«Сиди тихо, Софи, не высовывайся – и уцелеешь», – сказал Шатци. Но как долго ей тут сидеть? Не оставаться же в этой Лощине веки вечные?

Мысли снова устремились к Хаакону. Она представила себе его прекрасное лицо, теплую улыбку. Иоганн сказал, что никто не ищет ее в лесу. Но Хаакон – не кто угодно. Он – принц. Ее принц, который наверняка не примет на веру ложь королевы. Он потребует доказательств. Он наверняка чувствует, что его обманули и Софи жива. Сердце подскажет ему, ведь он любит ее, а значит, будет искать до тех пор, пока не найдет.

Я же принц. Спасать – моя работа.

Софи сомкнула веки. Ее новое сердце угомонилось и лишь негромко пощелкивало время от времени – такой звук издает цепь настенных ходиков, когда опускается на одно звено под тяжестью гирек.

Сон укрыл ее своим темным плащом. Все ее страхи и тревоги, пережитые за последний час, поблекли.

Отступили.

И почти исчезли.

Глава 20

– Принцесса Шарлотта-Сидония Вильгельмина София, – сказала Софи, разглядывая свое отражение в зеркале. – Ты – пугало огородное.

Вместо сорочки на ней была старая полосатая ночная рубашка. Юбка в красную и белую клетку, которая едва доходила до лодыжек, еще недавно служила скатертью в доме братьев. Корсаж смастерили из грубого холщового мешка и красных шнурков для обуви.

Вид у Софи был совершенно дурацкий, и она это знала. Но жаловаться и ныть не хотелось. Ведь юбку и корсаж смастерил Шатци, и он же оставил их в ногах ее кровати пару минут назад.

– Надеюсь, тебе понравится, – застенчиво сказал он. – Мне еще никогда не приходилось шить юбок. Пришлось попросить Тапфен снять с тебя мерку.

Софи поблагодарила его как положено, и он выскользнул из комнаты, закрыв за собой дверь, чтобы дать ей переодеться.

Поправив юбку, она потуже затянула шнурки. Что ж, платье как платье, к тому же другого все равно не было – амазонка пропиталась кровью, и Иеремия сжег ее. «Хорошо хоть сапожки уцелели», – подумала она, глядя на них. Йоост отполировал их так, что они блестели, как зеркало. Хаакон уже наверняка обыскал весь лес вокруг Лощины и через пару-тройку дней нагрянет сюда. Надо подготовиться к встрече.

Сегодня, через две недели после того, как она открыла глаза в доме семи братьев, и без малого через месяц после того, как она покинула дворец в сопровождении егеря, Софи впервые нашла в себе силы выйти из спальни. Она слегка поправилась, швы сняли, краска вернулась на ее лицо. Но как поведет себя новое сердце, когда она начнет двигаться? До сих пор оно исправно выполняло свою работу, которой, по правде сказать, было не так много – Софи лишь спала, ела и снова спала. А что будет, когда она станет ходить по дому? Спускаться и подниматься по лестницам?

Софи не терпелось выйти во двор, чтобы увидеть, как Хаакон подъезжает к Лощине в поисках ее. В том, что это случится, у нее не было ни малейших сомнений. «Я полюбил тебя, как только увидел», – сказал он ей. Значит, он не только найдет ее, но и заберет с собой в Скандинайю, где они укроются в его грозном родовом замке. А уж там Хаакон будет держать совет с военачальниками, как им вырвать ее трон и корону из рук жестокой мачехи.

Софи сделала глубокий вдох и задержала дыхание, прошла по спальне, на каждом шагу ожидая катастрофы, но ничего страшного не случилось. Новое сердце не болело и даже не шумело сильнее обычного. У нее не закружилась голова. Она не упала. Сделав еще пару шагов, она медленно покружилась на месте. И снова никаких подозрительных стуков или хрипов в груди. Все как всегда. Софи с облегчением перевела дух. Затем распахнула дверь и вышла на лестничную площадку.

Семеро братьев и Тапфен ждали ее внизу, с тревогой следя за каждым ее шагом.

– Софи! Ты встала и ходишь! – воскликнул Шатци.

– Ты хорошо выглядишь! – подхватил Йозеф.

– Спасибо! Я и чувствую себя хорошо, – ответила Софи, осторожно перешагивая со ступеньки на ступеньку; на самой нижней она остановилась и огляделась. – Какой милый домик! – воскликнула она.

Выстроенный из сосновых бревен и досок, дом был очень простым и по-деревенски уютным. Наверху – несколько спален, внизу – одна большая комната. По ней и ходила теперь Софи, широко улыбаясь. Домик ее очаровал. Каждая вещь в нем наполняла ее внезапным безудержным восторгом.

– Ой, какие хорошенькие шторки! – сказала она, проводя пальцем по кружевным занавескам на окне. – А какое креслице!

Она опустилась в небольшое кресло, сиденье и спинка которого были туго набиты конским волосом, мечтательно вздохнула, но тут же вскочила.

Сердце, которое до сих пор вело себя совсем тихо, негромко заурчало, точно замурлыкала большая кошка. Увлеченная исследованием домика, Софи, похоже, ничего не заметила. Зато заметили братья. И обменялись встревоженными взглядами.

– Нет, вы только посмотрите на эту картинку! – почти взвизгнула Софи, показывая пальцем на лесной пейзаж на стене. – Ой, олененочек! Барсучатки! Миленькие какие! – Обернувшись к братьям и Тапфен, она уперла руки в бока и заявила: – Ваш домик – просто ОЧ-ЧАР-ОВ-ВАШКА!

Иоганн предостерегающе поднял палец.

– Гм, Софи, я тут подумал… – начал было он, та перебила его, заметив что-то на столе.

– А это что такое? – спросила она, беря в руки кожаный ошейник, на котором болтался серебряный ярлычок с надписью «Хенрик».

– Собачий ошейник, – ответил Йоост. – Раньше его носил наш шнауцер. Он умер несколько месяцев назад.

Глаза Софи налились слезами. Губы задрожали.

– Нет, – сказала она. – О боже, нет! – И она прижала ошейник к груди. – В-ваш… ваш п-песик… умер? Он… он… умер? Малыша Хенрика больше нет?

На последнем слове Софи буквально взвыла и, наклонив голову, принялась поливать ошейник горючими слезами. Сердце ворчало и гремело.

– Бедный Хенрик! О какая трагедия! Он ушел так рано. Слишком рано!

– Брось, Софи! Хенрику было двадцать два года, – поспешил утешить ее Иеремия. – Собаки вообще столько не живут.

– Да, а еще он жутко пукал.

– И храпел ночи напролет, – ввернул Йозеф. – Сказать тебе правду? Я ничуть по нему не скучаю.

Софи подняла руку. Постепенно ей удалось взять себя в руки, и она сказала:

– Нельзя так говорить о мертвых. Память о Хенрике будет вечно жить в ваших сердцах, и… – Тут ее взгляд упал на кухонный стол. – О боже! А что это у нас здесь?

В два шага она пронеслась через комнату. Сердце пыхтело и стучало, как паровой молот. Стол был накрыт к обеду. Синие с белым тарелки ярко пестрели на фоне нарядной желтой скатерти. Однако внимание Софи привлекли не они, а блюда с едой посередине.

На одном была горка квашеной капусты с толстыми сосисками наверху. На втором – пышный грибной штрудель. Рядом – ломти золотистых шницелей. Румяные картофельные оладьи с капельками густой сметаны и яблочного соуса. Ну и конечно, черный хлеб, желтое сливочное масло в масленке и кувшин свежего молока. И яблочные клецки с заварным кремом на десерт.

Схватив картофельную оладушку, Софи умяла ее в три приема.

– Ммм! – мурлыкнула она, другой рукой обтирая жир с пальцев. Та же судьба постигла шницель – правда, пришлось сделать шесть укусов.

– Кусно! – заявила она с набитым ртом и потянулась за сосиской.

– Может, положишь еду в тарелку? И возьмешь вилку? – предложил Иоганн.

Но Софи только отмахнулась. Никогда в жизни она не ела такой вкуснятины. И теперь мела все без разбору, едва успевая жевать.

– Повар будет доволен, – заметил Юлий. – Такой комплимент его труду. Не слишком аккуратный, правда, но все же…

Софи услышала его. И вспомнила о хороших манерах. Ну, или попыталась.

– А где же повар? Я должна его поблагодарить! – воскликнула она, зажав в кулаке недоеденную сосиску.

И то сказать, она уже столько недель в Лощине, где ее так вкусно кормят, – и даже не видела того, кто готовит всю эту чудесную еду.

– Вебер? Здесь, у тебя за спиной, – сказал Иоганн, показывая на паука, стоявшего в углу, у очага, где он мешал что-то в кастрюле.

Софи посмотрела на него, шумно вдохнула и завизжала. Сильнее, чем когда увидела Тапфен. Сердце загудело, словно пожарный колокол. Она обежала стол и снова завизжала. И швырнула в Вебера сосиской, которую все еще держала в руке.

– Хватит, Софи! – одернул ее Иоганн. – Вебер совсем безвредный. Мухи не обидит!

– А вот это неправда, – буркнул Юлий. – Сегодня за завтраком он обидел не меньше дюжины.

– Тише ты! – шикнул на него Йозеф.

Вебер потер то место, где в него стукнулась сосиска. А потом моргнул всеми восемью глазами и заплакал.

– Я не всесилен, доктор, – ответил Данальта. – И у меня есть свои ограничения. Менять форму тела довольно просто, но я не могу избавиться от физической массы. Вот это, – он указал на себя, – маленький, но очень тяжелый дьюатти. А то существо, которое только что появилось в столовой, имитировать будет очень, очень сложно.

Софи прижала ладони к щекам, устыдившись своего поступка.

Конвей проследил за тем, куда был направлен взгляд других глаз Данальты, встал и приветственно помахал рукой.

– Что я натворила? – прошептала она. – Прости меня. Я так ужасно виновата. Пауки пугают меня. Но я вижу, что ты очень милый. Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить? – Бросившись к пауку, она схватила его за две лапки. – Пожалуйста, прошу, умоляю, скажи, что ты прощаешь меня!

– Приликла.

Вебер шмыгнул носом и нерешительно кивнул. Софи радостно захлопала в ладоши, а потом крепко обняла паука и повисла на нем. Вебер, задрав четыре лапки, беспомощно смотрел на братьев.

Юлий подтянул к Софи стул, взобрался на него и мягко оторвал от повара ее руки, одну за другой.

Небольшое существо, появившееся в столовой, было цинрусскийцем-ГНЛО – шестиногим, многокрылым, чрезвычайно хрупким насекомым. Сила притяжения на его родной планете была в двенадцать раз ниже земной, и только двойной набор антигравитаторов помогал цинрусскийцу не шлепаться на пол, а летать. В тех случаях, когда хрупкому Приликле грозили необдуманные движения его более массивных коллег, он мог спокойно передвигаться по потолку или стенам. Представители иных видов вряд ли сумели бы отличить двух цинрусскийцев друг от дружки, да и сами цинрусскийцы, если на то пошло, друг друга различали по особенностям эмоционального излучения. Но эмпат-ГНЛО среди сотрудников госпиталя был только один – Старший врач Приликла.

Софи попятилась, прижала ко лбу ладонь и сконфуженно посмотрела на братьев:

Практиканты, устроившиеся за обоими столиками, не сводили глаз с Приликлы, а тот, медленно размахивая широкими радужными, почти прозрачными крыльями, летел к ним. Когда цинрусскиец завис над столиками, Конвей обратил внимание на то, что все шесть его трубчатых лапок заметно подрагивают, да и парил Приликла как-то неровно.

– Я… я не знаю, что со мной стало. Обычно я… лучше владею собой.

Подошел Иоганн и вынул из кармана стетоскоп. Он был сделан из куска охотничьего рога и гибкой медной трубки.

Что-то беспокоило крошку цинрусскийца, но Конвей молчал: он знал, что и его собственная тревога видна эмпату как на ладони. Может быть, подумал Конвей, внешний вид цинрусскийца напугал кого-нибудь из новичков, пробудил глубоко таящуюся фобию, и теперь этот новичок излучал страх или отвращение, и, уловив эти чувства, маленький эмпат утратил координацию движений?

– Вы позволите? – церемонно обратился он к принцессе.

Нужно было это прекратить.

Софи кивнула и села. Ее вдруг охватила усталость. Иоганн нагнулся к ней, приложил стетоскоп к груди и стал слушать. Затем нахмурился, кивнул, выпрямился.

– Ну? – не выдержал Юлий; в его голосе слышалась тревога.

– Это – Старший врач Приликла, – поспешно проговорил Конвей – так, будто бы просто-напросто знакомил практикантов с цинрусскийцем. – Уроженец планеты Цинрусс, ГНЛО, обладающий высокоразвитым эмпатическим чувством, которое, помимо многого прочего, просто неоценимо в диагностике и мониторинге пациентов, пребывающих без сознания. Эмпатический орган цинрусскийцев высокочувствителен и к эмоциональному излучению существ, пребывающих в сознании, – то есть нас с вами. В присутствии Приликлы вам следует избегать внезапного и резкого проявления эмоций и даже таких непроизвольных реакций, как инстинктивный страх или неприязнь при встрече с существами, которые на ваших родных планетах являются хищниками или объектами детских фобий. Подобные чувства вам следует всячески сдерживать, поскольку у эмпата они вызывают сильнейшее сопереживание. Когда вы поближе познакомитесь с Приликлой, вы поймете, что испытывать к нему неприятные чувства попросту невозможно. Прошу простить меня, Приликла, за то, что использовал вас в качестве наглядного пособия, не спросив на то вашего разрешения.

– Оно тикает… в смысле бьется, очень даже красиво, – начал Иоганн, но его взгляд, устремленный на Юлия, был полон тревоги.

– Не стоит извинений, друг Конвей. Я чувствую, что вы встревожились и именно поэтому принялись просвещать практикантов на мой счет, и я вам очень за это признателен. Но эта группа не излучает никаких неприятных чувств. Их эмоциональное излучение составлено из изумления, недоверчивости и сильнейшего любопытства, которое я с превеликой радостью удовлетворю.

Софи, чьи глаза были закрыты, ничего не заметила.

– И?.. – сказал Юлий.

– Но вы все ещё дрожите… – возразил Конвей. Как ни странно, цинрусскиец не обратил на его замечание никакого внимания, – Кроме того, я чувствую присутствие ещё одного эмпата, – продолжал Приликла, порхая над столиками. Наконец он повис над головой псевдодьюатги с лишним глазом. – По всей вероятности, вы – новичок-мимикрист, прибывший с планеты Фотаун. С нетерпением жду возможности посотрудничать с вами, друг Данальта. Это моё первое в жизни знакомство с представителем чрезвычайно одаренного вида ТОБС.

– Прекрасно держит ритм, – продолжил Иоганн. – Все части двигаются плавно. Ничто не шипит, не капает – одним словом, никаких следов утечки. Регуляторы управления кровяным потоком и сокращениями сердечной мышцы, кажется, работают превосходно…

– И я тоже впервые встречаюсь с ГНЛО, доктор Приликла, – отозвался Данальта, и имитируемое им тело дьюатти расплылось по стулу, демонстрируя тем самым благоприятную реакцию на комплименты Старшего врача. – Однако мои эмпатические способности по развитию и чувствительности далеки от ваших. Они у представителей моего вида появились наряду со способностью изменять форму тела при встрече с хищниками. В отличие от дара, присущего представителям вашего народа, которым вы пользуетесь как первичной системой невербального общения, мои способности находятся под волевым контролем. Поэтому я способен снижать уровень эмоционального излучения, достигающий моих нервных рецепторов, а то и вовсе ограждаться от этого излучения, если оно мне слишком неприятно.

– Но… – подсказал Юлий.

Иоганн нерешительно пожал плечами:

Приликла согласился с тем, что ограждение себя от неприятных чужих эмоций – дело в высшей степени полезное, и они, забыв о Конвее, погрузились в беседу об окружающей среде родных планет – о Цинруссе, где царили мягкий климат и малое притяжение, и о Фотауне – планете страшноватой и недружелюбной, родине ТОБС. Остальные практиканты, для которых и Цинрусс, и Фотаун были всего лишь названиями, слушали их разговор с неподдельным интересом и лишь изредка прерывали его вопросами.

– Но мне кажется, что я… гмм… забыл про регулятор эмоций.

Конвей, не хуже других умевший сохранять спокойствие, когда больше ничего делать не оставалось, принялся за отбивную, пока она окончательно не остыла из-за того, что её непрерывно обмахивал крылышками Приликла.

Глава 21

Он нисколько не удивился тому, что двое эмпатов сразу нашли общий язык: таков был закон природы. Если существу, чувствительному к проявлению чужих эмоций, случалось словом, делом или бездействием вызвать враждебность со стороны окружающих, эта враждебность возвращалась к нему бумерангом. Поэтому в личные интересы эмпата входило окружение себя самой приятной атмосферой, какую только можно было создать. Видимо, Данальта несколько отличался в этом смысле от Приликлы, если мог по собственному желанию отключаться от неприятного эмоционального излучения.

Страх пополз по хребту Софи. Своевольное сердце – худшее, что с ней могло случиться. Один раз такое чуть не угробило ее.

– Что за регулятор, Иоганн? – переспросила она. – Зачем он нужен?

Не удивился Конвей и тому, что ТОБС так много знал о Цинруссе и уроженцах этой планеты, эмпатах. Данальта уже успел продемонстрировать свою потрясающую осведомленность обо всех и обо всем. Но вот что искренне изумило Конвея, так это то, что Приликла, оказывается, многое знал о Фотауне, и у Конвея было такое подозрение, что знания эти приобретены цинрусскийцем совсем недавно. Но откуда? От кого?

– Он следит за равновесием и беспрепятственным скольжением. Взять мельницу – там течет вода. А в сердце точно так же текут эмоции. Только твои, кажется, немножко не в порядке.

– И что мне теперь делать? – спросила Софи, обдумав слова Иоганна. – Я веду себя как ненормальная. Говорю первое, что придет на ум. Плачу. Хохочу. Кидаюсь сосисками. Так больше не может продолжаться. Это же… утомительно.

Углубившись в поглощение десерта, Конвей размышлял о том, что про родную планету ТОБС в госпитале знали очень немногие. Он размышлял и время от времени краешком глаза поглядывал на Приликлу, продолжавшего не слишком уверенно порхать над столиком. Конвей давно научился не смотреть на несимпатичные и дурно пахнущие блюда, поедаемые другими существами, а практиканты с аппетитом их поглощали. Итак… Если бы сведения о Фотауне и прибывшем с этой малоизученной планеты ТОБС просочились по системе сплетен, то система работала бы, что называется, на всех оборотах. Но почему же сведения получил только Приликла и больше никто?

Вообще-то, она имела в виду «опасно». Она и раньше позволяла сердцу руководить своими поступками, и вот какой гнев мачехи это вызвало. Из-за нее и ее сердца пострадали ни в чем не повинные собаки и мальчик. Даже Хаакон любит ее, но считает чересчур доброй, чересчур мягкой и невыдержанной. Он просил ее отдать ему свое сердце и обещал его сохранить. Что бы он сказал, если бы увидел ее сейчас, захлестнутую эмоциями? Вдруг он раздумал бы жениться на ней? Разлюбил бы?

– Я испытываю любопытство, – сообщил Конвей, как только в разговоре возникла очередная пауза.

Софи протянула Иоганну руку.

– Скажи, что мне делать, – взмолилась она. – Научи меня владеть своим сердцем.

– Знаю, – отозвался Приликла, и его лапки сразу задрожали ещё сильнее. – Ведь я эмпат, друг Конвей.

Иоганн задумчиво нахмурился, потом сказал:

– Может быть, свежий воздух тебе поможет. Надо пройтись. Тогда и сердце успокоится. Ты ведь уже месяц не выходишь из дому.

– А у меня, – усмехнулся Конвей, – за годы нашей совместной работы также развились эмпатические способности, когда дело касается вас, мой маленький друг. Есть проблема.

– А что, мысль здравая, – ввернул Юлий.

Софи согласилась, и Йозеф тут же предложил ей прогуляться в сад за клубникой. Он снял с полки большую миску, и они вместе вышли из дому. Едва дверь за ними закрылась, как шестеро братьев сели обедать.

Это прозвучало не как вопрос, а как заявление, и порхание Приликлы стало ещё менее устойчивым. В итоге цинрусскиец вынужден был приземлиться на спинку одного из свободных стульев. Заговорил эмпат, старательно подбирая слова. Конвей понимал, что Приликла так поступает не потому, что хочет что-то утаить, а исключительно из соображений сохранения приятного уровня эмоционального излучения в непосредственной близости.

Но и на свежем воздухе дела пошли не лучше. Стоило Софи перешагнуть порог, как она громко ахнула: какие нарядные ярко-красные ставенки у лесного дома, какие горшочки с цветами на подоконниках! И только огорченное лицо Йозефа помогло ей притушить свой восторг.

– У меня состоялась продолжительная беседа с другом О\'Марой, – сообщил Приликла, – во время которой я получил весьма волнующие сведения.

– Хватит, – сказала она себе, сжав виски ладонями. – Прекрати.

– Какие же? – Конвей почувствовал себя в роли земного дантиста. Вытянуть информацию из Приликлы было столь же затруднительно, как вырвать больной зуб.

Йозеф повел ее по выложенной камнем дорожке, которая шла от самого порога. Сначала Софи ступала по ней торжественно, как подобает особе королевской крови, но уже через несколько секунд, позабыв обо всем, скакала на одной ножке, а ее сердце радостно стучало. Сунув лицо в благоуханный розовый куст, она оцарапала щеки. Сорвала маргаритку и сунула себе за ухо. Погладила слизняка. И все это прежде, чем они успели добраться до сада.

– Уверен, со временем я свыкнусь с этим, – ответил эмпат. – За меня не беспокойтесь. Дело в том, что я… что меня назначили на должность, требующую гораздо большей ответственности и авторитета, нежели та, что я занимал прежде. Прошу понять меня, друг Конвей, я согласился на это назначение неохотно.

Когда Йозеф нагнал ее у садовой калитки, она была в отчаянии.

– Бесполезно, – обратилась она к провожатому. – Это сердце творит, что хочет.

– Примите мои поздравления! – воскликнул Конвей. – А неохотно – это вы зря. Вам же хуже от таких эмоций. О\'Мара ни за что не предложил бы вам новую работу, не будь он на все сто уверен, что вы с ней справитесь. И что же это за работа?

– Старайся сдерживаться, – посоветовал Йозеф. – Ты же можешь задержать дыхание, делай то же и с чувствами.

– Мне бы не хотелось рассказывать о ней здесь и сейчас, друг Конвей. – Приликлу трясло, как в лихорадке. Он явно изо всех сил старался удержаться и не сказать чего-то неприятного. – Не время и не место говорить о работе.

Софи кивнула, расправила плечи, толкнула калитку и решительно вступила в сад. Но силы воли хватило ровно на одну секунду.

– Ты только посмотри, Йозеф! – воскликнула она. – Где еще ты видел такую роскошную капусту?

Конвей отхлебнул кофе. В столовой о работе говорили всегда, как и обо всем прочем, и им обоим это было отлично известно. Более того, присутствие новичков ни в коей мере не должно было смущать Приликлу – практикантов, безусловно, должен был заинтересовать разговор профессионалов, старших по должности, на тему, содержание которой сейчас им было бы не до конца понятно, но со временем они бы его поняли. Конвей никогда прежде не видел, чтобы Приликла вел себя подобным образом. Любопытство его было столь велико, что эмпата с каждым мгновением трясло все сильнее и сильнее.

И она заметалась от грядки к грядке, восхищаясь всем подряд: кабачками, фасолью, брюссельской капустой. Почему раньше она не замечала красоты горохового стручка? Изысканной формы веточек укропа? Все казалось ей чудом. Пару минут она помогала Йозефу собирать ягоды, но потом бросила их и понеслась по саду в поисках новых открытий.

– Так что же вам сказал О\'Мара? – решительно вопросил Конвей. – Конкретно.

Иоганну не терпелось узнать, как дела у Софи. Он наспех проглотил обед и тоже вышел из дому.

– Как она? – окликнул он Йозефа, стоя у садовой калитки.

– Он сказал, – торопливо отозвался Приликла, – что я должен принять на себя большую ответственность, научиться отдавать приказы и, как он выразился, «навалиться на работу всем телом». Но, друг Конвей, вес моего тела ничтожен, мускулатура у меня практически отсутствует, и, пожалуй, особенности мыслительных процессов Главного психолога трудны для моего понимания. Но теперь я вынужден извиниться и покинуть вас. Неотложные дела ждут меня на «Ргабваре». К тому же, так или иначе, обедать я собирался там, на корабле-неотложке.

Тот пожал плечами:

Конвею незачем было становиться эмпатом, чтобы понять, что эмпату неловко и что ему не хочется больше отвечать на вопросы.

– Вопли радости и безудержный смех уже пройдены, но ни слез, ни рыданий еще не было. Наверное, это шаг вперед… Погоди-ка… что это она там делает?

Софи восхищалась брюквой, когда ее взгляд упал на нечто куда менее привлекательное – большую бурую кучу в дальнем конце сада. В ней можно было разглядеть яичную скорлупу, старую заварку, опилки, куриный помет, разные очистки и ошметки, скошенную траву и жухлые листья. Подойдя к куче, Софи наморщила нос.

Вскоре после того, как Приликла улетел, Конвей передал практикантов с рук на руки преподавателям, которые терпеливо дожидались, пока новички пообедают, и успел потратить ещё несколько минут на раздумья, прежде чем за соседний столик водворилась троица медсестер-кельгианок. Они принялись постанывать и выразительно шевелить шерстью. Разговор шел скандальный, кельгианки перемывали кости кому-то из своих сородичей. Конвей отключил транслятор, чтобы не слушать и не отвлекаться.

– Йозеф, а это что такое? – бросила она через плечо.

– Компостная куча, – отозвался он. – Мы складываем сюда садовый мусор и кухонные помои. Они перегнивают и превращаются в отличное удобрение. Правда, куча воняет, а еще в ней полно разных жуков и червей. Лучше отойди от нее, Софи.

Приликла ни за что бы так не нервничал только из-за того, что его повысили в должности. Ему и прежде не раз случалось сталкиваться с высочайшей степенью ответственности и на терапевтическом, и на хирургическом фронтах. И против того, чтобы отдавать приказы, он прежде ничего не имел. Верно, он не располагал такой массой тела, которой можно было бы навалиться на работу, но зато он всегда давал распоряжения в такой вежливой, безобидной форме, что его подчиненные скорее бы померли, чем огорчили бы Приликлу отказом выполнить его указания. Новички неприятных эмоций не излучали, равно как и сам Конвей.

Софи уже собралась последовать его совету, как вдруг компостная куча зашевелилась. Но как такое возможно? Ведь это же просто мусор. Она подошла ближе. Может быть, ей показалось?

Но нет! Опять! Куча вздулась с одного боку и снова опала, точно дышала. Вздутие перемещалось все выше, пока не добралось до верхушки, которая взорвалась, точно вершина вулкана при извержении. В дыре возник розовый нос. Усы. Черные глаза-бусины. Они принадлежали крысе, такой огромной и грязной, каких Софи никогда не видела.

А что, если предположить, что Конвей расстроился бы, если бы Приликла поведал ему подробности о своей новой работе? Да, этим можно было бы объяснить нетипичное поведение эмпата. Мысль о том, что он мог ранить чувства другого существа, была бы Приликле крайне неприятна, а особенно – если это существо было его близким другом, как Конвей. И, вдобавок, скорее всего Приликла не хотел распространяться на предмет своего нового назначения в присутствии новичков. Вернее – одного из новичков.

Принцесса ахнула. Сердце вздрогнуло и засипело, перебирая эмоции. Софи знала, что нового взрыва не избежать, и покорно ждала, что выпадет на этот раз: страх, отвращение, ужас? Но чувство, которое захлестнуло ее с головой через пару секунд, оказалось неожиданным: это была любовь.

Вероятно, не сама по себе новая должность так тревожила Приликлу, как то, что он узнал во время беседы с О\'Марой, – что-то такое, что касалось Конвея и о чем цинрусскиец явно не желал рассказывать. Конвей посмотрел на часы, поспешно встал из-за стола и извинился перед медсестрами.

Сорвав стручок зеленого гороха, она протянула его крысе.

– Софи, не надо! Это очень крупная крыса! – предостерег Йозеф.

Ответы на мучившие его вопросы – а также, как он знал по опыту, и множество новых вопросов – ждали его в кабинете Главного психолога.

Но Софи не обратила внимания на его слова.

– Крыска! Иди ко мне, малышка! – засюсюкала она, помахивая стручком. – Я никогда не видела таких милых созданий. Давай подружимся.

Крыса понюхала стручок и рискнула подойти поближе. Софи отдала ей стручок и, пока та ела, исхитрилась схватить ее обеими руками и прижать к груди.

Глава 3

– Софи! – завопил Йозеф, услышав гневный писк извивающейся твари. – Брось эту гадость немедленно!

– Но, Йозеф, она же такая славная! – крикнула Софи в ответ.

Кабинет Главного психолога во многом напоминал средневековую камеру пыток, и сходство не ограничивалось только разнообразием инопланетянских сидений и прочих приспособлений для отдыха, оборудованных всевозможными креплениями. Оно ещё более усиливалось за счёт присутствия хозяина кабинета – каменноликого Торквемады в темно-зеленой форме Корпуса Мониторов, сидевшего за письменным столом. Майор О\'Мара указал Конвею на стул, удобный для землянина.

– Ну вот, опять, – вздохнул Иоганн.

– Садитесь, доктор, – сказал он и улыбнулся, что было для него совершенно нетипично. – Отдохните немного. В последнее время вы то и дело мотаетесь на своей неотложке, и я вас совсем не вижу. Давно пора нам хорошо, обстоятельно поговорить.

Крыса вырвалась из рук девушки и поспешно зарылась в компостную кучу. Софи долго умоляла ее выйти. Но та не подавала признаков жизни, и принцесса разразилась слезами.

– Ты говорил, что механизм слегка заедает, но со временем выправится. Нет, Иоганн, не выправится! Это не сердце, а сплошная катастрофа! Она обожает сосиски! Она восхищается слизняками! А теперь полюбила поганую крысу! – зашипел Йозеф.

У Конвея тут же пересохло во рту. «Что-то будет», – подумал он. Но что же он такого натворил, что упустил для того, чтобы заслужить подобное обращение?

Иоганн хмурился, наблюдая, как Софи голыми руками роется в компосте.

– Ты прав, Йозеф, ее сердце несовершенно, – отозвался он. – Но все же оно работает. И еще ни разу…

Черты лица Главного психолога оставались непроницаемыми, словно поверхность каменной глыбы, но за его пристальным, изучающим взглядом, как хорошо знал Конвей, скрывался блестящий аналитический ум – настолько блестящий, что О\'Мару спокойно можно было причислить к рангу телепатов. Конвей молчал, О\'Мара тоже.

– Тсс… Даже не говори об этом, – перебил его Йозеф. – Я полюбил эту девочку, как будто она моя родная дочь. Не могу и подумать, что мы можем ее потерять.

Будучи Главным психологом крупнейшего в Федерации многопрофильного госпиталя, О\'Мара нёс ответственность за психическое здоровье многочисленного медперсонала, члены которого принадлежали к более чем шестидесяти видам. Несмотря на то, что ранг майора, присвоенный ему из соображений исключительно административного характера, не ставил его на слишком высокую ступень в иерархии управленцев госпиталя, авторитет Главного психолога был поистине безграничен. Для О\'Мары любой сотрудник являлся потенциальным пациентом, а значительная часть работы возглавляемого им Отделения Психологии заключалась в том, чтобы подбирать конкретных врачей для конкретных больных.

Иоганн повернулся к брату, похлопал его по спине:

– Знаю. Я чувствую то же самое. Но что нам остается? Сердце у нее точно такое, какое я сделал Ясперу.

Даже при условии высочайшей взаимной терпимости и уважения среди сотрудников могли возникнуть опасные ситуации на почве невнимательности или недопонимания. Кроме того, у того или иного существа могла развиться ксенофобия, невзирая на самый тщательный психологический скрининг, которому подвергались кандидаты на прохождение стажировки в стенах госпиталя. Ксенофобия грозила сотруднику потерей профессионального уровня, нарушением его умственного состояния, а порой – тем и другим сразу. К примеру, земному врачу, страдавшему подсознательной боязнью пауков, было бы крайне сложно создать пациенту-цинрусскийцу адекватные условия для лечения. Ну а если бы кому-то вроде Приликлы пришлось лечить такого пациента-землянина…

Услышав это имя, Йозеф потупился:

– Только лучше. Ты сам говорил.

Значительная часть ответственности О\'Мары состояла в том, чтобы выявлять и ликвидировать подобные ситуации среди сотрудников госпиталя, в то время как его подчиненные следили за тем, чтобы такие истории не повторялись. А следили они за этим с такой строгостью, что земляне, осведомленные в собственной истории, могли бы назвать их работу Второй Инквизицией. Однако если судить по тому, что по этому поводу говорил сам О\'Мара, истинная причина высокого уровня психической стабильности сотрудников крылась в том, что они попросту слишком боялись Главного психолога, чтобы позволить себе такую роскошь, как даже скромный невроз. Неожиданно О\'Мара улыбнулся и сказал:

– Да, я кое-что улучшил. Но мы же знаем, чем кончится все дело. Вопрос только в том, когда.

– Пожалуй, вы переусердствовали в тактичном молчании, доктор. Мне бы хотелось поговорить с вами, и, хотя я обычно этого не допускаю, вы можете мне отвечать. Нравится ли вам ваша работа на корабле-неотложке?

Йозеф перевел взгляд на Софи.

– И что же нам делать? – спросил он, повторяя вопрос брата. – Скрывать от нее правду? Как раньше?

Как правило, Главный психолог разговаривал насмешливо, резко – на грани с грубостью. Порой он объяснял – именно объяснял, а не извинялся за такую свою манеру – это тем, что с коллегами он имеет право расслабиться и быть самим собой – то бишь вспыльчивым мерзким типом, но с потенциальными пациентами ему приходилось выказывать сочувствие и понимание. Зная об этом, Конвей нисколько не порадовался тому, что О\'Мара с ним разлюбезничался.

– Разве это честно?

– Мы и так не все ей говорим. Например, не называем ей имя того, в чьих руках теперь находится ее сердце. И разве можно поступить иначе? Ведь тогда ее ждет беда.

– Очень нравится, – осторожно ответил Конвей.

– Сколько мы еще будем молчать, Йозеф?

– А ведь поначалу она вам не очень нравилась, – заметил О\'Мара, не спуская глаз с Конвея. – Насколько мне помнится, доктор, вы считали, что назначение вас на должность заведующего кораблем-неотложкой унижает достоинство Старшего врача. Нет ли у вас каких-либо проблем с офицерами экипажа или с подчиненными-медиками? Может быть, вам бы хотелось произвести какие-то замены в персонале?

Йозеф наблюдал за девушкой, которая улыбнулась бабочке, посадила на ладонь кузнечика и заливисто рассмеялась, услышав болтовню белки. С каждым ее движением печаль все больше расползалась по лицу Йозефа, точно чернильная клякса по пергаменту.

– Столько, сколько сможем.

– Я так думал до того, пока не понял специфики работы на «Ргабваре», – ответил Конвей сначала на первый вопрос. – Проблем никаких нет. Работа идет чётко, команда Корпуса Мониторов работает слаженно, а члены бригады медиков… Нет, пожалуй, я не могу высказать никаких предложений по заменам.

Глава 22

– А я могу. – На миг голос Главного психолога приобрел язвительность. Казалось, он готов сказать нечто такое, что Конвею не слишком пришлось бы по душе. Но О\'Мара тут же улыбнулся и продолжал:

Женщина склонилась над истекающим кровью дровосеком.

Тот лежал на земле и вопил. Пару секунд назад он промахнулся по бревну, которое раскалывал, и вогнал топор в ступню правой ноги.

– Наверняка вы уже думали о тех недостатках и неудобствах, которые создает для вас необходимость постоянного дежурства на неотложке. Наверняка вас должно раздражать то, что срочные вызовы отвлекают вас от подготовки к плановым операциям. Кроме того, заведование неотложкой означает, что вы не имеете возможности принимать участие в работе над рядом проектов, которые вас наверняка интересуют. Исследовательская работа, преподавание, передача вашего опыта другим медикам – всем этим вы могли бы заниматься вместо того, чтобы мотаться по всей Галактике на спасательные операции, и…

Лезвие разрезало грубую сапожную кожу, толстый шерстяной носок, а потом и кости самого дровосека. Тот выронил топор и рухнул на землю. Из раны хлестала кровь.

– Значит, заменить решено меня, – гневно прервал О\'Мару Конвей. – И кто же станет моим преемником?

Взгляд женщины скользнул от ноги дровосека к его лицу. Оно посерело от боли. Человек все еще кричал, хотя и не так громко, как раньше. Но вот глаза его закатились.

– Бригаду медиков «Ргабвара» возглавит Приликла, – отозвался О\'Мара. – Но он согласился на это назначение при единственном условии: если оно не слишком сильно огорчит его дорогого друга Конвея. Он был просто-таки непреклонен, что крайне нетипично для цинрусскийца. И хотя я велел ему ничего вам не говорить до тех пор, пока вы не будете обо всем оповещены официально, он наверняка незамедлительно помчался прямой дорогой к вам.

Женщина поцокала языком, выпрямилась и продолжила путь по дебрям Темного Леса.

– Помчался. Но сказал мне только о том, что его повысили в должности. Он нашел меня в столовой с группой практикантов. И, похоже, гораздо больше, чем я, его заинтересовал эмпат-мимикрист Данальта. Но я понял, что наш маленький друг чем-то сильно взволнован.

Утро выдалось хлопотным. Сначала надо было посетить роженицу, с которой они вместе выдумали немало новых цветистых ругательств. Затем пришлось присмотреть за учеником зубодера, близоруким парнишкой с толстыми пальцами, пока тот вытаскивал кому-то зуб мудрости. После этого ее ждали на казни через повешение. Ну, там все прошло быстро – узел крепкий, шейка тонкая, раз-два, и готово.

Женщина не одну милю прошла по лесу невидимкой – темное платье было почти неразличимо в тени больших деревьев. Под ее ногами увядала трава. От любого прикосновения ее рук, даже случайного, чернели стволы. От дикого взгляда бросались наутек лесные звери.

– Ему было от чего разволноваться, – кивнул О\'Мара. – Он знал, что, соглашаясь возглавить «Ргабвар», он займет ваше место, а также и то, что на его место уже назначен Данальта. А вот ТОБС об этом пока не знает, поэтому Приликла и не мог вам в подробностях рассказать о своей новой работе: ведь если бы Данальта узнал о своём назначении из вторых рук, он бы мог оскорбиться. ТОБС – редкостно талантливые существа. Изучение их психопрофиля показывает, что в обращении с ними нужно учитывать массу тонкостей. Но если работа будет предложена Данальте с соблюдением всех формальностей, думаю, он будет просто в восторге.

Час спустя, миновав прозрачный голубой пруд, она оказалась у опушки. На солнечной поляне стоял хорошенький домик, белый с красными ставнями. В оконных ящиках пышно цвели цветы. Из трубы вился дымок. Пахло свежим хлебом.

Есть ли у вас какие-либо серьезные возражения по поводу этих перемен, доктор? – спросил О\'Мара.

Женщина злобно уставилась на домик.

– Лощина, – буркнула она.

– Нет, – отозвался Конвей, гадая, почему это он не злится и не слишком сильно переживает из-за утраты должности, которая была предметом зависти его коллег и которую он сам находил исключительно интересной и требующей высочайшего профессионального уровня. – Ничего не имею против, – чуть более печально добавил он, – если эти перемены действительно необходимы.

Ее взгляд скользнул по белому штакетнику изгороди. Совсем невысокая, да и не частая, но ни она сама, ни ее брат ни разу не смогли ее преодолеть.

– Необходимы, – отозвался О\'Мара вполне серьезно и продолжал:

– Заговоренная. Иначе быть не может, – добавила женщина, грызя ноготь большого пальца обломками зубов.

Семеро братьев всю жизнь старались не подпускать к себе эту парочку: сестру и брата. У них были надежные укрепления, сильнее всякой магии – книги и песни, цветы на окнах и сливовые пироги на столе. У них были они сами. Когда вечерами все вместе усаживались у камелька и, протянув ноги к огню, принимались рассказывать друг другу сказки, попивая добрый шнапс, ничто не могло разорвать их круг.

– Я не привык говорить комплименты, как вам известно. Моя работа состоит в том, чтобы сотрясать мозги, а не раздувать их. Кроме того, я не привык обсуждать причины, согласно которым я принимаю то или иное решение. Но сейчас дело не совсем обычное.

С досады женщина так дернула зубами за ноготь, что сорвала его. Потекла кровь. Вид крови успокоил ее, но ненадолго – в следующую минуту из дома во двор вышла девушка с корзинкой на локте. Пока женщина разглядывала ее, девушка подошла к кустам роз и стала срезать самые красивые цветы, которые бережно укладывала в корзинку.

Главный психолог сидел, положив на стол крупные, с короткими пальцами, руки. Говоря, он наклонил голову и словно бы внимательно рассматривал свои пальцы.

– Этого не может быть! – Женщина прищурилась и шагнула почти к самой изгороди, от изумления позабыв об осторожности.

Нет, она не ошиблась. Девчонка… принцесса… она выжила.

– Во-первых, – сказал он, – вы возглавляли бригаду медиков «Ргабвара» во время, так сказать, первого брачного полета этого корабля. С тех пор было произведено много успешных спасательных операций, были улучшены процедуры лечения и реабилитации спасенных существ, и теперь вы покидаете доведенный до совершенства корабль-неотложку, на борту которого вряд ли может случиться что-то ужасное, поскольку перемены в составе медицинской бригады минимальны. Приликла, Мерчисон и Нэйдрад остаются на своих местах, не забывайте об этом. А Данальта… Что ж, два эмпата в одной бригаде, один из которых не так хрупок, как второй, и вдобавок способен по собственному желанию изменять форму тела и проникать в недоступные для других отсеки кораблей, потерпевших аварию, – в критических ситуациях это весьма немаловажно.

– Но как? Ведь ее сердце в руках у моего брата. Я сама его видела.

Подойдя вплотную к изгороди, она внимательно разглядывала девушку во дворе. Что это у нее на груди, шрам? Большой, почти до горла.

Во-вторых, есть Приликла. Вам не хуже меня известно, что он – один из наших лучших Старших врачей. Однако по причинам психологического и эволюционного характера он невероятно хрупок, боязлив и напрочь лишен честолюбия. Назначение его на должность, связанную с колоссальной ответственностью и необходимостью пускать в ход собственный авторитет на месте катастрофы, заставит его привыкнуть отдавать приказы и принимать решения без помощи начальства. Догадываюсь, что его приказы вряд ли будут звучать как приказы, но, думаю, выполняться они будут беспрекословно, так как никто не захочет ранить чувства Приликлы возражениями. Однако со временем он привыкнет руководить коллективом и будет пользоваться этой привычкой не только во время вылетов неотложки, но и в промежутках между ними; в стенах госпиталя. Согласны?

– Что они натворили, эти коротышки, любители совать нос в чужие дела? – сказала она вслух.

Конвей вымученно улыбнулся и ответил:

– Я рад, что нашего маленького друга сейчас здесь нет, потому что мое эмоциональное излучение далеко не приятно. Но я согласен.

Девушка повернулась к другому кусту и начала срезать розы с него, а женщина, не сводя с нее глаз, поспешно отступила в тень. В ее силах было преподать этой незаурядной девушке хороший урок. Раскрыть ей глаза на саму себя. Сделать так, чтобы она поняла: в ее душе есть столько силы и храбрости, сколько она никогда за собой не знала.

– Отлично, – кивнул майор и тут же продолжал:

И какая-то часть ее существа очень к этому стремилась.

– В-третьих, существует Старший врач Конвей. В данном деле крайне важна объективность, потому я и говорю о вас в третьем лице. Он – человек во многом странный и остается таковым с тех пор, как начал свою работу в госпитале. В первое время вел себя несколько заносчиво и самоуверенно, однако был небезнадежен. Тем не менее предпочитал одиночество и, похоже, больше любил общество сотрудников-неземлян. Подобное поведение с психологической точки зрения подозрительно, однако оно имеет очевидные преимущества при работе в многопрофильном госпитале, где…

– Ведь иногда я приношу пользу, – шепнула она.

– Но Мерчисон не… – вмешался Конвей.

Вдруг ей на юбку плюхнулся блестящий зеленый жук. Женщина опустила руку, подождала, пока насекомое не заползет на ладонь, и криво усмехнулась. Затем поднесла ладонь ко рту и дунула. Жук упал на спинку, мучительно царапая лапками воздух.

– Не инопланетянка, – закончил за него О\'Мара. – Это я понимаю. Процесс старческого маразма ещё не поразил меня настолько, чтобы я не замечал, что она – землянка-ДБДГ и к тому же весьма привлекательная женская особь. Однако, помимо Мерчисон, вашими близкими друзьями являются такие существа, как Старшая медсестра кельгианка Нэйдрад, Старший врач мельфианин Эдальнет, Приликла, ну и еще, конечно, диетолог СНЛУ с непроизносимым именем с триста второго уровня и вдобавок диагност Торннастор. А это о чем-то говорит.

– Но не всегда.

– О чем это говорит? – спросил Конвей, отчаянно желая, чтобы Главный психолог хоть на миг умолк и дал ему время подумать.

И стряхнула жука с ладони. Тот приземлился у ее ног и, прихрамывая, пополз прочь.

– Вы и сами могли бы догадаться, – резко отозвался O\'Мapa. – Прибавьте к этому чрезвычайно успешную работу Конвея в течение многих лет, и то, что ему удавалось проследить за множеством интереснейших и необычных пациентов с момента заболевания до выздоровления, и то, что он не боялся брать на себя личную ответственность за собственные профессиональные решения. А теперь налицо все признаки того, что он, вероятно, может потерять свой высокий профессиональный уровень.

Пока что дело не зашло слишком далеко, – поспешно продолжал Главный психолог, не дав Конвею возразить. – На самом деле пока этого не замечают ни его коллеги, ни он сам, и работает он по-прежнему успешно. Однако я самым тщательным образом исследовал его личное дело, и для меня совершенно очевидно, что в последнее время Конвей откатывается на обочину и должен…

А женщина снова подняла на девушку свои красные глаза с воспаленными веками. Сорвала второй ноготь, развернулась так резко, что взметнулись черные лохмотья, и растаяла в лесной мгле – лишь мелкие брызги крови отмечали ее путь.

– На обочину? Здесь? – Конвей против воли расхохотался.

– Все на свете относительно, – раздраженно буркнул O\'Мapa. – Если вас не устраивает слово «обочина», давайте назовем происходящее всё более рутинной реакцией на совершенно неожиданные события. Короче говоря, я абсолютно убежден в том, что данному индивидууму совершенно необходимо радикально сменить место работы и круг обязанностей. Начать эти перемены целесообразно со смещения с поста заведующего кораблем-неотложкой, оказания минимальной психологической помощи, за которой последует период сознательной переоценки…

Глава 23

– Ну же, Вебер, испытай меня, – подначивала Софи паука.

– Мучительной переоценки, – уточнил Конвей и снова рассмеялся, сам не понимая почему. – Любые переоценки всегда должны быть мучительны.

Мгновение O\'Мapa пристально смотрел на Конвея. Медленно выдохнув через нос, он язвительно проговорил:

Все пять дней, прошедшие с тех пор, когда она обнималась с крысой в саду Йозефа, Софи учила свое сердце повиноваться голосу разума, и теперь ей не терпелось проверить, насколько она преуспела.

– Я не сторонник ненужных страданий, Конвей, но если вам так нестерпимо хочется помучиться во время переоценки ценностей, что ж – ваша воля, мучайтесь.

Пришлось приложить немало усилий, обучая новое сердце держать чувства в узде – ровно так, как это делало старое, – но результат пока не впечатлял. Новое сердце почти всегда выдавало ее – всякий, кто был рядом с ней, точно знал, как она относится к тому или к этому, и ей ужасно не нравилось быть такой прозрачной. Ведь за ней приедет Хаакон. Как же она будет жить при его дворе с сердцем, которое ведет себя, словно пьяное, по десять раз на день ставя ее в неловкое положение своими выходками? Разве она сможет стать той королевой, которую хочет видеть Хаакон?

От Конвея не укрылось, что майор вернулся к своей обычной саркастической манере разговора. Судя по всему, O\'Мapa перестал видеть в нем пациента, что приятно – нет, пожалуй, все-таки неприятно – утешало. Но разум Конвея метался в поисках ответа: чем же ему грозило столь внезапное и странное изменение в положении дел, и пока связного ответа он не находил.

– Мне нужно подумать обо всем этом, – сказал он.

Братья, вскинув кирки на плечи, давно разошлись по штольням – все, кроме Иеремии и Йооста, которые еще вчера ушли на многодневную охоту. Оставшимся приходилось дольше работать под землей. Тапфен ушла в лес по грибы. Дома был только Вебер. Он стоял у громадной железной плиты и готовил на ужин что-то вкусное. Услышав слова Софи, он повернулся и, упершись лапкой в бок, посмотрел на нее.

– Естественно, – сказал O\'Мapa.

– Ну давай же, – упрашивала его она. – Давай проверим, на что я способна!

– И ещё мне хотелось бы какое-то время остаться на «Ргабваре», чтобы проинструктировать Приликлу насчет…

Взгляд паука стал скептическим. Не оборачиваясь, он протянул лапу себе за спину, взял оттуда что-то, не видимое Софи, и сунул ей.

– Нет! – O\'Мapa хлопнул ладонью по крышке стола. – Приликла должен научиться работать самостоятельно, как в своё время пришлось научиться вам. Только так он добьется наилучших результатов. Вам следует держаться подальше от неотложки и не разговаривать с цинрусскийцем. Можете только попрощаться с ним и пожелать удачи – не более того. Я хочу, чтобы вы как можно скорее покинули госпиталь. Через тридцать часов на задание вылетает разведывательный корабль Корпуса Мониторов, так что на долгие прощания у вас попросту нет времени.

Не думаю, – насмешливо продолжал O\'Мapa, – что я могу воспрепятствовать вашему долгому прощанию с Мерчисон. Приликла наверняка уже проговорился ей о вашем срочном отлете. Вряд ли кто-либо еще, кроме него, мог бы проговориться об этом в более мягкой форме, поскольку Приликле было сказано обо всем, что произойдет с вами в течение ближайших нескольких месяцев.

Это оказался золотистый ломоть только что испеченного ржаного хлеба. Софи подалась вперед и втянула носом аромат, от которого текли слюнки. Сердце работало тихо.

– Хотел бы я, – с тоской проговорил Конвей, – чтобы кто-нибудь рассказал об этом и мне.

– Видишь? – воскликнула она. – Я же говорила! А ну, давай еще! Что угодно давай! – Она прижала к груди ладонь. – Вот увидишь, оно не издаст ни звука!

Вебер пошел в кладовую, скрылся там и через минуту показался с большим круглым блюдом. Стоило Софи разглядеть, что лежит на нем, как ее сердце устроило перезвон, точно колокола в день королевской свадьбы.

– Нет проблем, – кивнул Главный психолог и откинулся на спинку кресла. – Вы отправитесь на неопределенный период времени на планету, которая на наиболее распространенном языке именуется Гоглеск. Там имеются сложности. Подробности мне неизвестны, но у вас будет уйма времени, чтобы ознакомиться с оными по прибытии, если таковые подробности вас интересуют. В данном случае вы не обязаны решать тамошние проблемы. Вы просто-напросто будете отдыхать, и…

– Торт «Черный лес»? – с упреком сказала она и топнула ножкой. – Вебер, ну так же нечестно!

Зажужжал интерком на столе у О\'Мары, и чей-то голос произнес:

Софи обожала этот десерт: торт высотой не меньше десяти дюймов, из нескольких слоев шоколадного бисквита, пропитанных вишневым сиропом и щедро смазанных взбитыми сливками. Украшали его башенки из сливок, на каждой из которых сидела темная, хорошо созревшая вишня.

Повинуясь желанию, Софи схватила с торта вишенку и впилась в нее зубами. Сок брызнул ей на подбородок. Сердце замурлыкало. Вебер сердито посмотрел на нее и разразился громкими визгливыми звуками, подозрительно похожими на брань. Софи поняла, что поступила некрасиво.

– Прошу прощения, сэр, но тут пришел доктор Фремвесситх. Он явился немного раньше назначенного времени. Попросить его зайти попозже?

– Прости меня, – произнесла она робко. – Видимо, все не так хорошо, как я надеялась. У нас есть еще вишня? Я все исправлю. Я…

– Это ПВГЖ по поводу стирания кельгианской мнемограммы, – проговорил O\'Мapa. – У него проблемы. Нет-нет, попросите его подождать. Если нужно, дайте успокоительного.

Что-то громко затарахтело, прервав ее на полуслове. В груди у Софи потяжелело. Тяжесть росла, выжимая воздух из легких. Девушка хотела перевести дыхание, но не смогла. Секунды шли, а вдох все не получался. Напуганная, она ухватилась руками за край стола, чтобы не упасть, и стала напрягать легкие, заставляя их расшириться. Ничего не выходило. Где-то далеко, как ей показалось, испуганно верещал Вебер. Она покачнулась, выпустила стол и рухнула на четвереньки.

Вернув своё внимание к Конвею, майор продолжал:

Удар о твердый дощатый пол оказался таким сильным, что тяжесть в груди вдруг исчезла, тарахтение прекратилось, а легкие снова заработали как ни в чем не бывало. Через мгновение Софи почувствовала, как Вебер поднимает ее с пола. Усадив Софи на скамью, он опустился перед ней на колени, нежно отвел прилипшую прядку волос с ее раскрасневшегося, потного лица и застрекотал. Она не понимала слов, но разгадала их смысл.

– Так вот, как я уже сказал, пока вы будете находиться на Гоглеске. Постарайтесь успокоиться, расслабиться и самым старательным образом подумать о своём профессиональном будущем. У вас будет масса времени, чтобы решить, чем бы вы хотели и не хотели заниматься в Главном Госпитале Сектора. Для того, чтобы облегчить этот процесс, я снабжу вас препаратом, разработанным для усиления памяти и облегчения прихода воспоминаний во сне. Если на вас снизойдет озарение, я хотя бы помогу пролить его свет в темные углы.

– Я… я не знаю, – дрогнувшим голосом ответила она. – Только что все было хорошо, и вдруг я перестала дышать. Наверное, что-то с сердцем. Какая-нибудь шестеренка зацепилась, я думаю.

– Но зачем? – в отчаянии вопросил Конвей и тут же понял, что не хочет знать ответа на этот вопрос. O\'Мapa пристально смотрел на него. Губы Главного психолога были строго поджаты, но во взгляде появилось сочувствие.

У Вебера был готов чай. Он сбегал к плите, налил чашку, принес и поставил перед Софи. Убрал еще одну прядку с ее лица, тревожно глядя на девушку всеми восемью глазами. И уже собирался что-то сказать, когда что-то громко, сердито зашипело.

Это на плите убегал луковый суп-пюре. Жидкость выплеснулась на раскаленную железную поверхность и теперь плясала и кипела на ней, подгорая и издавая ужасный запах.

– Похоже, вы наконец начинаете догадываться, для чего я вас пригласил, Конвей. Пожалуй, пора сжалиться над вашим измученным разумом и упростить ему жизнь.

– Ой, Вебер, прости! – воскликнула Софи. – Это я виновата. Я тебя отвлекла.

Госпиталь дает вам шанс, – совершенно серьезно закончил O\'Мapa, – испытать себя в должности диагноста.

Ей было так стыдно. У паука столько работы, а она пристала к нему со своими глупостями. Вскочив на ноги, она сказала, что вымоет плиту, но Вебер отмахнулся. Она села и грустно вздохнула. Поднося к губам чашку с чаем, она заметила, что со всей этой возней порвала рукав. Да еще как – разрыв шел от манжеты до самого локтя. «Здорово. Зацепилась, наверное, за скамью, когда падала», – подумала она.

Диагноста!

– Вебер, мне надо заштопать рукав, – обратилась она к пауку. – Где я могу найти еще одну старую рубашку, чтобы надеть, пока буду штопать эту?

Конвею не раз приходилось переживать крайне неприятные ощущения, возникавшие в процессе соединения собственного сознания с чужим alter ego, как и большинству медиков, работавших в Главном Госпитале Сектора. Однажды, на краткое время, его разум фактически был оккупирован сознанием сразу нескольких инопланетян. Но после того случая O\'Мapa несколько дней буквально из кусочков собирал воедино личность прежнего Конвея.