– Все вы, ищейки, что-то вынюхиваете в Глэнскхи. А знаете, откуда пошло-то?

Сэм широко улыбнулся.

– Ирландский я подзабыл основательно. “Глэн” – это ведь “боярышник”, да?

Нейлор коротко, с досадой мотнул головой:

– Нет-нет-нет, я не про название. Я про место. Про деревню. Как она, по-вашему, появилась?

Сэм молчал, выжидая.

– От Марчей. Они ее основали, для своего же удобства. Получили землю, построили дом, согнали людей, чтоб на них работали, – горничных, садовников, конюхов, егерей… Хотели слуг держать под боком, в подчинении, но не слишком близко – чтоб не смердели. – Рот у него злобно, брезгливо кривился. – Вот и построили деревню для холопов, как строят бассейн, или теплицу, или конюшню для пони. Небольшая роскошь, удобство.

– Не дело это, так с людьми обращаться, – поддержал Сэм. – Но это же было давно.

– Да, давно. Когда-то Марчам нужна была Глэнскхи. А теперь выгоды от нее никакой, вот они и устранились, а деревня у них на глазах умирает. – В голосе Нейлора послышались новые нотки, беспокойные, грозные, и впервые за все время в голове у меня совместились два образа: человек, рассуждающий с Сэмом об истории здешних мест, и дикий зверь, что пытался на ночной тропе выцарапать мне глаза. – Деревня-то разваливается. Еще несколько лет – и ничего от нее не останется. Все отсюда бегут, кроме тех, кому бежать некуда, вроде меня, а деревня вымирает и нас за собой тянет. Знаете, почему я в колледж не пошел?

Сэм покачал головой.

– Мозги у меня есть, баллов мне хватило бы. Но пришлось остаться в Глэнскхи, за родителями ухаживать, а работы образованному человеку здесь нет, одни фермы кругом. Для чего мне диплом – на чужой ферме в навозе ковыряться? Этим я и занялся, как школу закончил. А что еще делать? И таких, как я, здесь десятки.

– Марчи тут не виноваты, – благоразумно заметил Сэм. – Что они могли бы сделать?

И снова грубый, лающий смех.

– Сделать они могли бы многое. Очень многое. Приезжал сюда лет пять назад один из Голуэя, земляк ваш. Застройщик. Хотел купить “Боярышник”, превратить в шикарный отель. Кое-что достроить – крылья, флигеля, поле для гольфа и все такое, планы были большие. Представляете, что это значило бы для Глэнскхи?

Сэм кивнул:

– Новые рабочие места.

– Не только это. Туристы бы стекались, фирмы открывались, чтобы их обслуживать, люди бы приезжали здесь работать. Молодежь оставалась бы, а не бежала в Дублин, едва окончив школу. Дома бы строились, дороги хорошие. И школа бы снова открылась, не посылали бы детей в Ратоуэн. Нашлась бы работа учителям, врачам, агентам по недвижимости – образованным людям. Не все сразу, не один год бы на это ушел, но если начало положено… Всего-то и нужен был толчок. Один-единственный. И Глэнскхи ожила бы.

Лет пять назад – как раз перед налетами на усадьбу. Психологический портрет к нему подходил тютелька в тютельку. Представив, что “Боярышник” превратили бы в отель, я почти перестала жалеть, что мы так разукрасили Нейлора, и все же страсть в его голосе невольно завораживала, перед глазами возникали дорогие его сердцу картины: возрожденная деревня, вновь полная жизни.

– Но Саймон Марч отказался продавать? – спросил Сэм.

Нейлор отвернулся, морщась, потер распухший подбородок.

– Один в доме, рассчитанном на десятки человек. На что ему дом? А продавать – ни в какую. От этого дома с самого начала был один вред, а он в него вцепился мертвой хваткой – нет бы отдать, другим на благо. И после его смерти та же история. Молодой Марч в последний раз в Глэнскхи мальчишкой приезжал, семьи у него нет, не нужен ему дом, так нет, уперся! Вот что они за люди, эти Марчи. Своего не уступят, хоть гори все огнем.

– Это же родовое гнездо, – заметил Сэм. – Может, оно им дорого.

Нейлор вздернул подбородок, уставился на Сэма, сверкая глазами-щелками из-под лиловых распухших век.

– Если ты что-то создал, – начал он, – ты за это в ответе. Так поступают честные люди. Дал жизнь ребенку – заботься о нем, пока он жив, ты не можешь его взять и убить. Построил деревню – ты за нее в ответе, как можешь поддерживаешь в ней жизнь. И не имеешь права сидеть сложа руки и смотреть, как она умирает, лишь бы сохранить дом.

– Здесь я на его стороне, – сказал Фрэнк, стоявший со мной рядом. – Похоже, общего у нас больше, чем я думал.

Я его почти не слышала. Как выяснилось, в мой психологический портрет вкралась ошибка: этот человек не ударил бы ножом Лекси за то, что она от него беременна или просто живет в “Боярышнике”. Я думала, он мститель, одержимый прошлым, а он оказался намного сложнее и опасней. Его волнует будущее, будущее его дома, что утекает как вода. А прошлое слито с будущим, они как два темных сиамских близнеца, и определяет его, направляет.

– Только этого вы и хотели от Марчей? – вполголоса спросил Сэм. – Ждали от них порядочности – чтобы они продали дом, подарили Глэнскхи надежду?

Нейлор, подумав, нехотя кивнул.

– И для этого решили нагнать на них страху.

Тот снова кивнул. Фрэнк тихонько присвистнул сквозь зубы. Я затаила дыхание.

– А лучший способ их припугнуть, – сказал Сэм спокойно и взвешенно, – подкараулить одного из них ночью, пощекотать пером. Пустяки, никаких серьезных повреждений. Пусть поймут: им здесь не рады.

Нейлор грохнул кружку на стол, отодвинулся подальше, обхватил себя руками.

– В жизни я никого не трогал. Никогда.

Сэм поднял брови.

– Троих ребят из “Боярышника” кто-то сильно избил в ту самую ночь, когда вам наставили синяков.

– Это была драка. Честная драка, а их было трое. Неужто не видите разницы? Саймона Марча я мог бы десять раз укокошить, будь у меня желание. А я его пальцем не тронул.

– Саймон Марч был старик. Вы знали, что жить ему осталось несколько лет, а наследники скорее продадут дом, чем переедут в Глэнскхи. Можно было и подождать.

Нейлор открыл было рот, но Сэм продолжал говорить, тяжело, монотонно, не давая вставить слово:

– Но когда появились молодой Дэниэл и его друзья, все перевернулось. Они никуда не собираются, а баллончиком с краской их не напугаешь. И вы стали играть по-крупному, да?

– Нет. Я бы не…

– Вы хотели дать им понять, четко и ясно: убирайтесь – или вам несдобровать. Вы видели, как Лекси Мэдисон гуляет по ночам, – может, вы ее выслеживали?

– Я не…

– Вы вышли из паба, пьяный, с ножом. Думали о том, как Марчи губят Глэнскхи, и решили этому положить конец. Может, вы хотели ей пригрозить, только и всего?

– Нет…

– Так как же было дело, Джон? Расскажите. Как?

Нейлор встрепенулся, сжал кулаки, хищно оскалился, готовый броситься на Сэма.

– Тошнит меня от вас. Стоило этим, из Дома, свистнуть, и вы тут как тут, как послушный пес. Они вам жалуются на наглого холопа, которого надо на место поставить, вы меня сюда тащите и говорите, что я кого-то из них ножом пырнул, – это бред. Мне нужно, чтоб они убрались, – и они уберутся, попомните мои слова! – только зачем мне их калечить? Мне и в голову не приходило, слишком много чести! Когда они соберут вещички и свалят, хочу им вслед посмотреть, помахать на прощанье.

Казалось бы, разочарование, но меня, наоборот, пьянил азарт – в висках застучало, дыхание перехватило. Такое чувство – я быстро отвернулась от Фрэнка, чтобы он не заметил, – будто мне дали передышку.

Нейлор не умолкал:

– Грязные ублюдки, воспользовались вами, чтобы меня на место поставить, полиция-то у них на побегушках уже триста лет! Вот что я вам скажу, следователь, – и то же самое сказал бы тому, кто вам лапши навешал про толпу линчевателей. Ищите в Глэнскхи сколько хотите – дело безнадежное. Никто из наших на девочку с ножом не бросался. Знаю, богача труднее к стенке прижать, чем бедняка, но если вам преступник нужен, а не лишь бы на кого свалить, ищите в усадьбе. У нас таких не водится.

Он скрестил на груди руки, качнулся на стуле и запел “Ветер, что колышет ячмень”. Фрэнк отвернулся от окошка и засмеялся – украдкой, про себя.

Больше часа бился Сэм. Вспомнил все случаи хулиганства за четыре с половиной года; перечислил доказательства, что Нейлор разбил стекло и участвовал в драке – как достоверные (синяки, мое описание), так и вымышленные (отпечатки пальцев, анализ почерка); зашел в наблюдательную комнату, не глядя на нас с Фрэнком, схватил пакеты с вещдоками и выложил перед Нейлором на стол; грозился его арестовать за взлом, за разбойное нападение – за все, кроме убийства. В ответ тот ему выдал “Стриженого”, “Четыре зеленых поля” и, для разнообразия, “Шла она с ярмарки”.

В конце концов Сэм вынужден был сдаться. Оставил Нейлора одного в допросной и (казалось, спустя вечность) зашел в наблюдательную комнату – в руке болтаются пакеты с вещдоками, лицо усталое, измученное как никогда.

– По-моему, все отлично, – бодро сказал Фрэнк. – Ты у него чуть не выбил признание в хулиганстве, да только погнался за большим призом.

Сэм не обратил внимания.

– А ты как думаешь? – спросил он у меня.

Я думала, что лишь в одном, почти невероятном случае Нейлор мог бы рассвирепеть и броситься на Лекси с ножом: если он был отцом ребенка и узнал, что она решила сделать аборт.

– Не знаю, – ответила я. – Честное слово, не знаю.

– Вряд ли это наш человек, – сказал Сэм.

Пакеты с уликами он отложил, а сам тяжело навалился на стол.

Фрэнк, казалось, был удивлен.

– Он всего одно утро продержался, а ты его торопишься исключить? По мне, тут все как на блюдечке: мотив, возможность, настрой… Только из-за того, что он мастер байки плести, ты его готов привлечь за мелкое хулиганство, а на убийство махнуть рукой?

– Не знаю, – ответил Сэм и стал тереть глаза. – Не знаю, как дальше действовать.

– Значит, – сказал Фрэнк, – будем действовать по-моему. Уговор дороже денег: твой план не сработал. Отпустим Нейлора, посмотрим, что Кэсси удастся из него вытянуть по части антиквариата и приблизит ли это нас к разгадке убийства.

– На деньги ему наплевать, – сказал Сэм, не глядя на Фрэнка. – У него душа болит за родные места, отсюда и обида на “Боярышник”.

– Значит, он борец за идею. Нет на свете человека опасней фанатика. На что он, по-твоему, ради правого дела готов пойти?

Вот почему тяжело спорить с Фрэнком: не успеваешь следить за ходом его мысли и в итоге забываешь, из-за чего спор. Я запуталась, вправду ли он верит, что Лекси подворовывала безделушки, или на все готов, лишь бы одержать над Сэмом верх.

У Сэма взгляд был расфокусированный, как у боксера, на чью долю пришлось слишком много ударов.

– Не верю, что Нейлор убийца, – настаивал он. – И с чего ты решил, будто он укрыватель краденого? Никаких указаний на это нет.

– Спросим Кэсси, – предложил Фрэнк. Он не спускал с меня глаз. Фрэнк человек азартный, но хотела бы я знать, почему он сделал на это ставку. – Что скажешь, детка? Прав я насчет антиквариата?

Множество картин промелькнуло передо мной в ту секунду. Наблюдательная комната, знакомая мне до мелочей, вплоть до пятна на ковре от кофе, что я пролила два года назад, – и куда я теперь пришла как гость. Мой костюм Барби-сыщика на вешалке в шкафу; хриплый утренний кашель Мейера. Ребята, ждущие меня в читальном зале. Свежий аромат ландышей в моей комнате в “Боярышнике”, нежный, словно кисея.

– Может быть, – отозвалась я, – пожалуй. Я бы не удивилась.

Сэм, успевший устать за день, все-таки сорвался.

– Господи, Кэсси! Что за бред? Ты и впрямь веришь в эту чушь? На чьей ты стороне?

– Давай попробуем в этих категориях не рассуждать, – великодушно предложил Фрэнк. Он привалился к стене, руки в карманах, и ждал, что будет. – Все мы здесь заодно.

– Хватит, Фрэнк, – отрезала я, пока Сэм на него не бросился с кулаками. – И вот что, Сэм, я на стороне Лекси. Не на твоей или Фрэнка, а только на ее. Ясно?

– Этого-то я и боялся. – Сэм перехватил мой изумленный взгляд. – Думаешь, я из-за этого алкаша? (Фрэнк ткнул себя в грудь, изобразил на лице обиду.) Он, конечно, тот еще подарок, но за ним я могу хотя бы приглядывать. Но эта девушка… не приведи бог очутиться на ее стороне. Друзья всю дорогу были на ее стороне, а она, если Мэкки прав, у них под носом распродавала их добро, и совесть ее нисколько не мучила. Ее парень в Штатах был на ее стороне, любил ее, – и посмотри, как она с ним обошлась. Бедняга на куски разваливается. Ты письмо его видела?

– Письмо? – переспросила я, обращаясь к Фрэнку. – Какое письмо?

Фрэнк пожал плечами:

– Чед ей письмо отправил, знаю от моего приятеля из ФБР. Очень трогательное и все такое, но я его читал чуть ли не с лупой – и ничего полезного не высмотрел. Вот и решил тебя не отвлекать.

– Ради бога, Фрэнк! Если есть у тебя хоть что-то о ней, хоть малость…

– Потом поговорим.

– Прочти его, – сказал Сэм. Голос у него прерывался, а лицо было белое, как тогда, в первый день, на месте преступления. – Прочти письмо, а если Мэкки не даст, принесу тебе копию. Этот Чед, черт подери, раздавлен, сломлен. Четыре с половиной года прошло, а он до сих пор женщин сторонится. Видно, не сможет уже никогда довериться женщине. И как доверять, если ты проснулся однажды утром, а жизнь твоя разбита вдребезги? Все мечты сгорели синим пламенем.

– Потише, – сказал Фрэнк вкрадчиво, – не то ваш шеф прискачет.

Сэм не слышал.

– И учти, в Северную Каролину она не с неба упала. Где-то она была до этого, а прежде, наверное, где-то еще. Где-то есть люди – сколько их, одному богу известно, – которые гадают, где она: то ли в могиле, то ли покатилась по наклонной и очутилась под забором, то ли ей всю дорогу было на них плевать, раз она так запросто им жизнь разбила. Все они были на ее стороне – и видишь, чем кончилось? Все, кто был на ее стороне, оказались обмануты, Кэсси, все до единого, и тебе то же самое светит.

– Все у меня в порядке, Сэм, – ответила я. Голос его окутывал меня предрассветным маревом – то ли есть, то ли нет.

– У меня к тебе вопрос. В последний раз ты всерьез встречалась с парнем перед первой спецоперацией, так? Как его звали, Эйдан?

– Да, – кивнула я, – Эйдан О’Донован. – Хорош со всех сторон: умный, энергичный, блестящая карьера, нешаблонное чувство юмора – мог меня рассмешить даже после самого тяжелого дня. Впервые за долгое время я вспомнила о нем.

– Куда он делся?

– Расстались, – ответила я. – Во время спецоперации.

Мне вспомнились глаза Эйдана в тот вечер, когда он от меня уходил. Я спешила к себе, на встречу с тем торчком, который спустя несколько месяцев меня чуть не убил. Эйдан посадил меня на двухэтажный автобус, и когда я, глядя в окно с верхней площадки, увидела его глаза, в них, кажется, блестели слезы.

– Из-за твоей спецоперации. Потому что конец всегда один. – Сэм обернулся к Фрэнку: – А ты, Мэкки? Есть у тебя жена? Или подруга? Хоть кто-нибудь?

– Хочешь меня на свидание пригласить? – спросил Фрэнк веселым голосом, но в глубине прищуренных глаз притаилась угроза. – Сразу предупреждаю, у меня запросы большие.

– Значит, нет. Так я и думал. – Сэм вновь повернулся ко мне: – Всего три недели прошло, Кэсси, и смотри, что с нами творится. Ты об этом мечтала? Что нас ждет, если ты будешь год эту версию дурацкую отрабатывать?

– Давайте попробуем так, – сказал Фрэнк мягко, стоя неподвижно у стены. – Ты отвечаешь за свой участок работы, я за свой. Согласен?

От его взгляда трепетало и начальство, и наркобароны, а Сэму хоть бы что.

– Нет, черт возьми, не согласен. Твой участок работы – это зона бедствия, ты сам не видишь, а я-то вижу, слава богу! У меня тут за стенкой подозреваемый, и неважно, убийца он или нет, но я его нашел обычными методами. А ты чего добился? Три недели идиотского спектакля – и все коту под хвост! И вместо того чтобы обойтись малой кровью, ты нас вынуждаешь рисковать, делать новые глупости…

– Я тебя не вынуждаю. Я спрашиваю Кэсси – сейчас она мой агент, а не твой напарник-следователь, – готова ли она продолжить операцию.

Долгие летние посиделки на траве, жужжанье пчел, сонный скрип качелей. Я стою на коленях возле грядки с зеленью, собираю урожай; пахнет дождем и костром, а от моих рук – свежесорванным розмарином и лавандой. Метель за окном, я сижу на полу в Лексиной спальне, заворачиваю подарки, а за стеной Раф играет на пианино рождественские гимны, и Эбби ему подпевает из своей комнаты, и в доме витает аромат имбирных пряников.

Сэм и Фрэнк смотрели на меня не мигая. Оба молчали, и внезапная тишина в комнате была глубокой, умиротворяющей.

– Конечно, – ответила я. – Почему бы и нет?

Нейлор затянул “Эйвондейл”, из коридора доносилось ворчанье Квигли. Я думала о том, как мы с Робом сидели здесь, в наблюдательной комнате, и смотрели на подозреваемых, как шагали смеясь по коридорам, а потом рассыпались на части, словно метеоры, в отравленном воздухе операции “Весталка”, взорвались, сгорели дотла, – и ничего не чувствовала, лишь казалось, будто стены комнаты расступаются, облетают, словно лепестки. Глаза у Сэма округлились и потемнели, будто я его ударила, а Фрэнк смотрел на меня так, что любому разумному человеку на моем месте стало бы страшно, но я ощущала лишь полную свободу, словно мне восемь лет и я качусь колесом вниз по зеленому косогору или ныряю в прохладную синюю глубину и могу плыть хоть тысячу миль, ни разу не вынырнув на поверхность, не глотнув воздуху. Я не ошиблась: свобода пахнет грозой и порохом, свежим снегом, костром, скошенной травой, а на вкус отдает морем и апельсинами.

16

В Тринити я приехала к обеду, но ребята еще сидели в читальном зале. Стоило мне свернуть в длинный проход между книжными полками, что вел в наш угол, все четверо дружно вскинули головы, отложили ручки.

– Ну, – Джастин протяжно, облегченно вздохнул, едва я с ними поравнялась, – наконец-то! Давно пора.

– Боже, – сказал Раф, – что так долго? Джастин думал, тебя арестовали, а я ему сказал, что ты, наверное, просто сбежала с О’Нилом.

Волосы у Рафа стояли торчком, а у Эбби щека была в чернилах, и они не представляли, сколько в них красоты, не знали, что мы чуть не потеряли друг друга. Хотелось к ним прикоснуться, обнять, стиснуть им руки и не отпускать.

– Сто лет меня продержали, – сказала я. – Обедать идем? Есть хочу умираю.

– Что там было? – спросил Дэниэл. – Узнала его?

– Не-а, – сказала я и потянулась через Эбби за сумкой. – Но это ему мы с вами наваляли. Видели бы вы его рожу! Будто после десяти раундов с Мухаммедом Али!

Раф засмеялся, дал мне пять.

– Что тут смешного? – спросила Эбби. – Он мог бы на вас заявить, если бы захотел. Джастин этого и боялся, Лекс.

– Ни на кого он заявлять не станет. Говорит, с велосипеда упал. Все в порядке.

– Ничего не вспомнилось? – поинтересовался Дэниэл.

– Нет. – Я стащила со спинки стула куртку Джастина, помахала ею в воздухе. – Идем! В “Погребок”? Хочу поесть как следует! Из меня в полиции все соки выжали.

– Как по-твоему, что дальше? Они думают, это он на тебя напал? Его арестовали?

– Да ну, – ответила я. – Улик не хватает, что-то вроде того. И они не считают, что это он на меня напал.

Радуясь хорошей новости, я не подумала, что другие могут ее видеть совсем в ином свете. Вдруг повисло угрюмое молчание, все прятали взгляды. У Рафа дрогнули веки.

– Почему? – спросил Дэниэл. – На мой взгляд, вполне логично его подозревать.

Я дернула плечом.

– Кто знает, что у них в голове творится? Больше они мне ничего не сказали.

– Твою мать! – воскликнула Эбби. При свете ртутных ламп она показалась вдруг бледной, а взгляд ее – усталым.

– Выходит, – сказал Раф, – только зря тебя продержали. Ни на шаг не продвинулись.

– Пока трудно сказать, – заметил Дэниэл.

– А по-моему, все и так ясно. Считайте меня пессимистом.

– Боже, – тихонько простонал Джастин, – я так надеялся, что все кончится.

Никто не ответил.



И снова Эбби и Дэниэл разговаривали поздно вечером во внутреннем дворике. На этот раз мне не пришлось ощупью пробираться на кухню, теперь я могла ходить по дому с завязанными глазами и ни разу не споткнуться, не скрипнуть половицей.

– Не знаю почему, – говорил Дэниэл. Они сидели на качелях, на расстоянии друг от друга, и курили. – Не пойму, в чем дело. Наверное, столько всего навалилось, и я плохо соображаю… Беспокоюсь, вот и все.

– Ей досталось, – осторожно сказала Эбби. – По-моему, ей хочется лишь успокоиться и обо всем забыть, будто ничего и не было.

Дэниэл смотрел на нее, в стеклах его очков сверкали лунные блики, и глаз не было видно.

– Ты от меня что-то скрываешь? – спросил он.

Ребенок. Я, закусив губу, молилась про себя: пусть Эбби меня не предаст.

Эбби мотнула головой:

– Ничего, ты уж мне поверь.

Дэниэл посмотрел вдаль, на лужайку, и по лицу его пробежала тень усталости или боли.

– Мы всё друг другу рассказывали, – вздохнул он, – еще совсем недавно. Ведь правда? Или это мне одному так запомнилось? Мы впятером против всего мира – и никаких тайн друг от друга, никогда.

Брови Эбби взлетели вверх.

– Вот как? Сомневаюсь, что кто-то кому-то все рассказывает. Ты вот, к примеру, нет.

– Хочется верить, – сказал, чуть помедлив, Дэниэл, – что у меня получается. То есть если нет каких-то особых обстоятельств, я рассказываю тебе и ребятам все самое важное.

– Но ведь каждый раз находятся особые обстоятельства, разве не так? У тебя. – Лицо у Эбби было бледное, взволнованное.

– Может, и так, – сказал Дэниэл тихо, с протяжным вздохом. – Не то что раньше.

– Ты и Лекси, – сказала Эбби. – У вас с ней было?..

Молчание, оба сверлили друг друга взглядами, как два врага.

– Я спросила, потому что это меняет дело.

– Правда? Почему?

Снова молчание. Луна скрылась, их лица слились с темнотой.

– Нет, – ответил наконец Дэниэл, – не было. Не пойму, что тут важного, вот и не жду, что ты мне поверишь. Но если на то пошло, не было.

И вновь тишина. Чиркнул во мраке метеором алый огонек сигареты. Я зябла на кухне, смотрела на них в окно и жалела, что не могу им сказать: теперь все будет хорошо. Все успокоятся, все войдет в колею со временем, а время у нас есть. Я остаюсь.



Среди ночи хлопнула дверь чьей-то спальни, торопливые шаги по деревянному полу, и снова хлопок, на сей раз тяжелее – входная дверь.

Я прислушивалась, сидя на кровати, и сердце стучало как молот. В доме кто-то двигался, так тихо, что я даже не слышала, а чувствовала, как дрожат стены и половицы от чьих-то шагов. Звук мог быть откуда угодно. Ночь была тихая, ни ветерка, лишь протяжный, обманчивый крик совы, что охотилась где-то далеко на тропах. Я прислонилась к изголовью, подложив под спину подушку, и стала ждать. Подумывала выйти покурить, но почти наверняка кто-то тоже сидит сейчас в постели, чутко подмечая любую мелочь, от него не укроется ни щелчок зажигалки, ни запах дыма в ночном воздухе.

Минут через двадцать открылась входная дверь и снова закрылась, на этот раз почти бесшумно. Тишина, осторожные шаги вверх по лестнице, а оттуда – в комнату Джастина, громкий скрип кровати.

Я выждала минут пять – ничего интересного. Выскользнув из постели, бросилась вниз по лестнице – незачем больше таиться.

– А-а, – сказал Джастин, когда я заглянула к нему. – Это ты.

Он сидел на краешке кровати полуодетый, в брюках и туфлях, но без носков, в полурасстегнутой рубашке навыпуск. На него было страшно смотреть.

– Что с тобой?

Джастин закрыл лицо руками, и я увидела, как дрожат у него пальцы.

– Все плохо, – ответил он, – очень плохо.

– Что случилось?

Он опустил руки, уставился на меня воспаленными глазами.

– Ложись спать, – попросил он. – Ложись, Лекси, пожалуйста.

– Ты на меня злишься?

– Ты не центр вселенной, понимаешь? – холодно ответил Джастин. – Хочешь верь, хочешь нет.

– Джастин, – сказала я, чуть выждав. – Я просто хотела…

– Если ты в самом деле хочешь помочь, – ответил Джастин, – оставь меня в покое.

Он вскочил и, отвернувшись от меня, стал неуклюже, рывками поправлять простыню. Убедившись, что ни слова больше от него не добьюсь, я вышла, тихонько прикрыв за собой дверь, и вернулась наверх. У Дэниэла за дверью света не было, но я чуяла: он там, в нескольких шагах от меня, прислушивается, размышляет.



На другой день, когда я шла с пятичасового семинара, Эбби и Джастин встретили меня в коридоре.

– Рафа не видела? – спросила Эбби.

– Только в обед, – сказала я. Оба были в уличной одежде – Эбби в длинном сером пальто, Джастин в твидовом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, на плечах и в волосах у них блестели дождинки. – У него ведь встреча с научным руководителем?

– Так он сказал, – ответила Эбби и вжалась в стену, пропуская толпу орущих студентов, – но уже четыре часа прошло, да и к кабинету Армстронга мы подходили, там было закрыто. Нет его там.

– Может, в “Погребок” зашел, пива выпить? – предположила я.

Джастин скривился. Не секрет, что Раф перебирает, но вслух говорить об этом не принято.

– Мы и туда заглядывали, – сказала Эбби. – А в Павильон он не пойдет – говорит, там одно быдло, ему там вспоминается закрытая школа, где он учился. Не знаю, где еще искать.

– В чем дело? – спросил Дэниэл, выйдя из аудитории напротив, где он вел семинар.

– Рафа потеряли.

– Гм. – Дэниэл перехватил поудобнее охапку книг и бумаг. – Звонили ему?

– Три раза, – ответила Эбби. – В первый раз он сбросил, потом отключил телефон.

– Вещи его в кабинке?

– Нет, – ответил Джастин, сползая по стенке и покусывая ноготь. – Всё забрал.

– Но это хороший знак. – Дэниэл бросил на него слегка удивленный взгляд. – Значит, ничего страшного с ним не случилось, под машину не попал, на “скорой” не увезли. Пошел куда-то один, только и всего.

– Да, но куда? – Джастин почти сорвался на крик. – И что нам теперь делать? До дома он без нас не доедет. Просто бросим его здесь?

Дэниэл смотрел перед собой, поверх беспокойного моря голов. В коридоре пахло влажными коврами; из-за угла раздался девичий крик, тоненький, пронзительный, Джастин, Эбби и я вздрогнули, но оказалось, это лишь притворный ужас, и крик сменился игривым щебетом. Дэниэл в задумчивости кусал губы и ничего не замечал.

Наконец он вздохнул.

– Раф. – Он сердито мотнул головой. – Вот что я думаю. Да, бросим его здесь, ничего не поделаешь. Захочет домой – позвонит кому-нибудь из нас или такси поймает.

– До Глэнскхи? А в город я ради него одного не поеду, только из-за того, что он дурью мается…

– Что ж, – ответил Дэниэл, – придумает, как добраться, куда он денется. – Он поправил стопку бумаг, из которой чуть не выпал листок. – Едем домой.

Мы почти покончили с ужином (ужин был на скорую руку: куриное филе из морозилки, рис, миска фруктов посреди стола), а Раф так и не позвонил. Телефон он включил, но звонки наши отправлялись на голосовую почту.

– Не узнаю его, – сказал Джастин, рассеянно поскребывая ногтем узор на ободке тарелки.

– Да ну, – возразила Эбби. – Загулял, подцепил девчонку, как в тот раз, помните? Он тогда два дня не появлялся.

– В тот раз было по-другому. А ты что киваешь? – сухо спросил у меня Джастин. – Ты же не помнишь. Тебя тогда вообще здесь не было.

Я испугалась, но, как видно, зря: все были настолько заняты Рафом, что мой мелкий промах остался незамеченным.

– Знаю с ваших слов, вот и киваю. Есть такая штука, общение, – очень рекомендую…

Все были в скверном настроении, в том числе и я. За Рафа я почти не волновалась, но из-за того, что его здесь нет, мне сделалось неуютно, то ли чутье детектива во мне заговорило (а Фрэнк всегда призывал к нему прислушиваться), то ли без Рафа равновесие в доме нарушилось, сделалось хрупким, неустойчивым.

– Почему в тот раз было по-другому? – спросила Эбби.

Джастин пожал плечами:

– Мы тогда еще не жили вместе.

– И что из этого? Тоже мне причина! Что ему делать, если он хочет с кем-то познакомиться? Тащить ее сюда?

– Он должен был позвонить. Или хотя бы записку оставить.

– Какую записку? – спросила я с нажимом, кромсая на мелкие кусочки персик. – Дорогие друзья, я пошел трахаться. Позвоню завтра, или сегодня вечером, если мне не дадут, или в три часа ночи, если она окажется плоха в постели…

– Хватит пошлить, – огрызнулся Джастин. – И ради бога, съешь ты этот несчастный персик, совсем его истерзала.

– Я не пошлю, а просто говорю. А персик когда захочу, тогда и доем. Я же тебе не указываю, как есть!

– Надо позвонить в полицию, – сказал Джастин.

– Нет, – возразил Дэниэл, стряхнув пепел. – Сейчас все равно смысла нет. Если пропал человек, полиция сколько-то ждет – по-моему, сутки, а то и дольше, – прежде чем начать розыск. Раф взрослый человек…

– Теоретически, – вставила Эбби.

– …имеет полное право где-то заночевать.

– А вдруг он наделал глупостей? – Джастин почти рыдал.

– Вот за что не люблю эвфемизмы. – Дэниэл задул спичку и аккуратно положил в пепельницу. – Мешают говорить по существу. Глупостей Раф наделал, я уверен, – вопрос, каких именно. Ты, наверное, боишься, что он задумал покончить с собой, а это, честное слово, почти невозможно.

Чуть погодя Джастин сказал, не поднимая глаз:

– Он вам рассказывал, что с ним случилось в шестнадцать лет? Когда родители перевели его в другую школу, десятую по счету?

– Без прошлого, – напомнил Дэниэл.

– Он не пытался покончить с собой, – вмешалась Эбби. – Он добивался внимания от своего папаши-болвана – и не сработало.

– Говорю же, без прошлого.

– А я не о прошлом. Я к тому, что сейчас совсем не тот случай, Джастин. Ведь Рафа в последние месяцы не узнать, правда? Счастливый, не то что раньше?

– В последние месяцы, – уточнил Джастин, – но не в последние недели.

– Что ж, – отозвалась Эбби, с хрустом разрезав пополам яблоко, – все мы сейчас не в форме. И все равно теперь все по-другому. Раф знает, что у него есть дом, есть люди, которым он дорог, и ничего он с собой не сделает. Просто ему сейчас несладко, вот он и пошел пить и бегать за юбками. Оклемается – вернется.

– А вдруг он… – Джастин осекся. – Не нравится мне это, сами понимаете, – сказал он тихо, уткнувшись в тарелку. – Ох не нравится.

– Как и всем нам, – поспешно сказал Дэниэл. – У всех у нас трудное время. Надо смириться, поберечь себя и друг друга.

– Ты говорил, со временем все наладится. Как бы не так, Дэниэл. Наоборот, разлаживается.

– Я имел в виду не три недели, а чуть больший срок. Если считаете это неразумным, прошу вас, так и скажите.

– Как ты можешь быть таким непрошибаемым? Это же не кто-нибудь, а Раф!

– Неважно, чем он сейчас занят, – Дэниэл вежливо отвернулся, чтобы не дымить в нашу сторону, – вряд ли помогло бы, если бы я устроил истерику.

– Никакая у меня не истерика. Так ведет себя нормальный человек, если у него друг пропал.

– Джастин, – сказала Эбби ласково, – все будет хорошо.

Но Джастин ее не слышал.

– А все оттого, что ты, черт подери, робот… Господи, Дэниэл, если бы ты хоть раз дал понять, что тебе не плевать на нас, да на что угодно…

– Думаю, вы можете с полным правом считать, – холодно ответил Дэниэл, – что все вы мне глубоко небезразличны.

– А вот и нет. С каким еще полным правом? Я с полным правом считаю, что все мы тебе до лампочки…

Эбби обвела жестом комнату, сад за окном и устало, почти обреченно уронила руку на колени.

– Так и есть, – выдохнул Джастин и плюхнулся в кресло. Свет падал на него под неудачным углом, и щеки у него казались впалыми, между бровей пролегла резкая морщина, и я на миг увидела его глубоким стариком. – Конечно. Дом. И вот смотри, во что это вылилось.

Повисло недолгое обиженное молчание.

– Я никогда, – начал Дэниэл, и в голосе его звенели грозные нотки, незнакомые мне, – не называл себя непогрешимым. Я говорю только, что стараюсь, очень стараюсь действовать в наших общих интересах. Если, по-вашему, я не справляюсь, вы вольны сами принимать решения. Считаете, что зря мы съехались, – уезжайте. Считаете, что надо позвонить в полицию, – звоните.

Джастин обреченно пожал плечами, вернулся за стол и вновь стал размазывать еду по тарелке. Дэниэл закурил очередную сигарету, глядя в одну точку, Эбби грызла яблоко, я превращала персик в пюре. Так мы и сидели молча.



– Потеряли своего бабника? – сказал Фрэнк, когда я, устроившись на своем любимом дереве, позвонила ему.

Как видно, мы его вдохновили на здоровое питание: он ел какие-то фрукты, я слышала, как он аккуратно сплевывает косточки.

– Если найдут его труп, может, все и поверят в моего таинственного незнакомца. Готов спорить на сколько угодно.

– Хватит издеваться, Фрэнки.

Фрэнк засмеялся.

– Совсем за него не волнуешься? Ни капельки?

– Хотелось бы знать, где он, вот и все.

– Спокойно, крошка. Одна моя знакомая сегодня вечером искала, где ее друг Мартин, и набрала по ошибке номер малыша Рафа. Он, к сожалению, не успел сказать, где он, но по звукам в трубке все более-менее ясно. Эбби попала в яблочко: мальчик ваш где-то в пабе, бухает по-черному и клеит девок. И явится к вам живым-здоровым, отходняк не в счет.

Значит, Фрэнк тоже волновался – поэтому отыскал практикантку с приятным голосом и посадил на телефон. Может быть, Нейлор был для него просто средством позлить Сэма, а на самом деле Фрэнк уже давно всерьез подозревал Рафа. Я поерзала туда-сюда, поджала ноги.

– Отлично, – сказала я. – Хорошая новость.

– А голос почему такой, будто у тебя кошка сдохла?

– Им несладко, – ответила я и рада была, что Фрэнк не видит моего лица. От усталости я чуть не падала с дерева, пришлось ухватиться за ветку. – То ли оттого, что я могла умереть, то ли у них есть какая-то тайна, но все четверо на куски разваливаются.

Фрэнк, чуть подумав, сказал очень мягко:

– Знаю, ты к ним привязалась, детка. Ничего страшного. Мне они не близки, но если ты о них лучшего мнения и это тебе подспорье в работе – пожалуйста! Но они тебе не друзья. Их трудности – для тебя не трудности, а возможности.

– Знаю, – сказала я, – знаю. Просто мне тяжело на это смотреть со стороны.

– Чуточку сострадания не повредит, – бодро ответил Фрэнк и чем-то смачно захрустел. – Главное – не распускаться. Впрочем, есть у меня новость, тебя отвлечет. Твой Раф не один сегодня пропал.

– То есть как?

Фрэнк выплюнул косточку.

– Задумал я следить за Нейлором, с безопасного расстояния, – узнать, какой у него распорядок дня, с кем он общается и так далее, чтобы облегчить тебе задачу. Да как бы не так! Сегодня он не пришел на работу. Родители со вчерашнего вечера его не видели, говорят, на него это не похоже; отец у него в инвалидной коляске, Джон не позволяет матери в одиночку его таскать. Твой Сэмми с парой практикантов за его домом присматривают, и Бёрна с Догерти мы тоже подключили, мало ли что.

– Далеко не убежит, – заверила я. – Этот парень никуда из Глэнскхи не денется, разве что волоком утащат. Объявится.

– Да, тоже так думаю. И насчет того, убийца ли он, это ничего не говорит, потому как раз убежал, то, значит, виноват – это миф. Вот в чем я уверен: Нейлор пустился в бега не от страха. Как по-твоему, выглядел он напуганным?

– Нет, – ответила я. – Ни капли. Он с ума сходил от злости.

– И мне так показалось. На допрос он пришел недовольный. Я видел, как он уходил: ступил за порог, обернулся и плюнул на дверь. Этот парень зол, очень зол, Кэсси, в руках себя держать не умеет, и, скорее всего, он где-нибудь поблизости. Не знаю, почему он сбежал – то ли слежки опасается, то ли что-то задумал, так что на всякий случай будь осторожна.

Я послушалась: всю дорогу до дома держалась подальше от обочин, а револьвер со взведенным курком сжимала в руке. И лишь тогда его спрятала под корсет, когда за мной захлопнулась калитка и я снова очутилась в саду, в яркой полосе света, лившегося из окон.

Сэму я звонить не стала, на этот раз не потому что забыла. Я не знала, ответит ли он, а если ответит, о чем нам с ним говорить.

17

Раф появился в библиотеке на другое утро, около одиннадцати, – куртка застегнута не на ту пуговицу, рюкзак болтается на локте, вот-вот упадет. От него несло куревом и пивным перегаром, ноги заплетались.

– Ну, – он качнулся, неторопливо обвел нас взглядом, – привет-привет!

– Ты где пропадал? – прошипел Дэниэл.

В каждом слове прорывался гнев. Стало ясно, что он все это время скрывал, как неспокойно ему за Рафа.

– То тут, то там, – ответил Раф. – Болтался. А вы как?

– Мы думали, с тобой что-то стряслось, – сказал Джастин громким, сердитым шепотом. – Почему не позвонил? Или хотя бы сообщение не отправил?

Раф повернулся к нему.