, стоявшей на страже всякого рода интересов привилегированных групп». Уже были случаи, когда Валлабхаи Патель и другие правые из Рабочего комитета угрожали Неру уходом в отставку, если он не прекратит оказывать поддержку левому крылу ИНК.

Идти на явный разрыв с руководителями Конгресса Неру не хотел, да и не мог, понимая, что подобный шаг будет способствовать только ослаблению партии. С другой стороны, он слишком устал насиловать себя, постоянно следуя нехитрой житейской истине: «Худой мир лучше доброй ссоры».

Окончательно решив отойти на время от руководства Конгрессом, Неру попытался опубликованием статьи, направленной против его переизбрания, подготовить почву для своего ухода, а затем сообщил об этом решении товарищам по партии. Председателем ИНК был избран один из лидеров левого крыла, Субхас Чандра Бос.



В январе 1938 года от кровоизлияния в мозг скончалась мать Неру. После двух апоплексических ударов, которые она перенесла в 1935 и 1936 годах, Сварупрани долго и тяжело болела, почти не поднимаясь с постели. Третий оказался для нее роковым. Умерла она на руках Джавахарлала. Дочери Виджайялакшми и Кришна приехали в родной дом из Лакхнау и Бомбея и успели застать мать еще живой, чтобы теперь уже навсегда проститься с ней.

Со смертью матери оборвалось, по словам Джавахарлала, последнее звено, связывавшее его с прошлым...



16 февраля 1938 года Неру выступил на 51-й сессии Конгресса, проходившей в бенгальском городе Харипуре, с отчетом о деятельности ИНК за истекший год. Подтвердив неизменность курса Конгресса на достижение полной независимости для Индии, Неру сказал: «Сейчас перед нами две основные задачи — покончить с империализмом в стране и с остатками феодализма в индийских княжествах и в нашей системе землепользования». Он также призвал соотечественников задуматься над тем, какую роль предстоит сыграть Индии в международных делах.

Сам Неру постоянно думал о месте, которое занимает его родина в современном мире, и, пристально следя за развитием международных событий, находил все больше подтверждений тому, что «отдельные политические или экономические проблемы в Китае, Абиссинии, Испании, Центральной Европе, Индии или других странах были частицами одной общей мировой проблемы».

Сразу после сессии Конгресса Неру уведомил друзей и близких о намерении посетить Европу. Он говорил о необходимости «освежить свой усталый и смятенный ум», о желании повидать дочь, учившуюся в Оксфорде. Но главной причиной намеченной поездки все-таки было иное. В Европе силы демократии уже вступили в битву с фашизмом, и Неру, может быть, яснее, чем другие лидеры Конгресса, понимал: от исхода этой борьбы зависит будущее мира, дальнейшая судьба Индии...

В письме своему близкому другу Кришне Менону, находившемуся в Лондоне, Неру сообщил маршрут поездки: Испания, Англия, Франция, Австрия, Чехословакия, Венгрия, возможно Турция, Скандинавские страны, перед возвращением домой — Советский Союз.

2 июня 1938 года Неру на пароходе отплыл в Европу.

Когда корабль входил в Суэцкий канал, Неру передали телеграмму, принятую судовым радистом из Каира: лидер партии «Вафд» Наххас-паша приглашал Джавахарлала на встречу с руководством «Вафд». Неру был хорошо информирован о деятельности этой крупнейшей политической партии Египта, основанной в 1918 году и добивавшейся ухода англичан из страны.

10 июня в Александрии состоялась двухчасовая беседа Неру с вафдистами. «Вафд», по признанию его руководителей, переживал черные дни. На последних выборах, состоявшихся в апреле 1938 года, партия, в течение нескольких лет находившаяся у власти, потерпела тяжелое поражение, что вафдисты объясняли происками проанглийски настроенной дворцовой клики во главе с королем Фуадом.

Такое объяснение показалось Неру слишком простым. Из того, что он знал раньше и услышал здесь, он бы, пожалуй, сделал несколько иные выводы.

Подписав 26 августа 1936 года англо-египетский договор, по которому оккупация Египта британскими войсками формально прекращалась, правительство Наххас-паши решило, что цель, к которой стремился «Вафд», достигнута. Но англичане, хотя и вывели из Египта некоторые воинские подразделения, по-прежнему продолжали занимать ключевые позиции в стране. Многие феллахи, недовольные робкой аграрной политикой правительства Наххас-паши, так и не решившегося экспроприировать земли у крупных помещиков и у королевской семьи, отдали свои голоса другим партиям. Извлекли ли вафдисты должные уроки из своего поражения? Задавать этот нелегкий для них вопрос Неру не стал, но, говоря об Индийском национальном конгрессе, заметил, что наивысших успехов его партия достигала именно тогда, когда опиралась на массы.

Договорившись об установлении регулярных контактов между ИНК и «Вафд», Неру самолетом вылетел в Порт-Саид, едва успев к отплытию парохода.

Утром 14 июня он был уже в Генуе, откуда, не задерживаясь, вылетел в Марсель. Здесь ему передали приглашение правительства Испанской Республики посетить страну. Почти целый день ушел на оформление визы, что оказалось делом далеко не простым. Французские власти придирались буквально к каждой мелочи: то их не устраивало количество сданных Неру фотографий для паспорта, и тогда Джавахарлал метался по городу в поисках фотографа-моменталиста, то вдруг обнаруживалось, что выездные документы заполнены по-английски, а нужно по-французски, после чего Неру мчался в британское консульство, и так до позднего вечера.

Джавахарлал прекрасно понимал причину своих мытарств. Он был бы куда больше удивлен, если бы оформление его документов проходило гладко. Уже одного того, что он направлялся в Испанию в качестве гостя правительства Народного фронта, было достаточно, чтобы вызвать к себе враждебное отношение французских официальных лиц. В течение 25 месяцев героический испанский народ сражался против фашистских мятежников и итало-германских интервентов, вызывая горячую симпатию и солидарность прогрессивных и демократических сил всего мира. Мировая, в первую очередь британская, буржуазия осуществляла так называемую «политику невмешательства», которая на деле привела к политической и экономической блокаде Испанской Республики и облегчила мятежникам и их пособникам проведение враждебных и агрессивных действий.

Ранним утром следующего дня Неру на стареньком самолете вылетел в Барселону. В барселонском аэропорту, разминувшись с встречавшими его представителями испанского правительства, он сел в автобус, доставивший его в город.

Барселона, 15 июня 1938 года. Неру вглядывается в лица барселонцев: улыбающиеся, смеющиеся, озабоченные, суровые, угрюмые... Мужчины и женщины, одетые в холщовые синие или зеленые комбинезоны, с карабинами, пистолетами, гранатами на ремнях. У многих на головах темные береты или островерхие шапочки с кисточками, напоминающие Джавахарлалу конгрессистские пилотки. Он провожает взглядом промчавшихся мимо него парней в потертых кожаных куртках, перепоясанных пулеметными лентами. Издали, с холмов, доносится глухой грохот разорвавшегося снаряда, и тотчас же, где-то совсем близко раздается сухой короткий треск пулеметной очереди. Никто из людей, идущих рядом с Джавахарлалом, не вздрогнул, не остановился, не посмотрел встревоженными глазами в сторону, откуда прозвучали выстрелы. Люди привыкли к войне, сжились с напряженной обстановкой, которая сложилась в городе после того, как франкисты два месяца назад отрезали Барселону от всей страны.

Разыскав отель «Мажестик», адрес которого он получил от испанского консула в Марселе, Джавахарлал с помощью портье дозвонился до представителей министерства иностранных дел и через каких-нибудь десять минут уже знакомился со своим гидом — очаровательной юной испанкой в военной форме.

Барселонские власти устроили в честь Неру обед, если можно было назвать обедом скромное угощение, состоявшее из бутербродов с овощами и нескольких чашек крепкого кофе. Испанские товарищи, словно извиняясь перед Джавахарлалом, сказали, что в городе не хватает продуктов — мяса, молока, хлеба, а то, что удается достать, получают в первую очередь солдаты республиканской армии, обороняющие Барселону, и дети в многочисленных приютах, созданных правительством Народного фронта.

Кроме этих приютов, в городе работали детские столовые, организованные бойцами-республиканцами. Неру побывал на открытии одной из таких столовых. Шефство над ней взяла героическая дивизия генерала Листера, сдерживавшая франкистов на подступах к Барселоне. В светлом, просторном помещении, стены которого были украшены забавными детскими рисунками, могли одновременно питаться триста ребят. Несколько девушек в уже знакомой Джавахарлалу синей форме бойцов народной милиции приветливо встречали детей у входа. А на улице, нетерпеливо дожидаясь своей очереди, толпились взволнованные и радостные маленькие испанцы, не обращавшие никакого внимания на три громадные воронки перед самым домом — следы ночной бомбежки.

Утром 16 июня Неру с Кришной Меноном, который прилетел из Лондона, в сопровождении переводчицы и офицера-республиканца, обеспечивавшего беспрепятственный проезд их машины, посетили передовые позиции дивизии генерала Энрике Листера. На фронте было относительное затишье, и Листер мог уделить гостям несколько часов. Каменщик из Галисии, он с первых дней революции вступил в ряды республиканской армии и, начав рядовым, стал одним из самых блестящих военачальников республики, чьи боевые операции нередко ставили в тупик германских и итальянских штабистов, консультировавших Франко.

Познакомившись с прославленным генералом, Неру сразу проникся к нему симпатией. Открытое, круглое, очень подвижное лицо, на котором озорно поблескивали темные мальчишеские глаза, а в уголках рта таилась радушная улыбка. Прямые, энергично зачесанные назад медного цвета волосы, атлетическая, чуть приземистая фигура, от которой исходила какая-то основательность, — все это говорило Джавахарлалу о незаурядности стоявшего перед ним человека. Листер абсолютно ничем не походил на тех кадровых военных, этаких ограниченных служак-ретроградов, с которыми доводилось сталкиваться Неру и которых было много в британских колониальных войсках. Говорил генерал ясно, убедительно, иногда, как показалось Неру, слишком категорично; часто шутил и, видя, что смысл шутки понят собеседниками, заразительно хохотал вместе с ними, и тогда его моложавое лицо становилось совсем юным. Понравилось Неру и то, как заботливо, по-товарищески и вместе с тем без намека на панибратство, требовательно относится Листер к солдатам и офицерам. А глядя на них, было нетрудно догадаться, что они боготворят своего командира. В дивизии Листера царили железный порядок и дисциплина. Стоило ли удивляться тому, что, имея таких людей, как Энрике Листер, республике за считанные месяцы удалось создать народную армию, способную успешно противостоять регулярным войскам до зубов вооруженных франкистов, усиленных отборными подразделениями итало-германских интервентов, уже приобретших опыт боевых действий.

Гостей отвезли в расположение одной из интернациональных бригад, сформированной из англичан и американцев. Джавахарлал знал, что в Испании на стороне республиканцев сражались тысячи иностранных добровольцев. Во многих странах мира были созданы комитеты по оказанию помощи Испанской Республике. Дочь Неру Индира в таком комитете в Лондоне записывала добровольцев, решивших с оружием в руках дать первый бой фашизму на испанской земле. Среди них был и близкий друг Индиры Фероз Ганди (однофамилец Махатмы Ганди). Только происки британских секретных служб, конфисковавших у него паспорт, помешали Ферозу приехать в Испанию.

Посещение интернациональной бригады, беседы с ее бойцами произвели на Неру глубокое впечатление. Его поразили великодушие и мужество этих людей, которые нелегально покинули свою страну, оставили дома, семьи, любимое дело и, презрев удобства мирной жизни, прибыли под вымышленными именами в чужую, казалось бы, для них Испанию, чтобы каждый час подвергаться здесь смертельной опасности, с ясным пониманием того, что в случае их гибели ни родные, ни друзья, вероятней всего, никогда не узнают, где похоронен их отец, муж, брат, сын, товарищ...

Джавахарлала и его спутников в штабе бригады ожидал скромный ужин. Испанский офицер провозгласил тост за свободу индийского народа. Растроганный до глубины души, Неру с трудом нашел ответные слова благодарности и горячо пожелал республиканцам победы.

В Барселону возвратились поздно вечером. Ночью город подвергся сильной бомбардировке, и Джавахарлал, сколько ни старался, не мог заснуть, а под утро ему сообщили, что его может принять министр иностранных дел республики Хулио Альварес дель Вайо.

Беседа длилась долго. Министр рассказывал Неру о положении в Испании, не утаивая трудностей, стоящих перед республиканским правительством. «В военном плане ситуация складывается не в нашу пользу, — сухо произнес X.Альварес дель Вайо и, сняв очки в тяжелой роговой оправе, поднял на Джавахарлала покрасневшие от усталости глаза. — Говорят, вы были на передовой?» Неру утвердительно кивнул. «Правительство довольно своей армией, — продолжал министр, — но у нас мало опытных штабистов. Многие наши неудачи, если оставить в стороне явное превосходство противника в авиации, артиллерии, в боеприпасах, объясняются неопытностью республиканских генералов в проведении боевых операций широкого масштаба. В ряде случаев мы сталкиваемся с саботажем со стороны некоторых профессиональных военных, обещавших служить нам верой и правдой». Министр покачал головой и горько усмехнулся. «Но и это не самое страшное. Впереди зима, а у нас уже сейчас не хватает продовольствия, и мы лишены возможности закупать его из-за политики, которую проводят в отношении Испании Великобритания и Франция. Их «невмешательство» в испанские дела на руку только Франко и агрессорам и является прямым продолжением Мюнхена. Политика «невмешательства», — с сарказмом подытожил X.Альварес дель Вайо, — блестящий образец искусства поднести на блюде жертву агрессии государствам-агрессорам, соблюдая при этом изысканные манеры джентльмена и в то же время создавая впечатление, будто бы единственной целью при этом является сохранение мира».

Неру согласился со словами министра и, в свою очередь, рассказал о последних событиях в Индии. В знак симпатии индийцев к борьбе республиканцев против фашизма он вручил X.Альваресу дель Вайо конгрессистский флаг. В душе он решил при первой возможности заняться организацией доставки продовольствия и медикаментов в Испанию.

Перед самым отъездом Неру из Барселоны произошла еще одна встреча. И у себя на родине, и здесь Джавахарлал много слышал о первой испанской женщине-коммунистке, простой судомойке, ставшей признанным вождем революционного народа, — Долорес Ибаррури. Друзья любовно, враги с ненавистью называли ее «Пасионария» («Пламенная»), Неру передавали пылкие слова Пасионарии, облетевшие всю страну и с гордостью повторяемые республиканцами: «Никто никогда не мог до конца победить народ, который борется за свободу. Можно превратить Испанию в груду развалин, но нельзя превратить испанцев в рабов...»

Долорес Ибаррури «была не совсем здорова, — рассказывал Неру, — и мы пришли к ней в ее маленькую комнату. Мы пробыли у нее час или около того и объяснялись с ней с помощью переводчика. Меня поразило ее какое-то особенное жизнелюбие, и довольно скоро я понял, что передо мной — одна из самых замечательных женщин, которых мне приходилось когда-либо видеть. Она родилась в шахтерской семье в Стране басков. Далеко еще не старая, мать нескольких взрослых детей, она выглядела по-домашнему. Ее лицо, приятное и открытое, было лицом счастливой женщины, на котором легко читалась улыбка, но за этой улыбкой скрывалась бесконечная печаль о своем классе, о своем народе. Оно казалось спокойным, но за спокойствием таилась тревога. Когда она начинала говорить, с ее губ одно за другим слетали слова, полные страсти, лицо освещалось внутренним огнем и ее прекрасные глаза загорались, сверкали, завораживали вас. Я слушал ее в этой тесной комнатушке, разбирая только часть из того, что она говорила по-испански, но наслаждался музыкой ее языка, а по постоянно менявшемуся выражению ее лица улавливал глубокий смысл произносимых ею слов. Тогда-то я понял, в чем причина ее необычайно сильного влияния на массы. Если она смогла произвести столь сильное впечатление на меня, человека, которого было не так легко чем-то поразить, то интересно, какое же воздействие она должна оказывать на массовую аудиторию соотечественников?»

Франкисты войдут в Барселону только в последних числах января 1939 года, а через два месяца падет столица Испанской Республики — Мадрид, и Неру воспримет поражение республиканцев как большое личное горе. В течение всей своей жизни, чрезвычайно насыщенной событиями и людьми, он будет в мыслях часто возвращаться к тем пяти дням, проведенным им в Испании: «Там, среди нищеты, руин и нависшей над всеми опасностью, я испытывал такое душевное равновесие, как ни в одной другой стране Европы. Там был свет, там все было пронизано духом отваги и решимости и сознанием, что борьба ведется во имя достойной цели».

23 июня 1938 года Неру прибыл в Лондон.

Во время своей последней поездки в Англию Джавахарлал всячески уклонялся от встреч с представителями британского правительства, но на этот раз он не собирался отказываться от контактов с ними, разумеется, только в том случае, если инициатива исходила бы с их стороны. В том, что надвигающийся политический кризис приобретает глобальный характер и охватит все крупные державы мира, Неру не сомневался, и его беспокоил вопрос: какое же место в грядущих событиях уготовано Индии англичанами? Так от кого же, как не от самих «хозяев» Индии, мог он получить ответ на этот вопрос? Поэтому, когда ему пришло приглашение от вице-короля Индии лорда Линлитгоу, который в это время находился в Лондоне, он не раздумывая согласился на встречу с ним.

Неру и Линлитгоу беседовали долго, обстоятельно и, судя по записям Джавахарлала, достаточно откровенно: обсуждали вопросы, связанные с последними событиями в Европе, говорили о наиболее острых внутренних проблемах Индии, о состоянии британско-индийских отношений.

— Не согласятся ли индийцы на статус британского доминиона? — вдруг спросил Линлитгоу.

Чуть помедлив, Неру ответил, что Индия не станет политически независимым государством до тех пор, пока она не добьется полной экономической самостоятельности и не получит права определять структуру своей экономики без оглядки на лондонский Сити.

— Статус доминиона предполагает известную экономическую самостоятельность, — продолжал Неру, — но сомнительно, чтобы так было в случае с Индией, которая столь долгое время находится в кабале у Великобритании. Если нам действительно предложат статус доминиона, то наша реакция будет зависеть от многих обстоятельств. Нас такое решение вряд ли устроит, во всяком случае, спор между Индией и Англией на этом не закончится: слишком глубоко укоренилось в индийском народе стремление к независимости. Кто знает, быть может, при определенных обстоятельствах Конгрессу придется согласиться со статусом доминиона для Индии, но и тогда мы будем рассматривать это как первый шаг, который даст нам возможность укрепить свои позиции. В конце концов мы добьемся основной цели. Желание индийцев идти всегда вперед неистребимо, и пока оно не будет удовлетворено, психологическое ощущение конфликта между Индией и Англией не исчезнет.

Линлитгоу слушал Неру, устремив на него холодный, тяжелый взгляд.

— Независимость Индии мы мыслим не в плане изоляции страны от остального мира, — говорил Джавахарлал, — и не собираемся ограничивать себя рамками узкого национализма. Мы готовы поддерживать тесные связи и с Англией, но лишь в том случае, конечно, если наши отношения будут свободными и равноправными. Если британское правительство не возражает против таких отношений, ему следует признать право индийского народа самому решать свою судьбу. Созыв Учредительного собрания, облеченного доверием индийцев, которое примет новую конституцию Индии, — вот единственный демократический путь... Как патриот Индии, я могу думать только о росте могущества моей страны. Именно в этом я вижу залог нашего прогресса и свободы. Но как человек, который искренне заинтересован в прочном мире на земле и в международном сотрудничестве, а в частности, и в установлении дружественных отношений между Индией и Англией именно сейчас, в дни, когда над нами нависла угроза новой мировой войны, я призываю британское правительство тщательно продумать и взвесить все спорные вопросы между нашими странами и сделать правильный и справедливый в отношении Индии шаг.

От внимания Джавахарлала не ускользнуло, что вице-король Индии испытывал некоторое замешательство. По всей видимости, Линлитгоу ждал от него несколько иного ответа на свой вопрос. Наконец он медленно изрек:

— Если даже я и соглашусь с вами в том, что Закон об управлении Индией должен быть отменен и что должно быть созвано Учредительное собрание, то мне ничего не останется делать, кроме как подать в отставку и возглавить крошечную группку моих соотечественников, солидарных с вами. — Лорд Линлитгоу изобразил на лице некоторое подобие улыбки, словно пытаясь показать, насколько невероятна такая ситуация. — Но я при всем желании не смогу заставить британское правительство согласиться с вами.

Неру встал, сухо поблагодарил за беседу и направился к выходу. Уже в дверях он услышал обращенные к нему слова вице-короля, который патетически воскликнул: «Нас разделяет широкая пропасть...»

В истинности последних слов лорда Линлитгоу Неру убеждался, встречаясь с другими членами английского кабинета. «Нынешнее правительство Англии, — приходит он к выводу, — удивительно реакционно и самонадеянно, к тому же не отличается особым умом».

Но отнюдь не все англичане слепо следуют за своим правительством. В стране нарастает недовольство внутренней и внешней политикой Чемберлена. С критикой в адрес премьер-министра выступает даже вчерашний сторонник «невмешательства» Уинстон Черчилль, начавший понимать, что усиление агрессивной мощи фашизма опасно не только для социализма и демократии, злейшим врагом которых Черчилль всегда был, но и для Великобритании.

Неру использует свое месячное пребывание в Лондоне для того, чтобы обратиться к демократическим силам Англии с призывом поддержать освободительное движение индийского народа, проявить солидарность со сражающимся с фашизмом героическим испанским народом, с народом Китая, отстаивающим свою независимость в боях с японскими милитаристами. Об этом он говорит пришедшему взять у него интервью корреспонденту газеты английских коммунистов «Дейли уоркер». После встречи Неру с членами лондонского Книжного клуба левых, основанного в 1935 году в целях публикации и распространения социал-демократической и лейбористской литературы, руководитель клуба, известный издатель Виктор Голанц сравнит яркую речь Неру, обличавшую колониализм, империализм и фашизм, со знаменитыми антифашистскими выступлениями выдающегося болгарского коммуниста Георгия Димитрова на Лейпцигском процессе.

17 июля на Трафальгарской площади в Лондоне состоялся массовый митинг, организованный демократической общественностью Англии в знак солидарности с Испанской Республикой и Китаем. Джавахарлал выступил на митинге с краткой речью. Заявив о полной солидарности индийцев с испанским и китайским народами, Неру сказал, что справедливая и бескомпромиссная борьба этих народов является хорошим уроком для Индии, добивающейся независимости от британского империализма. Он открыто указал на реальную опасность превращения кабинета Чемберлена в профашистское правительство и призвал англичан постоянно помнить об этой опасности так же, как и о тех варварских методах, с помощью которых империя управляет зависимыми от нее странами.

В июле — сентябре 1938 года Неру посетил Париж, Прагу (по пути в Чехословакию он провел два дня в Мюнхене в качестве рядового туриста, категорически отказавшись встретиться с гитлеровскими чиновниками), Будапешт, Женеву, снова Париж и Лондон и всюду находил подтверждение самым мрачным своим мыслям о неизбежности войны. Европа напоминала ему «вулкан, извержение которого может начаться в любой момент».

8 сентября в английской газете «Манчестер гардиан» публикуется статья Неру о последних событиях в Европе. В статье, в частности, говорится: «Мы в Индии не хотим ни фашизма, ни империализма и больше, чем когда-либо, убеждены, что они сродни друг другу и угрожают свободе и миру во всем мире. Индия с возмущением отвергает британскую внешнюю политику и не будет ее соучастником. Мы приложим все силы, чтобы разорвать путы, связывающие нас с этим столпом реакции... Если начнется война, английский народ будет неизбежно втянут в нее. Каким образом тогда нынешнее британское правительство, открыто выражающее свои симпатии фашистскому или нацистскому режиму, будет способствовать делу демократии и свободы? Пока это правительство находится у власти, фашизм всегда будет стоять на пороге Англии».

А спустя неделю Неру направляет приветственное послание съезду Коммунистической партии Великобритании, проходившему в Бирмингеме. «Фашистская агрессия в Испании и Китае уже привела к кошмару войны, и существует угроза его распространения по всему континенту, — писал Неру английским коммунистам. — Силы демократии и прогресса должны объединиться и совместными усилиями противостоять этой угрозе. Внешняя политика Советского Союза является одним из самых мощных факторов международного мира, и нет сомнения в том, что, если бы другие страны поддержали ее, мир на земле был бы сохранен. Но британское правительство проводит другую политику: поощряя и в прошлом и в настоящем фашистскую агрессию, оно тем самым приближает войну. Индийский народ решительно выступает против такой политики. Нас, ведущих борьбу за независимость Индии, волнует битва с фашизмом, и все наши симпатии на стороне сил, противостоящих ему».

В конце сентября 1938 года Чемберлен и премьер-министр Франции Даладье отправились в Мюнхен на переговоры с Гитлером и Муссолини. Политика «умиротворения», как известно, завершилась позорнейшей сделкой лидеров Запада с фашистскими агрессорами. Подписав Мюнхенское соглашение и тем самым отдав Чехословацкое государство на растерзание гитлеровской Германии, Чемберлен, этот «мальчик на побегушках у Гитлера», как его презрительно называл Неру, торжествовал и с наглой самонадеянностью уверял, что «отныне мир обеспечен целому поколению». Торжествовала и самая реакционная часть британской буржуазии, собиравшаяся в имении леди и лорда Асторов в Клайвдене: теперь, после Мюнхена, когда германская граница прошла всего в 40 километрах от Праги, Гитлер, конечно, двинется в поход на ненавистный «клайвденской клике» Советский Союз.

30 сентября в интервью корреспонденту «Дейли уоркер» Неру с негодованием отозвался о мюнхенской сделке: «Мир любой ценой — ценой крови и страдания других, ценой оскорбления демократии, ценой расчленения дружественных государств — это не мир, а продолжение политики конфликта, шантажа, продолжение господства насилия и в конечном итоге — война».

Теперь, после всего увиденного им в европейских столицах, Неру больше, чем когда-либо, убежден в том, что «единственной эффективной преградой на пути фашизма и антидемократических сил в Европе и Азии» остается Советский Союз. Джавахарлал намеревается поехать туда, уверенный, что в Москве его примут как друга, готовится к этой поездке. Но болезнь дочери помешала осуществлению его планов. «Огорчен, узнав, что вы не сможете приехать в Советский Союз, поскольку хорошо представляю, как вы желали этого, — писал полпред СССР в Англии Неру. — Однако надеюсь, что в будущем у вас будет возможность совершить эту поездку, от которой вы сейчас вынуждены отказаться».

В ноябре 1938 года после пятимесячного пребывания в Европе Неру вместе с Индирой вернулся на родину.

Первое, что он сделал по прибытии в Бомбей, — это тотчас же занялся вопросами сбора и доставки продовольствия для Испанской Республики. В письме министру иностранных дел Испании X.Альваресу дель Вайо от 21 ноября 1938 года он сообщал: «Уважаемый господин X.Альварес дель Вайо! Я нахожусь в Индии уже четыре дня и с радостью хочу информировать Вас о том, что все необходимые меры по доставке продовольствия в Испанию приняты. Для этого в Бомбее создан Комитет по оказанию помощи Испании... Я являюсь председателем этого Комитета...» Через некоторое время республиканцы получили из Индии пшеницу, рис, сахар, чай, кофе, а также партии хлопка и джута. По инициативе Неру Конгресс направил также отряд врачей с необходимым оборудованием и медикаментами в борющийся с японскими милитаристами Китай.

Уже находясь в Индии, Неру получил письмо Сун Цинлин. Обращаясь к Неру, как к «большому другу Китая», Сун Цинлин сообщала, что китайские патриоты «с чувством одобрения и признательности» встретили проявление со стороны Неру симпатии и солидарности с их борьбой против японского милитаризма. Неру ответил, что, несмотря на скромные возможности, ИНК будет всегда оказывать помощь дружественному китайскому народу. «Я убежден, Китай с триумфом преодолеет стоящие перед ним трудности», — писал он Сун Цинлин.

Летом 1939 года в Аллахабад пришло письмо из Яньани — столицы Особого района Китая, где располагалась опорная база китайских патриотов, боровшихся с японскими захватчиками. «Мы хотим сообщить Вам, — читал Неру, — что индийский медицинский отряд приступил к работе здесь и был очень тепло встречен всеми бойцами 8-й полевой армии66. Готовность индийских врачей разделить с нами трудности произвела глубокое впечатление на всех, кто общался с ними67. Пользуясь этой возможностью, мы благодарим великий индийский народ и Индийский национальный конгресс за медицинскую и материальную помощь, предоставленную нам. Мы надеемся, что в будущем Индийский национальный конгресс и народ Индии будут поддерживать нас и помогать нам, способствуя тем самым изгнанию японских империалистов. И последнее, но не менее важное. Примите нашу благодарность, пожелание благополучия и сердечные приветствия. С уважением. Мао Цзэдун».

Кто мог предполагать тогда, что пройдет двадцать лет, и маоистское руководство Китая, отказавшись от курса на развитие добрососедских дружественных отношений с Индией, лицемерно обвинит ее в «посягательстве» на китайскую территорию и спровоцирует вооруженные столкновения на китайско-индийской границе? А осенью 1962 года китайские войска под предлогом «самозащиты» вторгнутся в Индию и оккупируют обширную территорию на северо-востоке и севере страны...



Словно торопясь наверстать упущенное за время, проведенное им вне Индии, Неру с головой уходит в дела Конгресса. В декабре 1938 года благодаря усилиям Неру создается Национальный комитет по планированию. Джавахарлал назначен его председателем.

На первом заседании комитета 17 декабря в Бомбее Неру заявил, что не мыслит деятельности новой организации, которой предстоит подготовить всеобъемлющий план развития национальной экономики, без тесной связи с освободительным движением в Индии. «Широкое планирование, — говорил он, — возможно лишь при наличии свободного национального правительства, достаточно сильного и достаточно популярного, чтобы осуществить коренные преобразования в социальной и экономической системе. Следовательно, достижение национальной свободы и ликвидация иностранного контроля составляли существенную предпосылку для планирования». Отвечая тем скептикам, которые указывали на нереальность и утопичность задуманного Неру мероприятия, Джавахарлал говорил о необходимости уже сейчас собирать все данные об индийской экономике, тщательно анализировать их и готовить рекомендации по развитию той или иной отрасли промышленности в будущей независимой Индии.

В отличие от Ганди, который продолжал выступать за развитие мелкой, кустарной, «крестьянской» промышленности, Неру видел будущую Индию мощным, экономически развитым государством. Политическая независимость немыслима без свободы экономической, а добиться ее невозможно без плановой индустриализации страны в максимально короткие сроки, как это сделано в Советском Союзе, — таково убеждение Неру. Ему удалось отстоять свою точку зрения, и она нашла отражение в документах Национального комитета по планированию.

В январе 1939 года должны были состояться выборы делегатов на очередную ежегодную сессию ИНК. Конгрессистам также предстояло решить вопрос о новом председателе партии. Субхас Чандра Бос, заручившись поддержкой левых кругов Конгресса, вторично выставил свою кандидатуру на этот пост. Выступая на предвыборных митингах, Бос говорил, что настало время предъявить Англии ультиматум: или британское правительство называет точные сроки, когда Индии будет предоставлена независимость, или все индийцы поднимаются на решительную борьбу с иностранным владычеством. Сторонники Ганди во главе с Пателем высказались против переизбрания Боса, заявляя о «принципиальных разногласиях» с ним. Массовое движение в стране сейчас невозможно, утверждали они, поскольку народ еще не готов вести борьбу ненасильственными методами. После отказа одного из лидеров ИНК Абул Калам Азада баллотироваться на пост председателя партии правые предложили кандидатуру Паттабхи Ситамарая, ортодоксального гандиста из Андхры.

На выборах, состоявшихся 29 января 1939 года, Бос получил на 203 голоса больше, чем его соперник, и, таким образом, вновь стал председателем Конгресса.

Исход выборов огорчил Джавахарлала. С Босом его связывали добрые, дружеские отношения. Он высоко ценил критический ум Субхаса, его доходящую порой до фанатизма преданность делу освобождения родины. Но Неру видел и другое: крайнее честолюбие Боса, его резкую нетерпимость к мнению других, своеволие и упрямство. Не вызывала у Неру симпатий и манера Боса давать однозначные безапелляционные характеристики коллегам по партии. Он предостерегал Субхаса от поспешности в оценках.

Соглашаясь с Босом в том, что руководству Конгресса следует полностью отказаться от тактики выжидания и перейти к решительным и последовательным методам борьбы с англичанами, Неру откровенно недоумевал и возмущался по поводу попыток Субхаса необоснованно обвинить некоторых лидеров ИНК едва ли не в тайном сговоре с колонизаторами.

Конгресс будет оставаться самой мощной политической организацией страны до тех пор, пока его ряды едины. Сколько душевных сил, терпения, выдержки, такта затрачено самим Джавахарлалом, другими лидерами Конгресса для сохранения единства партии... Пребывание на посту председателя ИНК такого человека, как Бос, рано или поздно приведет к расколу Конгресса и, следовательно, вызовет ослабление освободительного движения в Индии.

22 февраля 1939 года Неру заявил представителям индийской прессы, что Конгресс допустил ошибку, переизбрав С.Ч.Боса председателем партии. В тот же день двенадцать из пятнадцати членов Рабочего комитета вышли из его состава, мотивируя свой отказ сотрудничать с Босом «расхождениями во взглядах» и не желая брать на себя ответственность за предложенный им политический курс ИНК. Вместе с Пателем, Прасадом и другими руководителями Конгресса подал заявление об отставке и Неру. Правда, Джавахарлал тут же подчеркнул, что между ним и «группой двенадцати» имеются свои серьезные разногласия и, пока эти разногласия не будут улажены, он не вернется в Рабочий комитет.

Сторонники Боса не замедлили обрушиться с нападками на вышедших из комитета конгрессистов, утверждая, что своими действиями те намеренно способствуют изоляции левых сил. Бос отказался принять отставку «двенадцати», отложив решение этого вопроса по причине своей болезни.

Сессия Конгресса открылась 10 марта в княжестве Трипура, расположенном к юго-востоку от Дели. Торжественный праздник в честь председателя ИНК, для чего из соседних княжеств пригнали пятьдесят двух слонов — по числу лет существования партии, — проходил в отсутствие все еще болевшего Боса.

Как и предполагал Неру, на сессии разгорелись жаркие споры, подчас доходившие до скандалов, между сторонниками Боса и гандистами. Бос появился только на одном заседании. Лежа на возвышении для президиума, окруженный родственниками и друзьями, он слабым голосом зачитал свое короткое выступление, в котором настаивал на предъявлении ультиматума английскому правительству.

Неру возражал против предложенной Босом тактики ультиматумов: «Дни британского империализма в Индии сочтены, но он еще не до такой степени, слаб, чтобы страшиться словесных ультиматумов и пустых угроз».

Большинством голосов сессия приняла подготовленную Неру резолюцию о национальных требованиях. В резолюции были подтверждены основные цели Индийского-национального конгресса — достижение полной независимости для Индии, созыв Учредительного собрания, избранного народом без всякого вмешательства извне, и утверждение этим собранием демократической конституции. В резолюции содержался призыв ко всем организациям ИНК, конгрессистским провинциальным правительствам, к индийскому народу готовиться к последней битве с колонизаторами.

Споры разгорелись и вокруг вопроса об отношении-Индии к надвигавшейся войне. Ганди считал, что индийцы не должны участвовать в войне ни при каких обстоятельствах, даже если это участие принесет им свободу. Неру и Азад заявляли, что Индии следует воздерживаться от поддержки Англии в войне с фашизмом лишь в том случае, если британское правительство не признает Индию свободной страной. «Только свободная Индия способна надлежащим образом участвовать в этой войне, — говорил Неру. — Только обретя свободу, могли бы мы преодолеть мучительное наследие наших прошлых отношений с Англией, зажечь энтузиазм в массах и мобилизовать наши обширные ресурсы». Мнения руководителей ИНК по этому вопросу разделились и какого-либо конкретного решения на сессии принято не было.

Пожалуй, впервые сессия Конгресса закончила свою работу, не утвердив состава руководящих органов ИНК. Настроение у Неру было подавленным: его усилия добиться какого-то соглашения между сторонниками Боса и гандистами оказались безуспешными. К тому же он узнал, что Бос обвиняет его в намерениях всяческими способами подорвать авторитет председателя Конгресса.

Неру встретился с Босом и потребовал от него объяснений. Беседа получилась долгой и, к огорчению Джавахарлала, в итоге безрезультатной. Субхас, явно находясь под воздействием разных наветов и домыслов, так и не смог избавиться от своих абсурдных подозрений в отношении Неру.

В конце апреля в Калькутте собрались лидеры ИНК, чтобы решить вопрос о составе Рабочего комитета. Неру предпринял последнюю попытку примирить Боса с Ганди, но тщетно. Бос заявил, что он уходит с поста председателя Конгресса и отклонил предложение остаться членом Рабочего комитета.

После долгих споров о том, кто заменит Боса на посту председателя ИНК, лидеры Конгресса остановили свой выбор на Раджендре Прасаде. Поначалу предлагалось несколько кандидатур и среди них Неру, Азад и Патель, но Неру категорически отказался от председательства, Азад сослался на нездоровье, а кандидатура Пателя вызвала слишком бурные возражения: многие конгрессисты считали его человеком холодным, черствым и слишком властолюбивым.

Когда Прасад приступил к формированию Рабочего комитета, Неру не согласился войти в него, пояснив, что считает необходимым для себя и полезным для общего дела какое-то время побыть в стороне от руководства Конгрессом. На него удручающе подействовали усилившиеся не без влияния Боса интриги и распри среди конгрессистских лидеров. Допуская наличие разногласий между ними по принципиальным вопросам, Неру в то же время считал неприемлемым для политика вносить в определение политического курса элемент субъективного. Джавахарлал утверждал, что в качестве рядового члена ИНК ему будет легче находить общий язык с представителями различных группировок и содействовать урегулированию разногласий между ними в интересах единства Конгресса.

В мае 1939 года С.Ч.Бос объявил о создании в стране новой политической партии — «Форвард блок», которая, по его словам, должна была объединить все левые силы на основе программы и принципов ИНК и подготовить индийцев к «предстоящей схватке с британским империализмом».

Джавахарлала не ввела в заблуждение формулировка «на основе программы и принципов ИНК», он сразу разгадал замысел Боса: противопоставить «Форвард блок» Конгрессу. Одобрить это Неру не мог. Он выступил против создания новой партии, заявив, что действия Боса идут вразрез с интересами страны. Неру поддержали коммунисты и конгресс-социалисты, указывавшие, что образование «Форвард блока» лишь углубляет раскол левых сил.

В конце мая Неру опубликовал в конгрессистской газете «Нэшнл геральд», выходившей в Лакхнау, большую статью, в которой анализировал события последних дней. Отметив, что раскольнические тенденции в Конгрессе существенно ослабляют антиколониальную борьбу, он выразил опасение относительно будущего партии Боса. В любую новую организацию или группировку, у руководства которой нет четких принципов, ясно выраженной идеологии, легко проникнуть разным авантюристическим и оппортунистическим элементам, и при определенных благоприятных условиях, прикрываясь красивыми фразами о социализме и демократии, они могут занять ведущие позиции. Разве нельзя допустить и возможность того, что в эту партию или группировку могут также пробраться фашиствующие и коммуналистские деятели, которые постараются направить ее против Конгресса, против его борьбы с проявлением религиозно-общинной розни? Что тогда будет делать Бос? Основные положения статьи Неру повторил в нескольких своих публичных выступлениях.

Вспыльчивый Бос пришел в ярость и обвинил Джавахарлала в ничем не обоснованных нападках на «Форвард блок». «Где Неру обнаружил фашизм и оппортунизм? — гневно вопрошал Бос. — Кто из членов нашей организации является фашистом или оппортунистом? Как можно считать фашистами тех, кто борется с фашистскими тенденциями в Конгрессе и вне его? А может быть, стоит назвать фашистами тех, кто поддерживает диктаторское руководство ИНК, открыто солидаризируется с нынешним «однородным» Рабочим комитетом или тайно участвует в его заседаниях и готовит его резолюции?»

Узнав о словах Боса, Джавахарлал ее почувствовал обиды, хотя хорошо понимал, в чей адрес направлена последняя фраза. Скорее он ощутил горечь, видя, что один из близких ему людей не желает прислушаться к нему. Все попытки Неру разъяснить Босу свою точку зрения наталкивались на откровенно враждебное отношение Субхаса. Вскоре Бос окончательно отошел от Конгресса и был лишен Рабочим комитетом права занимать выборные посты в ИНК...



Известие о начале второй мировой войны застало Неру в Юго-Западном Китае, в портовом городе Чунцине на реке Янцзы, где он находился по приглашению руководства гоминьдана.

Неру поехал в Китай не без колебаний. Кое-кто из друзей советовал ему повременить с поездкой, да и сам он чувствовал, что выбрал для нее не самое удачное время: в любой момент в Европе могла вспыхнуть война, пламя которой неизбежно опалило бы Индостанский субконтинент, и тогда присутствие Неру в Индии было бы просто необходимо. Но слишком велико оказалось искушение своими глазами увидеть то, что происходило в Китае, и установить контакты с гоминьданом и коммунистами, между которыми тогда еще существовала договоренность о совместных действиях против Японии.

В переговорах с Чан Кайши и другими деятелями гоминьдана Неру развивал мысль о необходимости тесного сотрудничества между Индией и Китаем. Джавахарлалу показалось, что его взгляды на будущее индийско-китайских отношений нашли поддержку у руководства гоминьдана. Правда, хорошее в целом впечатление, оставшееся у Неру от переговоров, несколько испортил Чан Кайши, который самоуверенно заявил, что, по его мнению, между статусом доминиона и полной независимостью нет особой разницы, а поэтому он рекомендует индийцам не отказываться от возможного предложения британского правительства предоставить Индии статус доминиона. С трудом сдерживал Неру ироническую усмешку, выслушивая разглагольствования Чан Кайши об исключительной демократии, якобы царившей в гоминьдане. Джавахарлалу сразу вспоминалась атмосфера тех митингов и собраний, на которых ему довелось побывать, когда все собравшиеся дружно, как по команде, вставали при одном только упоминании имени Чан Кайши. Вставать им приходилось довольно часто, и со стороны зрелище это было весьма комичным.

По окончании переговоров с гоминьдановцами Неру намеревался поехать в северо-западные районы страны для встречи с руководителями Коммунистической партии Китая, но получил телеграмму от председателя ИНК Р.Прасада с просьбой немедленно вернуться в Индию в связи с нападением Гитлера на Польшу.

9 сентября 1939 года Джавахарлал вернулся на родину и сразу попал на экстренное заседание Рабочего комитета.

Гитлеровцы вторглись в Польшу 1 сентября 1939 года. Казалось бы, союзный договор с Польшей, заключенный Англией и Францией, обязывал их без промедления выступить на ее стороне, но «умиротворители» выжидали, очевидно, рассчитывая на очередной сговор с Гитлером. Только окончательно убедившись в нежелании фашистской Германии вести с ними какие-либо переговоры, а следовательно, и в опасности для себя военных планов Гитлера, британское и французское правительства были вынуждены 3 сентября объявить войну Германии.

Через несколько часов после того, как Чемберлен выступил в палате общин с заявлением о вступлении Англии в войну, вице-король Индии лорд Линлитгоу без консультаций с лидерами ИНК, с членами Законодательного собрания, с правительствами провинций объявил Индию воюющей стороной.

Члены Рабочего комитета собрались в городе Вардха бомбейской провинции для того, чтобы определить отношение Конгресса к начавшейся войне. Ганди снова убеждал конгрессистов, что Индия не должна принимать участия в войне. «Я знаю, что процесс ненасилия, по всей видимости, ужасающе медленный процесс, — говорил он. — Но опыт убедил меня, что это самый надежный путь к общей цели. Вооруженное столкновение не принесет освобождения ни Индии, ни всему миру. Насилие, даже ради защиты справедливости, уже почти изжило себя». В своем пацифизме Ганди зашел так далеко, что направил английскому народу письмо, в котором призывал не воевать с гитлеровской Германией, а противостоять ей «силой духовного сопротивления». Приглашенный на заседание С.Ч.Бос потребовал немедленно начать кампанию гражданского неповиновения англичанам. Неру не соглашался ни с Ганди, ни с Босом. «Мы хотим бороться с фашизмом, — заявлял Джавахарлал, — но мы не должны допускать того, чтобы империализм эксплуатировал нас. Мы не желаем, чтобы кто-то извне навязывал нам обязательство воевать. Индия может поддержать Англию в войне с фашизмом, но только тогда, когда она станет свободной страной».

Победила точка зрения Неру, и 14 сентября Рабочий комитет утвердил подготовленную Джавахарлалом резолюцию. В этой резолюции говорилось, что Индийский национальный конгресс осуждает агрессию фашизма и «уничтожение всех установившихся принципов и признанных норм поведения в цивилизованном мире. Он видит в фашизме и нацизме усиление принципов империализма, против которого индийский народ на протяжении многих лет ведет упорную борьбу... Вопрос об участии или неучастии Индии в войне должен решаться самим индийским народом, и никакая чужеземная власть не имеет права навязывать ему этого решения; индийский народ не может также допустить использования своих ресурсов для империалистических целей... Если Великобритания борется за сохранение и расширение демократии, она непременно должна покончить с империализмом в своих собственных владениях и способствовать установлению в Индии полной демократии с тем, чтобы индийский народ посредством созыва Учредительного собрания, без всякого вмешательства извне, мог выработать свою собственную конституцию, дающую ему право на самоопределение и право самостоятельно распоряжаться своей политикой. Свободная демократическая Индия с радостью объединится с другими свободными странами для совместной обороны против агрессии и в целях экономического сотрудничества. Она готова содействовать созданию такого мирового порядка, который действительно будет основан на свободе и демократии, и использует знания и ресурсы всего мира в интересах прогресса и благосостояния человечества». Конгресс призвал британское правительство «открыто заявить, каковы его цели в этой войне в отношении демократии, империализма и предполагаемого нового порядка и, в частности, как эти цели будут распространены на Индию и осуществлены в настоящем». В конце резолюции содержалось обращение Конгресса к индийскому народу «покончить со всеми внутренними конфликтами и противоречиями и в этот грозный час опасности быть наготове, сплотившись как единая нация, ясно сознающая свою цель и решившая добиться свободы Индии на широком фоне свободы всего мира».

Подготовленная Джавахарлалом резолюция произвела впечатление даже на Ганди, который, хотя и не одобрял ряда ее положений, не скрывал своего удовлетворения тем, как точно, логично, а главное, как страстно, она написана. «Автор резолюции — настоящий художник, пылкий патриот и вместе с тем гуманист и интернационалист», — с гордостью отозвался Махатма о Джавахарлале.

Тем временем британское правительство спешило принять все меры, чтобы укрепить свои позиции в Индии. Как и в годы первой мировой войны, англичане рассчитывали широко использовать людские и материальные ресурсы страны, а для этого было необходимо, как и прежде, силой удерживать Индию в колониальном ярме. Британский парламент «дополняет» Закон об управлении Индией 1935 года актом, предоставлявшим вице-королю и губернаторам провинций особые полномочия «в интересах сохранения мира и спокойствия в стране». Издается закон «Об обороне Индии», на основании которого власти могут беспощадно расправляться с теми, чья деятельность признавалась «опасной для обороны Индии».

В ответ последовали массовые демонстрации протеста в Мадрасе и забастовка девяноста тысяч бомбейских рабочих, потребовавших передать власть в Индии национальному правительству. Англичане сочли за лучшее туманно пообещать индийцам созвать по окончании войны конференцию представителей всех политических партий, религиозных общин и индийских князей для разработки новой конституции Индии. О целях же Великобритании в войне с Германией не говорилось ни слова.

В последние дни сентября 1939 года вице-король лорд Линлитгоу пригласил к себе всех крупных политических деятелей Индии для «откровенного и свободного обмена мнениями». Неру принялся было со свойственной ему пылкостью излагать содержание последней резолюции Рабочего комитета ИНК.

— Нельзя ли говорить медленнее, господин Неру, — прервал его вице-король, недовольно поморщившись, и с плохо скрываемой издевкой добавил: — Моему медлительному англо-саксонскому уму не угнаться за вашим быстрым интеллектом.

«Откровенного и свободного обмена мнениями» не получилось.

Одновременно в Рамгархе и в Лахоре в марте 1940 года проходили сессии Индийского национального конгресса и Мусульманской лиги. Двумя месяцами ранее Ганди тщетно пытался убедить руководителя лиги Джинну в необходимости сотрудничества между двумя партиями в интересах сплочения нации. Джинна, одетый в элегантный костюм от лондонских портных, с моноклем в правом глазу, холодно отвечал Махатме, что не понимает, о какой индийской нации можно говорить, если ее вообще не существует.

При поощрении англичан уже выношен план о создании на территории Индостанского субконтинента обособленного мусульманского государства, уже придумано название для него — «Пакистан» («Страна чистых»). В Лахоре Мусульманская лига признала, что отныне борьба за создание Пакистана является главной ее целью...

Идея возрождения панисламизма принадлежит не только Мусульманской лиге, но и британскому правительству, утверждал Неру в письме к А.К.Азаду, конгрессисту-мусульманину, убежденному стороннику единства индусов и мусульман. «Панисламизм в 1914 году и позднее являлся антиимпериалистической силой... А сегодня та же самая идея используется в поддержку британского империализма. Она в известной степени подрывает национальную сплоченность индийцев». Неру особо подчеркивал «несомненно империалистический характер нового этапа панисламизма». Серьезные опасения вызывала у него и деятельность индусской общинной организации «Хинду махасабха», которая, по его словам, «проникнута таким же воинствующим религиозно-общинным духом, как и лига, но пытается прикрыть крайнюю узость своего мировоззрения туманной националистической фразеологией, хотя она стоит скорее за возврат к старому, чем за прогресс».

На мартовской сессии в Рамгархе конгрессисты подтвердили сентябрьскую резолюцию Рабочего комитета и постановили начать кампанию гражданского неповиновения в случае, если не будет создано ответственное национальное правительство. «Любая попытка разделить Индию или нарушить ее национальное единство, — говорилось также в резолюции сессии ИНК, — встретит со стороны Конгресса решительный отпор. Конгресс всегда стремился к конституции, гарантирующей полную свободу и возможность развития как общественным группам, так и отдельным лицам, к конституции, где социальная несправедливость уступает место справедливому общественному строю».

Когда избранный на сессии председателем ИНК А.К.Азад приступил к формированию Рабочего комитета, он, учитывая первостепенную важность определения дальнейшего внешнеполитического курса партии, недолго раздумывал над вопросом: кто в Конгрессе может взять на себя ответственность за разработку и проведение такого курса? Азад не видел иного деятеля, более сведущего и искушенного в международных делах, чем Неру. На этот раз Джавахарлал не стал отказываться от участия в Рабочем комитете, и не только потому, что он искренне симпатизировал Азаду и высоко ценил его человеческие качества и исключительную преданность делу освобождения родины. Неру, возможно, лучше других понимал, что начавшаяся мировая война не может не привести в итоге к существенным изменениям в Индии. Уже теперь, на первом этапе войны, ему было ясно видно, как в результате продолжающейся реакционной политики английского правительства в отношении зависимых стран усиливаются «разрушительные тенденции в колониальной империи». Как и четверть века назад, потрясения в мире не обойдут стороной индийский народ и вызовут мощный рост национального самосознания.

«Революционная перемена, как политическая, так и экономическая, не только нужна в Индии, но и представляется неизбежной», — таково непоколебимое убеждение Неру. Тем более нетерпимым кажется ему сейчас проявление даже малейших признаков пассивности, с тем большей горячностью выступает он против пацифистских настроений Ганди и его сторонников.

10 мая 1940 года, в день, когда войска фашистской Германии вторглись на территорию Франции, Бельгии и Голландии, правительство Чемберлена подало в отставку. Король поручил сформировать новый кабинет Уинстону Черчиллю. В коалиционное правительство наряду с консерваторами вошли либералы и лейбористы. Последние накануне войны будто бы сочувственно относились к требованиям индийцев о предоставлении их стране независимости. Поэтому сообщение о назначении лидера лейбористов К.Эттли на пост лорда — хранителя печати породило среди некоторых конгрессистов надежды на достижение договоренности с новым правительством Великобритании. Джавахарлал не разделял этих надежд. Он слишком хорошо помнил многие высказывания Черчилля, смысл которых сводился к одному: «Англия, потеряв Индию в качестве части своей империи, навсегда перестанет существовать как великая держава».

На июльском заседании Рабочего комитета в Пуне была принята резолюция, в которой говорилось, что Конгресс готов поддержать Англию в войне, но только после того, как британское правительство объявит о предоставлении Индии независимости сразу же по окончании военных действий и не будет препятствовать созданию ответственного национального правительства.

Последние сомнения и надежды на возможность какого-то компромисса с англичанами окончательно развеялись 8 августа 1940 года, когда вице-король объявил об отрицательном ответе правительства Черчилля на июльскую резолюцию Рабочего комитета. Англичане отказывались пойти даже на минимальные уступки Конгрессу. «Империализм не желал разжимать своих когтей, которые он глубоко запустил в живое тело Индии» — так комментировал ответ британского правительства Неру.

Дальше медлить было невозможно, и Конгресс начал кампанию гражданского неповиновения, 13 октября на заседании Рабочего комитета в Вардхе по настоянию Ганди, опасавшегося широких народных волнений и вспышек насилия, принимается решение ограничить предстоящую кампанию индивидуальным неповиновением. Сатьяграху начали лидеры и активисты ИНК, и первым из них — ревностный последователь Ганди и его ученик, сорокапятилетний Виноба Бхаве. Через несколько дней после окончания заседания Рабочего комитета Виноба произнес пылкую антивоенную речь в маленькой деревушке вблизи Вардхи, после чего был арестован.

Джавахарлал должен был начать сатьяграху в родном Аллахабаде в первых числах ноября. На пути из Вардхи домой он заехал к горакхпурским крестьянам, выступил перед ними, порадовался их настроениям: кисаны уверовали в неминуемость освобождения страны и теперь не только пассивно дожидались облегчения своей участи, но и готовы были вступить в бой с чужеземными и с собственными угнетателями.

До Аллахабада Неру не доехал. 30 октября его арестовали на железнодорожной станции и по обвинению в антиправительственной пропаганде заключили под стражу в тюрьму Горакхпура.

Судебный процесс проходил так, словно судья и подсудимый поменялись местами. Неру не защищался, он обвинял: «Вы судите не меня, а сотни миллионов индийцев. Задача весьма сложная даже для преисполненной самодовольства империи».

Неру приговорили к четырем годам заключения и перевели в тюрьму в Дехрадуна. К концу 1940 года около тридцати тысяч человек, практически все лидеры и активисты Конгресса, были арестованы правительством по обвинению в нарушении Закона об обороне Индии. Уложенная Ганди в узкие рамки индивидуального неповиновения, сатьяграха, лишившись своих руководителей, широкого распространения на этот раз не получила...

Нелегко дается человеку деятельному переход от жизни на свободе, пусть тревожной и напряженной, но интересной, наполненной событиями и людьми, к унылому, гнетущему однообразию тюремного быта; нелегко, даже если это заключение для него уже восьмое по счету. В первые недели узником, как правило, овладевает апатия, которая, если с ней не бороться, расслабляет мускулы, парализует волю, притупляет ум...

Неру верен себе. Каждый день в тюрьме начинается для него с интенсивных физических упражнений. Часами копается в сухой, каменистой земле в надежде вырастить овощи или цветы. В дождливую погоду сидит за прялкой. Вечерами читает, делает выписки из книг.

В конце июня 1941 года с опозданием на несколько дней в тюрьму пришло сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Эта весть глубоко взволновала Джавахарлала. С неослабевающим интересом следя за героической борьбой советского народа против гитлеровских захватчиков и всей душой желая ему победы, Неру понимал, что вступление Советского Союза в войну коренным образом меняет ее суть: из жестокой схватки между противостоящими друг другу империалистическими группировками, с помощью оружия разрешавшими свои противоречия, война окончательно превращалась в подлинно антифашистскую, освободительную, справедливую. Симпатии всех честных людей Индии были на стороне Советского Союза, в котором они видели единственную силу, способную сокрушить фашизм. Спустя несколько месяцев Неру от близких Тагора узнает, что смертельно больной писатель до последнего дня жизни просил сообщать ему о событиях на советско-германском фронте и часто повторял: «Я буду счастливейшим человеком, если Россия победит».

4 декабря 1941 года Неру вместе с другими конгрессистами был освобожден из тюрьмы. Правительство, досрочно выпуская на свободу руководителей Конгресса, рассчитывало тем самым заручиться их поддержкой в предстоящей войне с Японией, которая уже захватила Индокитайский полуостров и угрожала колониальным владениям Англии, США, Голландии.

7 декабря японская авиация внезапным бомбовым ударом уничтожила военные корабли США в Пирл-Харборе. 15 февраля 1942 года под ударами японских войск пал Сингапур, 8 марта японцы заняли столицу британской Бирмы — Рангун. Они оккупировали Гонконг, высадились в Индонезии, на островах Новой Гвинеи. Японские корабли стали все чаще появляться в Бенгальском заливе. Война вплотную подошла к границам Индии.

Англичане настойчиво добивались от индийцев сотрудничества в войне, но руководство Конгресса на заседании в Бардоли, заявив о «сочувствии народам, подвергшимся нападению и боровшимся за свободу», подтвердило свою прежнюю позицию. Какого иного ответа мог ожидать от Индии Черчилль, подписавший в августе 1941 года с президентом США Ф.Д.Рузвельтом Атлантическую хартию, где говорилось, что США и Великобритания «уважают право всех народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить; ...стремятся к восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем», а в сентябре заявивший, что эта хартия не распространяется на Индию?

Военные успехи Японии, грозившие Британской империи катастрофой, вынудили Черчилля предпринять еще одну попытку для преодоления кризиса в отношениях Англии с Индией. Через три дня после падения Рангуна он объявил в парламенте о том, что в Индию для переговоров с лидерами всех индийских партий и общин направляется видный государственный деятель Англии, бывший британский посол в СССР Стаффорд Криппс.

22 марта Криппс прибыл в Дели, имея при себе предложения британского правительства, пышно именовавшиеся «декларацией» и касавшиеся главным образом будущего устройства Индии. Англичане обещали по окончании войны предпринять шаги к созданию «нового Индийского союза, который образует доминион, связанный с Соединенным Королевством и другими доминионами общей преданностью короне».

Для выработки новой конституции предполагалось создать орган, куда входили бы избранные депутаты от провинций и княжеств. Тем провинциям и княжествам, которые не пожелали бы войти в Индийский союз, предоставлялось право либо «сохранить свое положение в соответствии с ныне действующей конституцией», либо образовывать отдельные доминионы. До принятия же новой конституции «правительство Его Величества неизбежно должно сохранить за собой контроль над обороной Индии и нести ответственность за руководство обороной Индии».

Передавая проект «декларации» руководителям Конгресса, Криппс заявил, что они должны или одобрить текст документа без каких-либо исправлений и дополнений, или целиком отвергнуть его.

С 29 марта по 11 апреля Рабочий комитет Конгресса обсуждал предложения кабинета Черчилля. Начиная со 2 апреля председатель ИНК А.К.Азад каждый вечер вел переговоры с Криппсом. Почти во всех этих встречах участвовал Неру. Привезенные Криппсом предложения произвели на Джавахарлала удручающее впечатление. «Это было вызвано главным образом тем, — объяснял впоследствии Неру, — что я ожидал от сэра Стаффорда Криппса чего-то более значительного, особенно учитывая тогдашнюю критическую ситуацию... Однако при ближайшем рассмотрении в них (предложениях. — Авт.) оказалось столько оговорок, а самое признание принципа самоопределения сопровождалось столькими условиями и ограничениями, что это создавало угрозу нашему будущему». Сходные мысли и чувства «декларация» вызвала у большинства руководителей ИНК.

11 апреля Криппс телеграфировал Черчиллю: «Совершенно ясно, что нет никакой надежды на достижения соглашения». В тот же день была опубликована резолюция Рабочего комитета, в которой говорилось об отказе ИНК принять предложения британского правительства. Предложения англичан отвергли и другие индийские политические партии и группировки, включая Мусульманскую лигу.

Единодушие конгрессистских лидеров в отношении английских предложений пробудило в Джавахарлале некоторую надежду на постепенное преодоление разногласий с Ганди по вопросам тактики ИНК в условиях надвигавшейся войны с Японией.

Сам Джавахарлал считал, что если японские войска вторгнутся в Индию, индийцы должны от тактики ненасилия перейти к партизанской войне против агрессоров. «Мирный бойкот не может остановить наступающую вражескую армию», — утверждал он и при поддержке А.К.Азада призывал соотечественников оказать сопротивление японцам. «При всей моей ненависти к войне перспектива японского вторжения в Индию ничуть меня не пугала, — открыто признавался Неру в те годы. — В глубине души я даже в некотором смысле радовался этому приходу в Индию войны, сколь бы ужасной она ни была. Ибо я хотел, чтобы миллионы людей лично испытали мощную встряску, которая вывела бы их из состояния могильного покоя, навязанного нам Англией. Нужно было что-то такое, что заставило бы их взглянуть в лицо сегодняшней действительности и освободиться от прошлого, которое с таким упорством цеплялось за них».

Ганди неожиданно резко прореагировал на высказывания Неру. Он написал Джавахарлалу, что считает их ошибочными. Если линия Неру получит одобрение, предупреждал Ганди, состав Рабочего комитета будет изменен. Он также настоятельно потребовал, чтобы Неру исключал из своих выступлений всякое упоминание о партизанской войне.

Ганди уверял Джавахарлала и других лидеров Конгресса в том, что Япония враждует и ведет войну с Великобританией, а не с индийским народом. Англичане поймут, что они не в состоянии обеспечить оборону Индии, и будут вынуждены покинуть страну. Тогда индийцы сами будут защищать себя от нападения Японии или иного агрессора. По, возможно, первое, что сделает освободившаяся Индия, — это попытается убедить Японию и другие страны в полном отсутствии у нее какой-либо враждебности по отношению к ним. В случае же, если все-таки Япония нападет на Индию, а англичане не уйдут из страны, индийский народ прибегнет к методам «ненасильственного несотрудничества» с японцами и не будет препятствовать действиям британских войск.

Неру и Азад решительно возражали Ганди и поддерживавшему его Пателю, заявляя, что индийский народ должен всеми средствами оказывать сопротивление любому агрессору, вторгшемуся на землю Индии. Японские милитаристы столь же враждебно относятся к индийцам, как и британские империалисты. Приход японцев в Индию не только не принесет ее народу желанной свободы, но и приведет к тому, что индийцы получат новых властителей, может быть, даже еще более коварных и жестоких.

В эти дни Джавахарлал никак не мог избавиться от того горького чувства, которое вызвало в нем выступление С.Ч.Боса, переданное берлинским радио на Индию. Бос, таинственно исчезнувший из своего дома в Калькутте в январе 1941 года, долгое время не подавал о себе никаких вестей. И вот в марте 1942 года индийцы, имевшие радиоприемники, с изумлением услышали знакомый голос бывшего лидера Конгресса. Бос утверждал, что все враждебные Англии государства, в частности, страны оси, являются союзниками индийского народа и поэтому индийцам следует поддерживать Японию в ее вооруженной борьбе с англичанами, поработившими Южную и Юго-Восточную Азию. Выступление Боса, транслировавшееся из столицы фашистской Германии, практически ничем не отличалось от пропагандистских передач токийского радио, призывавших индийцев встречать японцев как избавителей от английского ига.

Неру был далек от того, чтобы ставить под сомнение патриотизм Боса. Но неужели Субхас не видит, что германский фашизм и японский милитаризм не менее опасны для Индии, чем британский империализм? К каким еще политическим авантюрам приведет этого незаурядного человека ослепившая его ненависть к англичанам?



...В марте 1942 года в жизни семьи Неру произошло важное событие: дочь Джавахарлала Индира вышла замуж. Индира и ее избранник Фероз Ганди намеревались вступить в брак сразу по возвращении домой из Лондона летом 1941 года, но тогда Джавахарлал находился в тюрьме, и нежно любившая отца Индира не представляла своей свадьбы в его отсутствие. К счастью, ждать ей и Ферозу пришлось недолго. В декабре 1941 года Неру был досрочно освобожден и, давно зная Фероза, не возражал против их брака. Но перед молодой парой неожиданно возникло серьезное препятствие. Известие об их помолвке вызвало буквально целую бурю возражений, протестов и даже угроз со стороны правоверных индусов. Причиной тому были религиозные различия: Фероз происходил из семьи парсов, а все Неру были индусами. Каждый день почтальон приносил в дом Неру сотни посланий от возмущенных ортодоксов. «Иногда мне кажется, что все индийцы противятся моему замужеству», — жаловалась отцу расстроенная Индира.

И снова Джавахарлалу довелось убедиться в великодушии Махатмы Ганди, который, несмотря на частые размолвки между ними, по-прежнему продолжал неназойливо и бережно опекать Неру и его семью. Узнав о возникших сложностях, Махатма немедленно вступился за Индиру и Фероза. Заявление Ганди в их защиту было опубликовано во многих индийских газетах. «Я получил несколько злых и оскорбительных писем, в других меня просят высказаться в связи с обручением Индиры и Фероза Ганди. Никто не имеет ничего против Фероза как человека. Единственным его преступлением с их точки зрения является то, что он происходит из семьи парсов. Фероз Ганди на протяжении многих лет был близким другом семьи Неру. Во время болезни Индиры в Европе он проявил большую заботу о ней. Естественно, между ними возникла симпатия. Было бы жестоко не одобрить их помолвку», — обращался к соотечественникам Махатма. Благодаря вмешательству Ганди поток негодующих писем в дом Неру вскоре прекратился. 26 марта 1942 года в «Обители радости» состоялась свадебная церемония...

Неру, «усталый физически и обеспокоенный душевно», уступив настояниям Индиры, тревожившейся за его здоровье, проводит начало мая вместе с дочерью в долине Кулу на севере Пенджаба.

Протянувшаяся на десятки километров вдоль реки Биас, окруженная высокими горами с белыми шапками вечных снегов, утопающая в зелени смешанных лесов, фруктовых садов и рисовых полей долина Кулу — один из красивейших уголков Индии. Но не только живописной природой и на удивление ровным климатом славится Кулу. Говорят, что именно здесь родился великий эпос индийского народа «Махабхарата», в этих местах мудрый Вьяса записал на пальмовых листьях около ста тысяч двустиший о героических деяниях своих внуков.

Неподалеку от маленькой деревушки Нагар на вершине невысокой скалы стоит двухэтажный каменный дом, хозяина которого местные жители уважительно называют «Гуру» («Учитель»), Неру слышал много рассказов и не меньше легенд о русском художнике, поселившемся со своей семьей в Гималаях, читал о его удивительных, полных риска путешествиях по Центральной Азии.

Джавахарлал гостит в семье Рерихов неделю, подолгу беседует с Николаем Константиновичем, с его женой, обаятельной и деликатной Еленой Ивановной, наслаждается картинами художника, запечатлевшими красоту и величие Гималаев, позирует сыну Рерихов Святославу, загоревшемуся мыслью написать портрет Неру, вместе с ними сидит вечерами у радиоприемника, растроганно наблюдая, как напряженно и с каким волнением вслушиваются Рерихи в испещренный помехами эфир, стремясь поймать вести с далекой многострадальной Родины, сражающейся с гитлеровскими ордами.

Даже находясь в доме Рерихов, где заботливые хозяева и Индира делали, казалось, все для отдыха Джавахарлала, он ни на минуту не прекращал напряженной умственной работы. Подолгу не мог заснуть, вспоминая споры с Ганди, снова восстанавливал их в памяти, пытался отыскать уязвимые места в своих доводах, в рассуждениях Махатмы. Утром, невыспавшийся, выходил к столу и сразу ловил на себе пристальный, понимающий и дружелюбный взгляд старого художника...



20 мая 1942 года Н.К.Рерих записывает в своем дневнике: «...Неделю у нас Неру с дочкой. Славный, замечательный деятель. К нему тянутся. Каждый день он кому-то говорит ободрительное слово. Наверно, сильно устает. Иногда работает до четырех часов утра... Говорили об Индо-Русской культурной ассоциации. Пора мыслить о кооперации полезной, сознательной... Добро, добро около Пандитджи68. Все чуют, что он не только большой человек, надежда Индии, но и честнейший, добрый человек. Эти два ощущения очень важны в наши дни.

К доброму сердцу тянется и все доброе естество. Мечтают люди о справедливости — и знают, что она живет около доброго сердца. Трогательно, когда народ восклицает: «Да здравствует Неру!» Идет к Пандитджи народ за советом. Добрый водитель каждому найдет одобрительное слово. Скажет о единении, о выносливости, о светлом будущем.

В нынешние лукавые, истерзанные дни народ особенно чтит честное, доброе сердце, болеющее о благе народном. Все мы, все окрестные жители добром помянут приезд Пандит Неру». И заканчивает запись старинной индийской формулой: «Шивам, Сатьям, Сундарам! (Мир, Истина, Прекрасное!)».



В конце мая Неру встретился с Ганди в его ашраме Севаграм близ Нагпура. О горячности, с которой Джавахарлал отстаивал свои взгляды и старался убедить Махатму в их обоснованности, Ганди потом с улыбкой скажет, что описать ее словами невозможно. Он слушал Неру сочувственно, порой у Джавахарлала мелькала надежда, что ему удается привлечь Махатму на свою сторону. Но вот Ганди заговорил, и уже после первых произнесенных им фраз Неру стало ясно, что и на этот раз согласия между ними достигнуто не будет.

Махатма все еще продолжал верить в возможность достижения соглашения с правительством и не желал видеть иного метода воздействия на англичан, чем сатьяграха.

Однако на очередном заседании Рабочего комитета Джавахарлал не без удивления заметил, что в позиции Махатмы произошли некоторые изменения. Во всяком случае, прежняя уверенность Ганди в том, что англичане при неблагоприятных для них обстоятельствах пойдут на какие-то уступки Конгрессу, была поколеблена.

В течение нескольких недель руководители Конгресса работали над проектом резолюции, в которой содержалось требование о немедленном прекращении английского господства в Индии. В противном случае ИНК начинал массовую кампанию гражданского неповиновения. В проекте указывалось, что Конгресс при этом «не стремится ни в коей мере затруднять оборону Китая и России, чья свобода драгоценна и должна быть сохранена, или ослабить обороноспособность Объединенных Наций». Учитывая особую важность этой резолюции, члены Рабочего комитета решили представить ее на утверждение Всеиндийского комитета Конгресса69, заседание которого намечалось провести 7 августа 1942 года в Бомбее. Какой-то журналист, готовя для своей газеты очерк о деятельности конгрессистов, озаглавил его «Вон из Индии!». Это броское и категоричное название и закрепилось впоследствии за резолюцией.

Неру приехал в Бомбей, сопровождаемый Индирой и Ферозом (дочь и зять уже успели хорошо зарекомендовать себя в аллахабадском отделении ИНК), и остановился в доме, принадлежавшем его сестре Кришне. С приездом Джавахарлала нарушилась дотоле спокойная, размеренная жизнь хозяев. До поздней ночи раздавались телефонные звонки. В гостиной и на веранде постоянно толпились какие-то люди, хотевшие повидаться с Неру. Кришна жаловалась брату, что ей никак не удается рассчитать, на какое количество гостей готовить завтрак, обед или ужин.

Заседания Всеиндийского комитета Конгресса в Бомбее продолжались в течение двух дней. Вечером 8 августа состоялось голосование. Резолюция «Вон из Индии!» была одобрена подавляющим большинством конгрессистов.

Незадолго до приезда в Бомбей Неру и Азаду от верных людей, служивших в колониальной полиции, стало известно о секретном плане правительства одним ударом разделаться с руководством Конгресса. После ареста всех видных деятелей ИНК намечалось выслать в Южную Африку. Спустя несколько дней конгрессисты узнали более точный «адрес» места предстоявшего заключения: их оставят в Индии, поскольку правительству не удалось договориться с южноафриканскими властями. Ганди предполагалось держать под стражей в Пуне, на вилле бывшего руководителя Мусульманской лиги, преданного англичанам Ага-хана, остальным лидерам ИНК уготована тюрьма Ахмаднагарского форта, расположенного в трехстах километрах от Бомбея.

Полицейские приехали за Неру в пять часов утра 9 августа. Джавахарлал не спеша собрался и сел завтракать. Полицейскому офицеру, пытавшемуся было прикрикнуть на него, он вежливо, но твердо сказал, что никуда не пойдет, пока не закончит свой завтрак. Ласково поблагодарил Кришну за приготовленные ею кукурузные хлопья — это было одно из его любимых блюд, и, простившись с родными, вышел во двор, где стояла полицейская машина.

Все подходы к бомбейскому вокзалу Виктория были перекрыты шеренгами полицейских, пропускавших только машины с арестованными. Паровоз с несколькими вагонами стоял под парами. Последними на вокзал привезли Неру и Ганди, который, кстати, до последней минуты не верил, что власти решатся арестовать руководителей ИНК. Как только Джавахарлал вошел в вагон, поезд тронулся. К четырем часам дня двенадцать членов Рабочего комитета были доставлены в Ахмаднагарский форт. В его стенах Джавахарлалу предстояло провести 1040 дней.

Глава XI

Взлетит наш стяг в простор. Преграды рухнут. Путь открыт... Рабиндранат Тагор
Во второй половине XVI века третий из Великих Моголов, император Акбар, покоривший север Индии и сломивший сопротивление княжеств, расположенных в центральных районах Индостана, подступил со своим войском к стенам Ахмаднагара. Стойкость и храбрость жителей города, от мала до велика взявших в руки оружие, поразили Акбара, умевшего по достоинству оценить эти качества. Когда же он узнал, что обороной города руководила женщина — правительница Ахмаднагара Чанд Биби, восхищенный Акбар даровал горожанам почетный мир. Многих неприятелей останавливали прочные каменные стены Ахмадвагарского форта...

Кому первому пришла в голову мысль использовать форт в качестве тюрьмы, сказать трудно, но уже в годы первой мировой войны англичане упрятывали сюда арестантов, местонахождение которых по ряду причин должно было храниться в тайне. Узники содержались в глухих казематах, в которых когда-то под самым потолком были узкие окошки, ныне плотно замурованные. Казематы выходили во внутренний двор, протянувшийся от стены до стены на полсотни метров. Земля во дворе потрескавшаяся. В углу двора затаилось единственное чахлое деревце с пожухлыми листьями.

Зрелище безрадостное, кого угодно ввергнет в состояние беспросветного уныния, но только не Джавахарлала. Не успели еще узники осмотреться на новом месте, а Неру уже предлагает разбить во дворе несколько цветочных клумб и ошеломляет вежливой просьбой надзирателя-англичанина позаботиться о семенах... Отныне каждое утро после завтрака заключенные конгрессисты под руководством Джавахарлала старательно вскапывают каменистую почву. Даже мрачноватый Патель, поначалу взиравший на их старания со скептической усмешкой, в конце концов не выдерживает и присоединяется к товарищам.

Завтракают в восемь часов утра, в знойные дни собираются обычно в камере Азада, беседуют, спорят. Когда спадает жара, выходят во двор и продолжают вскапывать землю. В восемь вечера повар-англичанин (все тюремщики — английские военнослужащие, индийцев к форту не подпускают) приносит обед. Готовит он скверно, и качество приготовленных им блюд — частая тема для шуток за столом. Часов до десяти опять разговаривают, строят планы на будущее, высказывают догадки о том, что происходит за стенами форта. Узникам запрещена переписка, газеты к ним не поступают, надзиратели молчат, и попытки выведать что-то у них заканчиваются безуспешно.

Только через месяц после ареста администрация тюрьмы разрешила заключенным переписку. Вскоре Кришна получила письмо от брата и по надписи на конверте «где-то в Индии, но не в аллахабадской «Обители радости» поняла, что Джавахарлал находится на родине, а не за ее пределами, как утверждали в те дни многие.

Надзиратель стал приносить конгрессистам газету «Таймс оф Индия». Как-то Азад попросил его подобрать номера газеты, вышедшие за то время, когда конгрессисты были лишены возможности ее читать. Тюремщик выполнил просьбу Азада, и тогда Неру и его товарищи узнали о событиях, которые произошли в Индии уже после их ареста...

...Поезд с арестованными еще не успел отойти от перрона бомбейского вокзала, а улицы города уже были заполнены толпами возмущенных людей. Они окружили вокзал, а когда выяснилось, что поезд отправлен, бросились громить близлежащие полицейские участки. Забастовали рабочие, закрылись магазины и лавки. В течение двух-трех дней волнения охватили Соединенные провинции, Бенгалию, Бихар и другие районы Индии. Взрыв протеста бомбейцев против ареста руководителей Конгресса вылился в повсеместные массовые антиимпериалистические выступления индийцев. Некоторые журналисты поспешили назвать эти выступления «августовской революцией», однако революции в Индии не произошло, да и не могло тогда произойти. Власти были наготове. Колониальные войска, усиленные спешно переброшенными в Индию воинскими подразделениями регулярной британской армии, быстро и жестоко подавили неорганизованные и разрозненные волнения в городах и деревнях. В карательных операциях участвовала даже авиация. Толпы безоружных людей, изумленно взиравших на диковинных «птиц», безжалостно обстреливались с воздуха. Только по официальным данным британского правительства, в стране было арестовано более шестидесяти тысяч индийцев, около тысячи человек убито. Даже если судить по этим явно заниженным цифрам, поднаторевшие в карательных акциях против мирного населения колонизаторы на этот раз превзошли самих себя...

Когда чувства негодования и горечи, владевшие узниками Ахмаднагарского форта, немного притупились, между Неру, Азадом и убежденными сторонниками ненасилия разгорелись жаркие споры. Гандисты настаивали на том, что исход августовских событий мог стать иным, если бы выступления индийцев проходили организованно, а участники уличных демонстраций и митингов не допускали бы насильственных действий. Неру напоминал им, что хотя все они, члены Рабочего комитета, многократно говорили о подготовке новой массовой антиколониальной кампании, сделано ими было очень мало. Расчеты Ганди на то, что колонизаторы перед лицом военной угрозы со стороны Японии не решатся начать репрессии против Конгресса и других политических партий, во оправдались.

— Внезапные, неорганизованные демонстрации и выступления населения, выливавшиеся в кровопролитные столкновения с превосходящими и хорошо вооруженными войсками, являлись показателем настроений, охвативших население, — доказывал Джавахарлал во время одного из споров. — Эти настроения существовали и до нашего ареста, но аресты и частые расстрелы демонстраций, последовавшие за ними, вызвали гнев народа... В момент возбуждения немногие способны размышлять; они действуют под влиянием длительно подавлявшегося побуждения, которое влечет их вперед... Но толпы народа не подготовились к схватке, и не они выбрали момент для нее. Борьба началась неожиданно для них, и в своем отношении к ней, каким бы необдуманным и ошибочным оно не было, народ показал свою приверженность делу свободы Индии и свою ненависть к иностранному господству.

Азад, Саид Махмуд слушали Джавахарлала одобрительно, лица остальных не выражали ни согласия, ни протеста. После того как Неру кончил говорить, конгрессисты некоторое время молчали, раздумывая над его словами. Даже Патель, обычно не отказывавший себе в удовольствии время от времени довольно зло подшучивать над Неру, на сей раз воздержался от своих колких и далеко не всегда уместных шуток. Больше в тот вечер не спорили. Около десяти часов попрощались и разошлись по своим камерам.

На протяжении многих месяцев ежедневная газета «Таймс оф Индия» оставалась единственным источником информации для узников Ахмаднагарского форта. Свидания с родственниками были запрещены, тюремщики тщательно вымарывали из писем все, что, по их мнению, могло относиться к политике.

Из газеты Неру узнал о выдающихся победах Красной Армии под Сталинградом и под Курском, где в 1943 году был фактически предрешен исход второй мировой войны. Радовало Неру и то, как настойчиво и последовательно боролось Советское государство за демократические принципы послевоенного устройства мира, заявляя, в частности, о необходимости предоставления освобожденным народам полного права самим решать вопрос об их государственном устройстве.

Десятки, сотни тысяч людей отдавали свои жизни в борьбе с фашизмом, жертвуя самым дорогим во имя благороднейших целей — мира, свободы и прогресса человечества. А чем можно оправдать страшную, бессмысленную трагедию трех с половиной миллионов индийцев, павших не на полях сражений, не от пуль и снарядов, а умерших в муках от голода в своих домах, на улицах городов и деревень?

Англичане всячески старались избегать упоминаний о голоде, охватившем в последние месяцы 1943 года Бенгалию, восточные и южные районы Индии, но масштабы постигшей индийцев катастрофы были столь велики, что сообщения о ней просочились на страницы индийской и мировой печати. Гневу и возмущению Неру не было предела. Всю вину за случившееся он прямо возлагал на колониальный режим: «Голод был прямым результатом военных условий и беззаботности, полного отсутствия предвидения у тех, кто стоял у власти...» «Если даже посмотреть на дело с точки зрения интересов ведения войны, то следовало бы учесть, что этот голод разразился на той самой территории, которая была ближе всего расположена к театру военных действий и к району возможного вторжения... Так выполняло правительство Индии свои обязанности по обороне Индии и ведению войны против японских агрессоров».



В апреле 1944 года Неру начал работать над новой книгой. Поначалу он мыслил ее как продолжение «Автобиографии», и ранее им было уже написано несколько глав, в которых рассказывалось о событиях с сентября 1935 года, когда после освобождения из алморской тюрьмы Джавахарлал спешно выехал в Европу к больной жене.

Он писал о последних днях Камалы, заново испытывая все те чувства, пережитые им восемь лет назад, и с грустью удивлялся их непреходящей остроте. Посвятив памяти жены самые лиричные и, пожалуй, самые яркие в художественном отношении строки, он на какое-то время прекратил работу, словно опасаясь того, что последующие написанные им страницы заслонят бесконечно дорогой для него образ, и вернулся к книге только тогда, когда ощутил потребность рассказать о столь же близкой его сердцу и столь же пылко любимой им Матери-Индии.

Товарищи Джавахарлала по заключению не только одобрили его замысел, но и изъявили готовность помочь ему в работе над книгой. Великолепная память и исключительная эрудиция А.К.Азада, Г.Б.Панта и других конгрессистов во многом помогли Неру за необычайно короткий срок — пять месяцев! — создать его самое значительное и совершенное по форме произведение, которому он дал точное и емкое название — «Открытие Индии».

Джавахарлал, отказавшись от первоначального замысла, решил обратиться к прошлому родины, выяснить для самого себя и показать соотечественникам, в чем сила Индии и где таится ее слабость, раскрыть тайну ее жизнеспособности, величия, мудрости и отыскать ключ к пониманию причин, которые приводили ее к периодам упадка, отсталости, косности. Меньше всего он стремился написать историю Индии. О главных этапах ее прошлого он уже рассказывал в письмах к дочери, о событиях последних десятилетий — в «Автобиографии».

Некогда, в юные годы, ему попалось на глаза высказывание Ницше: «Не только мудрость веков, но и их безумие вспыхивает в нас. Быть наследником — это опасно». Модного тогда увлечения немецким философом Неру не разделял, настороженно относясь к его идее «избранной сильной личности». Позднее он еще больше утвердился в своем негативном отношении к ницшеанству, увидев, какое уродливое и страшное воплощение оно получило в расистских человеконенавистнических теориях фашизма.

Высказывание, однако, запомнилось Джавахарлалу своей афористичностью, а содержавшееся в нем предостережение вызывало сильное желание оспорить его. «Наследником чего я являюсь? — спрашивал себя Неру и с уверенностью, на которую ему давал опыт прожитых лет, отвечал: — Наследником всего, чего человечество достигло за десятки тысячелетий, всего, о чем оно помышляло, что оно чувствовало, от чего страдало и чему радовалось, кликов его торжества и горьких мук поражения, этого удивительного подвига человечества, который начался так давно и все еще длится, маня нас за собой. Вместе со всеми людьми я являюсь наследником всего этого и многого другого».

О мудрости прошлого своей родины, о ее великом неиссякаемом духовном наследии, осмысленное, разумное применение которого к настоящему и будущему жизненно необходимо для индийского народа, писал Неру в своей книге.

Он рассказывает о недавно обнаруженных в долине реки Инда, на северо-западе страны, памятниках, которые доказали существование более пяти тысяч лет назад высокоразвитой цивилизации, не только не уступавшей цивилизации Персии, Месопотамии, Китая и Египта, во и в чем-то превосходившей их. Ни социальные потрясения, ни частые вторжения многочисленных завоевателей, будь то персы или греки, не могли воспрепятствовать формированию и развитию богатейшей и самобытной индийской культуры, оказавшей огромное влияние на духовную жизнь народов всей Азии. Индийские ученые еще в древности обогатили мировую науку выдающимися открытиями в области математики, астрономии, медицины, металлургии. Только талантливому и трудолюбивому народу было под силу создание такого выразительного и гибкого языка, как санскрит. Джавахарлал с удовлетворением приводит слова известного советского ученого, академика Ф.И.Щербатского, который назвал грамматику санскрита «одним из величайших творений человеческого разума».

Неру искусно проводит читателя через лабиринты прошлого Индии, увлеченно, занимательно и доступно повествуя о самом сложном и противоречивом, мастерски воссоздавая портреты выдающихся соотечественников, «властителей дум и действия», — Будды, Махавиры, Калидасы, Рамакришны, Вивекананды, Ауробиндо Гхоша, Тилака, Гокхале, Тагора, Ганди и многих других.

Главное, что видит Неру, а вместе с ним и читатель, в истории Индии, — это то, что «стремление к свободе и независимости всегда существовало так же, как и отказ покориться иноземному господству». Это стремление не угасло и в самый тяжелый и болезненный для Индии период — в годы британского колониального владычества.

В «Открытии Индии» Неру снова обращается к событиям последних десятилетий, очевидцем и участником которых он являлся и о которых уже рассказывал в «Автобиографии». Теперь, по прошествии десяти лет после ее написания, он ощущает потребность еще раз проследить тот долгий извилистый путь, по которому следовали борцы за независимость Индии, с позиций сегодняшнего дня разобраться в причинах успехов и поражений освободительного движения. Вывод, к которому приходит Неру, глубоко оптимистичен: как никогда близок час освобождения страны. И когда этот час наступит, пишет Джавахарлал, «исполненные гордости за свое индийское наследие, индийцы откроют свой ум и сердце другим народам и нациям и станут гражданами этого широкого и чарующего мира, участвуя вместе с другими народами в начавшихся еще в древности исканиях, пионерами которых были их предки».



В апреле 1944 года газеты сообщили об ухудшении самочувствия Ганди, содержавшегося под арестом на вилле Ага-хана в Пуне. Двумя месяцами раньше умерла жена Махатмы Кастурба, с которой он в мире и согласии прожил шестьдесят два года. Сильно пошатнула его здоровье и трехнедельная голодовка, перенесенная им весной 1943 года. Тогда власти не сомневались в том, что семидесятичетырехлетний Ганди не выдержит голодовки, они даже распорядились заготовить сандаловые поленья для его кремации... Обследовавший Ганди врач написал вице-королю докладную записку, в которой, перечислив недуги Махатмы — малокровие, неустойчивое кровяное давление и прочее, — утверждал, что дни его сочтены. Новый вице-король лорд Уэйвелл, сменивший Линлитгоу в октябре 1943 года, не желая в первые месяцы своего правления брать на себя ответственность за смерть столь популярного в Индии, да и во всем мире, человека, приказал освободить Ганди.

К весне 1945 года вторая мировая война вступила в свою завершающую стадию. В Европе под мощными ударами Красной Армии рушились последние бастионы германского фашизма. На Крымской конференции руководителей трех держав — СССР, США и Великобритании — Советское правительство, верное союзническому долгу, обещало начать военные действия против милитаристской Японии. В Южной и Юго-Восточной Азии в результате наступательных операций, предпринятых американскими войсками на островах Тихого океана, а английскими — в Бирме, военная ситуация также изменилась в пользу союзников. «Угроза японцев Индии фактически миновала», — доносил Черчиллю главнокомандующий англоамериканских войск в этом районе лорд Маунтбэттен.

Английское правительство было вынуждено освободить находившихся в заключении с августа 1942 года лидеров Индийского национального конгресса. Теперь, когда победа над фашизмом и милитаризмом была близка, предъявленные Черчиллем в адрес конгрессистов обвинения «в агрессивной политике», в «подстрекательстве к бунтам и беспорядкам», что, как он громогласно утверждал, «могло сорвать все военные усилия Индии перед лицом угрозы японского вторжения», звучали по меньшей мере смехотворно.

28 мая власти перевели Джавахарлала и его товарищей из Ахмаднагарского форта в обычные провинциальные тюрьмы, а 15 июня все руководители ИНК были уже на свободе.

«Индия изменилась, и за ее внешним спокойствием скрывались сомнение и недоумение, разочарование и гнев, а также сдерживаемая страсть. С нашим освобождением из тюрьмы и новым поворотом событий обстановка изменилась. Гладкая поверхность покоробилась, и на ней появились трещины. Волны возбуждения прокатились по стране; после трех лет народ прорвал оболочку сдержанности. Я никогда раньше не видел таких огромных толп, такого лихорадочного возбуждения, такого страстного стремления народных масс к освобождению», — писал Неру в летние месяцы 1945 года.

Обстановка в стране накалялась: сокращение военного производства привело к массовым увольнениям рабочих угольной, текстильной, металлургической промышленности; из-за низкого урожая не хватало продовольствия, цены на товары первой необходимости возросли в несколько раз. Все это вызвало вспышку новых антианглийских выступлений рабочих Бомбея, Калькутты, Мадраса.

Наряду с экономическими лозунгами об улучшении условий их жизни и труда индийцы решительно требовали немедленного предоставления Индии независимости.

Обеспокоенное британское правительство вызвало в Лондон для консультаций вице-короля Индии лорда Уэйвелла. По его возвращении в Индию в Симле была созвана конференция, на которую Уэйкелл пригласил руководителей Конгресса, Мусульманской лиги и других политических партий страны.

Незадолго до открытия конференции вице-король встретился с председателем ИНК А.К.Азадом. Уэйвелл, любивший в доказательство того, что и ему, человеку военному, не чужды высокие материи, щегольнуть цитатой из Канта, не отличался, однако, дипломатическими способностями. Он по-солдатски, без обиняков заявил Азаду, что пока никакие радикальные конституционные изменения в Индии невозможны. «Война еще продолжается, а Япония остается грозным противником, — говорил вице-король. — При таком положении британское правительство не может пойти на какой-либо слишком решительный шаг. Следует дождаться окончания войны; однако кое-что можно предпринять уже сейчас: реорганизовать Исполнительный совет при вице-короле, куда вошли бы одни индийцы, а я бы, со своей стороны, постарался обеспечить такое положение, при котором вице-король всегда действовал бы по рекомендации этого органа». Испытующе глянув единственным глазом на непроницаемое лицо Азада, Уэйвелл добавил, что, по его мнению, именно теперь необходимо достижение взаимопонимания между Конгрессом и Мусульманской лигой.