- Я кому говорю?!
– Так вот. Ты нанял, скажем, обеспечивать охрану. Смотришь, а я вокруг тебя суечусь босиком, в руках вместо нагана поломанная рогатка…
Очень скоро стало ясно, куда он метит. Он вызвался разобрать и опубликовать литературное наследие профессора. Он дал понять его вдове и дочери, что власти могут принудить их выдать рукописи, ссылаясь на принципы Третьей империи, согласно которым наука принадлежит обществу, а общественное благо стоит выше личного.
И откуда силы взялись? Второе дыхание, разве что. Но через юпа я не перебрался - перелетел.
– Ну и что?
Не жалея усилий, старался Диркопф уговорить женщин. Ему пришлось убедиться в их непреклонности. Он перестал бывать в доме на Зеленой улице.
Из темноты выныривает могучая фигура в милицейской форме. Подходит к маньяку и отправляет в него еще две пули. Деловито, будто уколы ставит.
– А то, что такая охрана тебе даром не надо. И мне их услуги тоже не нужны.
Он женился на Тильде Шеффлер, дочери гаулейтера, того самого человека с жирными складками на затылке, которого я видел тогда с ним вместе в кафе. Он получил кафедру профессора Раппа и чин государственного советника.
Выстрелов не раздается - глушитель.
Возникает и второй, в штатском. В черном весь, одна рубашка белеет.
– Кончай, давай. То ты, а это государственные конторы. Есть разница. Завтра все остальные начнут их в суд тащить – мы вообще без света сидеть будем.
Который в форме, бросает этому пистолет, а сам коленом упирается юпу в живот. Из резиновой дубинки, превратившейся в ножны, вылетает острый деревянный кол и входит в грудь.
– Покрой мне моральный ущерб от действий контор, которые ты прикрываешь – и закончим базар.
Подстреленный, шипя, норовит вскочить. Когти прорывают перчатки, тянутся к толстой шее. \"Форменный\" давит на кол двумя руками, навалившись всем своим многопудьем.
Слышали, как проламывается грудина?
– Интересно говоришь.
Систематизацию рукописей профессора довести до конца не удалось. Фрау Рапп и ее дочь вызвали в полицию. Их поставили в известность, что теперь, после смерти профессора, его труды все больше и больше превращаются в источник враждебных государству идей. Для непокорных церковных кругов его сочинения служат агитационным материалом. Можно подозревать, что и наследие его будет использоваться так же.
И еще звук - не хрусткий, но смачный.
– Или, Котя.
Руки с когтями падают.
За женщинами был установлен полицейский надзор. Начались обыски. Друзья и знакомые в страхе отшатнулись от неблагонадежных.
– Нет, мне другое интересно. Чего ты молчишь за материальный ущерб?
- Все. - \"Форменный\" встает.
А потом как-то раз Гедвигу вызвали в полицию одну. Она ушла и больше не вернулась в дом на Зеленой улице.
– Это отдельный разговор. Значит так, напор воды после увеличения ее стоимости упал до упора, я купил “Гидрофор”. Генератор тоже жрет полтора литра соляры в час… Я тебе все до цента высчитаю. Мне ваша экономия копеек круглыми суммами боком вылезает. Не удивлюсь, если ты на меня покушение организовал, лишь бы неустойку не платить.
Штатский сворачивает глушитель и прячет во внутренний карман.
Фрау Паулина бросилась в полицию, она бегала из одного ведомства в другое, часами просиживала в передних государственных и партийных главарей. Никто ничего не знал, никто не мог или не хотел сообщить ей о судьбе дочери.
– А где я буду покупать картины?
- Голову, - приказывает коротко.
Наконец, доведенная до отчаяния, она обратилась к Диркопфу.
– Ты лучше другое скажи, где их остальные приобретать будут? Знаешь, сколько у меня клиентов прибавилось? Люди побывали за границей, увидели собственными глазами, что в высоких кабинетах вместо портретов Ленина висит живопись-графика, и сделали выводы. Очень даже правильные.
- Может, ты? - В форме недоволен.
- Ты. И мозг не повреди. На экспертизу.
– Так я и говорю, зачем тебе это надо?
Тот разыграл невероятный испуг.
- Стой, а этот-то где?..
– Почему же вы сразу не пришли ко мне? – спросил он с упреком. Он был крайне встревожен и обещал сделать все, что в его силах.
Оба начинают озираться.
– Для порядка. Я плачу колоссальные налоги не для того, чтобы мне мешали работать. Я плачу с запроса твоим жуликам, а сижу без воды и света. Если бы мне заплатили за три картины, а я поставил одну, мы бы с тобой в том самом морге встретились. И никто бы не удивился. Заслужил. Эти поступают наоборот – и тоже никто не удивляется, что они до сих пор живые. Мне также парадоксы в экономике надоели.
Только вы меня и видели. Зато я ваши глаза, фонари заменяющие, видел отлично.
На другой день он позвонил. Ему удалось узнать, где находится Гедвига. Он сам и папаша Шеффлер просили обращаться с ней помягче, он надеется, что их ходатайство поможет. Однако причин ее ареста он пока не мог установить.
– Давай мы посчитаем, что ты уже высказался. Значит так, кончай подрывать государственную политику.
Дом почувствовался и вправду в нескольких шагах, тут же прислал силы. Так что невидимкой сейчас - пара пустяков.
– Да чихать я на нее хотел. Я в приватизацию не играюсь, в отличие от вас, ребята. Так что условий вы мне ставить не будете.
Плейер уже еле помещается под мышкой, провода путаются под ногами. Все равно не брошу.
Еще день спустя он пришел в дом на Зеленой улице. Сообщил фрау Паулине, что власти каким-то образом пронюхали о спрятанных профессором материалах. Может быть, сама фрау Паулина неосторожно обмолвилась о них, а может быть, сообщил кто-то третий, неизвестный им человек, – ведь вполне вероятно, что профессор еще кому-нибудь открыл свою тайну. Он, Диркопф, конечно, знает, что бумаги, оставшиеся после профессора, имеют чисто научный интерес, их при всем желании не используешь в политике. Но как вобьешь это в полицейские мозги? Пожалуй, единственное средство убедить полицию в том, что рукопись безвредна в политическом отношении, – выдать ей эту рукопись.
Странные все-таки дела творятся на свете, если даже вурдалаки сходят с ума и гвоздят друг друга.
– Чего ты такой военный? – искренне удивился Гершкович.
Фрау Паулина пришла в отчаяние. Диркопф просил, мягко, но напористо уговаривал ее передать ему содержимое несгораемого шкафа. Ведь он любил Гедвигу, он и сейчас еще любит ее, он не в силах вынести мысль, что она все еще в лагере, он не понимает, как может колебаться фрау Паулина. Она отказалась.
Вы, может, не в курсе? Юпов, упырей то есть, не мочат, а именно гвоздят. Иначе без толку. Может, до вас эта дрянь еще не добралась? Везет. А у нас так: сначала клей, затем героин, теперь вот, когда это дело узаконили, - блад.
– Слушай, Котя. Давай серьезно, если хочешь. Возьмем, к примеру, завод “Кабельметалл”…
Вон и крепость моя. Окнами заколоченными встречает. Считай, три года без хозяина. Запустение.
– Три дня я отказывалась, – продолжала она, – три ночи я не спала.
А в единственном окне, где стекло целое, мерцает огонек. Еще малость уменьшившись, пролезаю в мышиную нору, втаскиваю за собой плейер. Все, ближайшую неделю отсиживаюсь, на улицу носа не показываю. Буду по ночам забираться на крышу или в пустое воронье гнездо и слушать осеннюю музыку звезд.
– Мне такие примеры не сильно нравятся, – отрезает Гершкович.
Потом, обессиленная, она сообщила Францу Диркопфу, где находится сейф: в Штутгарте, в Немецком банке. Они поехали туда – фрау Паулина и Диркопф – и открыли ящик.
Семен Иванович смотрит по ночному каналу \"Дневной Дозор\".
– Хорошо, пусть будет какое-то другое предприятие.
- Явился, бродяга, - тряхнул в мою сторону сизой бородой. - Я уж думал, чего...
Ящик был пуст. Диркопф, всегда такой вежливый, не сдержался.
- Оно видно. Оторваться не можешь.
– По выпусков ночных горшков?
– Вы солгали мне, – набросился он на фрау Паулину, – вы припрятали рукописи! Но ваши уловки вам не помогут.
- Дак я ж наладил... - Гордо указал на черно-белый экран.
– Вполне допустимо. Оно акционированно-приватизированно. Все рабочие вместе с директором – самые настоящие хозяева завода, и друг другу зарплату ночными горшками, в отличие от коллег с других госпредприятий, они не выплачивают.
Однако для фрау Паулины это было такой же неожиданностью, как и для него. Она была убита горем. Что же станется с Гедвигой теперь, когда манускрипт исчез?
Хороший мужик. Работящий. Даром что бомж. Квартиру не тем подписал по пьяни. Если бы два года назад я его не пустил - пропал бы. А теперь вся техника в доме - его рук дело. И проводка, и установка, которая счетчик обратно крутит. И пишущая машинка.
- Да, рукопись твою отправил. Только бы деньги переводить!
– А почему так? – поинтересовался Гершкович.
Диркопф заметил, что фрау Паулина была расстроена не меньше его. Он взял себя в руки. Попросил прощения. Они поехали обратно в Баттенберг. В дороге они молчали.
Ворчать его, похоже, ничто не отучит.
- Думаешь, нужны кому твои стихи? Разве их сейчас читают?
– Самому любопытно. В Ижевске работягам аванс револьверами выдали, на шинном заводе, естественно, резиновыми изделиями, а здесь – ни одного горшка заместо денег. Все идет так хорошо оттого, что настоящий хозяин этого процветающего предприятия – Котя Гер, пардон, Горшкович или…
– Куда мог он спрятать рукопись? – спрашивал несколько раз Диркопф.
Читать-то, может, и не читают. А пишут даже домовые. Странные дела творятся на свете.
– Ша!
- Ты, главное, смотри, - он мне в миллионный раз, - охотников нынче много...
– Или Ша, если тебе так нравится. Этот самый Ша, который вроде бы к горшкам имеет отношение только ночной порой, отчего-то создает совершенно постороннему предприятию наиболее благоприятный режим – от кредитования до налоговых льгот. Но я в ваши игрушки не подписывался, а потому веду себя соответственно.
Ничего я не ответил.
– Ты ведешь себя, как малоразвитый, – Котя покачал огромной безобразной головой, под лысиной которой заключен самый мощный из всех известных мне компьютеров. – Короче, давай забирай свой иск, а с нашими демократами я беседу поимею, если что. Вообще, разве я когда-то имел быть против старого приятеля?
Много. Но на свою охоту - все равно пойду.
Потому что осень.
– Котя, дорогой, знаю, ты бы без этих моих выбрыков…
Время поэтов и нечисти.
Наше время.
– Так оно и не требуется, – чуть громче сказал Гершкович. – Это тебе только надо или, правильнее, твоему на всю голову характеру. Ничего умнее придумать не мог, чем страну на уши подымать?
– Вы с Рябовым точно сослыгались, – пробормотал я.
– Слушай сюда, я сильно сомневаюсь, что на тебя кто-то едет, – гораздо спокойнее заметил Котя. – Явных самоубийц на горизонте не наблюдается. Но вот при желании кого-то очень сильного, ну очень сильного, тебя могут потревожить. Только я так себе понимаю, в данном разе ваши интересы имеют совпасть. Ты так мне вовремя напомнил, что тебя нанять невозможно. Но, иди знай, вдруг кто-то захочет поиметь интерес взаимовыгодного сотрудничества? Тем более, у тебя в городе твердая репутация среди властей. Понял?
– Спасибо, Котя. Я тебя всегда понимал. Иск, конечно заберу, поигрались и хватит. Только вот интересно, какая власть меня так высоко ценит – законодательная или исполнительная?
– Наверное, обе, – пожал плечами Гершкович, – но какая из них больше – трудно догадаться. Помнишь старый рассказ за плюрализм, когда мнение генсека КПСС не совпадает с мнением президента?
– Припоминаю,- мысленно благодарю Котю. – Не хочу больше воровать твое время, но у меня к тебе возник один вопрос. Нужна информация, кто, кроме тебя, продолжает торговать компьютерами в нашем благословенном городе?