— Я понимаю твои чувства, почтенный Феофан, — говорил Исавр. — Не бойся, божественный Василий оценит твою помощь по заслугам. Ты сможешь вернуться к своим свиткам.

Освещение преобразовало планету. Освещение – и совсем уж откровенная магия телевизоров и компьютеров. Никогда еще у вампиров не было такой замечательной площадки для игр, как теперь.

Менодат наслаждался собственным голосом, как павлин распущенным хвостом. Он не сразу заметил, как торопившийся и тем разогнавший своего спутника евнух поскользнулся на мраморной плите, сморщился и отстал. Сверкающий позолотой благодетель даже не оглянулся.

Пожалуй, Грегори еще мог понять, что Лестат с Луи воспринимали это все как должное – в конце концов, они ведь родились в эпоху Индустриальной Революции, даже если сами и не подозревали об этом. Но как же великий Мариус? Почему он не восторгается освещенным и ярким современным миром? Отчего не ликует при мысли о новых вершинах человеческих свобод, о физической и социальной мобильности новых времен?

— Тебе никто не поставит в вину службу истребившим твою семью Афтанам, — вещал он. — Я ручаюсь, что божественный василевс узнает о твоих заслугах…

Да ведь для вампиров лучших времен и не выдумаешь! Пред ними открыто все, что угодно. Телевизионные передачи и фильмы рассказывают о том, что происходит на земле днем. Вампиры уже не Дети Тьмы. Тьму фактически изгнали с земли. Она стала вопросом выбора.

— Не думаю, — негромко произнес Георгий, возникая между разогнавшимся протоортом и споткнувшимся евнухом. — Ты хотел меня видеть, Менодат? Ты меня видишь. Что дальше? Отойди подальше, Феофан.

— Афтан? — Рука красавца уже лежала на рукояти меча. Вчера брат василевса не обратил внимания, насколько Менодат хорош собой. Вчера ему было не до стражи.

О, до чего же Грегори хотелось обсудить свой взгляд на жизнь с Лестатом! Поговорить о том, как именно технический прогресс влияет на судьбы вампиров во всем мире. А взять хоть тот же Интернет, связующий всю планету! Да программа Бенджи Махмуда, ведущего передачи прямо из этого дома, – это ведь только начало!

Быть может, наконец и у вампиров появится своя база данных? И тогда любой из них, вне зависимости от возраста, места нахождения и оторванности от остальных, сможет отыскать тех, кого утратил, кто был ему дорог. Вампиры смогут соприкоснуться с теми, кто до сих пор был для них лишь легендой! Когда же, когда?

— Я обещал почтенному Феофану не трогать Василия и покинуть Севастию, я так и сделаю. Но мне противно таскать на себе твою зависть, ублюдок.

А стекло? Посмотрите только, что сталось с миром благодаря изобретению стекла, развитию и усовершенствованию методов работы с ним! Очки, телескопы, микроскопы, толстое листовое стекло, стены из стекла, стеклянные дворцы и небоскребы! Стекло преобразило архитектуру современного мира. А благодаря его доступности и широкому распространению произошла и настоящая революция в науке!

Впереди грохнуло. Никеша, как и договаривались, опрокинул курильницу. Исавр вздрогнул и посмотрел в конец галереи.

— Роск, — с каким-то удивлением произнес он, — я узнай его. Он тоже лгал!

(Грегори усматривал глубокую иронию, чтобы не сказать, высший смысл, в том, что великой Акаше отсек голову огромный пласт разбитого стекла. В конце концов, бессмертные шести тысяч лет от роду неимоверно сильны и крепки – навряд ли царице – или самому Грегори – удалось бы отрубить голову обычным топором. Однако здоровенный осколок листового стекла оказался достаточно остер и тяжел, чтобы отделить голову Акаши от туловища. Случайность, да, но вот уж воистину – очень, очень странная.)

— Не более, чем ты, — усмехнулся Георгий. — Говорят, зависть нельзя убить, но я попробую.

Ну ладно, допустим, группа «Красноречивых», как они себя называли, была создана не из специалистов в области социальной и экономической истории. Но уж верно, такие чуткие романтики, как Мариус с Лестатом, заинтересуются мнением Грегори о прогрессе, особенно же – его теорией о наступлении Эры Вампиров – пользуясь выражением Мариуса, Золотого Века бессмертных.

4

Настанет время – и они непременно встретятся!

Глаза Исавра перебегали с Георгия на Никешу и обратно. Протоорт понимал, что добежать до одетого в боевой доспех здоровенного варвара, свалить его и вырваться из галереи не получится, даже если мститель не настигнет на полпути и не ударит в спину. Но если роск не станет вмешиваться…

И хотя Грегори твердил себе, что его пыл ребячлив, наивен и даже смешон, но его почти навязчиво тянуло к Луи и Лестату. Особенно – к Лестату.

О похождениях единокровного братца Андроника Исавр, разумеется, слышал, но любому везенью рано или поздно наступает конец. Протоорт не без основания полагал себя сильным бойцом, только сила не обязательно сестра глупости. Второй ошибки он не допустит, хватит и того, что на радость Афтану позволил заманить себя в эту чертову галерею. Легкую кольчугу, поддетую Георгием под одежду, Исавр распознал сразу. Странно было бы, явись брат Андроника во дворец без нее, но это не преимущество. По крайней мере, в сравнении с хоть и раззолоченной, но надежной кирасой и чешуйчатым доспехом. Удар тяжелого прямого меча такая броня держит лучше, щитов нет у обоих, а учителя у Афтанов и Менодатов были одни. Хорошие учителя. Протоорт сверкнул глазами — решился.

В некоторых аспектах Луи был увечным скитальцем, и хотя за последние несколько десятков лет наконец пришел в себя, но фамилия Лестата не зря означала «Львиное сердце». Грегори всей душой хотел узнать его поближе.

Не теряя времени — вдруг бородатый варвар все же влезет в драку, — Менодат выхватил меч и атаковал, но за мгновение до этого левая рука Георгия резко дернула давно облюбованную драпировку. Неуловимое движение, и тяжелая, шитая по низу золотом ткань в несколько слоев укутывает предплечье, а верхняя часть свисает почти до пола.

Подчас ему казалось, что Лестат – тот самый бессмертный, которого он ждет с самого начала времен. Тот, с которым можно будет обсудить бесчисленное множество накопленных за шесть тысяч лет наблюдений о вампирах и человеческой истории. Еще не зная Лестата, Грегори уже полюбил его.

Первый удар Афтан встретил мечом, второй — превращенной в щит рукой. Ответ был неистов, хоть и прост. Сила у Георгия была звериная, и он не потерял головы. Напротив, выдумка с драпировкой хороша! Очень хороша, но до следующей ниши не меньше десятка шагов. Протоорт отбил еще одну атаку и начал отступать, аккуратно парируя удары. Шаг за шагом назад по мраморным плитам, мимо застывшей на стенах битвы. Мимо задранных конских голов, ощетинившегося копьями строя, красных киносурийских плащей, гривастых шлемов, боевых гедросских колесниц.

Он прекрасно осознавал свои чувства. И когда Зенобия с Авикусом поддразнивали его на этот счет или Флавий говорил, что его, мол, это беспокоит, Грегори ничего не отрицал. И не оправдывался. Хризанта понимала. Она всегда понимала его страстные увлечения. И Дэвис тоже все понимал. Дэвис, его нежный чернокожий спутник, спасенный из бойни, что последовала за концертом Лестата – Дэвис тоже все понимал.

Брат Андроника атаковал, закусив губу — ярость брала верх над разумом. Злость и отчаянье лишают рассудка и не таких… Исавр это видел не раз и потому не торопился, пока не заметил краем глаза золотое шитье. Пора! Сделав вид, что сейчас атакует, Менодат бросился назад. Вот он добежал до ниши, вот рванул драпировку, одновременно оборачиваясь к преследователю и поднимая меч. Только в галерее Леонида за Афганов был даже пол…

– На сцене он казался богом, – рассказывал Дэвис о Лестате. – Мы все его любили, обожали, преклонялись перед ним! Казалось – ничто не в силах его укротить, ни теперь, ни потом.

Выждав долю мгновенья, Георгий ринулся следом. Простучали по цветным мозаичным плитам подбитые гвоздями отнюдь не дворцовые сапоги. Три шага — разбег, потом нырок. Скользкая ткань послушно ложится под колени, и вот уже его стремительно несет по гладким мраморным плитам мимо так и не понявшего, что происходит, предателя. Свист чужого меча над головой, собственный удар… Снизу вверх, в бок, под нижний край кирасы. Чешуя не спасает, клинок входит в тело, словно рычагом разворачивая еще живого мертвеца. Скорчившийся протоорт валится на сделавший своё дело атлас. Остается подняться с колен и выдернуть меч. Исавр еще жив, он будет умирать несколько часов. Путь в ад может быть длинным.

И все же что-то укротило Лестата, остудило в нем пыл. Демоны ли, которых породил он сам, духовное ли истощение… Грегори страстно хотелось знать, в чем дело, хотелось выразить сочувствие, поддержать, помочь…

Сорванная драпировка пригодилась еще раз. Протереть клинок. При Леониде верили, что кровь предателя разъедает булат, как кровь гидры. Изменников и сейчас казнят без пролития крови… Хотя он, пожалуй, поторопился.

Он втайне вел поиски по всему миру, пытаясь найти Лестата. Не раз подбирался почти вплотную к нему, украдкой наблюдал за ним, дивясь тому, какой неукротимый гнев и жажда одиночества обуревают легендарного вампира. И всякий раз Грегори отступал, уходил в тень, не в силах навязывать свое общество тому, по ком сох издалека. Разочарованный, пристыженный, он неизменно уходил прочь.

— Надо же! — вездесущий Никеша нагибается над корчащимся телом. — Я-то думал, плохо тут рубиться, больно гладко, а ты эвон как… Ну, теперь пойдем, мало ли…

Два года назад, в Париже, он подобрался к Лестату так близко, что видел его во плоти – вихрем примчался из Женевы при первых же слухах о его появлении. Но так и не посмел приблизиться, обратиться. Только истинная любовь способна породить такие внутренние противоречия, такую тоску, такой страх.

Вот и сейчас Грегори испытывал ровно такую же робость, такое же нежелание предстать перед нью-йоркской группой вампиров из «Врат Троицы». Не мог забросить пробный шар. А вдруг он предложит им свою дружбу, а они отвергнут ее? Нет! Эти существа слишком много для него значили. Время еще не пришло. Нет, не пришло.

— Погоди, — добивать отвратительно, не добить нельзя, но милость тут ни при чем! — Нельзя оставлять… улику. Феофану здесь жить.

За последние годы лишь одному вампиру удалось выманить Грегори из-под завесы анонимности: Фариду Бансали, врачу из Лос-Анджелеса. И тому имелась самая что ни на есть веская причина. Фарид буквально заворожил Грегори: он в некотором роде был ровно так же уникален (если можно сравнивать по степени уникальности), как и поэты-романтики Луи и Лестат. Грегори еще не приходилось встречать среди современных вампиров врачей!

— Это не повод прерывать естественный ход вещей, — голос евнуха не стал ниже и громче, но он показался страшным. — Не волнуйся за меня, этот человек никого и никогда больше не предаст. Заверните его… хотя бы в эту ткань, чтобы не пачкать пол. Мы оставим Исавра Менодата на площадке потайной лестницы. Я давно хотел узнать, правду ли пишут о природе призраков. И еще я хочу увидеть, как свершается справедливость, и узнать некоторые подробности. Я внесу это в свою книгу в назидание четвертой династии, которую мне, без сомнения, доведется увидеть, ведь до падения Итмонов я доживу. В отличие от находящегося среди нас протоорта.

В далеком прошлом, конечно, и среди бессмертных встречались примитивные знахари или алхимики. Однако все из них, получив Темный Дар, теряли какой бы то ни было интерес к научным исследованиям. Оно и неудивительно – тысячи лет, до возникновения настоящей науки, пределы познаваемого были очень и очень узки.

— Ох, боярин! А ты, никак, летописец? — В голосе Никеши оторопь мешалась с восхищением. — Ну ты и удумал…

— У меня было довольно времени для размышлений, — все тем же ровным жутким голосом пояснил Феофан. — Я мечтал увидеть, как вчерашнее насилие превращается в бессильную ненависть. Как гордившаяся своим ядом змея, издыхая, кусает раздавившее ее колесо, но хватит об этом! Идемте.

— Будь же ты проклят! — выдохнул наконец Исавр, но слова проклятия утонули в тоненьком хохоте. Георгий никогда не слышал, чтобы евнух смеялся, и не хотел бы услышать этот смех еще раз.

Магнус, великий парижский алхимик, служил превосходной иллюстрацией этого правила. Когда он был уже очень стар и согбен под гнетом лет, тщеславный Рошаманд, правивший в те времена всеми бессмертными Франции, отказал ему в Даре Крови: Рошаманд ни за что в жизни не допустил бы в ряды вампиров уродливого калеку. Преисполнившись горечи и злобы, обиженный отказом Магнус умудрился похитить Кровь у одного юного последователя Рошаманда по имени Бенедикт. Магнус связал его и на рассвете высосал из него кровь, после чего без чувств повалился на тело такого же бесчувственного создателя поневоле. Пробудившись ввечеру, Бенедикт так ослаб, что не сумел ни порвать путы, ни даже позвать на помощь. Нетрудно представить, как потрясло весь вампирский мир это ловкое воровство! Доселе никто и не слыхивал ни о чем подобном! А вдруг другие смертные осмелятся повторить эту дерзкую выходку? Впрочем, мало кому выпал бы такой шанс. Немногие вампиры допускали ту же ошибку, что мягкосердечный Бенедикт, и открывали смертному «другу» местонахождение своего дневного пристанища.

— Проклят? — переспросил, отсмеявшись, Феофан. — Я давно проклят, а моих друзей тебе не проклясть. Боги не слышат предателей, Исавр, как бы их ни звали.

Но потом Магнус, этот поистине революционный мыслитель, внезапно отвернулся от медицинских и алхимических познаний, скопленных за долгую человеческую жизнь, затворился в башне в предместьях Парижа и предавался там горьким размышлениям, пока не сошел с ума. Единственным его настоящим достижением было похитищение Лестата и превращение того в вампира. Он завещал Лестату свою кровь, всю свою собственность и богатства.

— Боги не слышат предателей, — повторил Георгий, готовясь подхватить истекающий ненавистью полутруп.

О, сколько ошибочных, роковых решений!

— Не тронь, — Никеша оттер Георгия плечом, — сам дотащу. Пошли, мало ли… Зажигай светец, летописец.

И где теперь надменный Рошаманд? Где славные его последователи – прекрасная Алессандра, дочь Дагоберта Первого, и опозоренный, вечно терзающийся муками раскаяния Бенедикт? Неужели Алессандра и впрямь покончила с собой на костре в катакомбах под кладбищем Невинных Мучеников лишь из-за того, что вампир Лестат стремительно пронесся через привычный ей мир и уничтожил древнюю секту Детей Сатаны, что давно уже поработила и тело ее, и душу? Да, обычного костра хватило бы, чтобы пожрать тело Магнуса – но Алессандра жила на земле задолго до того, как Магнус вообще появился на свет, хотя не раз уже теряла и память, и здравый ум.

Оборачиваться — дурная примета, но Георгий все же обернулся. Чтобы увидеть, как конь Леонида разбивает двери конюшни и вылетает из золотистой тьмы в никуда. Раньше брат василевса не обращал внимания на эту мозаику, но его последний взгляд упал именно на нее. Что ж, он тоже разбил ворота, и его тоже не догонят. Жаль, троны не сбрасывают негодных седоков, этим приходится заниматься людям. Георгий Афтан не сомневался, что не пройдет и трех лет, как какой-нибудь стратег или друнгарий зарежет Василия, сотрет плащом кровь с золота и наденет древний венец на свою стриженую голову. Что ж, да пребудет с ним удача!

Грегори мало знал о том, что происходило с Рошамандом за последние несколько веков, хотя и приглядывал за ним издалека. А почему бы и нет? Разве Рошаманд не был в каком-то отношении его собственным детищем? Не в прямом смысле, нет – Рошаманда, как и Грегори, создала сама Мать, чтобы пополнить ряды Царской Крови. Но потом она отдала его под начало Грегори (возлюбленного своего Небамуна), чтобы тот обучал и воспитывал его.

— Никеша, — окликнул Георгий, — помнишь? Я обещал архонту Василько убить саптарского хана.

Грегори надеялся, что когда-нибудь отыщет многих вампиров, в том числе и давно утерянную первую жену во Крови, Сиврейн. Ее привезли в Египет рабыней много тысяч лет тому назад, красотой волос и глаз она не уступала тем знаменитым рыжеволосым колдуньям, и он, Грегори, или Небамун, так полюбил ее, что наделил Даром Крови, даже не испросив благословения царицы, за что чуть было не заплатил высшую цену. И сейчас он был совершенно уверен: Сиврейн все еще живет где-то в этом огромном мире. Одной из темных сторон всех злосчастий, происходящих в последнее время, было то, что всем древним вампирам рано или поздно придется собраться вместе. Даже Рошаман выйдет из укрытия, а с ним, наверное, и кто-нибудь из числа самых сильных его последователей, например Элени и Эжени, тоже бывшие некогда пленниками парижских Детей Сатаны. А где-то сейчас Хескет? Грегори не мог забыть о ней.

— Обещал, — крикнул откуда-то снизу роск. — Дело хорошее…

Несчастная Хескет была одной из самых уродливых вампирш, каких только приходилось видеть Грегори. Ее создал и полюбил древний кровавый бог-отступник, Тесхамен, сбежавший от друидов, что сперва поклонялись ему, а потом попытались сжечь на костре. Грегори встречался с Хескет и Тесхаменом во французской глуши в семисотых годах от Рождества Христова, когда в тех краях все еще властвовал Рошаманд, и позже, на севере. Тесхамену было что порассказать – впрочем, как и любому другому из их долгоживущего племени. Уж верно, такие мудрые и благородные вампиры, как Хескет и Тесхамен, тоже все еще живы!

— И я его убью. Во славу… Севастии.

Но Фарид Бансали, врач-вампир, настолько завладел воображением Грегори, что ради него тот рискнул и вышел из тени, показался ему. На фоне прочих вампиров Фарид казался совершенно уникальным явлением.

Часть вторая Земли роскские Тверень

Когда весь мир облетела весть, что целитель и ученый из вампирского племени и в самом деле «вышел на сцену» в Лос-Анджелесе и даже основал для изучения бессмертных целую клинику – и что этот целитель обладает многими познаниями, острым умом, а до того, как Родиться Для Тьмы, был хирургом и занимался научными исследованиями, Грегори установил за ним самое пристальное наблюдение.

Времени терять было нельзя. Грегори боялся, как бы жуткие близнецы, Мекаре и Маарет, которые теперь управляли духом Амеля и первичным источником Крови, не испепелили на месте дерзкого ученого. Грегори хотел оказаться рядом, чтобы успеть остановить их и увезти отважного Фарида Бонсали в безопасность – к себе в Женеву.

Он никак не мог взять в толк, отчего этот врач-вампир действует так открыто, не прячась. Однако Фарид и не думал таиться. Подчас он словно бы нарочно высовывался и привлекал к себе внимание, выискивая повсюду бродячих и неприкаянных вампиров для новых исследований.

Правда, у Грегори была и еще одна причина разыскивать Фарида.

Впервые за семнадцать веков он начал задумываться: нельзя ли каким-то образом заменить утраченную ногу Флавия каким-нибудь хитрым приспособлением из стали и пластика, какие в ходу у современных людей. Теперь он мог задать этот вопрос врачу-вампиру.

Сперва Флавий и слышать не хотел не только о подобном эксперименте, но даже и о поездке из Европы в Америку, но после долгих уговоров все-таки согласился. Зато Фарида Грегори нашел сразу же, без малейшего труда.

Едва завидев, как тот великолепным летним вечером шагает ему навстречу в сени деревьев, обступивших улицы Западного Голливуда, Грегори сразу понял, что зря переживал за его безопасность. Рядом с Фаридом вышагивал вампир почти столь же древний, как и сам Грегори – причем не кто иной, как Сет, родной сын древней Матери!

До чего же странно было видеть его здесь, через столько эпох! Облаченный в светлое восточное одеяние, он стоял на тротуаре этого современного города, все такой же высокий, худощавый и широкоплечий, с тонкими пальцами, крупной аристократичной головой и темными миндалевидными глазами. Смуглая кожа его посветлела за прошедшие тысячелетия, черные волосы были коротко острижены, но манеры оставались столь же величественны и благородны, как прежде.

Наследный принц древних времен.

Сет был совсем еще мальчиком, когда его мать, царица Акаша, подверглась воздействию демонской крови, после чего, ради его же собственной безопасности, отослала сына в Ниневию. Однако войны меж Царской Кровью и Первым Поколением не утихали – и через несколько лет, страшась, как бы подросший отпрыск не попал в руки врагов, Акаша привезла его обратно и приобщила к Крови. Он был тогда еще очень молод.

Грегори напрочь забыл, что царский сынок и сам был целителем – во всяком случае, такие о нем ходили слухи. Будучи от природы мечтателем, он много странствовал по городам Двуречья, всюду выискивая других целителей и стараясь набраться от них новых знаний. Ему вовсе не хотелось возвращаться к мрачным тайнам материнского двора в Египте. Совсем не хотелось! Его привезли домой силой.

Даруя Сету Кровь, Акаша устроила при царском дворце роскошную и торжественную церемонию. Сказала – ее сыну суждено стать величайшим вождем воинов Царской Крови, каких только знавал мир. Но Сет разочаровал и мать, и верховного правителя, бежав в пустыню. Он скрылся в песках – и песок забвения поглотил его. Больше о нем никто никогда не слышал.

И вот этот самый Сет – Сет-целитель – явился на встречу вместе с Фаридом! В венах Фарида пылала могучая и древняя кровь наследного принца. Ну разумеется! Древний лекарь породил современного вампира-врача!

К востоку от реки Дирт и далее на север живут роски. Эти племена сродни лехам, знемам и даптрам, но более многочисленны и еще более дики. Обычаи росков исполнены варварства. Они избегают камня и живут в деревянных домах, рядом с которыми строят деревянные же капища, которые именуют Бана, куда по субботам призывают водяных и огненных демонов. Благодаря бесовским обрядам роски обладают огромной силой. Вернувшиеся из-за Дирта торговцы, почтенные и богобоязненные люди, заслуживающие всяческого доверия, рассказывают, что вождь росков, достигая зрелости, должен вступить в связь с самкой медведя, которую после появления потомства убивает и пожирает вместе со своими воинами. Родившиеся от подобных союзов полулюди-полузвери обладают огромным ростом и сплошь покрыты шерстью, которую не может разрубить лучший меч. Они слабоумны, но подчиняются своим отцам и охраняют их с преданностью сторожевых собак. Они носят с собой вырытые из земли трупы, чтобы забрасывать ими своих врагов. Благочестивые братья из ордена Длани Дающей и ордена Парапамейской звезды неоднократно предпринимали попытки открыть роскским племенам путь к вечному спасению, однако сперва природные дикость и злоба, а позднее — подстрекательство севастийских епископов обрекали сии благие начинания на неудачу. Так, в 1542 году от рождества Сына Господня на берегах Меги было разбито войско ордена Длани Дающей и пленен великий магистр его Вильгельм со множеством братьев. По прошествии трех лет рыцари нашего ордена, дабы избавить северные земли и их обитателей от севастийской ереси и языческой скверны, предприняли новый поход. Но благодаря несчастной случайности множество доблестных братьев, цвет ордена, погибли, провалившись под лед. Гибель ста тридцати двух и пленение восьмидесяти девяти достойнейших и вернейших Господу и Сыну Его рыцарей превысило чашу терпения Господа Нашего. Множество всадников-варваров, ведомых императором Санаусом, пришли с востока. Города росков пали, а сами они были обращены в рабство в назидание погрязшей в гордыне Севастии. Хроника ордена Парапамейской звезды
Фарид почти не уступал ростом своему создателю и опекуну. Черные, как смоль, волосы, ложились на плечи крупными кудрями, безупречно-гладкая кожа отливала медом. Роскошные кудри, яркие зеленые глаза – ну ни дать ни взять кумир индийского кино. В древние времена зеленые глаза встречались крайне редко. Можно было прожить целую жизнь, но ни разу не увидеть человека с зелеными или голубыми глазами. Колдуньи Мекаре и Маарет, рыжеволосые и голубоглазые, казались египтянам воплощением зла, да и прекрасную рабыню-северянку, возлюбленную Сиврейн, остальные рабы тоже побаивались.

Уже в новую эру, впервые повстречав грека Флавия, Грегори буквально остолбенел при виде его золотых волос и синих глаз.



До чего же формально, любезно-учтиво поздоровались между собой Грегори и Сет! Подумать только, Сет, друг мой, шесть тысяч лет!

Даже сама Мать, Мекаре, ныне ставшая вместилищем демона, не могла бы испепелить или уничтожить дерзкого врача, пока рядом с ним стоял Сет. Как стало известно Грегори, каждую ночь Сет снова и снова поил Фарида своей древней кровью.

Глава 1

– Поделись с ним кровью, и мы охотно поможем Флавию, – сказал Сет. – Твоя кровь столь же чиста.

1

– Столь же чиста? – удивленно переспросил Грегори.

Хорошо, когда под копытами — торная дорога. Плохо, что не тебе одному, не одним лишь добрым людям она открыта.

– Да, друг мой, – кивнул Сет. – Ведь мы испили крови Великой Матери. А те, кто ее отведал, обладают могуществом превыше всех прочих бессмертных.

Хорошо, когда под холмом — синева реки. Плохо, что по ней зимой, как широким трактом, доберутся в твой дом не одни лишь торговые гости.

А ведь Вампир Лестат тоже пил кровь Матери, подумал Грегори. Как и скиталец Мариус. И созданные Мариусом Пандора с Бьянкой. И живущие с Грегори Авикус и Зенобия, да-да, и они. А Хайман, бедный Хайман – неужели он и правда превратился в простачка, блаженненького, живущего под защитой близнецов? Ему тоже выпало отведать крови Матери. Сколько еще существует вампиров, пивших ее кровь?

Хорошо, когда враг — иноплеменен, иноязычен, иноверен. И хуже некуда, когда свои же по вере и крови перед ним стелются.

В роскошной спальне Фарида на верхнем этаже медицинской башни Грегори обвил руками стан блистательного врача и пронзил острыми, точно иглы, зубами саму его душу, его заветные мечты. Я отведаю твоей крови, а ты моей. Мы узнаем и полюбим друг друга, станем навеки братьями. Кровной родней.

Фарид был чист и прекрасен. Как и у многих других из числа Пьющих Кровь, его моральные принципы выковались, еще когда он был смертным, и не поддавались соблазнам Крови. Да, он верно служил своим собратьям-вампирам, но почитал и уважал любую жизнь и ни за что не причинил бы вреда никому, кроме совсем уж низко павшего существа, сущего монстра, более не заслуживающего снисхождения или жалости.

Торговый путь, некогда соединявший столицу княжества Тверенского с Господином Великим Невоградом, ныне продлили до самого Залесска — стараниями тороватого и хозяйственного князя Залесского и Яузского Гаврилы Богумиловича, в просторечии и за глаза именуемого еще «Болотичем». За склизскость и особо за мутность речей — и так повернет слово, и эдак, а что же сказать-то хотел, не понять. До того не понять, что «нет» вроде как и не ответишь, задумаешься, а потом глядь — Болотич из промедления твоего уже «да» слепил и другим преподнес. Так и с дорогой вышло. Теперь из Залесска, коему сейчас усердно пытаются прилепить прозвище «великого», стало ездить не в пример легче. Казалось бы, скачи да радуйся, а вот не выходит. Возвращаешься, словно из тины болотной вылезаешь, грязь с себя не смыв.

Все это означало: Фарид не способен на зло – ни по отношению к вампирам, ни по отношению к обычным людям. Куда бы ни завели его научные изыскания, он ни за что не допустит, чтобы результаты их использовались недолжным образом.

Так думал предзимним днем родовитый тверенский боярин Анексим Всеславич Обольянинов, возвращаясь из постылых гостей. Не один возвращался, не сам-друг — и отроки с господином ехали, и служки, и прочий люд. И сам бы обошелся без них боярин, воин бывалый — везде обошелся б, да только не в Залесске. Вот уж где не токмо по одежке встречают-провожают, но и исподнее последнего конюха за глаза обсудят — достоин ли холоп хозяина? И слово-то какое нашли мерзкое, у лехов позаимствовали…

Однако и он повидал на своем веку довольно неисправимых и закоренелых преступников и злодеев, а потому без малейших угрызений совести согласился выбрать из числа порочных и буйных вампиров какого-нибудь самого отъявленного мерзавца, чтобы отрезать у него ногу для пересадки Флавию. Он со всей прямотой признавал: да, ему уже не раз случалось использовать тела вампиров для экспериментов. Нет, со смертными бы он так поступать не стал, но с жестоким, свирепым вампиром – запросто. И он сдержал слово: раздобыл для Флавия ногу. Настоящую, живую ногу, ставшую частью бессмертного тела Флавия!

Был Анексим Всеславич не стар и не молод — тридцать пять минуло, сорок еще не подкатило. Телом сух, жилист, худощав. Отроки его любили хвастать, что, мол, второго такого мечника в Тверени еще не случалось, но боярин только отмахивался с досадой. Дескать, честным железом от гадюки болотной да от псов степных не оборонишься. Умение железом размахивать, когда один на один, — славно, хорошо, достойно, да только один-то враг по нынешним временам не ходит…

О, дивный новый мир…

Грегори никогда не испытывал ничего подобного тем ночам, что провел в обществе Фарида и Сета за научными разговорами, теориями и экспериментами.

Некогда, правда, звались предки Анексима Всеславича не боярами, а князьями, князьями Обольянинскими — до той поры, пока не пришла Орда.

– Если кто-нибудь из вас, джентльмены, вдруг захочет снова испытать плотскую страсть биологического мужчины, я без труда устрою это при помощи простейших гормональных инъекций, – говорил Фарид. – Собственно, я был бы крайне рад, если бы вы помогли мне в этом и позволили извлечь сперму.

…Маленький городок на самом краю Леса и Степи, где и княжий-то терем немногим краше обычной избы. Казалось, ну чего брать там насосавшимся роскской крови упырям, уползавшим мимо в свои степи? Воины при полоне, при добыче — зачем лезть хоть и не на высокие, а все ж стены, где и стрелу поймать можно?

– Ты хочешь сказать, мы в состоянии снова вырабатывать живую сперму? – поразился Флавий.

Ан пришлось. Потому что в тихий Обольянин, оставшийся в стороне от первого, самого страшного удара, что смел с лица земли Резанск, Смолень, Святославль, — свезли уцелевшее зерно со всей округи, и не только своего княжества. И вот именно за ним, за хлебом, остервенело лезла на стены оголодавшая Орда — вырванные с мясом из ушей девичьи сережки да снятые с мертвых узорчатые пояса глодать не станешь.

– Ну да, – ответил Фарид. – В одном случае мне это уже удалось. Правда, случай был неординарным.

Не одну, не две, не три даже — восемь седьмиц продержался городок. Многажды подступали под стены сладкоречивые бирючи, несли слово хана — «покориться — и никому никакого вреда!» — да только за стенами хватало тех, кому посчастливилось вырваться из горящих градов, где князья-бояре по первости верили ордынским посулам…

По его словам, он и в самом деле сумел накачать вампира, родившегося в восемнадцатом веке, могучей гормональной смесью, и вампир этот зачал ребенка. Однако добиться такого результата оказалось непросто. Волшебное соединение произошло в пробирке, а сын был скорее клоном, чем ребенком биологической матери.

Обольянин не сдался. Славно взял ордынских жизней, щедро полил свои валы поганой кровью, но в конце концов тараны пробили бреши, в них ринулись визжащие, размахивающие саблями узкоглазые воины в войлочных шапках — и не стало города.

Грегори себя не помнил от потрясения. Флавий тоже.

В полон никого не взяли. Несколько десятков уцелевших, сумевших переплыть только-только вскрывшуюся реку, — вот и все, что осталось от княжества. От княжества, потому что сбежался туда, почитай, весь люд — отступая в степи, находники лютовали особенно, разыскивая хлеб.

Однако более всего, до самой глубины души, Грегори поразило не столько то, что эту клеточную головоломку вообще удалось сложить, сколько то, что ее удалось сложить с вампиром, которого он, Грегори, выслеживал по всему земному шару. Вообще-то Фарид старался сохранить его имя в тайне, но, в следующий раз залучив врача к себе, чтобы напиться его крови и напоить его своей, Грегори сумел пробиться к тщательно погребенным в глубине сознания Фарида образам и ответам.

Отстроились Резанск и Смолень, поднялись другие города — а Обольянин так и лежал мертвым пепелищем, где ни зверь не прорыскивает, ни ворон не пролетывает. Остались пусты деревни, немногие выжившие разбрелись кто куда, подальше от страшной степи — кто в Смолень, кто в Дебрянск, а кто и в тверенские или залесские пределы.

Да, великий рок-певец и поэт Лестат де Лионкур стал отцом!

Из всей княжьей семьи уцелел один-единственный мальчуган. Как выбрался из полыхающего града, как переплыл ледяную реку — то один Господь ведает да Сын Его. Потом, выросший, рассказывал княжич про странного старика с ручной волчицей, что подобрал его, замерзавшего, в мокрой одежде, отогрел — а потом неведомыми путями увел куда-то далеко от родных мест. А там проезжал по тракту, возвращаясь в разоренную Тверень, тогдашний ее князь Воемир Ярославич, помнивший мальчишку с тех времен, как сам бывал в Обольянине.

После этого Фарид наконец согласился показать им фотографии мальчика. С яркого экрана в затемненной комнате на них глядело «поразительное подобие» своего отца, походящее на него вплоть до мельчайших подробностей, содержащее полный набор его ДНК.

Тот чудом спасшийся мальчишка — княжич Игорь — приходился Анексиму Всеславичу прадедом.

– А Лестат знает? – не утерпел Грегори. – Он признал мальчика?

Так потерялся обольяниновский княжий титул, так стали они боярами тверенскими, верой и правдой служившими своим князьям — и советом в думе, и мечом на ратном поле.

2

Уже задавая вопрос, он понимал, до чего же смешно звучат его слова – и знал ответ.

Широкий тракт обогнул низкий, расплывшийся холм, остались за правым плечом заповедные рощи, кои не велел рубить еще дед нынешнего князя, выгнулась невиданной серою кошкой Велега, да откинутым ее хвостом — узкая Тверица. Вот тебе, боярин, и посад, и стены, и белокаменный детинец, и церковные маковки с Дланью Дающей…

Где бы сейчас ни находился Лестат, он и не подозревал о существовании юного Виктора!

Все свое. Все родное. Сызмальства тут бегал, рос, смотрел, видел и запоминал. А Залесск, хоть и поднялся в последние годы стараниями Болотича да благоволением к нему ордынских хозяев, так и останется — мороком на трясинах.

– Не думаю, что Лестат хотя бы догадывался, что я попробую это сделать, – пояснил Фарид.

Рысивший за боярином отряд тоже приободрился — глухой осенью в пути несладко хоть бы и княжьим отрокам.

Пока шла эта беседа, Сет сидел в тени рядом со своим любимым Фаридом. Узкое угловатое лицо его оставалось бесстрастно, но они с Грегори наверняка думали одно и то же. Сет, человеческий отпрыск Великой Матери, являлся когда-то главной мишенью ее врагов, стремящихся захватить его в заложники. Именно поэтому Акаша послала за ним и сделала его вампиром – чтобы уберечь от недругов, которые бесконечно пытали бы его, добиваясь от нее уступок или полного подчинения.

Обольянинские миновали ворота — всей роскской земле на зависть возвели их, не пожалел князь Арсений золотой и серебряной казны. Слишком уж крепка память о других воротах, падавших во множестве той страшной зимой, когда впервые явилась Орда, и потом, когда ходила набегами, дожимая последние капли из покоренных земель.

Разве не может точно такая же судьба постичь и этого вот человеческого детеныша?

Боярин придержал коня. Загляденье, а не работа — две башни из белого камня по бокам, а меж ними — створки из отборных дубовых досок в шесть слоев с нахлестом, окованные дорогим железом, перед воротами — подъемный мост, строенный по образцам севастийских крепостей. Не вдруг подберешься, а если и подберешься — не враз сломаешь!

– А что, если враги Лестата уже убили его? – сказал Флавий. – О нем так давно никто ничего не слышал.

С двух сторон старую Тверень ограждали реки — Велегa и Тверица, с третьей стороны город запирала новая каменная стена, вдоль берегов же стояли деревянные заплоты, но и их обновил князь Арсений — частокол в одно бревно заменили срубами, изнутри засыпанными землей и камнями.

– Он жив, я знаю, что жив, – возразил Грегори. Фарид с Сетом молчали.

Велика и славна Тверень! Хотя и поистратился князь, а подати не поднимает.

Эта встреча случилась много лет назад.

«До залесской мошны твереничам, конечно, далеко, — подумал боярин. — Князинька Гаврила Богумилович на стены да рвы не тратится, он вместо этого ордынских гостей привечает, ну и сам в Юртай два раза в год непременно наведается, да притом с богатыми дарами…»

Сейчас мальчугану должно было исполниться уже восемнадцать или девятнадцать – практически взрослый мужчина. Примерно столько же было его отцу, когда Магнус похитил его и превратил в вампира.

Богатые-то они богатые, с досадой признался себе Алексии Всеславич, да все равно дешевле наших стен. Вот и думай, боярин, присягавший князю помогать всем, даже прекословием в совете, — кто прав? Арсений, что в Орде один-единый раз и был, ярлык получая на отцово княжение, аль Болотич, только что коням ханским копыта не лижущий?

Когда Грегори с Флавием собрались наконец уезжать, Сет заверил обоих, что не таит обиды на близнецов за смерть своей матери.

– Близнецы знают, что мы здесь. Не могут не знать. Но им до нас и дела нет. Вот главный секрет правления Царицы Проклятых. Ей ни до чего нет дела. И сестре ее тоже. А вот мне есть. Мне есть дело до всего, что только существует под солнцем и под луной. Поэтому-то я и создал Фарида. Но мне нет дела до мести близнецам. Мне даже встречаться с ними не интересно.

Стража в воротах приветствовала боярина, тот кивал в ответ кметам. Нет, не поедет он домой, хоть Ирина и заждалась. Болотич, конечно, он Болотич, но прок и от него случается — именно там, на пиру, у захмелевшего мурзы выведал Анексим Всеславич, что в Юртае против Тверени задумано.

Конечно, Сет был совершенно прав: Маарет знала о них с Фаридом, но сам Грегори тогда об этом даже не догадывался, а понял лишь много позднее. А сам Сет всего лишь предполагал. Они с Фаридом еще не встречались тогда с Маарет.

Вот и торжище, вот и княжьи хоромы — Арсений Юрьевич жил прямо так, без стен и крепостей. Бывший, еще дедов терем остался в старом детинце — сын его пекся, чтобы защитить город, не себя лишь.

– Я понимаю, я так хорошо все понимаю, – тихонько ответил Грегори. – Но разве тебе самому никогда не хотелось вытянуть демона из Мекаре, принять в себя самого, в свое тело? Ты никогда не испытывал желания разделаться с ней точно так же, как она разделалась с Матерью?

Спешивались, разминая затекшие ноги. Навстречу уже спешили княжьи слуги, принимали уставших лошадей. Обольянинов загодя отправил легкоконного отрока вперед, предупредить, мол, едем. Сами известия боярин, конечно же, не доверил бересте.

– Ты имеешь в виду – с моей матерью, – подчеркнул Сет. – Нет, не хотелось. На что мне демон? Или ты думаешь, что, будучи сыном Акаши, я считаю себя наследником?

Знакомые переходы, прихотливая резьба на косяках. Анексима вели прямо в малую думу, где собирались полдюжины самых близких князю бояр и где ждал сам князь.

В голосе его звучало глубокое отвращение.

В темно-русых волосах Арсения Юрьевича хватало седины, хотя князь немногим старше Анексима. Ликом тонок, худощав, как и сам Обольянинов, — иноземным гостям они порой казались братьями. Глаза кари, внимательны — князь всегда смотрел прямо и открыто, не пряча взор и не уводя.

– Ну не то, чтобы прямо уж так, – вежливо пошел на попятную Грегори. – Но сделать так, чтобы никто не мог уничтожить весь наш народ. Чтобы источник нашел надежное пристанище именно в тебе, а не в ком-нибудь постороннем.

Арсений Юрьевич шагнул навстречу, и Обольянинов поклонился, не по принуждению — по искреннему велению сердца. Ибо князя было за что уважать.

– А почему бы во мне ему было безопаснее, чем в ком-нибудь еще? – спросил Сет. – Вот ты, например, хоть когда-нибудь хотел принять Священный Источник в свое тело?

3

Они вели эту последнюю беседу в просторной гостиной личных апартаментов Фарида. Ночной холодок Лос-Анджелеса манил развести в камине огонь, и все они располагались в кожаных креслах вокруг очага. Флавий закинул на кожаную оттоманку свою новенькую, прекрасно работающую ногу и все еще периодически поглядывал на нее с изумлением. Из-под серых шерстяных брюк торчала только ступня в носке. Он время от времени пошевеливал пальцами, словно убеждая себя самого, что у него теперь и вправду есть две ноги.

Грегори честно обдумал вопрос.

В малой горнице собралось всего шестеро, считая самого князя и Обольянинова. Дородный, славящийся свой бородою боярин Олег Творимирович Кашинский, самый старший в думе, воевода Симеон Верецкой да по праву считавшийся хитроумным Ставр Годунович Кошка, ведавший посольскими делами.

– До той ночи, когда Мекаре убила Царицу, я и понятия не имел, что Священный Источник можно извлечь из Акаши и передать кому-то еще, – признался он наконец.

Ну и, конечно, владыка Серафим, епископ тверенский.

– Но теперь-то знаешь, – настаивал Сет. – Вот ты сам думал о том, чтобы его украсть?

Да он, Обольянинов, еще не доросший до старшей дружины, где нет никого моложе сорока, служащий князю и мечом, и словом — как нужда ляжет.

Грегори вынужден был признать, что такая мысль ему в голову не приходила никогда и ни в каком виде. И в самом деле, воскрешая пред мысленным взором ту сцену – которой он не был свидетелем, а лицезрел лишь телепатическими вспышками со стороны, а потом прочел ее описание в книгах Лестата – он всегда воспринимал ее событием не столько реальным, сколько мифическим.

— Садись, садись, — нетерпеливо махнул князь. — Не Залесск, чтобы поклоны отбивать. Гонец твой доскакал, сказал — весть важная, такая, что грамоте не доверить?

– Все равно не понимаю, как им это удалось. Нет, я бы и пытаться не стал. И не хочу служить хранилищем Священного Источника.

— Не доверить. — Обольянинов перевел дух, не спрашивая разрешения у князя, потянулся к ковшику с квасом. И, едва промочив пересохшее горло, стал говорить.

О большом пире у Гаврилы Богумиловича, куда явилось множество ордынских «гостей», ныне почти и не вылезавших из Залесска. О том, как он, тверенский боярин, весь вечер и добрую часть ночи старательно притворялся захмелевшим, даже песни орал — и все для того, чтобы потом, нарочно проиграв в кости знакомому мурзе дорогой, на бою со знемами взятый нож, завести речь о том, что по зиме, говорят, стоит ждать баскаков. И не только в Залесске, где князь Гаврила с ними большую дружбу водит, но и здесь, в Тверени. Да не просто баскаков — говорили о темнике Шурджэ, ханском сродственнике, нрава жестокого и неуступчивого. В отличие от многих ханских родственников, был Шурджэ истинным воином, презирал побежденных и не то чтобы чрезмерно лютовал — но был донельзя высокомерен. «Грехом гордыни поражен», как сказал бы владыка Серафим.

На несколько мгновений он полностью отворил свой разум собеседникам, хотя, похоже, лишь Фарид и Флавий могли читать его мысли. Для Сета он так и оставался закрытой книгой – как и Сет для него: обычная история среди самых древних вампиров.

— Баскаки, значит? — дождавшись кивка князя, первым заговорил боярин Олег, для вящей солидности огладив бороду. — Не обессудь, Анексим Всеславич, но что ж тут такого? Бывали баскаки у нас на Тверени. Хорошего в том мало — безобразить будут, торг зорить, добрых людей обижать; но видели мы их, во всяких видах повидали…

– А зачем бы кто захотел стать хранителем Священного Источника? – спросил Грегори.

— Ты, Олег Творимирыч, все правильно сказал, да не до конца. — Обольянинов утер губы, с дороги никак не могла утишиться жажда. — Были у нас баскаки, верно. А потом в Залесске устроились, как князь Гаврила Богумилович стал их привечать. Мы и горя не знали, выход в Залесск возили. А теперь сказал мне тот мурза, что не просто баскак к нам едет — будет Шурджэ-темник по новой дымы и сохи считать. По новой дань исчислять. Мол, говорят в Юртае, что осильнела Тверень, высоко поднялась без ордынского догляда. И идет с тем темником сильный отряд, без малого десять полных сотен. И встанут они во граде, а уж что потом будет — сам разумеешь.

Сет ответил не сразу.

Совет примолк. Собравшиеся сдвигали брови, хмурились, чесали затылки. Кашинский немилосердно терзал собственную бороду.

— Темник Шурджэ — это да, не просто баскак, — заговорил наконец Ставр Годунович. — Слыхал я о нём и в Залесске, и когда в Юртай последний раз наведывался, три года тому уже как…

– Ты подозреваешь меня в неискренности, так ведь? – наконец произнес он тихим отчетливым голосом. – Думаешь, наши труды тут сводятся к какому-нибудь незамысловатому плану, как бы почерпнуть из источника побольше силы?

— В том-то и дело, — не удержавшись, перебил боярина Обольянинов. — О том мурза тоже баял. Мол, многие саптары держат за то на нас зло, что не показываются тверенские в Юртае, раз ярлык получив, хану не кланяются, дарами не уважают…

Теперь уже сдвинулись брови у Арсения Юрьевича.

– Нет-нет, ничего подобного, – потрясенно запротестовал Грегори. Ему бы, пожалуй, следовало оскорбиться, но он вообще не привык оскорбляться.

— Да, ездили к ним, бывало. Димитрия Михайловича, князя Червоновежского, все небось помнят — как отказался он дымам кланяться да ханский сапог целовать, что с ним стало?

Сет глядел на него в упор, глядел неприязненно, почти враждебно. И Грегори понял: настал решительный, судьбоносный момент.

Все помнили.

Он мог бы тоже ополчиться на Сета, проникнуться к нему неприязнью. Мог бояться его, дать волю зависти к его могуществу и древнему возрасту.

— Зато Гаврила Богумилович не токмо что сапог, кое-что другое целовать, говорят, не постыдился, — бросил воевода Симеон.

Мог – но не хотел.

— Не постыдился, — подхватил Ставр. — И оттого у него в Залесске — все больше купцы да мурзы ордынские, а не баскаки. Хотя баскаки, конечно, тоже сидят.

Он печально подумал о том, как всегда мечтал о подобной встрече, о том, чтобы познакомиться с великой Маарет – лишь ради беседы с ней. О, он хотел бы часами разговаривать с ней – говорить, говорить и говорить, как часами разглагольствовал перед членами своего маленького семейства… хотя, как правило, они не понимали, о чем это он.

— Вот именно! — Князь резко поднялся, расправил плечи, словно разрывая незримую, давящую грудь паутину. — Не токмо гости, но и баскаки. Сидят, кровь из нас сосут — а Болотич и радуется. И народ у него в Залесске, говорят, такой же стал — мол, все равно кто через порог, лишь бы с мошною потолще.

Он отвернулся.

— А насчет ордынцев, — тотчас вставил Годунович, — рекут, мол, пусть они нам лучше уж по спине плеткой. Зато другим-то — саблей!

Нет, он не станет враждовать с Сетом. Не станет его запугивать. Уж если чему он и научился за всю свою долгую жизнь, так это одному: подчас он способен напугать собеседника, даже мысли такой не имея.

— Правда, и обогател Гаврила, что есть, того не отнять, — вздохнул Олег Творимирыч. — Казна у него мало что не лопается. Людей, с пограничья бегущих, у себя принимает да осаживает, леготу от податей дает. У нас места краше, леса чище, болот меньше — а прибавляется в селах куда менее супротив Залесска.

Что уж тут греха таить – когда с вами заговаривает статуя, самая настоящая статуя, только дышащая и движущаяся, это слегка пугает.

Однако в общении с Фаридом и Сетом Грегори хотелось иного тона – теплого, дружеского, живого.

— Соборы возводит, — напомнил владыка. — Самого митрополита Петра к себе зазвать тщился, роскошью храмового строения прельщая…

– Я хочу, чтобы мы стали братьями, – промолвил он Сету совсем негромко. – Жаль, что для братьев и сестер, разбросанных по всему свету, нет более подходящего слова, чем просто «родня». Вы стали родными для меня, вы оба. Я обменялся с вами кровью, и это сделало нас одной семьей, самыми близкими родственниками. Но мы и так все – одна семья.

Он беспомощно смотрел на украшенный прихотливым орнаментом камин. Мрамор с черными прожилками. Дар Франции. Яркая позолоченная подставка для дров. Пустив в ход свой сверхчуткий слух, Грегори слышал голоса за стеклом, голоса миллионов людей – тихие затихающие волны, пронизанные музыкой криков, смеха, молитв.

— Наемников привечает, — добавил Обольянинов. — Сам видел. Знатная дружина. Готовится…

Тут заговорил Фарид. Обычным, повседневным голосом он принялся рассказывать о своей работе и о том, как теперь Флавию привыкать к новой «живой» ноге, которую Фарид ему так искусно пришил. Подробно описал многочасовую операцию по приживлению этой ноги, а потом ударился в рассуждения о природе Крови и о том, как сильно она отличается от крови простых смертных.

— И своим не верит, раз чужие мечи скупает, — хмуро отрубил князь. — Но ты, Анексим, далее говори. Что еще мурза тот поведал?

Речь его была густо пересыпана латинскими словами, которых Грегори не понимал.

— Поведал, чтобы осторожны были, — боярин прямо взглянул Арсению Юрьевичу в глаза. — Что темник тот — не просто саннаева рода-племени, самого Саннай-хана потомок. Что послать его к нам могли не сколько дани счислять, сколько… — он помедлил, — «Тверени укорот дать», вот чего.

– Но что это вообще за штука – Амель? – вдруг прервал он своего многоученого друга. – Прости, я не знаю всех этих терминов. Но что за живительная сила течет в нас всех? Как она изменяет кровь смертных, превращая в Кровь вампиров?

— Укорот дать! — зарычал воевода Симеон, едва не грохнув по столешнице пудовым кулачищем. — Как же, так и дали! Думают, мы сами оружие побросаем, как в Залесске, когда набег случился, еще при старом князе Богумиле?

Фарид ответил – задумчиво и явно радуясь вопросу:

Годунович вздохнул.

– Эта штука, это чудовище… Амель… он состоит из наночастиц, если я могу так выразиться. Это клетки, бесконечно меньшие, чем самая крохотная эукариотическая клетка – но все равно клетки, если вы понимаете мою мысль. И у этого существа есть свои границы, размеры, жизнь, что-то типа нервной системы и мозг или ядро, которое определяет все его физические характеристики, а также и эфирные признаки. Если верить колдуньям, некогда он обладал разумом. И голосом.

— Богумил тогда от саптар откупился. Казну всю отдал, девок в полонянки, бают, сам отбирал, не побрезговал. Зато город отстраивать не пришлось. Люди целы остались. Гаврилушка, видать, тогда еще запомнил, что у ордынцев, на брюхе перед ними ползая, много чего выторговать можно. А что плюют они на тебя — ничего, утрешься. Так они теперь в Залесске, сказывают…

– Ты хочешь сказать, что эти клетки можно разглядеть под микроскопом? – уточнил Грегори.

— Погоди, Ставр, — поморщился князь Арсений. — Не о том речь. Шурджэ с собой тысячу воинов приведет, что уже немало, да за плечами у него — вся Орда. Забыли, как в Резанске послов ихних убили? И чем то дело кончилось?

— От Резанска того же требовали, что теперь Болотич сам отдает, — напомнил Обольянинов. — А резаничи решили, что лучше умереть всем на стенах, но стыда-позора избегнуть.

— И что? — нахмурился Ставр. — Избегли они ярма ордынского? Те, кто выжил?

– Нет, – покачал головой Фарид. – Мне этого так и не удалось. Я распознаю свойства этого существа по его поведению. Когда смертный превращается в вампира – как будто щупальце, отросток этого чудовища проникает в новый организм, укореняется в самом мозгу хозяина и медленно начинает его преобразовывать. Старение останавливается. Алхимическая кровь существа точно так же трудится над кровью смертного, медленно впитывая ее и преобразуя то, что впитать не удалось. Так происходит со всеми биологическими тканями – вошедшая субстанция становится единственным источником изменения и развития клеток. Улавливаешь?

— Не избегли, — согласился Анексим. — Но песни-то, как они на стенах дрались, как княгиня со звонницы вниз с дитем кинулась, чтобы только саптарве не достаться, — поют! По всей земле, от края до края! От невоградский пятины до берегов Дирта!

– Ну, да, по-моему, я это всегда понимал, – сказал Грегори. – И теперь, чтобы работать и дальше, ему нужна новая человеческая кровь.

— Ты, боярин, это пахарям скажи, — тяжело взглянул на Обольянинова Годунович. — Болотич ордынцев умасливает, а они за то набегами на другие княжества ходят. Нам хорошо, мы от степи далеко, а те же Резанск, Дебрянск, Сажин, Нижевележск? Что ни год — саптарская рать! Мало от них песни-то помогают.

– И какая цель всего происходящего? – вмешался Флавий.

— Постой, погоди, Ставр, — князь по всегдашней привычке шагал взад-вперед по тесной горнице. — Ты к чему речь-то ведешь? Что Болотичу уподобиться стоит?

– Превратить нас в идеальных носителей, идеальных хозяев, – пояснил Фарид.

— Не уподобиться. — Боярин выдержал взгляд Арсения Юрьевича, не отвел глаз. — А кое-что у него позаимствовать. Оружием врага попользоваться — не зазорно. Иль не висят у вас, бояре, теперь сабли у поясов заместо мечей? Не у ордынцев ли замеченные?

– И пить кровь, всегда пить кровь, – прибавил Грегори. – Заставлять нас снова и снова пить кровь. Я еще помню, как страшно кричала царица в первые месяцы. Ее терзала невыносимая жажда. Вселившееся в царицу существо требовало крови. Рыжеволосая ведьма сказала, что до того это существо поили Кровью и теперь оно хочет еще.

— Ты, Ставр, саблю с мечом не путай, — заворчал Симеон Святославич. — И лучше дело говори. Что нам в этом темнике? С чего его вдруг нам решили поставить? И как это может обернуться — вот о чем речь вести стоит.

– И все же, я не думаю, будто это и есть основная цель, – возразил Фарид. – Или хоть когда-то было основной целью. Впрочем, я вообще не уверен, что это существо сознательно ставит перед собой хоть какие-то цели! Да и есть ли у него вообще сознание? Вот главная загадка, которую я бы хотел разгадать. Наделено ли оно самосознанием? Быть может, оно обитает в теле Мекаре как самостоятельное, сознающее себя существо?

— Верно говоришь, воевода. — Молчавший некоторое время владыка тоже огладил бороду. — Не про то глаголем. Не посылает Господь испытаний, что чадам Его не по силам. Как страдал Сын Его, когда шел последний раз на торжище Парапамейское, а толпа уже каменья собирала? Из Юртая епископ тамошний, Феофилакт, так отписывал нам, остатним владыкам, — темник Шурджэ сердце имеет волчье, только битвами живет, с конца сабли мясо ест. О другом писал Юртайский епископ, мимоходом темника сего помянул, но главное, как я разумею, — что послом такого не отправят. Воинское его дело. Бражничать да щеки пучить — не по нему.

– Но в самом начале, – напомнил Грегори, – другие духи сообщили ведьмам-близнецам, что Амель, войдя в Царицу, утратил сознание. Они сказали: Амеля больше нет. Сказали, Амель потерялся, растворился в Матери.

— К чему ж слова твои, владыко? — остановился князь.

Фарид засмеялся себе под нос и уставился в пламя.

– Я был там, – настаивал Грегори. – Я сам помню, как близнецы все это рассказывали.

— Темник, да с сильным отрядом — они, княже, для боя. А не дани-выходы считать.

– Ну разумеется, был, но мне прямо удивительно, что даже теперь, пережив столько поколений, ты все еще веришь, будто бы колдуньи и вправду разговаривали с этими духами.

– Не верю, а знаю!

— Гневается на нас хан, — усмехнулся Олег Творимирич. — Что хоть сапоги ему не лижем, а тоже строимся да богатеем, пусть и не так споро, как Залесск.

– В самом деле?

— Если гневается — то пошел бы со всею силой, — не согласился воевода. — А тысяча воинов — с нею в набег идти, полон похватать, а не большие грады брать.

– Да! Знаю! – твердо ответил Грегори.

— Что-то тут хитрое, — покачал головой Обольянинов. — Тот мурза… он ведь нашей веры, в юртайский храм ходит. И, хоть и с пьяных глаз… но без зла говорил. Ему я верю. И еще верю, что, гневайся на нас Обат в самом деле, уже стояла бы под Тверенью вся его рать.

– Что ж. Может, ты и прав. Может, духи правы – и это существо и в самом деле растворилось, лишилось разума и сознания – но я поневоле сомневаюсь. Говорю тебе, это все не о развоплотившихся сущностях. Эта тварь, Амель – нечто огромное, необъятное, да при этом еще крайне сложно и хитро устроенное… оно полностью изменяет своего носителя, связывает и присоединяет к себе… – Тут он снова перешел на научный язык, понятный Грегори не более, чем голоса дельфинов и птиц.

— Может, кто наушничает хану? — предположил Годунович. — Что злоумышляем тут за его спиной? Может, Болотич поганым языком своим чешет? Может, того Шурджэ по твою душу, княже, послали?

— Брось, Ставр, — поморщился князь. — Гаврила, конечно, пакостник и ордынский блюдолиз, но на такое не решится. Чем Падлянич кончил, никто ведь не забыл.

Грегори со всех сил пытался уловить его мысль, пытался увидеть стоящие за этой мыслью картинки, образы. Общий замысел. Но видел, скорее, ночное небо, сплошь усыпанное бесчисленными звездами – случайный узор светящихся точек.

— Такое разве забудешь… — проворчал Олег Творимирович.

Фарид тем временем продолжал:

Мученически убитый в Орде князь Червонной Вежи, Димитрий, попал туда не просто так, а по навету другого князя, Юрия Дебрянского. Получив после смерти соперника вожделенный ярлык и прозвище Падлянич, Юрий устроился было в Червонной Веже, однако горожане, прослышав о содеянном, взялись за оружие, избили сопровождавших князя степняков, а самого наушника живьем зарыли в землю.

Острастка подействовала. С тех пор в открытую кляузничать в Орде на сородичей не решался ни один князь. Правда, и лет с кончины Димитрия-мученика прошло немало…

– … Подозреваю, эти существа, которых мы вот уже тысячи лет зовем призраками или духами, так вот – эти существа добывают все, необходимое им для существования, из воздуха – а как они проникают в нас, и подавно неведомо. Подозреваю, на свой лад это даже красиво – ведь все в природе прекрасно, а духи – частицы природы…

4

– Красота, – перебил его Грегори. – Я верю, что во всем сущем есть своя красота. Свято уверен. Но мне еще лишь предстоит найти красоту и связность в науке – а не то я никогда не сумею понять, о чем ты говоришь.

…Говорили долго. Решили, что готовиться следует, как всегда, к худшему — знаменитый темник в тереме сидеть, сбитень попивая, не станет. Ставр заикнулся было — велеть всему простому люду снести на княжье подворье мечи, у кого есть, но Арсений Юрьевич только отмахнулся.

– Послушай, – мягко сказал Фарид, – меня сделали вампиром именно потому, что все это – мое поле, мой язык, мое царство. Тебе и не надо полностью овладевать этим языком, до конца понимать мои объяснения. Все равно ты поймешь не больше, чем способны понять Лестат, Мариус или Маарет – или миллионы людей, которые не в состоянии впитать и использовать научные познания за пределами лишь самых простых и прикладных применений…

— Пустое, Ставр Годунович. Если темник сюда не послом едет, для боя, как ты люд мечей лишишь? Случись что, народ за топоры схватится, а топор не отнимешь.

– Да, тут я ущербен, – кивнул Грегори.

Конечно, измыслили еще немало. Вывезти княжью казну и ценности из тверенских храмов. Пустить по торгу слух — мол, не худо было б и твереничам попрятать нажитое подальше. Делать запасы — но не в самом граде, а в ближних монастырях, обзаведшихся крепкими стенами, — не все ордынцы строго блюли завет Саннай-хана, что велел не трогать служителей чужих богов.

– Но поверь мне, – продолжал Фарид. – Поверь, что я занимаюсь исследованиями за нас всех и что ни один смертный ученый никогда не сравнится со мной и никогда не сможет изучать того, что изучаю я. Не думай, что они не пытались – пытались, еще как.

Говорили и о тех, кто мог бы прийти на помощь, случись чего.

– Знаю…

— Невоград от разора уцелел, — рассудительно вешал Ставр, — и с тех пор тамошние золотые пояса только и знают, что трясутся, как бы Орда к ним всерьез не нагрянула. Однако вече осильнело, саптар не жалует, да и посадник не со свейцами торгует, а с нами, с низовскими городами, и потому, случись чего, его слово за нас будет. Мню, Невоград, если открыто и не поможет — во что не верю, — то уж наемную дружину набрать не воспрепятствует.

Грегори вспомнились те давние ночи 1985 года, после знаменитого концерта Лестата. Ученые только что не ползали по парковке вокруг здания, собирая обгорелые останки жертв.

— Наемную… — поморщился Кашинский.

Он наблюдал за ними с холодной отстраненностью.

Однако из их стараний не вышло ровным счетом ничего, ничего путного. Не более, чем выходило из тех случаев, когда какому-нибудь умнику удавалось захватить вампира, запереть в лаборатории и изучать, пока вампир не сбежит – каким-нибудь весьма впечатляющим образом – или он не будет еще более картинно освобожден. Результата – никакого. Ну, если не считать того, что теперь в мире насчитывалось тридцать-сорок полубезумных ученых, на потеху всем утверждающих, будто вампиры и в самом деле существуют и они их видели собственными глазами. Научный мир заклеймил их презрением, изгнал из профессии.

— Не взыщи, Олег Творимирыч, рады будем всякому, кто за Тверень меч обнажит, — сухо отмолвил Годунович. — Пусть даже сундуки с казной им раскрыть придется. Потому что кто еще к нам поспешит?

Было время, когда Грегори спешил покинуть безопасность своего пентхауса в Женеве, чтобы спасти любого незадачливого вампира, которому не повезло попасть в очередную тайную лабораторию, в руки правительственных агентов. Грегори всегда старался как можно скорее выручить собратьев и уничтожить все следы и доказательства. Теперь же он уже не утруждался. Игра не стоила свеч.

— Нижевележск, — заметил князь. — Кондрат Велеславич, хоть и не молод летами, ничего не боится — ни Обата, ни Орды, да и самого Санная бы не испугался. Дружину свою пришлет.

Во-первых, все твердо знали: вампиров не существует. И многочисленные забавные романы, телесериалы и кинофильмы про вампиров лишь подтверждали общее мнение.

— А Плесков? — спросил владыка.

— У них там на загривке ордена сидят, всеми клыками впившись, — возразил Обольянинов. — Народ плесковичи боевой и тертый, помочь должны, но едва ли в больших силах явятся.

А кроме того, пойманные вампиры почти всегда сбегали. Очень уж они были сильны. Если их удавалось застать врасплох, в минуту слабости, они приходили в себя, выжидали подходящей минуты и соблазняли своих тюремщиков льстивыми посулами – а потом крушили черепа, разносили лаборатории и снова скрывались в тени безбрежного и великого мира Бессмертных, не оставляя ни единого доказательства, что им довелось выступить в роли лабораторных мышей.

— Знемы? Хотя у них помощь просить…

Впрочем, даже такое случалось не часто.

— Справедливо молвлено, владыко. Хитроумны, увертливы, себе на уме. Между орденами и Ордой. Помогут, если уверены будут, что какой ни есть пограничный городок, но себе оторвут.

Фарид прекрасно знал об этом. Кому и знать, как не ему.

— А вот этому не бывать!

С их помощью – или без оной – Фарид мог и сам изучать все, что ему только заблагорассудится.

— Не бывать, княже, — согласился Анексим Всеславич. — Лехи могли бы подмогнуть, хотя уж больно носы задирают. Но… коль времени на посольства хватит, попытаться стоит. У лехов и со знемами немирье, и с Ордою на юге.

Он засмеялся. Легко и весело, от всего сердца. От уголков зеленых глаз разбежались морщинки. Ну да, прочел мысли Грегори.

— Не помогут, — вздохнул Верецкой. — Владыка то же скажет. Переведывался я с лехами, уж больно крепко Авзон их в своей вере держит. Мы для них — что саптары, если не хуже.

– Ты снова прав! Еще как прав! А некоторые из этих разнесчастных, подвергнутых остракизму ученых, соскребавших с грязного асфальта маслянистые остатки сожженных чудовищ, теперь работают на меня, в этом самом здании. Таких ревностных учеников еще поискать!

Князь нахмурился.