Робин Дж. Апдайк

Саддам Хусейн

(Политическая биография)

Робин Дж. АПДАЙК (судя по всему — псевдоним российского автора или даже, учитывая разночтения в транскрипции имен, коллектива авторов)

Глава первая. «Сильный человек» арабского мира

Он занимает все ведущие посты в государстве. Президент и глава исполнительной власти. Председатель Совета революционного командования. Верховный главнокомандующий. Генеральный секретарь регионального руководства Партии арабского социалистического возрождения — Баас.

Саддам Хусейн давно уже считает себя лидером Арабского Востока и борцом за интересы народов третьего мира. Для Запада Саддам Хусейн — это диктатор, «способный на все». Для третьего мира — защитник обездоленных и угнетенных, единственный политический лидер, способный противостоять «империалистическому Западу». Секрет популярности Хусейна в развивающихся странах прежде всего в том, что он сумел персонифицировать конфликт Север — Юг. И наиболее отчетливо это проявилось в ходе войны в Персидском Заливе в начале 1991 года, которая стала первой войной против угрозы «бедного Юга».

Культуролог сказал бы, что это было столкновение двух культур — западной с ее рационализмом, прагматизмом и научно-технической ориентацией и во многом мистических, традиционных ценностей арабского мусульманского Востока. Подобный взгляд помогает объяснить парадоксальный для европейского сознания феномен — почти всеобщую поддержку агрессора и диктатора Саддама Хусейна в арабском мире. Ирак бросил вызов «империалистическому Западу», бедный Юг — богатому Северу. На культурно-психологическом уровне «саддамомания» проявилась как всплеск арабского самосознания и конфронтационного мышления.

Саддам Хусейн представлял свою страну «бедняком, сражающимся с империализмом, сионизмом и богатыми нефтяными магнатами Залива». При этом иракская пропаганда попадала на хорошо подготовленную почву. По словам французского востоковеда Жиля Кепеля, на сторону Саддама Хусейна встают народы, «испытывающие чувство, что они обмануты Историей, лишены доступа к современным достижениям и богатству, унижены высокомерным Западом». Иракские средства массовой информации возвели Багдад в ранг «столицы веры и победы», а главную святыню ислама — Мекку в Саудовской Аравии — низвели до положения «оскверненной пленницы американцев».

Обращаясь к арабам, Саддам Хусейн говорил о том, что Ирак всегда будет «верным стражем земли арабов», что Баас — это «рыцарь, который восстановил честь иракского народа и арабской нации». Однако в словах этих немало обычной популистской риторики. Само понятие «арабский мир», как ни странно это звучит, являет собой «общность противоречий» и для большинства населяющих сто людей представляется весьма смутным. Народы, здесь проживающие, используют в качестве средства общения арабский язык, но его региональные диалекты столь существенно различаются, что алжирец, к примеру, с большим трудом может понять сирийца. Главная религия арабов — ислам, но они исповедуют и христианство. К тому же мусульмане разделены на суннитов и шиитов, вражда между которыми имеет многовековую историю.

Арабский мир давно уже превратился в зону нестабильности, вовлекая в свои неурядицы и конфликты другие государства. Банды террористов, базирующихся именно здесь (многие из них проходили подготовку в Советском Союзе), наносили удары по целям в Лондоне, Мюнхене, Риме, Париже. «Нефтяной кризис» 1973 года, инициированный ОПЕК в отместку за поражение арабского оружия в войне Судного Дня (октябрь 1973), поставил с ног на голову всю мировую экономику. Конфликт в Заливе завершился быстро, но на протяжении всех 90-х годов арабо-мусульманский мир продолжает генерировать новые и новые импульсы нестабильности.

Сердцевина ближневосточного конфликта — противостояние арабов и Израиля, которое во многом объясняет поведение Саддама Хусейна с его абсолютными неприятием Израиля и сионизма.

— Картами Белого дома играет сионизм, — говорил Саддам в интервью американской телевизионной компании Си-Эн-Эн в начале 1991 года. — Это сионизм направил вашу армию сюда. Это битва с сионизмом.

Поведение Саддама Хусейна подчас напоминает постановку театра абсурда. Одержимый ненавистью к Израилю и «сионистам», он неизменно подключался ко всем последним арабо-израильским войнам на Ближнем Востоке, хотя не мог не знать, насколько плачевно для арабов они обычно заканчивались.

В ходе Синайской кампании в ноябре 1956 года за семь дней Армия Обороны Израиля, состоящая в основном из резервистов, прошла весь Синайский полуостров и вышла к Суэцкому каналу. Треть египетской армии Гамаль Абдель Насера была разгромлена. В плен попали более трех тысяч египетских солдат, которые скитались по пескам и умирали от жажды. Вскоре всех их обменяли на одного-единственного израильтянина, попавшего в плен. В целом же Израиль потерял 172 человека убитыми и 800 ранеными. Число погибших в армии Египта исчислялось тысячами.

ООН заставила Израиль уйти из Синая. Протестуя против этого решения, Голда Меир говорила с трибуны ООН:

— В Израиле люди уходили в пустыню или пускали корни в каменистых горных склонах, чтобы строить новые деревни, дороги, дома, школы и больницы, а арабских террористов посылали из Египта и Иордании их убивать. Израиль рыл колодцы, прокладывал водопроводы. Египет посылал федаинов их взрывать. Мы строили детские ясли, федаины бросали в них гранаты.

Накануне Шестидневной войны 1967 года в Синае было сконцентрировано 100 тысяч египетских военнослужащих и более 900 танков. С севера Израилю угрожали 6 сирийских дивизий и 300 танков. К египетско-сирийскому союзу подключилась Иордания, выставившая 7 бригад и 270 танков.

Последним в антиизраильскую коалицию вступил Ирак, подписавший с Насером договор о совместной обороне. Израиль ударил первым, чтобы предотвратить нападение этой огромной военной машины.

Война длилась шесть дней, однако исход ее был предопределен в течение первых шести часов, когда прямо на аэродромах было уничтожено большинство египетских самолетов. После этого начались наземные бои. Армии Героя Советского Союза Насера были наголову разбиты. За четыре дня боев египтяне потеряли 700 танков (в основном советского производства) и 17 тысяч военнослужащих. После некоторых колебаний король Иордании Хусейн отдал в самом начале войны, 5 июня, приказ об обстреле Иерусалима. Тогда армия Израиля ударила и по Хусейну. Битва за Восточный Иерусалим, контролируемый иорданцами, стоила жизни многим израильским солдатом, которые сражались врукопашную на узких улицах, чтобы танками и снарядами не разрушить город, являющийся священным сразу для трех религий — иудаизма, христианства и ислама.

В Иерусалим вступили части израильской армии во главе с генералом Моше Даяном, который в молодости в одном из сражений потерял глаз и носил кожаную черную повязку. Именно тогда в неиссякаемом советском народном фольклоре родился анекдот:

— Как восстановить равновесие на Ближнем Востоке?

— Надо присвоить Моше Даяну звание Героя Советского Союза и выбить глаз Насеру!

В ходе войны была практически уничтожена вся система противовоздушной обороны Египта, созданная советскими специалистами. Из 1 350 танков и самоходных артиллерийских установок Египта более 700 остались на Синае, поскольку были брошены во время бегства.

Самой успешной для арабского, а точнее, советского оружия, стала война Судного Дня (или шестичасовая война), но и то лишь на ее первом этапе. В эту войну Саддам Хусейн уже включился непосредственно. Но завершил он ее со счетом 1:14: иракцы сбили 1 израильский самолет, а израильтяне — 14 иракских. Затем Хусейн начинает войну с Ираном, которая продолжалась восемь лет и нанесла огромный ущерб той и другой стране.

Не менее абсурдной для стороннего наблюдателя выглядела и агрессия Саддама Хусейна против Кувейта. А после разгрома Ирака войсками международной коалиции и освобождения Кувейта Саддам Хусейн объявил о своей «небывалой победе над империалистами и сионистами». Ведь он бросил вызов неверным во имя священной борьбы. Десятки тысяч молодых людей из многих других стран, и не только арабских, готовы были встать под его знамена.

Посольство Ирака в тогдашнем Советском Союзе получило более 10 тысяч писем от добровольцев — мусульман, «афганцев», военных.

Письмо от бывшего военного из Новочеркасска:


«По специальности я техник танковой роты. Мои родные машины — Т-72 и Т-64. Я выражаю полную солидарность с народом Ирака. Вы единственная реальная сила на Ближнем Востоке, а главное — справедливая. Я готов сражаться в рядах иракской армии против американского империализма и израильского сионизма».


Письмо из Тбилиси:


«В знак протеста против действий правительства СССР по отношению к Ираку, в знак поддержки моего кумира Саддама Хусейна прошу зачислить меня добровольцем в армию Иракской Республики».


Письмо из Ленинграда:


«Прошу направить меня добровольцем в Ирак. Готов, не щадя своей жизни, сражаться с американским империализмом. Кто-то должен остановить США».


Однако Советский Союз все же проголосовал в ООН за применение силы против Ирака в связи с его агрессией против Кувейта в 1990 году.

Именно в ходе войны в Заливе Саддама Хусейна нередко именовали «маньяком» и «безумцем». По данным журнала «Тайм», израильская разведка «Моссад» давала на экспертизу образец почерка иракского диктатора. Вывод был однозначным — тяжелая форма мании величия с ярко выраженными признаками паранойи. Однако не слишком ли это упрощает характер и личность Саддама Хусейна? Газета «Нью-Йорк тайме» отмечала, что многие считают его тщеславным, коварным, беспощадным, но отнюдь не безумным. Его мотивы и цели вполне объяснимы, даже если мир считает его методы недостойными.

Известный психиатр, профессор Университета Джорджа Вашингтона Джеральд Пост полагает, что нет никаких оснований подозревать у Хусейна какое-либо психическое расстройство. Он не импульсивен, действует рассудочно, может быть очень терпеливым, используя время как оружие. Однако Пост видит у иракского диктатора сильную «параноидальную ориентацию»: тот всегда готов к возмездию и не без оснований считает себя окруженным врагами. При этом Саддам Хусейн игнорирует свою роль в формировании этих врагов и с видом праведника угрожает им. Он убежден в том, что США, Израиль и Иран объединились с целью уничтожить его.

Действительно, многие поступки Хусейна трудно понять и объяснить. Но «проблема понимания» в том, что диктатор Ирака оценивается в плоскости западного мышления, с позиции современной европейской культуры. Однако Саддам Хусейн — это человек, принадлежащий иной культурной традиции, являющийся носителем черт арабского национального характера. К тому же он должен соответствовать имиджу, которого от него ожидают армия и население Ирака.

Английский исследователь психологии арабов Джон Лаффин говорил:

— К сожалению, любой, кто критикует арабов, неважно, сколь конструктивно, рискует получить со стороны арабов клеймо «произраильтянина» и, следовательно, «антиараба».

Специалист по национальной психологии из США Рафаэль Патаи полагает так:

— Арабы очень чувствительны к оскорблениям, намекам, насмешкам. Иногда они воспринимают как обиду совершенно невинные действия и слова.

Российский журналист Дмитрий Згерский:

— Там, где европеец воспринимает критику в собственный адрес или в адрес своей страны вдумчиво и согласится с ней, араб возмутится, оскорбится, предпримет ответный выпад. В компании арабов, как правило, будут охотно смеяться над русским Иванушкой-дурачком, но всякую насмешку в том же духе над арабским дурачком воспримут как личное оскорбление.

По своей натуре и менталитету Саддам Хусейн — яркое олицетворение арабского национального характера с его неприятием критики, стремлением до конца «сохранить лицо», повышенной эмоциональностью и подсознательным «комплексом неполноценности», который они, арабы, как бы стремятся заглушить грубой риторикой в адрес Израиля. Ливанский публицист аль-Бакрадуни считает, что Хусейн — воплощение бедуина с непомерной отвагой и темпераментом, не знающими границ честолюбием и самомнением. Он, как азартный игрок, спешит первым нанести удар, невзирая на опасность, не обращая внимания на потери. Для него превыше всего — честь. Стать посмешищем в глазах всего мира для него — хуже смерти.

Саддам Хусейн — политик, но это политик в арабском мире, политик, принадлежащий своей культуре и своей цивилизации. Не будем забывать, что в арабских государствах, за исключением разве что Египта и Туниса, нет ни одного руководителя, который был бы избран путем свободного волеизъявления народа. Легитимность этих режимов строится прежде всего на традициях. Саддам Хусейн с трудом воспринимает слово «демократия», иначе он смог бы провозгласить Ирак еще и «родиной демократии». Ведь именно здесь несколько тысячелетий назад появились первые города-государства, в управлении которыми участвовало народное собрание. Шумеролог С. Крамер даже назвал «собрание мужчин города Урука», описанное в эпосе о Гильгамеше, «первым парламентом».

Для Хусейна политика — это непрерывная борьба за выживание. Конечная цель — остаться в живых и сохранить власть, и эта цель оправдывает любые средства. Верить никому нельзя. Все являются действительными или потенциальными врагами. Нужно ни в коем случае не терять бдительности, заставляя других дрожать от страха, и всегда быть готовым убить прежде, чем убьют тебя.

— Я знаю, что десятки людей стараются убить меня, — сказал Саддам одному своему гостю вскоре после своего вступления на пост президента летом 1978 года, — и их нетрудно понять. В конце концов, разве мы не захватили власть, устроив заговор против наших предшественников?

— Однако, — добавил он, — я гораздо умнее, чем они. Я узнаю, что они сговариваются убить меня, задолго до того, как они начинают планировать, как это сделать. Это дает мне возможность разобраться с ними до того, как у них появляется малейшая возможность уничтожить меня.

Этот устоявшийся взгляд на мир можно частично объяснить неблагополучным детством Саддама, редко дарившим ему надежные узы близких семейных привязанностей, научившим его жестокому закону выживания сильнейших — закону, которому он впоследствии был верен на протяжении всей своей политической карьеры. Но не в меньшей степени это мировоззрение является результатом безжалостной политической системы, в которой он действовал на протяжении последних трех десятилетий и в которой грубая сила была единственным методом политических действий.

Эта безжалостность связана не столько с личными особенностями, сколько с природой иракского государства. Ибо Ирак — это страна противоречий и конкурирующих честолюбий. Это страна со славным имперским прошлым, уходящим в тысячелетия, с амбициозными планами на будущее и все же геополитически ограниченная: фактически окруженная сушей и шестью соседями, из которых, по крайней мере, двое — Турция и Иран — больше Ирака и стремятся к экспансии. Это страна, которая стремится защищать дело арабского национализма, будучи в то же время, по словам ее первого современного правителя, короля Фейсала I, не более чем «невообразимой массой человеческих существ, лишенных какой бы то ни было патриотической идеи, напичканных религиозными традициями и нелепостями… и склонных к анархии». Это страна, раздираемая этническими и религиозными разногласиями, страна, где основное неарабское население — курды — подвергается постоянному угнетению и где большинство населения — шииты — с самого начала образования иракского государства управлялись в качестве неравноправного класса меньшинством, суннитами, которые составляли всего лишь треть населения.

Эта пропасть между мечтами о величии и унизительной реальной слабостью породила разочарование и ощущение ненадежности. Столкнувшись с непрерывным внутренним брожением, а также с труднопреодолимыми внешними испытаниями, правящая олигархия в Ираке была осуждена на постоянные арьергардные бои за политическую законность и личное выживание. Результатом оказалась чересчур знакомая политика насилия, ярким примером которой стала трагедия крошечной ассирийской общины в северном Ираке летом 1933 г. Зверства, совершенные иракской армией против этнического меньшинства приблизительно в 3000 человек, требующего национального и религиозного признания, многими превозносились как акт национального героизма. По всей стране прошли торжества, и в северном городе Мосул «были установлены триумфальные арки, украшенные дынями, обагренными кровью, с воткнутыми в них кинжалами (олицетворяющие головы убитых ассирийцев)».

Когда в июле 1958 года династия Хашимитов, правившая в Ираке со времен ее воцарения в 1921 году, была свергнута военными во главе с генералом Абдель Керим Касемом, изуродованное тело иракского правителя Абдель Илаха разъяренная толпа проволокла по улицам Багдада, прежде чем его повесили на воротах Министерства обороны. Подобным образом обошлись с телом Нури Саида, премьер-министра и «сильного человека» в бывшем правительстве, после того как оно было выкопано толпой из могилы. Когда несогласные офицеры в Мосуле тщетно пытались свергнуть Касема в марте 1959 года, он подверг город самой кровавой бойне в современной истории Ирака. Четыре года спустя изрешеченное пулями тело Касема было показано по иракскому телевидению.

Преемник Касема, собственная партия Саддама — Баас, отнюдь не была снисходительней к своим политическим противникам. Когда ее свергли в ноябре 1963 года, всего после девяти месяцев ее господства, «всякого рода отвратительные орудия пытки» были найдены в подвалах Кашр-аль-Нихана — королевского дворца, превращенного баасистами в пыточный центр. Здесь нашли «электрические провода со щипцами, заостренные железные колья, на которые сажали заключенных, и машину для отсечения пальцев. Везде валялись вороха окровавленной одежды, на полу обнаружили кровавые лужи, а на стенах пятна крови».

Такова была политическая сцена, на которой в 1957 году появился двадцатилетний Хусейн. Не он устанавливал правила игры в этой жестокой системе, хотя он, безусловно, был самым свирепым и изощренным игроком, доведя ее зверские методы до внушающего ужас совершенства. Его природный инстинкт политического выживания оказался безупречным. Взяв пример со Сталина, он добился ведущего положения, избавившись от действительных и потенциальных соперников и заключая по мере необходимости союзы только для того, чтобы разорвать их в самый подходящий момент, в равной степени предавая друзей и врагов. Однажды в Президентском дворце в июле 1979 года он провел чистку, казнив сотни функционеров и военных; некоторые из них были его друзьями и соратниками. Ничто, кроме абсолютной власти и полного подчинения, не могло смягчить его неистребимого чувства опасности.

По оценкам Поста, самые опасные черты Саддама Хусейна — это его мессианские амбиции, его стремление к безграничной власти, отсутствие каких бы то ни было нравственных ограничений, его агрессивность и нетерпимость, его параноидальные наклонности. Для Ближнего Востока трагедией является то, что последствия деформированного мировоззрения Саддама Хусейна не ограничились Ираком. Не раз уже пускался он в весьма рискованные международные авантюры. Однако у него очень ограниченный опыт за пределами арабского мира, и он не всегда способен понять и проанализировать чуждые для него реальности.

И тем не менее в конце XX столетия, после двадцати лет своего правления в качестве официального вождя Ирака, Саддам Хусейн предстает как совершенно неуязвимый арабский лидер. Аятолла Хомейни не желал заканчивать войну, пока не будет уничтожен Хусейн. Но Хомейни ушел в небытие, а его враг продолжает править. Президент США Джордж Буш был одержим идеей свержения иракского диктатора. У него тоже ничего не вышло. После этих двух войн «победитель» Саддам Хусейн выдвинулся в центр народного внимания, и его потребность в «славе и победах» лишь нарастает.

Глава вторая. Становление

В 1394 году, когда орды Тамерлана наводнили Месопотамию, они не миновали маленького провинциального городка на реке Тигр, в нескольких сотнях миль к северу от Багдада и воздвигли там пирамиду из черепов своих жертв. Город назывался Тикрит, и не случайно именно это место было выбрано, чтобы продемонстрировать свирепость Тамерлана. Мощная крепость с маленьким гарнизоном, Тикрит всегда бросал вызов чужеземным завоевателям, побудив английского историка XVIII века Эдуарда Гиббона определить ее как «неприступную крепость независимых арабов». Это здесь в 1138 году родился Салах ад-Дин (Саладин), легендарный мусульманский военачальник, разгромивший крестоносцев в знаменитой битве при Хиттине и освободивший Иерусалим от христианского владычества. Ровно через 800 лет там же родился нынешний иракский правитель, стремящийся облачиться в мантию своего великого предшественника — Саддам Хусейн.

Саддам всегда с большой любовью и гордостью относился к родному городу. Те немногие, кого он удостаивал своего доверия и назначал на руководящие должности, были в основном выходцами из Тикрита и разделяли глубокую привязанность Хусейна к тому месту, где они родились и сложились как личности. И все же, несмотря на его нежное отношение к Тикриту, детство Саддама было бедным и беспокойным. Согласно официальным источникам, он родился 28 апреля 1937 года. Местом рождения была мазанка, принадлежащая его дяде с материнской стороны Хейраллаху Тульфаху. Отец, бедный безземельный крестьянин по имени Хусейн аль-Маджид, умер до рождения Саддама, и мать Хусейна, Саба, которая не могла содержать сироту, оставила младенца на воспитание в семье Хейраллаха. Имя ребенка, Саддам, что означает «противостоящий», «поражающий», оказалось удивительно пророческим.

Когда Саддам родился, Ирак был сомнительной конституционной монархией, управляемой неиракской династией — Хашимитами, происходившими из Хиджаза (часть современной Саудовской Аравии). Созданный сразу после первой мировой войны великими европейскими державами на развалинах Оттоманской империи, под контролем которой находился Ближний Восток на протяжении почти четырех столетий, Ирак управлялся Великобританией по мандату Лиги Наций до 1932 г., когда он сам вступил в эту международную организацию уже в качестве независимого государства. «Отец-основатель» Иракского государства, король Фейсал I, которому удалось, благодаря авторитету своей личности и умелому руководству, сдерживать различные центробежные силы в стране, умер в 1933 году, и ему наследовал его единственный сын Гази. Преждевременная смерть Фейсала, а также неопытность и мягкий характер Гази (ему был 21 год, когда он вступил на престол) способствовали острой политической нестабильности. За семь лет между получением независимости и началом второй мировой войны в Ираке сменилось не менее 12 кабинетов. В 1936 году страна пережила первый военный переворот; к 1941 их было еще шесть.

Ирак детских лет Саддама отличался тотальной политической неустойчивостью, усугубляемой надвигающейся бурей в Европе и, в конце концов, началом всеобщей войны. Не приемля дальнейшего британского присутствия в Ираке — несмотря на формальную независимость, страна оставалась привязанной к Британии двусторонним договором, подписанным в 1930 году, дававшим ей предпочтительный политический статус и две военные базы на территории Ирака; воинствующие иракские националисты с нетерпением ждали триумфа нацистской Германии и ее союзников. Они полагали, что победа нацистов вытеснит Британию с Ближнего Востока и приведет к реальной независимости Ирака и других арабских земель на Ближнем Востоке. По мере того как немцы набирали силу, антибританские настроения стремительно нарастали, и Багдад стал одним из главных центров деятельности в пользу стран Оси. Открытое столкновение между националистами, которых широко поддерживала армия, и британцами казалось всего лишь вопросом времени.

В апреле 1941 года Лондон обратился к Багдаду с просьбой разрешить высадку и переброску британских войск через иракскую территорию в соответствии с договором 1930 года. Пронацистски настроенный премьер-министр Рашид Али аль-Кайлани, который пришел к власти благодаря военному перевороту, усмотрел в этой просьбе намерение фактически оккупировать Ирак. И все же, понимая, что отказ уступить британским требованиям приведет к его свержению, поспешил заявить о своей готовности выполнить двусторонний договор. Британцы в конце апреля начали высаживать свои войска в южном Ираке. В этот момент Рашид Али приказал своей армии двинуться на британскую воздушную базу в Хаббании, около Багдада, и обратился к немцам за поддержкой. В последующих военных действиях иракская армия была наголову разбита британским экспедиционным корпусом, а Рашид Али и некоторые из его сторонников бежали из страны. Авторитет монархии был восстановлен британскими штыками. Многие участники восстания попали в тюрьму, а некоторые из них были казнены правительством, то ли старым, то ли новым.

Эти события оказали глубокое влияние на жизнь Саддама. Его дядя и приемный отец Хейраллах, армейский офицер и ярый арабский националист, принял участие в злополучном восстании, впоследствии был изгнан из армии и пять лет провел в заключении. Таким образом, малолетний Саддам вынужден был переехать в деревеньку аль-Шувейш, около Тикрита, и жить со своей матерью, которая тем временем снова вышла замуж. Ее новым мужем стал Хасан Ибрагим, брат покойного отца Саддама. В последующие годы он много раз спрашивал свою мать, где дядя, и получал стандартный ответ: «Дядя Хейраллах в тюрьме». По словам самого Саддама, его сочувствие Хейраллаху определило развитие его националистических чувств и разожгло глубокую ненависть к монархии и к иностранной державе, стоящей за ней, чувство, которое он затаил на долгие годы. Как он позже напишет: «Наших детей надо учить остерегаться всего иностранного и не раскрывать никаких государственных или партийных секретов иностранцам… ибо иностранцы — шпионы своих стран, а некоторые из них — орудия контрреволюции и империализма». Переезд из Тикрита в аль-Шувейш был чрезвычайно болезненным для Саддама. Разумеется, в Тикрите, где он родился, тоже не было ничего примечательного. После разрушения тамерлановыми ордами город пришел в упадок. Проезжающие через него иностранные путешественники XIX века находили, что это заброшенное место примечательно только руинами замка на возвышающейся над городом скале. Жители городка, арабы-сунниты, известные своей словоохотливостью, зарабатывали себе на скромное проживание, изготовляя «калаки», круглые надувные плоты, сделанные из шкур животных. И все же по сравнению с аль-Шувейшем Тикрит был бурлящим центром. Как и в большинстве иракских сельских поселений в то время, жизнь в маленькой деревушке Саддама была полна трудностей. В ней не только не было мощеных дорог, электричества и водопровода, но ужасающие нездоровые и антисанитарные условия делали физическое выживание очень трудной задачей. По официальной статистике, детская смертность в трех главных городах (Багдаде, Басре и Мосуле) в 1937 году (год рождения Саддама), доходила до 228 на 1 000 рождений, и, бесспорно, этот уровень был намного выше в сельских районах. Это означало, что один из каждых двух или трех младенцев в иракской деревне был осужден на смерть, не дожив до года, в основном из-за болезней и недоедания. Так что выживание сильнейших было жестокой реальностью для Саддама с первых мгновений его жизни.

Те, кому повезло выжить в раннем детстве, вынуждены были всю свою жизнь страдать от недостаточного питания и болеть многочисленными инфекционными болезнями, такими как малярия, бытовой сифилис, глисты, туберкулез и трахома. Трудности существования еще больше усугублялись страшной нищетой, которая охватывала каждый дом в деревне. По собственным воспоминаниям Саддама, «жизнь везде в Ираке была трудной. Обувь имели очень немногие и надевали ее только по особым случаям. Некоторые крестьяне надевали обувь только когда достигали пункта назначения, желая хоть немного щегольнуть перед другими».

Такова была среда, с которой столкнулся маленький Саддам, попав в деревню. В отличие от Хейраллаха, который как военный офицер занимал сравнительно высокое общественное положение, деревенские родственники Саддама считались «местным отребьем». Таким образом, Саддам был обречен на одиночество. У него не было друзей среди деревенских мальчишек, которые часто смеялись над ним, потому что у него не было отца. Саддам привык носить с собой железный прут, чтобы обороняться. По сообщениям очевидцев, впоследствии высланных из Ирака, Саддам часто развлекался тем, что клал прут на огонь и, раскалив его докрасна, протыкал пробегавших мимо собак, а потом разрывал их пополам. Самым дорогим его сердцу существом, как Саддам позже признавался, была его лошадь. Даже на этой ранней стадии он признавал жестокую «реальность» того, что «отношения между человеком и животным могут временами быть более теплыми, близкими и бескорыстными, чем отношения между людьми». Привязанность Саддама к своей лошади была такой глубокой, что, если верить ему, когда он узнал о смерти любимого существа, у него больше чем на неделю отнялась рука.

Положение усугублялось тем, что никто в семье не проявлял особого интереса к Саддаму, которому с первых дней в деревне приходилось заботиться о себе самому. Его отчим, «врун Хасан», как его называли местные жители, был жестоким тупицей, который забавлялся, унижая Саддама. Обычным наказанием было избиение мальчика палкой, выпачканной в смоле. Отчим заставлял его пританцовывать в попытке избежать ударов. Он мешал Саддаму получить образование, вместо этого посылая его воровать; сообщали даже, что мальчик отбыл срок в колонии для малолетних. Саддам узнал наяву и с малолетства, что «человек человеку волк». Начиная с этого времени он в своих мыслях и поступках всегда руководствовался подозрительностью по отношению даже к близким соратникам, полностью полагался только на себя и стремился запугивать других, чтобы его никогда не сочли жертвой.

Если бы Саддам провел всю юность в глухой деревне своей матери, самое вероятное, что он стал бы неприметным иракским крестьянином. Однако, к его великому удовольствию, в 1947 году, вскоре после того как его дядя вышел из тюрьмы, он уехал от матери и отчима и вернулся в дом Хейраллаха в Тикрите, где начал ходить в школу. Учение было весьма трудным для мальчика, который в десять лет не умел даже написать своего имени. Он предпочитал забавлять учеников незамысловатыми шуточками, например, будто бы дружески обнять своего учителя и прижаться к нему, а затем засунуть ему под одежду змею. И все же постоянное подбадривание Хейраллаха и его направляющая рука помогли Саддаму пережить эти трудные годы. Другим источником поддержки оказался сын Хейраллаха, Аднан, на три года моложе Саддама. Он стал его лучшим другом, а позже Хусейн сделал его министром обороны Ирака. Осенью 1955 года, окончив начальную школу, Хусейн переехал со своим дядей в Багдад, где поступил в среднюю школу в Кархе. К тому времени ему исполнилось 18 лет.

Это были дни национального энтузиазма, и Багдад жил интригами и заговорами. В 1955 году Ирак присоединился к Британии, Турции, Ирану и Пакистану, образовав региональную защитную организацию под названием Багдадский пакт. Предпринимая этот шаг, премьер-министр Ирака Нури Саид руководствовался более широкими целями, нежели «сдерживание советской угрозы», что, на первый взгляд, составляло причину возникновения новой системы безопасности. Столкнувшись с все возрастающим общественным требованием одностороннего аннулирования договора с Британией от 1930 года, но, не желая портить отношения Ирака со своим главным иностранным союзником, Саид искал магическую формулу, которая позволила бы ему и сохранить овец и накормить волков: представить себя убежденным националистом, который освобождает свою страну от иностранного влияния, и сохранить в неприкосновенности британскую поддержку. Багдадский пакт, рассуждал он, мог предложить такое решение, создав многостороннюю структуру, которая поставит англо-иракские отношения на новую основу, подходящую и для Британии, и для Ирака. Кроме того, если бы присоединились другие арабские государства, такие, как Иордания и Сирия, Багдадский пакт мог бы послужить Ираку трамплином, чтобы обойти Египет, традиционного соперника за главенство в арабском мире. В многовековой борьбе за региональную гегемонию между Месопотамией и Египтом, Ирак и Египет всегда были соперниками.

Ожидания не оправдались. К тому времени, когда пакт был оформлен, Саид уже понял, что он проиграл сражение за умы и души арабских масс молодому и динамичному египетскому президенту Гамалю Абделю Насеру. В сентябре 1955 года Насер нанес удар Западу, заключив масштабную сделку об оружии с Советским Союзом (которую называли «чешской сделкой», так как официально соглашение подписывала Прага), что открыло Москве дорогу на Ближний Восток, который до тех пор был почти исключительно западным «заповедником». (Именно западные великие державы разгромили Оттоманскую империю в первой мировой войне и поделили между собой Ближний Восток серией мандатов Лиги Наций в соответствии с Соглашением Сайкса-Пико от 1916 года.) Спустя десять месяцев Насер публично унизил Великобританию, национализировав Суэцкий канал. Британская реакция не заставила себя ждать: в октябре на Египет напала англо-франко-израильская военная коалиция. Но хотя египетская армия была разгромлена израильтянами и понесла чувствительные потери от англичан и французов, и только Соединенные Штаты (и в меньшей степени Советский Союз) смягчили положение Насера, заставив оккупационные силы отказаться от своих завоеваний, в глазах арабов Насер стал героем Суэцкого кризиса, деятелем, в одиночку вступившим в схватку с «мировым империализмом» и в итоге победившим.

В то время как Насер неуклонно утверждал себя в качестве знаменосца антиимпериалистической борьбы и символа арабского национализма, на иракское руководство все больше смотрели как на «лакея западного империализма» и реакционный режим, не соответствующий историческому предназначению арабов. В результате Ираку не только не удалось вовлечь в Багдадский пакт других арабских партнеров, но он оказался в региональной изоляции, а само заключение пакта вызвало серьезное недовольство внутри страны. Левые силы возмущались участием Ирака в том, что они считали прямой агрессией против СССР. Националисты со своей стороны считали пакт уступкой западному империализму и предательством дела панарабизма.

Общественное недовольство в Ираке достигло высшей точки осенью 1956 года, когда в Багдаде вспыхнули бурные беспорядки в ответ на пассивность режима во время Суэцкого кризиса. Одним из многих, кто шатался по улицам в эти горячие дни, был Саддам, который в этой клокочущей толпе чувствовал себя в своей стихии. Политическая обстановка его не страшила; на самом деле он был к ней хорошо приспособлен. Пример дяди вдохновил Хусейна на политическую активность, а отсутствие тесных душевных привязанностей в раннем детстве научило его строить козни и плести интриги для того, чтобы выжить. Найдя антиправительственную деятельность более выгодной, чем учеба, он полностью окунулся в бурлящие улицы столицы. В начале 1957 года, в возрасте 20 лет, он вступил в партию Баас.

Партия Баас, что значит партия возрождения или воскрешения, была основана в Дамаске в начале сороковых годов двумя сирийскими школьными учителями, Мишелем Афляком, православным греком, и Салахом аль-Дин аль-Битаром, мусульманином-суннитом. Это была радикальная, светская, модернизированная партия с идеологией, которая была неоднородной смесью панарабизма и социализма и сводилась к трем организационным принципам: единство, освобождение и социализм. Эта «святая троица», как баасисты обычно ее называли, составляет единое метафизическое целое. Ни одно не может быть полностью достигнуто, если не будет двух других; все они являются средствами для достижения конечной цели духовного возрождения арабской нации.

Это возрождение, согласно баасистской доктрине, представлялось как глубокий революционный процесс, распространяющийся далеко за пределы таких практических соображений, как международные границы, включая «освобождение» индивидуума от прежних племенных, религиозных или местных обязательств. И все же, оставив в стороне высокие идеалы, с самых первых шагов программа партии в основном строилась на одном пункте: уничтожение «следов колониализма» на Ближнем Востоке и объединение арабской нации. Поскольку, по мнению баасистов, великие державы разделили Ближний Восток в начале XX столетия таким образом, чтобы удовлетворить свои конкретные интересы и оставить арабскую нацию разделенной и слабой, это зло следовало устранить. Колониальные державы необходимо было изгнать из региона, и оставшиеся после этого искусственные границы должно устранить, чтобы обеспечить пространство для объединенного арабского государства. Израиль, с точки зрения баасистов, созданный колонизаторами, чтобы расколоть арабскую нацию, подлежал полному уничтожению.

Эта панарабская программа иллюстрировалась не только главным баасистским лозунгом — «Единая арабская нация и ее вековая миссия», — но и ее организационной инфраструктурой. Высший орган партии, принимающий решения, Национальное управление, был межгосударственным по составу, он включал представителей партийных организаций различных арабских стран. Эти местные подразделения назывались Региональными управлениями, поскольку подразумевалось, что все арабские государства — это просто ветви единой арабской нации.

Баасистские идеи начали проникать в Ирак в конце сороковых годов через иракских студентов, которые учились в Сирии и Ливане, и через сирийских студентов в Ираке. В 1952 г. иракское ответвление Баас получило официальное признание от Национального управления партии, и Фуад Рикаби, инженер-шиит из южного иракского города Насирия, был назначен секретарем Регионального управления в Ираке. Но если в Сирии в конце 40-х и в начале 50-х годов Баас превратилась в значительную политическую силу, иракская ветвь оставалась эфемерной организацией, насчитывавшей в 1955 году менее 300 членов. Частично это объяснялось отсутствием в сложной баасистской идеологии интеллектуального потенциала. Хотя когда-то Багдад был крупным центром учености и искусств (особенно так было при калифе из династии Аббасидов Гарун-аль-Рашиде (786–809 гг.)), вот уже 400 лет как одна из самых заброшенных областей Оттоманской империи погрузилась в глубокий духовный вакуум.

Но еще более важной причиной, помешавшей Баас глубоко укорениться в иракском обществе, была жесткая конкуренция со стороны других политических партий и групп. Социалистические идеи Баас вряд ли могли соперничать с такими же идеями коммунистов, которые в то время были значительной силой на политической карте Ирака. На националистическом фронте позиции Баас были еще менее надежными. Будучи расколотым обществом, раздираемым непримиримыми этническими и религиозными разногласиями, Ирак вряд ли представлял собой монолитную нацию. И все же с самых ранних дней своей государственности современный Ирак энергично и настойчиво ратовал за арабский национализм. На самом высоком уровне абстракции это стремление можно рассматривать как продолжение исторической борьбы между Месопотамией и Египтом за главенство в регионе, начиная с античных времен. Однако на более близком уровне оно отражает запутанную смесь огромного личного честолюбия и вечной уязвимости, характеризующую политику Ирака в XX в. С одной стороны, идеи панарабизма давали режиму мощное оружие для утверждения своей ведущей роли в регионе. С другой, они обеспечивали политическую элиту объединяющей силой, которая могла бы преобразовать «невообразимые массы человеческих существ, лишенные какой бы то ни было патриотической мысли», в сплоченный социальный и политический организм. Если все иракцы — арабы, а все арабские государства — всего лишь регионы более широкой арабской нации, какая разница, является ли правящая горстка суннитами или шиитами? Следовательно, режим не только пропагандировал свои собственные амбициозные националистические планы (такие, как замысел премьера Нури Саида в 1940-х гг. «Об объединении Плодородного Полумесяца» под руководством Ирака), но Баасу нужно было превзойти несколько националистических групп, выступивших раньше и предложивших гораздо более понятную программу. Среди них наблюдалось некоторое разнообразие: правая воинствующая партия Истиклал (Независимая), центристская — Ахрар (Либеральная) и левая — Шаат (Народная). Каждая предлагала свое собственное уникальное «варево» из национализма и социальных реформ. И каждая занимала более прочное положение в иракской политической системе, чем только что возникшая партия Баас.

Трудно сказать, что побудило Хусейна вступить именно в партию Баас, положение которой в те времена было довольно шатким. Позже Саддам уверял, что особенно его привлекла приверженность Баас идее арабского национализма. Но с этой идеей носились и другие, более влиятельные националистические партии. Конечно, баасистский радикализм был удобной отдушиной для неуемной энергии и честолюбия молодого выходца из Тикрита, но то же самое можно сказать и об остальных радикальных течениях, которых в то время было в Ираке предостаточно. Похоже, что основная причина, по которой Хусейн предпочел Баас другим, казалось бы, более многообещающим вариантам, оказывается менее романтической и более прозаической, и она меньше связана с его идеологическими предпочтениями, чем с его дядей и приемным отцом Хейраллахом Тульфахом.

Хейраллах, вероятно, оказал наибольшее влияние на формирование характера Саддама. Именно он играл для мальчика роль отца и был для него образцом мужчины. И как образец, и как наставник он взращивал националистические настроения молодого Саддама. Он познакомил Саддама с людьми, впоследствии сыгравшими ключевую роль в его возвышении, включая будущего президента Ахмада Хасана аль-Бакра, кузена и близкого друга Хейраллаха на протяжении 1940-х и 1950-х годов. Следуя по стопам своего дяди, Хуссейн подал заявление в престижную Багдадскую Военную академию, но не сдал вступительных экзаменов. Его неосуществленное желание щеголять в офицерской форме терзало Саддама почти два десятилетия, когда, будучи вторым человеком в иракском руководстве, он, человек, никогда не служивший в иракской армии, получил звание генерала из рук своего тогдашнего начальника, президента аль-Бакра.

В глазах Хусейна Хейраллах, ставший после его изгнания из армии директором местной школы, был интеллектуалом, «который понимал, как важно учиться». Не вполне ясно, какого рода ценности удалось дяде внушить своему племяннику. Однако если судить по общественному и политическому поведению Хейраллаха в последующие годы, может сложиться мнение, что его дом послужил той полезной «мастерской», в которой Саддам получил свои первые уроки изощренной изворотливости и интриганства, столь важные для выживания в извилистых коридорах политической системы Ирака.

После того как его племянник начал свое восхождение к власти, Хейраллах стал мэром Багдада и использовал свое служебное положение для того, чтобы накопить сказочное богатство. Человек жадный и склонный к злоупотреблениям, он достиг в коррупции такого бессовестного размаха, что Саддам, в конце концов, вынужден был снять его с должности: незадолго до оккупации Кувейта летом 1990 года семнадцать компаний, руководимых Хейраллахом, были закрыты, а их администраторы арестованы. Влияние на мировоззрение Хейраллаха стало возможным в 1981 году, когда Саддам, уже президент Ирака, устроил так, что философские размышления его дяди были опубликованы в государственной печати. В тоненьком трактате под названием «Трое, кого Аллаху не следовало создавать: перс, еврей и муха», Хейраллах определил персов как «животных, которых Аллах создал в обличье людей». Евреи, по его мнению, были «смесью грязи и отбросов различных народов», тогда как мухи, наименее отвратительные из трех, всего лишь мелюзга, думая о которой мы не можем постичь, зачем Аллах ее сотворил. Если судить по филиппикам Саддама в адрес Израиля и Ирана на протяжении всей его карьеры, идеи Хейраллаха о персах и евреях пали на благодатную почву.

То, что Хусейн — человек действия, а не слов, активист, а не мыслитель, очевидно с первых дней его политической деятельности. Первым заданием Саддама, когда он был безвестным новобранцем партии Баас, стала агитация его товарищей по средней школе за проведение антиправительственных акций. Он проделал это с большим энтузиазмом, завербовав учащихся (а также некоторых местных головорезов) в организованную банду, которая вселяла ужас в сердца многих обитателей багдадского пригорода Карх, избивая политических противников и невинных прохожих. В конце 1958 года в возрасте 21 года Саддам оказался замешанным в убийстве государственного служащего в своем родном городе Тикрите и брошен в тюрьму. Его освободили через шесть месяцев, очевидно, за недостатком улик. Однако вскоре после этого первоначального скандала он получил вместе с другими молодыми и сравнительно неизвестными баасистами свое самое важное на то время партийное поручение: участие в покушении на жизнь тогдашнего правителя Ирака, генерала Абдель Керим Касема.

Отношения между Баас и Касемом, возглавлявшим группу «Свободных офицеров» при свержении монархии Хашимитов в кровавом перевороте 14 июля 1958 года, первоначально были весьма доброжелательными. Баасисты всем сердцем приветствовали переворот. Они без колебаний вошли в кабинет Касема и максимально использовали всеобщую националистическую лихорадку, чтобы повысить популярность и укрепить свою организацию. Но отношения быстро испортились, когда две партии обнаружили, что находятся на безнадежно противоположных позициях по ключевому политическому вопросу, стоящему перед Ираком в то время: присоединяться ли к сирийско-египетскому союзу, называемому Объединенной Арабской Республикой (ОАР), созданному в феврале 1958 года. Это был политический союз Египта и Сирии, президентом его был Насер, а столицей — Каир. В 1958 году к союзу присоединился Йемен — образовалась федерация, называемая Объединенными Арабскими Государствами. Однако же, союз этот долго не просуществовал, ибо Сирия вышла из него в 1961 году, а вскоре за ней последовал и Йемен.

В то время как иракские баасисты и их соратники в Сирии настаивали на быстром слиянии с Египтом, считая это важным шагом на пути к конечному объединению «Арабской нации», Касем яростно выступал против такого объединения. Его позиция была прежде всего прагматичной. Он не хотел превращать Ирак в еще одну часть большого государства под владычеством Египта, подчинившись Насеру, которого он не любил и боялся. Он также предвидел, что этот союз укрепит положение второго человека в государстве, полковника Абдель Салам Арефа, стремившегося к руководству страной. Его опасения были абсолютно оправданы. На встрече с Насером в Дамаске через неделю после июльского переворота 1958 года Ареф пообещал Насеру, что Ирак скоро присоединится к ОАР и что Касем будет смещен со своего поста. Сведения об этом разговоре вскоре стали известны Касему. Стремясь укрепить свои позиции и устранить угрозу своему лидерству, Касем быстро расправился с «юнионистами» (сторонниками союза). Ареф и Рашид Али аль-Кайлани, ветеран арабского национализма и бывший премьер-министр, были отданы под суд и приговорены к смерти (их приговоры были позже изменены на пожизненное заключение). Одновременно, в результате их поддержки союза, партия Баас быстро потеряла недавно приобретенное влияние на военные и политические организации, а многие из членов партии были брошены в переполненные узниками тюрьмы. В борьбе против «юнионистов» Касем решил опереться на коммунистов. В отчаянной попытке сдержать нарастающее влияние левых сил в марте 1959 г. арабские офицеры-националисты, не принадлежащие к Баас, подняли неудачное восстание в северном городе Мосул. Возмездие Касема было мгновенным и ужасным. Последовал один из самых кровавых эпизодов в современной политической истории Ирака. Коммунистическим боевикам предоставили свободу действий в Мосуле, чтобы они смогли всласть отомстить. Последовали изнасилования, убийства, грабежи, групповые суды и казни в присутствии ликующих толп. Жизни лишились сотни людей, в большинстве арабские националисты.

Ужасы бойни в Мосуле заставили Баас уйти в подполье. Теперь они были уверены, что для спасения Ирака следует убить Касема. Несмотря на прогрессирующее ухудшение отношений Касема с коммунистами вследствие еще одной бойни, устроенной теми в Киркуке, решение баасистов осталось неизменным. В начале вечера 7 октября 1959 года группа молодых активистов Баас, включая Саддама, устроила засаду на машину Касема, ехавшего домой, и обстреляла его с близкого расстояния. Раненый, едва избежавший смерти, потрясенный диктатор буквально с больничной койки приказал запретить партию Баас по всему Ираку. Хотя последующая чистка жестоко подорвала партийную организацию и пресекла ее деятельность, вызывающее поведение многих баасистов на открытых судебных процессах обратило на них внимание всей страны и принесло все еще небольшой партии повсеместное признание и уважение.

Неудачная попытка убийства Касема стала важной вехой в истории иракской партии Баас и в жизни Саддама Хусейна. Неожиданно он выбился из полной безвестности и стал одним из самых нужных людей в стране. Рассказывали фантастическую историю, приукрашивающую его роль в покушении на Касема. Саддам, юный идеалист, ждет ненавистного диктатора с пистолетом в руке, готовый принести себя в жертву ради общенародного дела. Скрывающемуся раненому революционеру отказывают в медицинской помощи. Тогда он бестрепетно извлекает с помощью ножа пулю из тела и мчится на своем скакуне через пустыню, хитроумно избегая бесчисленные военные патрули, преследующие его по пятам. Отважный воин-беглец уплывает к свободе по ледяным водам Тигра, зажав нож в тесно стиснутых зубах. Покушение на Касема и последующее бегство стало важным элементом в легенде иракского президента — она была восславлена в многочисленных публикациях, телевизионных программах и даже в кино. Легенда эта воспевает черты типичного национального героя: патриотизм, бесстрашие, железную волю.

Правда о роли Саддама в покушении на убийство гораздо менее эффектна. Первоначальное его задание было второстепенным: обеспечить прикрытие своих напарников во время покушения на Касема. Однако, согласно его полуофициальной биографии, «когда он оказался лицом к лицу с диктатором, он не смог сдержаться. Он забыл о полученных инструкциях и тотчас открыл огонь». В то время как эта лестная версия пытается прославить поведение Саддама, подчеркивая его инициативу и стремление избавить страну от ненавистного диктатора, она, тем не менее, дает понять, что Хусейн поставил под удар всю операцию, если не провалил ее полностью, своими преждевременными действиями. Не выполнив первоначальный план и действуя самостоятельно, он привел в замешательство своих соратников и дал возможность телохранителям Касема оправиться от первоначального шока и действовать более эффективно. В последовавшем смятении один член «ударного взвода» был убит своими же, а сам Саддам был ранен одним из товарищей. Так или иначе, а этот рассказ об опрометчивом поведении Саддама является одним из немногих документированных свидетельств о том, что Саддам терял самообладание, сталкиваясь с серьезной опасностью. Несмотря на множество публикаций и последующее прославление этого эпизода, молодого Саддама, должно быть, расстраивала его роль в срыве самого важного к тому времени политического мероприятия Баас. Да и необходимость бежать из родной страны на неопределенное время не была желанным шагом для молодого человека, никогда прежде не выезжавшего из Ирака и не имевшего таких планов на ближайшее будущее. Неудавшееся покушение не только явилось важной вехой в его политической карьере, но оказало отрезвляющее воздействие на Саддама, научив его самоконтролю, терпению и осторожности.

Саддаму удалось перейти сирийскую границу, и он был тепло встречен руководством Баас, тогда еще участвующим в правительстве Объединенной Арабской Республики. Мишель Афляк, отец-основатель партии и ее главный идеолог, как говорят, лично заинтересовался молодым политэмигрантом и продвинул его до высшего партийного ранга, сделав действительным членом партии. Хотя Афляк впоследствии вспоминал, что он познакомился с Саддамом только после 1963 года, вряд ли можно сомневаться, что между ними быстро возникло взаимопонимание. Их дружба оказалась очень выгодной для Саддама Хусейна. В 1964 году, во многом благодаря хлопотам Афляка, он был избран в высшей орган по принятию решений в иракской партии — Региональное управление. Позже Хусейн использовал престарелого духовного вождя, чтобы укрепить свои собственные идеологические посылки и узаконить свой режим. Как и у советского диктатора Иосифа Сталина, использовавшего имя Ленина как основание законности своего личного правления, у Саддама был живой Ленин, которого он мог достать в подходящих случаях, чтобы узаконить свои решения и прежде всего свое положение хранителя правильности партийного курса в противовес иным партийным группировкам. Даже смерть Афляка в 1989 году была использована для достижения политических целей Саддама. Иракский лидер распространил среди своих подданных сведения, что он лично оплатил сооружение гробницы для отца-основателя партии Баас.

В феврале 1960 года, после приятного трехмесячного пребывания в Дамаске, Саддам поехал в Каир, все еще общепризнанный центр панарабизма, поскольку Объединенная Арабская Республика еще существовала; ей суждено было продержаться до сентября 1961 года, когда Дамаск вышел из объединения. Египетская столица кишела политическими активистами и изгнанниками всех мастей, и Саддам быстро влился в это бурное сообщество. Вместе со своим близким другом Абдель Каримом аль-Шейхли, который тоже участвовал в неудачном покушении на жизнь Касема, он вступил в местную египетскую организацию партии Баас. Очень быстро Саддам стал членом ее Регионального управления. Но прежде всего в египетской столице он занимался не столько революционной деятельностью, сколько завершением своего формального образования. В 1961 году, в 24 года, он, в конце концов, окончил среднюю школу в Каире, а через год поступил в Каирский университет, чтобы изучать право.

Вопреки ожиданиям, короткий период обучения едва ли расширил его эрудицию и политический кругозор. В отличие от Запада, где университеты были подлинными духовными центрами, университетская жизнь в Египте в начале 60-х годов была интеллектуально убога. Провозглашая радикальную, даже революционную идеологию, на самом деле египетские власти безжалостно подавляли любое проявление независимой мысли на университетских территориях, навязывая «удушающее однообразие» в равной степени преподавателям и студентам. И одни, и другие часто заключались в тюрьму за свои убеждения, и их вынуждали избегать проявления нестандартных политических взглядов. Студенческие демонстрации, за исключением очень редких случаев, запрещались. Общеобразовательный уровень был исключительно низок, особенно в гуманитарных науках, получить степень по которым было совсем не трудно. Часто принимались студенты с низкими оценками, от них требовалось лишь запоминание материала, а не его интерпретация, и степень можно было получить, зазубрив, скажем, десяток книг.

Саддам, тем не менее, так и не закончил курса по праву. Через девять лет после того, как он бросил учебу в Египте, поступив на юридический факультет Багдадского университета, он явился туда с пистолетом за поясом и в сопровождении четырех телохранителей, чтобы получить свой диплом. Через четыре года, в 1976 году, он таким же образом получил ученую степень магистра права.

Находясь в Египте, Саддам решил жениться на своей двоюродной сестре, Саджиде Тульфах. Они знали друг друга с детства, выросли вместе в доме Хейраллаха как брат и сестра, и, по словам Саддама, Саджида была ему предназначена в жены дедом. Согласно обычаю, Саддам написал своему отчиму, Хасану Ибрагиму, с просьбой обратиться от его имени к Хейраллаху и попросить руки его дочери. Ибрагим именно так и сделал, и Хейраллах дал свое согласие на брак. Они были помолвлены, когда Саддам жил еще в Каире, и поженились в начале 1963 года, вскоре после его возвращения в Ирак.

Через год родился их первый сын — Удэй. На свадебной фотографии изображена красивая, счастливая пара. Саддам еще не отрастил своих знаменитых усов. Выражение лица у него мягкое, глаза глядят нежно и умиротворенно, ничто не напоминает о чересчур знакомом жестком и упрямом выражении, которое он напустил на себя с середины 1970-х годов.

До возвращения в Багдад, однако, Саддаму пришлось прожить в Египте три неприятных года. Хотя Насеру и нужна была иракская Баас в его затянувшемся противостоянии с Касемом, но стычки с сирийской Баас, приведшие к выходу Сирии из сирийско-египетского союза в 1961 году, вынуждали Насера остерегаться всего, что отдавало баасизмом. Это настроение президента непосредственно сказалось на повседневной жизни Саддама Хусейна. Пособие, которое он получал от египетского правительства как член иракской Баас в изгнании, часто задерживалось, а иногда его выплата совсем приостанавливалась. Саддама не только держали под наблюдением, а служба безопасности время от времени чинила ему всяческие препоны, но однажды его даже на короткий срок бросили в тюрьму. Сведения о причинах ареста разнятся. Как утверждают шиитские оппозиционные источники, Хусейна арестовали по подозрению в убийстве одного иракского политэмигранта. Другое объяснение связывает задержание Саддама с недовольством властей его политической деятельностью (говорили даже, что он время от времени заходил в американское посольство в Каире). Так или иначе, законных оснований преследовать его не было, и вскоре Хусейн снова оказался на свободе.

Если в каирский период жизни Саддама и был какой-то просвет, так это возможность наблюдать президента Насера в действии. По словам самого Саддама, он тогда восхищался египетским президентом, «который выражал перед всем миром мнение арабской нации», и мечтал перенять его тактику. Умелая расправа Насера с политическим плюрализмом в ОАР и замена его однопартийной системой (так называемым Национальным Союзом), вероятно, повлияли на взгляды Саддама относительно природы будущего режима в Ираке. От взгляда Саддама не ускользнуло и то, как Насер пытался создать видимость демократии при формировании Национального Собрания. В 1980 году Хусейн прибегнет к той же тактике, снова учредив иракский парламент после более чем двух десятилетий его отсутствия. Саддам также уловил в страстной риторике Насера явный подтекст прагматизма. Когда Абдель Керим Касем решил покуситься на независимость Кувейта в 1961 году, египетский президент сотрудничал, пусть и косвенно, с «империалистической» Великобританией, защитив консервативную монархию в Заливе от «революционного» Ирака. Касем был его заклятым врагом, и немыслимо было позволить ему хоть как-то усилить свою позицию.

Несмотря на эти важные наблюдения, Саддам не был слепым последователем Насера, что и обнаружила язвительная перепалка между ними после прихода к власти баасистов в 1968 году. Он правильно решил, что фундаментальное различие их личностей сделает комичным любое безоглядное подражание. По природе замкнутый, интроверт, Саддам не обладал харизматическим обаянием Насера. В отличие от египетского президента, который часто увлекался красноречием и воспламенял слушателей огненными речами, Саддам обращался к своей аудитории как радиодиктор, спокойно, почти безразлично перечисляя излагаемое пункт за пунктом. Невыразительный голос и несколько сдержанная манера говорить как бы отдаляли его от собственной риторики и часто превращали самую пылкую речь в нудный монолог. Принимая во внимание эти различия, Саддам решил, что он может позаимствовать у Насера суть, но стиль должен соответствовать его индивидуальности. Если ему суждено стать видным арабским лидером, к этому надо идти своим путем.

Египетский период жизни Хусейна закончился в феврале 1963 года, когда партии Баас в Ираке вместе с сочувствующими военными удалось взять верх над Касемом и захватить власть. Как и предыдущий переворот пятью годами раньше, приход баасистов к власти был исключительно кровавым. Касем и некоторые из его близких соратников были мгновенно казнены, а их сторонники, особенно коммунисты, сопротивлялись армии и ополчению Баас, Национальной гвардии на улицах Багдада в течение нескольких дней. К тому времени когда они сложили оружие, погибло от 1 500 до 5 000 человек. На этом, однако, кровопролитие не закончилось. Утвердившись у власти, баасисты начали сводить счеты со своими политическими противниками.

Тысячи членов левых партий и коммунистов были арестованы, их жестоко пытали. Сотни человек были казнены.

Тем не менее, Саддам не имел отношения к этим событиям. Прибыв в Багдад, он ощутил себя посторонним. До своего бегства из Ирака он слишком недолго пробыл в партии, чтобы создать силовую базу, а затем три года в Египте находился в политической изоляции. Главный козырь Хусейна, его участие в покушении на Касема, оказался недостаточным, чтобы открыть ему доступ в высшие эшелоны партии. В итоге раздосадованному молодому человеку пришлось околачиваться на задворках вновь образованной баасистской администрации и довольствоваться ничтожным постом члена центрального бюро партии от крестьян. Без промедления он начал укреплять свое положение в партии, вступив во фракцию, руководимую его земляком из Тикрита и кровным родственником бригадиром Ахмадом Хасаном аль-Бакром, который теперь стал премьер-министром Ирака, и полковником Салихом Махди Аммашем, министром обороны.

Едва только Баас пришла к власти, как в ней разгорелась жестокая идеологическая борьба между двумя главными соперничающими лагерями. Первый, левая воинствующая группа, возглавляемая Генеральным секретарем партии Али Салихом аль-Саади, проповедовала фундаментальное, быстрое преобразование иракской социально-политической системы в социалистическое государство. Ей противостояла миролюбивая правая фракция, отстаивавшая постепенную эволюцию к социализму и поддерживавшая связь с небаасистскими военными. Среди ее членов был тогдашний командующий воздушными силами — генерал Хардан аль-Тикрити. Фракция Бакра занимала промежуточное положение между этими двумя группировками с некоторой склонностью к правому лагерю. Этой центристской фракции не хватало идеологической убежденности и политического рвения двух других лагерей. Она не разделяла их готовности совершить политическое самоубийство ради теоретической догмы. Практики и прагматики до мозга костей, Бакр и его соратники очень старались примирить соперничающие фланги. Они понимали, что единственная надежда партии заключается в ее сплоченности. Или они будут держаться вместе, или их вместе повесят.

Но крайние вели безнадежную арьергардную борьбу. Не обращая внимания на призывы к умеренности, экстремистские фракции продолжали свое бескомпромиссное противостояние. На специальной сессии Регионального управления партии 11 ноября 1963 года левая группировка была исключена из партии. Генеральный секретарь Саади и четверо его ближайших помощников были арестованы во время заседания, отправлены в аэропорт и депортированы в Испанию. Этот переворот вызвал в Багдаде волну насилия, поставив столицу на грань гражданской войны. Национальная гвардия, политическое орудие Саади, бушевала на улицах, грабя и убивая. В отчаянной попытке добиться компромисса в Ирак поспешила высокопоставленная сирийская делегация во главе с Мишелем Афляком, но вскоре она поняла, что примирение уже невозможно и что единственным выходом из кризиса было очистить партию от двух экстремистских течений. В тот же день прибывшие члены Национального управления исключили правую группировку из Регионального управления, а ее лидеры были на самолете отправлены в Бейрут.

Чтобы заполнить возникший вакуум власти в иракском руководстве, на сцене появилось Национальное управление в Дамаске, принявшее на себя руководство иракским филиалом. Это оказалось роковой ошибкой. Поскольку иракское руководство Баас было успешно устранено, а вмешательство Национального управления в иракские дела рассматривалось общественностью как грубое нарушение суверенитета страны, репутация партии в Ираке опустилась до низшей точки. Это, в свою очередь, позволило президенту Абдель Салам Арефу, которого Баас сделала чисто номинальной фигурой, выступить против своих прежних благодетелей. В ноябре 1963 года, после девяти бурных месяцев у руля, Баас оказалась вышвырнутой из коридоров власти.

Это вытеснение было болезненным событием в истории Баас. Баасисты почувствовали горечь великой потери, упущенной исторической возможности. После язвительных взаимных обвинений и напряженных махинаций для занятия постов начался процесс самоанализа и критики. Но так же, как всеобщее благо не всегда приносит пользу каждому отдельному человеку, так и коллективная неудача часто не бывает фатальной для всех. Для Саддама Хусейна провал партии оказался скрытой удачей, важным поворотным пунктом в его карьере, за несколько лет сделавшим его одним из самых могущественных людей в партии.

Пока Хусейн был незначительным членом центристской фракции в администрации правящей Баас, учитывая предыдущую расстановку сил, шансы на его быстрое продвижение были фактически равны нулю. Однако, как только в партии началась сумятица, перед молодым и честолюбивым уроженцем Тикрита открылись многообещающие перспективы. К середине 60-х годов группировка Бакра превратилась в господствующую силу внутри Баас. Сам аль-Бакр в 1964 году был избран членом Национального управления, а через год стал генеральным секретарем Иракского Регионального управления. И в его свите оказался Саддам. Он быстро завоевал доверие Бакра, став его близким доверенным лицом и, в конце концов, его правой рукой.

Вскоре последовала награда за верность. В феврале 1964 года Седьмой съезд Национального управления попытался вдохнуть новую жизнь в ослабленную иракскую ветвь, учредив временное Региональное управление и исключив тех, кто был замешан в потере партией власти. Благодаря усилиям Мишеля Афляка и поддержке Бакра, Хусейн был назначен секретарем нового органа. Когда в конце года постоянное Региональное управление было восстановлено, они оба ввели своего молодого протеже и в него.

Буквально с первых минут своего пребывания в высшем органе партии, принимающем важные решения, Хусейн приложил все усилия, чтобы взять под контроль органы безопасности. Даже если из своей жизни он извлек один-единственный урок, так это то, что в бурном политическом мире Ирака не было замены физической силе, что физическая сила была совершенно необходима и для того, чтобы прийти к власти, и для того, чтобы удержать ее, подчинить своей воле все и всякие политические фракции. Именно вооруженные силы дали возможность Касему свергнуть монархию в 1958 году, и они же были причиной его гибели пять лет спустя. И именно отсутствие контроля над государственными органами насилия не позволило Баас оказать нужное сопротивление военному перевороту Арефа. Следовательно, если Баас собирается возвращаться к власти, эффективен только военный путч.

Рассуждая таким манером, Хусейн, поставленный в 1964 году во главе партийной военной организации, спешно разработал план государственного переворота против президента Арефа. Быстро было разработано два варианта действий, и оба были намечены к исполнению не позже середины сентября 1964 года. В соответствии с первым планом группа вооруженных баасистов во главе с Хусейном должна была проникнуть в президентский дворец во время заседания кабинета и уничтожить все иракское руководство. В ходе второй операции предполагалось сбить самолет, на котором Ареф направится в Каир для участия во встрече глав арабских государств. Обоим этим планам не суждено было осуществиться. Проникнуть во дворец не удалось, так как офицер Республиканской гвардии, который должен был провести заговорщиков в нужное место, был неожиданно сменен на своем посту. Еще печальней для Баас оказалось то, что план сбить президентский самолет был выдан одним из летчиков, который, как оказалось, работал на секретные службы. Реакцией Арефа на это разоблачение был немедленный запрет деятельности партии Баас и ее руководства.

Хусейн был одним из немногих видных членов партии, кто не попал в тюрьму во время чистки Баас Арефом. Он очутился перед выбором: или попытаться бежать в Сирию и продолжать борьбу оттуда, или остаться в Багдаде и подвергнуться риску ареста. Выбрав второе, он не подчинился Национальному управлению в Дамаске, предписавшему ему явиться в сирийскую столицу. Причины такого решения понять нетрудно. Бегство из Ирака в то время, когда большинство лидеров Баас, включая Бакра, томилось в тюрьмах, по всей вероятности, было бы истолковано как трусость, и это могло бы лишить Хусейна каких бы то ни было перспектив внутри партии. С другой стороны, руководство кампанией Баас против режима содержало семена будущей славы и включало гораздо меньший риск, чем тот, на который он уже пошел несколькими годами раньше, во время попытки убить Касема. На этот раз Хусейну не грозил смертный приговор. А если бы он встретился со своими соратниками за решеткой, это только превратило бы его в «мученика», принесшего себя на «алтарь революции».

Если принять во внимание соотношение риска и перспектив, решение Хусейна остаться в Багдаде казалось разумным. Как и многочисленные рискованные решения, которые он принимал в последующие годы, этот шаг был каким угодно, но только не необдуманным: он скорее был сделан после тщательного взвешивания возможных потерь и приобретений. Как и во многих будущих действиях Хусейна, вычисленный риск окупился, хотя известную цену ему пришлось заплатить: в середине октября 1964 года убежище Хусейна было окружено войсками службы безопасности. Возникла перестрелка, и когда у Саддама кончились патроны, он вынужден был сдаться.

Рассказ Хусейна о двух годах в тюрьме Арефа явно напоминает отсидку другого молодого революционера, которым, по его собственному признанию, арабский лидер всегда восхищался — Иосифа Сталина. Хусейн «подверг себя строгой дисциплине, вставал рано, упорно работал, много читал, был одним из основных выступающих перед товарищами по тюрьме». Этот режим позволил Хусейну отработать свою тактику и утвердить свое лидерство среди других политзаключенных. Что еще более важно, ему удалось сохранить тесные контакты с Бакром, который был уже освобожден, передавая и получая сообщения, спрятанные в одежде саддамовского малолетнего сына Удая, которого Саида приносила на свои еженедельные свидания с мужем. Хусейн уже создал себе репутацию ближайшего помощника Бакра, «устроителя», который сможет улаживать все бюрократические и организационные проблемы, целенаправленного стратега, на чью решимость восстановить власть Баас не повлияют никакие идеологические или моральные ухищрения. Степень уверенности Бакра в своем молодом сподвижнике лучше всего иллюстрирует то, что позже он назначил Хусейна заместителем генерального секретаря Иракского Регионального управления.

Как и многие другие истории, относящиеся к его подпольной деятельности, дорога Саддама на свободу из-за решетки со временем стала частью легенды Саддама. Согласно плану побега, который был разработан Хусейном вместе с двумя друзьями-баасистами, Абдель Керимом аль-Шейхли и Хасаном аль-Амири, они втроем должны были уговорить охранников, сопровождающих их в суд, остановиться в определенном багдадском ресторане и поесть. Двое из заключенных потом зашли бы в туалет, выходивший прямо на улицу, и бежали бы в заранее приготовленной машине. Третий должен был задержать охранников и попытаться уговорить их дезертировать. План был полностью выполнен. Амири остался, а Саддам и Шейхли вышли, побежали к машине, которая ждала снаружи с открытыми дверцами, и их увез Саадун Шакир, кузен Саддама и активный баасист.

Первой серьезной трудностью, с которой столкнулся Саддам после своего побега, были отношения с братской партией в Сирии. 23 февраля 1966 года военный переворот привел к власти в Дамаске радикальную марксистскую фракцию Баас. Афляк, аль-Битар и другие члены старой гвардии были арестованы, а Национальное управление, высший орган партии, был временно распущен. Хусейн и его близкие соратники взирали на это развитие событий с тревогой. Радикализация сирийского режима и его стремление восстановить Национальное управление под крылом Дамаска грозили превратить иракскую Баас всего лишь в слепого исполнителя сирийской воли. То, что сирийское руководство состояло из армейских офицеров, оказалось примером, которого Хусейн впоследствии стремился избегать. Хотя он ясно осознавал необходимость сотрудничать с армией, чтобы свергнуть Арефа, у него не было намерения делить с ней политическую власть. Он уже понял, что мощная и независимая армия всегда представляет угрозу для гражданского правительства. И самое главное — приход к власти марксистской фракции в Сирии вернул страхи относительно возможного восстания левацкой фракции иракской Баас, подавленной, но не полностью уничтоженной в 1963 году.

Не желая признавать главенство Дамаска, Хусейн инициировал Чрезвычайный региональный съезд, чтобы определить реакцию иракской Баас в ответ на сирийский вызов. Конференция, созванная в сентябре 1966 года, стала водоразделом в истории Баас. Хотя иракская Баас сформировала свое собственное панарабское Национальное управление только в феврале 1968 года, Чрезвычайный съезд, собравшийся в 1966 году, усилил идеологический и организационный раскол между партийными организациями Баас в Ираке и Сирии. Объединенная с Региональными управлениями, Баас в соответствующих странах перестала существовать. Она была заменена двумя отдельными партиями, одной в Дамаске, а другой в Багдаде, и обе они объявляли себя законными наследницами бывшей партии, и у обеих было панарабское Национальное управление, включающее представителей из других регионов. Именно с этого времени началось жестокое внутриарабское соперничество между Сирией и Ираком, ставшее характерным для многих периодов карьеры Саддама.

Сыграв ключевую роль в ускорении разрыва с Дамаском, Хусейн сосредоточился на восстановлении организации партии в Ираке, но не раньше, чем он вычистил дотоле остающихся там левых элементов. Он закончил формирование партийного аппарата безопасности (который лично возглавлял), заложил основы новой партийной милиции и расширил сеть партийных организаций по всему Ираку. Прежде всего вместе с Ахмедом Хасаном аль-Бакром и узким кругом соратников он начал расчетливо плести сложную паутину, которая должна была затянуться вокруг президента Арефа через пару лет.

Баасистам легко было устраивать заговор во многом благодаря достаточно терпимой позиции к деятельности партии со стороны иракских властей. В апреле 1966 года иракский президент Абдель Салам Ареф погиб при аварии вертолета, и президентом стал его брат, Абдель Рахман Ареф. Новый президент был слабой и бесцветной личностью, ему было все труднее и труднее примирить враждующие военные группировки, и он совершенно не мог привести в равновесие различные политические силы в стране. Осторожно ступая по ненадежным тропинкам иракской политической системы, Ареф пытался поправить свое положение, используя скорее пряник, нежели кнут. Подавление деятельности Баас значительно ослабело, и в нескольких случаях президент даже пытался наладить сотрудничество баасистов с режимом. Это, в свою очередь, позволило Баас укрепить силовую базу и терпеливо ждать подходящего момента, чтобы снова возобновить борьбу за власть.

После унизительного арабского поражения в Шестидневной войне 1967 года, казалось, сложились именно такие условия. В ходе молниеносной войны Израилю удалось за шесть дней разбить войска Египта, Сирии, Иордании и иракский экспедиционный корпус, захватить Синайский полуостров, Голанские высоты и западный берег реки Иордан, включая восточный Иерусалим с его святыми местами. После месяца усилий и высокопарной арабской риторики, после месяца, за который Насеру удалось создать всеарабскую коалицию против Израиля, размах израильской победы потряс арабов. Личному престижу Насера был нанесен сокрушительный удар, так же, как и идее арабского национализма. Панарабизм освободил арабские государства от колониального господства, но ему не удалось ни способствовать объединению арабской нации, ни уничтожить то, что считалось основной угрозой этой нации — Израиль. Если арабские государства были так легко побеждены теми, кого арабы презрительно называли «сионистской данностью», как они могут рассчитывать на конечную цель — всеарабское единство? Казалось, даже Насер лишился своих иллюзий относительно дела, которое он так яростно отстаивал на протяжении всей своей карьеры. «Вы штампуете постановления, а нам приходится сражаться», — сказал он на собрании глав арабских государств в Каире. «Если вы готовы к освобождению — выстройтесь перед нами».

Когда огромные толпы в Ираке вышли на улицы, чтобы выразить свой гнев и разочарование, вызванное поражением, Баас быстро воспользовалась минимальным участием страны в войне, чтобы объявить режим незаконным. В последние месяцы 1967 и в первые месяцы 1968 года она провела ряд забастовок и демонстраций, где режим обвиняли в коррупции и некомпетентности и требовали его замены. Общественная деятельность партии достигла высшей точки в апреле 1968 года, когда тринадцать отставных офицеров, пять из которых были баасистами, представили Арефу меморандум, требуя увольнения премьер-министра Тахира Яхья, учреждения законодательного собрания и формирования нового правительства.

Несмотря на эти демонстрации, баасисты понимали, что в одиночку они не смогут сбросить режим Арефа. В политической системе, взращенной на военной силе, у них просто не было необходимых средств, чтобы одержать верх над своими противниками. Поэтому в начале 1968 года партия начала прощупывать готовность вооруженных сил участвовать в попытке переворота. Вскоре они установили контакт с «Арабским революционным движением», группой молодых офицеров, сформированной в 1966 году для защиты президента Арефа, но теперь им все меньше и меньше нравилось его руководство. Особенно баасисты старались привлечь на свою сторону четверых старших офицеров, являвшихся столпами режима Арефа: полковника Абделя Раззака Найифа, главу военной разведки, полковника Ибрагима Абдель Рахмана Дауда, командующего Республиканской гвардией (преторианской гвардии президента), полковника Саадуна Гайдана, командира моторизованной бригады Республиканской гвардии, полковника Хаммада Шихаба, командующего багдадским гарнизоном.

К счастью для баасистов, эти офицеры, любой из которых легко мог сорвать попытку переворота, были согласны на переговоры. Гайдан и Шихаб с сочувствием относились к программе Баас, а в случае Шихаба такая позиция подкреплялась кровным родством: он был родом из Тикрита и двоюродным братом Бакра. Что касается Найифа и Дауда, то они руководствовались весьма знакомым сочетанием стимулов, преобладающим в иракской политике — жадности и страха. С одной стороны, они считали себя естественными преемниками Арефа и рассматривали Баас как младшего партнера, которого легко можно было приручить. С другой стороны, полковники уже довольно давно отдалились от Арефа, и у них были причины предполагать, что от них скоро избавятся. Кроме того, у них не было организационной инфраструктуры и идеологической поддержки, которую могла предложить Баас. Однако они требовали непомерной награды: премьерства для Найифа и кресла министра обороны для Дауда.

Цена участия двух офицеров стала известна Баас на чрезвычайном заседании Регионального управления, созванном в доме Бакра вечером 16 июля 1968 года. В то время как баасисты смотрели на это неожиданное требование как на бессовестную попытку вынудить их к дальнейшим уступкам, Найифу и Дауду предстояло действовать незамедлительно: несколько часов назад их вызвали к президенту Арефу, и тот спросил их, насколько обоснованы слухи о предстоящем перевороте. Оба отрицали такие слухи и со слезами целовали руки Арефу, уверяя его в своей непоколебимой верности. Он им поверил, но они опасались, что их заговор скоро будет раскрыт, и решили связать свою судьбу с Баас.

Как ни сильно было возмущение наглыми условиями этих офицеров, баасисты вынуждены были согласиться. Отрицательный ответ обязательно разозлил бы Найифа и Дауда, и нужно было бы коренным образом пересматривать план заговора, а то и отложить его на неопределенное время. Эта возможность была совершенно ясна Саддаму, который считался одним из самых убежденных сторонников тактического союза с офицерами. «Я понимаю, что оба они нам навязаны и что они способны нанести партии удар в спину ради какого-нибудь интереса, — сказал он своим товарищам, — но сейчас у нас нет выбора. Нам следует сотрудничать с ними, но во время или после революции их следует ликвидировать. И я вызываюсь выполнить это решение».

Речь Саддама является яркой иллюстрацией безжалостного прагматизма, который стал основной его отличительной чертой и привел его через десять лет к президентскому дворцу. Цель оправдывает любые средства. Сотрудничество с самыми презираемыми партнерами было совершенно оправданным, если служило конечной цели политического выживания. И нет ничего безнравственного в образовании союза, если даже заранее знаешь, что его придется при первой же возможности разорвать. Так как все политические противники фактически были «шпионами и агентами», которых следовало лечить их же собственным лекарством. Как сам Хусейн сказал во время дискуссии: «Это законная и нравственная необходимость, ибо партия не должна быть предана вторично (первый раз была потеря власти в 1963 г.) и ее следует всеми способами оберегать от возможного вреда».

Ободренная эмоциональным заявлением Саддама, партия решила согласиться с требованиями офицеров и осуществить свой путч. Через несколько часов занялась заря «новой эры» в истории Ирака.

Глава третья. Вхождение во власть

Утро еще не наступило, когда президент Абдель Рахман Ареф проснулся от телефонного звонка подле его кровати. На другом конце провода был генерал Хардан аль-Тикрити.

— Я уполномочен сообщить, что вы больше не президент, — сухо сказал Тикрити, — власть в стране захватила Баас. Если вы сдадитесь мирно, я гарантирую вашу безопасность.

Президент, все еще надеясь, что это просто страшный сон, в отчаянии позвонил Дауду и Гайдану, но ему всего лишь сказали, что армия против него. Глубоко потрясенный, Ареф прошел в вестибюль дворца, где его уже ждал Тикрити, и сдался. Через несколько часов он уже был в самолете, летящем в Лондон. Вскоре иракский народ узнал, что Баас «взяла власть и покончила с коррумпированным и слабым режимом, который представляла клика невежд, безграмотных корыстолюбцев, воров, шпионов и сионистов».

Так началась «Июльская революция», четвертая смена режима в Ираке со времени свержения монархии ровно десять лет назад. По сравнению с изуверством переворота 1963 года, она была бескровной. Поскольку Арефа предали столпы режима — Дауд, Найиф, Гайдан и Шихаб, — борьбы практически не было, раздавались только выстрелы в честь победы. Казалось, ничто не предвещало ужаса репрессий, вскоре прокатившихся по Ираку.

Местонахождение Саддама в этот знаменательный в истории Баас день не вполне ясно. По официальному отчету, он был в первом танке, штурмовавшем президентский дворец, но это заявление не подкрепляется доказательствами, оно кажется скорее ретроспективной попыткой приукрасить «революционность» Саддама. Смена власти в июле была еще одним военным переворотом, а вовсе не народным восстанием, и была осуществлена в основном армейскими офицерами внутри партии, такими как Бакр, Хардан аль-Тикрити и Аммаш. Переворот не был даже чисто баасистским мероприятием, так как его успех обеспечили в основном Дауд и Найиф, вовлеченные в эту авантюру незадолго до часа икс.

Из-за их менее важной роли штатские члены партии, включая Саддама Хусейна, вынуждены были во время переворота просто нервничать, ожидая новостей. Особенно нежелательной эта ситуация была для Саддама, который в качестве заместителя генерального секретаря Баас, мог всего лишь с досадой наблюдать, как его затмевают потенциальные претенденты на лидерство, к примеру, такие как его земляк Хардан. Должно быть, его единственным утешением было то, что в случае неудачи переворота у него было больше шансов на роль руководителя, так как его военные соратники были бы убиты, арестованы или дискредитированы поражением. Тем не менее, переворот удался, и хотя при первоначальной передаче власти Саддам не играл заметной роли, вскоре он занял центральное место в партийной иерархии.

К счастью для Саддама, его организаторские способности оказались незаменимыми для жизнеспособности партии. С той минуты, когда Арефа увезли из президентского дворца в благополучную ссылку, в новом руководстве началась ожесточенная схватка за власть. С самого ее возникновения коалиция между Баас и группировкой Найифа — Дауда была дурно пахнущим союзом, направленным на уничтожение союзника-врага, а не на построение общего будущего. Ни один лагерь не доверял другому: оба стремились при первой же оказии избавиться от ненужного партнера. Найиф и Дауд смотрели на членов Баас как на примазавшихся к революции, а меж тем она стала возможной только благодаря им. Баасисты, со своей стороны, чувствовали себя обобранными. Их шантажом вовлекли в коалицию, и они заплатили непомерную цену, чтобы купить согласие двух офицеров, которые легко могли бы помешать их попытке захватить власть. И теперь, когда они делили руководство с группировкой Найифа — Дауда, баасисты понимали, что если они вскоре не выступят против своих нежеланных партнеров, их снова вышвырнут из коридоров власти.

Об этом, однако, легко было говорить, но трудно осуществить. У партии не было серьезной силовой базы в армии, ключевой для любой политической перемены. Хотя Хардан аль-Тикрити был назначен начальником штаба и снова командующим воздушными силами, он долгое время пробыл вне армии и был менее близок с офицерским корпусом, чем его начальник, министр обороны Дауд.

Да и в государственных учреждениях у Баас не было безоговорочного превосходства. И хотя Бакр, родственник и покровитель Саддама, сменил Арефа на посту президента, должности премьера и министров обороны и иностранных дел достались группировке Найифа — Дауда. Совет Революционного Командования (СРК), основной решающий орган в Ираке, который был создан немедленно после захвата власти, состоял из семи офицеров: трех баасистов (Бакр, Аммаш и Хардан аль-Тикрити), а также Найифа, Дауда и двух нейтралов (Шихаба и Гайдана), которые склонялись к Баас, но верность которых была все же под сомнением. Кабинет из 26 членов, возглавляемый Найифом, был размежеван подобным же образом: Баас и группировка Найифа — Дауда имели по восемь сторонников.

Если устранения Найифа и Дауда следовало добиваться без военного путча или политического переворота внутри органов управления, его можно было достигнуть только с помощью очень сложного заговора. И именно в этом Саддам проявил творческое воображение и организаторское искусство, которое сыграло решающую роль и в замысле, и в осуществлении завершающего удара по группировке соперников. 29 июля 1968 года Дауда выманили из страны якобы для инспекции иракских войск, базирующихся в Иордании. Совершенно не подозревая, что на самом деле крылось за этой миссией, Дауд временно передал армию под полный контроль начальнику штаба Хардану аль-Тикрити. На следующий день Найифа пригласили на завтрак к президенту Бакру в президентский дворец. Когда ничего не подозревающий премьер собрался уходить, ворвался Саддам в сопровождении четырех офицеров. О том, что произошло дальше, рассказывают его полуофициальные биографы:


«Хусейн выхватил револьвер и приказал Найифу поднять руки вверх. Когда Найиф увидел направленный на него револьвер, он закрыл глаза руками и произнес: „У меня четверо детей“. Саддам был непреклонен. „Не бойтесь, — сказал он, — с вашими детьми ничего не случится, если вы будете вести себя благоразумно. Вам известно, Абдель Раззак, что вы с помощью шантажа примазались к революции и что вы мешаете партии. Мы заплатили за эту революцию своей кровью, и теперь она победила. Решением партии мы вас устраняем. Вам следует немедленно покинуть Ирак“.
На этом дело не кончилось. Как только Найиф согласился, Саддам Хусейн приказал приготовить самолет, чтобы переправить его из военного лагеря в Рашиде в Марокко. Саддам Хусейн приказал Найифу вести себя естественно, ответить на приветствие охраны и спокойно пройти к ожидающему его автомобилю. Он предупредил Найифа, что револьвер у него под курткой и что при малейшем признаке неповиновения он его мгновенно застрелит. Хусейн попросил некоторых своих товарищей остаться во дворце, чтобы защитить президента Ахмеда Хасана аль-Бакра. Саддам сидел рядом с Найифом по пути к военному лагерю. Самолет ждал. Когда он взлетел, Хусейн почувствовал, что у него на глаза навернулись слезы».


Искренность упомянутых слез Саддама сомнительна. Найифа сделали послом в Марокко, но фактически он был выслан из опасения, что он устроит контрпереворот, чтобы вытеснить баасистов. Жизнь Абделя Раззака Найифа закончилась через десять лет в Лондоне, где его застрелили на пороге своего дома в июле 1978 года, после, по меньшей мере, одной неудачной попытки покушения. Даже в ссылке Саддам считал его опасным, не переставая подозревать, что тот строит козни против его режима. Дауду приказали остаться в Иордании в качестве главы военной миссии. В 1970 году он ушел в отставку, но ему так и не разрешили вернуться в Ирак.

К 30 июля Баас осуществила свой второй успешный переворот в течение двух недель, на этот раз получив безраздельный контроль над страной. Пока Найиф летел в Марокко, его сторонники были лишены своих постов. Бакр укрепил свою власть, заняв две новых должности: наряду с президентством и председательством в СРК (и то, и другое — с 18 июля) его сделали премьер-министром и верховным главнокомандующим. Хардан аль-Тикрити стал министром обороны, а Абдель Керим аль-Шейхли — министром иностранных дел. Аммаш сохранил свой пост министра внутренних дел. Однако самым важным назначением было продвижение Саддама Хусейна на вторую по важности позицию в правящей иерархии: заместителя председателя СРК.

Вряд ли стоит удивляться тому, что Бакр сделал Хусейна своей правой рукой. Хусейн был его заместителем в Региональном управлении партии с 1966 года. Они были родственниками, оба родом из Тикрита, давно и хорошо знали друг друга. Бакр внимательно следил за развитием Хусейна с его детства в доме Хейраллаха Тульфаха и до тех пор, пока тот не стал умелым аппаратчиком в высших органах партии. Это в глазах Бакра было порукой надежности Саддама. Но не менее важным для президента было то, что у Саддама не было никакого военного образования.

Для Саддама его провал при поступлении в Военную академию был личным позором, унизительным напоминанием своей неполноценности рядом с его коллегами и родственниками в военной форме. Это сделало невозможным его карьеру в одной из самых важных в стране сфер. Однако, как ни странно, именно этот прискорбный для Хусейна факт нравился президенту Бакру. До 1966 года Баас возглавлял гражданский генеральный секретарь, но хроническое отсутствие единства в партии привело к возвышению военной группировки. Пока партия была в оппозиции, главенство военной фракции было необходимо, так как армия была единственной организацией, которая могла бы помочь партии снова прийти к власти. Достигнув высшего положения в стране, Бакр больше не нуждался в сильной военной группировке. Наоборот, честолюбивые независимые офицеры вокруг него являлись постоянной угрозой для его положения, и в свете прошлого опыта Бакр слишком хорошо понимал, что потенциально это была смертельная угроза. При таких обстоятельствах безжалостный, но надежный работник, такой как Саддам Хусейн, который также стремился разрушить господство военных в иракской политике, казался ему идеальным человеком номер два.

В возрасте 31 года Саддам Хусейн мог бы взирать на свою политическую карьеру с чувством удовлетворения. Менее чем за десять лет высокий, худой, но крепкого сложения молодой человек продвинулся от безвестного члена партии до второго по влиянию лица в Ираке. Пусть он и не играл значительной роли в реальном осуществлении переворота, приведшего Баас к власти в 1968 году, зато основным его делом стала «вторая революция», которая дала партии возможность «править, а не только царствовать». Учитывая его близость с Бакром и его бешеную энергию, Саддам обладал гораздо большей властью, чем «обычный» второй человек в государстве, тем более что его видное положение подкреплялось контролем над партийным аппаратом безопасности, который он сам же и создал.

Несмотря на молодость, Саддам приспособился к своему положению умело и быстро. Он был в достаточной степени реалистом, чтобы понимать, что удержание своей позиции, не говоря уж о продвижении к президентскому дворцу, будет дорогой опасной и извилистой. В то же время он был уверен, что обладает необходимыми качествами для этого рискованного путешествия: величайшей осторожностью, бесконечным терпением, крайней расчетливостью и абсолютной безжалостностью. Яркой иллюстрацией осторожности Саддама можно считать тот как будто бы необъяснимый факт, что о его назначении на пост заместителя председателя СРК было объявлено только в ноябре 1969 года, более чем через год после того, как он на самом деле занял это место. Саддам позже объяснял это решение чисто альтруистическими причинами. По его собственным словам, он с самого начала удивил Бакра, отказавшись от какого-либо поста в исполнительной власти. Так как Саддам считал, что потеря власти Баас в 1963 году стала результатом необузданных личных амбиций, он подумал, что будет лучше, если после «революции 1968 года» он покинет свой высокий пост, чтобы продемонстрировать скромность и партийную дисциплину. Причина, по которой он, в конце концов, согласился выполнить просьбу Бакра и остаться у штурвала, заключалась будто бы в том, что он понял: откажись он от власти — и будущее партии будет в опасности, ведь уже летом 1968 года он раскрыл заговоры против аль-Бакра и понял, что Хардан стремится подорвать положение президента.

Кто не заявит публично, что жертвует личными амбициями ради национальных интересов? Но даже если скромность не является одним из самых очевидных достоинств Саддама, его объяснение ясно отражает его крайнюю осмотрительность, вызванную недоверием к окружающим и постоянным страхом заговоров. Эксперты по иракской политике объясняют очевидную скромность и недальновидность Саддама (оставшись не на публике, он рисковал стать относительно забытым) его опасениями, что успех революции Баас был далеко не бесспорным. Оставаясь за сценой, утверждали они, Саддам, по всей вероятности, надеялся обезопасить себя на случай пагубных последствий, на случай, если бы партия лишилась власти.

Действительно, он боялся, но вовсе не народного восстания. Исторический опыт Ирака показывал, что, учитывая общественную и религиозную раздробленность страны, изменения режима осуществлялись не народными мятежами, но военными переворотами. Впрочем, навряд ли сокрытие от общественности официального статуса Саддама могло гарантировать ему шанс на выживание, так как его действительное положение было полностью известно и в партии, и в армии. Все, кто имел какое-либо влияние, знали, что Бакр и Хусейн — дуэт. Если бы первого смел какой-либо путч, второй сгинул бы вместе с ним.

Следовательно, проявление скромности со стороны Саддама было адресовано политическому и военному руководству партии, а не общественности. Он очень хорошо понимал, что каким бы высоким ни был пост заместителя председателя, он не давал ему возможности противостоять коалиции баасистских офицеров — Хардана, Аммаша, Гайдана и Шихаба. Правда, эту коалицию раздирала зависть и вражда. Впрочем, не все четверо были настроены к Саддаму враждебно. Шихаб, например, очень дружил со своим земляком из Тикрита, и именно Саддам уговорил его (после длинного разговора) присоединиться к заговору в июле 1968 года. Но с учетом положения Хардана и Аммаша Саддам видел в них потенциальных соперников, которых рано или поздно придется ликвидировать. Но поскольку вначале его положение было слабее, чем у них, он избегал прямого противостояния, и, укрывшись за личиной скромности, старательно пестовал их самоуверенность. Смиренный Саддам, лично не претендующий на национальное лидерство, намеревался усыпить бдительность офицеров и заманить их в ловушку. Но прежде чем его положение стало достаточно надежным, чтобы выступить против своих товарищей, Саддам столкнулся с более срочной задачей — укрепить вновь обретенные партией рычаги власти.

Захват власти Баас не был демократической революцией. Партия пришла к власти не по требованию народа. На самом деле, отношение народа к «Июльской революции» колебалось от глубокой тревоги до полного безразличия. Зверские расправы Баас в 1963 году все еще жили в памяти народа и вспоминались с ужасом и молчаливой, глубоко засевшей ненавистью. Июльская революция 1968 года произошла так быстро, что едва ли коснулась повседневной жизни обычных иракцев. За десять лет, предшествовавших «революции», они привыкли к армейским офицерам, сменяющим друг друга в президентском дворце. Не удивительно, что сначала на заговор баасистов смотрели так же, как на бесконечный ряд подобных заговоров. Руководство Баас было в основном незнакомо иракскому народу; тогда как некоторые офицеры обладали лишь региональной известностью, единственным лицом, которое знали все, был Бакр. Из простого люда партию мало кто поддерживал. По оценкам Баас, в 1968 году в партии было приблизительно 5 000 полноправных членов, и даже эта скромная цифра кажется завышенной. Действительная численность Баас в это время, очевидно, составляла не более половины их собственного подсчета. Социальная база партии явно была незначительной. Хотя в Ираке шиитов было приблизительно 60 процентов, а суннитов — 20, к концу 60-х годов Баас фактически стала партией суннитов. Историческое наследие суннитской Оттоманской империи, социальная раздробленность и географические препятствия помешали шиитам объединиться и стать эффективной политической силой. Впрочем, нескольким шиитам удалось добиться высокого положения (например, Саадуну Хаммади, который в 1969 году стал министром нефти и полезных ископаемых). В высшем эшелоне партии шиитов не было, там господствовал так называемый «суннитский треугольник» (основная концентрация суннитов в Ираке), расположенный между Багдадом на юге, Мосулом на севере и Рутбой на востоке, около иорданской и сирийской границы. Основной стержень лидерства был еще уже и, вообще говоря, состоял из армейских офицеров из Тикрита, откуда был родом и Саддам. Возвышение уроженцев Тикрита, сыгравшее решающую роль в личной карьере Саддама, можно объяснить обнищанием города в начале XX в., заставившим многих его обитателей перебраться в Багдад и другие крупные города в поисках пропитания. Многие из уехавших пробились в бесплатную Королевскую военную академию, начав, таким образом, военную карьеру.

Лицом, которое открыло двери Академии постоянному потоку молодых тикритян, был один из весьма влиятельных арабских националистов в Ираке 30-х годов — Маулуд Муклис. Рожденный от тикритского отца, он участвовал в «Арабском восстании» против турок во время первой мировой войны, став доверенным лицом короля Фейсала I и вице-председателем Сената при монархии. До своей смерти в 50-х годах он использовал всю власть и влияние, чтобы продвинуть молодых тикритян в армии и полиции, а также на правительственные посты. Эту практику позже повторяли и его протеже, которые раздавали родственникам и уроженцам своего города военные и политические должности, что является обычной традицией в ближневосточных сообществах, где, прежде всего, ценятся семейные связи и место рождения.

Поскольку социальная опора у баасистов была очень узкой, Баас никогда не имела намерения устанавливать в Ираке либеральную демократию. В одном из публичных заявлений Саддама в то время, четко сформулирован его авторитарный взгляд на политическую систему Ирака: «Идеальное революционное командование должно эффективно планировать жизнь страны. Оно не должно позволить появиться любому другому, конкурирующему с ним центру власти. Должно быть одно командование, руководящее отдельными правительственными подразделениями, включая вооруженные силы».

Поскольку у Баас почти не было опоры в народе, подчинение нации ее воле и само ее правление требовали неукоснительного принуждения. Массы следовало «перевоспитать» и включить в организационный механизм партии. Соперников необходимо было уничтожить, а в сердца рядовых иракцев внедрить почтение и страх. Эти задачи полностью соответствовали способностям Саддама. Они дали ему идеальную возможность превзойти армейских офицеров на службе партии и, в свою очередь, укрепить собственное положение и положение его аппарата безопасности.

Осенью 1968 года была запущена волна жестоких чисток, которые продолжались почти целый год. Операция началась с удаления всех, не принадлежавших к Баас, из различных правительственных учреждений. Затем была подавлена организованная политическая оппозиция, арестованы отдельные политические диссиденты, жестоко сокрушены несколько так называемых «заговоров» и — наконец-то — был нанесен удар по военной группировке внутри партии. Саддам объявил целью очищение правительства и общества от всех и всяческих заговорщиков. Необъявленной целью, однако, было расширение его контроля в партии и государственном аппарате и демонстрация того, что, вне всяких сомнений, партия Баас останется у власти.

Эти чистки не только планировались и осуществлялись Саддамом в его должности главы службы безопасности, но есть некоторые свидетельства, что он проявлял серьезный интерес к их практическому исполнению. Диссидент-шиит, переживший камеры пыток, описал леденящие подробности того, как Саддам лично убил другого шиитского диссидента по имени Духаил: «Он вошел в помещение, поднял Духаила и бросил его в ванну с кислотой. А затем стоял и смотрел, пока тело полностью не растворилось». Хотя этот эпизод, как и многочисленные рассказы шиитов, очерняющие образ Саддама, не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты, личное участие заместителя председателя в преследовании его политических противников иллюстрируется также одним евреем, случайно уцелевшим в печально известном дворце. Наум Тавина, теперь 65-летний израильтянин, был членом иракского еврейского сообщества, когда в начале 1970-х годов его арестовали как «сионистского шпиона». Однажды, когда его собрались пытать, в комнату неожиданно вошел Саддам. Он быстро взглянул на Тавину и обратился к следователю: «Не трогайте этого человека, — сказал он. — Это хороший человек. Я его знаю. Отпустите его». Пораженный Тавина был выпущен из тюрьмы. Вскоре после этого он бежал из страны и эмигрировал в Израиль. Годами он не мог понять, что заставило «сильного человека Багдада», которого он лично не знал, проявить такое внимание к его судьбе. И только намного позже, когда он увидел фотографию молодого Саддама, кусочки загадочной картинки сложились воедино. Он вспомнил худощавого молодого Саддама, у которого на одном из перекрестков Багдада он обычно покупал сигареты по пути на работу, давая ему щедрые чаевые. Очевидно, Саддам вспомнил своего неизвестного благотворителя и отплатил ему сполна.

Эта история бросает светлый луч на обычный образ Саддама — кровожадное чудовище. Она свидетельствует, что, несмотря на его жестокость, ему не чуждо чувство благодарности даже к «сионистскому шпиону». Она также говорит о том, что каким бы непостижимым ни казался кровавый след Саддама посторонним наблюдателям, у него была своя логика. Он проводит чистки не ради самих чисток. Он это делает, так как убежден, что без них ему не выжить и что если он не ударит по своим противникам, реальным или воображаемым, они ударят его первыми. В основе его стремления к злодейству лежит чувство ненадежности и страх, что его честолюбивые замыслы будут сорваны. Каждая чистка, каждая казнь имеет свою цель. Это значит, что никто, даже его ближайшие соратники, не могут чувствовать себя в безопасности. И все же это подразумевает, что те, чье преследование не служит прямой или косвенной целью для Саддама, могут надеяться на пощаду.

Когда правительственные учреждения были оперативно освобождены от нежелательных элементов, партия сделала шаг, чтобы укрепить свою власть над военными. В декабре 1968 года Фейсал аль-Анзари был вынужден уйти в отставку со своего поста начальника штаба, на который его назначили после «второй революции». Вскоре после этого он был арестован и приговорен к 12 годам тюрьмы по обвинению в заговоре. Его заменил Хаммад Шихаб, наиболее расположенный к Саддаму военный. Офицеры, чья верность партии вызывала сомнения, были заменены баасистами или им сочувствующими, включая нескольких дивизионных командиров. Многие из них были арестованы, их пытали. К концу 1970 года в армию была внедрена сложная система политических комиссаров, принадлежащих к аппарату безопасности Саддама: они успешно обходили систему обычного военного подчинения и тщательно контролировались самим Саддамом.

В сентябре 1968 года Саддам в первый раз обратился к практике, которую он довел до потрясающего совершенства в последующие два десятилетия: разоблачение сфабрикованных «заговоров», аресты и казни их участников. Раскрытый «заговор» был якобы задуман масонской группой в южном городе Басре, и «заговорщики» будто бы были пойманы с поличным в церкви.

Авторство «техники заговоров» принадлежит не Саддаму: за два года, следующие за покушением на Касема в 1959 году, иракский диктатор хвастался, что раскрыл 27 заговоров против себя. Хотя эта цифра явно преувеличена, несколько заговоров действительно было. Для Саддама, наоборот, заговоры с самого начала были отличным инструментом, чтобы устранить действительную и потенциальную оппозицию, чтобы посылать сигналы, направленные внешним врагам (таким как Сирия и Иран) и терроризировать население, принуждая к раболепству. Среди многочисленных «заговоров», которые были «раскрыты» на протяжении 1970-х и 1980-х годов только один может быть безоговорочно подтвержден — заговор саддамовского палача и главы службы безопасности Надима Каззара в 1973 году. Остальные, скорее всего, использовались просто в качестве средства для укрепления положения Саддама и отвода критики от чрезвычайных мер по обеспечению безопасности.

Через три месяца после «разоблачения заговора» в сентябре 1968 года был учрежден особый «Революционный суд», чтобы судить «шпионов, агентов и врагов народа». Состоящий из трех офицеров без юридического образования, этот суд даже по иракским представлениям был пародией на процесс судопроизводства. Обычными обвинениями в этом суде были «заговор с целью свержения правительства» и «шпионаж в пользу Соединенных Штатов, Израиля или Ирана». Некоторые процессы показывались по телевидению, и иракский народ мог видеть и слышать ложные признания бывших политиков и чиновников. В одном таком случае бывший министр внутренних дел Рашид Мусли, который вышел из Баас и присоединился к Арефу, признался, что был шпионом ЦРУ, и был казнен. Абдель Рахман аль-Баззаз, бывший премьер, и Абдель Азиз аль-Укейли, бывший министр обороны, которых судили вместе с Мусли летом 1969 года, но которые ни в чем не признались, получили длительные сроки тюремного заключения.

Но часто обходились и без судопроизводства. В ноябре 1968 года Насер аль-Хани, министр иностранных дел в июльской коалиции и бывший член группировки Найифа — Дауда, был похищен группой баасистов среди ночи. Через несколько дней его тело, изрешеченное пулями, было найдено в канаве. Согласно официальной версии, его убили уголовники.

Подобное же объяснение было дано и через четыре месяца после убийства полковника Абдель Керима Мустафы Назрата, бывшего министра и сторонника сирийской Баас. На этот раз секретные службы вышли из себя, чтобы замести следы, добившись публичного «признания» от мелкого преступника, сообщившего, что заколол Назрата у него дома во время ограбления. Через год первый генеральный секретарь иракской Баас Фуад аль-Рикаби, который за десять лет до этого вышел из партии, также был заколот. В 1969 году его приговорили к полутора годам заключения. За несколько дней до конца срока «начальство привело хулигана, вооруженного ножом. Рикаби закололи ударом в грудь и поволокли в больницу. Ему не оказали помощи, и он умер».

Одним из «бриллиантов» в короне «нового правосудия» был суд над группой «израильских шпионов». Шпионов обвинили в том, что они передавали секретную информацию в Израиль, обдумывали и осуществляли саботаж в Ираке и передавали крупные суммы денег из Израиля через Иран еврейской общине в Ираке, которая потом передавала деньги курдским повстанцам. Четырнадцать человек, из них девять евреев, включая руководителя еврейской общины в Ираке, были признаны виновными в шпионаже и публично повешены. Их трупы оставили на площади «как предупреждение другим». Примерно полмиллиона мужчин, женщин и детей танцевали вокруг виселицы и по всему Багдаду с криками «смерть Израилю», «смерть всем предателям».

Еврейская община в Ираке, одна из старейших в еврейской диаспоре, существовала с VI в. до н. э., когда победивший вавилонский царь Навуходоносор пригнал «детей Израиля» в Месопотамию после взятия Иерусалима и разрушения иерусалимского храма. Прочная и процветающая община, она подвергалась периодическим гонениям всякий раз, когда наблюдался подъем арабского национализма. К примеру, после поражения Рашида Али в 1941 году, возбужденные арабские толпы напали на еврейский квартал в Багдаде и убили сотни людей, не говоря уже о грабежах и разрушениях. После учреждения государства Израиль в 1948 году стотысячная община сократилась приблизительно в десять раз, так как большинство ее членов эмигрировало во вновь образованное еврейское государство. Те, кто остался, стали социальными изгоями, им пришлось нести бремя арабской досады и ненависти к Израилю. Ко времени возвращения во власть Баас число иракских евреев упало всего до двух с половиной тысяч.

Для Бакра и Саддама евреи были очень удобными «козлами отпущения», которые давали им возможность доказать свою преданность делу панарабизма и таким образом узаконить свой режим в глазах своих сторонников, не вступая в настоящую конфронтацию с Израилем. Когда в декабре 1968 года израильские самолеты разбомбили иракские войска, базирующиеся в Иордании как часть арабского «восточного фронта» против Израиля, убив 16 человек и ранив вдвое больше, президент Бакр настраивал толпу, собравшуюся на площади Свободы, против Израиля и евреев. Обещая «ударить железным кулаком» по этим «эксплуататорам и представителям пятой колонны», Бакр время от времени делал паузу, как бы для того, чтобы узнать мнение своих слушателей. «Смерть шпионам!» — раздался громовой ответ. Это желание было исполнено в виде страшных виселиц в январе 1969 года — к негодованию остального мира. На международные протесты по поводу того, что убийство было мотивировано национальной и религиозной дискриминацией, иракские власти возразили, заявив, что все осужденные мусульмане, евреи и христиане были казнены одинаково.

Действительно, как будет продемонстрировано два десятилетия спустя казнью британского журналиста иранского происхождения Фарсада Базофта по обвинению в шпионаже, охота Саддама на ведьм в виде «шпионов» и «заговорщиков», казалось, только усиливалась от западных протестов. Призывы к терпимости от видных людей мира, например, от генерального секретаря Организации Объединенных Наций, лишний раз провоцировали Хусейна казнить людей с еще большей энергией: в феврале 1969 года было казнено еще семь человек, а через два месяца — еще четырнадцать. Как и в январе, власти агитировали население присутствовать при казнях, и жуткие сцены, происходившие в центре Багдада, были выразительно описаны британским журналистом:

«В день повешения полиция фактически отдала центральный Багдад на восемь часов юнцам. Под руководством партийных комиссаров Баас они воздвигли виселицы на клумбах, патрулируя ближайшие дороги, взяли под контроль десятки тысяч наблюдателей и крикливо требовали новых казней. У каждого из трех военных среди казнимых были повязки на лодыжках или запястьях; по форме суставов было видно, что они сломаны».

Однако большинство казней в феврале и марте происходили в южном городе Басра (преимущественно шиитское сообщество — около иракской границы) с явной целью послать прямое предупреждение и шиитскому сообществу, и иранскому шаху, который в то время увеличивал свое давление на режим Баас в попытке утвердить гегемонию Ирана в Персидском заливе. Чистки стали не только средством подавления внутренней оппозиции, но и подходящим элементом внешней политики. Действительно, 21 января 1970 года иракские службы безопасности заявили, что они раскрыли антиправительственный заговор, поддерживаемый «Ираном, ЦРУ и сионистами». Упомянутый заговор включал несколько десятков человек из военного персонала и возглавлялся якобы двумя отставными старшими офицерами: Абделем Гани аль-Рави, протеже братьев Ареф, и полковником Салихом Махди аль-Самарраи, бывшим военным атташе иракского посольства в Бейруте во времена монархии. Согласно официальным данным, заговорщики организовали «ударные бригады», чтобы убивать партийных и правительственных деятелей. Час икс был намечен на 10 часов вечера 20 января, но большинство заговорщиков было арестовано заранее. А дело начиналось так. Приблизительно 50 вооруженных людей во главе с аль-Самарраи, решили отправиться в президентский дворец. Как только они достигли своей цели, ворота распахнулись и, беспрепятственно войдя, группа направилась в большой зал. Пока они раздумывали, что делать дальше, двери раскрылись, и в зал вошел Саддам в сопровождении нескольких офицеров. Заговорщики без сопротивления сдались, поняв, что их заманили в ловушку.

В тот же день, когда Багдад объявил о разоблачении заговора, специальный суд под председательством капитана Тахи Ясина аль-Джазрави (Рамадана), члена СРК и близкого соратника Саддама, включающий саддамовского палача Надима Каззара, был созван, чтобы судить заговорщиков. Тридцать семь офицеров были приговорены к смерти за попытку свергнуть правительство и были казнены оружием, которое они якобы получили от иранских служб безопасности. Еще пятнадцать человек были брошены в тюрьму. Смертный приговор был также вынесен сосланному премьер-министру Найифу, который якобы организовал этот заговор «по указке иностранных элементов». Иракское правительство приказало иранскому послу покинуть Багдад в 24 часа. Иранские консульства в Багдаде, Кербеле и Басре были закрыты, а несколько иранцев, проживающих в стране, были спешно депортированы.

Хотя суровость иракской реакции дает некоторые основания подумать, что проиранский заговор действительно имел место, непонятная обстановка в Багдаде, где каждый считался потенциальным, если не настоящим шпионом, практически не дает возможности подтвердить действительную степень иранского вмешательства. В то время те, кто считался главными заговорщиками, Найиф и аль-Рави, даже не были в Ираке. Ясно, однако, что с точки зрения Саддама этот инцидент послужил сигналом иранскому шаху, что Баас не испугается возрастания его силы в регионе. Он также украсил ярким пером шляпу Саддама Хусейна. Участие членов вооруженных сил в «заговоре» повредило военной группировке в руководстве и дало возможность бдительному заместителю председателя еще раз показать, что именно он и его надежные службы безопасности, а вовсе не военные, обеспечивали нормальное функционирование партии.

И это не было пустословием. К тому времени длинные руки аппарата безопасности уже дотянулись до рядового иракца. Баасистская милиция патрулировала улицы. Неожиданные облавы на частные дома среди ночи довели до всеобщего сведения, что от контроля не уйти никому. Как выразился один британский журналист, Ирак превращался в «место, где люди исчезали, а их друзья были чересчур перепуганы, чтобы спросить, что с ними случилось; люди, арестованные по ничтожным обвинениям, „кончали с собой“ в тюрьме; таинственным образом убивали бывших видных людей; политики исчезали».

Службы безопасности под началом Саддама вели также борьбу против коммунистов, старых врагов Баас. Как это часто бывает, идеологическая близость порождает яростное соперничество. Борьба за души и умы тех же самых избирателей при помощи похожих рецептов спасения не может не обострить разногласия и не породить резкую дисгармонию, когда каждая партия пытается доказать, почему предлагаемые ею несколько иные средства гораздо лучше, чем у соперника. В случае Баас и Иракской Коммунистической Партии (ИКП), двух знаменосцев «социализма», противостояние было не только желчным, но и крайне кровавым. В конце 1950-х годов, будучи основным фундаментом режима Касема, коммунисты осуществляли масштабные зверства против «арабских националистов», включая и крошечную партию Баас. Через несколько лет, во время первого правления Баас, при Бакре сотни левых были казнены и тысячи арестованы.

Однако Саддам всегда смотрел на отношения с коммунистами чисто практически. Его никогда чрезмерно не беспокоила идеологическая сторона доктрины. Для него самого коммунизм был иностранной идеологией, не соответствовавшей национальным, духовным и экономическим потребностям арабов: «Традиционно марксизм привлекает угнетенных. Однако в случае арабской нации дело обстоит не так… Социалистические программы в арабской истории исходили не только от бедных, но и от людей, которые сами не знали угнетения, но стали лидерами бедняков. У арабской нации никогда не было такого классового сознания, как у других наций». Однако его всегда глубоко тревожила народная база этого движения и его эффективная организационная структура, особенно в таких чувствительных сегментах иракского общества, как угнетенные курды и шииты.

Верный своей привычке подходить к упорному врагу как бы сбоку, Хусейн предложил Бакру добиться хороших отношений и сотрудничества с коммунистами, чтобы дать Баас передышку, столь необходимую для укрепления своей власти. В начале августа 1968 года коммунистам предложили войти в правительство. Через месяц, в рамках всеобщей амнистии, многих арестованных коммунистов выпустили из тюрем, а ссыльным коммунистам разрешили вернуться в Ирак. Реакция коммунистов, однако, разочаровала. Расхваливая ярый антисионизм баасистского режима и антиимпериалистическую позицию, ИКП критиковала ее «угнетение рабочего класса» и отказалась участвовать в правительстве, пока Баас не либерализует политическую жизнь Ирака: допустит образование многопартийной системы, образует демократическое коалиционное правительство и предоставит курдам настоящую автономию. Уклончивая готовность Баас выполнить эти требования позже была отклонена ИКП.

Даже хотя у Бакра и Саддама не было намерения делиться с коммунистами реальной властью, и их предложение ИКП нескольких министерств было сделано только с целью сдержать коммунистический вызов, парочка была сильно раздражена реакцией коммунистов. Они истолковали противоречивые сигналы, исходящие от ИКП, как признак того, что на самом деле она не была заинтересована в сотрудничестве, но просто пыталась вытеснить баасистский режим. Последствия этой оценки были ужасны. Довольно скоро службы безопасности Саддама с привычным зверством принялись еще за одну крупномасштабную чистку: коммунистов арестовывали сотнями и при таинственных обстоятельствах, пытали и казнили.

На этот раз, однако, Саддам встретил противника не меньших масштабов. Коммунисты отказались быть ягненком, которого ведут на бойню. Нападения на их ряды были встречены в штыки, а более воинственные элементы из ИКП образовали небольшие вооруженные отряды, чтобы свергнуть правление Баас. Они ворвались в официальное помещение Баас и разграбили его. Они даже обстреляли дом Саддама. Заместитель председателя ответил огнем и мечом: 23 марта 1970 года видного коммунистического лидера Мухаммеда Ахмеда аль-Хадри нашли мертвым на улице в Багдаде, что возвестило новую волну арестов, пыток и казней коммунистов. Они продолжались весь год и вышли далеко за пределы Багдада. Пока Саддам бил коммунистов большим партийным кнутом, Бакр предлагал им пряник: он разрешил публикацию коммунистического журнала и даже принял коммуниста Азиза Шерифа в свой кабинет в качестве министра юстиции.

Осенью 1969 года Бакр и Саддам почувствовали себя достаточно уверенно, чтобы сделать первый шаг, направленный против военной группировки. Казалось, партия крепко держала бразды правления. Чистки все еще продолжались, но уверенное сообщение, что Баас «пришла навсегда» было прочно внедрено в сознание и политических противников, и широкой общественности. Казалось, созрел момент для открытого верховенства дуэта в решающих партийных органах. 16 ноября 1969 года Иракское информационное агентство объявило, что все члены Регионального управления и все иракские члены Национального управления партии присоединились к Совету Революционного Командования. Так как восемь из девяти новых членов СРК были штатскими, соотношение сил внутри главнейшего учреждения страны решительно изменилось в пользу оси Бакр — Хусейн. Именно в этот момент был официально объявлен пост Саддама — заместитель председателя СРК, — что отразило рост его влияния и доверия к нему в партии.

Конечно, этот поворот событий был выгоднее для Бакра, чем для Саддама. Для президента это означало чистый выигрыш, бесспорное укрепление его позиции по сравнению с военной группировкой. Однако Саддаму пришлось заплатить определенную цену за свое продвижение: согласие на вхождение в СРК некоторых противников. Но как один из кумиров Хусейна, Иосиф Сталин, использовал своих незначительных противников, чтобы уничтожить злейших врагов, а потом поворачивался и против них, так и Саддам понимал, что невозможно избежать тактического союза с противниками. Время сведения счетов следует отложить до тех пор, пока не удастся взять верх над военной группировкой.

Двумя ключевыми фигурами в военной группировке были Хардан аль-Тикрити и Салих Махли Аммаш, у них обоих были выдающиеся заслуги перед партией и много сторонников как внутри партии, так и среди военных. Хардан занимал пост командующего воздушными силами Ирака во время короткого правления Баас в 1963 году, став начальником штаба, министром обороны и заместителем премьера в 1968, когда партия вернулась во власть. Высокомерный, безжалостный человек, огромного роста и с безграничным честолюбием, он внушал Саддаму антипатию и страх. Саддам знал, что их общее происхождение из Тикрита не спасет его, если Хардан станет чересчур могущественным. Со своей стороны, Аммаш, хоть и не такой жестокий, как Хардан, был столь же честолюбив, и Саддам боялся его как одного из старейших членов партии. Вступив в Баас в начале 1950-х годов, он приблизился к Бакру, и они вместе возглавили центристскую фракцию Баас. Вслед за «Июльскими революциями» 1968 года Аммаш занял влиятельный пост министра внутренних дел и заместителя премьера вместе с Харданом, и, кроме того, он был членом Регионального и Национального управлений партии, а также СРК.

Так как прямая атака на этих двух грозных врагов казалась самоубийственной, Саддам прибегнул к своей любимой стратегии «разделяй и властвуй». Во-первых, он очень постарался дискредитировать эту пару в глазах Бакра, распространив слух, что они, особенно Хардан, нацелились на место президента. Как только доверие Бакра к своим коллегам пошатнулось, он поддержал усилия заместителя столкнуть Хардана и Аммаша друг с другом, и тем самым нейтрализовать их. Следующей стадией в стратегии Саддама и Бакра было вбить клин между Харданом и Аммашем, с одной стороны, и двумя другими видными членами военной группировки — Шихабом и Гайданом. Эта задача оказалась сравнительно легкой, так как последним пообещали посты их коллег. Для решительных действий был полностью подготовлен реквизит.

В ноябре 1969 года, когда были упразднены посты заместителей премьера, позиции Хардана и Аммаша значительно ослабели. Это означало, что ни один из них не мог председательствовать на заседаниях кабинета в отсутствие Бакра (в 1969 году должность премьера сливалась с должностью президента). Через шесть месяцев, 3 апреля 1970 года, обоих сделали вице-президентами, но это повышение оказалось пустячным, так как они вскоре были освобождены от министерских постов. Шихаб заменил Хардана в качестве министра обороны, а Гайдан стал министром внутренних дел вместо Аммаша.

Как только эти двое лишились своей власти, их судьба была определена. Когда обрушится окончательный удар — было только вопросом времени. В октябре 1970 года Хардан был лишен всех своих постов якобы за то, что он не поддержал приверженность Баас арабскому делу. Его обвинили в том, что он не помог спасти палестинцев, которых убивали иорданцы во время кровавых событий в сентябре 1970 года («Черный сентябрь»). Его также резко критиковали за временную «измену» Баас в 1963 году. На самом деле эти обвинения были лишены оснований. Так как он уже потерял пост министра обороны в апреле 1970 года, Хардан не имел возможности обеспечить военную реакцию Ирака на события «Черного сентября». Если кто-нибудь и должен был поплатиться за иракское бездействие, так это Шихаб и его начальник штаба, Абдель Джаббар Шаншал, или, прежде всего, верховный главнокомандующий, сам президент Бакр. Более того, не только Хардан возражал против вмешательства Ирака в гражданскую войну в Иордании; большая часть иракского руководства — особенно Саддам — в равной степени противились такому шагу. И Хардан не был единственным, кто «сотрудничал» с Арефом, когда Баас лишилась власти. Бакр поступал точно так же, пока он не разочаровался в Арефе и не решил попытаться свергнуть его.

Так или иначе, Хардан узнал горькую новость в Мадриде, куда его послали во главе Иракской миссии. Он не подозревал об этом шаге, так как Саддам очень постарался его успокоить. Он лично приехал в аэропорт, чтобы попрощаться с Харданом, нежно поцеловал своего соперника в обе щеки, чтобы продемонстрировать, что он не испытывает к нему вражды. Фактически это был поцелуй смерти. Удивленный и взбешенный неожиданным развитием событий, Хардан ослушался правительственного приказа, отказался от назначения послом в Марокко и вернулся в Ирак, чтобы оправдаться. Однако по прибытии в Багдад он немедленно был посажен на особый самолет и отправлен в ссылку — в Алжир. Через несколько месяцев он переехал в Кувейт, где был убит иракскими секретными службами в марте 1971 года.

Аммашу не пришлось долго ждать своей очереди. Подвергающийся все больше изоляции и поруганию со стороны Саддама и его сторонников, в сентябре 1971 года он потерял свои партийные и правительственные посты и был назначен послом в СССР. Однако его судьба не была столь суровой, как у Хардана. Так как он больше не представлял никакой политической угрозы, в середине 1970-х годов, после целого ряда посольских назначений, ему позволили вернуться в Ирак, где он умер в полной безвестности.

Пока несколько старших офицеров следовали за Харданом и Аммашем, лишаясь власти, Саддам мог гордо заявить: «С нашими партийными методами нет шансов ни у кого из тех, кто с нами не согласен и намерен, оседлав парочку танков, напасть на правительство». Тут, без сомнения, он был прав. Власть военной группировки была сломлена навсегда. Политическая преданность нового военного руководства была бесспорной. Офицерский корпус, находящийся под постоянным наблюдением служб безопасности, непрерывно фильтровался и пополнялся сторонниками Бакра и Саддама. Молодой заместитель председателя теперь свободно мог направить всю свою энергию на дальнейшее укрепление своей власти. Очень скоро он займется систематической чисткой действительных и потенциальных соперников внутри «гражданской» группировки партии.

Разумеется, чистка «штатского» лагеря началась не сразу. Уже во время своей длительной кампании против Хардана и Аммаша Саддам избавлялся от тех членов партии, чья поддержка не требовалась для титанической борьбы против военной группировки, но кто мог в будущем угрожать его положению. Первой жертвой в списке Саддама был министр культуры и информации Абдалла Саллум аль-Самарраи. Баасист и член СРК, он был освобожден от всех своих обязанностей и назначен послом Ирака в Индии. Другой член СРК, Шафик аль-Камали, был отстранен от этого престижного органа в том же 1970 году. За ними последовал Салах Умар Али, земляк-тикритянин и родственник Бакра, потерявший и свое место в СРК, и свой министерский пост летом 1970 года после враждебной стычки с Хусейном.

Однако только после нейтрализации военной группировки Саддам осмелился выступить против более видных членов гражданского руководства. 28 сентября 1971 года, в тот же день, когда своего поста лишился Аммаш, министр иностранных дел Ирака с июля 1968 года Абдель Керим аль-Шейхли был освобожден от всех своих обязанностей. Как и остальные смещенные руководители, он был послан за границу в качестве представителя в Организации Объединенных Наций, где уже не представлял никакой угрозы для Саддама.

Один из ведущих представителей молодого поколения Баас, Шейхли стал членом Регионального управления еще в середине 1960-х годов и был введен в СРК в ноябре 1969 года. Что особенно поражает в этом деле, так это его близкое родство с Саддамом. Тогда как они расходились по определенным политическим вопросам (например, Шейхли выступал за сближение с родственным режимом Баас в Сирии, а Саддам яростно противился этому шагу), их связывала близкая дружба и длительное плодотворное сотрудничество. Оба они принимали участие в неудачном покушении на Касема и несколько лет провели вместе в эмиграции в Египте; оба были политзаключенными во время правления Арефа, одновременно бежали из тюрьмы и тесно сотрудничали после неудачи 1963 года, чтобы помочь партии вернуться к власти.

Однажды в 1964 году Шейхли даже спас Саддама от ареста, если не от верной смерти. Этот инцидент произошел, когда они оба сидели вместе в квартире Шейхли, обдумывая свою стратегию. Был час ночи. Саддам поднялся и собрался уходить.

— Куда ты идешь?

— Ночевать в тайнике, где спрятано оружие.

— Полицейские патрули сейчас очень активны, — сказал Абдель Керим. — Лучше переночуй здесь.

В эту же самую ночь произошла облава на склад с оружием. Саддам спасся совершенно случайно.

Это не было простым стечением обстоятельств. Это было следствием совета Шейхли.

Устранение аль-Шейхли явилось первым ярчайшим доказательством, что даже самые близкие соратники Саддама не были гарантированы от жестоких преследований, если он видел в них потенциальную угрозу своему положению. Если отбросить личные чувства, Шейхли, из-за своих организаторских способностей и популярности внутри партии, был потенциальным претендентом на руководство страной, и его нужно было удалить со сцены: в 1980 году, через несколько месяцев после того как Саддам стал президентом, отставной министр иностранных дел был застрелен в Багдаде. Такое обращение с близкими соратниками повторилось несколько раз, особенно заметной была казнь в 1979 году Аднана Хуссейна аль-Хамдани, члена СРК и близкого друга Саддама, а также таинственная смерть Аднана Хейраллаха Тульфаха, двоюродного брата Саддама и министра обороны, десятью годами позже.

Однако самой важной «гражданской» чисткой с точки зрения Саддама было удаление Абдель Халила аль-Самарраи, его самого опасного противника после Хардана и Аммаша. Самарраи и Саддам родились в один и тот же год, оба происходили из бедных семей и оба быстро поднялись от рядового членства в партии на самый верх. Самарраи пользовался широкой и твердой поддержкой партийных низов. Его считали ведущим «теоретиком», и он, как и аль-Шейхли, был возможным будущим кандидатом на партийное руководство. Один из главных уроков политической истории заключается в том, что борьба между «пророком» и «королем», теоретиком и аппаратчиком, обычно решается в пользу последнего. Дело аль-Самарраи исключением не было: в июле 1973 года он был приговорен к тюремному заключению и через шесть лет, находясь еще за решеткой, был казнен якобы за участие в новом заговоре против правительства. Произошло это уже после отстранения от власти президента аль-Бакра.

Полнота победы аппаратчика над теоретиком производила тем большее впечатление, что Саддам сам в то время находился в опасном положении. В то время как широкомасштабные чистки внутри и вне партии, по всей вероятности, устранили любого мыслимого претендента на лидерство, летом 1973 года Бакр и Саддам неожиданно столкнулись с самым серьезным вызовом своему режиму ее времен «Июльской революции». Особенно неожиданным для Саддама было то, что угроза исходила от его собственного творения, аппарата безопасности. Что еще хуже, ему угрожал его самый выдающийся протеже, Надим Каззар, глава служб безопасности. Он происходил из скромной семьи из маленького городка Амара и был одним из немногих шиитов, достигших важного положения в баасовской администрации. Он вступил в партию в конце 1950 года и сделал карьеру в службе безопасности, приняв активное участие в избиении коммунистов во время первого правления Баас. Беспощадный палач, он скоро обратил на себя внимание Саддама и в 1969 году был назначен главой его службы безопасности. Впоследствии Каззар стал правой рукой Саддама, осуществляя массовые чистки с садистским удовольствием. Одним из его любимых методов допроса было гасить сигареты о глаза своих жертв. Именно эта тщательно лелеемая устрашающая репутация позволила Каззару выстроить свою силовую базу внутри партии.

Что заставило Каззара укусить руку, которая так щедро его кормила? Очевидно, знакомая комбинация в иракской политике: ненависть, страх и честолюбие. Все знали, что Каззар был настроен против господства суннитов в Баас и особенно против привилегированного положения уроженцев Тикрита. Как ни удивительно, он открыто выражал свое недовольство по этому поводу, и говорили даже, что поклялся «стереть Тикрит с карты Ирака». В обычных обстоятельствах такая откровенность могла бы стоить Каззару его поста или даже жизни, но так как он оказался незаменимым в политических планах своего хозяина, Саддам не придирался к поведению подчиненного. Однако с чем он не мог примириться, так это с чрезмерной концентрацией власти в руках Каззара, особенно учитывая его ненависть к тикритянам. Поскольку Каззар усиленно строил свою личную империю в рамках аппарата безопасности, он рассудил, что столкновение с Саддамом на определенной стадии неизбежно. Не давая своему патрону возможности выбрать время и метод такого столкновения, он решил опередить его, сделав первый шаг. В этом смысле он воспользовался обычной конфронтационной тактикой Саддама.

Каззар планировал убить Бакра в аэропорту Багдада, когда тот возвращался после государственного визита в Польшу. Решающий удар был назначен на 4 часа дня 30 июня 1973 года. Чтобы гарантировать успех своего заговора, Каззар задержал министра обороны Шихаба и министра внутренних дел Гайдана. Таким образом, он надеялся не только нейтрализовать военных и полицейских, но и обеспечить себя ценными заложниками для любых переговоров с правительством. К несчастью для Каззара, самолет Бакра задержали на четыре часа, из-за этого «ударный батальон», ожидавший президента в аэропорту, решил, что заговор раскрыт, и в панике рассредоточился, ничего не сказав своему руководителю. Тем временем, с Шихабом и Гайданом, брошенными в подвал, Каззар смотрел телевизор и увидел, что Бакр благополучно прибыл. Каззар понял, что заговор провалился. Взяв с собой заложников, он приготовился лететь в Иран. В послании Бакру он пригрозил, что убьет заложников, если ему не предоставят свободный доступ в Иран, и предложил встретиться с президентом, чтобы обсудить разногласия.

Но не такое было у Каззара положение, чтобы диктовать условия — Бакр и слышать не хотел о переговорах. Вместо этого он дал строгий приказ армии и воздушным силам поймать беглеца живым или мертвым до того, как он пересечет иранскую границу. Саддам Хусейн быстро вызвался руководить операцией захвата, и вскоре после этого он мог с гордостью отрапортовать о выполнении своего задания: Каззара перехватили самолеты и вертолеты, он был схвачен, но не раньше, чем он убил Шихаба и ранил Гайдана. Потрясенный Гайдан позже рассказывал, что ему удалось остаться в живых только потому, что он лежал под телом Шихаба и притворился мертвым.

Месть режима была быстрой и решительной. 7 июля был созван особый суд, руководимый Из-затом Ибрагимом аль-Дури, членом СРК, чтобы судить Каззара и его сообщников. Были казнены восемь служащих безопасности, включая Каззара, и 13 армейских офицеров. На следующий день под суд были отданы еще 46 человек, включая аль-Самарраи, и 14 из них были приговорены к смерти.

Нетрудно понять желание Саддама сыграть ключевую роль в захвате Каззара. Попытка переворота, которая сорвалась только благодаря силам свыше, не только обнаружила преступную халатность со стороны Саддама, но и вызвала всеобщий конфуз его могущественного аппарата безопасности. В Багдаде даже ходили слухи, что за заговором стоял он сам. Следовательно, ему, во что бы то ни стало, было нужно реабилитировать себя перед своим начальством, партией и широкой общественностью. Он полностью добился своей цели смертоносной эффективностью операции захвата. Более того, Саддаму удалось сделать невозможное и превратить это крайне невыгодное событие в способ устранить своего старого соперника Абдель Халила аль-Самарраи.

Когда Каззар решил вступить в переговоры с Бакром до его суда, он предложил встретиться в доме Самарраи. Для Саддама это был дар небес. Это дало ему возможность отвести внимание от своей собственной халатности по предотвращению заговора, предав суду Самарраи за то, что он не передал информацию о заговоре в более высокие инстанции. Несмотря на то, что Самарраи яростно отвергал это обвинение, его признали виновным в измене и приговорили к смертной казни. Несомненно, Саддам с удовольствием расстрелял бы его вместе с заговорщиками, но вопиющее отсутствие доказательств против Самарраи и энергичное заступничество Мишеля Афляка заставило заместителя председателя пусть и неохотно, но оставить Самарраи в живых.

Саддам мог позволить себе эту уступку. К лету 1973 года его положение казалось неприступным. Хотя на короткий момент во время «дела Каззара» оно сильно пошатнулось, ему удалось удивительно быстро его восстановить. С политической сцены были удалены самые опасные его враги. Военные, влиятельнейшая сила в иракской политике в течение десятилетия, предшествующего Июльской революции, были приведены под контроль партии при помощи «баасизации». Службы безопасности были очищены от «ненадежных элементов» после дела Каззара. Нацию заставляли подчиняться партийной воле при помощи зловещей государственной машины и удерживали от бунтарских действий волнами репрессий и показательных судов.

Все это несло на себе четкое клеймо Саддама Хусейна и производило сильное впечатление, особенно учитывая ничтожную общественную поддержку Баас во время Июльской революции и ее парализующую зависимость от армии.

Однако этих успехов невозможно было бы добиться без поддержки Саддама со стороны его патрона, Ахмеда Хасана аль-Бакра. С самого начала их партнерство не было привычными взаимоотношениями между номером первым и номером вторым. Хотя Бакр был далеко не декоративной фигурой, он передал Саддаму гораздо больше власти и полномочий, чем руководитель обычно передает своему заместителю, особенно при такой автократической и беспощадной политической системе, как в Ираке. Частично это объяснялось пошатнувшимся здоровьем Бакра (еще в 1971 году его неожиданно госпитализировали по поводу того, что официальная пресса назвала «легким недомоганием»), а частично тем, что президент «был сделан из более мягкого материала», чем его заместитель. Публично Бакр являлся основным лидером, тогда как Саддам находился у него в тени как скромный и верный подчиненный. На самом же деле всем было известно, что налицо совместное руководство, где решения принимают двое и чаще всего по наущению Саддама Хусейна.

Саддам, со своей стороны, яростно отрицал измышления подобного рода.

— Я знаю, кое-кто утверждает, что Саддам Хусейн — первый человек в Ираке, — цитировало его иракское радио в 1971 году, — но у нас есть президент, осуществляющий свои конституционные права. На наш взгляд, он первый человек в государстве, и более того, мы считаем его нашим отцом и вождем.

Эта показная скромность не была случайной. В начале 1970-х годов для политического выживания Саддам выбрал стратегию — принижать свое значение в глазах общественности, чтобы завоевать абсолютное доверие своего начальника и усыпить бдительность политических оппонентов. Систематически ликвидируя своих политических врагов и возможных претендентов на национальное лидерство, сам он держался в тени. Его появления на публике и интервью для прессы были весьма редкими, и только после устранения Хардана и Аммаша он позволил себе большую публичность. Но лишь после подавления заговора Каззара иракский народ начал по-настоящему знакомиться с личностью номер два в стране.

Этот достаточно уникальный симбиоз Бакра и Саддама устраивал их обоих. Они умело трудились, чтобы продемонстрировать прочность совместной власти, драпируясь тогой коллективной Баас. Их целью было внушить нации преданность партии и сделать Баас послушной их собственным замыслам. Оба они жаждали достичь абсолютной власти, но ни один не мог бы достичь этого без другого. Без упрямой целеустремленности Хусейна и его почти параноидальной осмотрительности, сомнительно, смог ли Бакр так успешно справиться с военной группировкой или наложить партийные щупальца на всю нацию. Без абсолютной поддержки Бакра Хусейн не смог бы так успешно уничтожить своих действительных и предполагаемых соперников. Для Бакра оперативные и организаторские способности Хусейна, а также его прагматичная безжалостность были незаменимы. Для Саддама президент дополнял и узаконивал его собственную позицию, так как он обладал всем, чего так отчаянно не хватало Саддаму. Как один из «молодых офицеров», которые свергли монархию в 1958 году, Бакр придал Баас ауру благоприличия и легитимности, более того, имел репутацию борца за арабский национализм. Не менее важно то, что его давние связи в военных кругах могли использоваться Хусейном.

Так по крови и трупам продвигался неутомимый Саддам Хусейн. Борьба между «военной» и «гражданской» группировками в верхушке Баас и Совета революционного командования завершилась победой последней. Чистки среди высокопоставленных политических и военных деятелей отныне становятся постоянной практикой. Расширяя и укрепляя подчиненные ему службы безопасности, Саддам Хусейн с благословения Бакра использовал их для уничтожения каждого, кто угрожал всевластию Баас. Внутри же самой партии подлежали ликвидации многочисленные группировки и фракции. На смену устраненным на ответственные должности в партии, государстве и армии приходили люди, связанные с Саддамом Хусейном родственными узами. В высших властных структурах оказалось так много людей — выходцев из Тикрита, что было запрещено использовать широко распространившуюся фамилию аль-Тикрити.

Так Бакр невольно способствовал укреплению энергичного, беспринципного и крайне честолюбивого Саддама Хусейна и быстрому продвижению его к желанной цели — единовластию. При этом президент считал, что молодой и неопытный Саддам, не имеющий к тому же никакой опоры в армии, угрозы для него не представляет. Заблуждением Бакра было и то, что он чересчур большие надежды возлагал на земляческие и родственные отношения между ним и Хусейном. Они оба происходили из Тикрита, а Аднан Хейраллах, двоюродный брат Саддама Хусейна, был даже женат на дочери Бакра. Сам Саддам вел себя очень лояльно, постоянно подчеркивая свою преданность президенту и говоря, что Бакр заменил ему отца. Между тем, заветная цель для Саддама Хусейна со временем становилась все ближе и ближе.

Глава четвертая. Палестина, Кувейт, Иран, курды — очертания будущих проблем

Палестинский вопрос всегда был основополагающим для арабских националистов. Они считали, что создание в 1948 году государства Израиль стало целенаправленной акцией империалистического Запада с целью оккупации арабских земель. Создав «искусственное государство» в самом сердце арабской нации, империалисты вбили клин в единые ряды арабских стран и не позволили палестинцам реализовать свое право на самоопределение. Поскольку дорога к арабскому единству лежит только через «освобождение арабской родины» от сионистов, то борьба за Палестину — это вопрос национального существования арабов. Пока Палестина оккупирована Израилем, арабское дело находится под угрозой.

Палестинская проблема имеет давнюю и сложную историю. Истоки ее — в конце XIX века, когда зародился сионизм как еврейский национализм, ставивший перед собой в качестве главной цели создание еврейского государства на «исторической прародине» — в Палестине. Однако, похоже, «отцам» сионизма не приходило в голову, что право будущего еврейского государства на существование будет оспариваться местным арабским населением.

В первые десятилетия XX века на территории Палестины, которая вначале входила в состав Оттоманской империи, а затем, после первой мировой войны, стала подчиненной территорией Великобритании, шел процесс формирования еврейского «национального очага». В 1947 году вопрос о создании государства Израиль был вынесен в ООН. В ноябре 1947 года ООН принимает решение о создании на территории Палестины двух государств — еврейского (Израиль) и арабского (Палестина). За это решение высказались, в частности, США и СССР. Однако арабские государства отвергли эту резолюцию ООН. После провозглашения государства Израиль в мае 1948 года их вооруженные силы напали на него, одновременно призывая арабов-палестинцев покидать Израиль. В результате палестинское государство так и не было создано.

В эти годы Советский Союз активно поддерживал идею создания еврейского государства, а затем и сам Израиль в его противостоянии арабскому давлению. Здесь Москва была даже более последовательной, чем Вашингтон, поскольку в США тогда были сильны проарабские настроения. Эти настроения еще более усилились, когда в 1947 году была обвинена в «антиамериканской деятельности» знаменитая «голливудская десятка» — восемь человек из ее числа были евреями. В США также, похоже, шла борьба с «космополитизмом».

Советская поддержка Израиля была не только моральной, но и материальной, прежде всего — оружием. Весной 1948 года, еще до провозглашения еврейского государства, в арабской печати появилась информация, что у берегов Палестины арабы захватили «русский» пароход, на борту которого находились 680 артиллерийских орудий, 20 танков и столько же бронемашин. А командующий добровольческими отрядами в Палестине в одном из интервью утверждал, что против арабов сражались три русских батальона и что арабы в боях убили одного русского генерал-полковника, а другого — повесили. Впрочем, эта информация другими источниками подтверждена не была.

Со временем арабо-израильская конфронтация на Ближнем Востоке все более нарастала. 1956 год — Синайская кампания, предпринятая Израилем против Египта и палестинских террористов. 1967 год — Шестидневная война, в ходе которой Израиль разбил арабские войска и захватил сектор Газа, Голанские высоты, западный берег реки Иордан и восточный сектор Иерусалима. После этой войны Советский Союз, политика которого уже в начале 50-х годов стала проарабской, разрывает дипломатические отношения с Израилем.

Только в конце 80-х годов две сверхдержавы отказались от политики конфронтации и военного соперничества. Однако, осталось оружие, накопленное во многих арабских странах. Остались идеология противостояния и скопившиеся за десятилетия вражда и ненависть, возникшая «благодаря» совместным усилиям Израиля и арабов, США и Советского Союза. Идеологи и теоретики советских времен давали «научное» обоснование арабскому экспансионизму, именуя его «антиимпериалистической борьбой» и «национально-освободительным движением», а советское руководство широким потоком направляло сюда новейшее вооружение. Во всех пяти ближневосточных войнах арабы воевали преимущественно советским оружием. В результате Москва нажила себе на Ближнем Востоке неверных друзей и надежных врагов. США, в свою очередь, вооружали Израиль и тоже старательно выращивали здесь союзников — Саудовскую Аравию, Кувейт и других. Немало вооружения поставлялось из США и саддамовскому Ираку.

Бакр и Саддам, которым надо было залечить раны от недавних чисток, смотрели на палестинскую проблему как на козырную карту — и для того, чтобы сплотить народ вокруг режима, и для того, чтобы существовала некая отдушина для всеобщего недовольства. Государственное радио Ирака превозносило публичные казни евреев в январе 1969 года как «первый шаг к освобождению Палестины» и призывало народ дружно собраться и «получить удовольствие от этого угощения». Так как «освобождение Палестины» требовало ликвидации «сионистского образования», режим без обиняков отверг резолюцию Организации Объединенных Наций № 242 от ноября 1967 года, призывавшую Израиль уйти с «территорий, занятых в недавнем конфликте» в обмен на длительный мир между Израилем и его арабскими соседями. Единственным путем для освобождения Палестины признавалась вооруженная борьба, а не политическое решение.

Страстная риторика лидеров партии Баас в защиту дела Палестины на самом деле не превратилась в действия. Когда у них появилась первая серьезная возможность оказать решительную поддержку палестинцам в их отчаянной борьбе против короля Иордании Хусейна в сентябре 1970, Бакр и Саддам остались в стороне.

После Шестидневной войны 1967 года палестинские партизанские организации стали использовать иорданскую территорию как трамплин для нападений на Израиль. Король Хусейн был глубоко обеспокоен этой стратегией, так как он не мог полноценно защитить свою страну от ответного удара Израиля. С увеличением силы и влияния палестинских организаций в Иордании они с годами постепенно образовали государство в государстве, установив полный контроль над палестинскими лагерями беженцев на территории Иордании и полностью игнорируя иорданские власти и законы. На такое развитие событий король смотрел как на угрозу существованию своего королевства и был полон решимости покончить с этим.

Напряженность между Иорданией и палестинцами достигла высшей точки в сентябре 1970 года, когда Иорданию потрясла волна насилия, включая покушение на жизнь короля, угон и разрушение нескольких западных коммерческих самолетов и, наконец, вооруженные столкновения между иорданской армией и палестинцами. Столкнувшись с прямым призывом палестинцев к его свержению, король Хусейн сделал решительный шаг: 10 сентября он назначил военное правительство, которое начало повсеместную кампанию против палестинцев. Когда приблизительно через две недели борьба утихла, иорданская армия полностью контролировала положение в стране, тогда как палестинские организации были разгромлены. По крайней мере, 5 000 палестинцев было убито и вдвое больше ранено. Эту кровавую конфронтацию назвали «Черным сентябрем».

Осенью 1970 года, когда иорданская армия занималась массовым избиением палестинцев, в Иордании располагался иракский контингент войск приблизительно в 20 000 человек. Багдад открыто грозился, что использует его для защиты палестинцев: «Сражающиеся баасисты выступят, чтобы помочь вашим героическим братьям, которые сражаются в Иордании за победу и освобождение Палестины… Национальное управление переводит свои вооруженные силы в состояние боевой готовности, дабы стать плечом к плечу рядом со своими сражающимися товарищами федаинами (палестинскими партизанами)».

Получив эти громогласные заявления о поддержке, отчаявшиеся палестинцы умоляли Ирак выполнить свои обещания. Но ни один иракский солдат не шевельнулся, чтобы спасти палестинцев. Иракские силы оставались в своих казармах и, согласно одному сообщению, даже позволили иорданским соединениям пройти через свои позиции.

С чисто военной точки зрения это бездействие было полностью оправдано. «Силы Саладина», как назывался иракский контингент в Иордании (в честь лидера мусульман, освободившего Иерусалим от крестоносцев), никак не могли бороться с более многочисленной и лучше вооруженной иорданской армией. И все же для режима, который начертал на своем знамени обязательство защищать дело Палестины, это было унизительным признанием своей слабости, и Ирак был жестоко раскритикован палестинцами и осмеян сирийцами. У сирийцев были все основания высмеивать соперничающий баасистский режим, ибо в отличие от иракцев, они собрали все силы для спасения палестинцев. Пусть даже решение Сирии о вмешательстве было принято неохотно и их экспедиционный корпус был наголову разбит иорданцами, Дамаск, безусловно, одержал важную идеологическую победу в соревновании с Багдадом, которое длилось с 1966 года, со времени раскола между партиями Баас в этих странах. «Черный сентябрь» заставил иракскую Баас доказывать, что «революционная приверженность делу палестинских партизан не обязательно означает прямое военное сражение с иорданскими вооруженными силами».

Чувствительность баасистов к палестинскому вопросу была еще больше подчеркнута тем, что после событий «Черного сентября» головы полетели и в Дамаске, и в Багдаде. В Сирии «гражданская группировка» Баас, которая спровоцировала вмешательство в Иордании, упрекнула главу «военной группировки», генерала Хафеза Асада, который возражал против него, но последний одержал верх и полностью захватил власть в стране. В Ираке, наоборот, именно военная группировка оказалась в проигрыше: использовав события в Иордании как посланную небом возможность для удара по своему основному сопернику, Саддам сделал Хардана аль-Тикрити козлом отпущения за позор Ирака. В жарких дебатах на Совете Революционного Командования, когда эти двое, как рассказывали, вытащили свои пистолеты и грозились друг друга застрелить, Хусейн сваливал на бывшего министра обороны вину за невмешательство в дела палестинцев. Вероятно, следом на собрании произошло то, что было проницательно описано британским журналистом: «Должно быть, в этот момент по лицам присутствующих членов СРК скользнули легкие улыбки. Ибо все они знали, что решение о невмешательстве иракских войск в Иордании было общим, с ним все они согласились ввиду сообщения военных, что их войска не могут рассчитывать на военную поддержку так далеко от своей базы в условиях открытых боевых действий против Иордании».

Саддам не только поддержал коллективное решение о невмешательстве, но его возражения против такого шага были энергичными, и некоторые обозреватели решили, что Хардан был устранен, ибо именно он поддерживал интервенцию в Иордании вопреки мнению Саддама и Бакра, а не наоборот. Через одиннадцать лет в интервью кувейтской газете Саддам косвенно признал свою роль в событиях того сентября, оправдывая тогдашнюю позицию тем, что он был против использования вооруженных сил «одним арабом против другого». Объяснение Саддама звучало весьма неубедительно. Наверняка его поведение в 1970 году было мотивировано чисто прагматическими соображениями, а именно нежеланием — вмешиваться в конфликт, чреватый военным поражением, пусть мелким, но способным скомпрометировать режим Баас и косвенно его собственную позицию.

Начало войны Судного Дня в октябре 1973 года, когда Египет и Сирия неожиданно напали на Израиль, чтобы нарушить политическое равновесие в регионе, дало Саддаму возможность поднять националистическую репутацию Ирака. К тому времени он уже фактически стал «сильным человеком» в Багдаде. Его главные оппоненты были устранены, и влияние Хусейна на Бакра росло с каждым днем. Вскоре после начала военных действий он склонил колеблющегося президента к тому, чтобы послать бронетанковую дивизию на сирийский фронт. На этот раз решение о вмешательстве было гораздо легче, так как был значительно меньше сопутствующий риск. Ирак не собирался в одиночку сражаться с Израилем, он был лишь малой частью грозных арабских формирований. Даже если бы экспедиционный корпус был разбит, это не выглядело бы прямым поражением Ирака, но частью общеарабской неудачи. С другой стороны, выгода от такого вмешательства была многообразной. За сравнительно низкую цену Ирак изобразил бы себя бескорыстным защитником палестинского дела и военной державой, выручившей арабов.

— В октябре 1973 года Ирак был единственной арабской страной, которая сражалась на двух фронтах, — хвастался Саддам позже. — Его воздушные силы бомбили израильские ракетные базы при первой атаке на египетском фронте, а его армия двинулась к сирийскому фронту, как только война разразилась в Сирии. Ирак оставил свою собственную землю беззащитной, чтобы защитить земли арабской нации.

По его мнению, именно героическая позиция Багдада предотвратила поражение на сирийском фронте:

— Иракская армия сражалась достойно и отважно, что привело в смятение вражеского министра обороны Моше Даяна, который, до того как иракская армия прибыла на Голанские высоты, утверждал, что на следующий день он планировал позавтракать в нашем любимом Дамаске. Вот как мы осуществляем национальные принципы нашей партии.

Реальные действия были гораздо менее героическими. Прибыв на Голанский фронт через десять дней после начала войны, иракская дивизия попала в израильскую засаду и за несколько часов потеряла приблизительно 100 танков. Разумеется, это объяснялось не только иракской некомпетентностью. Между соперничающими баасистскими режимами в Дамаске и в Багдаде отношения были враждебными, и сирийцы, не очень-то хотевшие видеть иракские войска на своей территории, приняли своих самозванных защитников отнюдь не радушно.

Командующий иракскими силами, полковник Имами, прибывший в Дамаск, убедился, что его не ждали, и он не мог получить ни указаний, ни информации. Ему просто сказали, чтобы он «шел вперед и сражался», едва указав направление фронта. У иракцев были только те карты, которые они взяли с собой. У сирийцев карт вообще не было. Иракцам не дали ни шифров, ни позывных, ни радиочастот.

Вклад Ирака был невелик и не оказал никакого влияния на политику и стратегию войны. Багдад не поставили в известность заранее о готовящейся кампании и даже не намекнули о намерении прекратить ее. В итоге Саддам тут же обвинил своих арабских партнеров в том, что его держали в полном неведении, и иракцы услышали по радио о прекращении огня точно так же, как они узнали о начале войны. Не прошло и недели после прекращения военных действий, как иракский экспедиционный корпус был отозван из Сирии, сопровождаемый громкими обвинениями со стороны Ирака, что соглашение Дамаска о прекращении огня на основании резолюций Совета безопасности №№ 338 и 339 ущемляло «права арабского народа на его узурпированную землю».

Публичное объяснение Саддама не раскрыло реальных причин удаления экспедиционного корпуса. Ко времени прекращения огня Израиль отвоевал потерянные территории, и, более того, ему удалось захватить часть сирийской территории, в результате чего Дамаск оказался в радиусе артиллерийского обстрела. Сирийская армия была в состоянии полного истощения, и Саддам ясно видел, что Дамаск не в силах продолжать войну. Иракский контингент в Сирии, учитывая высокие потери, был равным образом не способен сопротивляться израильскому давлению. С другой стороны, как ни ослаблены были иракские войска, они настоятельно требовались в Ираке, чтобы укрепить способность режима сопротивляться другим, уже непосредственным угрозам — непрекращающемуся давлению Ирана, вызванному региональными амбициями шаха, и надвигающемуся этническому пожару в северной части страны, в Курдистане. Посылая иракские войска в Сирию, Саддам был гораздо меньше заинтересован в помощи баасистскому режиму в Дамаске, непримиримому сопернику с 1966 года, чем в укреплении репутации Багдада в арабском мире. Военный вклад Ирака был слишком ограниченным и слишком запоздалым, чтобы оказать какое-нибудь влияние на ход войны, это был просто жест солидарности. Исправив панарабскую репутацию Ирака при помощи символического участия в войне, Саддам воспользовался первой же подвернувшейся возможностью, чтобы отозвать войска, в то же время отчитав Дамаск за его якобы пораженчество. Как и в случае бездействия Ирака во время «Черного сентября», преданность Саддама всеарабскому делу существовала только до тех пор, пока она не сталкивалась с интересами Баас, то есть с его собственными. Политическое выживание, а не высокие идеалы арабского единства, вот что определяло его поведение. Быть может, не всегда, но довольно часто.

Пламенное красноречие Багдада в пользу Палестины мало помогло достижению вожделенной цели арабского единства. Наоборот, яростные атаки Ирака были направлены не только против Израиля, но и против арабских режимов, которые обвинялись в том, что они предали дело Палестины и потому заслуживают свержения. Баас вскоре обнаружила, что находится в конфликте чуть ли не со всем арабским миром. Самая резкая конфронтация была с Сирией, где баасистский режим пытался дискредитировать соперника, и каждая из партий-двойняшек старалась представить себя бастионом арабского национализма. Отношения с Египтом были не намного лучше. На рубеже десятилетий обе страны вели острую полемику относительно того, которая из них несет арабское знамя освобождения Палестины. Саддам высмеивал репутацию Насера и сомневался в его праве оставаться у власти после унизительного поражения в Шестидневной войне 1967 года. Он также обвинял Египет в том, что тот способствовал трагическим событиям «Черного сентября», поддержав инициативу США (так называемый план Роджерса) обменять израильскую территорию на мир. Египетский президент отвечал тем же самым, обвиняя иракскую Баас в невыполнении панарабских обязанностей во время кризиса.

Ирак также находился в изоляции в районе Персидского залива, где консервативные монархии терпеть не могли самодовольного краснобайства, исходящего из Багдада. Их беспокоила не только подрывная деятельность Ирака, например, поддержка марксистского режима в Южном Йемене или радикальный Народный фронт за освобождение оккупированных арабских территорий в районе Залива, ставящий под вопрос законность консервативных монархий в Заливе, но также и открытые притязания партии Баас на роль «защитницы» арабских интересов в Заливе: «Ответственность партии и Революции за арабский Залив вытекает из их панарабских принципов и целей. Более того, Ирак, как самая важная и передовая арабская страна в этом регионе, страна с самым большим потенциалом, должна нести самую тяжелую ношу по защите региона от опасностей и зарубежных притязаний».

Для стран в Заливе самым убедительным доказательством того, что Ирак был страной, которую надо бояться, а не дружить с ней, служило постоянное давление Ирака на его крошечного южного соседа — Кувейт. До начала двадцатого столетия Кувейт официально был частью Оттоманской империи. Однако с восемнадцатого века господство империи над эмиратом было номинальным. Члены рода аль-Сабах, выходцы из бедуинского клана Утуб, поселились вокруг лучшей гавани в Заливе и в 1756 году образовали в Кувейте автономный эмират. Это было патриархальное общество в пустыне, где власть основывалась на традиционных племенных законах без сложной административной иерархии.

К концу XIX века Кувейт и Британия открыли друг друга благодаря общим интересам: Кувейт боялся восстановления власти Константинополя, а Британии не нравились возрастающие притязания Германии в Заливе. 23 января 1899 года участники подписали двустороннее соглашение, которое передавало Британии оборону Кувейта и его иностранные дела. Когда в Константинополе узнали о соглашении, султан быстро объявил Кувейт районом провинции Басра и назначил кувейтского эмира управляющим района, давая таким образом понять, что Кувейт подчинен губернатору Басры. Однако этот жест был чисто символическим, и в октябре 1913 года Британия и Кувейт возобновили соглашение, добавив пункт об исключительных правах на нефть: Британия оказывалась единственной страной, которая имеет право на нефтяные концессии, если это драгоценное ископаемое будет найдено.

Немного раньше, 29 июля 1913 года, Британия и, Оттоманская империя заключили важное соглашение — «Проект конвенции в районе Персидского залива», — которое ограничивало оттоманское господство над эмиратом, признавало автономию эмира Кувейта и статус Британии в Кувейте. По этому соглашению, собственно кувейтская территория должна была очерчиваться полукругом, чтобы указать площадь, на которой племена должны были подчиняться Кувейту, и туркам не разрешалось размещать гарнизоны или предпринимать военные действия в эмирате без одобрения Лондона или осуществлять административные меры независимо от эмира Кувейта. Соглашение также оговаривало включение островов Варба и Бубиян, расположенных на северной стороне залива и имеющих стратегическое значение, в границы Кувейта. Однако из-за первой мировой войны соглашение не было ратифицировано.

Распад Оттоманской империи сразу после войны создал насущную необходимость для определения границ новых государственных образований, возникших на обломках Британской империи. Эта проблема была особенно острой на Аравийском полуострове, и не только из-за отсутствия исторических оснований для точных территориальных границ, но также и потому, что там не существовало важных топографических отметок или явных этнических различий. На международной конференции в начале 1920-х годов были обозначены границы Кувейта и на северной стороне с Ираком, и на южной — с Саудовской Аравией. Так как некоторые разногласия остались неразрешенными, была создана так называемая Кувейтская нейтральная зона, на которой Кувейт и Саудовская Аравия должны были иметь общее судопроизводство и вместе разрабатывать нефтяные запасы, если таковые будут обнаружены.

19 июня 1961 года Кувейт был провозглашен независимым государством, а через месяц его приняли в Лигу арабских государств. Британия гарантировала вновь образованному государству военную поддержку, если ее об этом попросят. В том же году монархия избрала Конституционное собрание, которое в ноябре 1962 года приняло Конституцию независимого государства.

Стремление Кувейта быстро утвердить только что полученную независимость не было обусловлено только внутренними причинами, но скорее желанием подтвердить свою решимость сохранить эту независимость. Крошечное государство, обладающее огромным богатством, с большой естественной гаванью и приблизительно 120 милями береговой линии в Заливе, Кувейт очень ясно сознавал, что будет желанной добычей для алчных соседей. Этот страх нетрудно было понять. Хотя сразу же после получения независимости Ираком в 1932 году премьер Нури Саид признал границы, установленные договором 1913 года, Багдад никогда не отказывался либо давить на Кувейт, чтобы он отдал ему в аренду острова Варба и Бубиян, что расширило бы узкий доступ Ирака к Персидскому заливу, острова, которые, как он утверждал, принадлежали Ираку, либо от попыток подорвать режим аль-Сабаха. Более того, в конце 1930-х годов король Гази начал открыто требовать включения Кувейта в состав Ирака.

То же самое требование было повторено с еще большей горячностью Абдель Керим Касемом. В том же месяце, когда Кувейт получил независимость, Касем заявил, что эмират всегда был частью Басры и, следовательно, принадлежит Ираку. Он зашел так далеко, что намекнул на возможность использовать вооруженные силы, чтобы выправить «историческую несправедливость», сопровождая свою угрозу размещением войск вдоль совместной границы. Встревоженные кувейтцы быстро попросили Британию о военной помощи. 1 июля 1961 года британские войска высадились в крошечном эмирате, а британские морские силы патрулировали Залив. Арабы тоже помогали, хотя и медленнее: в сентябре, после долгих и напряженных переговоров, Лига арабских государств неохотно согласилась на просьбу Кувейта и послала многонациональные силы, состоящие из саудовских, египетских, иорданских и суданских войск. У Ирака испортились отношения с Лигой арабских государств. В декабре Багдад заявил, что он «пересмотрит» дипломатические отношения со всеми государствами, признающими Кувейт. Таким образом, по мере того как все больше и больше стран признавали Кувейт, множество арабских послов из разных стран возвращалось домой.

В 1961 году, после распада Объединенной Арабской Республики, египетские и сирийские войска, теперь принадлежащие разным странам, ушли из Кувейта. Остальной арабский контингент оставался до февраля 1963 года, когда Касем был свергнут первым баасистским переворотом. К тому времени стало ясно, что агрессивная политика по отношению к Кувейту не принесла Ираку ничего, кроме возрастающей изоляции в арабском мире. Поэтому баасистский режим спешно сменил тактику и в октябре 1963 года признал независимость Кувейта. Говорят, что эта уступка была сделана в ответ на крупную финансовую ссуду Ираку.

Второй баасистский режим был не так добр к кувейтцам, как их предшественник. В 1969 году Багдад попросил, чтобы Кувейт разрешил иракским войскам расположиться на кувейтской стороне общей границы для защиты иракской береговой линии от грозящей иранской атаки. Несмотря на уклончивую реакцию Кувейта, Ирак расположил войска на узкой полосе вдоль границы. Поставив Кувейт перед свершившимся фактом, Ирак послал туда делегацию, чтобы получить официальное согласие правительства. Хотя разрешение дано не было, иракские войска, усиленные весной 1973 года добавочным контингентом, вопреки желанию Кувейта, оставались на кувейтской территории почти десять лет якобы для отражения иранской угрозы. Всякий раз, когда Кувейт требовал ухода этих войск, Ирак, притворяясь непонимающим, отклонял требование по той причине, что войска нельзя убрать до тех пор, пока не установлена постоянная граница. Когда Кувейт попытался достигнуть соглашения относительно окончательного статуса границы, Ирак дал понять, что признает существующие границы, только если острова Варби и Бубиян будут или переданы Ираку, или сданы ему в аренду.

Наращивая давление на Кувейт, Саддам, несомненно, руководствовался традиционными иракскими мотивами относительно этой страны, такими как, националистические устремления, жажда огромного богатства и геостратегических преимуществ. В то же время его действия поддерживались чувством глубокого беспокойства, продиктованного все возрастающей иранской угрозой.

Хотя Ирак и Иран никогда друг друга не любили — вражда между этими странами может быть прослежена до «вековой борьбы между персами и арабами за господство в Заливе и в богатой долине Тигра и Ефрата к северу от него», — до конца 1960-х годов отношения между ними были совершенно корректными. Обе страны были обременены внутренними и внешними трудностями, и у них не было ни желания, ни энергии на взаимные враждебные действия. Поэтому периоды сближения и сотрудничества между Ираном и Ираком в XX веке были более частыми, чем периоды вражды и антагонизма. В конце 1920-х и в начале 1930-х годов Ирак и Иран сотрудничали при подавлении национальных восстаний, например, мятежей курдского меньшинства в обеих странах. В 1937 году они разрешили свой спор о стратегически важном водном пути Шатт-эль-Араб, отделяющем Ирак от Ирана, и в том же году заключили региональный пакт об обороне и безопасности (Саадабадский пакт) вместе с Турцией и Афганистаном. В 1955 году обе страны вместе с Британией, Турцией и Пакистаном заключили с подачи Запада Багдадский пакт о региональной обороне и, за исключением отдельных коротких кризисов, поддерживали рабочие отношения до конца 1960 годов.

Это мирное сосуществование неожиданно закончилось к концу 60-х. Из-за ряда событий — объявления Британией намерения ликвидировать военные базы к востоку от Суэца, уменьшения прямой советской угрозы после значительного улучшения иранско-советских отношений с начала 1960-х годов и увеличения доходов от нефти — иранский шах Мухаммед Реза Пехлеви вступил на честолюбивую тропу, ведущую к статусу Ирана как ведущей державы в Заливе. Чтобы оправдать эту политику, шах утверждал, что ответственность за соблюдение безопасности в Заливе лежит исключительно на местных государствах и что посторонним державам нельзя разрешать вмешиваться в дела региона. Он считал, что Иран, как крупнейшая и мощнейшая держава Залива, имеет моральные, исторические и геополитические обязательства по сохранению стабильности в этом регионе, необходимые не только для блага региона, но и всего мира.

Представление шаха об Иране как «наставнике Залива» — обычная тема в его заявлениях 70-х годов — проявилась во впечатляющем увеличении военной мощи, что превратило Иран в самую сильную страну Персидского залива. Это новое могущество было проиллюстрировано серией иранских действий, продемонстрировавших и странам Залива, и великим державам, за кем же именно остается последнее слово в регионе. Эти действия включали, среди всего прочего, оккупацию 30 ноября 1971 года стратегически важных островов Абу Муса и Больших и Малых Танбов около Ормузского пролива, которые в то время принадлежали соответственно эмиратам Шарджа и Рас-эль-Хайма. Действием того же рода была иранская интервенция в Оман с 1972 по 1976 гг. по просьбе султана Кабуза для подавления радикальных повстанцев дхофари, которые действовали вдоль оманской границы с марксистским Южным Йеменом (и поддержанных последним).

Для вновь образованного режима Баас в Ираке иранское честолюбие было совсем некстати, оно подрывало его собственную способность удержать власть. Никто не понимал этого лучше, чем Хусейн, главный архитектор партии и борец за ее политическое выживание. Он знал, что Баас неизбежно будет первой жертвой стремления Ирана к гегемонии в регионе по той простой причине, что как бы слаб ни был Ирак по сравнению с его более крупным соседом, он составлял единственное возможное препятствие на пути Ирана к военному превосходству; остальные государства арабского Залива были слишком слабы, чтобы шах считал их препятствием для своих планов по установлению иранской гегемонии.

И Саддам не ошибался. 19 апреля 1969 года Иран односторонне отменил договор с Ираком о правилах навигации в Шатт-эль-Араб, фарватере, — который простирается от слияния Тигра и Евфрата до Персидского залива и десятилетиями был предметом разногласий между Ираном и Ираком. По этому соглашению, граница между двумя странами устанавливалась по восточному берегу реки в низшей точке отлива. Это давало Ираку контроль над всем фарватером, за исключением пространства около иранских городов Абадана и Хорремшехра, где граница устанавливалась по средней линии прилива. Другим преимуществом, получаемым Ираком по соглашению, было условие, что корабли, проплывающие по Шатту, должны были иметь иракских лоцманов и плыть под иракским флагом, за исключением той площади, где граница устанавливалась по средней линии.

Теперь, когда Иран решил, что он больше не связан старым договором, он отказался платить Ираку пошлину и подчиняться требованию, чтобы все суда в Шатт плыли под иракским флагом. В ответ Ирак заявил, что односторонний отказ Ирана от договора 1937 года — вопиющее нарушение международного права. Подчеркивая, что весь Шатт-эль-Араб является неотъемлемой частью Ирака и единственным выходом страны в Залив, Багдад пригрозил, что не разрешит иранским судам использовать водное пространство, если они не согласятся с требованиями относительно флага. Полностью игнорируя это предупреждение, 24 апреля 1969 года иранский торговый корабль в сопровождении военного флота и под прикрытием истребителей прошел по спорным водам и не заплатил пошлины Ираку, как предусматривал договор 1937 года. Ирак не остановил иранский корабль, но очень скоро обе страны разместили войска вдоль Шатта.

Саддам был глубоко обеспокоен действиями Ирана.

— В последней четверти XX века никому не позволено нарушать международные договоры, — сказал он, по иронии судьбы подрывая свои собственные недавние аргументы в пользу иракского вторжения в Кувейт. — Тот аргумент, что этот договор был заключен при господстве империализма и, следовательно, должен быть отменен, не выдерживает критики. Вторая мировая война поставила условия, которые могут кому-то показаться несправедливыми, но они стали политической реальностью. Изменение этих условий может привести человечество к третьей мировой войне.

О глубине беспокойства Саддама говорила также высылка приблизительно 10 000 иранцев из Ирака, а также возобновление старых притязаний Ирака на иранский район Хузистан (по-арабски Арабистан) и образование Народного фронта за освобождение Арабистана. На этой территории жили и персы, и арабы; арабы в Хузистане получили независимость от персидского шаха в 1857 году, но в начале XX столетия Хузистан был снова присоединен к Персии. Тем не менее, сепаратистские арабские чувства не утихали, а временами разжигались панарабскими лидерами, такими как Насер или сирийская Баас. Когда Саддам начал разыгрывать эту карту, двусторонние отношения между Ираном и Ираком вскоре испортились окончательно.

Каким бы важным ни был вопрос о Шатт-эль-Араб, он не был самым тревожным аспектом имперских притязаний Тегерана относительно Ирака.

Если бы шах ограничился только этим, Баас могла бы неохотно и уступить. Однако, к раздражению Саддама, Иран не ограничил свои действия вопросом о Шатте, но вновь нашел давний способ дестабилизации Ирака — курдскую проблему.

Благодаря истории и географии, курдский вопрос был одной из самых болезненных проблем в Ираке XX века. Особая этническая группа индоевропейского происхождения и мусульманской, в основном суннитской, веры, курдское сообщество в Ираке составляет приблизительно 20 процентов населения и проживает в северной части страны. После первой мировой войны, когда великие державы перекраивали Ближний Восток после падения Оттоманской империи, курдам обещали автономию по Севрскому договору (1920) с правом на полную независимость, но через три года курды поняли, что их обманули: Лозаннский договор между Турцией и победившими союзниками ничего не обещал курдам, кроме терпимости к нацменьшинствам.

С тех пор курды стали одним из самых крупных обделенных нацменьшинств на Ближнем Востоке. Трудность их ситуации заключалась еще и в том, что они были рассеяны по четырем странам Ближнего Востока — Ираку, Ирану, Турции и Сирии (в Советском Союзе тоже было небольшое курдское меньшинство), — и каждая страна кровно заинтересована в том, чтобы подавить национальные устремления курдов. Положение курдов еще больше осложняется тем, что их сообщество говорит на разных языках, разбросано по разным кланам и племенам, что мешает созданию курдского единства и облегчает их угнетение соответствующими государствами.

В случае Ирака курдский сепаратизм особенно неудобен для центрального правительства. Он угрожает хрупкому иракскому фракционному построению, поднимая вопрос о распадении всей страны на три разных образования — курдское, шиитское и суннитское. Это, в свою очередь, превратило бы Ирак в нечто нежизнеспособное, учитывая, что примерно две трети нефтедобычи и нефтезапасов страны приходится на территорию, заселенную преимущественно курдами, и плодородные земли Курдистана составляют главную житницу Ирака.

Из-за веских соображений центральное правительство в Багдаде всегда настаивало на том, что Курдистан должен оставаться неотъемлемой частью Ирака. Курды же, защищенные гористой местностью, которая делает военные действия в этом районе особенно трудными, не прекращали борьбы, которая с разной степенью интенсивности продолжается до нынешних времен. Они просили пропорционального представительства в официальных учреждениях Ирака, включая кабинет, парламент и армию, и требовали пропорциональной доли от экономических ресурсов страны. Все это не было выполнено, не говоря уж об их притязаниях на автономию Курдистана.

Когда в феврале 1963 гола был установлен первый баасистский режим, курды быстро представили ему далеко идущий план автономного региона в Курдистане. План был тут же отклонен, и летом Баас начала жестокую военную кампанию в Курдистане. Это оказалось серьезной ошибкой. Военные операции безрезультатно тянулись несколько месяцев, вбив еще один гвоздь в гроб первого баасистского режима. Борьба в Курдистане продолжалась все 60-е гг., и ко времени возвращения Баас к власти в 1968 году дело, казалось, шло к гражданской войне. Партизаны повредили нефтяные установки в Киркуке, нанеся серьезный материальный ущерб и выразительно напомнив центральному правительству, как высоки ставки. Режим ответил тем, что послал почти всю иракскую армию (четыре из шести дивизий) на север Ирака. Последовали беспощадные акции, при которых армия не останавливалась перед массовыми нападениями на беззащитных жителей. Одно из самых известных зверств произошло в курдской деревушке Дакан в августе 1969 года и было описано в «Бюллетене курдских новостей»:


«Дети и женщины деревни укрылись в одной из пещер поблизости, спасаясь от бомбежки и артиллерийского обстрела.
Офицеры и наемники сожгли деревню и собрались около входа в пещеру. Они принесли дров, облили их бензином и подожгли. Обезумевшие женщины и дети исступленно кричали. Во всех, кто приближался к входу, солдаты стреляли, так что никто не мог спастись. В пещере были сожжены 67 женщин и детей».


Саддам с большой озабоченностью следил за событиями в Курдистане. Он помнил о том, как пагубно отразилась курдская проблема на судьбе предыдущего баасистского режима, и опасался, что слишком большое внимание к ней снова поставит под угрозу правление Баас и, что еще важнее, подорвет положение самого Саддама в партии. Он знал, что подавление всеобщего курдского восстания потребует постоянных военных усилий, учитывая активную иранскую поддержку, которая, по всей вероятности, будет оказана курдским мятежникам. Было очевидно, что экономические издержки такой гражданской войны будут непомерными, особенно если курды станут вредить нефтяной промышленности, что было им вполне по силам, как показал их набег на нефтяные разработки в Киркуке. Он ясно понимал, что если Ирак увязнет в Курдистане, это сыграет на руку Ирану и даст ему возможность навязать Ираку свою волю по целому ряду вопросов, особенно по части навигационных правил в Шатт-эль-Арабе, единственном выходе Ирака к Заливу.

Саддам стоял перед еще более сложной дилеммой, так как перспектива решительной военной победы над курдскими повстанцами ему вовсе не была выгодна. Не он руководил военными операциями, а стало быть, не ему принадлежали бы лавры победы. Скорее от нее выгадало бы военное руководство в целом и особенно его заклятый враг, министр обороны Хардан аль-Тикрити, который, кстати, настаивал на военном решении курдской проблемы. Но политическим интересам Саддама больше соответствовал военный пат в Курдистане, так как это дискредитировало бы Хардана. И все же такое развитие событий могло бы привести к мрачным последствиям для режима Баас, так что вред от него намного перевешивал потенциальную личную выгоду.

Для Саддама единственным способом найти квадратуру круга было отыскать мирное решение курдской проблемы, за что он и принялся с обычным для него целенаправленным упорством. Сначала он попытался подорвать единство курдского лагеря, вступив в переговоры с интеллектуальной («современной») фракцией курдского национального движения, возглавляемой Джалалом Талабани и Ибрагимом Ахмедом. Но эта политика дала осечку. Группировка Талабани-Ахмеда была слишком мелкой и слабой, чтобы как-то влиять на события. А главная группа курдского сопротивления, руководимая муллой Мустафой эль-Барзани, возмущенная исключением ее из политического процесса, усилила свою борьбу против режима. Поняв, что без Барзани курдскую проблему не решить, Хусейн осенью 1969 года вступил в тайные переговоры с курдским лидером. В течение последующих месяцев он неустанно трудился, чтобы достичь соглашения, и пошел даже на то, что отправился на север для личной встречи с Барзани. 11 марта его усилия завершились соглашением из 15 пунктов, которое содержало далеко идущие уступки курдам и, что самое важное, впервые признавало курдов самостоятельным национальным образованием с вытекающим отсюда их правом на автономию. Другие уступки включали признание их культурных, языковых и административных прав, назначение одного из курдов вице-президентом Ирака и усиление представительства курдов в руководящих структурах государства.

Правда, Мартовский манифест, как стали называть это соглашение, включал несколько важных завоеваний для центрального правительства, таких как обязательство Барзани разорвать отношения с Ираном и включить свои партизанские отряды в иракскую армию. Но, несмотря на эти выгоды, все же манифест со своими существенными уступками курдам свидетельствовал о серьезной озабоченности Хусейна. Ему был жизненно необходим период стабильности внутри страны, чтобы направить свои усилия на отражение возрастающего давления Ирана и укрепить свои позиции в борьбе с военной группировкой. Поэтому неудивительно, что Саддам сделал все, чтобы представить соглашение как выдающийся успех. Был провозглашен трехдневный праздник мира, и весь Ирак слышал, что их заместитель председателя СРК славит манифест как «во всех отношениях равный Революции 17 июля».