Андрей Мартьянов, Марина Кижина

Низвергатели легенд

Выражаются благодарности всем, кто так или иначе помогал мне в создании этой истории – прежде всего незаменимому соавтору Марине Кижиной и господину главному герою, которого я могу наблюдать живьём, записывая его действия практически с натуры. Большое спасибо советчикам и консультантам, знакомым и незнакомым людям, вовремя подсказавшим правильные слова и мысли. Я безмерно признателен неким двум прекрасным дамам, кои в летнюю жару 1999 года (дело происходило в неприметном кафе на ВДНХ) спровоцировали написание романа таким, какой он есть, и добавили в него определенное количество важных строчек. В тексте использованы стихи Лоры Бочаровой, Евгения Сусорова, Николая Гумилева, Иосифа Бродского. Спасибо им. А. Мартьянов
И пойдет меч на Египет, и ужас распространится с Ефиопии, когда в Египте будут падать пораженные, когда возьмут богатства его и основания его будут разрушены; Ефиопия и Ливия, и Лидия, и весь смешанный народ, и Хуб, и сыны земли завета вместе с ними падут от меча. Иезекииль, 30: 4,5
Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Евангелие от Матфея, 10: 34
«Король Ричард, хотя и принадлежал к породе воителей, не мог стать великим завоевателем. У него не было для этого нужных человеческих качеств… …Не раз страсти и гордыня толкали его на предприятия, обреченные на провал. Ричард Львиное Сердце завоевал репутацию отважного рыцаря. Однако настойчивость он подменял упрямством, выдержку – физической выносливостью, стратегию – тактикой. Он ничего не добился, но разорил собственную страну, победил во множестве битв и поединков, но не выиграл ни одной войны». И. В. Можейко. «1185 год».


ДЖАРРЕ: ПРЕЛЮДИЯ

Русский, немец, француз и мафия

Сицилия.

Один из дней конца сентября 1189 года.



Кувшин летел медленно, по параболической траектории, переворачиваясь в воздухе и плюясь капельками красного вина, остававшегося на донышке к моменту взлета. Поступательную силу для движения глиняному сосуду сообщила рука человека, уверенного, что оное вместилище благополучно минует все преграды и достигнет цели, поразив объект в наиболее уязвимое место, а именно – голову. Голову королевского сержанта, каковой представлялся наиболее опасным противником из-за своего громадного роста и меча, более напоминавшего заточенную рессору пятитонного грузовика.

Век двенадцатый, слава Богу, пока не обогатился понятиями о средствах противовоздушной обороны, и тяжелый снаряд примерно через семь десятых секунды вошел в соприкосновение с бычьим лбом дюжего сержанта, на чьей синей тунике красовались нашитые лилии Капетингов. Раздался неслышный в общем гаме хлопок и черепки кувшина разлетелись в стороны, поражая по касательной французских солдат, обступивших командующего операцией здоровяка. Последним вреда причинено не было, однако они еще пуще разобиделись.

Далее трактирная артиллерия начала использовать все, что подворачивалось под руку. Особо драгоценным вооружением являлись громоздкие деревянные кружки, обладавшие прямо-таки фатальной убойной силой, и металлические лампы. Когда боезапас иссяк, стало ясно – впереди грядет бой в прямом контакте с неприятелем и использованием оружия ударно-дробящего действия, то бишь отломанных ножек столов, деревянных сидений лавок и, возможно, черенков погасших факелов.

Ушедшие на время обстрела в глухую оборону французы нехорошо заулыбались. Во-первых, на их стороне имелся численный перевес и они держали стратегическую инициативу, отрезав вражинам путь к ретираде в сторону двери кабака. Во-вторых, они рассчитывали немедленно провести маленький блицкриг, вынудить противника к безоговорочной капитуляции, а вслед долго использовать право на репарации в виде топтания побежденных ногами и право контрибуции, заключавшееся в изъятии у таковых кошельков, явно тяготивших широкие пояса. Однако победа достается лишь в сражении, и супостаты не подавали вида, что желают поднять позорный белый флаг.

– Kisa, poberegite pensne, – громко высказался на незнакомом языке представитель немногочисленной армии противостоящей подданным короля Филиппа-Августа, и задумчиво добавил: – Po moemu zvizdets.

Слово «zvizdets» было красивое, быстрое и стремительное, будто полет арбалетного болта. Человек произнес его голосом, в котором утонченно сплелись презрительные и пессимистичные интонации – он словно предрекал скорое поражение, но давал понять, что сдаваться на милость победителя нежелательно по многим причинам. Конечно, этот последний и решительный бой окажется безнадежен, как больной проказой на последней стадии. Бить будут долго, больно и изощренно, даже если сложишь оружие, а если нет – грядущая потасовка чревата разбитой головой, сломанным носом, кровью в моче в течении нескольких дней и потерей уважения к самому себе. Вдобавок, придется компенсировать хозяину таверны все неудобства и разорения – проигравший не только плачет, но и платит.

– Sheisen Gott! – это уже на более понятном наречии. Ругательства со временем не меняются, и каждый, кто хоть раз сталкивался с подданными кайзера Фридриха Рыжебородого, мог понять, что рыжий мессир в кожаном светло-коричневом колете богохульствует: – Срань Господня, они же нас просто задавят! Der Teufel!

На небритых рожах франков нарисовалось понимание и согласие. Задавим. Еще как. Запросто.

Уязвленный кувшином сержант тряхнул головой, будто просыпающаяся собака. Сосуд не особо повлиял на его боеспособность, благо толщина костей черепа у славного воина, на непредвзятый взгляд, превосходила толщину досок кабацких столов раза в полтора. Увидев, что неприятель подавлен и деморализован, бугай демонстративно отстегнул пояс с мечом, бросив его кому-то из своих, и сжал кулаки. Впечатляло. Два эдаких покрытых черной шерстью живых бочонка размером с голову охотничьего мастино. Такие люди нужны Франции! С ними мы выиграем войну в Палестине! Монжуа Сен-Дени!

Хозяин заведения благоразумно укрылся за стойкой и теперь, во время краткого затишья перед бурей, шевелил губами, подсчитывая уже причиненный и возможный ущерб. Сумма получалась немаленькая, однако прибывшие с севера благородные мессиры выглядели людьми обеспеченными. Три или четыре разбитых стола, столько же скамей, посуда, свечи… Плюс еда и вино. Набегает около двух французских ливров. Если, конечно, округлить.

– О нет! – трактирщик внезапно издал стон, шедший из самой глубины его бессмертной души, обуянной неприглядным грехом стяжательства. То, что он увидел, повернувшись к дверям на шум, являлось одновременным воплощением Страшного суда, Апокалипсиса и семиглавого зверя с вальяжно развалившейся на холке сего богомерзкого животного вавилонской блудодеицей.

Ангел, как и предрекал Иоанн Богослов тысячу лет назад, вострубил: ввалились сицилийцы. Не меньше десятка голов. Это грозило полнейшей, грандиозной и чудовищной катастрофой, по сравнению с которой извержение Этны покажется невинным фейерверком на день святого Николая. Если семеро франков без особого труда управились бы с тройкой повздоривших с ними мессиров из Нормандии и благополучно отправились восвояси, то сицилийская mafia[1] разнесет дом вдребезги и пополам! А потом подожжет развалины и пописает сверху! Град и саранча, мор и чума!

Хозяин, направляемый чувством самосохранения, начал планомерный отход к двери в кухню. Сейчас находиться в общей зале стало не просто опасно, а самоубийственно. С интересом наблюдавшие за дракой служки, почуяв запах жареного прекратили ставки на победителя и порскнули прочь, уподобившись напуганным тараканам.

Атмосфера накалилась до такой степени, что у тяжело дышащего сержанта не выдержали нервы. Происходящего за спиной он не видел, и, соответственно, не мог даже предположить, что баланс сил нарушен и в действие вступила третья сторона. Франк издал низкий звук, приличествующий бочке с бродящим вином, и рванулся вперед. И плевать ему, что на нахальных физиономиях троих негодяев, посмевших обозвать его мамочку-старушку из маленького поместья Ле-Бей «лишайной сукой», а его самого «смрадным бурдюком с дерьмом» непонятно почему возникло радостное озарение.

Сицилийцы, светловолосые и жилистые потомки викингов, триста лет назад осевших на островах Средиземного моря, оказались людьми высокоморальными, что бы там не думал о них хозяин кабака. Разглядев, что толпа франков набросились на троих ничем не примечательных мессиров, mafia немедля приняла сторону побиваемых. О том, зачем обычно ходят в трактиры – то есть о вине и хлебе насущном – сицилийцы позабыли, решив не упускать такой случай размяться и постоять за справедливость: как так можно, семеро против трех?! Теперь будет тринадцать против семерых!

Радостно вопящие mafiosi рассекли строй франков надвое, оторвали дюжего сержанта от невысокого молодого мессира, с желто-синим гербом на тунике и отправили в затяжной полет через весь зал. Повторить подвиг Дедала с Икаром французу не получилось, ибо, как известно, королевские сержанты Франции летать не приспособлены. Лилейный громила тяжко приземлился на трактирную стойку, сокрушив ее в мелкую щепку, однако сумел встать на ноги и, решив не позорить Орифламму, вновь кинулся в самую гущу не на шутку разгоревшейся схватки. Сицилийцы встретили жлоба в кулаки.

Троица молодых дворян, послужившая причиной потасовки, тоже не оставалась в стороне. Первый, тот, что с гербом, орудовал голыми руками, сдирая в кровь костяшки пальцев о сизые французские рыла, рыжий атаковал дрыном, некогда являвшимся кухонным ухватом, а третий – постоянно выкрикивавший короткие, но звучные словечки на непонятном никому языке – вертелся шустрым угрем, одаривая противника ударами ног и неведомо где добытой небольшой сковороды. Под потолком легкомысленными бабочками порхали деревянные кружки, шипели в лужицах вина и потекшей из носов крови гаснущие свечи, раскалывались о стойкие черепа толстостенные мутные бутыли и вновь воспарил в наполненные чесночным запахом воздуся шестипудовый господин сержант, устремляясь в сторону кухни. Огорченный хозяин успел увернуться от сего громоздкого снаряда и шустро приласкал франка кочергой по загривку – сам виноват, не надо было начинать свару! Сержант уже не поднялся.

Армия Франции несла невосполнимые потери в живой силе – командир и еще трое валялись без чувств, пятого добил худощавый и горбоносый mafiosi с длинными волосами цвета льна, с размаху двинув в лицо прихваченным табуретом – костяшки носа издали немелодичный хряп, а тяжеленький табурет приказал долго жить, развалившись на несколько частей. Двух последних с азартом гоняли всей толпой по трактирной зале, пока те не прекратили активного сопротивления и не рухнули на утоптанный до каменной твердости земляной пол. Несколько пинков по чувствительным местам послужили последним аккордом бесславного разгрома. Французы теперь либо пускали красные пузыри, либо тоненько подвывали, в точности уподобляясь голодным щенкам.

Кабацкий пейзаж напоминал миниатюры из летописей, повествующих о явлении вандалов Гензериха в Рим. Бесчувственные телеса поверженных красноречиво вопияли к отмщению, Капитолий – стойка хозяина – пребывал в разрухе и запустении, Колизей, роль коего вполне могла выполнить упавшая с потолка люстра-колесо, смотрелся мрачно и навевал тоску, а Форум – единственный уцелевший стол – захватили варвары. То есть сицилийцы вкупе с ренегатами-нормандцами.

– Кто мне за это заплатит? – привычно запричитал хозяин, едва буря успокоилась, и сам же ответил на сей вполне риторический вопрос, изъяв у покоившегося на пороге кухни мессира королевского сержанта немаленький кошелек. Затем, прилежно обойдя остальные тела, трактирщик беспощадно повторил ту же процедуру. Судя по оказавшейся в руке тяжести, павшие франки увеличили достояние владельца кабака ливров на семь-девять. То есть в наличии четыре ливра чистой прибыли. Остальное уйдет в уплату плотнику и гончарам за новую мебель и посуду. Неплохо. Если так пойдет дальше и вояки-крестоносцы станут наведываться в трактир ежедневно, к концу года можно будет переехать из занюханного Джарре в Мессину, а то и в Рим, открыв в апостольском граде приличную тратторию!

Однако хороший тон обязывал хозяина и далее взывать к высоким небесам о разбое, разгроме и разорении, о том, что его несчастные дети пойдут по миру и умрут от голода, жена продаст себя в лупанарий, а ему самому открыта прямая дорога в монастырь, где и закончатся его скорбные дни в стенаниях и плаче.

– Zvizdets, – повторил красивое слово один из троих и победоносно глянул на соратников. Теперь в его интонациях звучали переливы флейт Виктории и громовые раскаты триумфа. Безнадежно начавшаяся драка окончилась сокрушительным поражением французов, а не появись вовремя компания местных, с гербами короля Танкреда Сицилийского на одеждах, трактирщик обирал бы сейчас не разукрашенных золотыми королевскими лилиями вояк, а приезжих с севера.

– Это точно, – согласился невысокий молодой человек с едва пробивающимися усами соломенного цвета. Он уже научился понимать смысл некоторых речений нового оруженосца.

Однако следовало отдать дань вежливости. Повернувшись к новым знакомым, светловолосый куртуазно склонился, приложив правую руку к сердцу: – С позволения благородных мессиров, представлюсь. Шевалье Мишель-Робер де Фармер из Фармера, герцогство Нормандское. Могу ли я узнать, кто пришел на помощь мне и моим спутникам с столь тяжелый час?

– Я же говорил – свои! – бросил прочим mafiosi длинный предводитель сицилийцев. – Что до меня, то я прозываюсь Роже из Алькамо, младшая ветвь герцогов Апулийских, потомков Танкреда Отвиля и Гильома Железной Руки… Может быть, присядем, мессиры? Кажется, после нашего веселья здесь уцелела пара скамей. Эй, хозяин! Только не говори, что вина не осталось! Кстати, шевалье, с чего вы вдруг решили поссориться с французами?



* * *



«Schweinheit und Frechheit» – «свинство и наглость», или, если изволите сменить наречия на существительные, «Свинья и Хам». Именно так Гунтер фон Райхерт частенько думал о своем новом приятеле – господине Sergee Kasakoff’е из России. И вовсе не потому, что Гунтер был немцем и фашистом – если по крови потомок семьи Райхертов действительно вполне относился к цвету германской нации, то по убеждениям никогда и ни в коем случае не примыкал к коричневатым голосистым парням из уголовно-политической партии с аббревиатурой НСДАП. И не потому, что сам являлся дворянином, с уходящей в глубину веков заковыристой родословной, а Казаков, это непонятное порождение XX–XXI веков, скорее всего являлся плебеем из плебеев. Гунтер относился к тем редким людям, которым было плевать на сословия, политику или национальность. Лишь бы человек был хороший. Однако…

Immerhin… Дело в том, что мессир Сергей Казаков действительно был свиньей и хамом. Возможно, новый оруженосец сэра Мишеля таким оригинальным манером скрывал свои смущение или робость перед новыми обстоятельствами и людьми, но факт оставался фактом – в своей развязности, самоуверенности (кстати, как ни грустно, вполне оправданной…) и в познаниях в разноязычной сквернословной лексике новоявленный обитатель почтенного XII века достигал уровня невоспитанного сэра Мишеля, а частенько его превосходил. И это при условии неумения нормально говорить на норманно-французском языке, которому Серж только-только начинал как следует обучаться.

В латыни – международном языке Высокого Средневековья – Казаков не сёк вовсе, кроме двух-трех вульгарных фраз, наподобие вычитанной в какой-то глупой книжке «Quo vadis, infectia?», что по его мнению, означало: «Куда прёшь, зараза?» Однако Сергей отлично баял на современном ему английском, чуток разумел по-французски, а с посильной помощью Гунтера начал более-менее понимать немецкий язык образца ХХ века. И то слава Богу. Базис для освоения самого распространенного на материке норманно-французского имелся, а, кроме того, Сергей вполне мог сносно общаться с подданными английского короля Ричарда Львиное Сердце, хотя и не без труда. Как-то он заметил Гунтеру, что язык англичан времен королевы Елизаветы II Виндзор[2] и Ричарда I Плантагенета разнятся настолько, как разговорный русский времен какой-то там «Перестройки» с благородным наречием князя Игоря Северского. Когда до его сознания дошло, что столь знаменитый в России князь Игорь, коему столь же небезызвестный композитор последующих веков Бородин посвятил свою оперу, живет прямо сейчас, и к которому (имея большое желание, много денег и удачу на разбойных европейских дрогах) можно запросто съездить на Русь, Гунтер стал свидетелем по-детски фейерверкного взрыва восторга.

– Плач Ярославны! – вопил Сергей. – Круто! Никаких там опер с билетами и контролершами! Прямо под стеной стоять, слушать и тащиться! Blesk!!!

Гунтер счел эти крики просто истерикой и во многом был прав. Тевтонец фон Райхерт не знал, кто такая Ярославна и что крутого в ее плаче – плачут только слабые, это еще Бисмарк говорил. И потом, большинства русских слов он не понял. А если бы понял, то поморщился.

…Всех троих обуял сладкий средиземноморский климат, Сицилия-сказка, оливы-маслины-ракушки, терпкие вина, темноглазые красавицы, куча денег в карманах (эх, надо поставить свечку за упокой души канцлера де Лоншана!) и чувство собственной силы.

Прежде всего ощущалась Сила. Принадлежащая им троим.

Почему? А-а-а…

У Мишеля – потому, что в этом мире он был своим из своих. Дворянином, сыном барона, которого посвятил в рыцари сын короля и канцлер Англии Годфри Клиффорд. Мишель видел в снах, как первым входит в отбитый у сарацин Иерусалим.

Он был потомком осевших во Франции викингов и истинным христианином.

У Гунтера – потому, что он давно понял, что прошлое невозвратно, что он начал учиться новому, что не хочет бросать начатого дела и оставлять «на дядю» какую-никакую ответственности за самого себя и своих необычных (да что там! Самых обыкновенных и близких!!) друзей. Бог дал, Бог взял. Но пока взял только прошлое… Слава Ему!

Гунтер являлся готом, тевтоном, любителем свинины и пива, бывшим офицером Люфтваффе Третьего Германского Рейха управляемого вздорным австрияком по фамилии Гитлер… В общем, просто немцем.

А Сергею Казакову было просто нечего терять.

Этот был русским.



* * *



И все трое рванули вперед. Незнамо куда.

Первый – по долгу перед кровью, честью и Матерью-Церковью.

Второй – по взятой на себя обязанности и желанию педантично пройти новую дорогу до конца. До короны герцога, как обещал Лорду. Пусть подавится. Гунтер все заработает сам.

Третий… Ему было просто по пути. Он еще ничего не решил. Присматривался.

Француз, немец и русский.

Как в анекдоте.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СИЦИЛИЯ НАВЗЛЁТ

Нет, я не в том тебе завидуюС такой мучительной обидою,Что уезжаешь ты и вскореНа Средиземном будешь море.И Рим увидишь, и Сицилию, —Места, любезные Вергилию,В благоухающей, лимоннойТрущобе сложишь стих влюбленный.Я это сам не раз испытывал,Я солью моря грудь пропитывал,Над Арно, Данта чтя обычай,Слагал сонеты Беатриче.Что до природы мне, до древности,Когда я полон жгучей ревности,Ведь ты во всем ее убранствеУвидишь Музу Дальних Странствий.Ведь для тебя в руках изменницыНектар в хрустальном кубке пенится,И огнедышащей беседыТы знаешь молнии и бреды.А я, как некими гигантами,Торжественными фолиантами,От вольной жизни заперт в нишу,Ее не вижу и не слышу.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Проблемы адаптации

13 сентября 1189 года, ближе к полуночи -

27 сентября 1189 года.

Баронство Фармер, герцогство Нормандское.



Осенью темнеет рано. Солнце уже давно скрылось за верхушками сосен, давно уже опустились на лес серые сентябрьские сумерки и незаметно перешли в ночь. На поросшем молодым сосняком склоне, не больше чем в сотне шагов от вершины холма горел костер. Потрескивали, плюясь снопами искр, сухие смолистые ветки. Весело плясали оранжевые язычки пламени. Над огнем покачивался закопченный котелок, в котором что-то сердито булькало. Когда жидкость выплескивалась на горячие уголья, в воздухе распространялся душистый аромат травяного настоя, видимо, заменявшего собой чай. Невдалеке, у черного нагромождения валунов, спал на колючем ложе из бурой прошлогодней хвои молодой рыцарь. Временами он что-то беспокойно бормотал и ворочался во сне. Чуть поодаль, у старой разлапистой ели чернел сделанный на скорую руку шалаш – там устроился на ночлег бородатый старик в монашеской одежде. На краю прогалины тихонько пофыркивали три стреноженные лошади.

Около костра, на сухом поваленном дереве сидели, негромко беседуя на разговорном английском языке образца ХХ века, два человека, само присутствие которых в Королевстве Английском на исходе предпоследнего десятилетия двенадцатого века являлось – с точки зрения логики и здравого смысла – полнейшим абсурдом. Того из них, что с виду казался чуть постарше и повыше, рыжеволосого, с небольшой бородкой, звали Гунтер фон Райхерт и родился он (точнее, еще не родился!) в одна тысяча девятьсот пятнадцатом году в Германии. Всего месяц назад (или семь с половиной столетий спустя…) он был офицером Люфтваффе. Ныне же ему приходилось довольствоваться званием оруженосца, что, впрочем, нисколько его не огорчало.

Тому, что помоложе – невысокий, смуглый, коротко стриженый, с чуть монголоидными темными глазами – компьютерному технику Сергею Казакову из далекой России предстояло родиться без малого восемь столетий спустя, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году в государстве, именовавшемся Союзом Советских Социалистических Республик, и городе-герое Ленинграде, позже вновь ставшем Санкт-Петербургом.

Несмотря на то, что – как говорилось выше – присутствие их в это время и в этом месте являлось полным абсурдом, и тот, и другой прожили в 1189 году уже двадцать семь дней, и перспектив вернуться в свое родное сейчас ни у того, ни у другого не имелось. По крайней мере – в области рационального. Что же касается иррационального… впрочем, к чему рассуждать об иррациональном? Хоть их и закинуло в эти средневековые края почти месяц назад, встретились они только сегодня, да и то лишь благодаря вмешательству того самого святого отшельника, что лежал сейчас, отдыхая от дневных трудов и выпавших на его долю злоключений, в импровизированном шалаше из лапника.

Сергей, пребывавший до сего дня в абсолютном и блаженном неведении относительно того, куда занесла его судьба, довольно быстро оправился от первого шока и даже нашел в себе силы приготовить на костре весьма сносное жаркое из угодившего в капкан кролика. Тем временем Гунтер, пока еще не совсем стемнело, успел сходить за оставленными в лесу лошадьми, а сэр Мишель (так звали юного рыцаря) несколько свыкся с мыслью о том, что теперь ему придется принять под свое рыцарское покровительство еще одного оруженосца, в буквальном смысле слова свалившегося с неба.

Когда, насытившись крольчатиной, сэр Мишель, а вслед за ним и отец Колумбан, пожелали всем доброй ночи и удалились ко сну, Гунтер устроился рядом с Сержем у костра, и, прихлебывая из алюминиевой кружки горячий настой душистых трав, поведал вкратце своему новому знакомцу о том, что произошло с ним здесь за последний месяц, начиная с того самого дня, 13 августа, когда судьба таинственным образом закинула его, германского летчика, из 1940 в 1189 год. Серж слушал молча, не перебивая и почти не задавая вопросов: сейчас ему проще было ни о чем не задумываться, и Гунтер прекрасно его понимал, а потому, героически сражаясь со сном, неспешно рассказывал все по порядку. Как он, отправившись на самый рутинный боевой вылет, внезапно попал в густой туман, как потом долго летел над Нормандией, удивляясь, куда пропали все привычные ориентиры, как, наконец, отчаявшись что-либо понять, совершил неподалеку отсюда вынужденную посадку и как встретил на поляне до смерти перепуганного похмельного сэра Мишеля, который мало того, что был одет в совершенно непотребный для двадцатого века маскарадный костюм, так еще и изъяснялся на классическом норманно-французском наречии.

Видимо, с даром слова у Гунтера все было в порядке, поскольку при описании этой сцены Казаков даже забыл (правда, ненадолго), что ему сейчас полагается пребывать в состоянии полного шока, и весьма неприлично и громко захохотал, живо представив себе весь этот эпизод.

Правда, потом германский летчик поведал нечто такое, что заставило Сергея вновь усомниться в умственной (и психической) полноценности его нового знакомца. И действительно, посудите сами, может ли нормальный человек из покончившего с предрассудками двадцатого века на полном серьезе излагать историю о встрече с дьяволом, при этом то и дело нервно озираясь на слишком близко подступивший к поляне ночной лес и всячески избегая называть вещи своими именами, употребляя разного рода эвфемизмы: «враг рода человеческого», «сила, не принадлежащая известному нам миру» и прочее в том же духе. Впрочем, Сергей и тут не стал его перебивать, здраво рассудив, что либо его собрат по будущему на этом вопросе малость тронутый – и тогда не стоит вязаться, либо же к нему и впрямь явился сам сатана собственной персоной (что, конечно, весьма маловероятно, но не исключено: мало ли что у них тут в этом средневековье творится?).

Кратко изложив дальнейшие события, имевшие место в окрестностях баронства Фармер, как то: поджог сеновала, обстрел коварного сэра Понтия Ломбардского и спасение от меча оного коварного Понтия сэра Мишеля вкупе с отцом Колумбаном, возвращение блудного сэра Мишеля в родительский замок – и обойдя молчанием инцидент с прекрасной Сванхильд, – Гунтер перешел к следующей части своей истории. Он довольно живо и со всеми подробностями поведал о поручении бейлифа, о встрече с новоиспеченным епископом Кентерберийским, о невероятных пакостях английского канцлера де Лоншана, об осаде аббатства, о принце Джоне, Гае Гисборне («Представляешь?! Самый настоящий Гай Гисборн, тот самый! И представь – очень славный малый, совсем не злой и даже нормально воспитанный. Правда, по-моему, слегка тугодум. А про Робин Гуда у них тут и слыхом не слыхивали!»). Рассказал он и о поимке хитроумного канцлера, который надумал бежать, переодевшись в женское платье («Ух ты! – откомментировал Сергей. – Ну прям как наш Керенский!»), и о знакомстве с Дугалом Мак-Лаудом. Завершил же он свое долгое повествование прощанием с Гаем и Дугалом у древнего каменного креста.

– Как Керенский? – педантично уточнил Гунтер. – Если я правильно помню историю, этот господин был премьер-министром России до большевистского переворота? Я читал его воспоминания, изданные в Берлине, так он утверждает, что побега в женском платье не было и это все выдумки красной пропаганды.

– Какая разница? – отмахнулся русский. – Сие для истории непринципиально. Ты дальше рассказывай!

– …А потом мы с отцом Колумбаном и нашим доблестным рыцарем отправились на поиски еще одного гостя из будущего, сиречь тебя. Дальнейшее тебе известно. – Снова вспомнив это «дальнейшее», Гунтер не смог удержаться от усмешки, и добавил: – Кто ж мог подумать, что ты тут не только на кроликов охотишься?

Казаков только вяло махнул рукой: «Проехали!» и, поднявшись с дерева, подбросил в догорающий костер охапку хвороста. Угасшее было пламя вновь весело затрещало, выбросив к темным небесам огромный сноп искр. Серж все так же молча взял у Гунтера опустевшую алюминиевую кружку и деловито плеснул в нее из котелка горячего травяного настоя. Гунтер благодарно кивнул, сделал большой глоток, откашлялся, вопросительно посмотрел на русского. Тот опустился на дерево и задумчиво уставился в огонь. Судя по всему, человек со странной профессией, именовавшейся «компьютерный техник», вознамерился снова впасть в депрессию. Этого допускать никак было нельзя. Гунтер отставил полупустую кружку, поворошил длинной палкой костер и преувеличенно бодро провозгласил:

– Не знаю, как у Мишеля, а у меня план следующий: во-первых, утром забери со своего геликоптера все вещи, которые могут пригодиться…

– Например, процессор бортового компьютера, – фыркнул Казаков. – Толкнем на рынке в Ватикане как святую реликвию. Нехреновое ноу-хау для двенадцатого века!

– Ноу-хау? – не понял Гунтер странного выражения, однако продолжил: – Во-вторых, отбытие на юг откладывается на пару недель. Будет слишком подозрительно, если мы заявимся к королю Ричарду с сообщение наподобие: «Знаете, вашвеличество, мы тут три дня назад вашего канцлера в Англии повесили, а потом прилетели сюда на драконе – доложиться»… Юмор не оценят.

– Надо полагать, меня ждет усиленный курс адаптации? – вяло поинтересовался Сергей. – Что тут положено? Практическая куртуазия, теория религии, основы владения холодным оружием, верховая езда… Ни дать, ни взять – отдых нового русского.

– Новый русский? – снова оторопел германец. – Что это за разделение такое? А старые кто? Впрочем, неважно. Полагаю, адаптацию ты пройдешь быстро. Здесь все то же самое, только язык другой и техники нет.

– У меня деньгами туго, – вздохнул Казаков. – У вас все дорого. Я в деревне куриц покупал, пришлось выложить две тяжеленных серебряных монеты, которые у лоха в доспехах на дороге попятил. Да у нас в любом антикварном магазине каждая на сотню баксов потянула бы, только из-за веса, не считая исторической ценности. Эй, а может меня обсчитали? Уж больно рожи у этих вилланов хитрые были…

Гунтер, почитавший себя изрядным знатоком правил жизни и поведения раннего Средневековья, тотчас пустился в расплывчатые описания, из коих следовала одна-единственная мысль: существование в двенадцатом веке складывается из таких вот мелочей – как и сколько заплатить в трактире, надо ли целовать руку всем священникам или только епископам с кардиналами, как к кому обращаться, как осознавать свой статус на местной социальной лестнице и вести себя соответственно занятой ступеньке.

– Ясно, – подвел итог Казаков. – Психология, менталитет, расстановка акциденций и определение дефиниций. В точности по Умберто Эко. Медиевистика и семиотика.

– Чего? – вытаращился Гунтер. – Ты откуда у нас такой умный? И кто такой Эко?

– Итальянский писатель. Он во время Второй мировой еще ребенком был, поэтому ты о нем не слышал. Мне бы сейчас томик «Имени Розы», тогда бы наверняка выкрутился… Замечательно человек о Средневековье писал, только оно у него какое-то мрачноватое получилось, без всяких этих ваших чудес. Ну признайся, ты, небось, со шнапсом перебрал, когда черта видел?

– К тебе заявится – посмотрим, что тогда запоешь, – мстительно сказал Гунтер.

– Арию Фауста, – гыгыкнул Казаков. – Хотя я ее не помню. А «Люди гибнут за металл» – из другой оперы или из той же? И вообще, ко мне, полнейшему «унтерменшу» с твоей немецко-фашистской точки зрения, дьявол являться не может. Кто я такой, в конце концов?

– Еще одна фигура на шахматной доске, – совершенно серьезно проворчал Гунтер. – Хочешь – верь, хочешь – не верь, но, по-моему, этот старый козлище попросту развлекается, наблюдая за нами. Ему интересно следить за новой ситуацией. Он мне сам признавался, что случай переноса во времени человеческой плоти с заключенной в ней бессмертной душой произошел впервые и больше не произойдет никогда. Понимаешь? Вселенная устроена по определенным законам.

– Постой, постой! – сдвинул брови Казаков. – Вот даже как?.. Допустим, я тебе верю. Герберта Уэллса читал? «Машину времени»? Я тоже. Он вроде бы жил в самом начале века… Не прав был старик. И его последователи тоже. За шестьдесят лет, которые нас с тобой разделяли в Ха-ха веке, технический прогресс ушел вперед настолько, что ты и представить себе не можешь. Атомная бомба, прокладки «Оллдейз» компьютеры, американцы на Луну летали…

– Да ну? – ахнул Гунтер. – И что?

– Ни хрена там нету, вот что… Пусто. Большой пыльный булыжник. Ты дальше слушай. Если путешествие в ограниченном пространстве, замкнутом, скажем так, нашей Солнечной системой, вполне возможно, а при желании можно лететь и дальше, то перебороть время, основной стержень, на котором держится Вселенная, не удалось пока никому, да не удастся вообще. Научный факт. Никаких путешествий во времени – ни назад, ни вперед. Каждый живет там, где ему положено. Кроме нас с тобой, двух дебилов. Мораль ясна?

– Куда уж яснее, – Гунтер вытащил еще одну сигарету из зеленой пачки и прикурил от уголька. – И сам на эту тему думал, и все, кто только мог, подсказывали. Если произошел столь невероятный прецедент, если ради нас на какое-то время были изменены основополагающие законы мирозданья, то это не случайно!

– Параноик. Клинический случай. Полбашки отстричь, – Сергей сощурил глаза и нехорошо заулыбался. – Мирозданье ради него меняют. Гы! Твой глючный черт что говорил? Во-о!.. Случайность. Аномалия. Воздействие хаотического фактора. Два гы-гы! Мы просто потерялись. Ошибка в работе небесной канцелярии. Какой-то похмельный архангел, отвечавший за техническое обеспечение проекта, ткнул не ту клавишу. Три раза гы-гы-гы! Файлы вместо того, чтобы уйти в соответствующую директорию или в корзину, отправились в сеть и осели на каком-то захолустном сервере, никому не нужные и никому не понятные.

– Что за бред ты несешь?

– А, извини. Это не бред, а разбор ситуации с точки зрения ребенка компьютерного века. В общем, если приводить более понятные для тебя формулы, наши учетные карточки просто нечаянно смахнули со стола, они попали в корзину для бумаг, а потом на помойку. И никаких высоких дел тут для нас не предназначено. Есть, правда, один вопрос – почему именно мы? Опять можно свалить на фактор случайности – мы были в одной географической точке, когда случилась авария на небесах. Но если это не так, и Господь Бог наметил конкретно тебя и меня? Просто не верю. Уж прости, но мы настолько разные… Ты вот всю жизнь повязку со свастикой на рукаве носил…

– Не носил! – искренне возмутился Гунтер. – Я не член партии Гитлера! А в войсках такие повязки носят только ребятки из СС, и то не все!

– Какая разница, чей конкретно ты не член… Извини. Я имею в виду, что потенциально ты для меня – враг. Хотя клал я с пробором на эту высокую политику, слишком давно было.

– То есть как – враг?

– Да очень просто, – поморщился Казаков и, подумав, тоже взялся за сигарету. – Тебе приказали бы бомбить Москву или Петербург, что бы ты стал делать?

– Выполнял бы приказ, – уверенно ответил Гунтер, и вдруг осекся. – И вообще, при чем здесь Петербург? Германия и Россия – союзники. Доктор Геббельс каждый день трубил по радио! Воевали против Польши вместе – в газетах было полно фотографий германских и русских офицеров, встретившихся на новой границе…Я в Россию ездил, с нашей военной делегацией. Все было очень хорошо, нас отлично принимали. На банкете за здоровье вашего фюрера, Иосифа Сталина, пили…

– А двадцать второго июня сорок первого года что случилось? – подался вперед Сергей, но мигом остыл: – А-а… ты ж не дожил. Тогда – пока что не враг. И вообще, зачем говорить о прошлом, в смысле о будущем, когда мы с настоящим разобраться не можем? Вот скажи, ты определил свою стратегию жизни здесь?

– Определил, – не без вызова ответил германец. – Выполнять свой долг.

– Перед чем, вернее, перед кем? – несказанно поразился Казаков. – Перед своей страной? Богом? Перед… кто у вас, в Германии, сейчас правит, Барбаросса? Перед ним, что ли? Перед этом гандоном штопаным – рыцаришкой пятнадцати лет?

– Ему семнадцать вообще-то, – мрачно заметил Гунтер. – Не забудь, они взрослеют гораздо раньше нас. Если тебе угодно – перед всеми. И перед собой.

– Клиника, – вздыхая, повторился Казаков. – Тут, наверное, какая-то зараза в воздухе. И от нее люди крышею едут, рыцарями становятся. Блин, тоже стану однажды рыцарем… С гербом. Золотой рыбий скелет в зеленом поле, усеянном кучками навоза, подойдет как нельзя лучше. Учитывая отпетое рабоче-крестьянское происхождение. Ладно, это лирика. Да пойми ты, немчура, наша стратегия, тактика, а также то, что именуется ученым словом «концепция», выражается в одном-единственном принципе: выживание. Повторить по слогам? По-английски, по-французски? На хинди? На идиш? Вы-жи-ва-ни-е!

– Угу, – Гунтер меланхолично рассматривал угольки костра, и спросил почему-то: – У вас проказу научились лечить?

– Нет, в том-то все и дело – помотал головой Сергей. – Я в медицине не очень секу, однако знаю, что сульфоновые препараты проказу только сдерживают, но не излечивают. Так что эта милая болячка и в двадцать первом веке вовсю существует. Здесь лепрозных бактерий не в пример больше. Добавим остальные прелести: чума, оспа – у нас с тобой, слава Богу, от оспы прививки? – любые виды дизентерии от грязной воды. Дифтерия, сибирская язва, сап. На югах – малярия, хотя мы, в отличие от многих средневековцев, знаем про кору хинного дерева. Одно хорошо – сифилис из Америки пока не завезли. Представь теперь, что ты попил пивка из кружки, только что использованной прокаженным! И это только один параметр угрозы выживанию. Дальше рассказывать?

– Вот дерьмо! – чуть раздраженно бросил Гунтер. – Я как-то об этом не задумывался. Ел, пил, жил. Как видишь, живой пока. И здоровый, если насморка не считать. Без сомнения, опасностей множество. Дело в другом. Мы о них знаем. Кто предупрежден – тот вооружен. И у нас гигантское преимущество перед жителями этого века.

– Ну тебя на хер! – возмутился Казаков. – Какое? Фантастики обчитался? Лекарств нет, современного оружия – кот наплакал. У тебя, любопытно, сколько патронов осталось? Во-во. Я потом интересу ради списочек составлю. У меня в вертолете есть обязательная аптечка, но, как думаешь, надолго ее хватит? Положим, мы знаем больше, чем все тутошние. Но знания наши, окромя уважаемого во все исторические эпохи зубодробительного искусства, абсолютно непригодны.

– И что ты предлагаешь? – насупился Гунтер. – Окопаться и сидеть? Пить только кипяченую воду и протирать каждую трактирную кружку спиртом, благо теперь его в достатке? Забуриться в какой-нибудь дальний замок на севере Германии и устроить научно-исследовательскую базу, привлекая лучших алхимиков и ученых этого века заради изобретения новых лекарств? Воплощать наши технические достижения? Полагаю, несчастный двенадцатый век отлично перебедует и без наших выдумок. Тогда, может, лучше продать душу козлоногому, а в обмен попросить, чтобы домой отправил?

– Mudak! – эмоционально резюмировал Казаков на языке родных осин. – Все, концы обрублены! Нет дороги назад, я в точности чувствую… Знаешь, я не любитель высоких материй и философических выкладок. Ничего экстраординарного не надо предпринимать! Я не собираюсь становиться прогрессором и вооружать этого педика Ричарда Львиное Сердце водородной бомбой! К тому же, ее сделать невероятно сложно, да я и не умею. Ты правильно сказал, хуже другое: мы с тобой можем за милую душу усовершенствовать арбалет, начать отливать пушки и, опередив на несколько веков Бертольда Шварца, состряпать порох! Да еще не какой-нибудь, а самый лучший. Ответь только – оно нам нужно?

– А черт его знает… – сказал Гунтер и понял, что изрек двусмысленность.

– Герр Райхерт, шер ами, а не проще ли понять, что дело– если, как ты полагаешь, мы к таковому предназначены – само нас найдет? А сейчас, как говорили у нас в подобных случаях, раздвинь пошире ноги, расслабься и получай удовольствие, ибо другая альтернатива отсутствует. Гм… Свежий воздух, натуральная пища, никаких тебе стрессов или начальства. Знаешь, терзания и самокопания никогда ни к чему хорошему не приводили. Просто живи – и все! Ты, истинный ариец, жалобу на тяжелую жизнь в европейскую комиссию по правам сверхчеловека все равно подать не сможешь. По причине банального отсутствия любых комиссий. Не дергайся. Просто не дергайся. А то и я дергаться начну.

Гунтер помедлил и решил сменить тему разговора.

– А что такое «компьютерный техник»?

– Это человек, который знает, что находится внутри у машины, наделенной определенной степенью интеллекта, и умеет с таковой машиной работать, – отбарабанил Казаков и как-то очень хитро взглянул на германца. – Хотя в нашем КБ под словом «техник» крылась до изумления широкая семантика. Поверь, я умею обращаться не только с машинами. Ну чего ты сидишь смурной как туча, эсэсовец?

– Я не эсэсовец, – вздохнул Гунтер. – Хотя после школы Гитлерюгенда мне предлагали вступить в СС. Как, ты верно заметил, стопроцентному арийцу. Отказался. Не люблю идеологию.

– И в тот же самый момент выглядишь как проснувшиеся с дикого бодунища Эммануил Кант, Фридрих Ницше и Артур Шопенгауэр в одном флаконе, – добродушно заключил Казаков. – Правильно я где-то слышал: немцы изобрели пьянство, фашизм и страдания молодого Вертера. Не страдай. Все пучком. Мир на месте. Смотри, какие ясные звездячки наверху горят! А в Крестовый Поход, уж извини, вы меня арканом не затащите. Не хочу сдохнуть от дизентерии. Мерзко.



* * *



«Страдания молодого Вертера», как выразился в запале Сергей, разбирали не одного Гунтера, иногда любившего впадать в черновато-серую меланхолию. Терзания и самокопания, как это многократно подтверждал великий русский писатель Ф. М. Достоевский, были куда более свойственны нациям неарийским, а уж о такой вещи, как «загадочная русская душа» со всеми из нее вытекающими, и вовсе говорить не стоит. Казаков ничуть не боялся настоящего и будущего – весь страх давно прошел, сменившись спокойствием, но вот в удовольствии посидеть и подумать новый оруженосец сэра Мишеля отказать себе не мог.

«Ну дела… Ну влип! Мало мне было наших российских заморочек. Да наши доморощенные ревнители благочестия и возродители Святой Руси, сиречь Третьего Рима, по сравнению с энтими натуральными фанатиками – тьфу! Мелочь пузатая. Эти-то видать покруче будут. Ишь как этот рыцарь разошелся: „В Святую Землю! В Святую Землю“… Ишь, неймется ему. На подвиги тянет. В родном феоде – или как там, лене – ему не сидится. Борец за идею, видите ли. Освобождать Гроб Господень он рвется за тридевять земель…

Это что же, теоретически, получается? Мы прямиком вляпываемся в самую безнадежную авантюру этого века. «Мы» – потому что мне конкретно от герра Райхерта и его сюзерена деваться некуда. Скопом выживать легче, чем одному. Я, конечно, могу сделать финт ушами, пожить обещанные пару недель у монаха, поднатаскаться в языке и сделать ноги. Только вопрос – куда? В Россию? А там что? Княжеская смута полным ходом, нашествие половцев, Ярославна на слезы исходит… Монголы через несколько лет заявятся и учинят летописное иго. И ехать ой как далеко. Впрочем, до Палестины, можно подумать, ближе.

Нет уж. Погорячился я, когда сказал, что в Крестовый Поход не пойду. Пойду, как миленький. Пропаду здесь один. Точнее, пропасть не пропаду – сдохну с тоски. Каково первое правило выживания? Действуй в паре. А если работаешь в одиночку, как можно быстрее выходи к людям. Человек – животное общественное и стадное. И так уж совсем за эти недели одичал. Натуральный разбойник с большой дороги, вполне в средневековом вкусе. Да, выживание в экстремальных условиях штука не из самых приятных. И это еще учесть, что я сюда попал пока еще тепло было… Ну, допустим, относительно тепло, особенно по ночам. Я бы сказал весьма и весьма относительно тепло в этой их Нормандии. Свежий воздух в столь неумеренных количествах… хм-м! Пожалуй, несколько вреден для здоровья. Да, и сейчас-то не слишком здесь уютно, а дело к зиме идет. Как ни посмотри, лучше с этими крестоносцами в теплые края податься, чем здесь по норам прятаться и глухонемого кретина изображать. Что б они провались со своим норманно-французским!

Хотя… Ой! Погоди-ка, парень, что тут не так…»

Серж присвистнул и аж подпрыгнул на месте.

– Эй, Гунтер! – он ткнул локтем в бок своего собрата по будущему. – Эй, Гунтер, слышь! – От ошарашенности внезапной догадкой он заговорил по-русски, но тут же себя одернул, выматерился и с видимым отвращением перешел на язык международного общения: – Я говорю, у них тут точно Третий Крестовый Поход?! А, Гунтер? Ты уверен, что именно Третий?

Гунтер задумчиво, лениво борясь с обволакивающей дремотой, смотрел на огонь, на темные, подступившие вплотную силуэты сосен. Молчал, вслушиваясь в шорохи леса… Нехотя поднял голову, потянулся, разминая затекшую от неподвижного сидения спину. Поерзал на замшелом бревне, подхватил соскользнувший плащ, поплотнее запахнул, придерживая рукой у ворота, перекинул в другую руку увесистый сук, которым ворошил костер. Вздохнул. Говорить не хотелось. Ночь обволакивала, убаюкивала, нашептывала что-то… знакомое? успокаивающее?.. Скорее тревожное. А, ерунда. Ему просто передалась тревога Сержа. Что его так напугало?

Серж не отводил напряженно-пытливого взгляда. Смотрел напряженно, вопрошающе, почти враждебно.

Гунтер пожал плечами:

– Какой же еще? Третий, разумеется. Под водительством Ричарда, Филиппа-Августа и Фридриха Барбароссы. Вторым походом командовали Людовик Французский и германский кайзер Конрад. Что-нибудь не так?

– Ну ничего себе «что-нибудь»! Я вспомнил, это ж не поход, а хрен знает что! Совершенно провальная затея. Два года гнить под Аккой – если не больше – и все!!! Никакого Иерусалима, никакого освобождения Гроба Господня, никакого триумфа и оркестров! Эй, Гунтер, что ж это деется? – не унимался Казаков. Гунтер все это время тоскливо на него смотрел. – Ну они, местные – понятно. Они ничего не знают, что их ждет, они вроде как первый раз живут. Но мы-то, мы-то знаем, что будет дальше!

– Нет, не знаем, – голос Гунтера звучал сухо и бесстрастно.

– Что?! – Серж словно подавился на середине патетической тирады.

– Я говорю: нет, не знаем мы с тобой, что будет дальше. Это не тот 1189 год.

– Ну ты, брат, завираешь. Здесь, знаешь ли, не самое подходящее время для подобного рода завиральных идей. Ты только не начинай про пространственно-временной континуум и его таинственные свойства. Нам сейчас не до всей этой элитности.

– Нет, Серж. Нет тут ничего ни элитного, ни завирального. Это правда. Это не тот 1189 год. Уже не тот. Понимаешь – уже! Сколько можно талдычить, я, кажется, все объяснил! Здесь может быть все что угодно. С того дня 13 августа… Разве ты не понял, что тогда произошло?

– А что произошло? То, что я оказался в этом – чтоб его! – 1189 году? Так тут думай – не думай, такие аномальные явления понять невозможно. Полная херня, одним словом, – Серж хохотнул, – доводилось мне иногда натыкаться на сообщения о необъяснимых явлениях, – цирк да и только. То какую-нибудь дамочку инопланетяне похитят, – высокие светловолосые красавцы шесть метров роста – истинные арийцы одним словом, то еще эти летающие тарелочки с зелеными человечками… Экстренное сообщение: у гражданки Н. из города Мухосранска на огороде приземлилась летающая тарелка, зеленые инопланетяне потоптали посевы клубники, ободрали крыжовник, нагадили на крыльце, а потом улетели. И что самое интересное – в это же самое время в штате Колорадо пронесся тайфун невиданной силы, а в небе видели диск размером шесть на восемь км, который медленно вращался и двигался в сторону канадской границы… – Серж глупо хихикнул и искоса посмотрел на Гунтера. – М-да-а… чтой-то я разговорился? Хм…

Гунтер усмехнулся и, прищурившись, разглядывал Сержа. Он начинал нести полнейшую, бессмысленную чушь.

– Так пойдешь с нами или нет? Или будешь здесь строить укрепрайон с ДОТами, траншеями и бункером? Отсиживаться?

– Я? Отсиживаться? – возмутился Казаков. – Двигай ты знаешь куда?..

– И двину. А ты – за мной. Самое главное, никуда не сворачивай. Ты уж меня извини, но, по-моему, тебе следует нормально отоспаться. Знаешь, почему?

– Адаптационный стресс, – заявил Сергей со знанием дела. – Четвертую неделю маюсь. Ты психологию изучал? Ах, нет? Смотри: я проторчал здесь почти месяц. Постоянное напряжение. Незнание обстановки.

– Как – незнание? – поднял бровь Гунтер. – Ходил по округе, разбойничал, понял, где можно достать еду. Окружил себя целой линией Мажино, маршал Петен позавидует. Интересно, а если бы на тебя танки поперли, что бы с ними случилось?

– К северу болота, юг и восток прикрыты лесом таежного типа, с запада овраги. Никакой танк не пройдет, – автоматически сообщил Казаков и тут же помотал головой, поняв, что сморозил глупость. Нету здесь танков. А эта фраза – остаточное явление испуга, действовавшего на подсознательном уровне. Засуньте белого медведя в Сахару или бенгальского тигра в амазонские леса. Помучаются и сдохнут. Обстановка чужая. Все, начиная от рельефа и заканчивая вцепляющимися в шкуру паразитами – чужое. А человек – такая тварь, что, если не помрет сразу, то выживет обязательно.

– Ты сейчас оказался среди своих, – медленно проговорил Гунтер, наблюдая за Казаковым. – Почти месяц ты только и делал, что выживал. Постоянно был в заботах. Еда, какая-никакая оборона своей берлоги. Боязнь, что тебя найдут. Непонимание, что случилось и где ты. Сейчас тебе все объяснили. Что бы ты там не говорил, но я для тебя – свой. Ты расслабился. Такое расслабление…

– Такое расслабление заканчивается истерикой, потерей внимания и притуплением чувства опасности, – напряженно хихикнул Сергей. – Что ты сейчас и видишь. Правильно, надо отоспаться. Мир изменился. До тринадцатого августа он был одним, от тринадцатого до сегодняшнего дня – другим, а с этого вечера – третьим. Пойду-ка я спать, в самом деле. Переночую в кабине. Надеюсь, на мое имущество, жизнь и девственность никто не собирается покушаться?

– Иди, иди, – усмехнулся Гунтер. – Рассветет – разбужу. Только с кулаками спросонья не лезь.



* * *



Благополучно миновали две недели.

Никаких особенных чудес не происходило. Гунтер откровенно побаивался, что заявится Лорд – убеждать, растолковывать, искушать и совращать, однако представители инфернальных сил не высказывали интереса ни к сэру Мишелю, ни к его подозрительным оруженосцам. Один раз, правда, к отцу Колумбану прибыл странный ночной гость, невысокий толстячок с рыжей сарацинской бородкой, но святой, едва увидев в дверях пришедшего глубоко за полночь посетителя, посоветовал ему заглянуть через сутки или двое, чтобы спокойно поговорить. Гунтер спросонья уловил только необычное имя – Калькодис, но почему-то решил, что оно арабское или мавританское.

Сэр Мишель, оскорбленный в лучших чувствах посиделками в волчьей яме, дулся несколько дней подряд и наводил феодальные порядки – скорее из вредности, нежели по злости. Новому «оруженосцу» приходилось осваивать ремесло. Чистка лошади. Надраивание вооружения хозяина до лунного блеска. Практическое освоение хороших манер и языка. Если с норманно-французским положение дел обстояло более-менее сносно, то с манерами…

– Как обратиться к графу? – устало спрашивал сэр Мишель.

– А как я узнаю, что это граф? – вздымал брови оруженосец, выслушав перевод Гунтера. – И смотря в какой обстановке обращаться! Ежели в королевском дворце – это одно, а в борделе – совсем другое…

Этого Гунтер переводить не стал.

– Графа узнаем по гербу, – втолковывал рыцарь. – Ты, как дворянин, обязан знать гербы благородных семейств Нормандии, Аквитании и Франции…

– Ой, а можно я не буду дворянином? – глумливо застонал Серж. – Просто слугой? Как Планше у мсье д\'Артаньяна?

– Д\'Артаньтяна? – почесал в загривке сэр Мишель. – Артаньян у нас в Гаскони, это Аквитания. Не помню такой семьи. А ты-то их откуда знаешь, на дороге грабил?

Гунтер едва сдерживал смех. Адаптация шла полным ходом. Если рыцарь требовал пойти налево, Казаков из принципа шел направо, если ему задавали вопрос, отвечал десятью своими, и вообще вел себя крайне непринужденно, заявив Гунтеру, что ему всегда был близок образ солдата Швейка, заветам какового он и будет следовать. А первым делом…

– Гунтер, мы взрослые люди, – этот разговор завязался как-то вечером. Господа оруженосцы занимались грубым физическим трудом в виде порубки двор для отца Колумбана, сэр Мишель отсутствовал, отправившись с папенькой и приехавшими в гости к Фармерам соседями на охоту, а святой отшельник незадолго до заката отправился в деревню, принимать роды.

– Взрослые, – подтвердил германец, пытаясь говорить на норманно-французском. – А также совершеннолетие и обладающие всей ответственностью перед законом и доказанной дееспособностью… И что?

– Взрослые люди не могут долго жить отшельниками, – без всяких обиняков выдал Казаков.

– Го-осподи, – Гунтер воткнул топор в колоду и вытер рукавом лоб. – И этот туда же, мало мне Мишеля! Какое счастье, что Дугал Мак-Лауд уехал, вот было бы веселье на всю округу! Успокойся, в радиусе ближайших пятидесяти километров публичные дома отсутствуют как данность. И потом, такая форма… э-э… обслуживания в нынешние времена категорически не приветствуется.

– В любом и каждом романе о Средневековье, – Сергей ударил лезвием по полешку так, что только щепки полетели, – в несметных количествах наличествуют сговорчивые крестьянские девицы, любезные к скучающим господам служанки или, на худой конец, ждущие утешения вдовы.

– Ты читал неправильные романы, – буркнул германец, но вдруг его голову посетила до неожиданности оригинальная мысль. Зачем искать что-то на стороне, когда искомый объект находится буквально в нескольких минутах ходьбы от землянки отца Колумбана? Если уж мессир Казаков решил развлечься – будет ему развлечение. Надолго запомнит.

– Вот тебе… – Гунтер залез в плоский кожаный кошелечек, висевший на ремне, и вытащил серебряный полупенсовик с профилем короля Генриха II Английского. – Вот тебе два фартинга или полпенса. Кстати, давно пора научиться разбираться в здешней денежной системе. Топай в замок, дрова я сам дорублю. Оденься поприличнее – вон, мой колет возьми. Придешь, скажешь на воротах, что новый оруженосец Мишеля, он о тебе уже там натрепался. Спросишь Сванхильд, она на кухне работает. Дашь ей монетку, а дальше сами договоритесь.

Радостно насвистывавший Казаков исчез между деревьев, взяв направление к возвышающемуся на холме темному кубу замка Фармер.

Гунтер прекрасно понимал, что сотворил злую шутку. Сванхильд, первая шлюха округи, представляла собой дородную высокорослую гром-бабу – нечто среднее между танком «Колоссаль» и медведицей в период течки. Ему посчастливилось пообщаться с ней месяц назад (между прочим, с подачи сюзерена, чтоб его…) и эта встреча до сих пор не выходила из памяти. Сванхильд была женщиной солидной, но слишком уж темпераментной.

Когда стемнело, явился отец Колумбан, радостно объявил, что у жены кузнеца в Антрене родилась крепенькая здоровая двойня, и это в добавление к еще четырнадцати детям. Германец мысленно посочувствовал кузнецу, но вскоре догадался, что если все дети живы и здоровы, значит, отец и мать могут обеспечить им пропитание и нормальную жизнь. В семьях вилланов новорожденные умирали часто (впрочем, также, как и семьях благородных), потому отцы с матерями и старались максимально приумножить свое потомство, дабы в будущем было кому передать дом, хозяйство и надел земли, арендованный у мессира де Фармера-старшего.

Казаков не возвращался.

После восхода луны заглянул Мишель – уставший, вспотевший, но довольный охотой. Рыцарь сгрузил на порог дома отца Колумбана небольшого кабанчика, собственноручно забитого пикой на охоте, какое-то время ушло на разделку тушки…

– Где это чудовище? – неприязненно поинтересовался рыцарь, быстро работая окровавленным ножом.

– Сын мой! – возмутился отец Колумбан, созерцавший, как трудятся его гости. – Как насчет того, чтобы возлюбить ближнего своего? Почему ты сердишься? Если наш новый друг не такой, как мы, то это не значит, что к нему нужно плохо относиться.

– Возлюбить ближнего, – хмуро проворчал сэр Мишель. – Где встречу, там и возлюблю… чем-нибудь тяжелым. Простите, святой отец. Так все-таки, где он?

– Ушел с визитами, – ухмыляясь под нос, сообщил Гунтер.

– По бабам, что ли? – моментально догадался рыцарь и, глянув на хитрую физиономию Гунтера, вдруг прыснул. Рука пошла менее ловко, лезвие ножа задело пузырек крови в свиной туше, и выплеснулся маленький фонтанчик черной густой жидкости. – Ты куда его отправил? Я догадался?

– Догадался, – кивнул германец. – Ты надо мной однажды пошутил, теперь настала моя очередь. Если утром твой замок обрушится, а на его месте мы обнаружим груду головешек – извиняйте. Серж и Сванхильд…

– Одни грешные помыслы! – вздохнув, прохрипел святой старец. – Хотя… Эх, мессиры, зная Сванхильд много лет…

Отец Колумбан почему-то рассмеялся. Не будучи ханжой или дутым святошей, он прекрасно понимал, что у каждого свой путь – у священника один, а у мирянина совсем другой. К тому же молодость есть молодость.

Мишель уехал домой – любезничать и куртуазничать, благо сосед, барон де Бриссак, привез с собой не только свору и соколиную охоту, но и бледноликую дочурку четырнадцати лет на выданье. Собственно, она предназначалась отнюдь не наследнику семейства Фармер, а его младшему брату, но отказать себе в удовольствии провести время в галантных беседах с благородной девицей сэр Мишель не мог.

Казаков не возвращался.

…Явление героя состоялось под утро.

Святой Колумбан еще спал, а Гунтер, по старой привычке проснувшийся с самым рассветом, выбрался к колодцу умыться и набрать воды в котел. Вскоре его внимание привлекли отчетливо слышавшиеся в полусоннем утреннем лесу звуки шагов и громкое щебетанье грудного женского голоса. Германец замер, как статуя римского императора, и по его лицу поползла широченная улыбка.

– Я, милый, уж прости, дальше не пойду, – рокотала Сванхильд, и вскоре за стволами деревьев нарисовались два силуэта. – Тут божий человек живет, не буду его тревожить. На вот тебе.

– Мерси, – голос Казакова. Звук долгого поцелуя. Затем хихиканье и треск веток – это Сванхильд, как всегда, с целеустремленностью продирающегося по джунглям носорога отправилась восвояси.

На полянку перед вкопанным в землю длинным домом отшельника вырулил Сергей. Физиономия самая довольная, если не сказать счастливая. В руках – большая глиняная крынка.

– Это что? – Гунтер, не здороваясь, кивнул на коричневый крутобокий сосуд. – Между прочим, у нас в Кобленце жил русский эмигрант, бывший военный. Так вот, он утверждал, что гусары денег с дам не берут.

– Молоко. Парное. Чего ты ржешь? Ну, Сванхильд надоила утром и мне отдала. Так сказать, подарок от любимой женщины.

– А-а… – протянул Гунтер, но запнулся. Казаков понял:

– Да в порядке все! Сеновал, блин, экзотика… А тебе, кстати, спасибо. Отличная тетка. И очень добрая.

Германец понял, что шутка почему-то не получилась.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мы летим, ковыляя во мгле…

28 сентября 1189 года.

Нормандия – воздушное пространство над королевством Франция.



Вилланы к дракону скоро привыкли, тем паче, пользующийся авторитетом в баронстве отец Колумбан старательно объяснил присланным бароном де Фармер деревенским мужикам, что никакой это не дракон, а просто необычный механизм наподобие мельницы. Железная хреновина не рычала, не кусалась, есть не просила, вела себя смирно, как и полагается творению рук человеческих, созданному из холодного металла. Спустя неделю вилланы уже не обращали внимания на странный двоекрылый артефакт, возвышавшийся на краю обширного «ничейного» луга и преспокойно укрывались от дождя под широкими плоскостями.

Отец Колумбан категорически запретил крестьянам что-либо трогать, забираться на крылья или отвинчивать непонятные железки. Следовало лишь выполнять приказ: бдеть, охранять, если появится кто чужой и излишне интересующийся – немедленно сообщить отшельнику или барону де Фармер. Наступала осень, а потому на Алансонском тракте стало появляться больше торговцев, проходили многочисленные обозы с товарами, частенько направлялись на юг военные отряды. Большинство всех этих людей работали для единой цели – Крестового похода, объявленного христианскими государями. Рыцари, оруженосцы и лучники устремлялись к Марселю или другим портам побережья Южной Франции, грохотали телеги со снаряжением, припасами и просто необходимыми для большого военного предприятия грузами, спешили гонцы герцогов, королей и принцев, и, разумеется, царили невероятный хаос и бардак. Перепутанные места назначения, французской армии не подвезли лучные стрелы только потому, что оборотистые управители английского короля перехватили груз и отправили его Ричарду Львиное Сердце, подделав таможенные документы, постоялые дворы переполнены, дороги забиты, военные пьют и дерутся, гражданские дерутся и пьют. Только одна торговая и денежная цепь могла похвастаться образцовым порядком – грузы и золото, принадлежащие тамплиерам, рыцарям Ордена Храма, всегда доставлялись на место, в срок и с хорошей охраной. Остальные, в том числе и вездесущие ломбардцы, завидовали и строили козни, но связываться с могучими храмовниками в открытую не решались… Словом, все шло как обычно. Это была очень веселая осень.

Именно по причине невероятной спешки, неразберихи и запутанности, царивших на дорогах Нормандии и Аквитании, никто не сворачивал с широкого наезженного пути, ведущего от Руана через Аржантан, Алансон и Пуату на юг. Никто не углублялся в лес, чтобы отдохнуть – гораздо проще разбить временный лагерь прямо возле дороги. А, следовательно, укрывище, в котором затаился «страшный дракон Люфтваффе», оставалось ненайденным.

Маленькое совещание, в котором принимали участие сам шевалье де Фармер – теоретический и практический покровитель двух весьма подозрительных оруженосцев, отец Колумбан из Ирландии, Гунтер фон Райхерт из Германии и глубокоуважаемый мессир Sergey Kasakoff из земель словенских (как он сам обозначил, «суконно-посконных») началось с утра во время завтрака. Председательствовал святой старец, роль спикера играл шевалье де Фармер, консультантом, переводчиком и позитивной оппозицией являлся Гунтер, а Сергей вошел в роль (опять же по его малопонятным даже для германца словам) «агрессивно-послушного большинства».

Святый отче, целое утро готовивший свиное жаркое и с помощью Гунтера варивший свежее пиво, больше слушал, чем говорил – как и положено высокому начальству. Тем более, что тема для обсуждения была выбрана самая животрепещущая.

Повестка дня оказалась простой: как добраться до Мессины? Дугал Мак-Лауд и Гай Гисборн отправились в Марсель больше недели назад и сейчас должны находиться где-то в районе Тура, если не влипли в какое приключение. Догонять их на лошадях бесполезно. На руках имеется прямой приказ Его святейшества апостольского понтифика всей Британии архиепископа Кентерберийского Годфри де Клиффорда – доложить о последних событиях на Альбионе лично королю. И уж, конечно, настоящей управительнице обширного английского королевства, Элеоноре Аквитанской, королеве-матери.

– Прямо Екатерина Медичи какая-то, – сказал Казаков по-английски, обращаясь к Гунтеру. – А твердили – в Средневековье женщинам ничего не разрешалось…

– Элеонора – великая королева, – ответил германец, наблюдая, как разгорячившийся сэр Мишель спорит с отшельником о стоимости припасов и ценах на продукты в лавках Аржантана. – Ты прав, это Екатерина Медичи своего времени. Ричард интересуется только войной, принц Джон молод и неопытен, Годфри занимается больше делами духовными и экономическими… Высокую политику создает Элеонора. В ее руках все нити управления государством.

– Круто, – согласился Сергей. – Одним словом, серый кардинал в юбке. Сколько лет бабушке, семьдесят? А я слышал, будто в Средневековье рано умирали…

Далее дискуссия приняла несколько иное русло и Казаков, приоткрыв рот, натужно пытался понять жуткий диалект, в котором смешались язык салических франков, облагороженный латынью, и наречие скандинавов, осевших в Нормандии. Часть фраз он уже разбирал без труда – известно, что большинство «германских» европейских языков имеют одни корни, а, зная хотя бы один из них, быстро научишься говорить на другом.

Суть словопрений сводилась к следующему: на руках имеется странный и до сих пор не раскрытый заговор одного из князей Святой Земли, пытающегося помешать Крестовому походу и устранить с политической сцены Европы его главных устроителей. Доказана связь этого человека с сектой фидаев-ассассинов. Канцлера Англии и принца Джона уже пытались убить, значит, теперь удары будут наноситься в других направлениях. Прежде всего под угрозой жизнь Элеоноры Аквитанской и самого умного политика этого столетия – французского короля Филиппа-Августа. И, без сомнения, предводителя крупнейшей, отлично вооруженной и мощной армии: императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссы. Как только эти трое покинут бренный мир, Крестовый поход захлебнется. Ричард не в счет.

Именно эти соображения высказал Гунтер.

– Как я люблю интеллигенцию, – откровенно фыркнул Сергей, как раз тогда, когда его не спрашивали. Сэр Мишель глянул на германца, ожидая перевода фразы. – Сидят в захолустье, жрут пиво и решают судьбы мира, на которые никак не могут повлиять ни словом, ни действием. Кстати, почему Ричард-то не в счет?

– Ты Вальтера Скотта начитался? – Гунтер соболезнующе посмотрел на русского. – Ах, не только? Да пойми ты, что Ричард – не король. Он просто… просто… рыцарь. Война, личная слава…

– Ясненько, otmorozok, – ввернул непонятное слово Казаков. – Торцевать и жопу рвать.

– Чего? – Мишель прислушивался, но, как обычно, ничего не понимал.

– Имеется в виду, – сладенько проворковал Гунтер, – что мессир Серж полностью поддерживает наше мнение о короле Ричарде как о рыцаре без страха и упрека, не способном, однако, заниматься политическим управлением государства.

– Ага, ага, – кивнул сэр Мишель. – Как впереди скакать на белом коне – так он первый, как страну спасать – все делает его престарелая мать и шевалье де Фармер со своим оруженосцем.

– Гордыня – грех, – машинально напомнил отец Колумбан, услышав слова рыцаря. – В том-то и беда, что мы слишком много знаем, но ничего не можем поделать.

– Именно, – безобразно коверкая норманно-французский, подтвердил Казаков. – Что мы сейчас делаем, джентльмены? Правильно, разговариваем. Размазываем сопли по столу. Вот Гунтер военный, он со мной согласится. Приказ есть? Есть.

– Есть, – кивнул германец. – На руках письмо от канцлера и принца, которое мы обязаны доставить лично в руки Ричарду и королеве-матери.

– Тогда о чем… bazar? Приказ получен – выполняйте, доложите об исполнении и ждите дальнейших распоряжений непосредственного начальника.

– Он прав, – глубоко кивнул отец Колумбан, и повернулся к русскому. – А потому… Серж, сын мой, ты немного пообвыкся у нас?

– Самую малость, – деревянно ответил Казаков, не желая углубляться в подробности.

– Замечательно. Делай, что должно, и будь, что будет, – не без патетики процитировал старец главнейший рыцарский девиз. – Посему – езжайте на юг, встречайтесь с королем… Жаль, что я не смогу полететь с вами на драконе, а так бы хотелось!

– Др-ракон, – рыкнул сэр Мишель самым недовольным образом. – Нет, чтобы как люди! Мне вот папенька может целое копье выделить. Десять лучников во главе с старым Виглафом. Конюх еще с дедушкой воевал, наше дело знает. Два оруженосца. Свой вымпел…

Мишель говорил быстро, поэтому Гунтер наскоро перевел для Сергея слова рыцаря на английский.

– Gniloy pont, – отозвался Казаков новыми непереводимыми словами. – Скажи ему, что любая автономная операция, проводимая без прикрытия, поддержки официальных властей и способная привлечь к себе внимание потенциального противника должна проходить максимально бесшумно. Гунтер, ты представь: у нас с собой засекреченное послание от премьер-министра главе государства, теоретически мы находимся под прицелом ваших арабских террористов, этих, как их…

– Ассассинов? – подсказал германец.

– Во! Как ты мне говорил, вы еще грабанули бывшего канцлера на внушительную сумму. Этим могут заинтересоваться. Третье: если верить в самое невероятное, за нами старательно наблюдает существо, называемое тобой дьяволом. Не верю в сверхъестественные штучки, пока сам с ними не столкнулся, но все же не учитывать эту силу тоже нельзя. Раз уж вы в нее верите. Надо ехать быстро, незаметно и так, чтобы не успели перехватить. Никаких торжественных процессий. Ваша летающая консервная банка – лучший вариант.

– Особенно в союзе с определением «незаметно», – усмехнулся Гунтер. – Представляешь, какой фурор будет во время нашего приземления в Сицилии?

– А ты не уподобляйся вашему соотечественнику Матиасу Русту – потом расскажу эту историю – и не сажай машину на главной площади города, – отрезал Казаков. – Тогда и будет незаметно.

Отец Колумбан и сэр Мишель напряженно слушали перепалку на английском. Рыцарь разбирал от силы одно-два слова, а куда более опытный и многознающий старче сдвигал густые брови. Ему этот язык был в достаточной степени знаком.

– У вас писали романы про шпионов? – как бы невзначай осведомился Гунтер у Казакова. – Понимаешь, твои выкладки больше напоминают плохой детектив, который можно купить в любом книжном магазине Берлина. Имелся у нас один литературный герой, порождение фантазии писателя Альбрехта Шредера. Агент Абвера. Воображаю, как он повел бы себя здесь и сейчас. Прямо как ты. Враги кругом, на нас охотятся все и каждый, драки, стрельба, злобные шпионы английской или французской разведки…

– Не наезжай, – серьезно покачал головой Сергей. – Во-первых, шпионы английской разведки, если уж говорить строго – это мы. И никак иначе. Во-вторых, сколько бы ты не разглагольствовал о всяких премудрых разностях типа менталитета, особенностей поведения человека двадцатого века в веке двенадцатом, ты все равно их немножко презираешь. Считаешь более примитивными. Тайные службы существовали всегда и везде, и у меня есть такое ощущение, что сотрудники византийского или священно-римского гестапо куда умнее, изворотливее и проницательнее служащих контор далекого будущего. В нашем распоряжении имелась снимающая значительную часть проблем техника – в Германии твоего времени попроще, у нас посложнее. Местные спецы полагаются только на свою сообразительность. Если я хоть в чем-то прав, то противник нам попался выдающийся. Потому что мы его не знаем, не представляем себе, какие методы он используют, каковы связи, резидентура, оперативный охват, есть ли специальные подразделения…

– Остановись, – простонал Гунтер. – Шпионский роман, один ко одному! Ты еще скажи, что ко мне и Мишелю по выезде из Лондона хвоста прицепили! Либо Дугал, либо Гай… Смешно!

– Совсем не смешно, – германец впервые видел Казакова настолько озабоченным. – Раньше, не зная ваших заморочек, я был полностью спокоен. Да, двенадцатый век, рыцари-гербы-прекрасные дамы… А ты умудрился влезть в сферу, касающуюся по-настоящему Большой Политики. И, похоже, не представляешь, насколько это опасно. Плевать, откуда родом эта Большая Политика – из древнего Рима, Германии Адольфа Гитлера или России начала третьего тысячелетия. Проигравших в такой игре сжирают без масла.

Гунтер закатил глаза.

– Когда выезжаем? – Мишелю категорически надоело слушать языколомную болтовню и он решил взять быка за рога.

Решили следующее: вылет состоится сегодня ближе к вечеру, с таким расчетом, чтобы появиться в небе над Сицилийским королевством перед рассветом. Меньше возможность привлечь внимание. Топлива в самолете более чем достаточно – следовало бы сдержанно поблагодарить Князя Ночи, однажды из любезности к Гунтеру наполнившего баки горючим. Тяжеленные бомбы с «Юнкерса» давно сняты, их заменили хитроумно приспособленные отцом Колумбаном бочки с великолепно очищенным спиртом. Гунтер не совсем хорошо представлял, как в случае чего двигатель и карбюратор самолета примут новое топливо, однако надеялся на лучшее.

Вещи собраны – германец и сэр Мишель недаром ездили несколько дней назад в Аржантан за припасами. Сергею выдали новую одежду, состоявшую из стандартного набора – рубаха длиной чуть выше колен, штаны из тонкой кожи и грубоватая, но удобная куртка с совершенно непроизносимым французским названием. Более всего Казакову понравились сапоги, скроенные без разницы на правую и левую ногу. Вскочив при тревоге, хватай любой и запросто натягивай.

Днем Гунтер и Мишель съездили в поместье, к господину барону – попрощаться. Отец Колумбан и новый оруженосец подготовили лошадей, поклажу и небольшой запас еды.

Первому в истории двенадцатого века дальнему перелету по маршруту «Нормандия – Сицилия» предстояло начаться перед закатом.



* * *



От Средненормандской возвышенности до королевства Сицилийского, ныне находящегося под скипетром Танкреда из рода Гискаров, по прямой насчитывается меньше полутора тысяч километров. То есть максимальный запас дальности пикировщика «Юнкерс-87». Никаких удобств наподобие подробных карт, радиомаяков, а уж тем более аэродромов не предполагалось, но, как известно, техника времен Второй Мировой куда менее прихотлива летающих аппаратов эпохи техногенной цивилизации – «Юнкерс» отлично может приземлиться не только на бетонированном поле, но и на достаточно широкой грунтовой дороге, заливном лугу или крестьянском поле.

В распоряжении Гунтера находился только достаточно подробный военный план северной Франции и южного побережья Британии, а также крайне маленькая и схематичная общая карта Европы. У Казакова, впрочем, оказалась неплохая память и они вместе с отцом Колумбаном довольно быстро восстановили на пергаменте относительно точную карту. Получалось, что маршрут должен выглядеть следующим образом: от баронства Фармер курс пролегал строго на юго-восток. Основными ориентирами послужат крупные реки, прежде всего рассекающая Аквитанию с восхода на закат широченная Луара, вдоль русла которой и предполагалось следовать. К счастью, на планах Гунтера присутствовал Орлеан и было высказано здравое предположение – вряд ли столь крупный город, стоявший на северном берегу Луары как раз там, где река выгибается гигантской дугой, за семьсот пятьдесят лет куда-нибудь сместился. Если правильно рассчитать курс, то стены Орлеана появятся под плоскостями «Юнкерса» уже на первый час полета. Далее остается не терять из вида реку, вдоль по течению которой должны встретиться Бриар, Невер – столица одноименного графства, Роан, а приблизительно через сорок-пятьдесят километров, сразу за еще одной точкой ориентира – горой Сен-риго – столица Бургундии Лион и полноводная Рона, текущая почти строго с севера на юг.

– А что будем делать, если топлива не хватит? – поинтересовался Казаков. – Или если с дороги собьемся? Вообрази: наступает утро, под нами Средиземное море, пилим мы прямиком к берегам Африки… Двигатель вырубается и… У тебя сколько парашютов?

– Два, – недовольно ответил Гунтер. – Один мой, второй я забрал у Курта. Помнишь, я рассказывал – мой стрелок-радист, погибший во время битвы за Британию? Ты вообще с парашютом когда-нибудь прыгал?

– Приходилось, – подтвердил Сергей. – Получается, что у нас с рыцарем один парашют на двоих. Ладно, риск – дело благородных. Только воображаю, как он визжать станет.

– Сударь, не блажите, – Гунтер фыркнул и снова уткнулся в нарисованный план. – лети мы в Швейцарию или Германию, где с ориентирами действительно сложно, тогда у нас имелся бы прекрасный шанс заблудиться. Погода сейчас отличная, ночи лунные, реки прекрасно видны…

– А германская техника – лучшая в мире, – сказал Казаков и непонятно было, ерничает он или говорит серьезно. – Дальше показывай.

– Дальше еще проще. Как только мы видим морское побережье, мы соображаем, что перед нами огромный залив, обычно именуемый Лигурийским морем. Справа Корсика, слева Италия. Держимся прежнего юго-восточного направления, двигаясь вдоль итальянского побережья. Шесть часов – и Сицилия перед нами. Ошибиться невозможно.

– М-мда, – Казаков вытер нос рукавом. – Конечно, это не месяц пути… Я бы предпочел, правда, какой-нибудь аппарат посовременнее, хотя и винтовые машины тоже неплохи. Напрашивается одна старинная русская поговорка: «Гладко было на бумаге». Ты предусмотрел вариант аварийной посадки?

– Думал, – нахмурившись, сказал Гунтер. – Во Франции это сделать легче легкого. Равнины, множество обработанных полей. Над Бургундией посложнее, в районе истоков Луары и Алье – горы. На левом берегу Роны начинаются предгорья Альп. Все западное побережье Италии в холмах. Если что-то случится с машиной, я предпочитаю, чтобы это «что-то» произошло не позже времени, когда мы минуем Рону.

– А Сицилия? – уточнил дотошный русский.

– Склоны Этны пологи, по крайней мере, были такими в двадцатом веке. Приземлимся.

– Дело барское, – пожал плечами Казаков. – Одного не пойму, как мы уживемся в твоим сюзереном в тесной кабинке стрелка-радиста. Ладно, проехали. Вещи собраны, монах с лошадьми ждет. С Богом или как?

– Только с Богом. Вот и кончилась спокойная жизнь, – скривился в натужной улыбке Гунтер и окликнул рыцаря на старофранцузском: – Эй, Мишель! Ты письмо канцлера не забыл?

Рыцарь похлопал себя по груди, указывая, что подписанный принцем Джоном и Годфри пакет покоится за пазухой.



* * *