ПСЫ ЛЮБВИ

Новые имена. Вечная тема. 20 фантастических рассказов о любви: любви-испытании, любви-экзамене, любви-постижении. Это стоит прочесть. Сергей Лукьяненко
Игры в классиков

Вам доводилось видеть спортивный забег, в котором участвуют чемпионы олимпийских игр, победители забега во втором «Б» классе, проходившая мимо женщина с авоськами и бегущий трусцой от инфаркта пенсионер?

А ситуацию, когда второклассник обоняет чемпиона?

Результаты подобного забега вы и держите сейчас в руках.

Впрочем, начнем по порядку.

В фантастике, как ни в одном роде литературы, распространены призы и премии. «Интерпресскон», «Роскон», «Странники», «Урания», «Бронзовая улитка», «Аэлита» — названия эти хорошо знакомы любителю фантастики. Призы вручают авторитетные жюри и книготорговцы. Критерием премий бывает и простое «нравится — не нравится», и тиражи книги, и строгие правила литературоведов.

Полной объективности все равно нет. Конечно, ее и не может быть, но попытки к ней приблизиться, попытки «посчитать по гамбургскому счету» все равно остаются. И вот, несколько лет назад, большой любитель фантастики Вадим Нестеров организовал в интернете еще один конкурс с шутливым название «Рваная грелка». Разумеется, это тоже не объективность, это лишь еще один взгляд на нее.

Вначале арбитр — в его роли выступает какой-либо известный писатель-фантаст, задает тему, на которую надо написать рассказ. Затем все желающие — без деления на маститых и начинающих, в жестко оговоренный срок, сорок восемь часов, пишут рассказы. Рассказы помещаются в интернете, они абсолютно анонимны, и голосуют по ним все участники конкурса (разумеется, никто не в праве голосовать за своей рассказ).

И вот это нехитрое развлечение происходит уже в четвертый раз. Арбитр Ник Перумов предложил для конкурсантов тему, вполне претендующую на глобальность: «Испытание на способность любить и последствия этого испытания».

Что удивительно — в жесткие сроки и на заданную тему авторы ухитрились сочинить хорошие и непохожие друг на друга рассказы. Научная фантастика и фэнтези, притчи и сказки, рассказы смешные и трагические.

Хороших рассказов оказалось так много, что невольно возникла идея опубликовать лучшие — и не просто разбросать их по книгам, а создать специальный сборник рассказов. Сборник, в котором вы встретите как знакомые вам имена, так и совершенно новых авторов. Ведь в конкурсе «Рваная Грелка» участвуют не только начинающие авторы, среди соревнующихся в разное время были Олег Дивов, Леонид Каганов, Юрий Бурносов, Дмитрий Браславский, Наталья Ипатова, Дж. Локхард, Юлий Буркин, ваш покорный слуга. Говорят, что анонимно участвовали, но не открыли своего имени и другие вполне состоявшиеся писатели.

Зачем Дивову и Буркину соревноваться с никому не известным начинающим автором? Ведь риск проиграть есть, и риск немалый.

Но от раза к разу все большее известных имен появляется среди конкурсантов. И нового конкурса авторы ждут с не меньшим интересом, чем выхода собственной новой книги.

Наверное, все дело именно в той атмосфере игры, которая сопровождает конкурс. В азарте настоящего поединка. Мифические соревнования в Гамбурге, где ярмарочные борцы под масками выясняли действительную силу каждого, превратились в поединок на виртуальном стадионе.

Сорок восемь часов.

Заданная тема — на которую, быть может, автор никогда и не собрался бы написать.

Дыхание конкурентов со всех сторон.

Да, это игра, когда популярный писатель подписывается именем «Вася Пупкин» и состязается с толпой незнакомцев в масках.

Да, это триумф, когда начинающий автор опережает маститых.

Быть может, эта победа так и останется для начинающего писателя единственной в его литературной биографии. Но бывает и так, и этот сборник тому примером, когда с одного удачного рассказа начинается новое имя в фантастике. Уверен, что незнакомые ранее имена еще встретятся вам — в сборниках и авторских книгах.

Мне было приятно выйти на эту дистанцию — хотя, признаюсь, к финишу я пришел в середине второго десятка. Что ж, попытаюсь взять реванш в следующий раз.

Часто говорят, что в нашу фантастику давно не приходят новые имена, не появляются новые самобытные авторы.

Неправда.

Они есть. Они уже вышли на старт.

Прочтите сборник — быть может, в следующий раз на полках книжных магазинов вы будете искать эти имена.


Сергей Лукьяненко.


Леонид Каганов

ЛЮБОВЬ ДЖОННИ КИМА

— Я расскажу вам историю великой любви! — загремел под сводами голос мистера Броукли. — Нашим Джонни двигала любовь! Великая любовь к музыке! Вспомним, Джонни родился и вырос в небогатой семье, но с детства любил клипы! Вы видели его комнату? Она оклеена плакатами эстрадных звезд! Еще в колледже, как только Джонни удавалось заработать немного денег, он тратил их на музыкальные карты! Он жил музыкой! Обменивался альбомами с приятелями по району! Мечтал собрать коллекцию всей музыки Земли! Но откуда простому пареньку взять столько денег?

Мистер Броукли сделал эффектную паузу, прокашлялся и налил себе воды. Я с надеждой смотрел на его сутулую фигуру в старомодном пиджаке, на его горло — толстое, старческое, в багровых складках. Оно пульсировало, как сердце, в такт глоткам.

— Нет! — кашлянул мистер Броукли и поставил стакан. — Не таков наш Джонни! Он не пошел грабить банк! Он не стал продавать наркоту на улице! Почему? Джонни не преступник! Применив свой талант электрика, Джонни строит в гараже невиданный, уникальный прибор! Который позволит ему отныне переписывать для домашнего пользования любые понравившиеся…

— Самодельную копировальную технику и сканер для снятия государственной защиты с карточек Джонни приобрел у электронщика Скотти Вильсона, также проходящего по делу музыкальных пиратов, — сообщил обвинитель монотонным голосом.

— Пожалуйста, не перебивайте адвоката. — обиделся мистер Броукли. — Уважаемые судьи! Да, Джонни не ангел! Да, собирая личную коллекцию, ему пришлось заняться незаконным копированием. Порой ему приходилось изготовлять карточки и для друзей — обменивать, дарить… А кто из вас, уважаемые судьи, устоит перед соблазном поделиться своей радостью с ближним? Разве не сам Господь благословил нас делиться всем, что имеешь? Должны ли мы так жестоко наказывать Джонни? Мой подзащитный признал вину и раскаялся! Разве он не наказан уже тем, что у него конфисковали дорогостоящую аппаратуру и всю фонотеку, которая была ему дороже жизни?! Нет! Мы дадим ему еще один шанс начать честную жизнь! Да хранит Господь Соединенные Штаты Земли!

Мистер Броукли картинно замер с поднятой рукой. Наступила тишина. По залу кружилась большая осенняя муха.

— Напоминаю суду, что в гараже обвиняемого найдено более восьмидесяти тысяч незаконно изготовленных музыкальных карт, — произнес обвинитель бесцветно. — За два года подпольной деятельности он продал перекупщикам свыше двухсот тысяч музыкальных карт, заработав на этом более ста тысяч кредитных знаков.

— Ну, не знаю… — обиженно пробурчал мистер Броукли и сел.

И я понял, что мне крышка. Странно, но до этого момента я еще надеялся, что все обойдется. Дальше я помню смутно, и лишь последняя речь судьи впечаталась в память, словно ее вбили туда молотком:

— Суд признает Джонни Кима виновным в незаконном изготовлении и распространении авторской продукции. Суд приговаривает Джонни Кима к семи месяцам лишения внутренней свободы.



В ту ночь мне снилась статуя Свободы. Она стояла на песчаном берегу, пламя гулко рвалось из поднятого факела и освещало заревом бегущие морские волны. Она была живая, я видел ее гладкую розоватую кожу. На ней была обтягивающая майка. Она не смотрела на меня, смотрела далеко-далеко в море. И танцевала. Даже не танцевала, просто легонько покачивала бедрами, чуть сгибая то одну, то другую коленку — как уставшая девчонка на танцполе. А над ней кричали чайки. Кричали так тоскливо и пронзительно, что в конце концов я понял: это телефон. И проснулся.

Оказалось, даже не телефон — звонили в дверь. Чертыхаясь, я завернулся в одеяло и прошлепал в прихожую. На пороге стоял Григ с ящиком пива.

— Надеюсь, не разбудил? — спросил он осторожно.

— А как ты думаешь?

— Я ж не знаю, как ты теперь… — Григ запнулся, — думал, тебе все равно не спится… Я волновался, что ты… Телефон отключен, ну и это… Решил приехать. Тебе же сейчас нельзя одному?

— Со мной порядок, — сказал я. — Телефоны в суде попросили отрубить, а потом я и забыл. Да проходи уже, не стой в дверях! Сейчас оденусь.

Пока я одевался и чистил зубы, Григ успел порылся в моем холодильнике и приготовить яичницу. Есть мне совсем не хотелось. Я отхлебнул пива и теперь задумчиво щекотал яичницу кончиком вилки.

— Тебя напрягает об этом рассказывать? — спросил Григ.

— Любопытство заело? — усмехнулся я. — Да нет, чего тут напряжного? Что именно тебе интересно?

— Ну, я сидел в зале, когда эта сука объявила семь месяцев. А потом тебя увели.

— Остальным чего дали, не запомнил?

— Дика отпустили. Он отмазался, типа курьер, и вообще не знал, что в коробках.

— Ну слава богу, еще не хватало загреметь Дику с женой и ребенком…

— Спасибо, что меня не сдал… — потупился Григ.

— А ты по-любому тоже курьер. Так что не скули. Скажи лучше, как дядька Вильсон?

— Два с половиной года…

— Два с половиной?! — изумился я. — Вот звери! Ты ему звонил?

— Да чего ты за Скотти волнуешься? У него уже вторая судимость за подпольную электронику. Говорят, вторая идет намного легче. Скажи лучше, что с тобой было?

— Тебе интересно? Я тебя разочарую — ничего интересного. Повели меня в подвал, в судебную лабораторию. Дали подписать какую-то бумагу — я не помню, херня какая-то. Измерили давление, вкололи под лопатку какую-то гадость. Усадили в кресло, пристегнули, надели на голову электроды. Лоб с подбородком воткнули в специальную рамку, чтоб не вертел башкой. Там экран перед креслом, на нем заставка крутится — статуя Свободы, разумеется. А что дальше было, я не помню — отрубился.

— А потом?

Я неосторожно ткнул вилкой, глаз яичницы лопнул и потек по тарелке веселым желтым ручьем.

— Все. Отстегнули от кресла и отправили домой. Предлагали отвезти на полицейской машине, но я отказался — на хер надо? Поехал на подземке. Добрался до дому и спать лег.

— Ну, а как… ощущения?

— А то сам не представляешь? Забыл, как в колледже от тебя Кэтти ушла? Как мы вот так же сидели, и ты мне тут в соплях рассказывал, что жить без нее не сможешь, и больше никто и никогда…

— Да уж прямо в соплях из-за этой шлюхи! — обиделся Григ. — Да и когда это было?

— Не важно когда, важно как. Вот точно так же, только по максимуму. И к статуе Свободы. И не пройдет, пока не снимут через семь месяцев. Самому было интересно — как им это удастся? Чтоб я, да к статуе… Не знаю как, но удалось.

— Наверно, это лучше, чем в тюряге сидеть, как было до реформы правосудия? — кивнул Григ с набитым ртом.

— Не знаю… — задумался я. — Не знаю, что хуже. Я типа продолжаю жить сам по себе, где хочу и как хочу… С другой стороны — на хер мне это теперь надо?

— Тяжело?

— Очень тяжело… — вздохнул я.

— Держись, — сказал Григ.

— Держусь.

— Интересно, а если бы ты геем был? А тут статуя Свободы…

— Во, точно. — Я отхлебнул пива. — Вот эту анкету я и подписывал! Если б я девкой был или геем — меня б в статую Гагарина втюрили.

— А ты не мог их обмануть? Сказать, что гей, и у них бы ничего не сработало?

— А если бы сработало?

Мы помолчали.

— На, съешь еще и мою, все равно мне не хочется. — Я подвинул Григу свою тарелку.

— А можно нескромный вопрос? — сказал Григ. — Ты на нее дрочишь?

— Ты долбанутый? — разозлился я. — Ты понимаешь, что такое любовь? Трахать я могу кого угодно, вон Эльке сегодня позвоню! Любовь — это когда жить без нее не можешь! Когда постоянно думаешь о ней! Когда готов все сделать ради нее! Когда хочется каждую минуту быть рядом! Просто рядом!

— Понял, — сказал Григ. — Сорри. Не голоси.

Мы снова помолчали. Григ доел мою яичницу и открыл вторую бутылку пива.

— Адвокат — урод полный, — сказал он.

— Урод, — кивнул я. — А говорили — лучший. Жалко денег.

— Судьи — подонки, — сказал Григ. — Семь месяцев!

— Подонки, — вяло кивнул я.

— Статуя Свободы, — сказал Григ. — Не могли хотя бы девку симпатичную найти? Почему выбрали для наказания такую страшную…

Закончить он не успел — мой кулак врезался ему в подбородок. Григ мешком кувыркнулся на пол, бутылка выпала, стукнулась об стену и разлетелась на сотни зеленых брызг.

— Джонни, ты чего?!

— Пошел вон из моего дома, урод!!! — рявкнул я и почувствовал на глазах слезы ярости. — Если ты еще раз что-нибудь подобное скажешь про нее…



Я еще раз оглядел собравшихся — они сидели по кругу в мягких креслах. Некоторые из них были полными отморозками — видно по харям. Но были и приличные люди. Особенно меня позабавил пожилой толстячок, чем-то похожий на адвоката Броукли, — он суетился, пытаясь сесть поудобнее и пристроить на коленях старомодный ноутбук. Но правая нога у него не сгибалась, а прислоненная к креслу тросточка все время падала, и ему приходилось за ней мучительно нагибаться. Когда в комнату вошла строгая молодая женщина в белом халате, все замерли, а затем раздалось хором: «Здравствуйте, Марта!»



— Здравствуйте, — сказала Марта и посмотрела на меня. — У нас новенький?

— Джонни Ким, — сказал я. — Распространение авторской продукции. Семь месяцев.

— Тс-с-с!!! — укоризненно зашипела Марта. — Зачем же так? У нас не принято называться по имени и сообщать статью! Надо было выдумать псевдоним!

— Почему?

— Это свобода тайны личности. Джонни… раз уж вы открылись, мы будем называть вас Джонни? Вы стали участником группы психологической помощи…

— Я пока только зашел посмотреть, что это такое.

— Как давно вы осуждены?

— Восьмой день.

— Хе! — усмехнулся крупный детина с неприятным взглядом.

— Осуждены впервые? И почему вы до сих пор не ходили на занятия? — удивилась Марта. — Два раза в неделю это совершенно бесплатно! Если чаще — то на коммерческой основе.

— Что, помогает?

— Внимание! — Марта подняла голову и дважды хлопнула в ладоши. — Помогают ли наши занятия?

— Да-а-а… До-о-о… До-о-о… — закивали со всех сторон.

— Тогда начнем. Джонни, вы пока можете ничего не говорить, только смотреть. Чувствуйте себя свободно! Если захотите высказаться — мы поговорим с вами об этом. Итак, Демон?

— Здесь, — сказал громила с неприятным взглядом.

— Вы выполнили домашнее задание группы? Прочитайте.

Демон неожиданно скис и покосился на меня.

— Демон! — хлопнула Марта в ладоши. — Не стесняйтесь новичка! У вас с Джонни одно прекрасное чувство любви к Свободе! Читайте!

— Личное письмо к Свободе, — забубнил детина, вставая и разворачивая мятый листок. — Дорогая Свобода. Мне без тебя очень плохо. Я о тебе все время думаю. Ты классная. Ты очень хорошая. Скучаю, что тебя нет со мной. Мне без тебя плохо. Я тебя люблю. Все.

— Все? — удивилась Марта.

— Все сказал, чего размусоливать? — смущенно пожал плечами детина и неожиданно всхлипнул.

— Это лучше, чем в прошлый раз. Садитесь, Демон. Кто еще написал? — Марта оглядела группу.

— Я! — неловко приподнялся толстячок, тут же сел обратно и торопливо распахнул ноутбук. — Я написал новую главу романа!

— Начина-а-ается… — вздохнул кто-то.

— Мистер Фольстен, она большая? — спросила Марта. — Может, оставите мне прочесть?

— Ну, она, конечно, большая… — совсем по-детски заныл толстяк, — но я постараюсь зачитать быстренько…

Марта шагнула к нему и мягко закрыла ноутбук.

— Мистер Фольстен, а вы перескажите нам своими словами?

— Ну… — глаза толстячка забегали, — Я писал о том, какое это счастье — любить. Мне кажется, я никого в жизни не любил так, как Свободу!

— А жену? — хмыкнул Демон.

— Разве их можно сравнивать? — обиделся толстяк. — Жену я люблю, конечно. И любил всегда. И в определенном смысле сейчас тоже, конечно, люблю…

— Она тебя не ревнует?

— Демон, вас, кажется, никто не перебивал! — хлопнула в ладоши Марта и снова повернулась к толстячку. — Итак?

— Ну, в общем, я писал о том, что каждая любовь — это счастье! Даже такая несчастная и безответная, как у меня! Какое это счастье — засыпать с мыслью о любимой и просыпаться с этой мыслью! Как это прекрасно — осознавать, что она есть на Земле, что она стоит с факелом! И пусть я недостоин ее любви, зато я могу ей подарить свою! Я благодарен суду за это счастье, за эту небывалую, пылкую любовь в мои преклонные годы…

— Прекрасно! — сказала Марта. — Все слышали? Давайте поаплодируем мистеру Фольстену за эти красивые, мудрые слова! Мистер Фольстен, значит, вы больше не станете прыгать из окна?

— Я… — мистер Фольстен затравленно оглянулся, — я буду стараться…

— Прекрасно! — сказала Марта. — А теперь мы бы хотели услышать Мэджик Ловера!

Все необычайно оживились и посмотрели на нескладного парня с растрепанными волосами и едва заметным синяком под глазом. Лоснящаяся кожа на его щеках, лбу и подбородке была бугристой и воспаленной, а само лицо — угрюмым, с безумными глазами.

— А сто услысать? — неожиданно произнес Мэджик Ловер.

Я удивился, но, видно, остальные уже привыкли к его дикции.

— Например, о твоей ревности. Ты продолжаешь ревновать Свободу к остальным членам нашей группы?

— А сто ее ревновать? Как я ее люблю, так ее никто не любит! — твердо сказал Мэджик Ловер.

— Ты за базаром следи! — рявкнул Демон.

— И пусть меня убьет эта обезьяна, я все равно люблю Свободу больсе! Больсе! Больсе!!!

— На улице обсудим, — сухо бросил Демон. — Сегодня огребешь по полной.

— Прекратите ссориться! — хлопнула в ладоши Марта. — Мэджик Ловер, расскажи нам, как ты любишь Свободу?

— Сначала ясыком, — сказал Мэджик Ловер. — Потом спереди. Потом в рот. Потом ссади.

Я напрягся, да и остальные тоже замерли.

— Пиндец тебе, — сказал Демон.

— Это мы есе посмотрим, — огрызнулся Мэджик Ловер.

— Спокойно! — сказала Марта и хлопнула в ладоши. — Мэджик Ловер, но ведь мы уже решили, что пользоваться надувной Свободой из секс-шопа для осужденных — это безнравственно и не приносит покоя душе?

— Дусе не дусе, а все пользуются, — огрызнулся Мэджик Ловер.

— Не все! — зашумела группа.

— Поднимите руки, кто пользуется надувной Свободой? — хлопнула в ладоши Марта.

Наступила тишина, поднял руку только Мэждик Ловер, хотя многие потупили взгляд.

— Демон, поднимай руку! — сказал Мэджик Ловер. — Обезьяна драчливая!

— Видит бог, я не хотел, — буркнул Демон и пружинисто вскочил с кресла.

— Нет! — крикнула Марта.

Но Демон уже нависал над креслом Мэджик Ловера, отводя для удара костлявую руку. И вдруг между ними ярко блеснула вспышка, раздался звук хлыста, и в воздухе остро запахло озоном. Демон как подкошенный рухнул спиной на ковер. По металлической молнии его куртки туда-сюда гуськом бегали синие искры. Испуганно завизжала Марта.

— Разрядник! У него разрядник! — завопил мистер Фольстен и вскочил, заслоняясь ноутбуком, как щитом. — За Свободу!

— За Свободу!!! — взревела группа и метнулась к Мэджик Ловеру.

Я подавил в себе желание кинуться следом, а просто улизнул оттуда, потому что сидел ближе всех к двери. Вспышек за спиной не было — видимо, разрядник отобрали.



— Джонни! — Элька постучала в дверь. — Звонит Григ, сказать ему, что ты в ванной?

— Пошли его на хер! — крикнул я, откладывая бритву и выключая душ. — Чего ему надо?

— У него сегодня день рождения, приглашает нас с тобой на вечеринку.

— Черт, я и забыл! Поздравь его!

— Он уже повесил трубку. А что мы ему подарим?



Мы долго бродили с Элькой по маркету, взявшись за руки, пока не вышли на этаж одежды. Элька сразу зависла в отделе белья, а я покрутился бесцельно и зашел в отдел шляп. Как обычно, я думал о Свободе. Мне представлялась ее складная фигурка, устремленная вверх, ее властное лицо и длинные ноги с круглыми коленками. В голове крутились сценки и диалоги. Вот я прихожу с ней на день рождения к Григу. Григ открывает дверь — а там я. А рядом — Свобода.

— Познакомься, это Свобода, — говорю будничным тоном.

— Как тебе это удалось?! — изумляется Григ.

— Просто я люблю его! — говорит Свобода и кладет мне руку на плечо.

Нет! Целует меня прямо в губы! Григ каменеет от зависти. Я обнимаю ее за талию, и она, такая вся запрокинутая, повисает на моей руке…

Я взял с полки черную шляпу с большими полями. Как бы мне хотелось подарить эту шляпу ей! Она бы ей так шла! Ведь эти колючки ей совсем не к лицу, от того оно и кажется слишком суровым.

— Привет, зайка! — говорю я, заходя в комнату, где она развалилась на кровати в одном халатике и читает книгу, покачивая изящной ножкой. — Угадай, какой подарок я тебе принес?

— Вот уж не знаю… — улыбается она своей неповторимой улыбкой. — Может быть, зажигалку?

— Шляпу! Прекрасную черную шляпу! Примерь, я прошу тебя.

Она берет из моих рук шляпу и подходит к зеркалу. Халатик ее полураспахнут. Она надевает шляпу и кокетливо наклоняет голову. Шляпа полностью скрывает колючки.

— Господи! — шепчет она так, что у меня бегут мурашки по позвоночнику. — Только ты мог сделать мне такой подарок! Мне так нравится! Скажи, мне идет? Принеси, пожалуйста, из прихожей мой факел и дощечечку?

— Господи! Зачем Григу эта хасидская шляпа?! — раздался над ухом резкий голос Эльки.

— Элька, до чего ж ты порой мерзкая! — вырвалось у меня.



— Скучаешь, Джонни? — спросила Сюзен, присаживаясь рядом и одергивая мини-юбку.

— Просто думаю о своем, — уклончиво ответил я, вертя бокал.

— А ты не думай. Ты расслабься и веселись! Потанцуем? — Она качнула белыми кудряшками.

— Да что-то настроения нет.

Сюзен повертелась на диване, выставила вперед изящную ногу и внимательно ее оглядела.

— Григ вашу шляпу измазал тортом.

— Угу.

— Элька пошла с Максом за сигаретами. Второй час их нет.

— Угу.

— Ты ее совсем не ревнуешь?

— Чего ее ревновать?

Сюзен вытянула другую ногу.

— Смотри, какой педикюр сделала. Нравится?

— Нравится.

— Специально открытые туфли надела.

— Специально для меня?

— Специально для всех. Дай отпить? — Она нависла надо мной и прижалась губами к бокалу.

— Для всех — это не для меня. Я осужденный.

— Глупый Джонни. Ты меня совсем-совсем не хочешь? — Сюзен положила ладонь мне на грудь и посмотрела в глаза.

— Хочу. — Я пожал плечами. — Но я люблю Свободу. Я думаю о ней целые дни. Мне тошно. Мне ничего не хочется. Я не могу работать. Я не могу отдыхать. Я не могу спать и есть. Я похудел на десять кило. У меня трясутся руки. Я вздрагиваю, когда раздается телефонный звонок, хотя разумом понимаю, что она не может звонить. Ты не представляешь себе, что это такое. Мне не хочется жить. Мне без нее очень, очень, очень…

— А Элька?

— Что Элька? Элька — дура…

— Верно, Элька не слишком умна, — сказала Сюзен неожиданно трезвым голосом и вдруг шепнула: — Поехали ко мне?

— Прямо сегодня? — засомневался я, — Но, Сюзен…

— Я не Сюзен. Называй меня Свободой. Я похожа! — Она подняла руку и вдруг чиркнула зажигалкой.

— Поехали! — кивнул я.

— Я Свобода! — шепнула Сюзен мне на ухо. — Я хочу тебя! Я люблю тебя, мой единственный!

— Ты прелесть! — прошептал я, чувствуя, как по позвоночнику бегут мурашки. — Спасибо тебе, Сюзен!



Балка под потолком гаража выглядела надежной, и я примотал к ней провод. Помял его в руках — шнур казался вполне гибким. На всякий случай смазал его машинным маслом. Масло воняло неприятно, но, в конце концов, мне не так уж долго его нюхать. А вот сделать хорошую петлю получилось не сразу — шнур елозил в руках и плохо гнулся. Наконец я сделал петлю, вытер масляные руки об штаны и залез на табуретку.

— Тю! — раздалось за моей спиной, и я испуганно обернулся, насколько позволяла петля.

Дверь гаража была распахнута, похоже, я не запер ее. Или запер? В дверном проеме на фоне холодной осенней ночи маячила знакомая фигура — пузатый плащ и беспорядочные патлы вокруг здоровенной лысой макушки.

— Скотти Вильсон? — не спросил, а скорее кивнул я.

— Привет, малыш Джонни, — сказал Вильсон. — Вот зашел тебя проведать, а дома никого нет. Прочел твою записку. Какие красивые слова! Жаль, она их никогда не прочтет.

— Вильсон, что тебе надо? — заорал я и почувствовал, что краснею.

— Мне очень и очень скверно, — сказал Вильсон. — Мне нужен человек, который со мной поговорит. Я знаю поблизости одно уютное местечко.

— Очень скверно? — недоверчиво спросил я, слезая с табуретки.

— Ужасно, — подтвердил Вильсон. — Штаны переодень, все в масле. Кто же вешается в белых штанах? На них так плохо будет смотреться моча…

— А почему тебе скверно, дядька Вильсон? У тебя же вторая судимость? Так сильно страдаешь по Свободе?

— Я страдаю, когда вижу молодых дурачков вроде тебя. Джонни, ты мужик или нет? Тебе не стыдно так страдать из-за бабы?

— Как? — растерялся я.

— Ныть из-за бабы. Хныкать. Жаловаться. Вешаться. — Вильсон говорил кратко и требовательно. — Посмотри на кого ты похож! Нытик, а не мужик! Возьми себя в руки! Вытри розовые сопли! Наплюй!

— Хорошо тебе говорить, дядька Вильсон, — я достал платок и высморкался, — со второй-то судимостью…

— Не второй, а четвертой, если уж на то пошло… Ты мне другое скажи — кто она? На кого ты повелся, дурень? Железяка с факелом! Рожа квадратная! Глаза пустые! Ни сисек тебе, ни писек!

— Как… — опешил я. — Как ты можешь так говорить про свою любовь?!

— Кто тебе сказал, что я ее люблю?

— Погоди… — я уже начал догадываться. — Так ты… ты любишь Гагарина?

— Я люблю деньги.

— Как же это? — совсем растерялся я.

И тут до меня дошло.

— Вильсон… Ты… Ты мне поможешь?

— Это будет немножко стоить… — сказал Вильсон.

— Я готов!

— Это будет немножко больно…

— Что может быть больнее?!

— Это может не получиться…

— Я верю, это получится!

— Об этом может кто-нибудь узнать…

— Об этом никто никогда не узнает!!!

— Переодень штаны, я жду тебя в машине, — цыкнул зубом Вильсон и вышел из гаража.



— Я расскажу вам историю великого самоубийства! — гремел под сводами голос мистера Броукли. — Мы знаем, что многие осужденные решаются на это. Многие погибают. Иные остаются калеками на всю жизнь. И никто не судит их за это! Но не таков наш Джонни! Да, он пытался убить себя! Убить невиданным, уникальным способом! Но убил лишь свою любовь к Свободе! Можем ли мы осуждать Джонни за то, что он хотел умереть и не умер? За то, что хотел жить и выжил?

— Разблокировал судебное наказание при помощи самодельного прибора Скотти Вильсона, также проходящего по делу о досрочно освободившихся преступниках, — сообщил обвинитель монотонным голосом.

— Не перебивайте адвоката! — обиделся мистер Броукли. — Уважаемые судьи! Да, Джонни не ангел! Он оступился? Да! Он в порыве отчаяния бросился на крайние меры? Да! Но можем ли мы осуждать его? Нет! Мы просто дадим ему еще один шанс продолжить свое наказание! Да хранит Господь Соединенные Штаты Земли!

Мистер Броукли замер с поднятой рукой, будто держал в ней факел. Наступила тишина. Вокруг руки кружились молодые весенние мошки. А потом был удар молотка.

— Суд признает Джонни Кима виновным в незаконном обретении внутренней свободы. Суд приговаривает Джонни Кима к трем годам лишения внутренней свободы в дополнение к сроку предыдущего наказания…

Джордж Локхард

МУРАВЕЙНИК

40000 / 5 = 8000 8000 / 24 = 333.(3) Смещение: 20 Вводим топологическую погрешность: (— 12) 20 * 504 = 10080 39988 / 2 = 19994 19994 — 10080 = 9914 Начальные координаты: (— 3000) 9914 — (— 3000) = 12914 19994 — 12914 = 7080 7080 / 5 = 1416 1416 / 24 = 59 Ответ: 59 1 фарсах равен ~5.07км
Пролог

56-й сег, дуга Зена, 504-я натра

Мерзнут руки. Стило выскальзывает из пальцев, буквы получаются кривые, строки налезают одна на другую. Если мы когда-нибудь вернемся, за этот бортжурнал меня высекут перед всей ментепой.

Но мы не вернемся. Рулевая ось износилась так, что сквозь манжеты проникает снег, корка льда на первой палубе уже в палец толщиной. Вчера Туим пытался на ходу законопатить щели. Сломал помазок, сильно повредил руку. Я наложил ему восемь швов и заставил выпить макового молока, снимающего боль.

Меня зовут Яхмес, я летописец. Раньше я был помощником Нефри, главного масленщика, но после атаки, когда пробили двурогую амфору, масла не осталось. Тогда вспомнили, что я учился на эскулапа и, стало быть, владел грамотой. Синухет приказал мне продолжить журнал исчезнувшего Хатэма.

Теперь на моих плечах лежит груз ответственности. Я пишу историю нашего поражения. И пусть за спиной подшучивают, все равно — когда-нибудь галеру найдут, и мой бортжурнал станет единственным клочком истины среди ледяного поля лжи. Это даже греет немного, если хорошенько представить.

Записи Хатэма разбирать непросто. Почерк у него был мелкий и стремительный, к тому же покойный отличался болезненной лаконичностью. Что, например, может обычный человек сказать о записи «12 сег. Без поворотов. Уклон. Западный сильный»? Лишь развести руками. К счастью, вернее к несчастью, я сам был свидетелем всего, о чем писал Хатэм, и кое-как понимал общий смысл. А тем, кто спустя стонатрии отыщет заледеневшую галеру, такой бортжурнал окажется бесполезен.

Вчера я поделился своими мыслями с Синухетом. Командир молча выслушал, не отрываясь от штурвала. Он редко отходил от штурвала.

— Дельно говоришь, — сказал Синухет, когда я закончил. — Вот и займись этим.

Поэтому сейчас я, закутавшись в меха, сижу в каюте на третьей палубе и готовлюсь начать свою повесть. Я решил писать правду, не утаивая ничего, даже фактов, о которых никто кроме меня не знал. Все равно корабль не вернется назад. Топливо почти закончилось, холод медленно вползает в галеру. Если за ближайшие пять-шесть сегов нам не удастся отыскать месторождение танталовой соли, реактор затухнет, открыв смерти все люки.

Надеюсь, я успею дописать свою историю.

Глава 1

Это началось, когда встретились двое людей, мечтавших о невозможном. Одного звали Синухетом, он был опытным командиром и владел отличной девятиосной галерой. Второго звали Хатэмом. Он был безумцем.

Если бы Хатэм и Синухет встретились как-нибудь иначе, все мы — экипаж галеры — остались бы живы. Но судьба неумолима, а прошлого не вернуть. Нам остается лишь слать проклятия на голову Хатэма и надеяться, что справедливость где-нибудь существует…

Итак, все началось, когда галера Синухета столкнулась со стареньким меркуром Хатэма и раздавила его, словно череп поросенка. Всадник едва уцелел, со сказочной везучестью избежав всех тридцати шести колес нашей галеры и закончив нелегкий путь на верхней палубе, в каюте Синухета. Ему даже не переломало костей, лишь на левой ноге раздробило пальцы.

Я в то время прислуживал командиру, и к тому же был знаком с ремеслом эскулапа, поэтому мне выпало заботиться о раненном. Не скажу, чтобы в последующие сеги это прибавило мне любви среди экипажа, зато, волей-неволей, я стал свидетелем всех разговоров Синухета с Хатэмом. Знать бы тогда, к чему это приведет…

Их первую беседу я помню от слова до слова.

— Как он? — спросил Синухет, заглянув в каюту. Командир недавно вернулся с охоты, его меховой комбинезон был забрызган кровью.

— Лучше, — вместо меня ответил Хатэм. — Благодарю тебя, варвар.

— За что? — резко спросил Синухет. Войдя в каюту, он задвинул дверь и повернул до упора регулятор отопительной системы. — Я едва не стал причиной твоей смерти, юноша.

Здесь надо сказать, что Хатэм был молод и отличался редкой красотой. Он был высок, строен, белокож, как и все центряки, длинные курчавые волосы ниспадали на широкие плечи. На лице выделялся квадратный подбородок, говоривший о примеси древней крови, карие глаза смотрели открыто, даже немного наивно.

Синухет мало чем напоминал Хатэма. Уже немолодой, коренастый и смуглый, командир никогда не строил из себя благородного господина, хотя род его восходил к самим Первопроходцам. Двигался он быстро и точно; говорил кратко, по делу, задиристо смеялся, не терял чувства юмора даже в опасности. Синухета любили все. Его было трудно не любить.

— Я едва не стал причиной твоей смерти, юноша, — сказал командир, снимая перчатки.

— Вина моя, — спокойно ответил раненый. — Я знал, чем рискую.